«Первые мученики за Христа». Священник Стефан Домусчи

У нас в гостях был доцент Московской духовной академии священник Стефан Домусчи.

Разговор шел о первом мученике за Христа — архидиаконе Стефане, а также о том, как и кем огранизовывались первые гонения на христиан.

Этой беседой мы продолжаем цикл из пяти программ, посвященных книге Деяний апостольских, первые главы которой читаются в храмах на Светлой седмице.

Первая беседа со священником Антонием Лакиревым была посвящена началу проповеди Апостолов

Вторая беседа со священником Антонием Лакиревым была посвящена зарождению христианской Церкви

Третья беседа со священником Стефаном Домусчи была посвящена тому, как первые христиане относились к ветхозаветному закону

Четвертая беседа со священником Антонием Лакиревым была посвящена сложным моментам первых лет существования христианской Церкви

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан

— Христос Воскресе! Дорогие друзья! Добрый вечер! «Светлый вечер» на Радио ВЕРА! И нашей сегодняшней беседой мы продолжаем и завершаем цикл бесед, который на этой неделе, в «Светлом вечере», в часе с восьми до девяти у нас выходил и выходит, сейчас продолжает выходить. Мы сегодня говорим, как и предыдущие пять дней, про события, которые следовали непосредственно за событиями смерти и Воскресения Спасителя. Говорим о тех событиях, которые описаны в книге Деяний апостольских, в некоторых посланиях. Словом, говорим о том, как стала жить раннехристианская община, община свидетелей Христова Воскресения в первое время после событий Воскресения. У нас в гостях сегодня доцент Московской Духовной Академии, кандидат философских наук, кандидат богословия, священник Стефан Домусчи. Здравствуйте.

Священник Стефан Домусчи

— Здравствуйте.

К. Мацан

— Вот даже в рамках этого цикла уже не первый раз мы с вами встречаемся. И прошлую нашу беседу мы завершили на том, что в какой-то момент в церкви появляется такой феномен, как мученичество. Вы сказали, и мы этим тезисом наш разговор в среду завершили, что в тот момент, когда происходит полное размежевание уже новой христианской общины и общины иудейской, когда христиане и в глазах Римской империи перестают восприниматься как секта, как движение внутри иудаизма, на которое распространялась бы терпимость, и можно было иудеям не приносить жертвы идолам, поскольку древняя религия, национальная, она попадала под те категории, которым такое право было делегировано властями Римской империи, то с тех пор, как иудеи сказали, что нет, христиане другие, это не мы, христиане становятся обязанными, как все остальные граждане Римской империи, приносить жертву идолам, и отказываются это делать, и возникает феномен мученичества. Вот об этом феномене мученичества мы сегодня поговорим. Не только о нём, а начать хочется вот с чего. Первый мученик, архидиакон Стефан, ваш небесный покровитель. Вот как бы спросить: что для вас главное в духовном облике архидиакона Стефана?

Священник Стефан Домусчи

— Его способность в конце своих страданий, когда он уже умирал, сказать: «Господи, не вмени им греха сего».

К. Мацан

— То есть повторить то, что Христос с креста сказал?

Священник Стефан Домусчи

— Ну вот если вы спрашиваете про главное, то главное для меня вот это. То есть понятно, что он был замечательным проповедником, горел верой, его речь перед старейшинами и священниками, которых он обличил в том, что они фактически убили Мессию, она замечательная, очень глубокое богословское содержание в ней, но вот в его облике для меня это вот эта способность сказать: «не вмени им греха сего», вот она важна.

К. Мацан

— Ну давайте начнём разговор про саму фигуру архидиакона Стефана. Можете ли вы напомнить нам вообще, кем он был, его историю, и что о нём говорит книга Деяний?

Священник Стефан Домусчи

— Да, надо сказать, что история первомученика архидиакона Стефана несколько выбивается из самой истории вот той, как вы её описали, мучеников, потому что он умирает не в результате суда римлян над ним, да, и не в результате римских ещё гонений, хотя дальше мучениками будут называться люди, которых действительно убили римляне, когда разошлась вот эта в глазах Рима синагога и церковь, но Стефан умирает как, собственно, внутри еще как будто бы в иудейской традиции, потому что, и при этом называется первым учеником, да, то есть здесь оказывается неважно, в каком контексте ты погибаешь, убивают тебя иудеи или убивают тебя римляне, если ты умираешь за Христа, то ты можешь быть назван мучеником, если ты умираешь из верности Ему. Надо сказать, что само слово «мученик», во-первых, да, если с этого начать, «мартирис», да, оно означает «свидетель», и первоначально в языке Ветхого Завета, Нового Завета означает буквально юридического свидетеля, свидетеля на суде. И только уже во II веке складывается вот это такое соответствие: свидетель как мученик, свидетель своей верности Христу, преданности Христу. И само слово «мученик» вот в Новом Завете к Стефану очень косвенно относится. Потом мы уже стали называть его первомучеником. То есть прямо буквально вот мучеником он, насколько я понимаю, не называется. Дело не в этом, а в том, что он был активным членом Иерусалимской общины, хотя он был из эллинов, в том числе об этом свидетельствуют не только сами слова книги Деяний, но и просто его имя, это имя эллинское, имя греческое. И когда некоторые нестроения появились в христианской общине Иерусалима, когда вдовам из эллинистов стало не хватать пропитания, и эллинисты увидели некоторую несправедливость в разделении. Эллинисты — это христиане из... То есть, судя по всему, это были иудеи, но из эллинов. То есть речь еще не идет о том, что язычники пришли и были там в Иерусалимской общине. Нет. Но просто они выросли в эллинской среде, среде языческой, и немножко их взгляды были другими, не радикально, не так, чтобы они не были иудеями какими-то, иудеями они были, но вот так воспринимались, как немножко пришлые такие, с какими-то своими веяниями. Ради того, чтобы не тратить время на разделение пропитания и помощи вдовам из эллинистов, апостолы поставили диаконов, семь человек, помолились над ними, благословили их, и диаконы стали заботиться о столах, что-то, как это говорится в книге Деяний Апостольских. То есть стали заботиться о разделении пропитания нуждающимся, в том числе и вдовам из эллинистов. И вот, конечно, удивительно само по себе, мы читаем, когда об устроении церковной общины, о первых христианах, нам иногда хочется идеализировать эту картину и сказать, что вот там всё было просто невероятно идеально, и Дух Святой всё делал за них, и как будто бы никаких не было проблем. Но, например, из этих семи диаконов один-то в итоге, Николай Антиохиец, он стал родоначальником ереси николаитов, которая потом в книге «Откровение» Иоанна Богослова осуждается, и церковные писатели о ней потом тоже говорят. То есть, да, вот это само по себе поставление не делало человека неподверженным никаким искушениям, да, совершенно не делало его совершенным и безгрешным, так что все равно надо было постоянную некоторую внутреннюю работу, аскетическую работу, нравственную, духовную работу вести. И вот один из этих самых диаконов, старший, почему он называется архидиаконом, старший над ними, был как раз Стефан, о котором рассказывается. Ну, обо всём этом рассказывается в 6 и 7 главах книги Деяний. Говорится, что он был муж, исполненный веры и силы, и совершал великие чудеса и знамения в народе. То есть явно было, что он был не просто раздавателем хлеба, да, или там какой-то другой еды, а он совершал чудеса, в народе имел авторитет, из-за чего, собственно, к нему дальше возникли претензии. То есть нам надо представить себе вот саму эту среду, эту ситуацию, да, то есть буквально проходит, ну, год, может быть, чуть больше или чуть меньше, да, мы так, ну, условно считаем, что в 33 году Христос воскресает и возносится, да, и вот там, конечно, через какое-то очень короткое время, Стефан и остальные диаконы появляются, и их, ну уж точно никто не считает какими-то отдельными христианами. Это будет потом, в Антиохии их назовут христианами, а сначала просто, ну, назореи — последователи Иисуса из Назарета. Вот и всё, как их могли называть. Назореи, точнее, да? По-русски мы бы их так назвали, по-иудейски там было тоже название, например, с тем же корнем, только я сейчас его, кстати, не воспроизведу. И поэтому к ним, с одной стороны, относились как к своим, но, учитывая, что они свои, к ним были и строже. Потому что это же была Римская империя, и, в принципе, по Римской империи имели право ходить самые разные учителя. Наверное, в том числе могли забредать какие-нибудь языческие проповедники. Ну, как это, я не знаю, могли ли они сказать в своё время: «Мы живём в свободной стране», но я думаю, что никто бы им не запретил как-то пройти через эти земли. И вряд ли их побили бы камнями за это, если они римские граждане, их так просто нельзя было бы тронуть. А вот к Стефану в данном случае отнеслись очень строго: нашлись некоторые представители синагоги, она называется в книге Деяний «Либертинская», «Киренейская» и «Александрийская», то есть, видимо, это синагога людей из диаспоры, так как он сам был из эллинистов, и они вступили с ним в спор, и не смогли ничего доказать, потому что, как говорит книга «Деяния апостолов», он был исполнен Духом Святым. То есть здесь дело было не столько в том, что он, как христианин или как образованный человек, был очень хорошо научен чему-то, искусству полемики, может быть. Да, вот это очень важно, что книга «Деяний», как, в принципе, и Евангелия, и послания апостольские, она не говорит о каком-то совершенстве апостолов, что они вдруг стали какими-то эрудитами, интеллектуалами. Эти книги или традиция христианская подчеркивает, что все это происходит благодаря присутствию Духа Святого в Церкви.

К. Мацан

— Священник Стефан Домусчи, доцент Московской Духовной Академии, кандидат философских наук, кандидат богословия, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Итак, а что дальше происходит с архидиаконом Стефаном?

Священник Стефан Домусчи

— Да, и как это уже, собственно, по традиции у них происходит, они клевещут на него. То есть, если ты не можешь победить в споре, ну, скажи что-нибудь такое, за что все сразу возмутятся, разозлятся, и, не знаю, за что точно он будет побит камнями. Да, кстати, вот тут интересный момент такой, что Христа в тот момент первосвященники не могли просто взять и убить сами по себе. Они там пошли к прокуратору, представили дело так, как будто бы он революционер, его надо убить по римским законам. Наверное, библеисты здесь лучше знают, наверное, чтобы от народа, которого они боялись, иметь определенный способ защититься, чтобы это не просто мы, а вот Он революционер, решил, что он царь, и вы, ребята, знаете, что нам будет здесь, если вы этого революционера поддержите. Вот поэтому Пилат осудил его на смерть, и нам всем хорошо, как помните, они между собой рассуждали: «Лучше погибнуть одному человеку за весь народ, чем всему народу». И поэтому они вели Христа к официальной власти. А Стефан — это просто один из христиан, даже не апостол. Это там Иаков, например, Иаков был, Павел усечён мечом, Иаков тоже. Насколько я помню, здесь, может быть, не рядовой христианин, а просто один из учеников. Может быть, насколько я помню, из семидесяти, один из семидесяти апостолов. Они просто говорят, что мы слышали, как он говорил хульные слова на Моисея и на Бога. Ну, понятное дело, что богохульство, от своего или от чужого, здесь неважно, это каралось смертью. Ну, чужого, если он гражданин Римской империи, вряд ли — если там какой-нибудь римлянин богохульствовал, его, наверное, надо было бы отвезти к римским... опять, да, куда-то в... к римским властям. Но вот со Стефаном они здесь, как со своим, как с иудеем, довольно просто разбираются. Они возбуждают народ, народ в ярости. Кстати, вот интересный момент такой, что вот это «свой-чужой» в иудаизме, по крайней мере, таком ветхозаветном, оно... Ну как вот обычно у нас рассуждают? «Ну, к своему будем помягче». Ну он же свой там, да? Особенно у нас, если это ребёнок твой или родственник, ну тут уж вообще как будто бы что угодно можно простить. В Ветхом Завете было правило, что если сын твой ведет себя неправильно, если он злословит отца, злословит мать, ты должен его взять, привести к старейшинам, чтобы его народ побил камнями. И как обвинитель, потому что по закону обвинитель первый должен был бросить камень, как обвинитель, ты, приведя своего непослушного, злоречивого сына, должен будешь его начать побивать камнями первым. Я не знаю, совершалось ли такое когда-нибудь или нет, с нашим отношением к детям кажется такое невозможным. У нас сегодня злоречивый ребёнок — ну, ой-ой-ой, какая беда, какая проблема! Всё, нас-то и вообще пальцем не трогают, а там иди, отведи твоего ребёнка или там родственника какого-то, если он что-то не так сделал. То есть закон Божий выше любых родственных отношений совершенно. И поэтому неважно, что он иудей, пусть и эллинист, да, что его можно было воспринимать как своего в рамках вот такой полемики. Если ты считаешь, что он кощунствует и богохульствует, ты берёшь его и побиваешь камнями. Но, правда, перед этим, тут, конечно же, надо сказать, что это не просто был такой самосуд и какой-то... Ну вот взяли просто и побили. Нет, конечно. Они возбудили народ, народ разозлился, его схватили и повели в Синедрион. И там на суде Синедриона представили ложных свидетелей, которые говорили: «Этот человек не перестаёт говорить хульные слова на святое место сие и на закон». Там на Бога и на Моисея, здесь на святое место и на закон. Ну, такие параллели: Бог — храм, да, Моисей — закон. «Ибо мы слышали, как он говорил, что Иисус из Назарета...» И дальше они вот отсылают к этой идее: «Разрушим храм, да, и в три дня восстановлю его». Но только здесь они говорят: «Разрушит место это и переменит обычаи, которые предал нам Моисей». То есть уже про восстановление храма ничего не говорится, говорится просто о разрушении и перемене обычаев. Ну и опять же, конечно, для всех консервативно настроенных иудеев это было сразу поводом к побиванию камнями, к казни просто. Ну, и единственное, что ещё важно сказать, что они, конечно, дали ему высказаться. То есть он их очень злил, тут написано: «Они видели лицо его как лицо ангела», то есть они видели абсолютно перед собой чистого, светлого, нравственно, духовно, да, такого безупречного человека, но это только больше их распаляло. И вот они дают ему слово, он говорит речь, очень длинную, её даже нет смысла воспроизводить здесь, потому что он описывает буквально Авраама и Моисея, и прочих, и прочих, и говорит: «И вот в итоге вам был дан Мессия, а вы его взяли и убили». Когда он это сказал, они рвались, как говорит евангелист Лука, своими сердцами, скрежетали зубами, а он, посмотрев на небо, увидел славу Божию и Иисуса, сидящего одесную Бога. То есть такое подкрепление. Что это за подкрепление? Это подкрепление того, что он прав. То есть, он им говорит: вы убили Мессию, и он видит этого Мессию одесную Бога. Мы не знаем, понятное дело, что именно он увидел, но Иисуса он увидел точно, это прямо говорит книга Деяний апостольских. И, кстати, тут такой интересный момент, видимо, он это должен был как-то артикулировать, произнести. Простите, читал и сейчас заговорился, забыл. Не просто должен был, да. Он так и говорит: «И вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, сидящего одесную Бога». И, конечно, для них вот это свидетельство уже является просто богохульством. Ну, почему? Ну, потому что они считают, что никого рядом с Богом нельзя поставить. Это не просто строгий монотеизм, да, отрицание любой троичности в Боге Отца, Сына, Святого Духа, для них это совершенно всё недопустимо, поэтому он ещё и, ну, либо просто кощунник, либо многобожник, поэтому как изменника, собственно, религии Ветхого Завета его, они полагают, надо убить, ну и они начинают побивать его камнями. И тут есть интересный момент, который стоит обсудить. Одежду при этом, когда они начинают камнями кидаться, в одежде не очень удобно, да, часть одежды они снимают, её сторожит юноша именем Савл, который потом станет апостолом Павлом. И вот они побивали его камнями, а он молился: «Господи, прими дух мой и не вмени им греха сего». И почил. И это, конечно, очень интересный момент в плане Павла, потому что он не сразу стал христианином, но это поведение, вот эта речь и то, как он умер, оно, несомненно, повлияло на него, и потом дало плод уже через годы.

К. Мацан

— Но вот о том, как повлияло, я обязательно спрошу. Но ещё про самого архидиакона Стефана. Может быть, я фантазирую на пустом месте, или, может быть, этому не нужно какого-то значения придавать, но мы уже сегодня сказали, он повторяет, по сути, слова Христа, сказанные Христом на Голгофе, на кресте. Это одно из так называемых семи слов Господа на кресте. Первое, собственно говоря: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что делают». «Прости им, Отче, ибо не ведают, что делают». А вот то, что Стефан буквально воспроизводит эту же мысль, вот как это объяснить? Это, словом говоря, просто совпадение, там, общий дух, учение, атмосфера в христианской общине? Или, может быть, это доносилось, передавалось? Ведь ещё не были написаны Евангелия. Долго ещё не будут написаны тексты. А вы сказали, что это буквально первый год после событий на Голгофе. На Голгофе, мы знаем, был только Иоанн и Богородица. Может быть, Иоанн передавал? Вы что-то об этом можете сказать?

Священник Стефан Домусчи

— Я думаю, что, несомненно, Иоанн передавал, или Богородица передавала, конечно, ученики знали, как умирал Господь, даже те, кто там непосредственно у креста не был, но тут интересно не только совпадение, но и разница того, что они говорят, потому что Христос говорит: «Отче, прости им, ибо не ведают, что творят», и вот это «ибо не ведают, что творят» как будто бы снимает с них вину. Можно здесь вспомнить, что Пилату Христос говорит, что на тебе меньше вины, чем на том, кто тебе меня предал, да? То есть здесь вот это как раз такое разделение ответственности, вот кто знает, с кого больше спросится, кто знает, а с кого меньше, кто не знает, но всё равно спросится так или иначе, да? А вот здесь Стефан просто говорит: «Не вмени им греха сего», то есть, Христос там не говорит про грех, он говорит: «Прости, ибо не ведают, что творят». То есть здесь получается, нет разговора о грехе. Для солдат, которые прибивают, для Пилата... Ну, Пилат там что-то такое мистическое слышал, вот он делает себя Сыном Божиим, вот там жена пришла, что-то сказала, но всё равно это какой-то там иудейский проповедник, да. Даже для первосвященников апостол Пётр в проповеди в день Пятидесятницы говорит иерусалимлянам, которые пришли на праздник, что отцы ваши сделали это по неведению. Причём даже, по-моему, говорит дважды. То есть даже им, даже про них, как будто бы Христос говорит не только про распинателей, а вообще про всех, кто это устроил: «Прости им, ибо не ведают, что творят». Здесь Стефан немножко по-другому формулирует. Он говорит: «Не вмени им греха сего». То есть он явно понимает, что это грех, может быть, в связи с тем, что он довольно подробно изложил им историю, и они должны были открыться сердцами, а они не открылись, то есть некоторый выбор нравственный совершён, хотя Христос тоже постоянно проповедовал, и тоже они должны были открыться. Но вот Стефан в данном случае по-другому формулирует.

К. Мацан

— Я ещё думаю о том, что вообще зеркальное получается отражение у Стефана в этих словах, потому что вот если мы вспомним первое слово из семи — «Спаситель на кресте» — это «прости, ибо не знают, что делают», а последнее — «в руки Твои предаю дух Мой». А у Стефана наоборот, первая фраза, как до нас книга доносит, говорит схожую мысль, что: «Господи, прими дух мой», а последний говорит то, что было у Христа первым. Не знаю, нужно ли здесь искать символизм, но просто это как-то красиво.

Священник Стефан Домусчи

— Это красиво, совершенно верно, это красиво. Интересно, кстати, что евангелист Лука добавляет: «Преклонив колени», то есть думаю, что у нас ни у кого нет опыта, когда тебя побивают камнями. Но я так подозреваю, что инстинктивно человек вообще-то закрывается, и единственное, что пытается сделать, это как-то избежать попадания, ещё чего-нибудь такое. Здесь Стефан ведёт себя так, как будто бы... Вот камни летят в него, но как будто бы не летят. То есть он сознательно преклоняет колени, например. Про Христа тоже интересный момент, когда Он умирает на кресте. Там говорится, преклонив, что Он, значит, склонил голову, предал дух Свой, и описывается это, как Он — источник решений того, что с Ним происходит, Он как будто бы позволяет в данном случае, да? То есть Он говорит, никто не отнимает у Меня жизнь, Я Сам её даю. Другое дело, что, конечно же, Христос... Здесь тонкий момент, и была такая ересь автартодокетизма, которая предполагала, что Христос всё время позволял себе нравственные похожести на человека, то есть что вот он мог обходиться без еды сколько угодно, но позволял себе проголодаться, или там мог сколько угодно не уставать, но позволял себе устать. Нет-нет, мы как раз считаем, что при воплощении Слово берёт на себя, да, нашу человеческую природу с последствиями грехопадения, и в том числе с этими безукоризненными страстями, и вот всё-таки на кресте вот этот тонкий момент, да, что когда Христос смертен по естеству (об этом прямо пишет Афанасий Великий, да умолкнут те, кто говорят, что Христос не смертен по естеству, он нашу природу берёт человеческую и смертную), и в то же время никто не отнимает у Него жизни. И Стефан ведёт себя похожим образом, хотя уж о нём, как о Богочеловеке, нельзя сказать, ни в коем случае, естественно, он просто человек, но он христианин, и вот ощущение, что в нём вот эти слова апостола Павла, который тогда ещё был просто Савлом и на всё это смотрел, помните. По мере возраста Христова, Стефан вырастает в эту полную меру возраста Христова, в нём отображается Христос. Помните, дети: «Я в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос»? Вот, в нём изображается Христос, и он ведёт себя так же: он преклоняет колени, он говорит: «Предаю Тебе дух мой», то есть, не просто они, как будто бы, знаете, смерть взяла этот дух, да, или они взяли и убили его, он сам говорит: «Предаю Дух Мой, не вмени им греха сего», и, сказав это, почил. То есть, как будто бы он соработник с собственной смертью. Не насильно она его берёт, а он входит в опыт смерти без страха.

К. Мацан

— Мы вернёмся к этому разговору после небольшой паузы. Дорогие друзья, у нас в студии священник Стефан Домусчи. Не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается у микрофона Константин Мацан. Этой беседой, я напомню, мы продолжаем и завершаем цикл бесед, которые на этой неделе в часе «Светлого вечера» с 8 до 9 у нас выходят. Эти беседы посвящены всем событиям, описанным в книге «Деяния апостолов». Сегодня мы говорим о первомученике, архидиаконе, апостоле Стефане, о нём вот уже много поговорили, ну и, в принципе, о феномене мученичества как о том, что возникает очень рано в христианской церкви. Ну, и вот, сказали мы уже о том, что одежды побивающих Стефана стерёг апостол Павел, будущий апостол Павел, тогда юноша Савл, и вы сказали, что, конечно, этот опыт не прошёл для него бесследно и сказался на его, ну, скажем так, религиозном обращении ко Христу. А вот как мы это фиксируем, где мы это фиксируем? Мы просто как бы не можем избежать предположения, что ну, не могло такое пройти бесследно. Или потом, в последующих Деяниях и посланиях апостола Павла, мы как бы видим следы вот этого опыта, именно связанного с казнью архидиакона Стефана?

Священник Стефан Домусчи

— Нет, дело в том, что Павел, насколько я понимаю, ни в одном своём послании этого не упоминает, если я правильно помню. Но книга Деяний апостольских написана Лукой, в том числе вместе с Павлом, потому что Лука — спутник Павла. И вот это упоминание, что Павел, будучи юношей, стерёг одежды тех, кто побивал Стефана, оно не возникает просто так, это сто процентов. То есть, в принципе, для сюжета без него можно было обойтись. Абсолютно. Ну, что это такое там? И юноша Савл стерёг, кто такой тогда этот Савл? Ну, просто какой-то молодой ученик, там, не знаю, Гамалиила, да, один из юношей, который там где-то учится в какой-нибудь местной ешиве, там, да, что это такое? Хотя, в общем, он тарсянин, а это Иерусалим, то есть, в какой-то момент он там оказывается, но, судя по всему, для самого Павла это важно, да, вот, а я там был, вот когда его побивали, я там был, да, и Лука это фиксирует. Такой элемент какого-то покаяния. Вообще, для апостола Павла его участие в гонениях на христиан было очень тяжёлой травмой, как бы мы сегодня сказали, порождало в нём тяжёлые мысли, он постоянно об этом вспоминает. В самых разных местах он говорит, что: «Братья, ну, вы же помните там мою прежнюю жизнь, как я гнал церковь Божию», или там, в другом месте, он говорит: «Да я вообще первый из грешников, потому что я гнал церковь Божию». То есть это было очень трудно для него. Ну, хотя бы потому, что, мне кажется, по крайней мере, так. Что такое фарисейское образование? Фарисейское образование — это образование, предполагающее, что ты с детства должен стремиться к безупречности. И тут вдруг такое пятно на биографии, понимаете? То есть вот фарисей, воспитанный как безупречный, он там в одном месте говорит, что... Когда он проповедует перед очередными какими-то иудеями, которые им возмущаются, он говорит: «Братья, я с детства старался жить по совести». Там в другом месте он говорит, что совесть меня ни в чём не укоряет. То есть это очень фарисейское воспитание. Это вот можно вспомнить человека, который приходит и говорит: «Господи, спасибо тебе, что я не такой, как прочие. Я хороший, точно. Вот не то, что вот этот, да?» И дело не в том, что Павел так думал. Он как раз так не думал. Мы это видим прекрасно по посланиям. Но сама стилистика поведения, она в детстве, конечно, в него была заложена. И тут вдруг... он враждует с церковью Божией. Тут вдруг, да, вот он... И он говорит, и даже написал, что я даже вот при смерти Стефана был и стерёг одежды. То есть сам не бил, но участвовал каким-то образом, да? Вот настолько эта готовность к самокритике, что ли, к самообличению, она... Здесь, в данном случае, очень похоже на то, что делает апостол Пётр. Апостол Пётр иногда рассказывает в Евангелии от Марка. Евангелие от Марка — это Евангелие, переданное Петром, на самом деле, со слов Петра Марк писал. И там Пётр иногда рассказывает вещи, которые в других Евангелиях даже не встретишь про самого себя, но вспомнить беседу в Кесарии Филипповой, где Христос Петру, который отвёл его в сторону, то есть это точно то, о чём говорит Пётр, другие апостолы даже не слышали, да, «Господи, не иди в Иерусалим, не иди на крест, отойди от меня, сатана, ты ищешь того, что человеческое, а не того, что Божье». То есть вот и здесь то же самое, да, вот этот Павел, который никогда потом этого не забывал.

К. Мацан

— Ну, а вот мы сказали уже в первой части программы, что хоть мы называем архидиакона Стефана мучеником, и он действительно мученик, как свидетель верности Христу, но всё-таки обычно, когда мы говорим о ранних христианских мучениках, мы имеем в виду чуть более поздний период. Это мученики, пострадавшие христиане от римской власти. Как я сказал, когда христианство стало осознаваться и самим собой, то есть христианами, церковью, и римской властью, как нечто выделенное из иудейства, уже с ним не связанное, то есть какая-то новая секта, на которую распространяются все требования закона, как и на любую другую религиозную секту: ты можешь верить во что угодно, приди и вовремя принеси жертву идолам, соблюди тем самым свою гражданскую, если угодно, лояльность власти за её. Но христиане этого делать не могли, говорили: «У нас есть один Бог, он един, и вот Христос — Его Сын, мы больше никому никаких жертв проносить не можем». За это начались гонения, и начались гонения массовые, и насколько массовые, можно об этом дискутировать. То есть, что мы называем массовыми по тем временам, и сегодня, например. Но в любом случае, вот те христиане, которые стали подвергаться преследованиям, и смерти, и казням от римской власти, вот в силу этих процессов мы называем мучениками. Вот что про них важно понимать?

Священник Стефан Домусчи

— Ну, во-первых, вот это мученичество, проявление верности Христу и отказ от принесения жертв было не просто проявлением лояльности власти, потому что как раз христиане были вполне лояльны, и сегодня это даже может кому-то нравится, может кому-то не нравится. Когда мы читаем апостола Павла, да, и он там пишет: «Всякая власть от Бога», — ну, иногда переводят: «Под Богом», — но всё равно весь контекст этой фразы, то, о чём он пишет, вполне показывает, что христиане никаких революций в Римской империи даже с императорами-язычниками совершать не собирались. И не только потому, что не могли, их было мало, а просто потому, что, как Павел пишет, мы вообще здесь скитальцы, странники, города никакого не имеем, а ищем будущее, вообще идём к Царству Небесному. Здесь дело было вот в чём. Как говорят исследователи, в античном язычестве было три уровня. Ну, от самого мировосприятия, да? Первый уровень был уровнем поэтическим, и здесь вообще можно было говорить что угодно. Любой поэт мог сочинить какую-нибудь басню, даже неприличную, про, там, Зевса, да, и никто бы ему ничего не сделал. Второй уровень был более-менее традиционным, это уровень мифов, легенд, каких-то уже сложившихся таких, да, идущих от Гесиода, от Гомера, каких-то представлений. Да, и третий уровень был уровнем практики религиозной, ритуала, и считалось, что, когда ты приносишь жертву, боги за это оказывают благосклонность к империи, они её хранят. Поэтому не приносить жертву императору или богам, ну и императору в первую очередь, потому что он был как бог здесь на земле, такой земной бог, это было фактически не просто неуважением (я тебя не уважаю, например), а это они как раз христиане могли и уважать его, они, там, апологеты, когда потом писали, говорили, мы молимся за императора, молимся за империю и прочее, прочее. Но они не поддерживают богов, которые, конечно же, в таком случае не будут поддерживать империю. То есть, ребята, вы что делаете? Вот у нас есть такие небесные патроны, которых мы кормим, они нас за это оберегают. Вы от этого отказываетесь? Вы враги империи. Вы враги вот всего этого огромного паксромана, который... вот этого римского мира, в котором мы живём. Ну вы же просто какие-то монстры. Вот посмотрите, тут дети маленькие, женщины, старики. Вы хотите, чтобы варвары всё это уничтожили? Или хотите, чтобы всё это разрушилось? Вы против нашей жизни самой. Поэтому апологетам значительно позже уже приходилось писать: «Мы молимся о замедлении конца мира». То есть христиане всё время пытались показать, что они вообще параллельны со всей этой имперской историей, они про другое. И поэтому, конечно, первые мученики, когда стало понятно, что они не иудеи, это были люди, которые, с одной стороны, осознавали, что они умирают как Христос, как первомученик архидиакон Стефан, но в известной степени вынужденно, потому что с древности Церковь нормально относилась к спокойной, вдумчивой, христианской жизни здесь, то есть никакого правила нигде не было, вот иди и обязательно умри, да? Нет-нет-нет, совершенно спокойно можно было умереть просто как христианину. Другое дело, что если тебя ставят в обстоятельства, в которых тебе надо либо отречься, либо остаться верным, тогда оставайся верным, несмотря на убийство твоё, на то, что тебя будут мучить на арене цирка и так далее. И, конечно, в Ветхом Завете мы можем вспомнить мучеников Маккавеев, таких ветхозаветных мучеников. Мы можем вспомнить пророков, которых гнали. То есть идея того... Кстати, даже христиане некоторые вспоминали Сократа, которого тоже за идею убили, и некоторых других греческих, римских авторов, философов, которые умирали за свои идеи. Но при этом... Вот какой-то такой специальной позиции, что все нормальные христиане должны умереть, этого не было. И даже были некоторые перегибы, с которыми потом Церкви пришлось справляться, потому что, например, в некоторых... Вот вы сказали про повсеместные гонения. Повсеместные гонения случались там буквально два, что ли, раза. Раз как-то. Ну, вот тут историки церкви... Массовые. Император, например, мог сказать: так, вот все, кто принесли жертву, всем даётся специальная табличка, свидетельство о том, что ты сертифицированный язычник, принёс жертву, да? А те, у кого их нет, этих табличек, всё, вы ничего не можете сделать. И тут что самое интересное? Ну, сейчас бы у нас сказали: ой, да скопируй ты эту табличку и показывай всем, хотя ты на самом деле этого не делал, или купи её, ну что, не найдётся какого-нибудь там проходимца-язычника, который тебе её продаст, соседа, которая уже вчера показала, сегодня тебе её в окно передала, да и завтра ты покажешь её. Нет. Христиане, даже вот если их арестовывали, например, и где-нибудь там было собеседование с представителем власти, с какими-то людьми, которые за это были ответственны, если христианин после этого выходил и не говорил, что он не отрёкся, он считался отрёкшимся. То есть ты должен был выйти, может быть, это вообще твой сосед, дядька, друг детства, который тебе говорит: ладно, я тебя отпускаю, сделаем вид, что ты принёс жертвы, ты их не приносил, твоя совесть чиста. Он должен был выйти и сказать: ребята, а я не приносил, потому что иначе считалось, что он принёс и он обманщик. И даже были некоторые авторы в древности, которые выживали после вот таких арестов, и они вроде были очень авторитетные, но в то же время к ним такое было отношение, как будто они где-то вот предали.

К. Мацан

— Священник Стефан Домусчи, доцент Московской Духовной Академии, кандидат философских наук, кандидат богословия, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Вы так?

Священник Стефан Домусчи

— И бывали ситуации, когда, например, в одной области идут гонения, а в другой не идут. И, например, передают такой диалог, такое обращение: «Пойдём туда, там раздают венцы». То есть ты хочешь быть мучеником за веру, хочешь точно спастись, вот в соседнюю область поезжай, в такой-то город, вот там какой-нибудь глава провинции построже, христиан терпеть не может, вот проявляет, значит, так особую ревность в проведении рейдов, там, да, проверки и всего прочего. Вот поезжай, получишь венец. И церковь в итоге запретила это. Я помню, в своё время читал одну монографию о суициде, и автор там пишет, а церковь запретила самоубийство только там, и год называет, значит, какой-то... Я думаю, что за ерунда? Когда, где самоубийство было в церкви разрешено? Оно, конечно, изначально было запрещено, у нас довольно... Ну, то есть в Писании прямо не сказано об этом, но есть несколько героев, к которым плохо относятся, в том числе потому, что они и сами пытались покончить с собой, и потом просили, чтобы их убили. Это к вопросу об эвтаназии, там, да? Например, Саул или Ахитофел, которые покончили с самоубийством, или Иуда. То есть явно совершенно ты сам не должен был лишать себя жизни. И дальше стали говорить так, что раз ты в данном случае вроде как не лишаешь, но идёшь и просишься или объявляешь себя, и тебя лишают, что это чересчур. Если тебя поймали, обличили, должен быть верным. Но в принципе, Христос тебя к этому не обязывает. И, например, мы встречаем некоторых святых, которые по-разному подходили к этой проблеме. Скажем, мученик Игнатий Антиохийский, от которого остались послания. Его же там всё время уговаривают: давай мы тебя выкрадем, давай мы договоримся с властями и так далее, сделаем вид, что там, не знаю, что произошло, да, но, в общем, ты останешься в живых. И он всё время пишет: «Не надо, ни в коем случае этого не делайте, дайте мне пострадать вместе с моим Господом» и так далее. И, например, мы встречаем мученика Киприана Карфагенского, он тоже мученик. Но это человек, который, когда мог уйти от мученичества, уходил, просто скрывался, и не видел в этом ничего неправильного. И, кстати, уж к разговору о том, чтобы скрываться, Христос, когда после проповеди в синагоге Капернаума Его прям сразу же повели на гору, с которой хотели сбросить. И Он взял, прошел между ними, и они не смогли этого сделать. И это не единственный случай, когда Он просто уходил от смерти, от побивания камнями, потому что не пришло время. Но когда время пришло, Он с креста не сбегал. И то же самое с древними мучениками. В итоге была сформулирована такая максима, которую сегодня мы по-нашему, уже на нашем языке, произносим так: «На крест не просятся, с креста не сбегают». И христиане в течение тысяч лет дальше так себя и вели. Там, где для церкви наступил мир, они вполне строили мирную жизнь, и когда говорят, вот, для христианина лучше пострадать, для христианина лучше там умирать в мучениях, например, простите, мы каждую службу, что вечернюю, что утреннюю, что литургию, просим себе непостыдной, мирной, безболезненной кончины. Это что, кого мы обманываем? Где? Тут или там?

К. Мацан

— А вот слова, которые часто в этом контексте цитируют, тоже, по-моему, свидетельства Иоанна Златоуста, что для церкви самое страшное гонение — отсутствие гонений. Вот как в этом контексте у вас отзываются?

Священник Стефан Домусчи

— Конечно же, христиане, которые совсем не ощущают никакой трудности в своей жизни, никакого подвига, в итоге, перед ними есть опасность такой внутренней деградации. Почему, например, возникло монашество? Оно, и возникновение монашества как раз прямо по времени совпадает... ну, не то, что возникновение, а рассвет монашества прямо совпадает с легализацией церкви. Потому что христианам ревностным нужен был дальше подвиг. Но тот же святитель Иоанн Златоуст полагал, что когда мир станет христианским, монашество, как бы, его цель, она будет выполнена, да? То есть это такое явление, связанное с тем, что надо показать пример, надо быть светочами, на которые будут ориентироваться в подвиге. И, ну, по большому счёту, мы сегодня об этом мало знаем, хотя это было. Монахи, то есть, были аскеты, вот так правильно говорить, были аскеты, которые уходили в пустыню и становились монахами от слова «один», «монос», да? Но были же и аскеты, и вот как раз о них мы знаем значительно меньше, которые жили в городах, их группы представляли собой аскетические прихрамовые общины. Общины вдов, общины дев, общины певцов, общины клириков и прочих-прочих других людей, которые жили при храме и всю свою жизнь посвящали храму. То есть аскетизм, он присущ самому христианству просто по природе. Христианин, который пренебрегает аскезой, он не понимает, что он, в общем-то, по большому счёту, не является христианином. «Царство Божие силой берётся, и употребляющие усилие восхищают его». Здесь совершенно очевидно, что одно другому не противоречит. Просить себе непостыдной и мирной кончины, доверяя при этом Богу, что для тебя будет полезно, то и произойдет. То есть мы по-человечески говорим: «Господи, позволь нам умереть достойно, безболезненно, мирно», но в то же время прекрасно понимаем, что если судьба будет иной, да, если Господь нам уготовит иначе умереть, мы просим внутреннего мужества к тому, чтобы выстоять и Христу не изменить.

К. Мацан

— Вот я такое выражение встречал: бескровное мученичество. Кто-то из таких духоносных подвижников наших дней уже об этом говорил, если я не ошибаюсь. Что-то про то, что... Ну вот мы когда говорим «мученичество», да, мы, как правило, имеем в виду какие-то очень тяжёлые события, связанные с физической агрессией. А можно ли это рассматривать, если угодно, как что-то, что может открыться любому человеку не в ситуации гонения на церковь со стороны власти, например, или каких-то сил, а вот как-то в обычном быте обычного человека, живущего в городе, вот своей жизнью? Есть что-то, что, может быть, напоминает мученичество, или все-таки нужно слово оставить для кровавых гонений?

Священник Стефан Домусчи

— Ну, всё-таки, если мы говорим о мученичестве в контексте, скажем так, рассуждения о разных, не знаю, правильно это сказать или нет, видах святости, то мы, конечно же, видим, что, с одной стороны, всех святых можно назвать свидетелями той благодати, которая в них пребывает, той жизни Духа Святого, который в них есть, но при этом слово «мученики» закрепилось за определённым поведением. Другое дело, что христианин может противостоять в своем поведении какому-то такому очень явному нападению, жестокому, приводящему к тому, что он умирает. Его могут мучить, например, вообще не за веру. Скажем, чин страстотерпцев предполагает, что вопросы веры не ставятся. Ставятся вопросы соблюдения христианской нравственности, христианского долга. И страстотерпцы почитаются как мученики, судя по текстам канонов, которые им посвящены. Хотя немножко так корректирует это название, что страстотерпцы, то есть они претерпели страдания, но не непосредственно за веру во Христа, а за веру во Христа, проявленную в нравственной жизни по заповедям. Потом есть исповедники, скажем, люди, которые умерли своей смертью, но исповедовали Христа в очень тяжёлых условиях, в условиях гонения, в условиях пыток, может быть.

К. Мацан

— Наш двадцатый век.

Священник Стефан Домусчи

— Да, двадцатый век, новомученики и исповедники, мы говорим. И, конечно же, вот этот тип святости, он довольно рано в церкви начинает восприниматься как особенный в том смысле, что очень ярко проявляется и однозначно проявляется верность твоя Христу. Здесь как будто бы всё с тобой ясно. То есть есть какие-то вещи, в которых ты неизвестно как ты поступил в последние часы, в последние дни своей жизни, может быть, ты проповедовал-проповедовал, а потом взял, падение какое-нибудь произошло, никто его не заметил. Ты в итоге умер, и вот о тебе говорят одно, а ты внутренне другое. А мученик, он как будто бы, ну и не как будто бы, а он до конца, вот до последнего вздоха, вот Стефан, возвращаясь к нему, он прямо исповедует Христа, прямо прощает гонителей и предаёт свой дух Богу. То есть здесь вот эта такая явность подвига, наглядность его, она, конечно, поэтому делает его таким особенным.

К. Мацан

— Ну вот символично то, что мы начали со Стефана наш сегодняшний разговор, и им же так вот логически заканчиваем, и тем самым заканчиваем и цикл, который на этой неделе выходит и посвящен событиям, описанным в книге «Деяния святых апостолов». Я вспоминаю как-то по ассоциации с тем, о чем мы говорили, наш с вами современник, игумен Дамаскин Орловский, доктор исторических наук, посвятивший много-много часов и лет, может быть, жизни исследованию подвига новомучеников и, если угодно, популяризации наследия, вообще вот проповеди этого знания об этом подвиге в XX веке. Где-то очень точно сказал, что святость — это единственный безусловный итог человеческой истории. Вот что ещё предъявить человечеству Богу за всё прожитое? Вот святых, о которых мы сегодня и говорили, спасибо огромное. Священник Стефан Домусчи, доцент Московской Духовной Академии, кандидат философских наук, кандидат богословия был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона был Константин Мацан. До новых встреч на волнах Радио ВЕРА и, главное, Христос воскресе!

Священник Стефан Домусчи

— Воистину воскресе!

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «ГИМ и Новодевичий монастырь». Марина Чистякова
• «Богоявленский женский монастырь в Угличе». Игуменья Антонина (Злотникова), Светлана Максимова
• «Адмирал Андрей Августович Эбергард». Константин Залесский

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов