«Монастырь и монашество». Игумения София (Силина)

Нашей собеседницей была настоятельница Воскресенского Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге игумения София (Силина).

Наша собеседница рассказала о своем пути к вере и принятию монашеского пострига, о жизни в монастыре и трудах по его восстановлению, а также о существующих социальных проектах обители.

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан:

— Светлый вечер на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. И сразу скажу, что наша сегодняшняя программа очень необычная. Мы сегодня находимся не в студии Радио ВЕРА, в Москве, а в Санкт-Петербурге, где, кстати, с 1 июня Радио ВЕРА вещает в FM-диапазоне, на частоте 92,9, с чем я всех нас поздравляю. И мы сегодня в гостях у игумении Софии (Силиной), настоятельницы Воскресенского Новодевичьего монастыря. Добрый вечер.

Игумения София:

— Добрый вечер. Константин, Добрый вечер, наши радиослушатели.

К. Мацан:

— Программа «Светлый вечер» имеет подзаголовок: «Мы говорим не о событиях, а о смыслах и людях». Вот о вас и о смыслах, связанных с вашим служением, мы сегодня поговорим. Вы в своих интервью разных рассказывали, что темой христианства, церковной жизни заинтересовались в старших классах школы. А вот что это были за вопросы, которые вас интересовали? Вы говорили, что вы думали о смысле жизни. Какие ответы тогда вот вы, как молодой человек, получили, для вот того юношеского сердца что было важно услышать в церковной проповеди, в христианском предании?

Игумения София:

— Это был конец 80-х годов. Для молодых слушателей, может быть, будет совсем удивительно услышать, что невозможно было купить Евангелие, практически невозможно было купить иконочку. Крупицы евангельского благовестия мы искали, как правило, в художественной литературе и, когда посещали храм, это были проповеди священников. В те годы для людей были доступны произведения Федора Михайловича Достоевского, моего любимого писателя. И конечно эти вопросы, они были как в XIX веке, когда Федор Михайлович писал о русских мальчиках, которые, если встречаются, говорят обязательно о Боге и ищут. Так, наверное, и в конце XX века, ну есть надежда и в XXI веке, что русских и мальчиков, и девочек будет всегда интересовать вопрос смысла жизни. Этот вопрос вечный — для чего человек рожден, для чего он живет, и связанные, конечно, с ними вопросы и смерти как того, что в нашу эпоху казалось непреодолимым для атеистического общества, обессмысливало все усилия человека. И только вера Христова давала надежду на жизнь вечную и давала ответы на вопросы, вечные вопросы смысла бытия.

К. Мацан:

— А вот сейчас, с позиции прожитых лет, у вас наверняка есть свой ответ на вопрос, в чем смысл жизни. Ну в чем-то он отличается от того, что тогда юношеское сердце думало? Ведь наверняка вы сегодняшняя в этом смысле не равны себе вчерашней.

Игумения София:

— Ну Христос один и Той же днесь и завтра. Поэтому на самом деле, может быть, какие-то отдельные стороны этого ответа, они могут меняться в зависимости от обстоятельств в жизни человека, от возраста, но сам смысл, он непреходящ — это служение Богу и Церкви, то есть народу Божию. Это, собственно говоря, и есть смысл жизни человека. Конечно, это мы знаем слова батюшки Серафима Саровского — стяжание благодати Духа Святого, — вот его известный разговор с Мотовиловым. Но это обретение благодати Духа Святого, оно происходит через молитву, через церковные таинства и через служение людям. Как раз вот в художественных произведениях, в этом как раз так называемом пятикнижии Федора Михайловича Достоевского, все герои об этом говорят, которые ищут мучительно смысл жизни. Единственно, можно сказать, что хотя, конечно, я в детстве была крещеной и меня маленькой, ребенком, прабабушка, бабушка, они приносили в храм, причащали, но, конечно, эпоха такая атеистическая 80-х годов, она не создавала предпосылок для участия в таинствах. И конечно, когда вот этот смысл жизни души человека с Богом, он был обретен, нужно было сделать шаг духовный к таинствам. Потому что человек не сам спасается, не сам может обрести силы в себе самом для служения Богу и людям, он обретает эти силы только в таинствах церковных. И конечно, по милости Божией, этот шаг был сделан. И вот за это благодарю Бога, что теперь, живя в обители, есть возможность непрестанно находиться на богослужениях, участвовать постоянно в таинствах церковных. Я вот помню свою юность, даже когда училась уже не в школе, а в университете, было очень горестно уходить с богослужений, например, вечерних, когда надо было по обстоятельствам жизни — учебы, работы — покинуть храм еще до завершения службы. И так хотелось пребывать в дому Господнем даже до скончания жизни, а надо было идти куда-то. Вот теперь в монастыре такая удивительная возможность есть — постоянно пребывать в дому Божием.

К. Мацан:

— Вы так точно указали, что бывает, что человек вдохновлен и восхищен христианством, евангельской моралью, проповедью, красотой слога, каких-то авторов, но не делает шаг к Церкви как жизни в таинствах. Почему так происходит? Что нужно в себе переступить, чтобы к таинствам приступить? Почему кто-то этот шаг не совершает, как вам кажется?

Игумения София:

— Ну конечно, наверное, это очень всегда индивидуально. Потому что однажды у меня состоялся разговор с одной женщиной — она занимается христианской благотворительностью, такую возможность имеет, человек имеет музыкальное образование, она одаренная, и вот она со мной делилась своими такими внутренними переживаниями. Вы знаете, говорит, матушка, вот я прихожу в храм, вот меня, как музыканта, то меня хор не удовлетворяет, то мне кажется, что эстетически храм не отвечает какие-то возвышенным образцам, и все как бы не так. И вот у нее, кстати, серьезная проблема: она мне сказала, что эстетические переживания у нее затмевают духовные переживания. Ну эстетика, конечно, это не только наши чувства по поводу чего-то и не столько чувства, да. Но на самом деле и у святых отцов, например у Дионисия Ареопагита, и у философов русских — вспомним там те же произведения и Лосева, и других русских религиозных философов, да, и западной, кстати говоря, философии, которая обращается, скажем так, к святоотеческим творениям, — вот добро, любовь и красота — это не разное, это разные имена Божии. Об этом пишет Дионисий Ареопагит. Почему иногда сложно людям, вот таким как она, как я привела пример, обрести истину среди эстетических, как им кажется, эстетических поисков. На самом деле это не эстетические поиски, на самом деле это душевные, психологические и иные рефлексии по поводу истины и красоты, но еще не духовные переживания. Ну до конца не могу, конечно, вот сказать, потому что у каждого, конечно, наверное, свои какие-то препятствия, и не будем забывать, что еще и враг рода человеческого тоже человека хочет отвратить. Но вот когда читаешь, например, искусствоведов советской школы — ну что там только ни найдешь. И кто-то из таких уж совсем советских, чудных, скажем так, искусствоведов обнаруживает и классовую борьбу в каких-нибудь там произведениях, я не знаю, Покрова на Нерли или, допустим, домонгольского периода. И какие-то, так сказать, искусствоведы пишут о лирических таких восприятиях, лирическо-поэтических восприятиях духовной реальности. И вот когда мы читаем на самом деле подлинные такие поиски религиозных философов, то они в первую очередь обращаются к духовным и богословским смыслам. Для людей, которые привыкли уподоблять, например, театр, говорят, как храм — наверное, все слышали такое выражение «побывал сегодня в храме искусства». Хотя в русском языке для театра, честно сказать, есть простое слово «позорище». Но люди очень легко путают душевные переживания с духовными. Душевные переживания, они еще, так сказать, далеко от духовности. Человек может и слезы пролить, как у Лермонтова, пускай поплачет, ей ничего не значит. И вот человек посидел в театре, проникся какими-то эстетическими впечатлениями, вышел из театра — и жизнь наступает, со своими реальностями. А реальность — это борьба со страстями, своими прежде всего. И, конечно, Николай Васильевич Гоголь, он писал, конечно, размышления о литургии, письма друзьям. Но святитель Игнатий Брянчанинов на вопрошание своего одного духовного чада о творчестве Гоголя, он сказал: у него все очень перепутано и перемешано — его личные воззрения, духовное, душевное и ну психологическое, душевное. И вот почему людям сложно сделать шаг? Все мы знаем фразу: Платон мне друг, но истина дороже. Некоторые исследователи предполагают, что это на самом деле, в духе вот античных таких диалогов, Платон о самом же себе и сказал, это его как бы слова, что истина дороже. Вот что для человека дороже: его переживания, его мысли, его чувства, которые человек склонен делать идолом, он ими очень дорожит, или для него дороже истина? А для христианина истина — всем ясен этот ответ с первого века, что есть истина. На этот вопрос мы отвечаем, что истина есть не что, а Кто — Христос есть истина. И когда Спаситель говорит отвергнуться себя, взять крест и следовать за Ним, то в том числе отвернуться своих чувств, своих представлений, каких-то своих предпочтений, переживаний и только искать Христа. Это всегда подвиг, это всегда непросто, это всегда, может быть, даже и больно человеку, может быть. Поэтому как ответить, почему человек один делает шаг, другой не делает. Мы, наверное, меньше должны задаваться вопросом, почему так происходит, сколько больше молиться. Вот иногда людей слушаешь — их переживания о собственном выборе, о детях, еще о чем-то, — ты понимаешь, что ничего невозможно сказать и невозможно передать до конца свой опыт. Потому что и душа человека неповторима, индивидуальна, и этот опыт встречи с Богом, он тоже всегда индивидуален, неповторим. Вот отец Софроний (Сахаров), у него такие слова есть: я, говорит, я в своей жизни очень много страдал. Когда я людей встречал в своей жизни, таких же людей, которые так же страдают, как я, то я о них молился и утешал их. Если я видел, что люди страдают больше, чем я — я не дерзал их утешать, я только молился. И бывает, вот какой-то, может быть, вопрос у людей тоже, ну если человек спрашивает: вот как вы пришли к Богу, вот как вы в монастырь, допустим, пришли — ну что-то рассказываешь, чем-то делишься. Может быть, чем-то это поможет другому человеку, но шаг он должен сам всегда делать.

К. Мацан:

— Игумения София (Силина), настоятельница Воскресенского Новодевичьего монастыря, сегодня гость программы «Светлый вечер». И эту программу мы записываем в стенах Воскресенского Новодевичьего монастыря. Вы сейчас, отвечая на один из вопросов в своих интервью, произносите фразу, словосочетание «народ Божий». И однажды вас спросили, что Церковь может дать социуму, вы сказали, что «социум» — слово не для вас, вот для вас слово скорее «народ Божий». А в чем разница между социумом, пониманием людей как социума и как народа Божия?

Игумения София:

— Да, по-моему, это уже вопрос совсем такой, очевидный. Социум воспринимается в отношениях земных отношений, горизонтальных — ну там уже все дальше идет, уже какие-то политические отношения, экономические, социально-экономические. Народ Божий — это всегда восприятие людей в системе координат вертикали: Бог и народ Божий, да, тело Христово и глава Церкви Христос, Господь. Вот все понятно.

К. Мацан:

— И недавно общался с тремя монахами, ну все три человека в разных статусах, разного возраста, все три приняли монашество, кто-то из них епископ, кто-то вдовый священник и так далее. И вот двое из них вспоминали о дне пострига, о моменте пострига как о реальном переходе за какую-то важную черту, как очень экзистенциальные переживания, что, принося обеты, ты действительно какую-то дверь открываешь, а какую-то за собой закрываешь навсегда, это было очень сильное переживание. Третий говорит: нет, ну вот у мня такого не было, когда постригали, для меня более сильным духовно переживанием была священническая хиротония. А вот вы помните день своего пострига и духовные переживания того дня?

Игумения София:

— Ну да, конечно, очень хорошо помню, очень ярко.

К. Мацан:

— А что вы чувствовали?

Игумения София:

— Мы называем постриг вторым крещением. Многих крестят в детстве маленьком, поэтому пока там дети плачут, родители их утешают, батюшка что-то читает — не все слышат чтение апостольское на Крещении. А чтение на Крещение апостольское говорит о том, что в смерть Христову крестихомся. Но вот на постриге монашеском, там другой Апостол читается, но я воспринимала ощутимым образом это как смерть — вот реальное ощущение того, что ты приближаешься к границе, к этой смерти и жаждешь ее: желаю смертного сего телесе разрешитися и со Христом быти, как говорит апостол Павел. Это было ощутимое такое, явственное чувство, что это смерть, и я к ней стремлюсь, чтобы соединиться со Христом. Вот это было, пожалуй, такое ощущение, что как будто бы ты, ну я не знаю, к эшафоту какому-то движешься, в духовном смысле, и ты жаждешь этого. Другое дело, что со временем, может быть, наши чувства немножко там меняются, и какие-то вещи, они становятся уже что-то более актуальным, что-то менее актуальным. Но как бы, по идее, конечно, монашество, оно должно быть мученичеством за Христа, бескровным мученичеством каждый день. Не всегда получается так. Даже больше того скажу: редко так получается.

К. Мацан:

— У людей, которые смотрят на Церковь со стороны, часто есть такой стереотип, что в монастырь уходят от обиды, от жизненной проблемы. Ну про мальчиков говорят, что вот, девушка бросила, не полюбила, он назло, значит, всему миру ушел в монастырь. Это стереотип, но тем не менее он существует, и для многих людей уходящие в монастырь это такие чудаки, совершившие странный выбор. Вам такие примеры встречались среди монахинь, чтобы человек уходил в монастырь от проблемы, от обиды? И вообще кто сегодня те люди, что это за, не знаю, психотипы, если угодно, которые выбирают для себя монашеский путь?

Игумения София:

— Так вот в нашем монастыре, могу сказать, что ничего подобного вообще не было за всю вот историю, 25 лет возрождения нашего монастыря. Исторически были другие примеры — это примеры очень, по-моему, русские и очень православные. Я помню, один диакон мне в юности сказал: каждый русский должен умереть монахом. Вот такое.

К. Мацан:

— Радикально.

Игумения София:

— Радикально, да. Но если вспомнить, что наши все и великие князья, и многие бояре, дворяне, кто имел возможность хотя бы на смертном одре принять иноческий постриг, они к этому стремились. Вот наша матушка игумения, основательница монастыря, у нее это не была обида, это была такая вот судьба настоящей русской женщины. И, кстати, для XIX века она была не единична, очень характерна, когда мужья были убиты на войнах. Вот у нашей матушки игумении Феофании ее супруга убили в пределах современной Финляндии — это период еще до 1812 года, потом у нее умерла дочка. Ну вот она не была одна такая. У нас тоже известная основательница Бородинского монастыря, игумения Мария (Тучоква) — супруг был убит на батареях Бородинского поля во время Бородинского сражения, сын умер. И христианки делали правильный вывод, что Господь ведет к тому, чтобы молиться за всех, за усопших. Вот как наша матушка игумения Феофания, у нее всегда в синодике были записаны, конечно, убиенный боярин Симеон — это супруг ее был, который героем был войны, вот дочка ее умерла. Ну сейчас вот у нас, слава Богу, таких судеб вот нет, чтобы у кого-то убили супруга. Конечно, бывает, приходят люди, когда кто-то умер, допустим, супруг умер, да, там от болезни, например — такое тоже вот, конечно, есть. Но так чтобы от обиды, знаете... Ну замуж же никто, надеюсь, от обиды не выходит. Ну может, кто-то выходит, конечно, но что за основание, на песке построенное, для монашества будет. Да я думаю, что и в других монастырях, конечно. Знаете, стереотипов фантастических, в духе какого-нибудь там, знаете, Дидро «Монахиня» — знаете, у нас же, так сказать, людям специально и сознательно в советскую эпоху подсовывали вот эти все произведения французов, французские романы, и ничего общего не имевшие с русской действительностью. Поэтому у людей, может, такие и стереотипы, безумные какие-то. Конечно, это в жизни совсем не так.

К. Мацан:

— Ну стереотипы, мне кажется, рождаются из некоего ощущения такого усредненного современного человека, что отказаться от всего — от собственности, от супружеской жизни, от каких-то мирских радостей — это тяжело. И это зачем, зачем вот лишать себя нормальной жизни, скажут люди вот такие, которые эти стереотипы, быть может, сами того не зная, воспроизводят. А что вы об этом думаете?

Игумения София:

— Да я думаю, что сейчас эпоха, которая в первую очередь в семейный кодекс внесла все, связанное с себялюбием и самолюбием человека, она то же самое вносит и в семейную жизнь. Что самые первые внесены были поправки в семейный кодекс? Ну в СССР — это было право развода беспричинного, так называемые гражданские браки и так далее — это все с 18-го года шла цепочка. А в 90-е годы мы в первую очередь внесли верх совершенства, так сказать, про регулирование любви — так называемый брачный договор: то есть люди, которые вступают в брак, они думают не о том, что они на всю жизнь связывают свою судьбу, жизнь, свое счастье с другим человеком, а они в первую очередь, вступая в брак, думают, как они будут делить имущество после того, как они разведутся. Ну конечно, на этом фоне объяснить, что такое монашество, что это вот, так сказать, самоотречение, больше или меньше, но тоже самоотречение, как в браке — ну конечно, попробуй, объясни людям.

К. Мацан:

— Здесь нужно для слушателей, видимо, пояснить, что матушка София по образованию юрист. Сейчас в вас юрист заговорил.

Игумения София:

— Ну это уже, так сказать, не юрист, а когда просто мы, вот недавно пришлось тоже выступать на тему традиционных ценностей. Конечно, кошмарная ситуация. На словах, так сказать, мы имеем вид благочестия, силы же такового отрекшиеся. И об этом не надо забывать, что и 70 лет было это отречение от Бога, как бы мы ни превозносили там сейчас, на каком-то психологическом уровне. Советский Союз, ложь безбожия, лежавшая в основе, она разрушала изнутри даже то лучшее, что могли бы сделать люди, мог народ сделать. Ну а уже с 90-го года все что хотите. Вот вам традиционные ценности — и брачный договор, и суррогатное материнство, и смена пола, такое же, так сказать, как на западе, только по справке. Там хоть еще какое-то решение суда, имитация или еще что-то, у нас просто справку можно медицинскую взять: сменил пол и все, давай. Так что это вот, видите, так немножко под впечатлением, так сказать, когда задумываешься всерьез, где эти традиционные ценности и где современное русское общество, российское общество, очень непросто.

К. Мацан:

— А вы очень важную тему поднимаете. Ведь действительно сегодня стало очень таким часто произносимым заявлением, что нужно возрождать традиционные ценности. Но само по себе это выражение стало таким широким и заезженным, что смыслы его затерлись. И вот остался такой лозунг — традиционные ценности, но, как вы отмечаете, за ним не всегда есть содержание конкретное. А вот в чем для вас подлинные традиционные ценности, что бы значило по-настоящему на практике, с вашей точки зрения, заниматься их защитой, возрождением?

Игумения София:

— На самом деле наша Церковь, когда только появилась минимальная возможность говорить о ее влиянии на процессы современные в обществе, она встала на, скажем так, не на позицию равнодушного созерцателя, а на позицию того, кто будет говорить как пророк народу, слушает ли он пророка и Церковь или не слушает. Вот Основы социальной концепции Русской Православной Церкви содержат позицию по ряду важнейших вопросов, где как раз отражена возможность практической реализации традиционных ценностей. А традиционные ценности — это, естественно, религиозные ценности. Вот онтологические основа ценностных ориентиров, она необходима для того, чтобы это все не превратилось просто на уровень вот, так сказать, разговоров каких-то таких. Поэтому очень много Церковь и делала, и делает очень много в этом направлении. Надо вспомнить, что Святейший Патриарх, при любой возможности он говорит о путях реализации этих традиционных ценностей — на выступлениях в Совете Федераций, на Рождественских чтениях, на парламентских различных формах и трибунах, он непрестанно говорит. И мне кажется, что все-таки в этом смысле это не глас вопиющего в пустыни. Очень трудно, мы видим, как даются самые простые шаги, но все-таки, мне кажется, что мы куда-то, какая-то, хотя бы минимальная, но положительная динамика наметилась. Лучше, чем ничего. Ну конечно, если сравнить громкость, так сказать, трубадуров в СМИ о традиционных ценностях и реальные шаги, ну как-то немножко ощущается уж очень большая бездна между. Иногда кажется, что между, так сказать, бедным Лазарем и нечестивым богатеем на том свете, по-моему, была меньше, так сказать, пропасть, как в евангельской притче, нежели чем между декларируемыми ценностями и реально практическим их воплощением.

К. Мацан:

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Игумения София (Силина), настоятельница Воскресенского Новодевичьего монастыря в Петербурге, где мы и записываем эту программу. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.

К. Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы сегодня беседуем с игуменией Софией (Силина), настоятельницей Воскресенского Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге, где мы сейчас и находимся, и в стенах которого этот разговор записываем. Ну вот хочу вас о самом монастыре спросить. Вы в нем с самого начала его возрождения, если не ошибаюсь, с 92-го года.

Игумения София:

— Чуточку позже, с 96-го, с конца 96-го. А в 97-м году монастырь был официально открыт Синодом.

К. Мацан:

— Но вот тогда, насколько я могу судить, после советских лет он был в состоянии плачевном. Читал на сайте у вас, что в ныне красивейшем Казанском соборе стояли станки, потому что он был отдан ВНИИ электромашиностроения, и эти станки, которые все время вибрировали и двигались, очень повредили само здание. Ну вот вам и общине предстояла большая работа. Сегодня монастырь восстановленный и красивейший, в нем огромное количество социальных проектов, о чем мы поговорим. А вот вам в духовном смысле, духовном плане, как монахине, когда было проще быть монахиней и жить по-монашески: вот тогда, когда было мало всего, какая-то разруха, необходим был постоянный подвиг или сейчас, когда в чем-то, в бытовом смысле, жизнь уже более-менее устроена?

Игумения София:

— Ну я бы не сказала, что вот тоже такая прямо какая-то дилемма, когда там было лучше, тогда или сейчас. И возрасту каждому свое дается, и, скажем так, и здоровье тоже у человека каждый раз что-то свое дается. Ну конечно, так могу сказать, что по молодости, конечно, полегче было там, знаете, без воды сидеть, без тепла. Там раз в месяц имели возможность поехать на квартиру к моим родственникам там помыться, душ принять, потому что здесь просто негде было ни помыться, ни душ принять. Ну сейчас другое что-то. Подвиг, он же не только в том, чтобы там воду носить в ведерке с соседней там бензоколонки, например. Поэтому так вот, знаете, и тогда, честно сказать, не замечалось. То есть в каком-то маленьком отрывке времени кажутся какие-то вещи, просто ярче на них, может быть, реагируешь, в том числе, кстати, и в силу возраста. Понятно, что с возрастом мы на какие-то вещи спокойнее смотрим, да, там немножко: ну вот отключился там свет, вода там отключилась. Но, с другой стороны, конечно, ты знаешь, что ее хоть включат. А в то время, конечно, непонятно: ее нет, и она будет или не будет. Вот отопление, вот такие всякие яркие впечатления: 21 ноября 97-го года, Архангела Михаила, на улице уже минус 12, а у нас нет отопления — «Нииэлектромаш», от которого мы полностью зависели в плане инженерный сетей, не включает принципиально, решили нас выморозить.

К. Мацан:

— Почему?

Игумения София:

— Ну потому, что понимали, что если монастырь возродится, то как бы им придется куда-то переезжать, уезжать. Поэтому задача была простая: давайте их морозить, они сами уедут отсюда. Ну вот на Архангела Михаила звоню главному инженеру института, Геннадий Михайлович, как сейчас помню: Геннадий Михайлович, вот как вы думаете, сегодня ваш папа радуется на том свете, что в день его ангела, Архангела Михаила, что вы морозите монахинь, бабушек в богадельне, детей в воскресной школе? Вы их морозите. Вот он радуется, что вы нас так сегодня? Ну вот проходит несколько часов, и я помню: буль-буль — в батареях забурчала теплая вода, и к вечеру уже было тепло.

К. Мацан:

— Потрясающе.

Игумения София:

— Вот такое тоже было, да.

К. Мацан:

— А еще какие-нибудь впечатления есть о тех временах?

Игумения София:

— Да море всяких воспоминаний, интересных и смешных каких-то.

К. Мацан:

— А расскажите смешные.

Игумения София:

— Смешные... Ну например, такая, она по-своему смешная история. Значит, мы какой-то тоже видеосюжет решили сделать — только монастыри начинают открываться, все-таки старейшая обитель. И некий новостной канал приходит, говорит: а можно какой-нибудь сюжет снять вот о монастыре, вот как вы там восстанавливаете или еще что-то? Ну и понятно, что СМИ, они всегда какими-то ограничены такими, значит, временным рамками — ну допустим, час съемки там, два, сколько, максимум. А что-нибудь покажите, что вы делаете? Ну я не могу под заказ там, например, начать ремонт сейчас. Хотя мы своими силами много что ремонтировали — и красили сестры, и шпаклевали своими силами, двери красили. Я помню, какой-то мы фен купили там, отдирали краску старую от окон, там красили. Думаю: ну что-то изобразить, как мы восстанавливаем. Мы, значит, взяли ведерко с водой, сестра взяла валик такой для маляра, и решили записать сюжет, что мы сами восстанавливаем храм. И вот она, значит, по колонне, которая уже там стоит такая, ну выкрашенная еще этим институтом машиностроения в свое время, она берет, как бы опускает в ведерко этот валик и катает по этой колонне, изображая, что как бы красим. Ну на следующий день приходят органы охраны памятников: вы ведете без разрешения реставрационные ремонтные работы, вам штраф. Ну пришлось объяснить, что это была такая имитация. Другая там какая-то смешная история была, что, значит, идет богослужение. А у нас вместо окон — мы тогда успели уже выбить кирпичную такую кладку, которой они заложили в свое время эти красивые такие арочные окна Казанского храма, и вставили полиэтилен. А полиэтилен, он же такую ветровую нагрузку, парусность у него большая. И вот я стою, мы стоим на клиросе, а там еще и леса такие подходили как раз вот к этим окнам выбитым. И я смотрю, что все, ветер уже все выбивает в алтаре вот эту такую полиэтиленовую конструкцию, и она должна упасть на престол. И я не успела никому ничего сказать, и я побежала по галерее второго яруса, перепрыгнула на леса, и встала, как кариатида, и держу вот эту вот, а высота у этой конструкции, наверное, ну метра четыре-пять была. И я стою, в надежде, что кто-то увидит наконец. А у нас сестры в это время самозабвенно поют на клиросе и ничего не смотрят. А батюшка, естественно, он внизу стоит, и он тоже не смотрит. И вот я так стою и стою, и думаю: когда же меня кто-нибудь хоть снимет отсюда? Ну потом, через какое-то время прихожане увидели, что я там стою, кариатида, держит эту полиэтиленовую конструкцию. Ну ладно, меня там сняли, еще что-то. Вот ну много каких-то таких моментов было, интересных по-своему.

К. Мацан:

— А вот вы упомянули сейчас те времена и сказали, что к вашим родственникам была возможность поехать помыться разве что. А как вообще родственники, близкие отреагировали на ваше решение уйти в монастырь?

Игумения София:

— Плохо очень, отрицательно. Вы знаете, за редким исключением, просто бывают очень благочестивые родители, благочестивые семьи, которые радуются, что кто-то из детей пошел в монастырь. Еще реже эти родители, которые даже как бы сами детей подвигают. А большинство родственников, они, конечно, люди все, даже и церковные, все равно переживают, все равно как-то это такой необычный путь. Поэтому мои тоже были такие сродники.

К. Мацан:

— Ну а со временем приняли?

Игумения София:

— Да, со временем приняли, я думаю, что во всех смыслах приняли, оценили. Вот у меня бабушка моя, она тоже монашество приняла в нашем монастыре, и это был ее совершенно сознательный выбор такой, духовный.

К. Мацан:

— А если сегодня вот к вам приходит, не знаю, ну девушка, говорит, что вот хочу в монастырь, но родители против. С одной стороны, воля родителей, да, и ссориться с ними не нужно, и послушание есть. А с другой стороны, есть желание в монастырь, к Богу. Вот вы что советуете? Все-таки что в этом смысле преобладает, должно преобладать, стремление в монастырь или послушание родителям?

Игумения София:

— Ну во-первых, есть канонические правила, и они устанавливают наказание церковное для родителей, которые препятствуют монашеству детей. Это еще в византийский период сложилось, когда очень много людей хотели идти в монастыри, и наверняка тоже не все далеко родители были в восторге от этого. И прямо вот канонические нормы, там епитимьи давались для родителей, которые препятствуют детям в духовном выборе. Потом, конечно, мы помним слова апостола Павла: когда я приступил работать Богу, я не стал советоваться плотью и кровью. Сродники по плоти, конечно, это как раз плоть и кровь, с которыми мы должны понимать, как действовать. Ну есть какие-то, понимаете, вот духовные моменты, и у нас дело не как в таковом в благословении родительском. Слава Богу, если родители благословляют, но и отсутствие родительского благословения совсем не препятствие к монашеству. Но вопрос еще и в том, как человек сам-то, вот с каким он чувством может такое принять решение. Вот такая подвижница XIX века, преподобная Арсения Усть-Медведицкая, она очень переживала за отца. Она была, по-моему, мне кажется, единственной даже дочерью отца, и он ее очень любил. И она решила в монастырь пойти. И она молилась так, что пусть жертва родительская, которая больше, чем моя жертва, она будет оправдана моим подвигом. Поэтому мало прийти в монастырь, мало отвергнуться, так сказать, уз какого-то там в том числе родства по плоти. Важно сделать так, чтобы эта жертва родителей, она была оправдана ну хоть каким-то там, ну подвигом — высоко сказать, ну хотя бы каким-то деланием, да.

К. Мацан:

— Игумения София (Силина), настоятельница Воскресенского Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге, где мы и записываем эту программу, сегодня с вами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот заговорили мы о жизни в миру, о том, как сохранять чистоту сердца в миру. И вы нередко в своих интервью, выступлениях упоминаете такую мысль, что вот нужно на своем месте быть христианином и хранить чистую совесть. Вот цитируете Николая Сербского, что если ты врач — будь врачом-христианином, там учитель — будь вот учителем-христианином. И неслучайно в такого рода примерах мы, как правило, упоминаем очень благородные профессии — помогающие, например, или связанные с ответственностью большой перед людьми: священника — ну это не профессия, но врач, учитель, военный даже журналист или кто-то, кто имеет отношение к какой-то такой вот работе с моральным выбором, с ценностями. И тогда — да, тогда вот звучит призыв Церкви, и вашими устами: на своем месте не делай ничего, что бы противоречило христианской совести. Но ведь есть ряд профессий, которые, мы не говорим сейчас, какие-то вредоносные там, да, а просто вот нейтральные и даже такие, не помогающие, а где-то связанные, ну не знаю, с какими-то вещами вовсе не там возвышенными. Не знаю — фотомодель, модельер, там я не знаю, актер, там человек, не знаю, бармен. Вроде вреда не приносит, но и какого-то служения в этом такого для другого человека вроде бы нет. Вот такому человеку, с такой профессией, вы тоже готовы сказать: просто будь на своем месте христианином с чистой совестью. Или все-таки вот есть профессии, которых лучше было бы избегать, чтобы быть христианином, как вам кажется?

Игумения София:

— Я думаю, что есть профессии, где христианину лучше избегать это, действительно. Потому что, знаете, вот святая Федора, супруга святого Юстиниана, она канонизирована не за то, что она в цирке плясала и со свойственными ей талантами, так сказать, устраивала для циничных заказчиков и любителей молодой красоты шоу в то время, когда они жили. И по-моему, святая Феодора, она была такой самый большой борец потом за чистоту, даже, как ни странно звучит, за права женщин. Просто тогда женщина, мягко сказать, не совсем человек там в обществе была, их использовали и так далее. Вот святая Феодора, она была инициатором множества вот этих вот новелл, которые вносил Юстиниан в законодательство, как раз вот защищающего там женщин и так далее. Потому что она прекрасно понимала, что это ненормально. И, конечно, когда вот называете какие-то там профессии — ну я не хочу сказать, что совсем невозможно сохранить себя в чистоте, но мы же прекрасно понимаем, что есть обстоятельства, предрасполагающие человека ко греху, и обстоятельства, и профессии или какие-то места, которые, напротив, будут человека подвигать к добродетели. И надо ли христианину испытывать, так сказать, и искушать Господа Бога твоего и прыгать, и вверзиться с вот этой вот горы куда-то там, так сказать, в просторы мира или сообществ, в которых априори царит разврат. Ну понятно, сейчас есть уже такие бизнесы, где даже уже сложно что-то сказать. Вот у меня близкие люди, вот у них, например, парфюмерный бизнес был. Ну что сказать?

К. Мацан:

— И казалось бы, не вредная вещь.

Игумения София:

— Ну как, не вредная вещь. Если это, как мы говорим, лечебная какая-то косметика — там шампунь, крем — мы все этим, понятно, мылом пользуемся. А если это вот то, о чем пишет Иоанн Златоуст, да, так сказать, плетение волос и, так сказать, всякие там раскраски и так далее — ну как же не греховное? Ну конечно, греховное, и делается оно для того, чтобы возбуждать страсти в другом человеке. А отнюдь не для того, чтобы там как-то только лечиться или какие-то прикрыть там, так сказать, какие-то там изъяны, ну в силу там болезни, возраста. Конечно, цель другая у всего этого. И я им что советовала: ну как-то хоть минимизируйте вред что ли. Вот они рекламу там тоже, пока они как-то влияли эти процессы, реклама была такая, которую размещают страны со строгими мусульманскими требованиями законодательства. Это у них даже компаньоны подшучивали: у вас, говорят, для вашей компании реклама такая, как в Арабских Эмиратах — там одни глаза видны и все. Я говорю: ну вот очень хорошо. Ну или, например, там есть какие-то вещи, например, все знают, самые большие продажи — это праздники и выходные. Вот 7 января, Рождество Христово. Вот они, прекрасно понимая, что другие компании торгуют, сеть торговая парфюмерная, она торгует 7 января, я им говорю: ну Господь вам восполнит то, что вы ради Бога как бы соблюдете этот день такой Рождественский, в другом пошлет. А те, которые торгуют, пусть будет на их совести. Ну это, понятно, такие полумеры, но хоть что-то делайте, да. Когда воины пришли там к Иоанну Предтече — понятно, что война — это последствия греха и грехопадения человека. Ну он не ставит им каких-то уж совсем высоких задач, какой-то минимум говорит.

К. Мацан:

— Ну вот не чтобы с вами полемизировать, а просто чтобы другой аспект еще предложить, над ним поразмышлять. Вы помните наверняка, эта знаменитая история про «жонглера Богоматери» — ее в разных редакциях пересказывают. Когда в монастырь пришел человек и вот хотел стать монахом, а он до этого был циркачом, жонглером. И в какой-то момент его застукали, как он стоял перед иконой Богородицы и то ли на голове, то ли жонглировал, и ему сказали: что же ты делаешь? На что он ответил, что это единственное, что я умею и я это приношу Божией Матери как свой дар, я больше ничего не могу Ей принести. И вот в одной из редакций, из преданий даже говорится, что Богородица сошла с иконы и утерла его пот, и как бы приняла его дар. Вот а что вы об этом думаете? Вот такая есть в предании, ну скорее в западном, такая легенда, но она чем-то может быть для нас поучительна?

Игумения София:

— Святой Силуан Афонский, когда говорит о том, что такое монашество, он говорит: да, говорит, хорошо творить дела милостыни, хорошо помогать, хорошо накормить, но знайте, это очень далеко отстоит от монашества. Поэтому, конечно, можно и жонглировать — ну если уж совсем человек, наверное, ничего не умеет. Но знайте, что это очень далеко от христианства и уж тем более от монашества.

К. Мацан:

— Ну вот к вопросу о том, что ближе намного к монашеству и к христианству. У вашего монастыря большое количество социальных проектов — есть богадельня, есть приют, есть медицинский центр. И сегодня, слава Богу, уже не вызывает вопросов и удивления, что у Церкви большие социальные проекты, и очень часто это самые профессиональные проекты, не знаю, в области, в регионе, в городе, именно которые Церковь организует, потому что все делается качественно. Но не секрет, что тот, кто помогает, очень много для себя в духовном смысле приобретает от этой помощи. А вот были ли у вас какие-то личные духовные открытия, какой-то важный опыт, вот именно связанный с участием или запуском таких проектов, с общением с людьми, которым вы помогаете? Может быть, тоже какую-то историю расскажете.

Игумения София:

— Ну во-первых, конечно, я могу сказать, что мы ничего не брали как бы самовольно. Потому что святой Исаак Сирин говорит, что подвиг или добродетель, выше меры взятая человеком — это все равно что ехидну за пазуху вы положите. И конечно, надо понимать, что жизнь Церкви существенно изменилась за 25 лет, но следует учесть, что разница между Петербургом и Москвой в плане там помощи, в том числе там материальной и организационной, государственной, это день и ночь. Ну за всю Россию не знаю, но по Москве и Петербургу я могу сказать однозначно. И конечно, я бы в жизни не взялась, потому что вот за все эти годы у нас на самом деле только для одного начинания есть более или менее какой-то стабильный источник финансирования. А все остальное мы в прямом смысле содержим между вот вечерней молитвой и пошлет ли Господь завтра средства все это просодержать. То есть вот за 25 лет в ряде направлений ничего не изменилось — это вопрос выживания, а не вопрос роскоши и как еще что-то развить. Но, повторюсь, мы все это взяли не как самовольный подвиг: вот давайте что-то еще такое сделаем. Это было дано Богом. Как у нас богадельня образовалась? Мы искали батюшку, батюшек нам не хватало, кто будет у нас служить. И я очень хотела пригласить одного батюшку, отца Евгения — очень хороший священник, многодетный, сам врач по образованию, сейчас он в одной из больниц города несет служение. И мы очень хотели его пригласить, но на прежнем месте служения он окормлял богадельню из бабушек. И Владыка, митрополит, покойный митрополит Владимир, мне говорит: я направлю вам этого батюшку, но вы возьмете его с приданым. Я говорю: Владыка, с каким? У него приданое — десять бабушек. Ну куда денешься? И батюшка к нам приехал с этими вот бабушками. Огромный опыт, интереснейший, и огромное благословение Божие было духовное через этих бабушек. Во-первых, там были бабушки очень необычные. Например, одна старица была прозорливая. Она была очень высокой духовной жизни, молитвенница, Александра Степановна Петрова. Она похоронена на нашем кладбище. И знаете, вот есть такие как бы открытые старицы, к которым все идут, а она была такой сокровенный человек. И еще и после смерти ее открылось, как она многих людей спасала молитвой своей, утешала. Она умерла вот очень в престарелом возрасте, практически, наверное, в 90 или за 90 лет. А она ездила и к старцам Серафиму (Мажуге) — ну Зиновий (Мажуга), он, по-моему, в схиме был, к отцу Серафиму (Романцову) на Кавказ. Очень многих людей привела вместе со своей сестрой к вере православной, спасла от смерти людей, которые один там человек самоубийством хотел закончить, а потом стал иеромонахом, игуменом. Вот это ее такие труды. Мы с ней общались, мне было там, не знаю, 23-23, Александре Степановне там было 90. И я, наверное, более духовно близкого и родного человека, который, вот сидишь рядом, ты понимаешь, что ты ей можешь рассказать, хотя она очень необычные могла выдавать такие, знаете, фразы какие-то или даже прозвища такие.

К. Мацан:

— Например.

Игумения София:

— Ну у меня был с бабушками, значит, какой-то там конфликт. Они притащили скарб с собой, в скарбе были всякие клопы какие-то, старушечьи такие. Потом бабушки были все лежачие, а вещи они тащили обозами и возами, и такое впечатление, что собирались просто переселяться в землю обетованную со всем этим своим скарбом. Я говорю: давайте все выбрасывайте, этих клопов тут надо травить. Бабушки бунтовать. Я их так немножко присмирила. Она говорит: у, прокурор пришла! — на меня. Потом у нас был один наш сотрудник, очень хороший человек, но действительно советский человек. И он все время как-то как раз вот говорил: вот я обязательно причащусь, исповедуюсь, но вот надо мне то батюшку особенного, то еще что-то. И он такой пришел, она на него посмотрела, говорит: советский отрок. Ну ему было уже там 60, но она точно прозрела, что духовно он отрок и, к сожалению, советский отрок. Вот такие прозвища интересные давала. И вот мы с этим бабушками интересными общались. Ну и был такой интересной случай. Одна монахиня старенькая, у нас жила она тоже в богадельне, и я вдруг захожу, смотрю — она кашляет. Я не врач по образованию, но, думаю, что-то вот мне кашель не нравится. Я говорю: а давно ее причащали? Да вот там, на той неделе. Я говорю: давайте, позовите батюшку, давайте ее причастим. Причастили — и она умерла в этот день, то есть вот причастившись Святых Таин. И очень много таких моментов и духовных было каких-то, и связанных, конечно, и со смертью, и с уходом за этими бабушками. В общем, у нас до сих пор эта богадельня существует, существует она исключительно за счет вот кружек, которые у нас стоят в храме, никаких благотворителей особых у нас нет. Но для меня очень важно, что вот эти бабушки, они все находятся у нас, они и, во-первых, удивительно живут подолгу. Вот у меня одна лежачая бабушка была, она у нас пролежала 25 лет в монастыре, лежачая. Ни одного пролежня не было на теле — это уход такой, сестрички там у нас ухаживают, сестры-сиделки, мирянки. И причащаем, практически все вот уходили, отходили, причастившись. Конечно, там у нас живут и наши сестры-монахини, тоже больные, там старенькие. У нас они пережили, уже два раза переболели ковидом, по милости Божией, и ничего, слава Богу. Вот одна сестричка у меня уже старенькая, схимонахиня, она лежала, у нее на фоне, может быть, ковида произошел инсульт. И я сказала обязательно ее причащать каждый день. Ну и как-то так сначала мои сестры и батюшка не сказали, что не смогли ее причастить. Я говорю: почему вы сразу-то не сказали? Да вот, как-то так, значит. Давайте, пойдемте причащать. Говорю: оденьте на нее схиму. А я знала со слов одной матушки игумении, та же самое была история, когда у них не могли причастить одну сестру, и когда на нее одели схиму, она причастилась. Я говорю: давайте, одевайте на нее схиму. А эта вот схимонахиня Людмила, она лежала в таком уже полузабытьи, в полусознательном, в полубессознательном состоянии, закрыв глаза, и действительно даже пить не могла. И когда мы на нее одели схиму: мать Людмила, мы, давайте, будем причащаться сейчас. Батюшка начинает читать, мы там спели Символ веры, «Отче наш» спели, он читает молитву, я говорю: мать Людмила, рот открываем. Она открыла рот, причастилась. После этого она открыла глаза и улыбнулась. Я говорю: мать Людмила, ну, говорю, вы прямо параолимпийская команда, скоро будем в забег духовный отправляться, — как апостол Павел сравнивает христианина, так сказать, со спортсменом, с атлетом на ристалище. Лежит, улыбается и говорит: спасибо. То есть она даже сумела сказать. И вот в остальные дни ну так на нее там схиму возлагали, и так до кончины она причащалась. Вот такая милость Божия, что напутствована Святыми Таинами. Это вот касательно богадельни. Ну живем, мы это все содержим так, за свои скудные средства. Что касается у нас приюта для мам с детьми — та же самая история. Был детский дом, который мы духовно окормляли, поддерживали, в нашем районе. Потом, так сказать, так называемая оптимизация произошла, и сократили, слили детские дома — дети фактически потеряли второй раз тот дом, который стал для них домом. Мы не могли их оставить, и некоторые уже они еще с такими проблемами психологическими — это был коррекционный дом, и они состояли на учете в психоневрологических интернатах практически все. И нам было жалко, просто понимали, что многие могут просто погибнуть. И стали вот поддерживать — ремонтируя что-то, какие-то келейки дали, какие комнатки, — все было ну уж совсем там скромненько у нас. Но для людей это был кров. И даже сейчас одна из мам, которых мы тогда поддержали — и это было очень давно, уже даже не вспомню, сколько лет назад, да, тоже вот проблемы, аборты делать — не делать, и мы поддерживали, чтобы у них было хоть какое-то питание, и хоть какие-то условия жизни. Сейчас она сама уже тоже трудится, помогает этому приюту, сама как социальный работник даже работает — очень так человек встал на ноги. Мы очень радуемся, что люди не просто как-то ну вот пережили и пережили. Ну не все, конечно, так могут развиться, но вот у нее получилось. А так вот очень много детей была спасена жизнь, когда к нам направляли и беременных, и в тяжелейших обстоятельствах. А сейчас у нас вот этот приют, он тоже не имеет никакого финансирования. Мы вместе этот проект у нас как бы вместе с фондом, но этот фонд — просто частные пожертвования, что вот найдут люди. Был грант какой-то, получали, слава Богу. Раз — в этому году гранта не дали. Ну конечно, не будем отчаиваться, но непросто все это содержать. У нас до тридцати с лишним человек мам с детьми в этом приюте живет. Ну много разных проблем там.

К. Мацан:

— У меня тогда последний к вам вопрос. Я уже упоминал вначале, что с 1 июня Радио ВЕРА вещает в FM-диапазоне в районе Санкт-Петербурга, на частоте 92,9 FM, и для нас для всех это очень радостное событие. Могу ли я вас попросить как-то слушателям Радио ВЕРА в Санкт-Петербурге обратиться, что-то сказать?

Игумения София:

— Если кому-то нужна помощь, приходите в наш монастырь. Мы будем думать, как кому чем помочь.

К. Мацан:

— Спасибо огромное. Игумения София (Силина), настоятельница Воскресенского Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге, была сегодня гостем программы «Светлый вечер». Программы необычной, которую мы, напомню, записывали не в студии в Москве, а здесь, в Санкт-Петербурге, в северной столице, в стенах Новодевичьего монастыря. У микрофона был Константин Мацан. Спасибо. До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Путь к священству». Протоиерей Алексей Митюшин
• «Поэзия и поэтические переводы». Олег Скляров, Владимир Макаров
• «Святость». Священник Александр Сатомский