"Музыкальная классика". Светлый вечер с Сергеем Желудковым (эф. 22.01.2016) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

"Музыкальная классика". Светлый вечер с Сергеем Желудковым (эф. 22.01.2016)

* Поделиться

Сергей Желудков2У нас в гостях был основатель и руководитель Первого симфонического оркестра, дирижер и композитор Сергей Желудков.

Разговор шел о музыке Петра Ильича Чайковского, о влиянии Чайковского на русских композиторов, а также о творчестве нашего гостя и о его работе с Первым симфоническим оркестром.

______________________________________________________________

А. Пичугин

— Это «Светлый вечер» на радио «Вера», друзья. Здравствуйте! В этой студии Константин Мацан, мой коллега, и я, Алексей Пичугин. Мы Вас приветствуем. И сегодня будем говорить о музыке. 23 января 1881 года состоялась премьера оперы «Евгений Онегин», музыку которой написал Петр Ильич Чайковский. Мы говорить сегодня будем не только о Петре Ильиче, будем говорить о музыке в целом, о классической музыке с композитором, основателем, художественным руководителем и дирижером Первого симфонического оркестра Сергеем Желудковым. Сергей, здравствуйте.

С. Желудков

— Здравствуйте.

К. Мацан

— Ну, вот начнем все-таки с Петра Ильича и с главного инфоповода такого, самого прямого — с премьеры «Евгения Онегина». Я недавно читал интервью такого французского писателя Эрика Эмманюэля Шмитта, христианского писателя, который очень интересуется Россией, и там была такая фраза: «Я послушал оперу «Евгений Онегин», и она открыла для меня весь мир русской оперы». И вот для меня это чрезвычайно понятная и близкая фраза. Мне кажется, что вот если бы лично мне... если бы прилетели инопланетяне и сказали бы: «Покажи нам оперу! Вот что такое опера? Одну-единственную, и мы бы поняли, что это за жанр», я бы показал «Евгения Онегина». Как Вам кажется, все-таки какое место эта опера занимает, может быть, в контексте русской культуры, и прав ли был Шмит т, западный слушатель, который через нее как-то настолько?.. Вот ему показалось, что вся русская опера ему открылась.

С. Желудков

— Я думаю, что он был, несомненно, прав и тысячу раз прав. Потому что Чайковский и его творчество для русской культуры — это, несомненно, можно сказать, эталон. И вообще это эталон музыки, как с понятия мелодической, так и с понятия этической точки зрения.

К. Мацан

— Этической?

С. Желудков

— Да. Потому что музыка Петра Ильича — ну, Вы понимаете, она обладает такими качествами — целебными, я бы даже сказал, и, слушая ее и чувствуя ее, человек не просто получает от этого звуковое удовольствие, он еще и возвышается. Собственно, сама опера настолько богата мелодическими россыпями и русской культурой и пронизана интонациями и мелодизмом русской земли и нашей вообще культуры, что она, конечно, вызывает самые искренние чувства и, несомненно, претендует на роль флагмана российской культуры.

А. Пичугин

— Ну, вот, Сергей, это мнение, которое Вы озвучили, довольно широко распространено в России и вообще, в целом, в мире. А у Вас это осознание — оно как-то было сразу привито с молоком матери, или Вы к какому-то такому осознанию творчества Чайковского пришли со временем?

С. Желудков

— Ну, понимаете, к творчеству Чайковского невозможно как-то вот относиться, как, знаете, ты увидел в первый раз Эйфелеву башню, вот это сооружение — вот ты как бы раньше на нее смотрел на картинках, ты понимал, что это Эйфелева башня, сейчас ты ее видишь вживую... Нет, с музыкой вообще по-другому строится. Музыка — она без личности приходит в жизнь человеческую. Вот ты ее слушаешь там, где-то гармонист играет, или на скрипке кто-то играет, или поет кто-то. Мы же не знаем, кто это автор — Чайковский, Петров, Мусоргский, мы слышим, что это музыка. С творчеством Петра Ильича меня вообще такая судьба связала — я первый раз услышал его Четвертую симфонию, финал. Это «Во поле береза стояла». И мне показалось: вот это да, народная музыка, и как народ так написал — это же надо было так придумать эту полифонию, придумать эти голоса, услышать! И вот эта народность Чайковского действительно входит в человека, и ее не ожидаешь, откуда она взялась. И само творчество Чайковского уникально тем, что оно народное. Не в том смысле, что оно такое — пришло из народа, а оно у нас в крови, в кровь к нам впитывается уже из воздуха. Не тем, что Чайковский брал свои мелодии из народа и обрабатывал их так профессионально, а тем, что его музыкальные интонации построены таким образом, что они передают нам душу и сам мелодизм русской песни, русского слова. И мы чувствуем это в его творчестве — не обязательно оно симфоническое, оперное, камерное. Вся музыкальная суть его пронизана русской интонацией и мелодизмом.

К. Мацан

— А вот смотрите, я слышал такое мнение, что Чайковский — это Пушкин в музыке. Я однажды даже, когда был в Бразилии и беседовал с бразильским министром культуры (такой музыкант Жилберту Жил, известный в жанре босса-нова), и вот он говорит: «Вот у меня два имени, которые ассоциируются с русской культурой: Достоевский и Чайковский.

А. Пичугин

— А Пушкин? Ты сказал — «Пушкин в музыке».

К. Мацан

— Ну, тут уже вопрос к литературе — выбор литературного героя, но вот Чайковский абсолютно легко слетел с уст бразильца. Много в истории русской академической музыки было великих композиторов. И, тем не менее, мы выделяем Чайковского. Как Вам кажется, а можно ли в принципе сформулировать феномен гения? Почему именно его? Вот почему именно он такой выдающийся? Почему мы именно о нем говорим, как о какой-то... как о Пушкине в музыке? Почему не о Мусоргском, не о Римском-Корсакове, не о Рахманинове? Или это необъяснимая загадка, тайна гения?

С. Желудков

— Ну, я бы хотел сказать по этому поводу следующее. Тому фактору, что Чайковский стал таким популярным во всем мире, способствовали определенные обстоятельства. Во-первых, Чайковский очень много путешествовал и исполнял свои сочинения за рубежом, в том числе и за океаном. Поэтому... В том числе, он «Карнеги-холл» открывал в Америке. Но сама постановка его творчества была таковой, что, куда бы он ни приезжал, он дирижировал своей музыкой, он присутствовал на премьерных исполнениях своей музыки. Естественно, такая музыка, которая была у него — не поймите неправильно, простая, вот она простая, народная, проще не придумаешь...

К. Мацан

— Вот такое ощущение, что она была всегда. Что ты всегда ее знал, но кто-то ее записал тебе.

С. Желудков

— Она была всегда, но за рубежом ее не было, да? Мы слушали симфонии Бетховена серьезно, симфонии Брамса, нас вот ввергали в такое состояние размышления. Это такой фундамент, который основательно нам на ногу падал, вот мы это чувствовали. А здесь пришла интонация в мир и к слушателю совершенно неземная. Вот был Моцарт, который радовал нас музыкой совершенно простой и гениальной, а тут появился Чайковский, который нас стал радовать еще более потрясающей музыкой. И все же привыкли, понимаете, до этого видеть Россию со стороны, в том числе, с подачи зарубежных послов, заснеженной суровой державой такой. Ну, что там может, на полях таких пустынных, родиться? А тут, понимаете, такой цветок распустился — и, естественно, заблагоухал. И люди услышали и потянулись к нему, как к естественному источнику жизни. Поэтому в этом нет ничего сверхъестественного. И, конечно, популярность Чайковского обязана, прежде всего, я думаю, в том числе, его вот этой непосредственной детской мелодичности.

К. Мацан

— Ну, после стольких слов про великого Петра Ильича, наверное, пора что-то послушать. Что мы послушаем?

С. Желудков

— Послушаем «Вальс» из «Пятой симфонии» Петра Ильича Чайковского в исполнении Концертного симфонического оркестра Московской консерватории.

К. Мацан

— Я так понимаю, что Вы — дирижер этого исполнения? Правильно сказать, что дирижер исполняет?

С. Желудков

— Конечно, несомненно, да. Дирижер читает.

К. Мацан

— Читает-исполняет.

А. Пичугин

— То есть прочтение и исполнение Сергея Желудкова.

К. Мацан

— Слушаем.

(Звучит «Вальс» из «Пятой симфонии» П.И. Чайковского.)

А. Пичугин

— Мы продолжаем с Сергеем Желудковым, композитором, создателем и художественным руководителем, дирижером Первого симфонического оркестра. Говорим о Петре Ильиче Чайковском. 23 января 1881 года впервые прозвучала опера «Евгений Онегин». Ну, вот, в продолжение темы, о которой мы первые десять минут нашей программы говорили, мне кажется, что все-таки здесь очень много было сказано красивых, высокопарных слов, абсолютно верных в отношении Чайковского, но ведь все дело еще в... Дело вкуса, дело предпочтения того или иного человека. Кому-то ведь Рахманинов ближе, кому-то Мусоргский, вот Вам — Чайковский.

С. Желудков

— Вы знаете, здесь нельзя сказать, что есть предпочтение. Порой мы даже не осознаем, слушая музыку, того или иного определенного композитора... не зная имени. Вот, опять же, каждый человек имеет свои предпочтения и свои вкусы. Но если Вы слышите гениальную музыку — вот Вы слышите, например, «Щелкунчик» или «Первую симфонию» его, Вы даже не знаете... Любой человек, послушает эту музыку и, не зная композитора, все равно будет к ней иметь — я подчеркиваю — положительное отношение. Он не может сказать: «Она мне не нравится» или: «Чего там за музыка?»

А. Пичугин

— Да, безусловно.

С. Желудков

— Но она трогает его.

А. Пичугин

— Безусловно. Но я знаю достаточно литературоведов, которые, например, безусловно отмечая Пушкина, выбирают Лермонтова. А Пушкин для них — ну не ложится, вот мелодика его строф и ритм рифм не ложатся вот на сердце этого человека. А Лермонтов ему ближе. Так же и с Мандельштамом, например. Вот я Цветаеву не люблю. Ну, я понимаю, отдаю, конечно, должное Марине Ивановне, но вот не могу принять ее поэзию. Ну, вот здесь же, мне кажется, и с Чайковским может быть то же самое у людей, которым близка музыкальная (нрзб.)...

С. Желудков

— Ну, конечно, Шостакович Дмитрий Дмитриевич очень, так сказать, сложно высказывался о Петре Ильиче, хотя признавал, что «Шестая симфония» Чайковского... Конечно, он говорил: «Ну, как же так вот можно было так написать гениально!»

А. Пичугин

— Да, я ни в коем случае не спорю с Вами — просто я хочу подчеркнуть, что не все так безусловно. Ну, как все относительно в мире.

С. Желудков

— Конечно, не все так безусловно. Но, опять же, если мы берем такие мнения в этом смысле — ну, Цветаева, на самом деле, тоже спорная поэтесса, потому что все-таки язык и язык поэзии Цветаевой — он, ну, не Пушкин, мягко говоря...

К. Мацан

— Вот сморите, мы слушали сейчас музыкальный фрагмент, где Вы были дирижером, Вы исполняли, как дирижер, это произведение. До Вас Чайковского исполняло множество оркестров под руководством, не знаю, наверное, от Караяна до Светланова, великих, величайших дирижеров мира. Каково это — еще раз браться за классику и снова приступать к тому, что, казалось бы, ну уже и так вдоль и поперек исполнено и протрактовано? Вот Вы какую-то свою ответственность чувствуете? Вам, грубо говоря, не страшно еще раз прикасаться к великому?

С. Желудков

— Мне прикасаться к великому в этом смысле даже, я бы сказал, поучительно, и мне чувствовать то, что эта музыка проходит через меня и через мое прочтение, это очень ответственно. Почему? Вот так получилось, что я тоже пишу музыку, и, конечно...

А. Пичугин

— Еще поговорим обязательно об этом!

С. Желудков

— ...у меня присутствует интерес такой, как у композитора: «А как же тут написано?» И вот когда ты работаешь над партитурой музыки гения, ты смотришь, что здесь нет лишних деталей. Понимаете, каждая нота, каждая точечка, каждая фраза осмысленна. Вот, играя такую музыку, ты получаешь от этого колоссальный приток эмоций и опыта. Играя такую музыку, невозможно быть в стороне и жить просто жизнью дирижера, который дирижирует определенные сочинения — сегодня одно сочинение, а завтра другое. Ну, эта музыка не может оставить равнодушным.

К. Мацан

— Ну, а нет такого какого-то внутреннего ощущения давления — что великий, повторюсь, там, Караян, наверняка, за свою жизнь не раз дирижировал Чайковским?..

С. Желудков

— Конечно. Он всего записал. Все симфоническое.

К. Мацан

— Да. Нет такого, что «что я буду после Караяна делать с Чайковским»?

С. Желудков

— Тем гениальное сочинение и интересно, что в каждом прочтении у любого музыканта можно найти что-то интересное. Понимаете, вот здесь так все написано, что каждый человек, отождествляя его со своим характером и в силу своего таланта и своих способностей, способен раскрыть новые грани творчества и музыки.

К. Мацан

— Можно, я сейчас задам абсолютно простой вопрос? Но я часто реально его слышу от разных людей, которые напрямую с музыкой не связаны. Что делает дирижер? Вот для обывателя (в безобидном смысле этого слова) — человек ни на чем не играет, машет руками перед оркестром, в лучшем случае, дает сигнал к началу игры. И вот я сейчас не иронизирую. Действительно возникает вопрос: а что, если он уйдет, оркестр без него то же самое не сыграет?

А. Пичугин

— Там же у всех партитура есть! Чего же они, не прочтут, не исполнят?

С. Желудков

— Ну, со стороны обывателя это звучит так же: вот едут машины — ну, а что, они сами ехать не могут, без двигателя? Ну, сейчас мы его вытащим... У них есть колеса, у них есть тормоза... Ну, сейчас мы...

А. Пичугин

— Не, это Вы не объяснили! Это вот для профанов типа меня нужно глубже, подробнее!

С. Желудков

— Во-первых, что касается — «ни на чем не играете»... Дирижер же обязательно должен на чем-то играть. Хотя бы на нервах.

К. Мацан

— Ну, во время выступления, имеется в виду.

С. Желудков

— А во время выступления — как это он не играет? Он играет с музыкантами, музицирует с ними вместе.

А. Пичугин

— На музыкантах?

С. Желудков

— Да, можно так сказать: он играет на музыкантах. Ну, а как же — у пианиста есть рояль, у скрипача есть скрипка, а у дирижера есть оркестр!

К. Мацан

— То есть от эмоции дирижера, которую он в данный момент времени выражает руками, жестами, лицом (плюс все нарепетированное за время работы), зависит то, как здесь и сейчас музыканты сыграют?

С. Желудков

— Конечно. Дирижер — это искра, которая заряжает этот механизм. Они-то могут без него, конечно, сыграть и на репетиции, но как? Все мы знаем, что был такой оркестр без дирижера...

К. Мацан

— «Персимфанс».

С. Желудков

— ...да, «Персимфанс», и играл-играл, но как... В конечном итоге, к чему это привело?

А. Пичугин

— Хорошо. Тогда вот скажите: Вы профессиональным ухом можете услышать различия в исполнении оркестра под управлением того или иного дирижера? То есть оркестром управляет Караян, оркестром управляет другой дирижер?

С. Желудков

— Безусловно, конечно. Это слышно, и если, в силу определенных обстоятельств, приходится слушать музыку, и я делаю это с большим удовольствием, конечно, приходит опыт и понимание. Ведь у оркестра есть свой стиль. Недаром говорят, вот Ленинградский филармонический оркестр, Светлановский оркестр... А почему Светлановский? Потому что у него есть вот эта искра, по которой мы слышим, что именно это ГАСО играет. Это не «Чикаго-симфони», не Лондонский филармонический — это Светлановский оркестр или Оркестр Мравинского. Вот Вы послушаете записи Мравинского — Вы сразу поймете, что это играет Мравинский.

К. Мацан

— То есть, получается, что если...

А. Пичугин

— Ну, я боюсь, что не пойму...

К. Мацан

— ...если от энергетики дирижера в момент исполнения произведения на сцене зависит то, как здесь и сейчас музыканты сыграют уже давно выученные партии, получается, громадная ответственность ложится, собственно говоря, на личные и человеческие качества дирижера, то есть на личность — вот кто, кто сейчас за пультом?

С. Желудков

— Безусловно.

К. Мацан

— Как Вы это переживаете? Какими человеческими качествами, творческими качествами (в первую очередь, человеческими) должен обладать дирижер?

С. Желудков

— Ну, личность дирижера — это такое противоречивое понятие. Потому что дирижер — хороший человек, это, ну... Если Вы подразумеваете, что дирижер — друг музыкантам, товарищ, это да, конечно. Но не всегда это работает. Дирижер должен быть многогранной личностью. Вот до, можно так сказать, середины ХХ века дирижер был универсальным человеком — он был композитором, он играл на чем-то, он обладал огромными и колоссальными знаниями. Вот, например, мы возьмем Малера. Он писал музыку, потрясающую музыку. Он был глыбой, он был дирижером симфоническим, он был дирижером оперным в театре, он играл на инструментах. Хиндемита мы возьмем — он был и сейчас остался уже известен, как композитор, — он играл на всех инструментах. Рахманинов был пианистом, был дирижером, был композитором, новатором дирижерской техники. Он первый, кто в Большом театре встал перед оркестром.

К. Мацан

— Давайте мы снова обратимся к музыке — я так понимаю, снова к симфонической — и послушаем собственно Ваш Первый симфонический оркестр. Что мы будем слушать?

С. Желудков

— Мы будем слушать Эдварда Элгара — «Элегию».

(Звучит «Элегия» Э. Элгара.)

А. Пичугин

— Дорогие слушатели, я напомню, что в гостях у «Светлого вечера» сегодня Сергей Желудков — композитор, основатель, художественный руководитель и дирижер Первого симфонического оркестра. Алексей Пичугин и Константин Мацан здесь, с Вами, и через минуту вернемся.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. В студии Алексей Пичугин и я, Константин Мацан. И сегодня у нас в гостях, напомню, Сергей Желудков — композитор, дирижер, основатель и художественный руководитель Первого симфонического оркестра. Мы закончили прошлую часть прослушиванием фрагмента, вернее, произведения в исполнении этого оркестра. Мы сейчас обязательно о нем поговорим. И я хотел бы чуть-чуть завершить просто тему дирижеров и дирижирования. Когда я задавал вопрос о человеческих качествах, я, скорее, имел в виду не то, должен ли быть дирижер другом музыкантов, а, скорее, вот что. Вы просто сказали в начале программы, что Чайковский — это музыка не только мелодическая, но еще и этическая, там есть такое измерение. И когда Вы берете произведения Чайковского, Вагнера, Бетховена, у дирижера, как я понял Вашу мысль, стоит не только задача красиво исполнить музыкально, но и вложить в это какое-то интеллектуальное содержание. Там, например, принято говорить, что «Четвертая симфония» Чайковского — про борьбу героя с роком, с судьбой, эта тема есть. Возникает народный мотив, как некая связь с корнями. Как минимум, в этом случае дирижер должен для себя как-то осмыслить, «что такое корни?», «каких я корней?», «как я связан с историей, со страной?», «что такое рок?», «как понятие судьбы связано с Богом?» и так далее — то есть целый набор каких-то интеллектуальных вопросов, которые, видимо, дирижер должен для себя решить перед тем, как за произведение браться. Вот я, скорее, об этом спрашивал. Вот такая работа для Вас важна, она происходит?

С. Желудков

— Она... Вот эта борьба, я сказал бы. Это даже не работа, а борьба, которая происходит ежесекундно и ежечасно. Вот сочинение закончилось, на концерте ты его исполнил, и ты все равно ходишь после него — уже звучат аплодисменты, уже ты в гримерной, но все равно мысль этой музыки и мысль о судьбе этой музыки у тебя в голове, она как навязчивая идея, ты от нее даже избавиться не можешь. Порой даже, играя некоторые концерты и потом уже общаясь со зрителем, ты не можешь даже сконцентрироваться на разговоре и общении с людьми, потому что музыка и вот... Это, я бы сказал, навязчивая идея такая, понимаете — когда Вы все время думаете об этом: что, в чем же суть, в чем смысл жизни? Вот этот вечный вопрос: быть или не быть? Это важное качество. И дирижер, конечно, такой сгусток нервов и вот этого профессионализма, и огромной интеллектуальной работы.

К. Мацан

— Кстати, важно услышать от профессионала, что работа с академической музыкой приводит к постановке мировоззренческих вопросов.

С. Желудков

— Безусловно.

К. Мацан

— Давайте теперь поговорим про Ваш коллектив. Первый симфонический оркестр. Почему Первый?

А. Пичугин

— Очень громко звучит! Вызывающе!

К. Мацан

— Что, до Вас не было симфонических оркестров?

С. Желудков

— Конечно, были, и не только симфонические. Ну, почему Первый?

К. Мацан

— А почему должен быть Второй, да?

С. Желудков

— Ну, конечно! Почему Большой театр, почему не «Огромный театр»?

К. Мацан

— Ну, то есть это просто название, за которым нет никакой истории, какого-то факта, какой-то биографической детали?

С. Желудков

— Организовывая коллектив, мы с музыкантами всегда старались приходить к такому знаменателю — что, играя музыку великих людей и привнося сюда свое зерно, мы должны подходить к этому не просто как к репетиционному процессу, не просто как к качественному исполнению того или иного сочинения, мы должны работать на сто процентов, мы должны вкладываться в это дело всей своей душой. У нас порой репетиции проходят не определенное количество времени. То есть мы настолько погружаемся в процесс, что время течет незаметно. И вот эта ответственность музыкантов, коллектива перед музыкой — она и делает, является их отличительной чертой в среде музыкантов. Они приходят на репетицию, уже готовые к исполнению музыки, они уже понимают, что они будут играть. Не просто что перед ними стоят ноты Чайковского, Мусоргского... Они видят, что перед ними стоят ноты, наполненные смыслом. И каждый пытается привнести в это сочинение, вдохнуть свою мысль и свою жизнь — естественно, приводя это к общему знаменателю.

К. Мацан

— А в обычных оркестрах такого не практикуется? Такого ответственного и глубокого отношения к материалу?

С. Желудков

— Возможно, конечно, практикуется. Но они ограничены здесь рядом проблем. И порой даже диктатурой.

А. Пичугин

— А почему у Вас это не ограничено рядом проблем?

С. Желудков

— Потому что мы собирались, прежде всего, играть музыку ту, которая нам нравится, это раз...

А. Пичугин

— А, то есть Вы не набирали музыкантов по какому-то принципу — Вы собирали единомышленников?

С. Желудков

— Да, я собирал единомышленников, и я собирал людей, которым будет интересна не просто игра в концертных залах и препровождение, потому что они все уже музыканты опытные, они уже достигли больших успехов в музыке, они с именами...

А. Пичугин

— А сколько человек?

С. Желудков

— 30 человек в оркестре.

А. Пичугин

— 30 человек...

С. Желудков

— И они уже имеют такой багаж знаний и такой набор человеческих качеств, музыкальных, прежде всего, который будет неоценим мне, как дирижеру. И, конечно же, каждый раз приходя на репетицию, я поражаюсь, насколько музыканты выкладываются и насколько они участвуют в этом процессе — не просто, я, опять же, повторюсь, проводя время на репетиции.

А. Пичугин

— А сколько уже лет существует оркестр?

С. Желудков

— Он существует с 2009 года.

А. Пичугин

— Уже семь лет?

С. Желудков

— Да.

А. Пичугин

— То есть можно сказать, что Вы совсем-совсем молодым музыкантом, начинающим композитором, создавали свой собственный проект?

С. Желудков

— Да, конечно.
К. Мацан

— А как на Вас смотрели, как Вас воспринимали те, кто старше Вас, те, кто, как Вы сказали, уже достигли какого-то профессионального уровня в музыке? Или Вы молодых людей набирали все-таки?
С. Желудков

— Нет, я, когда мы создавали коллектив, музыканты, уже возраст которых и сейчас в оркестре уже превышает порой вдвое... порой в два с половиной раза больше, чем мой...

А. Пичугин

— Вам было 20 лет, когда Вы его создавали?

С. Желудков

— Мне было где-то... ну, 18-19, вот так. И, конечно же, люди, которые пришли в оркестр, они уже умудренные, понимаете? И вот зацепить их и собрать под единой идеей — это стоило больших усилий. И сейчас, конечно же, я благодарю их и всячески подчеркиваю, что благодаря таким людям, с которыми я работаю, коллектив существует и эволюционирует.

К. Мацан

— А как вообще это возможно — вот Вам 19-20 лет, и что — вот Вы проснулись утром и решили: надо оркестр создавать? Ну, сейчас говорю глупости: «Надо развесить объявления: «Требуются музыканты в оркестр, который будет играть музыку по-настоящему глубоко»... И как дальше? Куда идти, с чего начинать? Как, вообще-то, Вы... Как это удалось?

С. Желудков

— Ну, у меня был хороший пример — это моя мама. Она была руководителем большого ансамбля. Она по профессии дирижер — народный, правда, народного коллектива. И, сам занимаясь у педагогов — у Станислава Гусева, руководителя Капеллы Юрлова, в дальнейшем у Геннадия Рождественского, дирижера... Конечно, мне хотелось тоже создать коллектив, который бы претворял мои творческие замыслы. И потом, я же не просто так создал коллектив, как Вы говорите — проснулся с утреца: «А не создать ли мне оркестр сегодня?» Этому предшествовала огромная работа. Учась сначала в училище, а потом уже в консерватории, я уже, так сказать, собирал это по крупицам, вынашивал. Потом, те сочинения, которые я писал, конечно же, мне хотелось прочитать в собственном исполнении. И людям, которые уже играли великие сочинения и как бы вносили свою лепту туда, мне хотелось бы показать и свое творчество, и свои грани. И уже когда мы создавали коллектив, люди видели его потенциал — музыканты, прежде всего. И, конечно, на этом и поднялось наше искусство.

К. Мацан

— Давайте обратимся теперь к Вашей ипостаси как композитора и послушаем что-то из Вашей музыки.

С. Желудков

— Сейчас Вы послушаете сочинение «Отче Наш» для баса-профундо и хора. Исполняет солист Санкт-Петербургской капеллы имени Глинки и Мариинского театра Владимир Миллер и Хор Свято-Успенского монастыря города Харькова.

(Звучит «Отче Наш» С. Желудкова.)

А. Пичугин

— Напомним, друзья, что в гостях у радио «Вера» сегодня Сергей Желудков, композитор, художественный руководитель, основатель Первого симфонического оркестра. Вот мы сейчас послушали уже Ваше музыкальное произведение — «Отче Наш», в Вашем переложении. Скажите, вот для Вас духовная тема вообще близка?

С. Желудков

— Конечно. Вы же услышали сейчас, да... (Смеется.)

А. Пичугин

— Ну, все по-разному бывает.

С. Желудков

— Ну, она не то, что близка — она живет во мне, и я живу в ней.

К. Мацан

— Ну, писать музыку на текст молитвы, наверное, вовсе не то же самое, что писать даже симфонию или оперу, то есть писать какое-то другое произведение. Что-то особенно все-таки — это на молитву, к тому же, такую, ну, как сказать, одну из главнейших христианских молитв писать музыку. Почему именно эта потребность возникла? Почему именно на этот текст?

С. Желудков

— Ну, когда я писал эту музыку, я уже достаточно долгое время знал эту молитву. И, конечно же, те композиторы, которые к ней обращались... Она присутствует в творчестве почти каждого композитора, не только русского. Это большая ответственность — обращаясь к такому сочинению, тоже внести свою лепту. И, конечно же, нужно было прожить определенное количество лет и переосмыслить это слово, прежде всего, и, прежде всего, это должно было пройти через меня. Ну, музыка сама явилась неожиданно — я помню, в ночи.

К. Мацан

— Каждый раз красивая история возникает, как очередное произведение рождается — вдруг вдохновение...

С. Желудков

— Да, да, бывает так — вдруг. Вот в ночи пришлось вскочить и сесть за инструмент, и записать его ночью, погромыхать, так сказать, побудить соседей.

К. Мацан

— Это правда, что композиторы вскакивают среди ночи и записывают музыкальные мысли, которые к ним пришли?

С. Желудков

— Конечно, да, да. Вот Свиридов, например... Александр Филиппович рассказывал, что они гуляли по лесу, и Свиридов вдруг ни с того ни с сего — раз, и убежал. Побежал скорее, как сумасшедший, через лес, и пришел домой, стал играть, и потом уже это получилось известное сочинение — «Борода».

К. Мацан

— Вот Вы сказали, что для того, чтобы писать музыку на текст молитвы «Отче Наш», нужно какой-то свой путь пройти — духовный, видимо, да? Что-то для себя понять. Понятное дело, что лучше всего послушать музыку и воспринять то, что композитор заложил. Если бы Вас попросили сформулировать все-таки идею — что у Вас так срезонировало, что Вы поняли, грубо говоря, для себя — не знаю, о Боге, о жизни, об этой молитве конкретно, что потребовалось что-то выразить в музыке, что это был за путь? К какому осмыслению Вы пришли?

С. Желудков

— Вот это сочинение было для меня первым на стезе духовной. Вот оно, так сказать, открыло новый путь моего творчества. Здесь, я бы так сказал, выражен тот восторг, то потрясение от духовной составляющей — от храма... Ведь я в те годы, можно так сказать, первый раз побывал в храме, я первый раз побывал на службе...

К. Мацан

— «В те годы» — это когда?

С. Желудков

— Это где-то 2005-й, может быть, 2004-й... И я был как раз в Храме Сорока Севастийских Мучеников у Новоспасского монастыря. И вот я помню, что...

К. Мацан

— Недалеко от училища Ипполитова-Иванова...

С. Желудков

— Да, где я учился. И там пел прекрасный хор, они все пели — и Чеснокова, и Чайковского. То есть там такие полотна огромные звучали. Конечно, на меня это произвело огромное впечатление. А утром, представляете, когда на аналой падает свет... А храм так расположен, что обязательно на литургии, когда уже начинается причастие, свет из окна падает на аналой — ну, так вот спроектировали храм с умом, что...

К. Мацан

— И аналой поставили...

С. Желудков

— Ну, может быть, и аналой поставили. Ну, вот, понимаете, это совокупность факторов...

А. Пичугин

— Да, я понимаю, понимаю, что это очень...

С. Желудков

— И когда ты видишь это... У меня художнический, естественно, эффект такой, понимаете...

А. Пичугин

— Сильное психологическое переживание.

С. Желудков

— В моих переживаниях вот это все сплелось в одну точку и взорвалось в определенный момент.

А. Пичугин

— «Отче Наш». А есть еще, уже с тех пор появились другие произведения духовной направленности?

С. Желудков

— Да, появились и записались. Ну, вот как-то оно мне дорого тем, что оно такое — мое самое первое и самое, можно так сказать, ну, чувственное.

А. Пичугин

— А за богослужением что-нибудь исполняется из Ваших сочинений?

С. Желудков

— Да, исполняется. Вот, например, «Тропарь преподобному Давиду», который был записан к 500-летию в Давидовой Пустыни...

К. Мацан

— В Чехове, под Чеховым?

С. Желудков

— Да. Она сейчас возродилась, вот в 2015 году ей исполнилось 500 лет. Записывали диск, антологию русской музыки, русских композиторов, и вот мне выпала такая честь — включили мои сочинения в этот сборник.

К. Мацан

— А было такое, что Вы слышали свою же музыку, будучи сами в храме?

С. Желудков

— Да.

К. Мацан

— Вот каково это? Вот это, наверное, не то же самое, что слышать свою музыку даже в зале консерватории? Наверное, другие ощущения? Или для Вас одно и то же?

С. Желудков

— Ну, здесь атмосфера другая. Здесь порой даже не понимаешь — а так — оп! — музыка звучит...

К. Мацан

— «Я ли это написал?»

С. Желудков

— Да. Ну, тут уже не до музыки, в храме, понимаете? Музыка — это как бы...

К. Мацан

— Составляющая.

С. Желудков

— ...составляющая богослужения. Хотя хор является правой рукой служителя. И слушать свое сочинение в храме — это ничем не передаваемое ощущение, потому что ты слышишь свою музыку, и, конечно, закрадывается эмоция: как вот сейчас люди ее воспримут, как там хор вообще поет, и как же это, как? (Смеется.)

А. Пичугин

— И хочется пойти порегентовать, подирижировать?

С. Желудков

— Ну, не всегда. Иногда так поют, что не хочется. Прекрасно поют.

А. Пичугин

— А Вы сами регентовали?

С. Желудков

— Да.

К. Мацан

— Я так понял, что в училище Вашей специальностью было именно хоровое дирижирование?

С. Желудков

— Хоровое дирижирование, да. И уже на последнем курсе, где-то на предпоследнем, я стал ходить к Рождественскому.

К. Мацан

— Это уже оперно-симфоническое дирижирование?

С. Желудков

— Да. Ну, как — «хоровое», понимаете... Хоровое дирижирование — это не только работа с хором, это и, прежде всего, работа с сопровождением. Ведь Вы дирижируете не только хоровым квартетом или хором, Вы еще и оркестром дирижируете. Кантато-ораториальные сочинения, отрывки из опер, больших сочинений. Мне повезло — мы тогда очень много выступали с Капеллой Юрлова, и, конечно, те сочинения, которые мы пели, это монументальные — реквиемы Моцарта, Верди, Караманова, «Кармина Бурана» Орфа. Огромное количество больших сочинений. Мы работали над ними, мы работали с хором. Была возможность слушать оркестр. И, конечно же, человек уже становился не только хоровым дирижером и регентом, а он уже возрастал.

К. Мацан

— Где можно услышать Вас, как исполнителя с оркестром, Ваш оркестр или другие какие-то проекты, где Вы исполняете музыку? Где искать информацию, куда приходить слушать?

С. Желудков

— Следите за информацией о концертах на сайте...

К. Мацан

— Каком?

С. Желудков

— Http://sergeyjeludkov.ru — набирайте прямо в поисковике и переходите по ссылке. И, собственно, слушайте. Мы стараемся каждый раз те сочинения, которые удачно у нас получились, выкладывать на наш канал на YouTube, чтобы слушатели слушали их, комментировали и получали заряд.

К. Мацан

— Спасибо большое за эту беседу о музыке и о душе! Напомню, что здесь сегодня, в программе «Светлый вечер», был Сергей Желудков — композитор, дирижер, основатель и художественный руководитель Первого симфонического оркестра. В студии также были Алексей Пичугин и я, Константин Мацан.

А. Пичугин

— Спасибо большое! Будьте здоровы, всего самого доброго — и творческих успехов! Спасибо!

К. Мацан

— И мы закончим тоже на музыке... Что послушаем под занавес программы, Сергей?

С. Желудков

— Послушаем «Романс для альта и фортепиано». Играет Дмитрий Берлизов (альт) и Анастасия Мещеринова (фортепиано).

К. Мацан

— Это Ваше произведение?

С. Желудков

— Да.

К. Мацан

— Сергей Желудков. «Светлый вечер». Спасибо, до свидания!

(Звучит «Романс для альта и фортепиано» С. Желудкова.)

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем