«О Святом Духе». Священник Александр Сатомский - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«О Святом Духе». Священник Александр Сатомский

* Поделиться

Нашим собеседником был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.
В день Святого Духа мы говорили о значении и смыслах этого праздника. Отец Александр ответил на вопросы: что мы знаем о Святом Духе; Он личность или Божие присутствие в нас; как ощутить незримого Святого Духа; а также что такое "Печать Святого Духа", и почему не простится хула на Него?

Ведущий: Александр Ананьев


А. Ананьев

— Добрый вечер, дорогие друзья! С праздником вас — с Троицей и с праздником, который отмечается сегодня, с Духовым днем. Меня зовут Александр Ананьев, я профессиональный неофит, который задает бесконечное число вопросов, на которые золотые люди находят возможность дать ответы. И сегодня я представляю вам моего сегодняшнего собеседника — настоятеля храма Богоявления в Ярославле священника Александра Сатомского. Добрый вечер, отец Александр, здравствуйте!

А. Сатомский

— Добрый вечер!

А. Ананьев

— Здравствуйте! Рад вас и слышать, и видеть! Тема, в общем, понятна: на 50-й день после Пасхи произошло событие, ради которого Бог стал человеком, страдал на Кресте и воскрес. На первых 12 учеников Спасителя сошел Святой Дух — собственно, это и есть день рождения Церкви. Духов же день, отмечаемый на 51-й после Пасхи день, то есть вот в этот понедельник, сегодня является неотъемлемым продолжением праздника Святой Троицы и посвящен тому же событию — сошествию Святого Духа на апостолов. В этот день раскрылась божественная суть Троицы — единство Бога в трех лицах. И вот здесь начинаются сложности для нас, неофитов. Дорогой отец Александр, Бог... ну вот это вопрос: Бог един, единственный и всеобъемлющий, так ведь это?

А. Сатомский

— Безусловно. Христианство в этом смысле, так же, как и две другие авраамические религии, а именно, ислам и иудаизм, принципиально утверждает, что Бог — абсолютно единая, целостная природа. То есть, не существует разных богов. Это безусловная, скажем так, такая теологическая максима, которая всех нас, как последователей праотца Авраама, объединяет так вот, в рамках, скажем так, нашего мира видимого, мира наблюдаемого.

А. Ананьев

— Но вот при этом, дорогой отец Александр, мы говорим о Святой Троице. И вот это, буду откровенен, один из самых непонятных для меня аспектов моей веры. Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух. Вопрос: насколько они независимы друг от друга? Они же личности. Действуют ли они каждый по своей независимой воле, или они все действуют по воле Бога, то есть одного из Троицы?

А. Сатомский

— Вот смотрите, здесь в самом вопросе у нас, ну, скажем так, есть некоторая такая небольшая некорректность. Они действуют по воле Бога, потому что и есть Бог. То есть, у ранних христианских авторов мы встречаем иногда идею так называемой монархии — монархии Отца, что он является безусловно первенствующим, в то время как Сын и Дух, соответственно, являются подчиненными. На самом деле, наверное, вообще нельзя говорить в наших человеческих понятиях власти, авторитета и подчинения об отношениях внутри лиц Святой Троицы. И впоследствии мы увидим, что, скажем, у более поздних авторов в высокой, развитой патристике такого типа мысли, ну, скажем так, уже не будут столь однозначно выражены. То есть, здесь все-таки будет говориться о принципиальном равенстве — что, с одной стороны, конечно, Отец есть источник всего, но те различия, которые мы обнаруживаем, точнее, которые Бог обнаруживает перед нами, как бы давая откровение о лицах Троицы, мы можем лишь обозначить, как, например, мы говорим о нерожденности Отца, о рождении от Него Сына и исхождении от Него Духа. Но что глубинно лежит за этими терминами, в чем радикально рождение от исхождения отличается, на самом деле, сказать мы не можем. И, соответственно, точно так же даже у некоторых авторов мы встречаем мысль очень, скажем так, просто выраженную, когда они в ряде текстов меняют последовательность именования лиц Троицы — например, Дух, Сын и Отец или Сын, Отец и Дух, как бы тем самым желая подчеркнуть их, на самом деле, эту глубинную, принципиальную одинаковость как бы в том плане, что они и есть природно одно и то же божество. По этому поводу есть хорошее размышление у святителя Григория Богослова. Если не ошибаюсь, текст так и называется «Слово о Святом Духе» (по-моему, это Слово 33-е, но сейчас я могу быть не вполне корректен), где он проводит интересную параллель, говоря о рождении и исхождении — параллель с первым человечеством (Адам, Ева, ну и, например, один из их сыновей — Сиф). Адам — человек, Ева — человек, Сиф — также человек. Но при этом Адам не рожден, Ева изведена из Адама, а собственно Сиф — рожден. Так как бы, опять же, полновесно эту параллель на отношения Троицы мы не можем, потому что мы понимаем, что Сиф рожден от Адама и Евы. Но перенести ее в плане разницы типов, скажем так, взаимоотношения или вот этого как бы исхождения, рождения от Отца — на этом уровне, наверное, можно.

А. Ананьев

— Одинаковая ли у них природа, отец Александр? Я имею в виду природу физическую.

А. Сатомский

— Принципиально. Православное богословие, ну, и шире сказать вообще, как бы максимально широко, христианское богословие утверждает единство природы Божества. То есть, внутри одной и той же природы существуют ипостаси Отца, Сына и Святого Духа. Поэтому да, мы говорим о том, что Божество едино, и, соответственно, природа этих ипостасей, безусловно, едина.

А. Ананьев

— Но позволю себе вот такой пример — может быть, опять по-неофитски некорректный. Есть огонь, есть тепло от огня и есть свет от огня. При том, что природа у них как бы разная, источник — один и они все — единое целое.

А. Сатомский

— Здесь, так сказать, мы каждый раз утыкаемся в большую неоднозначность любых параллелей и подобий, когда говорим о Троице, потому что мы живем, ну, скажем так, в фрагментированном мире, там, где все отделено одно от другого. Мы имеем огромный опыт автономности, и поэтому, смотря на любой феномен, мы, скажем так, волей-неволей, вообще самим нашим жизненным опытом привыкли его сепарировать, делить, выявлять в нем первое, второе, третье, важное, второстепенное и далее, далее. Вот относительно Троицы таких параллелей множество. Это и параллель, связанная с огнем, это и красивый и очень такой яркий и понятный образ солнца с его теплом и светом, да это вплоть до трилистника святителя Патрика Ирландского, так как параллелей множество. Но, еще раз повторюсь, ни одна из них корректно ничего не сообщает нам о реальности внутри троических отношений, внутри троической жизни. Поэтому использовать ее мы можем, безусловно, утверждать, что именно так взаимодействуют друг с другом лица внутри этой единой природы, — нет.

А. Ананьев

— Мы много говорим с абсолютно разными людьми с разным уровнем знаний и понимания православия, христианства о том, кто же такие лица Троицы, и у всех, без исключения, сразу перед глазами возникает образ Андрея Рублева — три очень понятных конкретных человека, сидящих за одним столом. У всех есть свое лицо, свой характер, своя задача. И когда мы говорим о Троице, будем откровенны, мы сразу представляем себе, что это три разных человека, которые в разное время приходят к нам с разными задачами. Вот Святой Дух приходит к нам вот в этой ситуации, и мы благодарим Его за это, мы ждем Его. Иисус Христос приходит к нам вот в этой ситуации, и мы обращаемся к Нему вот с такими, именно благодарственными молитвами и с просьбами. А к Богу мы обращаемся вот к таким... Это же не совсем соответствует истине, я вот слушаю вас и понимаю. Откуда взялся вот этот образ, написанный Андреем Рублевым? Это же Авраам встретил реально трех ангелов, стало быть, это действительно в физическом воплощении то, что глаза человеческие видели? Вот я чего пытаюсь понять.

А. Сатомский

— Здесь важный момент относительно, ну, во-первых, вот этого сюжета гостеприимства Авраама и относительно в принципе всего того, что мы называем ветхозаветным откровением о Троице, говоря, во-первых, о гостеприимстве. Да, мы целиком и полностью в нашем таком бытовом восприятии и опосредованы двумя вариантами иконографии Троицы. В хорошем случае это «Троица» Андрея Рублева, в плохом случае это икона «Отечество», где у нас Троица изображена антропоморфно и зооморфно, то есть, человекоподобно и, соответственно, звероподобно. То есть, перед нами Отец как старец, Сын как Иисус Христос в момент Его земной жизни, либо уже взрослый, либо подросток, и над ними — Святой Дух в виде голубя. Это также очень простой, очень понятный, очень легко читаемый образ, который вводит нас в совершенно превратное представление о Святой Троице. Почему, например, решениями средневековых наших соборов образ и вообще иконография типа «Отечества» была запрещена. При всем при этом, конечно, замечу, это никого не остановило. Например, в храмах XVIII века Ярославля или Романово-Борисоглебска, да там, я думаю, подозреваю, вообще всей Центральной России мы увидим огромную востребованность и типа иконы «Отечество», и изображения Бога-Отца как старца.

Почему я говорю, что изображение гостеприимства Аврамова более корректно? Здесь мы можем говорить об этом ввиду того, что преподобный Андрей максимально сдержан в попытке развести изобразительными средствами разницу лиц. То есть, три эти фигуры практически идентичны. Долей жеста, цветопередачи и сопутствующими какими-то атрибутами (то есть, мы помним — дом, гора, дерево), то есть, крайне лаконично, автор пытается подчеркнуть вот эту идею ипостасного различия — то, что перед нами все-таки три разных лица.

Но говоря о самом ветхозаветном сюжете — о «Книге бытия», о гостеприимстве Авраамовом, нам нужно заметить, что, по всей видимости, назвать это явление Троицей как объективным явлением трех лиц божества патриарху Аврааму мы не можем — по той простой причине, что текст в дальнейшем указывает нам, что эта Троица разделяется, и
Авраам далее беседует с Тем, Кто обозначен как Господь, а двое других спутников из этой Троицы отправляются в Содом, и они, собственно, обозначены там как ангелы и проявляют себя так же, как ангелы. То есть, они не обладают всеведением, они в один момент времени могут присутствовать только в одном месте, то есть, они ограничены. Они служители Божии, они умные силы, но они не есть Бог. А именно с Богом, вот с третьим из этих трех, Авраам ведет ну такой как бы молитвенный торг о судьбе Содома (это известная молитва Авраама о количестве праведников, которая погружает нас в очень своеобразный молитвенный контекст, к которому мы, я думаю, прямо так... совсем не привыкли).

Так вот, у целого ряда толкователей и в ранней иконографии этого образа мы видим, что как божественное присутствие осмысляется лишь один из этих гостей. И, например, в ранних мозаиках мы видим, что у центрального ангела крестчатый нимб. То есть, тем самым подчеркивается, что именно вторая ипостась Троицы — Бог-Слово, который потом воплотится в Иисусе Христе и отныне будет сопряжен с человеческой природой в Иисусе Христе навсегда, вот именно Он и взаимодействует с человечеством на всех этапах его истории. Поэтому мы также в ранних фресках, например, видим не седовласого старца, Который творит Адама, а Иисуса Христа, Который протягивает руку Адаму, тем самым, на самом деле, проводя параллель между двумя событиями: Христос, протягивающий руку Адаму, выводя его из земли, а то и, собственно, делая его человеком, и Христос, протягивающий руку Адаму, выводя его из ада, как бы возводя его в высшее, в большее достоинство. Поэтому, опять же, мы говорим о том, что любая иконография Троицы предельно условна, но, например, тип иконографический «Отечество» — он совершенно некорректен, потому что он вносит в понимание внутритроических отношений такую как бы примитивную семейственность, которой там, по всей видимости, на самом деле в таком виде нет. Иконография формата Андрея Рублева — ну, во-первых, это принципиальная иконографическая новация, то есть до него этот сюжет был только филоксенией Авраама, то есть, только гостеприимством Авраама и ничем другим. Он вывел его вот именно в перспективу ну такой как бы предельно, может быть, абстрагированной, а на самом деле как бы, в данном случае, получается, вообще напрямую вырванной из контекста, но все-таки как-то воспринимаемой, как-то читаемой фигуры Троицы. Ничего лучшего в этом смысле наша иконография не предлагает.

А. Ананьев

— «Вопросы неофита» на Светлом радио. На них сегодня отвечает настоятель храма Богоявления в Ярославле священник Александр Сатомский. И вы, друзья, которые слушаете радио «Вера» в эти мгновения, не видите, а отец Александр видит, что я сижу буквально разинув рот, потому что это невероятно интересно, точно и понятно. Наконец какие-то вещи я наконец визуализировал у себя в голове и получил ответы на свои вопросы, но вопросы только начинаются.

Сейчас прозвучит вопрос, за который я заранее прошу у вас прощения, отец Александр. Вопрос абсолютно детский: кто главнее?

А. Сатомский

— Ну как бы возвращаясь к напечатанному... (Смеется.) ...получается, скорее, в классическом, в нашем человеческом понимании власти, первенства и авторитета — никто. То, что Отец — источник и начало для Сына и Духа, не делает Его монархом в этих отношениях. То есть, повторюсь, что наша догматика в итоге от монархизма ушла — на этапе мужей апостольских, на этапе апологетов, то есть, получается, на этапе второй половины I века — конца III века эти идеи были, ну, скажем так (некорректно выражусь), достаточно популярны. Потому что, опять же, это не очень хорошо, ясно и классически вкладывалось в мировоззренческую парадигму эллинистического мира с его главой дома, как бы главою семейства в большом смысле этого слова. И понятно, что Бог-Отец — Он вот такой же глава вот этого божественного семейства.

Но потом все-таки как бы отцы сделали вывод о том, что это ну как бы некорректный перенос. Мы нашими категориями меряем, в общем-то, то, о чем апостол Павел говорит, что «не слышало ухо, не видели очи и на сердце человеку не приходило». Поэтому здесь как бы, наверное, вопрос про главенство, ну, как бы по факту нам придется, скорее всего, просто снять. Потому что здесь о главенстве, наверное, все-таки не может идти речь.

А. Ананьев

— Но из текста Священного Писания вот мне, по крайней мере, всегда было понятно, что Христос исполняет волю Отца. Несмотря на то, что в какие-то моменты это Ему непросто, и Он обращается к Нему с вопросами, почему вот именно так, «а у Меня, наверное, было бы другое мнение и желание, но на это воля Твоя, и Я сделаю так», из этого становится понятно, что вот есть воля Бога, и Христос следует ей, стало быть, Бог главнее. Как воспринимать вот эти отношения? Я понимаю, что отношения отца и сына — они очень символичны. В том понимании, в котором мы привыкли понимать отношения — там, вот у меня есть отец, я его сын, а у меня есть моя воля, у него — его воля, но я его почитаю — он мой отец, и так будет всегда, несмотря ни на что... Но вот здесь тогда... А здесь они, просто чтобы нам было понятнее, вот оно нам так и представлено — Отец и Сын. Но как же понимать тогда то, что Христос исполняет волю Бога?

А. Сатомский

— Здесь нам нужно будет перейти на другую тему. Как бы I и II Вселенские соборы были целиком посвящены вопросу Троицы, то есть, тому, как все-таки нам верно понять природу божества вообще. А III и IV были посвящены вопросу о Христе — о природе и ипостаси Христа. И вот здесь важный момент... Ну, как бы я понимаю, что это, наверное, такие не самые простые вообще к обсуждению темы, и терминология здесь будет достаточно нагруженная, но, тем не менее, важный момент — что Иисус Христос являет двойственность природы. То есть, Он совершенный Бог и совершенный человек в единстве ипостаси. В Троице мы наблюдаем обратную логику — единство природы и разницу ипостасей. То есть, ипостась — здесь мы имеем в виду личность, персону. В Христе — та двойственность природы и единство ипостаси. То есть, каждый раз, когда Христос действует на страницах евангельского текста, Он действует как единая личность. В Нем мы, ну, скажем так, практически — не умозрительно, а именно в плане практики — не можем выделить момента, когда здесь он действует как второе лицо Троицы, а здесь — как сын Марии, никоим образом. Поэтому то, что в рамках евангельского текста Он говорит, что «Отец Мой больше Меня», это очень нам понятно, опять же, это очень ложится в мировоззренческую канву того момента времени, но параллельно же Он говорит: «Я и Отец — одно». То есть, Он как бы подчеркивает разные аспекты своих целостных отношений с Отцом, то есть, отношений и как второго лица, и как конкретного человека. И, опять же, повторюсь, разделяем мы это только на умозрительном этапе. В плане практики Он реализует их как единая, целостная личность. Отсюда вот это наше, ну, скажем, такое обыденное понимание, что Иисус Христос подчинен Богу-Отцу. То есть, вот в нашем бытовом понимании как бы это очень просто, понятно, внутрикультурно, но вот эту поправку на догматику в голове мы, по-хорошему, всегда должны иметь.

А. Ананьев

— Отец Александр, тезис о филиокве, от кого исходит Святой Дух — от Бога-Отца или от и Бога-Отца и Бога-Сына? Мне интересна вообще сама природа рождения этого вопроса. Почему этот вопрос возник? Потому что этот тезис — вот я готовился к программе, читал, и я так понимаю, что это один из спорных, один из непонятных, один из обсуждаемых богословами вопросов. Природа этого вопроса какова, история этого вопроса, и все-таки, каким же был бы ваш ответ на этот вопрос?

А. Сатомский

— Здесь не очень приятная область для разговора, потому что область эта очень густо замешана на человеческом. В каком плане? С одной стороны, появление тезиса о филиокве — это типичная история ООО «Благие намерения». То есть, поместный испанский собор, в рамках, скажем так, дискуссий вокруг арианской богословской повестки, то есть, в рамках борьбы с арианством. Напомню, как бы доктрина пресвитера Ария ровно в том, что лишь Отец есть собственно Бог, а соответственно, Сын и Дух — это некие первотворения, максимы того, что Бог сотворил в мире, но природно они от него радикально отличаются, как произведения от производителя. Так вот, борясь с этим и желая, скажем так, возвысить статус Христа, придать ему большую и однозначную божественность, собор говорит, что Он настолько Бог, что даже Святой Дух исходит от него так же, как и от Отца. То есть, это было хорошее намерение, которым дорога оказалась выстлана ровно в стандартном, общепонятном для нас направлении.

Но замечу: долгий период времени — это прибавка к «Символу Веры», относительно которого, кстати, замечу, что да, Вселенский собор запретил вносить в него с определенного этапа какие бы то ни было изменения, но, тем не менее, она жила своей совершенно отдельной жизнью в западной части Церкви и особенно сильно никого не волновала — до этапа, когда возникли системные споры и разногласия между Римом и Константинополем. А замечу в плане, скажем так, такого микроэкскурса в церковную историю, что возникали они время от времени. И если мы считаем, что Великая Схизма 1054 года — это первое и единственное такое событие, — отнюдь. Мы можем вспомнить Фотиеву схизму IX века, еще целый ряд прецедентов, когда эти кафедры рвали отношения друг с другом. Вот и здесь, в принципе, как бы на конкретно довременном этапе, то есть, в середине XI века, как Великая Схизма это не выглядело. Это были очередные политические, территориальные, экономические претензии друг к другу, которые, по доброй традиции, как бы быстро попытались аккумулироваться в богословские, но первое подобное аккумулирование выглядело смешно — ну, то есть, когда, например, наши полемисты обвиняли Латинскую церковь в служении на пресном хлебе, посте в субботу и целибатном духовенстве, и неношении бороды. Конечно, мы понимаем, что в рамках, например, своего момента времени — да, наверное, это все выглядело очень круто, в том плане, что и позже как бы в нашей Церкви та же самая старообрядческая повестка, когда люди горели за двое- или троеперстие, она, конечно, как бы демонстрирует уровень отношения к подобного рода вопросам в том формате ментальности. Но на данном этапе мы понимаем, что это, как минимум, несущественно. И только позже, уже на следующем этапе более серьезного богословского рассмотрения вдруг оказалось, что есть между нами и вот такой серьезный догматический вопрос.

На самом деле, их концептуально два: то есть, это вопрос об исхождении Святого Духа и о природе первенства в Церкви. Это то, что до сих пор разделяет наши две части Церкви — Православную и Католическую — друг от друга, ну, и вряд ли в исторической перспективе имеет какие-то серьезные шансы к нормализации.

Но, тем не менее, с течением времени по одному из этих вопросов, а именно, о нисхождении Святого Духа, обозначился вполне конкретный и измеримый богословский консенсус. И предлагает его не кто иной, как безусловный столп православия, один из самых ярких святоотеческих авторов периода классической патристики преподобный Максим Исповедник. У него есть тезис, который полностью снимает сам по себе вопрос через правильную постановку акцентов, а именно: Святой Дух исходит от Отца через Сына. И таким образом, еще раз повторюсь, этот вопрос мы снимаем целиком. Потому что с такой постановкой согласны обе стороны. Отец — безусловный источник всего, и эта формулировка это учитывает. Действие Сына позволяет сойти в историю этого мира Святому Духу, и это безусловно так. Мы и в Евангелии это читаем, когда Христос говорит, что «если Я не пойду по написанному, то утешитель не придет к вам». То есть, взаимосвязь между ними есть. Но мы уходим от богословски неверного определения IV века о том, что от Сына Дух исходит так же, как от Отца, то есть, Сын не является источником — Отец источник всего. И формула Максима Исповедника самым корректным, однозначным способом все это подчеркивает.

А. Ананьев

— Но тогда получается, что Святой Дух — это воздействие Бога, которое происходит на человека через Христа, но никак не зависимые друг от друга ипостаси одного Бога. Святой Дух — это воздействие. Я вот пытаюсь расставить здесь какие-то важные акценты, чтобы понять.

А. Сатомский

— Ну вот как бы правильно сказать, наверное, будет о том, что под «воздействием» или «силой» мы понимаем то, что в обыденной речи называем благодатью, то есть, или энергиями Божества, которыми оно сообщается, соотносится с миром. То есть, а Святой Дух — это все-таки принципиально личность. И то, что она являет себя в мире через действие в мире Сына, это, скорее, тайна экономии, тайна домостроительства Божия. То есть, почему Бог так задумал о спасении, что мир Отцом через Сына силой Святого Духа творится и таким же образом спасается? То есть, спасение — это, в некотором смысле, восстановление Творения. Как мы в первых стихах «Бытия» видим, там «вначале сотворил Бог Небо и Землю, Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водами». То есть, вот здесь мы Его присутствие в Творении до какого-либо Его определения уже наблюдаем. То есть, Дух действует в мире как его оживотворитель. То есть, он даст те потенции в сотворенное, которые откликнутся потом на призыв Отца. Что «пусть произрастит Земля», «да Произведет Вода», и далее, далее. То есть, все это возможно только потому, что Дух Божий как бы присутствовал вот на этом этапе. То есть, аналогичным образом, по всей видимости, это происходит и в нынешней истории, как бы в истории восстановления Творения. Когда Дух Божий так же сходит в бытие мира, и так же, ну, скажем так, согревает его, оживляет его, делает его способным на ответ Отцу.

А. Ананьев

— Что такое «печать Святого Духа»? Почему хула на Святого Духа не простится? И почему, в отличие от века апостолов, действие Святого Духа более незримо и неосязаемо? Об этом и многом другом мы продолжим разговор со священником Александром Сатомским через минуту полезной информации на Светлом радио.

«Вопросы неофита» на радио «Вера» возвращаются в эфир. Здесь настоятель храма Богоявления в Ярославле священник Александр Сатомский, я Александр Ананьев, и вот вопрос. Печать Святого Духа в моей личной жизни — это что? Это факт крещения, или это то, что я получаю с каждым причастием? Что такое Печать Святого Духа?

А. Сатомский

— Здесь, наверное, нам нужно сразу сделать одну оговорку, чтобы ответить на этот вопрос. Одним из серьезных отличий внутри традиционного христианства, между православным и католическим богословием является наш принципиальный отказ от механизации восприятия таинства. Мы, кстати, это часто сами не осознаем и в большинстве случаев идем по штатной католической схеме — про то, что здесь у нас таинство, здесь у нас обряд, здесь у нас тайносовершительная формула, здесь у нас некие подготовительные к ней молитвы. То есть, эти слова делают хлеб плотью Христовой, эти слова делают человека из, скажем так, ветхого Адама нового Адама, при крещении. Ну, и далее, далее. Вот на самом деле, наверное, будет корректно сказать о том, что традиционное святоотеческое богословие так не смотрит на этот вопрос. То есть, оно не механизирует процесс и не препарирует его до точки. То есть, на этом этапе таинство совершилось, на этом — нет. На этом человек получил дары, на этом — не получил. Поэтому Печать Святого Духа, механистически об этом говоря, это таинство миропомазания. То есть, это момент, когда в древней Церкви епископ налагал руки на новокрещенного и, соответственно, сообщал ему вот эти харизмы, дары Святого Духа. Соответственно, с ростом христианских общин, когда это стало чисто механически затруднительно, епископ начал освящать миро и преподавать его в пресвитериат, то есть, священникам, которые, соответственно, этим миром как бы от лица епископа как бы помазывали новокрещенных. Там, чисто с механистической позиции, Печать Святого Духа сообщается в миропомазании. Но на самом деле нам важно иметь в виду, что всякое таинство есть потенция, то есть, только возможность. Венчаясь, мы не обречены на долгий и счастливый брак. Исповедуясь, мы не обречены на святость. Ну, и далее, далее, далее. Точно так же с Печатью Святого Духа — то есть, получив ее, мы не обречены на Его харизмы. Это дар, с которым мы можем сделать все, что угодно. И в практике, например, нашей Церкви распоряжаемся мы им достаточно широко. То есть, мы крестим и миропомазываем младенцев в большинстве случаев невоцерковленных родителей, то есть, тех людей, которые не дадут им никакого системного возрастания в понимании Бога. Получается, таким образом, мы даем человеку ключи, не объясняя, где находится дверь. Ключи есть, они действительно открывают ее. Если человеку повезет и он найдет нужную, то он войдет и получит полноту благодати, и Дух Святой будет жить в нем, и все будет хорошо. Ну, и со всеми вытекающими последствиями.

Поэтому, говоря о Печати Святого Духа, это также одна из базовых потенций, базовых возможностей христианина, которыми он может и на самом деле должен воспользоваться. Но для того, чтобы это случилось, он должен понимать, что они у него есть.

А. Ананьев

— ...и что с ними делать. Один из священников, с которым я разговаривал, привел другой, понятный мне пример — я очень люблю такие образные примеры... Вот вы привели пример с ключами и дверью, а он привел пример с путевкой на сказочный остров, где пальмы, золотой песок и лазурный океан. И вот тебе дает Господь вот эту путевку, и там все написано, что ты получаешь. А ты берешь эту путевку, запираешься у себя в подвале и сидишь с ней, обнявшись. И говоришь: «Как это хорошо! У меня есть такая путевка!» Но при этом и океан, и золотой песок, и пальмы, и закаты — все это проходит мимо тебя, хотя путевка у тебя есть, конечно же. И это то, что происходит с людьми, у которых вот есть эта возможность, которым дали эти ключи, но которые, в общем, больше ничего и не предпринимают в своей жизни. Вопрос следующий, отец Александр: Евангелие от Луки, глава XII, стих 10-й: «Всякому, кто скажет слово на Сына Человеческого, прощено будет». На сына человеческого — я так понимаю, это на меня, на любого человека, живущего сегодня. «А кто скажет хулу на Святого Духа, тому не простится».

А. Сатомский

— Тоже маленькая вводная информация. Обратите внимание, что внутри текста Сын Человеческий выделен с больших букв«...

А. Ананьев

— Да. Я так понял, что это Христос.

А. Сатомский

— ...тем самым подразумевая, что это Христос. Но просто, как информация для размышления: мы должны иметь в виду, что выделение в тексте строчных и прописных букв — это крайне поздняя тема, и на этапе, когда евангелисты писали тексты, «сын человеческий» было написано буквами одного размера. В ранних рукописях — унциалом, то есть, большими буквами, в поздних рукописях — минускулом, мелким почерком. Поэтому каждый раз, когда мы встречаем в тексте «Дух» большой и «дух» с маленькой, «Сын Человеческой» с большой и с маленькой, и далее, далее, нам нужно иметь в виду, что перед нами на самом деле вопрос об интерпретации. То есть, конечно, переводчик интерпретировал это за нас. Но всегда вопрос к, скажем, харизмам, которыми обладал переводчик, — обладал ли он ими, чтобы интерпретировать так, а не иначе?

Поэтому, с одной стороны, ваше видение, вполне возможно, и корректно. То есть, это может быть не только Сын Человеческий с большой буквы, но и сын человеческий с маленькой. Потому что да, действительно, наши отношения внутри социума, к сожалению, строятся по-разному, и, скажем так, Бог через это может указывать на то, что, ну, во-первых, всегда существует потенциал к исцелению этих отношений, и поэтому то, что это может проститься, напрямую на это и указывает. То есть, собственно, может произойти изменение — вот отношения были типа А и стали типа В.

А про Святой Дух у Иоанна Златоуста есть комментарий, где он говорит, что это есть отрицание очевидного присутствия Божия. Это сложная тема в том плане, что Бог по преимуществу не очевиден. То есть, это возвращает нас к разговору вообще о человеческой свободе, о том, что Он поэтому и неочевиден, давая зазор, внутри которого человек может принимать решение одного вида или другого вида. То есть, Бог не презентует Себя в сотворенной Им реальности как безусловную данность, Он существует в ней как возможность. То есть, хочешь — и увидь Его, хочешь — и отринь Его.

Относительно же данной ситуации как бы тот же самый святитель Иоанн говорит, что но иногда Бог является себя очень понятно, очень однозначно. И это ведь есть не что иное, как Его безусловный призыв. То есть, Он это делает не из соображений, ну, скажем так, хвастовства и красования (что «смотрите, а Я ведь все-таки есть!»), то есть, «да Я и неплох!», а из соображений, ну, скажем так, вот этого максимального призыва, привлечения человека. То есть, «смотри, жизнь на самом деле такова». И в этом смысле чего-то большего Он, по всей видимости, предложить уже не может — не потому, что Он бессилен, а потому, что если Он явит что-то большее, то, видимо, принимающий это явление человек этого просто не вынесет. Поэтому в ряде случаев Бог может быть однозначен, но, при всем при этом, все равно сохраняя Свое присутствие в неких рамках — чтобы не раздавить, не растоптать человеческую свободу. И грех хулы на Святого Духа — это сознательное, системное и однозначное неприятие произошедшего в рамках правильной, адекватной интерпретации. То есть, чудо свалилось на мою жизнь самым однозначным образом, но оно заставляет меня менять жизнь, как-то ее переосмысливать, чего я радикально не хочу. Поэтому, как в анекдоте про паркующегося человека: «Господи, Господи, если будет свободное место на стоянке, я брошу курить. А, нет, Господи, не надо, тут уже отъехала машина!» То есть, ну как бы мелочь, но работает это вот по какому-то похожему принципу. То есть, Бог откликается, Бог явно о Себе заявляет, но человеческая свобода и на этом этапе хочет, может говорить Ему «нет».

А. Ананьев

— «Вопросы неофита» — сегодня на них отвечает настоятель храма Богоявления в Ярославле священник Александр Сатомский. Отец Александр, возвращаясь к этому фрагменту Евангелия от Луки: но почему не хула на Бога, а именно на Святого Духа? Почему именно так поставлен акцент? И еще сразу вопрос: а разве нам не все простится при должной исповеди, при должном покаянии, при должном раскаянии?

А. Сатомский

— А здесь вот, наверное, про то, с чего мы с вами начинали вот этот фрагмент: что про Сына Человеческого — это про ситуацию, которая имеет перспективу к изменению. Я сейчас смотрю вот так, потом я смотрю по-другому, и далее, далее. Постоянно в моей жизни что-то меняется, и поэтому я могу взять другой угол зрения. А данная ситуация — она как раз про конечно возможную для восприятия конкретного человека как бы меру явления Божества. То есть, «если Я покажусь тебе больше, ты не вынесешь, я сломлю тебя». «Но если ты и в этом не можешь и не хочешь — здесь главное, наверное, слово будет „не хочешь“ — Меня увидеть, я не могу предложить тебе большего». То есть, вот поэтому это не простится не в том плане, что ты столь мерзок перед Моими очами, что Я не хочу тебя прощать, а в том плане, что если и в этой ситуации ты не вошел внутрь этих отношений, ну, то есть, собственно, не покаялся, не изменился — это же ведь явление про это, смысл таков, — то ничего большего предложить уже невозможно. Вот поэтому говорится, что не простится, потому что все, перспектива исчерпана. Нет там этой возможности далее. Что еще можно предложить человеку?

А. Ананьев

— Очень важный вопрос, по крайней мере, для меня. В век апостолов действие, воздействие на человека Святого Духа было зримо и осязаемо. Оно было таким, что сомнений не оставалось — был свет, был гром, были необъяснимые, но очевидные способности человека, которые сейчас бы мы, наверное, назвали какими-то суперспособностями — способность говорить на всех языках мира... И вот поэтому говорят о вере апостолов, когда воздействие Святого Духа было именно таким — ярким, осязаемым и не оставлявшим сомнений. Сейчас же воздействие Святого Духа незримо, как Сам Бог. Почему? Действительно ли Святой Дух по-прежнему распространяет вот эти свои сверхъестественные дары, и как их ощутить?

А. Сатомский

— Как бы первый порыв — начать рассказывать про старцев, пророков, чудотворцев и прочих, других удивительных людей, на примере которых мы активное действие Духа Божия наблюдаем. Развивать этот порыв я не буду, потому что мне кажется, что на самом деле действие Святого Духа совершенно не про это. Во-первых, в рамках апостольского века мы наблюдаем схимичную и уникальную ситуацию: Бог совершенно не обещает повторять ее систематически, как целый ряд других моментов, как, например, Его Преображение перед учениками на одной из палестинских гор, традиционно мы считаем, что на Фаворской, тоже было единичным, предназначенным на очень узкую аудиторию, имеющим безусловное значение для всего сообщества учеников, но явленное только в таком месте, в такое время и в такой аудитории. Относительно дня Пятидесятницы, на самом деле, мы можем сказать то же самое. Потому что экстраординарность преподанных апостолу даров, конечно, привлекает нас, об этом и говорить нечего. Но уже на этапе апостола Павла, то есть, чуть-чуть позже прошедших событий, мы видим, как подход к подобного рода проявлениям благодати маргинализируется, как пророчество начинает часто осуществляться от ветра головы. Как Иоанн Богослов говорит, «испытывайте духов — от Бога ли они». Это ведь не про спиритические сеансы, это про духов пророческих, то есть, про пророков, которые говорят в общинах. Когда апостол Павел говорит, что «когда вы собираетесь и пророчествуете, как бы сторонний вошедший не скажет ли, что вы безумствуете?» То есть, как бы вопрос к глоссолалии, к вот этому говорению на языках — ведь на самом деле он практически тут же, с момента Пятидесятницы переходит в формат так называемого говорения на ангельских языках. То есть, в чем принципиальная разница? Апостолы говорят на языках конкретных народов, их понимают совершенно обычные люди, на этих языках говорящие. Но буквально тут же во всех остальных христианских общинах эти языки трансформируются в некие, условно, ангельские языки, то есть, несуществующие. Это некий поток, который... Опять же, апостолы, конечно, говорят о том, что «есть пророчествующий — должен быть и толкующий». И, видимо, до какого-то момента времени это тоже составляло некую часть жизни Церкви. Но, опять же, апостол Павел говорит, что наступит время, когда языки прекратятся, языки умолкнут. И они умолкли.

А. Ананьев

— Насчет вот этих вот ангельских языков у меня, наверное, есть свое осторожное предположение, что если при мне кто-то будет говорить на сирийском языке, я буду считать этот язык несуществующим, выдуманным и абсолютно нечеловеческим, потому что я ничего не пойму из этого языка, и, наверное, именно таким было восприятие наших предков, когда при них кто-то говорил на каком-то арабском, восточном или еще каком-то иностранном языке.

А. Сатомский

— Важный момент: с одной стороны, гипотетически, возможно, возможно. Но, с другой стороны, ведь заметьте: из всего текста Священного Писания мы можем увидеть важную такую системную вещь — Бог не делает чудес впустую. То есть, Он никогда не делает чудес с «вау-эффектом», о чем, собственно, например, Его регулярно просили, если мы говорим об истории Христа. Или нам знамение с неба — нас должно так впечатлить, чтобы ну вот просто... вот чтобы душа свернулась, потом развернулась и завернулась обратно. Вот тогда — да. Но... Да, да-да-да, и никогда Он не делает таким образом. То есть, чудо явления Святого Духа апостолам в таком виде, в такой форме, с такими дарами было преподано ровно потому, что существовала аудитория, которая могла их услышать и понять. И благодаря тому, что она их услышала и поняла, и стала возможна не только проповедь Петра сразу в момент Пятидесятницы, но и обращение тысяч после этой проповеди. Потому что она была подтверждена вот этим чудом, происходящим прямо на глазах. А соответственно, когда мы говорим про кулуарную христианскую общинку (а надо иметь в виду, что по I веку никаких других и не существовало, то есть, стадионы христиане не собирали на том этапе), соответственно, вот на этих 20 человек излитие обильного дара ангельских языков — ну как бы, опять же, оно может иметь какое-то конкретно педагогическое, внутривременное значение, как вот знак того, что Христос — это Эммануил, «с нами Бог». То есть, вот Он прямо здесь и сейчас, внутри. И этим знаком является, вот например, глоссолалия, которая системно нас отличает. Но, опять же, замечу, что это был момент времени. Это как с, например, чудесами мучеников, когда случались, скажем так, очень сильно выходящие за рамки вещи. Но потом, опять же, они же прекратились. Ни один из мучеников ХХ века не явил подобного рода чудес. А почему? По всей видимости, тоже ввиду аудитории. Язычник был готов увидеть силу Бога и покориться ей. То есть, действительно, велика Артемида Эфесская — почему? Потому что то-то, то-то и то-то. Но, оказывается, вот оно что — есть Бог, который больше, чем Артемида Эфесская! Но тогда, конечно, Господи, ни один человек, попробовавший сладкого, не захочет горького! Поэтому, видя, что мученика истязали в амфитеатре вчера, и он сегодня стоит абсолютно здоровым перед этими же истязателями, я делаю однозначный вывод: на нашем этапе я делаю вывод, что происходит просто что-то, чего я не понимаю, но это никак не свидетельствует о моей неправоте.

А. Ананьев

— Спасибо вам большое, отец Александр, за то, что терпеливо и очень понятно расставили по полкам все те разрозненные представления, которые у меня есть. Я думаю, что нашим слушателям это тоже будет на пользу.

Сегодня мы беседовали с настоятелем храма Богоявления в Ярославле священником Александром Сатомским. Спасибо вам!

А. Сатомский

— Спасибо большое вам!

А. Ананьев

— Всего доброго!

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем