«Память о подвиге Царской семьи». Светлый вечер с Зурабом Чавчавадзе (04.07.2018)

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие слушатели! Я — Алла Митрофанова и представляю нашего сегодняшнего гостя: Зураб Чавчавадзе, советник директора Православной гимназии Святителя Василия Великого. Добрый вечер!

З. Чавчавадзе

— Добрый вечер!

А. Митрофанова

— Зураб Михайлович, помимо того, что у Вас есть такая гражданская должность, Вы еще представитель известного рода князей Чавчавадзе, и в этой студии мне сегодня, поскольку июль 2018 года — это время, когда мы на радио «Вера» часто обращаемся к событиям столетней давности и говорим о расстреле царской семьи — 17 июля 1918 года... Мы приближаемся к такой трагической дате, к столетию этих событий, вспоминаем о них. Я думаю, что в Вашей семье об этом тоже говорили, и у Вас, наверняка, есть личные переживания, связанные с этой датой и с этим событием. Мне бы хотелось, чтобы Вы поделились тем, какие знания Вы получили от Ваших родных, или, может быть, потом в ходе жизни что-то для себя открывали о том, что случилось 100 лет назад. Княжеский род Чавчавадзе — какое-то было у Вас отношение к июлю 1917 года и расстрелу царской семьи?

З. Чавчавадзе

— Ну, конечно. Я вообще родился в эмиграции, потому что мои родители эмигрировали после известных событий 1917 года. Отец мой был вынужден, потому что он был гвардейским офицером, а мать была дочерью гвардейского офицера и даже тоже рисковала, что называется, жизнью. И поэтому все оказались, в общем, такого рода люди в эмиграции. Или гибли здесь. И вот в эмиграции, конечно, вся эта ужасная история, 100-летие которой наступает скоро, трагическая история гибели царской семьи была, конечно, довольно хорошо известна. Потому что не надо забывать, что Соколов вывез...

А. Митрофанова

— ...следователь.

З. Чавчавадзе

— ...да, все свое следствие, материалы своего следствия, и они были опубликованы уже в эмиграции, так что... И потом просто из уст в уста передавали все эти вот события, подробности того, как все это случилось. Поэтому я помню рассказы об этой трагедии еще с самого раннего детства. Я помню, что только в пятилетнем возрасте уже я был под огромным впечатлением от этой кровавой драмы и трагедии. И я помню, что мне, мальчишке, в общем, ребенку, пятилетнему ребенку, никак не удавалось понять, как бедная девочка Анастасия не могла понимать, что подушка — это плохая защита от штыков. Потому что рассказывали о том, что...

А. Митрофанова

— ...добивали штыками, да?

З. Чавчавадзе

— Да. Ну, то есть, все эти ужасные совершенно подробности в детском сознании преломлялись, конечно, ужасно, и они оставляли просто раны в душе, в сердце, понимаете? Поэтому я с детства знаю об этой трагедии и с детства преклоняюсь перед подвигом государя и всей его семьи. И мы неоднократно молитвенного обращались к ним.

А. Митрофанова

— Еще до их прославления в лике святых?

З. Чавчавадзе

— Задолго до прославления. И, вообще-то, я должен сказать, что это была почти укоренившаяся традиция в такой православной части русской эмиграции. Потому что все чтили государя как мученика и его семью. Ведь немало было свидетельств тоже, в том числе и в следственном деле Соколова, о том, как... Было совершенно ясно, что семья готовится к принесению себя в жертву. Это было очевидно по записям просто и по письмам, с которыми они обращались к своим друзьям, родственникам. И по заметкам на полях некоторых духовных книг и так далее. Потом, это знаменитое стихотворение, которое они переписывали, о том, что «пошли нам, Господи, силы кротко молиться за врагов наших». То есть, очевидно, что они шли на эту Голгофу с пониманием, с сознанием важности всего этого подвига. И поэтому можно сказать, что в семье нашей был всегда культ царской семьи и огромная любовь, почитание. И вплоть до того, что даже еще до всякой канонизации и разговора о канонизации к ним обращались молитвенно.

А. Митрофанова

— Вы упомянули сейчас ту атмосферу, которая была в доме, уже в Ипатьевском, получается, доме, куда привезли Романовых и держали их там под арестом. И Николай Александрович, и Александра Федоровна, и дети... Вот знаете, когда читаешь, действительно, их дневники, или мы здесь, на радио «Вера», постоянно тоже эту тему поднимаем, и нам эксперты рассказывают о той атмосфере, которая в доме царила, и Вы сейчас об этом говорите, я удивляюсь каждый раз, что люди, настолько предчувствуя свою гибель, оставались в состоянии равновесия, смирения какого-то, можно даже сказать, что, наверное, и внутреннего покоя. Я представляю, как это выглядит в обычной ситуации. Так вот скажи человеку, что твоя жизнь оборвется, и прочее. Ну это же паника, это попытка что-то предпринять, это потом, может быть, агрессия или, ну, я не знаю, озлобленность. Здесь нет этого ничего. Вот даже тени озлобленности в адрес тех людей, которые держат их под арестом, там нет. Никаких записей дневниковых нет. Даже ни строчки просто об этом — вот таком, что они испытывают какое-то раздражение в адрес этих людей. Даже когда их обворовывают, они все равно как-то об этом пишут: «Ну вот, обворовали», или, там, что-то еще. И все.

З. Чавчавадзе

— Вот Вы замечательно об этом сказали, что вот это и есть подлинное христианство, вот оно в нем. И к нему, на самом деле, каждый христианин должен стремиться. Они это продемонстрировали уже, то есть они уже пришли в это состояние. Ведь из истории всех мученичеств Христа ради, что называется, известно, что Господь укрепляет людей, которые выходят на эту финальную стадию мученичества. Что Господь их укрепляет, и они даже иногда, говорят, могут и не испытывать боли физическое, даже до такой степени. Но в сознании, конечно, преобладает вот эта кротость и подобие — они уподобляют себя Самому Христу, Который молился за врагов — за тех, кто Его собирался распять, говоря: «Господи, простим им, они не ведают, что творят». Вот это лицо настоящих по-христиански просвещенных людей. Царская семья была вообще во всей династии (во всей, довольно широкое представительство было других, и вообще семья, Императорский дом Российский был очень многочисленным)... И царская семья была наиболее воцерковленной, так сказать. Но она по-настоящему жила с Церковью и в Церкви, и поэтому вот такой переход вот к такому состоянию совершенно естественен для этой семьи. Действительно, большой урок для всех нас. И мы должны сейчас готовиться к этой великой дате — 100-летию, потому что это веха, это действительно какой-то... Многое произошло за эти 100 лет, да? Очень многое со всеми произошло. И для меня, конечно, подвиг царской семьи, образ царской семьи — это такая, как бы сказать, путеводная звезда для нашего продолжения в возрождении христианской веры.

А. Митрофанова

— Здесь, знаете, конечно, еще такой момент... Я думаю, что, во-первых, мы понимаем неоднозначное отношение к императору Николаю сегодня в обществе. И есть люди, которые действительно признают его как святого и молятся ему как страстотерпцу... Есть люди, которые, прежде всего, видят в нем политика. И мне кажется, что это мешает сегодня видеть и другую сторону его натуры — вот именно христианскую его сущность и его святость. Потому что — ну что вспоминают в связи с ним? Кровавое Воскресенье. Кому-то он кажется слабым политиком, который не сумел удержать Россию, колеблющуюся над бездной, словами Достоевского. Но когда серьезные историки начинают на эти вопросы отвечать, становится понятно, что далеко не однозначна эта ситуация, что не всегда один человек может сделать все то, чего от него ждут и требуют. Он тоже, в каком-то смысле, заложник ситуации. Но вот то, что он еще и политик, и глава государства, мне кажется, сегодня нам это мешает видеть вот эту самую святость христианскую. Хотя прославили императора Николая в лике святых не как праведника или, скажем, не как преподобного, не как человека, который, безусловно, всей своей жизнью доказал свой путь ко Христу, а как страстотерпца, то есть как человека, который по-христиански принял смерть. И вот это, конечно, момент, который, мне кажется, мы сейчас из виду часто упускаем.

З. Чавчавадзе

— Но при этом надо сказать, что все-таки, действительно, в нем присутствовало все это: он был и христианин, и политик. Безусловно, как глава государства он не мог не быть политиком. Вопрос заключается только в том, был ли это слабый политик. Потому что вот какой аспект дебатируется сегодня в общественном мнении.

А. Митрофанова

— Очень сильно, да, действительно, дебатируется. Это Вы правы.

З. Чавчавадзе

— Так вот, значит, я помню, что в конце 80-х годов мне удалось переиздать книгу, которая вышла на Западе, книгу Алфеева. Называлась «Император Николай II как человек сильной воли». На очень, довольно богатом...

А. Митрофанова

— Это 80-е.

З. Чавчавадзе

— Простите, (нрзб.) я переиздал у нас в конце 80-х.

А. Митрофанова

— Это перпендикулярно всем тем историческим парадигмам, которые существовали на тот момент и которые мы знаем из еще школьных учебников истории.

З. Чавчавадзе

— Вот, да, да. Да. И вот там главный подход к этой самой проблеме, выяснению слабости или «сильности» государя: этот автор, который довольно широко документальную основу нашел для вот этих... для своего исследования. И я должен сказать, что он объясняет этот аспект с точки зрения сугубо христианской. Понимаете, вот что за жертва принесена государю? Это что — это поражение или победа? Понимаете, вот когда говорят, что уподобляют его добровольное вхождение, восхождение на свою Голгофу, Христовой, как уподобление Христовой жертве, то там тоже, если говорить мирским, так сказать, языком и по-обывательски, то что, человека возносят на крест и умертвляют человека — это поражение или победа? Но мы-то знаем по-христиански, что это была великая победа Спасителя Христа. Потому что эта крестная смерть дала всплеск вот этого... христианства по всему миру, да? Это двенадцать учеников после...

А. Митрофанова

— Воскресение.

З. Чавчавадзе

— Воскресение. Да. И вот нет...

А. Митрофанова

— Его Воскресение, прежде всего, конечно. Факт Воскресения.

З. Чавчавадзе

— Нет Воскресения без Голгофы, это известное изречение, да?

А. Митрофанова

— Да.

З. Чавчавадзе

— Так вот жертва государя, которого убрали, это тоже как бы проявление слабости — что он государь, он мог бы что-то такое, так сказать, с убийцами — защитить себя и так далее, и Россию от этого. И там говорят, что нужно было всего лишь пару полков, и все. Но дело в том, что я не сомневаюсь, что он понимал, что в России накопилось немало вот этого отступничества и грехов, о которых говорили наши великие оптинские старцы, наши славянофилы. Федор Михайлович Достоевский об этом прямо написал, что отец Иоанн Кронштадтский прямо говорил: будет народ уходить от веры, получим именно то, что получили, на самом деле. Так вот этот неизбежный процесс, который шел при свободной Церкви, и отступничество от веры... Вы знаете, что известно — в пасхальную ночь какую-то предреволюционную, одну из пасхальных ночей из Храма Христа Спасителя утром после окончания службы выметали что-то десятки мешков семечек, от семечек.

А. Митрофанова

— Вы что? Шелухи? Ах! О...

З. Чавчавадзе

— Да, шелухи. Это что такое было? Вот, понимаете, это массовый уход от Церкви. Это беда была. Вот это была самая главная беда России. И государь этой своей жертвой обеспечил сегодняшний приход к Церкви людей, понимаете? И вот в этом смысле это великая победа государя. Но это не только его, конечно, но он был первым, кто взошел на Голгофу. За ним потом потекли реки крови мученической. И вот все это вместе обеспечило нам сегодня возвращение к Церкви. И Церковь опять свободна сегодня, как это было до революции. И вот здесь опасность, что при свободной Церкви... Потому что в советские, богоборческие годы Церковь была доведена до... сузилась до максимальных пределов, но это был монолит. И люди ходили в Церковь, туда те, кто истинно веровали. Потому что это было рискованное занятие — ходить в Церковь в те годы.

А. Митрофанова

— Да, можно было поплатиться карьерой, а иногда и жизнью.

З. Чавчавадзе

— Ну да, о карьере можно было сразу забыть, а можно было и загреметь кое-куда. Ну поэтому люди шли в Церковь, потому что это была их жизнь, это была их потребность, и это были настоящие, подлинные члены Церкви. Вот к этому нам и сегодня надо стремиться. И я думаю, что верное понимание смысла трагедии Екатеринбурга должно послужить именно этому — подлинному воцерковлению русских людей.

А. Митрофанова

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Зураб Чавчавадзе, советник директора Православной гимназии Святителя Василия Великого, представитель старинного княжеского рода. Князья Чавчавадзе — люди, которые здесь, в России жили до 1917 года. Потом Вы сказали, Ваши родители — они были в эмиграции. И Вы знаете, Зураб Михайлович, когда, опять же, смотришь на дневниковые записи того времени, невозможно не обратить внимание на то, что многие говорят о равнодушии, с которым было принято известие о расстреле царской семьи. Причем, равнодушие и среди людей, которые, ну, там, на улице, ну, что-то там говорили, объявляли — вот, пожалуйста, могу процитировать несколько дневников. «В день напечатания известий я был два раза на улице, ездил в трамвае и нигде не видел ни малейшего проблеска жалости или сострадания, — это Иоффе пишет. — Известие читалось громко, с усмешками, издевательствами и самыми безжалостными комментариями. Какое-то бессмысленное очерствение, какая-то похвальба кровожадностью». Еще одно свидетельство: «Горожане восприняли весть об убийстве царя с тупым равнодушием, а зажиточные крестьяне — с изумлением, но без всякого протеста». Или вот еще, пожалуйста: «Известие о казни Николая II, в общем, прошло малозамеченным, без проявлений протеста». Что это такое было? Почему, действительно... Ну, были какие-то попытки спасения царской семьи из Ипатьевского дома, но, вместе с тем, они успехом не увенчались, и, может быть, не знаю, недостаточно какой-то настойчивости было проявлено в этом смысле?

З. Чавчавадзе

— Ну да. Это было... Нет, эти попытки делались, но это, конечно, просто недостойно. Потому что нормально русские люди должны были встать грудью на защиту государя. Но при том, что за несколько лет до этого, 1913-й год, 300-летие Дома Романовых, апофеоз верноподданнических чувств к государю, как его встречали по всей России, куда он путешествовал, — в частности, вот в Кострому и так далее... Это была просто демонстрация таких по-настоящему глубоких верноподданнических чувств. И вдруг вот такая реакция. Значит, это следствие... Сначала предала верхушка. Так государь ведь, помните, последние записи в дневнике: «Кругом трусость, и предательство, и обман». То есть кругом государя были только сановные элиты, аристократия, и первыми предали его они. А потом это уже распространилось и в широкие народные массы. И, конечно, в этом и есть, когда все говорят: «А в чем нам каяться?». Потому что Церковь не раз призывала к покаянию за цареубийство, грех цареубийства смыть. А в чем нам каяться? Да вот, вот это отступничество. И мы в своей жизни, особенно в период советских времен, каждый из нас замешан — или молчал, или поддерживал эту общую линию на то, что государь был, там, кровопийца, и прочее, и прочее. Значит, вот в чем надо каяться. И вообще каяться... Дело в том, что, на самом деле, если взять, так сказать, глубоко по-христиански, то государя убил грех человеческий. Грех человеческий убил государя. А мы все грешны. Мы все грешны. И мы должны каяться в своих грехах. И молиться государю, благодарить его за его жертву. Молиться ему.

А. Митрофанова

— Вы знаете, это действительно тема, которая довольно часто возникает сейчас в публичном пространстве, — вопрос, нужно ли какое-то вот такое покаяние, осознание и прочее. И один из часто задаваемых вопросов здесь как раз и заключается в том, что, ну, послушайте, это было 100 лет назад. Какое мы сейчас имеем к этому отношение, если речь идет о покаянии в моих собственных грехах, это пожалуйста. Но это мое частное дело. И почему человек должен каяться за то, что произошло 100 лет назад, если он лично к этому отношения не имел?

З. Чавчавадзе

— Ну вот поэтому я и говорю, что когда мы каемся с пониманием того, что царскую семью, детей и самого государя убил грех, это следствие греха убило. То есть... И поэтому когда мы каемся в грехе, мы каемся именно тоже... Потому что мы, наш грех сродни тому греху, из-за которого погибла царская семья. Сейчас, понимая это и принося покаяние, и, благодаря государя за его жертву, мы создаем этот нужный нам сегодня образ человека, который за нас, за Россию принес себя в жертву. Понимаете? Вот это надо усвоить. Я как-то, если Вы позволите, я расскажу, что я сделал такое предложение однажды. В одном обществе мы там выступали, мы отмечали 150-летие со дня рождения государя, это было вот...

А. Митрофанова

— Недавно.

З. Чавчавадзе

— Да, месяц назад. И я просто сказал, что вот этот 100-летний рубеж, вот эту 100-летнюю веху надо как-то отметить было бы очень широко, всенародно отметить. И я тогда предложил, чтобы как просто, как какую-то идею, желая найти какую-то поддержку у моих собеседников, я подумал: а что, если бы мы призвали бы весь народ — я имею в виду, конечно, православный народ — в какой-то определенный час в день 17 июля, чтобы все встали бы на колени на одну минуту и прочитали бы молитву, которую, кстати говоря, я призывал придумать, сочинить. Но это, конечно, надо дать тем, у кого есть харизма соответствующая для того, чтобы написать кратенькую, но очень глубокую, ну смысл которой должен сводиться именно к этому — что мы чтим подвиг твой, государь, и твоей семьи, и молим тебя об избавлении России от... И так далее, и так далее. В общем, эту молитву. Она, может быть, даже меньше минуты могла бы звучать. Ну, в общем, все в этот же один и тот же час, в одну и ту же минуту вознесли бы эти молитвы — я думаю, что это должно было бы иметь какое-то последствие доброе.

А. Митрофанова

— Ну, за всех, конечно, сложно говорить, потому что, мне кажется, это должно быть дело добровольное все-таки...

З. Чавчавадзе

— Конечно!

А. Митрофанова

— И люди, которые понимают и сочувствуют этим идеям Вашим, тогда могли бы в этом совершенно искренне принять участие. Те, кому это не близко, ну, знаете, «невольник — не богомольник». Конечно, это...

З. Чавчавадзе

— Нет, ну конечно. Конечно, нет. Это не дай Бог — если это навязывается, то это вообще просто теряет всякий смысл. Но просто... А может быть, что-то другое придумать, я не знаю. Но что-то такое, чтобы народ бы весь, весь народ, который чтит государя, понимаете? Потом это могло бы распространяться. Может быть, сделать вообще это традицией — что ежегодно 17 июля... Вы знаете, что в советское время я знал нескольких священников, которые служили ночные литургии 17 июля?

А. Митрофанова

— Правда?

З. Чавчавадзе

— Да. И притом, что это реально было...

А. Митрофанова

— Это здесь уже, в России, Вы, значит, да?..

З. Чавчавадзе

— В России, да. И я Вам должен сказать, что вот это было уже действительно рискованное предприятие, потому что... Хотя формально никто не запрещает служить ночные литургии — на Пасху, например, на Рождество служили, и никто... Но, конечно, властям тут несложно было бы догадаться, о чем идет речь. — это в день расстрела царской семьи служится... Но, тем не менее... Правда, они не оставляли этих объявлений на храме, что «сегодня ночная служба», но открыто, свободно говорили за то, что «сегодня у нас будет»...

А. Митрофанова

— «...ночная литургия».

З. Чавчавадзе

— «...ночная литургия», желающие могут прийти. Так что вот...

А. Митрофанова

— Действительно, это должна быть большая смелость у священника, чтобы так отважиться.

З. Чавчавадзе

— Да.

А. Митрофанова

— Я не знала об этом.

З. Чавчавадзе

— Да-да. Нет, я просто лично знал, а однажды даже присутствовал на такой литургии.

А. Митрофанова

— А что там происходило? Было ли много людей? Что-то такое?..

З. Чавчавадзе

— Довольно много людей было.

А. Митрофанова

— Да?

З. Чавчавадзе

— Понимаете, какая... В советское время было вообще всегда много людей в храмах, потому что храмов было мало.

А. Митрофанова

— Мало, да, действительно.

З. Чавчавадзе

— Всегда я помню эту тесноту невообразимую. И всегда все говорили, что «и слава Богу, что в тесноте, хотя бы этим мы послужим, потерпим эту тесноту». Но теснота тоже сближает, она как-то сплачивает людей. Ну, сегодня попросторней, конечно, в храмах.

А. Митрофанова

— Зураб Михайлович, а в эмиграции то, о чем Вы рассказали, эти воспоминания, которые Вам так дороги, вот эта боль, связанная с гибелью царской семьи, то, что Вы как личную такую трагедию переживали, скажите, а вот об этом равнодушии что-то рассказывали Вам Ваши родители?

З. Чавчавадзе

— Конечно, конечно. Конечно. Вообще, говорили именно о том, что... Они и себя все считали, понимаете, если не предателями, то вообще виновниками того, что... А почему не вышли, почему не вышли? Почему все не взялись и не пошли прямо туда — или в Тобольск, или в Екатеринбург — вызволять государя и семью? И корили себя, винили себя. Так что... Ну и, конечно, возмущались этим равнодушием, потому что, действительно, народ уже... Народ, отошедший от Бога... Федор Михайлович Достоевский говорил, что русский человек без Бога — это ужасно. Но когда ушел человек от Бога, он потом уходит уже и от царя, как от Его помазанника, и от всего — от Церкви, и, в конце концов, от всех каких-то нравственных принципах, на которых зиждилась вообще вся этическая часть православия. И пользуясь какими-нибудь подменами. Если вспомнить этот Кодекс строителя коммунизма, это какие-то подмены... Да, ну, потом, все эти самые попытки собрать вместо иконы какой-то портрет членов Политбюро, например. Это подмена...

А. Митрофанова

— Ну да, демонстрация вместо Крестного хода, с портретами, да.

З. Чавчавадзе

— Ну да, да, демонстрация как Крестный ход. Вы понимаете... И так далее. Все эти... Ну это подмены. Вот этот народ, уйдя от Бога, он сразу ушел и от государя, и от всего остального. Вот понимаете? Наша трагедия.

А. Митрофанова

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Зураб Чавчавадзе, советник директора Православной гимназии Святителя Василия Великого, и буквально через минуту мы вернемся к этому разговору. Я, Алла Митрофанова, не прощаюсь с Вами.

Еще раз добрый светлый вечер, дорогие слушатели! Я Алла Митрофанова, и напоминаю, что в гостях у нас Зураб Чавчавадзе, советник директора Православной гимназии Святителя Василия Великого. И июль 2018 года — это время, связанное со 100-летием трагических событий — расстрела царской семьи. И вообще ведь не только мы говорим о роде Романовых, но и о тех людях, которые остались им верны и пострадали вместе с ними. Безусловно, это Елизавета Федоровна Романова, великая княгиня, и ее инокиня Варвара и доктор Боткин. Имена... Здесь множество можно людей упомянуть, которые добровольно приняли вот эту мученическую смерть. И, Вы знаете, я думаю, что, Зураб Михайлович, есть смысл напомнить нашим слушателям и самим тоже перечислить имена тех людей, которые были рядом вместе с Романовыми. Может быть, Вам родители тогда еще, когда Вы жили в эмиграции, рассказывали о тех, кто остался верен царской семье?

З. Чавчавадзе

— Ну конечно, вот это... Это даже, в каком-то смысле, тоже показывало, что все-таки не весь народ оказался предателем. То есть что эти люди — они... Это, причем, удивительно, что там — Вы можете проследить — все. Там Вам и аристократы, там Вам и совершенно, как это... разночинцы, и простолюдины. Ну, и там, так сказать, все сословия России были представлены. И, тем не менее... И это как бы вот символизировало то, что что-то не вся Россия пошла предательским путем. И они для нас такие же все жертвенные мученики, которые то же самое все сделали. Они сделали это ради Христа, ради государя и ради нас, нашего будущего возрождения христианского.

А. Митрофанова

— Да, но, опять же, здесь такой сложный момент. Ведь равнодушие, о котором мы говорили, с одной стороны, а с другой стороны, вот эта вот горячая поддержка и верность людей, которые вместе с Елизаветой Федоровной оказались в шахте в Алапаевске, вместе с царской семьей в Ипатьевском доме. Ведь, ну, это современники, они одни и те же люди. Почему так получается, что в одном случае мы говорим о верности, о подвиге верности и веры, а в другом случае о таком равнодушии? Чем это определяется? Почему вот из одного, условно говоря, человеческого замеса получаются настолько... мы настолько получаемся разные?

З. Чавчавадзе

— Ну, в общем, это естественное состояние. В обществе всегда есть все. То есть, есть и равнодушные, и горячие, и холодные, и теплохладные. Мы имеем, так сказать... Вопрос только, что преобладает, понимаете? Если бы преобладало бы неравнодушие, то, несомненно, никто бы не дал бы убить государя. Несомненно. Но общество дожило до того момента, когда оно само выродилось вот в такие пропорции, где равнодушие превалировало над всем остальным. И это же правда, об этом предупреждали наши люди на протяжении всего XIX века, по мере того, что русский народ отходил от Христа. На всем протяжении XIX века говорили об этом. И в начале ХХ века говорили, просто говорили. Видя именно вот этот момент... Но при этом были люди, которые все-таки приближались к Церкви, находили в Церкви единственное... Но это, к сожалению, было сугубое меньшинство. Уже к моменту самых главных событий и начала мировой войны, и потом революции.

А. Митрофанова

— Я думаю, что если бы не вот это состояние теплохладности, то не было бы вот этой чудовищной трагедии и гражданской войны.

З. Чавчавадзе

— Конечно.

А. Митрофанова

— Тоже ведь сложно сейчас представить себе, как люди могли вот так друг в друга стрелять, еще и с такой жестокостью, причем, и белые, и красные — все. Но когда начинаешь искать ответ на вопрос, почему так, как мы до этого состояния дошли, — пожалуй что, потому, что действительно была вот эта теплохладность. И те уроки, которые мы из истории, к сожалению, не извлекаем, а надо бы, они, в общем, свидетельствуют о том, что потом это оборачивается еще большими катастрофами.

З. Чавчавадзе

— Ну конечно. Все вот это... Надо сказать, вот такая тихая незаметная греховность, которая все накапливается, накапливается, она выливается уже в предел свой, так сказать, в свою степень уже самую-самую высокую. Гражданская война — это сугубый грех. Братоубийство — это, значит... Цареубийство — и за ним сразу братоубийство, понимаете?

А. Митрофанова

— Зураб Михайлович, а Вы упомянули следователя Соколова, который, действительно, в эмиграцию вывез все результаты своего следствия, которое он проводил в подвале Ипатьевского дома, вообще вокруг, там, я так понимаю, да? Он очень много материалов собрал и все, что смог, это вывез в эмиграцию. Что по результатам его расследования было известно Вам — людям, которые жили в Европе и которые имели доступ к тем публикациям, сделанным по результатам расследования?

З. Чавчавадзе

— Ну, там сложилась такая единая точка зрения по поводу, так сказать... Выводы из Соколова как бы подталкивали к этому. И все считали, что царская семья была расстреляна в Ипатьевском доме, потом вывезена была вот в эту самую рощу... на Ганину Яму и там, значит, несколько суток, в общем, они пытались уничтожить все тела, потому что боялись, чтобы... поскольку наступали белые, и действительно, через неделю туда вошли белые части, и, значит, боялись, чтобы у них не было вот такого знамени в их руках в виде мощей или, в общем, тел убитой царской семьи.

А. Митрофанова

— А, то есть они понимали, что это могло поднять целую волну, да?

З. Чавчавадзе

— Конечно. Ну да. Ну, это, на самом деле, было так, потому что, на самом деле, белое движение, как известно, оно не выбросило монархического лозунга. И, кстати говоря, есть свидетельства, что кто-то из таких крупных большевиков сказал, что «если бы белое движение выбросило монархический лозунг, то мы бы и трех дней не продержались», якобы было. Но поэтому я думаю, что они понимали, большевики, что им, конечно, нельзя никак дать возможность белым иметь в своем распоряжении останки убитых. Потому что, действительно... Тогда это могло бы, конечно, логически, толкнуть их и на то, чтобы выбросить монархический лозунг, и потом, действительно, иметь вот это знамя перед собой. Потому что все-таки пусть этим... как называется то, что мы называем «равнодушие» и так далее, но все-таки где-то глубоко в душе русский мужик оставался монархически, так сказать... с монархическими чувствами. И поэтому это все могло бы, конечно, проявить такую... сыграть решающую роль. И поэтому... Вот и поэтому в эмиграции считалось, что они пытались, и они, в конце концов, их уничтожили, значит, все эти останки — с тем, что там выписывалось огромное количество этой какой-то серной кислоты и огромное тоже количество бензина и так далее. Поэтому это сжигалось, убилось и растворялось в кислоте. Вот такое было общее мнение. Поэтому когда случилось... вот эти, так сказать, останки были явно найдены под Екатеринбургом уже, в постперестроечное время, то тогда это вызвало определенный скепсис у эмиграции. Ну, сейчас, как Вы знаете, идет новое следствие, уже с участием Церкви, с утверждением Патриаршей комиссии по останкам. Так что сейчас, значит, мы ждем окончательных результатов. Но в эмиграции это было вот такое твердое убеждение, что... Ну, сам Соколов — это, так сказать... Он недолго прожил в эмиграции, он довольно скоро скончался там, но он успел там выступать на собраниях и так далее. И потом, главным образом, издал свою книгу. Поэтому...

А. Митрофанова

— В храме Иова Многострадального в Брюсселе есть капсула — ну, правда, она, что называется, не в открытом доступе, она в основании храма где-то там лежит, — капсула с частицами земли и останков того, что сумел Соколов собрать в подвале Ипатьевского дома.

З. Чавчавадзе

— Ну да, они пропитаны этим салом, человеческим салом. Вот так... Ну, такова, так сказать, легенда захоронения там, в основе этого фундамента этого храма этой капсулы.

А. Митрофанова

— Меня, конечно, поразила история, что насколько трепетно тогда еще, в 30-м... в 1936 году, по-моему, был построен этот храм, насколько трепетно отнеслись к этой капсуле как, действительно, к великой святыне, хотя о прославлении царской семьи еще тогда и речи не шло. И храм ведь назвали Во Имя Иова Многострадального, который был... Ну, император Николай считал его своим небесным покровителем — еще задолго до того, как он, фактически, повторил его путь.

З. Чавчавадзе

— Ну он родился в день, когда Церковь чтит память Иова Многострадального, государь родился. И поэтому для него всегда это было тоже таким ощущением, что это какой-то символ в этом заключен. Поэтому он чтил, действительно, Иова Многострадального. А там, в этом Брюссельском храме, еще... Я там был. Я видел там еще шинель государя — значит, находилась в алтаре. И Евангелие, которое государыня подарила сыну на день ангела, значит, в День Святителя Алексия, 2 июня. То есть мальчику оставалось жить всего полтора месяца. И там надпись, где она ему желает долгой жизни и...

А. Митрофанова

— Да...

З. Чавчавадзе

— Это невероятно...

А. Митрофанова

— Хотя, наверняка, при этом предчувствует, что может случиться. Есть такое ощущение.

З. Чавчавадзе

— Да, конечно. Ну, она просто желала своему мальчику... Это невероятно тяжело читать было мне, я помню, когда...

А. Митрофанова

— В этом же храме, сейчас вспомнила, висит удивительная икона, написанная до прославления царской семьи и новомучеников и исповедников Церкви Русской, то есть тех людей, которые пострадали за веру и за Христа в ХХ веке. Там висит икона Всех Святых Земли Российской Просиявших, где есть и те, кто прославлен, и те, кто еще не прославлен. Те, кто не прославлен, они стоят без нимбов, но они как бы ожидают, что ли, своей очереди. И вот это тоже я увидела и поразилась, подумала: ну насколько же, действительно, глубоким было и осознание того, что происходило в начале ХХ века в России, вот уже потом тогда, в эмиграции, да? Насколько все время, видимо, крутилась эта тема и переосмыслялась, и люди не боялись возвращаться к этим трагическим событиям, пытаться их ну как-то осознать, еще раз продумать, пропустить через себя. Мы сегодня зачастую этого боимся. Мы как-то... Ну, может быть, настолько суровая у нас сейчас жизнь... Хотя не в пример, конечно, тому, что было тогда в эмиграции, с чем им там пришлось столкнуться. Но нам сегодня нередко хочется, ну, как-то вот это вынести за скобки: «Давайте, мы не будем... Вот давайте не будем сейчас этим снова грузиться, давайте, не выносите мне мозг. Можно, я подумаю лучше?.. Вот мне после работы хочется расслабиться», и так далее. И по-человечески это тоже вполне понятно. Но ведь надо что-то делать с этой исторической памятью.

З. Чавчавадзе

— Да. Я думаю, во-первых, по поводу иконы, которая в Брюссельском храме, — может быть, она была написана после 1981 года? Потому что в 1981-м...

А. Митрофанова

— Вот я не помню точно, кстати говоря.

З. Чавчавадзе

— Потому что ведь Зарубежная церковь в 1981 году прославила...

А. Митрофанова

— Прославила, да, уже.

З. Чавчавадзе

— ...за почти 20 лет до нашего... до нашей Церкви. Так что это очень может быть. Но, конечно, память... Это невероятно важно — иметь память, потому что память — это и напоминание, с одной стороны, и, с другой стороны, она и в будущее обращена, знаете? Вот почему нам нужно сохранять историческую память.

А. Митрофанова

— А какая связь, скажите, между тем, что память — это напоминание о событиях прошлого, и тем, что она обращена в будущее? Как Вы это понимаете? Что это?

З. Чавчавадзе

— А понимаете, как... Когда мы говорим, что без прошлого нет будущего, да? Вот я имею в виду этот аспект. Потому что когда мы выкидываем из головы... Вот, например, помните, что говорили большевики с самого начала? Они говорили, что «давайте договоримся, что история нашей страны начинается с 1917 года». То есть такое нарочитое предание забвению, всякому забвению всей истории дореволюционной, поскольку она считалась историей закабаления труженика...

А. Митрофанова

— Рабочих и крестьян.

З. Чавчавадзе

— Рабочих и крестьян и так далее. Поэтому надо тут закрыть глаза и строить, значит, светлое будущее. И неуспех вот этой затеи именно заключается в том, что вот это случилось, это забвение. И без прошлого не состоялось никакого будущего. Понимаете, вот я в каком смысле имею в виду — что будущее определяется тем, что мы имеем эту историческую память, ее храним.

А. Митрофанова

— Мне бы, конечно, очень хотелось расспросить Вас еще о Ваших детских воспоминаниях, связанных с темой царской семьи, потому что раз Вам с детства было много известно из того, что не знали здесь, в СССР, наверняка, были какие-то вещи, которые Вас особенно поразили, например, особенно, ну, как-то, может быть... Вот Вы говорили об этих ранах, которые остались внутри Вас... Что особенно вот так поранило и зацепило, как мы сегодня говорим?

З. Чавчавадзе

— Нет, ну вообще — все, что связано с жизнью царской семьи. Это их любовь друг к другу.

А. Митрофанова

— Их отношения и любовь, да?

З. Чавчавадзе

— Это поразительная семья, поразительная семья. Отношение родителей друг к другу и к детям. И детей друг к другу и к родителям. Это поразительно. Понимаете, это такая... Это просто они... На хронике даже, когда Вы смотрите, Вы видите какую-то ангелоподобность в этих детях, в девочках.

А. Митрофанова

— Может быть, кстати, из-за этого и с трудом верится... Знаете, мы же сегодня... XXI век — век скепсиса. Кажется: может быть, это просто красивая картинка и позирование такое перед камерой, хотя на самом деле дневники как раз подтверждают то, что было именно так — была любовь вот эта.

З. Чавчавадзе

— Когда мы читаем их письма, мы понимаем, что это та внешняя красота — она внешняя, но она соответствует внутренней. И поэтому тут сомнения все рассеиваются. И мы понимаем, что мы имеем дело с удивительной семьей. И это на самом деле для всех огромный пример, особенно сегодня, когда семья вообще низводится, просто нивелируется роль и значение семьи. На Западе она уже просто как бы уже расплывчата, но и у нас те же тенденции просматриваются. И поэтому такой образ поставить в центр воспитательного процесса для детей наших — это просто может сыграть огромную позитивную роль.

А. Митрофанова

— Мне тут пришлось столкнуться с мнением коллег, работающих в журналистике, но совершенно в другой сфере, которые убежденно и последовательно отстаивали мысль, что «ну неужели Вы не понимаете, что формат семьи себя уже изжил?». Причем, действительно, абсолютно серьезно они об этом говорили.

З. Чавчавадзе

— Беда, это беда. Это беда, на самом деле. Потому что один из столпов вообще этой православной нравственности... Семья — это великая ценность, и она размывается сейчас. Но у нас еще все-таки... Это еще кое-как... мы еще держимся. Вот на Западе — там совсем плохо с этим.

А. Митрофанова

— А, может быть, известны Вам примеры, когда в эмиграции старались родители воспитывать своих детей по примеру, как это делалось в царской семье?

З. Чавчавадзе

— Да, несомненно, действительно. Это, ну, какая-то такая, так сказать, идеальная модель была. Но вообще надо сказать, что воспитание в эмиграции детей имело исключительное значение для родителей. Они действительно много времени уделяли и детям, и вопросам воспитания. Потому что они понимали, что есть риск утраты вообще национальной идентичности.

А. Митрофанова

— Идентичности, да.

З. Чавчавадзе

— Понимаете? Потому что это в условиях чужбины этой очень легко было бы, так сказать... Поэтому был запрет категорический на то, чтобы говорить на каком-либо языке дома, кроме как на русском...

А. Митрофанова

— Серьезно? А как же Вы?..

З. Чавчавадзе

— Нет, ну все равно французский язык или английский — смотря где, в какой стране рассеяния находились семьи, это невольно приходило, потому что общение с детьми и школа, и прочее... Но русский — надо дома говорить только по-русски. И потом, все ходили в церковь, обязательно. То есть без православия жизнь не строилась. Даже в тех семьях — на удивление, — которые до эмиграции были не очень, так сказать, воцерковлены. Ну, так сказать, не были слишком усердными богомольцами. А вот на условиях эмиграции они, значит... Церковь объединяла, Церковь кормила, Церковь наставляла, Церковь утешала и играла большую роль.

А. Митрофанова

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Зураб Чавчавадзе, советник директора православной гимназии Святителя Василия Великого. Зураб Михайлович, Вы знаете, наверное, что сейчас очень много людей либо задумывающихся, либо уже принимающих участие в крестных ходах. Они по всей России сейчас идут, и большинство из них — в сторону Екатеринбурга. Там 17 июля будет большое богослужение, и как-то все эти Крестные ходы — они сольются. Что Вы думаете об этой идее? И, может быть, Вы сами даже принимали участие в таком Крестном ходе?

З. Чавчавадзе

— Да, вот я хочу сейчас на каком-то этапе подключиться к этому как раз — самому длинному Крестному ходу, который уже, как мне сказали, приближается к Удмуртии. Это уже Предуралье, поэтому... Вот я... Ну, вообще у меня есть опыт хождения по Крестным ходам. Это замечательная традиция, замечательная и очень славно возрождающаяся сейчас, между прочим, на Руси.

А. Митрофанова

— А поделитесь опытом, почему это славная традиция, Вы считаете?

З. Чавчавадзе

— Потому что понимаете, что здесь происходит? Вот Вы идете по... Ну, по-разному... Скажем, в сре5днем, 5-6 километров в день проходят Крестные ходы. Они идут... Маршрут выставляется так, что они проходят мимо тех деревень, где либо заброшенные храмы, которые нуждаются в заботе, и так далее. И там служатся молебны этим бродячим Крестным ходом. Или по тем деревням, где всем известно, что там верующей семьи ни одной нет. И вот так вот, когда мы... Я часто ходил Иринарховым Крестным ходом — это в Ярославской епархии, недалеко от Ростова Великого, от мощей Преподобного Иринарха к его Родине, где он родился. Это, в общей сложности, 53 километра, по-моему. Вот так мы за несколько дней проходили... И вот мы наблюдали, что, скажем... Вот мы проходили мимо этой деревни — заброшенная церковь, даже там и креста нет на ней, купол — вжить... А уже через три года смотришь — и крест поставили. Хотя она еще не восстановлена для всех, но что-то сделано. Вот. И потом ходил мимо какой-нибудь деревне — действительно, там заколочены окна, эти самые... Ну, какие-то зеваки выходят, мужики курят, и просто для них это зрелище — проход нашего Крестного хода. Просто простое зрелище. А вот спустя пять-шесть лет смотришь — они, там, выставляют столы, какие-то огурчики, — для того. чтобы людям просто перекусить дать. И подходят за благословением к батюшке, просит кто-то там окропить дом. И так далее. Понимаете, это вот поразительная вещь — что это очень живое как бы прохождение благодати божьей по... городам и весям России, как когда-то недавно отошедшей от Вего(?), а сейчас возвращающейся к ней.

А. Митрофанова

— А Вы думаете, что Крестные ходы, которые сейчас организованы в память о царственных страстотерпцах, что они могут тоже что-то изменить в нашем отношении?

З. Чавчавадзе

— Я думаю, что да, что вот... Я уверен, что вот эти места, по которым они проходят, поскольку они читают акафисты царской семье, они молятся царской семье, и это тоже своего рода как бы рассказ нашим людям, которые далеки еще пока от Церкви, но которые встречают эти Крестные ходы невольно, это напоминание им о подвиге государя, о его семье, о его жертве, которую он принес.

А. Митрофанова

— А Вы бы в какое место из этих памятных хотели бы попасть в таком Крестном ходе?

З. Чавчавадзе

— Я хотел бы, конечно, попасть... Самое важное — я, в любом случае, очень хочу пройти от Храма Славы, то есть Храма-на-Крови в Екатеринбурге до этой самой Ганиной Ямы. Это вот тот самый ужасный отрезок пути, который уже царская семья прошла уже мертвыми, понимаете? Вот этот участок мне... Я думаю, что этот Крестный ход — он вольется, и он тоже пройдет по этому... Но, может быть, мне удастся попасть и на тот Крестный ход, который идет сейчас и приближается вот к Удмуртии.

А. Митрофанова

— Вы знаете мне сейчас что стало интересно? А есть ли на пути таких Крестных ходов, например, названия улиц или городов, которые заключают в себе имена революционеров, то есть людей, руками которых... или соратники которых вот, собственно, были вот такими палачами, исполнявшими этот приказ или, может быть даже, его отдававшими?

З. Чавчавадзе

— Как ни странно, больше всего таких названий я обнаружил в самом Екатеринбурге, между прочим. То есть несметное количество. Впрочем, наш Петербург тоже не отстает...

А. Митрофанова

— И Москва тоже, собственно, чего уж там.

З. Чавчавадзе

— Да, и в Москве немало, да. И вообще я не понимаю, почему вот это такое доброе начало, которое было положено где-то в самом начале 90-х годов...

А. Митрофанова

— В 90-е, в 90-е, да, было дело.

З. Чавчавадзе

— ...вдруг оно потом обернулось тем, что решили, значит, «не надо»... Ну понимаете, ну как можно убийц, террористов?.. В общем, это же террористы, на самом деле, да? Все эти, которыми названы... Каляев, все эти самые, Войковы... Ну как можно народу давать образец для подражания — образ террориста? Давайте Басаева сделаем, поставим памятник ему. Как это можно?

А. Митрофанова

— Я не знаю, как это возможно. Когда говорят о том, что вот эти идеи с переименованиями и так далее, и предлагают некий компромиссный вариант — что, может быть, ну давайте, пройдет какое-то время, может быть, для кого-то это будет очень больно, и так далее. И вот, может быть, то, что до сих пор не дана оценка событиям столетней давности, и мешает нам выработать какую-то единую позицию? Хотя не знаю, возможна ли эта единая позиция.

З. Чавчавадзе

— Да, несомненно, несомненно, да. Потому что это была... Это очень важная вещь. Вот это должно быть... Или, во всяком случае, хотя бы написать, что вот улица Войкова или метро «Войковская» — написать: Войков, и написать, кто он был реально. Не надо чинить специально. Но просто написать реально, кем он был. Ну это тоже вызовет массу негатива. Скажут: а зачем Вы нам рассказываете про то, что он... якобы он кого-то убивал? А убивал же!

А. Митрофанова

— Да, сложная это тема, конечно, бесконечно сложная. И я не знаю... Ведь видите, в церковных кругах тоже нет однозначного отношения к теме переименований или, там, допустим, теме отношения к тому, что мавзолей у нас до сих пор является гробницей в подлинном смысле этого слова.

З. Чавчавадзе

— Ну да. Дело в том, что да, я знаю, вот была позиция у Святейшего Патриарха Алексия — он говорил, что просто нужно избегать всяких поводов для противостояния. Вот, понимаете, такая была позиция. Ну это было потому, что он пережил 1993 год, вот это противостояние в Москве, и это тоже начало второй гражданской войны, эти события вылились... Слава Богу, что, я уверен, мы защитились от этой опасности молитвой коленопреклоненной, кстати говоря, перед Владимирской иконой Божьей Матери, которую вывезли из Третьяковки и доставили в Елоховский собор. Вот это так уже благословил Патриарх Алексий, и власти пошли навстречу и передали эту икону на сутки. Но на самом деле мы действительно были перед лицом угрозы новой гражданской войны, и, может быть, поэтому я думаю, что Святейший Патриарх Алексий подумал, что, может быть, лучше оставить этот вопрос без дальнейшего рассмотрения, чтобы не спровоцировать новый виток противостояния. Ну, в общем, теперь-то уже, по-моему, время уже вполне настало.

А. Митрофанова

— Но и, вместе с тем, все равно очень горячие разгораются споры, когда поднимаются эти темы. И я вот слушаю Вас сейчас и думаю: а где же все-таки золотая середина между тем, чтобы называть вещи своими именами и тем, чтобы избегать вот таких открытых конфронтаций и не давать поводов для разжигания таких вот бунтарских настроений, которые могут привести действительно к кровопролитию? Ведь, ну, не дай Бог, ну, про русский бунт нам все уже наши классики рассказали.

З. Чавчавадзе

— Да. И мы вдоволь хлебнули в своей истории.

А. Митрофанова

— А договариваться друг с другом мы до сих пор так и не научились. И как здесь быть, я вот, например, не знаю.

З. Чавчавадзе

— Да, ну, видите как, все тоже... Опять-таки, мы говорим о том, что православная жизнь, православие возрождается в России, но можем ли мы сказать, что преобладающая часть нашего населения стала православной? Ведь нет, пока что нет. То, что уже есть, это чудо Божье, этого уже чуда... этого не должно было быть после 70 лет богоборчества.

А. Митрофанова

— Это, скорее, одно из доказательств бытия Бога, которых, по идее, быть не может, доказательств...

З. Чавчавадзе

— Да, ну, это чудо. Это чудо.

А. Митрофанова

— Но, тем не менее, это действительно чудо, да.

З. Чавчавадзе

— Да. Но для того, чтобы не было бы той опасности, о которой Вы сейчас, только что сказали, я думаю, что для этого нужно, чтобы хотя бы, может быть, ну, больше трети населения стало бы воцерковленной, не просто декларирующей свою православность, а по-настоящему живущей в лоне Церкви, с Церковью. И тогда я думаю, что этот вопрос был бы решен автоматически, без всякого риска для какого-то бунтарства или для какого-то противостояния.

А. Митрофанова

— Не знаю, возможно ли это. Все-таки вера — это дело добровольное. Понятно, что никакая статистика здесь не уместна — что «вот, знаете, нам еще надо в храмы привести столько-то людей — а пойдемте, значит, всех за руку приведем». Это же не вариант.

З. Чавчавадзе

— Ну, конечно, да. Но мы можем констатировать, что уже столько-то или еще не столько-то. Это мы можем констатировать. И мне думается, что когда... Если, скажем... То есть если что значит «больше трети населения воцерковлено»? Что значит? Это значит, что из 10 человек три человека или, там, три с половиной человека — глубоко верующие люди, живут с Церковью. Они, несомненно, повлияют. Три с половиной человека повлияют на остальных шесть с половиной, понимаете, тем, что они покажут добрый пример, и их процесс воцерковления будет ускоряться. Вот что это значит — когда больше... Значит, они будут совестливее, эти люди, да? Они будут честнее, эти люди, если они по-настоящему воцерковлены. И, конечно, они бы, понимаете, стали бы маяками такими. И поэтому вот о чем идет речь, когда я говорю о том, что хотя бы треть — это уже было бы... И они бы сказали, эти три человека: «Надо переименовать, надо это». И остальные семь бы послушались и не стали бунтовать. А вот когда один — это маловато, понимаете?

А. Митрофанова

— А как Вы думаете, если мы говорим о царской семье как о царственных страстотерпцах... Мы привыкли к святым обращаться с молитвой. О чем есть смысл просить святых царственных страстотерпцев в этом случае?

З. Чавчавадзе

— Об упрочении семьи. Это то, чем они славны особенно, да?

А. Митрофанова

— Примеры жизни подлинной, действительно.

З. Чавчавадзе

— Значит, там, упрочение семьи. Чтобы не было нестроения в семье. Чтобы... А потом — о России. России, за которую они жизнь свою положили. О России просить, чтобы их молитвами Господь бы даровал бы России путь традиционного своего развития. Не нужно нам никого копировать. У нас совершенно нормальный политический... Почему-то России все время запрещается быть самой собой. Понимаете, вот, скажем, японский... Все говорят, что вот Япония — у нее свой путь, и она как-то по-особому спрогрессировала в течение ХХ века, после войны — вот это «японское чудо» и так далее. Ну, и никто не отрицает, что да, это японское чудо — именно японский путь. Они нашли свой путь и вот добились таких выдающихся результатов. России запрещается, так сказать, иметь свой путь. И всегда надо обязательно говорить: «Зачем выдумывать что-то, когда уже все это придумано и осуществлено на Западе?». Но на Западе это действительно осуществлено, там действительно... Но параллельно с этим мы видим, что на Западе происходит. Даже Александр Александрович Солженицын писал в свое время, что когда «железный занавес» поднимется... То есть это его была мечта — о том, чтобы этот тоталитаризм пал бы наконец. Но надо быть очень осторожным, потому что занавес этот поднимется, и оттуда, с Запада «потечет навозная жижа», как он говорил. Вот понимаете? Не нужно нам никаких этих самых навязанных чужих путей. Идти, вот просить об этом надо царственных страстотерпцев — помолиться, чтобы Россия шла своим путем, чтобы наша жизнь основывалась бы на доброй православной семье как ячейке, действительно, общества всего. Малая семья, малая семья — и большая семья, весь народ. Вот о чем можно просить царственных страстотерпцев.

А. Митрофанова

— Спасибо Вам за этот разговор. Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня был Зураб Чавчавадзе, советник директора Православной гимназии Святителя Василия Великого. Мы говорили, поскольку июль 2018 года напоминает нам о трагических событиях, которым уже 100 лет вот исполняется, — расстрел царской семьи. Этому сегодня был посвящен наш разговор. Спасибо, до свидания!

З. Чавчавадзе

— До свидания.