Поделиться
У нас в гостях был настоятель храмов Михаила Архангела в Пущино и Рождества Богородицы в Подмоклово протоиерей Дионисий Крюков.
Разговор шел о смыслах и особенностях богослужения в ближайшее воскресенье, о значении наступающей Крестопоклонной седмицы, о празднике Благовещения Пресвятой Богородицы и Собора архангела Гавриила, а также о памяти святых преподобномученика Никона Сицилийского и 199 его учеников, преподобного Иоанна Египетского и о памяти преставления святителя Тихона, патриарха Московского и всея России.
М. Борисова
— Добрый вечер, дорогие друзья. С вами Марина Борисова. В эфире наша еженедельная программа «Седмица», в которой мы, как всегда по субботам, говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. И со мной в студии настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове, протоиерей Дионисий Крюков.
Прот. Дионисий Крюков
— Здравствуйте, дорогие друзья.
М. Борисова
— С его помощью мы постараемся разобраться в том, что ждёт нас в церкви завтра, в третье, Крестопоклонное, воскресенье Великого поста и на предстоящей неделе. С третьего воскресенья Великого поста у православных начинается неделя, которая называется Крестопоклонной. И в этот день, и в течение всей недели, мы в храмах будем поклоняться Распятию, которое вынесено в центр храма, лежит на аналое, убранное цветами.
Прот. Дионисий Крюков
— Сегодня вечером его вынесли.
М. Борисова
— Да, на Утрени уже. Насколько я помню, эта традиция возникла где-то в IV веке. По крайней мере у Иоанна Златоуста об этом уже говорится как о сложившейся практике. О традиции мы поговорим чуть позже. А сейчас хотелось бы начать с попытки понять смысл евангельских и апостольских отрывков, которые мы услышим завтра во время Божественной литургии. И начнём мы с отрывка из Послания апостола Павла к Евреям, отрывок будет начинаться 14-м стихом 4-й главы, а закончится он уже в 5-й главе 6-м стихом. Как и всё Послание к Евреям, оно очень подробно говорит о вещах, которые кажутся нам сегодня не очень актуальными. И чтобы понять, почему Церковь Великим постом напоминает нам отрывки именно из этого Послания, нужно какие-то отдельные, может быть, мысли акцентировать. Мне кажется, когда читаешь этот отрывок, замечаешь смысловую нагрузку, на мой взгляд, на таких словах, это уже 5-я глава: «Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи, могущий снисходить невежествующим и заблуждающим, потому что и сам обложен немощью, и посему он должен как за народ, так и за себя приносить жертвы о грехах». Вот почему так подробно, скрупулёзно, со всякими мелкими деталями и нюансами апостол раз за разом повторяет, каким должен быть священнослужитель? Нам, казалось бы, и так понятно.
Прот. Дионисий Крюков
— Дело всё в том, что немного раньше, как раз в начале этого отрывка, апостол обращает внимание на то, что наш Первосвященник не кто-нибудь, а Господь Иисус Христос. И особенно подчёркивает его великое значение, великую миссию, особенность и уникальность, что этот Первосвященник отличается от всех других. С одной стороны, тем, что Он без греха, а с другой стороны, что Он во всём подобен нам, кроме как без греха. И этот тот Первосвященник, Который принёс жертву, потому что любой священник, особенно в древнем мире, это в первую очередь жрец, то есть приносящий жертвы. Какую жертву принёс Христос? Мы с вами знаем, что эта Жертва — Его жизнь, которую Он принёс за людей. Но дело в том, что для нас ускользает вот эта догматическая нагрузка этого объяснения. Господь Иисус Христос — это уникальный Первосвященник, именно в том, что Он, с одной стороны, без греха. А с другой стороны, Он нам может сострадать, Он именно пережил всё то, что может пережить любой человек. Есть тут такие слова, которые могут даже немножко смутить, что Он «и сам обложен немощью». Что за немощь имеется в виду? Это Его человеческая природа, со всеми нашими немощами, с болезненностью, с усталостью, с тяжестью, в конце концов со смертностью. То есть Он принял на себя такую человеческую природу, которая способна страдать и умирать. И вот то, что Он принёс эту уникальную и единственную Жертву в истории всего человечества, принёс Свою жизнь, эта идея повторяется из Послания в Послание, из богослужения в богослужение, и особенно она актуальна именно в этот постовой период.
М. Борисова
— Обратимся теперь к отрывку из Евангелия от Марка, из 8-й главы, стих 34-й, и заканчивается этот отрывок в 9-й главе 1-м стихом. Начинается отрывок с очень знакомым нам слов: «И, подозвав народ с учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною». Это всем православным верующим хорошо известные слова. Дальше идёт фраза, которая тоже как-то вкупе с первой проглатывается сознанием, но если на ней немножко притормозить, вопросы возникают: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережёт её». И вот если человек тут тормозит и начинает внимательно вчитываться в те слова, которые написаны, возникает, естественно, вопрос: как это? То есть мы привыкли, и нас учит Церковь, что главная наша задача — это спасение, то есть вся наша земная жизнь дана нам для того, чтобы научиться двигаться по пути к спасению души. То есть абсолютная ценность для нас — наша душа. А здесь говорится о том, что её нужно потерять.
Прот. Дионисий Крюков
— Да, это хороший вопрос. И, как часто это бывает, это не совсем корректный перевод. Имеется в виду душа — не то, что мы имеем как внутреннюю составляющую человеческой природы, это не то, что противоположно телу. А душа — это та, которая дышит, это жизнь. То есть слово «душа» в данном случае употребляется в значении просто биологической жизни. И в данном случае Господь говорит, что назначение человека не в том, чтобы устроить свою жизнь комфортно, а чтобы её продлить как можно дольше, чтобы всё на это поставить и добиваться всеми возможными путями. А именно в том, чтобы не бояться её потерять. Это действительно некое, можно так сказать, даже странное, страшное и отчасти, может быть, даже неприличное в некоторых контекстах изречение. Потому что нам всё время хочется, чтобы мы пришли в церковь для того, чтобы успокоиться, чтобы нам Бог послал какие-то наши просимые блага, чтобы было всё спокойно, комфортно и долголетнее. А тем не менее оказывается, что Господь призывает: да не бойтесь вы этого. Тот, кто не боится, тот всё получит. Тот, кто будет только трястись за своё биологическое существование, за комфорт, в конце концов всё и потеряет.
М. Борисова
— Это то, чему я не перестаю удивляться на протяжении уже не одного десятка лет в Церкви — насколько церковная жизнь, духовная жизнь парадоксальна по своей природе. Потому что, с одной стороны, Церковь молится о благоденственном и мирном житии, чтобы оно продолжалось на протяжении всей нашей земной жизни — в ектениях. И в то же время мы читаем Евангелие, которое призывает нас к обратному.
Прот. Дионисий Крюков
— Да. Но при этом сегодняшний отрывок из Евангелия от Марка заканчивается 1-м стихом 9-й главы: «И сказал им: истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе». То есть на самом-то деле награда велика. Причём эта награда не просто какое-то Тридесятое царство, Тридевятое государство, а это Царствие Божие, которое может уже здесь наступить. Конечно, в том контексте, в контексте Евангелия, Господь говорил о вполне конкретном событии: апостолы увидят Его Преображение. Но это можно расширено отнести и к каждому из нас. Человек, который живёт по совести, который ставит для себя приоритеты не в биологической жизни, а в жизни христианской души, действительно получает радость, которая есть начало Царствия Божия на земле.
М. Борисова
— Но ведь и в житиях святых мы постоянно встречаем примеры того, что, да, при определённых обстоятельствах люди, старавшиеся жить по Евангелию, как преподобный Сергий Радонежский, как преподобный Серафим Саровский, они действительно видели, они общались, они ощущали присутствие и Матери Божией, и апостолов, и Спасителя уже здесь, будучи ещё на этой земле, в смертном своём состоянии.
Прот. Дионисий Крюков
— И напротив, сколько мы знаем историй, когда человек живёт в замках, когда у него всё есть, но он находится в страдании, в депрессии и в конце концов может даже покончить жизнь самоубийством, потому что в нём нет вот этой радости духовной жизни. А тут просто у человека просто есть потребность именно в какой-то другой перспективе, и он ждёт её. И если он её не приобретает, то он саморазрушается.
М. Борисова
— Теперь мне хотелось бы обсудить саму традицию великопостного поклонения Кресту. Как мы знаем, у нас есть двунадесятый праздник Воздвижения Креста Господня. Мы более-менее знаем, почему он возник и что он означает, и очень много сказано и написано по этому поводу, и проповедей чудесных. Но вот это поклонение Кресту, который лежит на аналое, мне кажется, всё-таки требует некоторого пояснения.
Прот. Дионисий Крюков
— Да, спасибо, вы мне подсказали. У протоиерея Вячеслава Резникова есть замечательный образ того, что, действительно, для нас Крест посередине храма именно лежит, он лежит на аналое. Несмотря на то, что он украшен цветами, но тем не менее это напоминание о том, что преступника в Римской империи, прежде чем казнили на кресте, его клали сначала на крест, а потом, прибивая его руки и ноги, уже воздвигали. Так вот, лежит среди нас Христос, Который готов страдать, но при этом при всём тут есть и другая сторона — то самое, о чём мы только что говорили. Есть и радость от того, что этот Крест является образом райского дерева, который процвёл и поэтому украшен цветами, потому что в этом радость христианина. В этом радость того, что в дальнейшем через эти страдания, через смерть Спасителя будет нам даровано благоухание вечного рая.
М. Борисова
— Напоминаю: вы слушаете программу «Седмица». С вами Марина Борисова и настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове, протоиерей Дионисий Крюков. Мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. Вот на предстоящей Крестопоклонной неделе церковный календарь нам предлагает вспомнить примеры такого героического несения Креста Господня. В частности мы будем вспоминать преподобномученика Никона Сицилийского и 199 его учеников 5 апреля. И мы будем вспоминать нашего Патриарха Тихона как первомученика новой эры Русской Православной Церкви. Память преставления святителя Тихона 7 апреля — он скончался в 1925 году. Если обратиться к житиям мучеников первой христианской эпохи, то очень много зависит, на мой взгляд, от того исторического контекста, в котором эти их подвиги, их мученичество состоялось. И каждый раз, мне кажется, самое главное, почему хочется понять этот исторический контекст, потому что когда ты смотришь на икону или когда ты читаешь житие, то у тебя создаётся такой образ, да, святой, идеальный. Но мостик к твоей конкретной человеческой жизни здесь и сейчас далеко не всегда перекидывается. Потому что, да, ты можешь хоть наизусть знать житие Алексия, человека Божия, но с собой никаким образом его не сравнивать, потому что никаких точек соприкосновения нет. Можно восхищаться, можно восторгаться — ну и дальше что?
Прот. Дионисий Крюков
— Я согласен.
М. Борисова
— А вот исторический контекст помогает выстроить какой-то мостик, что ли, с тем, что вокруг нас живёт, потому что там гораздо больше зацепок.
Прот. Дионисий Крюков
— Да, много чего объясняет. Это не просто декорации, это именно те условия, через которые человек может погрузить сам себя в эту среду и даже в какой-то степени прочувствовать.
М. Борисова
— Что касается Никона Сицилийского — это IV век, но ещё до такого массового, что ли, возникновения монашества. И мне кажется, что интересно то, что этот аскетический монашеский образ жизни начинается практически вместе с христианством. То есть до христиан были аскеты, но вот такое полное отречение от мира, от его ценностей, что ли, как раз начинается с христианством. И формы, в каких эта такая сугубо аскетическая жизнь выражалась, менялись от века к веку, но они оставались. Иногда кажется, когда мы живём уже несколько десятилетий под лозунгом «жизнь должна быть максимально комфортная», кажется, что это невозможно совместить. А с другой стороны, когда начинаешь читать «Жизнь двенадцати цезарей» или ещё что-нибудь, касающееся жизни и быта Римской империи, думаешь: Боже мой, какой там наш комфорт — вот люди умели жить со вкусом и с комфортом. И там эта аскеза христиан должна была быть просто, как «пощёчина общественному вкусу», по словам Маяковского.
Прот. Дионисий Крюков
— Особенно если учесть, что наш с вами сегодняшний если не герой, то именно герой нашего разговора, я имею в виду, это человек, который... ведь в Италии родился и воспитался он, местом его рождения был Неаполь, а местом его подвига была Сицилия. То есть фактически это эпицентр античного мира, в котором как раз тот самый гедонизм, который вы вспоминали, в связи с «Жизнью двенадцати цезарей», отчётливо проявлялся. И особенно интересно то, что его профессия была вполне такой на грани, что ли. Он был воином, который получал деньги за то, что убивал, за то, что он воевал. Особенно это было актуально в период этих самых императоров-завоевателей, которые бесконечно ходили по странам бассейна Средиземного моря и завоёвывали всё новые и новые территории.
М. Борисова
— Хочу напомнить просто радиослушателям, что в истории Римской империи был такой период императоров-воинов, когда императорский титул не наследовался, а просто кто-нибудь из военачальников, в силу тех или иных исторических обстоятельств, большинством войска выдвигался, становился императором, потому что большинство вооружённых и сильных людей его на эту должность ставило. Как было и с императором Децием, который, собственно, и связан с житием этого мученика, о котором мы говорим. Он как раз был послан, с одной стороны, усмирить восстание в войсках, а закончилось тем, что эти же самые войска провозгласили его императором.
Прот. Дионисий Крюков
— И тут, кстати, мне кажется, что очень важным для нашего с вами понимания... возникла коллизия именно послушания, потому что, с одной стороны, воин — это тот человек, который должен беспрекословно слушаться. С другой стороны, сама история того времени показывает, что какой-нибудь полководец, который должен слушаться своего императора, может в конце концов это послушание отменить и заставить себя слушать других. То есть это послушание, скажем, относительное. И в этой ситуации дальнейшая жизнь преподобномученика Никона как раз показывает, кому он несёт послушание в высшей степени. Его послушание не земному царю.
М. Борисова
— У него хорошо всё сложилось в начале пути, потому что христиан же не поголовно постоянно преследовали. Их то преследовали, то не преследовали, всё зависело... Насколько я понимаю, для римского императора очень редко идеологические вопросы стояли во главе угла. Они были прагматиками, и политическая ситуация диктовала, как им себя вести по отношению к той или иной группе населения их империи.
Прот. Дионисий Крюков
— Да. И религиозная жизнь была, скорее, прагматическая.
М. Борисова
— Поэтому в начале пути преподобному Никону удалось и найти общину, которая стала местом его вхождения в Церковь, и принять крещение, и даже стать епископом. Всё это было в первой половине его христианского пути. А потом случилась такая незадача историческая — Деций становится императором и, как солдат и прагматик, думает, что одной грубой военной силы для того, чтобы удерживать такую разношёрстную и разномастную империю, маловато, а надо какую-то идеологическую составляющую.
Прот. Дионисий Крюков
— Религиозную, в первую очередь.
М. Борисова
— А тут, может быть, ему советники напомнили, может быть, сам вспомнил, что был такой в традиции римской религиозности «договор с богами». Что вот, мол, мы вам жертвы, а вы нам покровительство и благосостояние Римской империи. И решил, что самое время об этом народу напомнить. И всего-то нужно было, чисто по-римски, чисто формально: нужно было принести жертву, съесть кусок жертвенного мяса и получить документ, что ты вот всё... И от тебя могли сразу же отстать. Но тут какие-то христиане, которые почему-то, глупые люди, не понимают, что ничего такого особенного, никаких зверств и изуверств: получи бумажку и живи себе спокойно. А они почему-то не хотят.
Прот. Дионисий Крюков
— Да, нам вам душа не нужна, нам только надо формально... Никон, который на самом деле обратился и крестился после смертельной опасности. Он пережил, видно, сильное потрясение на войне, когда его жизнь находилась в смертельной опасности. Он пообещал, что он крестится. И надо сказать, что в те времена крещение полу3чить было очень и очень непросто, в отличие от современности. Сейчас вводятся какие-то огласительные беседы, которых, к сожалению, многие хотят избежать. Я часто обращаю внимание на то, что да нам, может быть, было бы гораздо проще вас крестить просто без всякой подготовки, но мы же именно о вас заботимся. Так вот, преподобномученик Никон долго искал возможности, чтобы его кто-то смог огласить, подготовить к этому. И когда его наконец подготовили, он крестился. Но после этого он уже к этому настолько серьёзно отнёсся, что никаких формальных поблажек официальному культу уже он себе не допускал. И поэтому он выбрал смерть, но не отречение от своего подлинного Господина — от Бога, от Иисуса Христа.
М. Борисова
— Вы слушаете программу «Седмица». С вами Марина Борисова и настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове, протоиерей Дионисий Крюков. Мы ненадолго прервёмся, вернёмся к вам буквально через минуту, не переключайтесь.
М. Борисова
— Продолжаем программу «Седмица», в которой мы каждую субботу с помощью наших гостей стараемся разобраться в смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове, протоиерей Дионисий Крюков. Вот начинается неделя с такого счастливейшего, чудеснейшего, теплейшего двунадесятого праздника — праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, 7 апреля. Тут сразу хочется говорить обо всём подряд. Наверное, подряд обо всём не успеем, но хотя бы в двух словах давайте начнём с того, что напомним нашим радиослушателям само событие праздника Благовещения.
Прот. Дионисий Крюков
— Это событие описано в Евангелии, которое повествует о том, как Архангел Гавриил явился Богородице и сказал ей радостную новость о том, что Она будет Матерью Спасителя. Я бы хотел сразу погружаться в те смысловые узлы, которые есть в этом событии. Ведь дело в том, что до этого Архангел Гавриил явился к Захарии и предсказал у них родится их сын Иоанн. И вот перед нами два радостных события: одно событие связано с престарелой четой, которая долгое время ждала и уже отчаялась дождаться ребёнка, но всё-таки получает весть о том, что они будут родителями Иоанна Предтечи. И другое, казалось бы параллельное, событие, в котором Архангел Гавриил является к Деве Богородице и Ей говорит о том, что Она станет Матерью Богочеловека. Почему так по-разному воспринимаются его слова? Для Захарии это радость, которой он не верит, поэтому он... как некий знак, награждается немотой. А в чём послушание Богородицы? Она всего лишь сказала: «Се, Раба Господня; буди Мне по глаголу твоему». Может показаться, что точно так же Она должна обрадоваться, Она должна по этому поводу даже в какой-то степени, как многие матери, наверное, в этой ситуации бы даже собой гордились. Однако, мы забываем о том, что для Девы, Которая была отдана в мнимый брак, стать матерью — это огромный риск. И мы действительно видим в дальнейшем, что праведный Иосиф сначала имел такие мысли, чтобы Богородицу отпустить тайно, чтобы Её, с одной стороны, никто не наказал, а с другой стороны, чтобы не было этой двусмысленности. И тем не менее... как дальше развивались события мы сегодня не будем разбирать, но я бы хотел обратить внимание на то, что это действительно подвиг. Это подвиг Богородицы в том, что Она, несмотря ни на что, на смертельную опасность, которая могла бы над Ней нависнуть после этого согласия, Она всё-таки соглашается. И в дальнейшем Она становится Матерью Богочеловека Иисуса Христа.
М. Борисова
— Я от себя могу сказать только одно. Мы не замахиваемся на любую высоту, уж на такую-то и подавно, но в нашей обычной жизни — это безумно трудно бывает сказать: «Се, раба Господня; да будет мне по глаголу твоему».
Прот. Дионисий Крюков
— Особенно в наше время, да.
М. Борисова
— Это просто бывает невозможно. Кажется: «Боже, Ты же понимаешь, Ты же должен войти в моё положение». Вот это то, что мешает, что стоит всё время какой-то стеклянной стеной между тобой и Богом, это — «я не могу».
Прот. Дионисий Крюков
— Да, но если мы представим, в каком контексте были сказаны те слова и наши современные, то, конечно, разница огромная. Ещё бы я хотел обратить внимание, дорогие слушатели, на то, что Благовещение, Благая весть — это и есть Евангелие. Дело в том, что, как мы понимаем, «Благовещение» и «Евангелие» — это одно и то же слово. И важно то, что Богородица получила весть от Ангела, что Она родила Бога Слово. В частности я хотел бы обратить внимание на то, что мы сейчас с Мариной тоже отчасти благовестники и соработники у Архангела Гавриила. И мы тоже пытаемся эту весть передать нашим слушателям. И они, я надеюсь, по словам одного святого, тоже в какой-то степени уподобятся Богоматери, когда приобретут в себе этот дар Слова, который, так же, как Божия Матерь носила в себе, так и любой христианин должен носить в себе Спасителя через принятие Его, через слышание, через воспринятие его смысла, через восприятие Евангелия.
М. Борисова
— А почему на иконах Благовещения так по-разному изображают это событие? В частности так по-разному изображают Саму Богородицу? Там в деталях очень много расхождений.
Прот. Дионисий Крюков
— Дело всё в том, что, вообще-то, икона — это Священное Писание для неграмотных. И то, что в Священном Писании, может быть, не расцвечено — ведь на изображении обязательно должны быть какие-то подробности. Вот этих подробностей не хватало в тексте, поэтому их восприняли из Предания или из неких апокрифических даже текстов. В частности понятно, что Богородицу изображали, читающую книгу. Церковное Предание говорит о том, что в тот момент, когда к Ней явился Архангел Гавриил, Она как раз читала отрывок из Книги пророка Исаии, в котором он предсказал, что Дева приимет во чреве и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил, что значит: с нами Бог.
М. Борисова
— А почему Её изображают с прялкой?
Прот. Дионисий Крюков
— Другое предание, которое зафиксировано в апокрифическом тексте, где Она должна была по жребию соткать завесу для Иерусалимского Храма. И Она сначала у колодца услышала голос о том, что «радуйся, Благодатная», а потом уже дома за своим рукоделием Она... к Ней явился Архангел Гавриил и дальше уже сказал все эти подробности.
М. Борисова
— Праздник Благовещения ведь один из самых древнейших, насколько я понимаю. То есть уже к IV веку он был достаточно распространён. В особенности, как я понимаю, археологических экспедиций, которые возглавляла царица Елена, на Святой Земле, где даже была найдена древняя базилика на месте явления Богородице Архангела Гавриила.
Прот. Дионисий Крюков
— Она её построила.
М. Борисова
— Да. То есть в принципе это такой исконно христианский праздник.
Прот. Дионисий Крюков
— Безусловно. Но Евангелие начинается именно с Благовещения — это действительно точка отсчёта. Поэтому неудивительно, что вместе с местами, где страдал, был распят и воскрес Спаситель, то есть с археологическими раскопками в Иерусалиме, которые предприняла царица Елена, она точно так же и Назарет не оставила своим вниманием. И там она, имея неограниченные финансовые возможности, в частности построила тоже базилику. И в дальнейшем этот праздник, естественно, приобретал всё более и более какой-то масштаб. И на Русь он пришёл в Х веке вместе с христианством. Вместе с этим пришёл и обычай, о котором сейчас многие знают, видят по телевидению...
М. Борисова
— В особенности благодаря Патриарху Кириллу, который делает это под телекамеры в самом центре Кремля, в дверях Успенского собора.
Прот. Дионисий Крюков
— Мы имеем в виду этот русский обычай выпускать птиц на праздник Благовещения — голубей или других птиц. Выпускать для того, чтобы тем самым показать, с одной стороны, свободу, что Христос нам даёт свободу. И началась эта свобода именно со свободного согласия Богородицы. А с другой стороны, это знак того, что раньше птиц, голубей, горлиц, приносили в жертву. И этих птиц выращивали прямо в Иерусалимском Храме, там же их и продавали, там же их и приносили в жертву. Но после евангельских событий никакие жертвы уже были не нужны, потому что Господь принёс уникальную, совершенную, всеобъемлющую Жертву. И голуби, и все животные теперь свободны от этой жертвенной своей миссии.
М. Борисова
— На следующий день после Благовещения, 8 апреля, Церковь празднует Собор Архангела Гавриила. Мы достаточно часто напоминаем нашим радиослушателям, что вот эта традиция Собора главных участников события — это давняя традиция, поскольку хочется почтить не только главных участников, но и вообще всех участников. Но что такое для русской православной традиции именно Архангел Гавриил? Если вспомнить, то герб Российской империи изображал щит с двуглавым орлом, который держали Архангел Михаил и Архангел Гавриил. Вот два этих Архангела в русской православной традиции занимают особое место, им много отдельных икон, много храмов Архангела Михаила — это всем известно. И именно этот Архангел среди других таких же Ангелов-вестников библейских, какие смыслы с ним ассоциируются?
Прот. Дионисий Крюков
— По поводу второго дня я попутно хотел заметить, что, мне кажется, это интересно. Знаете, у нас есть традиция: второй тост за родителей. Мне кажется, это из этой же ситуации, когда мы вторым днём вспоминаем тех, кому мы обязаны тем или иным праздником. Архангел Гавриил действительно это тот слуга Божий, который фигурирует не только в событиях, связанных с Благовещением или с рождением Иоанна Предтечи. Он являлся в Ветхом Завете, в частности неоднократно пророку Даниилу. И вот эта весть его, как бы его миссия — это именно являть какие-то очень важные, ключевые моменты в жизни человечества как такового.
М. Борисова
— Кстати, само слово «Гавриил» переводится как «Всевышний — сила моя», то есть в самом имени этого Архангела расшифровка смысла, почему он так важен.
Прот. Дионисий Крюков
— Да. И его почитают, естественно, и в иудаизме, и в исламе.
М. Борисова
— Обращает внимание то, что, скажем, изображение Архангела Михаила на иконах — понятно, он там воин, он изображается со всеми атрибутами, которые положены воину. А изображение Архангела Гавриила разнится. Более-менее с событием Благовещения связывают изображение его с лилией.
Прот. Дионисий Крюков
— Да, с символом чистоты и райского благоухания.
М. Борисова
— А вот почему Архангела Гавриила иногда изображают со свечой? Или, что бывает гораздо реже, но есть иконы, на которых Архангел Гавриил изображён с таким зеркалом из яшмы.
Прот. Дионисий Крюков
— Свеча и зеркало из яшмы символизируют то, что пути Божьи до времени бывают не ясны, но постигаются изучением Слова Божия и послушанием голосу совести. Кстати, для москвичей, которые нас слушают, обращаю ваше внимание, что у нас тоже есть храм, посвящённый Архангелу Гавриилу. Это знаменитая Меншикова башня, которая находится на Чистых прудах. Она необычна, она раньше была в своё время увенчана длинным шпилем, наподобие Петропавловского собора в Санкт-Петербурге. Наверху как раз Архангел парил и осенял всю Москву, и был виден отовсюду.
М. Борисова
— В советские времена это было уникальное место в Москве, где, что было немаловажно для многих неофитов, которые приходили к вере в такие времена, когда все храмы были обязаны заносить их в списки крещаемых и передавать эти списки по инстанциям в исполкомы, чтобы дальше это могло прийти к ним на работу или в учебное заведение; так вот, в Москве был единственный храм, и именно Архангела Гавриила, где крещение совершали без записи в книгу. Надо было предварительно сказать, чтобы, пожалуйста, не записывать — и, пожалуйста, не записывали. Я это свидетельствую, поскольку именно там я крестилась.
Прот. Дионисий Крюков
— Вот это да! Ну что ж, поздравляю вас с вашим ближайшим таким важным событием.
М. Борисова
— Да. Благая весть. А вот что касается народных каких-то традиций, помимо отпускания птиц. Благовещение ведь очень тёплый праздник. Несмотря на то, что всегда Благовещение приходится на Великий пост, там и послабления, и какие-то кулинарные изыски, и что-то нужно испечь, и чем-то надо детей побаловать, и какие-то печенья там...
Прот. Дионисий Крюков
— Это на Сорок мучеников обычно пекут жаворонки.
М. Борисова
— Это жаворонки на Сорок мучеников. На Крестопоклонную — кресты. А на Благовещение тоже какие-то плюшки — постное лакомство, постное угощение.
Прот. Дионисий Крюков
— Любой праздник, конечно, переживаются в первую очередь духовно. Но для немощных, особенно для детей, родители всё время готовят какие-нибудь особенные угощения. Но и в целом это праздник, в который разрешается вкушение рыбы, один из немногих, как на Вербное воскресенье.
М. Борисова
— А в Вербное воскресенье только икру. А, нет, в воскресенье рыбу, а на Лазареву субботу — икру.
Прот. Дионисий Крюков
— Да. Так вот, тут пост послабляется именно для того, чтобы христиане это смогли пережить в том числе и в кругу семьи, за столом.
М. Борисова
— Напоминаю нашим радиослушателям: в эфире программа «Седмица», в которой мы каждую субботу стараемся разобраться в смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове, протоиерей Дионисий Крюков. Мы уже сегодня говорили об аскетах и о том, почему они так важны для нашей православной традиции. Собственно аскеза сама по себе — это что-то, перпендикулярное нашей обычной жизни. И как-то всегда мы читаем об этих отшельниках, о каких-то преподобных отцах, как о чём-то, что очень полезно, очень важно и очень нужно, но к нашей жизни не имеет никакого отношения. Но ведь на самом деле аскеза в такой монашеской традиции изначально была, даже в склонных к этому христианских общинах, чем-то из ряда вон выходящим. И если уж мы вспоминаем первых монахов-аскетов, которые уходили в пустыни в Египте и Палестине, то это были люди, которые действительно совершали революцию в общественном сознании, потому что пустыни для обитателей тех территорий, в особенности в Египте, если вспомнить религиозные культы древнего Египта, это царство смерти, царство Сета, который кроме зла и ужаса ни с чем другим не ассоциировался. А царство жизни, царство Осириса, это плодородная долина Нила. И собственно всё население тяготело к этому небольшому участку земли. И даже те, кто был расположен к такому аскетическому образу жизни, свои отдельные хижины старались строить, даже если они выносились за границы обитаемой территории, всё-таки поближе к воде, к тому месту, где можно хотя бы хлеба раздобыть. И первые пустынники тоже обитали в ближней пещере. И до того революционного шага, который совершил Антоний Великий, который тоже свой подвиг начинал в этих пустынях, которые всё-таки были на расстоянии, которые можно было преодолеть, вот он первый ушёл в великую пустыню, в ту самую пустыню, которая ассоциировалась с тем, что мы, наверное, можем назвать адом. Ад — это пустыня, и туда уходит монах.
Прот. Дионисий Крюков
— Да. Ад — это смерть, это отсутствие всяческих условий для человека, это то, что для него, безусловно, враждебно. Но надо сказать, что ещё и до христианства пустыня уже приобрела некий положительный момент. И для евреев, которых из того же самого Египта водил Моисей, это было место, в котором с Богом можно выжить. И вот это значение, что с Богом везде есть жизнь, ещё было открыто и в дохристианское время, в ветхозаветное время. И поэтому, в общем-то, руководствуясь в том числе и этими примерами, христианские подвижники всё более и более расширяли присутствие христиан далее, за границы тех самых оазисов, этих плодородных земель, которые были связаны с жизнью, с водой. Но тем не менее надо понимать, что монахи уходили от жизни не потому, что они этой жизнью гнушались, а потому, что они хотели быть именно ближе к Богу. То есть оказывается, что Бог более слышен вдали от житейской суеты. То есть удивительное преображение: казалось бы, пустыня — это там, где нет жизни, соответственно, нет там Бога, а оказывается, Он всё-таки и там есть, и там Он даже более громко слышен.
М. Борисова
— Но вот память преподобного Иоанна Египетского, которую мы будем отмечать 9 апреля, как раз пища для размышлений на эту. Преподобный Иоанн родился в начале IV века в Египте, где-то к 25 годам принял крещение и потом как обычный монах лет 15 жил при монастыре, проходил послушание, учился этому монашескому деланию. А потом он уходит в пустыню на 50 лет. Трудно представить: вот человек ушёл в пустыню — и что он там делает? Есть, конечно, патерики, есть какая-то модель, которую мы можем себе представить, что монахи занимались каким-то таким примитивным трудом, чтобы были заняты руки, а в это время они творили свою постоянную молитву. Можно себе эти слова до бесконечности повторять, но совершенно невозможно представить себе, как бы влезть в это, попробовать, по системе Станиславского, почувствовать себя в предлагаемых обстоятельствах — невозможно. Думаешь: Боже мой, как? Мы привыкли, что общение с Богом, и вообще это богомыслие, то есть ключевое слово — «мысль». Мы привыкли подходить к этому, как к некоему интеллектуальному процессу. Здесь мы видим нечто абсолютно противоположное. То есть, насколько я понимаю, для древнего монаха-пустынника, интеллектуальная деятельность была совершенно не той, чем он занимался. Хотя в древних патериках, сохранивших память об изречениях этих монахов, мы понимаем, что какая-то глубинная, совершенно недоступная нам мудрость присутствует. Но вот каким образом это может происходить, исключая интеллектуальную деятельность, мы не понимаем до сих пор.
Прот. Дионисий Крюков
— Как раз монахи удалялись для того, чтобы остаться наедине с самими собой. Ведь, думаю, что каждому из нас хорошо известно, как трудно на самом деле оставаться наедине с самим собой. Мы готовы всё, что угодно сделать, лишь бы только избежать этого состояния. Мы включим телевизор, мы залезем в интернет, мы пойдём развеяться на улицу, займёмся шопингом и так далее. Но по большому счёту это действительно должно быть огромное мужество. Кстати, пост нас сподвигает к тому, чтобы мы не боялись этого, чтобы мы больше оставались наедине с собой. А вот эти отшельники смотрели на себя как бы и со стороны, и изнутри, и от этого их мудрость, потому что они понимали, как они сами устроены. Борясь со страстями, с одной стороны, человек рефлексирует, а с другой стороны, он всё время находится под взглядом Божьим, поэтому он понимает эту разницу между тем, что должно быть и что есть на самом деле. Поэтому аскеты очень часто давали очень точные психологические советы, которые существуют в тех самых источниках, которые мы сейчас читаем.
М. Борисова
— Интересно, что в нашей жизни, в житейской ситуации, которая вынуждает человека, как у меня случилось в определённый период, когда все мои близкие скончались. И я, привыкнув жить всегда в семье, вдруг оказалась в ситуации, когда я прихожу домой, а там никого нет. Это первое состояние шока, когда ты вдруг понимаешь, как же много мы говорим, не замечая того. То есть сами говорим, отвечаем на какие-то реплики других людей, то есть мы постоянно находимся в состоянии говорения, сами того не замечая. Когда у нас убираются собеседники и люди, которые живут с нами постоянно, мы оказываемся в этом оглушающем вакууме, в этой пустоте, в этой тишине. И это многие мои знакомые, которые через это проходили так или иначе, говорят, что все начинают говорить сами с собой. Какое-то время человек ходит по квартире, разговаривая, сам себя спрашивает, сам себе отвечает. Я думаю, что мы просто никогда не доходим до следующей ступени, когда человек перестаёт постоянно болтать сам с собой, а начинает говорить с другим собеседником и слышать, что отвечает он. Это то, собственно, что, в моём представлении, и представляет собой молитва. Это не просто постоянно что-то говорить Богу, но ещё и слышать, что Он отвечает.
Прот. Дионисий Крюков
— Да. А ещё нам Великий пост даёт примеры другого диалога — диалога со своей душой: «Душе моя, душе моя, восстани, что спиши?» Это замечательный образец, в котором, с одной стороны, показано, что со своей душой можно разговаривать — не с каким-то абстрактным собеседником, не со вторым «я», таким же, как и ты, а именно с принципиально другим. А с другой стороны, что всё это делается под определённым углом, который нам даёт сознание, что Бог нас слышит. Через разговор с собой мы слышим в том числе и Бога.
М. Борисова
— Мне кажется, что пример житий таких святых, как авва Иоанн, это и ещё урок того, что нужно очень критически подходить к тому, что происходит внутри тебя. Ведь он только после 30 лет затвора сподобился дара прозорливости, и к нему стали приходить люди. Мы можем вспомнить близкое нам житие преподобного Серафима Саровского. То есть после того, как человек годами, десятилетиями научается этому внутри себя, он в какой-то момент, по благословению Божию, получает такое послушание передавать этот опыт людям — хотя бы в том, что открывается ему по молитвам.
Прот. Дионисий Крюков
— А ещё для меня очень важно, что монахи-затворники — это не люди, которые самоустранились из жизни, что в конце концов они потом начинают служить людям. И этот сюжет довольно часто воспроизводится в житиях, когда уйдя из такого бушующего мира, тем не менее всё равно монахи-подвижники потом продолжают этому миру служить не только своими молитвами, но и своими советами и своим духовным присутствием. Так вот, дорогие друзья, на этой неделе у нас очень много важных и значимых событий, и есть возможность нам эту неделю поста особенно прожить. С одной стороны, особенно Благовещение даёт нам возможность прожить её радостно, а с другой стороны, углублённо, ведь мы с вами идём к Святой Пасхе.
М. Борисова
— Спасибо огромное за эту беседу. Вы слушали программу «Седмица». С вами были Марина Борисова и настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове, протоиерей Дионисий Крюков. Поститесь постом приятным, и до свидания, до новых встреч.
Прот. Дионисий Крюков
— До свидания, дорогие друзья.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Поделиться
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
Поделиться
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
Поделиться
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!
