«Мать Мария Скобцова: путь к святости». Наталья Ликвинцева

У нас в гостях была кандидат философских наук, ведущий научных сотрудник Дома Русского Зарубежья имени Александра Солженицына Наталья Ликвинцева.

Мы говорили о личности, жизни и подвигах святой Марии Парижской, известной также как мать Мария Скобцова: каким был её путь к святости?

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан

— Светлый вечер на радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. А в гостях у нас сегодня гость долгожданный — я ждал этой встречи и уже много лет собирался позвать, — Наталья Ликвинцева, кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник Дома русского зарубежья имени А. И. Солженицына. Добрый вечер.

Н. Ликвинцева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Мы с вами не раз пересекались на конференциях и в Доме русского зарубежья, и онлайн, и вот наконец-то вот как-то я сподобился вас позвать в студию, и очень радостно, что вы пришли. Спасибо большое. И к тому же тема ваша абсолютно достойна того, чтобы о ней и не раз, и не два на радио ВЕРА говорить. Хотел бы с вами сегодня поговорить о святой Марии Парижской, наверное, более известной, на слуху для кого-то как мать Мария (Скобцова). Вы специалист по этой теме, и множество публикаций у нас по этой теме есть, и вы занимаетесь и наследием, и исследованиями жизни и творчества. Вышла книга недавно, которая называется «Таинство ближнего», с текстами матери Марии, где вы редактор и составитель, автор предисловия, поэтому вот с кем как не с вами об этом поговорить. Ну и я бы начал вот с чего. Неслучайно я сначала вот назвал ее Мария Парижская, канонизированная в Константинопольской Церкви. У каждого святого, мне так кажется, есть какая-то своя черта, вот та часть его лика, которым он к миру обращен и светит, может быть, такая главная, по которой мы его опознаем. Вот если бы вам нужно было о матери Марии что-то главное сказать человеку, который слышал что-то, но не знает ее биографии, творчества, служения, о чем бы вы сказали в первую очередь?

Н. Ликвинцева

— Наверное о том, что в ней кипела жизнь.

К. Мацан

— Так.

Н. Ликвинцева

— Если обозначить одним двумя словами, то это живая жизнь. Однажды свидетельствовала, я сама присутствовала во время конференции в Париже, одна женщина рассказывала, действительно такой был свидетельский рассказ — не о своем опыте, о опыте своей матери, которая была вместе с матерью Марией в лагере Равенсбрюк. Она не знала ее близко, но она говорит, что она старалась на перекличках встать поближе к ней, хоть как-то погреться в лучах, потому что от нее исходило, вот как от печки тепло, вот эта вот жизнь. Потом ее перевели из Равенсбрюка в другой лагерь, она выжила, и много-много лет спустя она увидела книгу отца Сергия Гаккеля с обложкой, с фотографией матери Марии, узнала, что та погибла. И просто ее сотрясали рыдания, она не могла поверить. Она не могла поверить именно потому, что ей казалось, что вот именно она погибнуть не может, в ней столько жизни. Оливье Клеман, французский богослов, тоже написавший о матери Марии ряд статей, считал ее главной особенностью то, что она создавала места для жизни.

К. Мацан

— Интересно.

Н. Ликвинцева

— Этим был вот ее дом на улице Лурмель, да, такой приют, где можно приобщиться к живой жизни для всех желающих русских несчастных эмигрантов. И такие же места она создавала в месте вроде бы абсолютно противоположном жизни, каким был, да, нацистский концлагерь последние ее месяцы и дни ее жизни. Жизни, которой она делились буквально с каждым встреченным ею человеком.

К. Мацан

— А вот вы в предисловии к книге, которую я упомянул, пишете, что она по преданию вот погибла так, что пошла в газовую камеру за кого-то. Вот это по преданию — то есть этого мы не знаем точно, это просто передается как-то из уст в уста?

Н. Ликвинцева

— Тоже такой хороший вопрос. Наверное, как о всех таких людях, погибших в местах массовой смерти, мы не можем ничего сказать точно о последних самых днях, минутах жизни этого человека. Как мы гадаем о том, как погиб Осип Мандельштам в лагере, точно так же с матерью Марией. Мы знаем, что в списках тех, кто был отправлен в газовую камеру, она числится 31 марта 1945 года, но дальше как бы легенда и свидетельства расходятся. Есть свидетельство, которое получил, например, в письме митрополит Антоний Сурожский — о том, что она пошла, тут два варианта есть — или она пошла, чтобы помочь другой женщине умирать, или заступила место другой женщины, чтобы вместо нее пойти в газовую камеру. Есть свидетельство, что просто она уже не могла стоять, и была отправлена со всеми немощными, не дожив буквально вот пары дней до освобождения лагеря. И сам факт вот, что эти свидетельства даже расходятся, о ней это много что говорит, о вот этой гибели со многими и за многих. Она настолько во всей своей жизни отдала свою жизнь ближнему, Богу, вот в этой самоотдаче отдавания себя эта ее смерть в массовой вот в этой пучине и даже неизведанности массовых смертей, весьма характерная для XX века, мне кажется тоже весьма показательной для ее судьбы и для ее святости.

К. Мацан

— Вот личность очень многогранная, и биография такая многогранная. Может быть, вы чуть-чуть так, в общих чертах ее биографию напомните тем, кто не знает или тем, кто знает очень в общем. Потому что юность богемная, знакомство с Блоком — ну она поэтом была, писала, и «Цех поэтов» — Гумилев, Ахматова, вот этот вот серебряный век. Потом эмиграция, Париж, и вот там уже монашество, там это ее вот, то что вы упомянули, дом на улице Лурмель, где собирались тоже философы зарубежные, где оказывалась помощь бездомным, где она, собственно, помогала евреям во время нацистской оккупации Франции. Вот какие главные вехи вы бы выделили на таком ее пути, которые, скажем так, которые формировали будущую святую Марию?

Н. Ликвинцева

— Ну жизнь ее действительно похожа на такой приключенческий роман с крутыми поворотами сюжета. Родилась она в дворянской семье, провела детство на берегу Черного моря, в Анапе, где у семьи был прекрасный дом. Первое событие, потрясшее, наверное, ее в детстве, это была преждевременная смерть ее отца. После чего тогда Елизавета Пиленко теряет веру.

К. Мацан

— Пиленко — это ее фамилия девичья.

Н. Ликвинцева

— Да, ее фамилия девичья. Семья — у нее был брат еще старший, мама, Софья Борисовна Пиленко, которая пережила ее и собирала ее архив. Семья переезжает в Петербург, она поступает в одну из лучших петербургских гимназий, Таганцевскую. Но после смерти отца вот именно это ощущение потери смысла в жизни. Она пишет декадентские стихи, бродит по улицам Петербурга, и в ее воспоминаниях это все отражено как общая бессмыслица, рыжий туман и поиск смысла жизни. Этот смысл ей помогает найти встреча с Александром Блоком. На одном из поэтических вечеров, куда, чтобы спасти от депрессии, ее приглашает ее двоюродная сестра, она видит лицо совершенно необыкновенного человека — как будто со средневекового надгробья, который читает стихи, которые пронзают ее насквозь. У нее такое ощущение, что вот именно он знает ту разгадку тайны, которую она ищет. Она узнает его адрес, приходит к нему домой, и так происходит встреча, которая переворачивает ее жизнь. Собственно тема встречи становится, наверное, самой главной потом в ее богословии, да, —увидеть Бога в другом человеке, и вот это происходит вот именно сейчас, при встрече с Блоком.

К. Мацан

— Интересно.

Н. Ликвинцева

— Потому что она потом вспоминала об этом, что вот она да, ищет выхода из тупика своей жизни. И вдруг видит рядом с собой огромного, большого человека, страдающего гораздо больше, чем она сама. И вот этот перенос взгляда с себя на другого человека — на страдание другого человека, на его жизнь, на его масштаб личности — и вот это и делает ту перемену взгляда, наверное, которая что-то меняет всегда в нас самих, происходит настоящая встреча. Она потом, уже будучи монахиней, в 1936 году написала об этом свои, тоже ставшие знаменитыми, воспоминания «Встречи с Блоком». А после той встречи она получила письмо в синем конверте со стихами, которые многие из нас знают сейчас наизусть: «Когда вы стоите на моем пути, такая живая, такая красивая...» — это было посвящено девочке Лизе Пиленко. А потом она выходит замуж за Кузьмина-Караваева — он не был поэтом, но был любителем поэзии и синдиком «Цеха поэтов», в котором встречались Ахматова, Мандельштам, вот так она входит в литературу серебряного века. До революции у нее входит два сборника стихов, одна книжка философской ритмизованной прозы. При этом кроме литературной деятельности она рисует активно, участвует в выставках Союза молодежи вместе с Гончаровой, Ларионовой, Малевичем, Филоновым, она учится на Бестужеских курсах, но при этом продолжает искать смысл жизни. Вот эта литературная среда Петербурга серебряного века тоже кажется ей чем-то не до конца настоящим, чем-то оторванным от подлинной жизни. Да, мы начали с этого слова «жизнь», вот она этой подлинной жизни ищет все время. И поэтому она бросает этот литературный мир, который тоже в своих воспоминаниях, уже в эмиграции, характеризует как мир последних римлян накануне падения Рима — утонченных, много чего знающих, но которых вот эта надвигающаяся волна истории сейчас снесет, потому что они оторваны от вот этих самых корней подлинной жизни. И она уезжает в свое имение, в Анапу, и именно тогда вот происходит этот ее поворот к вере — она начинает учиться, самостоятельно осваивая курсы Духовной академии. Начинается революция, гражданская война. Во время революции она оказывается мэром города Анапы, что тоже, в общем, необычно для того времени. Потому что это происходит почти случайно: она один из членов Думы, но Дума самораспускается, ей приходится занимать должность сначала заместителя городского головы, потом городского головы — и это в то время, когда уже после октябрьской революции власть переходит к большевикам, к большевистскому совету, И, собственно, она оказывается тем лицом, которое пытается защитить, вот при вот этой уже надвигающейся большевистской власти, еще в условиях двоевластия, людей и культурные ценности, как бы встать между вот этой стихией революции и теми людьми, которых она вот-вот снесет. У нее тоже остались об этом времени воспоминания «При первых большевиках (как я была городским головой)». И тоже итог всех ее действий периода революции и гражданской войны — это то, что самое страшное в революции и гражданской войне, что за лесом лозунгов мы перестаем видеть отдельных людей, пишет она в этих воспоминаниях. После она вынуждена эмигрировать вместе с дочерью Гаяной от первого брака.

К. Мацан

— Имя красивое.

Н. Ликвинцева

— А, собственно, имя тоже было выбрано неслучайно. Это был вот этот порыв к земле, когда она уезжает в Анапу, разводится тогда уже с мужем и рождает ребенка, называя ее Гаяной, потому что это «земная» — это было как-то знаковое имя для нее. И уезжает в эмиграцию вместе со своим вторым мужем, казачьим деятелем, Даниилом Ермолаевичем Скобцовым.

К. Мацан

— Наталья Ликвинцева, кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына, сегодня у нас в программе «Светлый вечер». Так, эмиграция, вот уезжает мать Мария будущая в эмиграцию, какие там главные вехи?

Н. Ликвинцева

— Ну начинается ее, в общем-то, типичный путь русских эмигрантов — Константинополь, Белград, Париж. В дороге у них рождается еще двое детей в семье — сын Юра и маленькая дочка Настя. В Париже она зарабатывает тем, что пишет статьи для газеты «Дни», шьет кукол, вышивает, Даниил Ермолаевич устраивается работать шофером.

К. Мацан

— Это муж, Скобцов Даниил Ермолаевич.

Н. Ликвинцева

— И в 1926 году происходит событие, тоже перевернувшее ее жизнь — умирает маленькая девочка Настя, которой было четыре года — это был менингит, который заметили не сразу. Елизавета Юрьевна находится с ней в Пастеровском институте, где девочку пытаются спасти. Она рисует, сохранился альбом ее рисунков, где она рисует ее каждый день. И 7 марта 1926 года последний рисунок, отмечен уже днем смерти Насти. И ей пришлось пережить эту смерть еще раз, в 1931 году, когда происходило перезахоронение на кладбище. Есть воспоминания о том, что именно тогда она и пришла к этому своему призванию всеобъемлющего материнства, когда подняли гроб, ей пришлось еще раз пережить эту смерть, увидеть свою умершую девочку, и, уже возвращаясь с кладбища, она вдруг поняла, что ее призвание — быть матерью всем и каждому, всем нуждающимся. И уже через год после этого, в 1932 году, она принимает монашеский постриг. Еще важной вехой на ее пути становится тоже приход ее в 1926 году в Русское студенческое христианское движение, где она становится довольно быстро секретарем по социальной работе в провинции. Она ездит по разным местам, где живут русские эмигранты в гораздо худших условиях, чем в Париже. Это какие-нибудь пиренейские шахты, сталелитейный завод в Лотарингии, где люди живут в бараках, в каких-то жутких условиях, где многие спиваются, кончают жизнь самоубийством. И она понимает вот это свое материнском призвание в реальности, она видит реальные нужны реальных людей. И, собственно, с этого и начинается ее монашеская жизнь. Она понимает монашество не как уход от проблем за высокие стены монастыря, а как монашество в миру, как такую отдачу, полную отдачу себя Христу, чтобы можно было помочь вот реально всем этим нуждающимся. Поэтому она начинает открывать общежития, столовые — то, что может помочь вот этим вот нуждающимся людям, нищей русской эмиграции. И при этом пытается помочь очень комплексно, центрально. Она понимает, что невозможно просто накормить человека, да, или предоставить ему кров, что его нужно действительно приобщить вот к этой жизни — так рождается идея «Православного дела», общества, которое участвует вот в этой комплексной помощи эмигрантам — чтобы это было и общежитие, и врачебная помощь, и какие-то православные курсы, учеба, возможность встреч. Со временем в дом на улице Лурмель, который действительно становится центром ее такой деятельности, переносит свою религиозно-философскую академию, например, Николай Бердяев, участник «Православного дела». Там же принимают участие отец Сергий Булгаков, Георгий Федотов, Константин Мочульский — это действительно блестящие умы, одни из выдающихся мыслителей русского зарубежья. И они вместе с матерью Марией участвуют вот в этой помощи нуждающимся, помощи на разном уровне — материальном, душевном и духовном. Потому что при каждом из ее общежитий образуется церковь, происходят православные службы. Вот действительно такой, она это назвала в задумке «православный городок», чтобы можно было создать такое место, куда можно было прийти и почувствовать себя живым.

К. Мацан

— При этом она еще пишет статьи.

Н. Ликвинцева

— Она еще пишет статьи для газет. Потом уже не только статьи, но и брошюры выходят у нее в Русском студенческом христианском движении. Она пишет богословские статьи, которые печатаются в журналах «Путь» и «Новый град». Она пишет художественную прозу, сначала в 20-е годы, она пишет стихи фактически всю свою жизнь, она рисует, вышивает иконы. И как она все успевает, для меня до сих пор полная загадка. Потому что большая часть ее времени уходит на бытовые нужды, на то, как она встает в пять утра, идет на этот центральный рынок Ле-Аль, где ее знают и сдают ей за бесценок или за бесплатно то, что уже невозможно распродать, скоропортящиеся продукты. Она приносит их домой, готовит, тоже чаще всего сама, для благотворительной столовой в общежитии. И вот в этом как бы огромном водовороте жизни она умудряется создать огромное количество действительно оставшихся после нее вещей. То есть основная моя работа, например, заключается в том, что я готовлю ее собрание сочинений, в котором будет пять томов, вот сейчас в печати должен выйти скоро третий том — то есть это, в общем, большой комплекс текстов.

К. Мацан

— Действительно, поражает. Когда мы говорим о религиозном мыслителе, возникает ассоциация, что вот человек сидит у себя где-то в кабинете за столом, ну вот мыслит — смотрит в окно, рождает концепции. А вы описываете пример совершенно противоположный — то есть человек, видимо, в промежутке между готовкой, не знаю, какой-то поездкой куда и попытками добыть средства для того, чтобы еще кого-то накормить и согреть, успевает писать богословские статьи. И вот я почему еще об этом говорю, потому что действительно, наверное, вот у тех, кто что-то слышал о матери Марии, действительно первая ассоциация с ней — это действительно такая большая социальная работа, как бы мы сказали, полная отдача себя ближнему. И тут же возникает вопрос, что в принципе, чтобы отдавать себя ближнему, не надо быть монахом, в каком-то смысле даже верующим. Среди людей, которые там сегодня занимаются социальными проектами, есть люди наверняка и нецерковные, и никак себя с религиозным мировоззрением не соотносящие. А как вам кажется, в чем в этом смысле особенность матери Марии? Как ее монашество именно и вот мировоззрение монашеское, то, что она именно решила принять монашество, соотносится с тем, что вот такая была богатая на плоды социальная работа? Ну история не знает условного наклонения, но были бы те же результаты, если бы она была бы не монахиней, как вам кажется?

Н. Ликвинцева

— Ну это хороший вопрос. Потому что часть ее друзей после того, как она приняла монашество, как раз очень возмутило, Бердяев как раз очень возмущался, например, считал, что ну не нужно было ей этого делать.

К. Мацан

— А почему? Потому что закрывается от мира монах, он полагал, да?

Н. Ликвинцева

— Ну да, вот он боялся именно этого, может быть. И ну что вот пропадет какая-то часть ее талантов, но потом он успокоился, что она не пропадает.

К. Мацан

— Расцвела, наоборот.

Н. Ликвинцева

— Да. И вот это как бы бурное течение ее жизни и вдруг монашество — это для многих казалось чем-то вот противоречащим друг друга. А тут оказалось, что она и монашество меняет этим своим бурным течением. Есть воспоминания Татьяны Манухиной, которая помнит, как она увидела ее после пострига, и говорит, что мать Мария постриглась, и с тех пор все сияет. И что как будто действительно вот это бурное течение реки нашло какое-то соответствующую форму, она настолько смотрелась органично в этом монашеском одеянии.

К. Мацан

— Интересно.

Н. Ликвинцева

— Как будто вот действительно нашла то, что нужно, то, что искала. А вот если говорить о ее социальной работе вот именно в этом, церковно-монашеском аспекте, то даже не сколько монашество, сколько вот это создание ею «Православного дела», общества «Православного дела» действительно было таким ее одним из главных деяний ее жизни. Потому что, писала она, то, что мы делаем — это не благотворительность. Она очень не любила слово «благотворительность».

К. Мацан

— Почему?

Н. Ликвинцева

— Она считала, что мы не можем дать куска хлеба человеку, пока мы не увидели в нем живую личность. Потому что просто вот дать кусок хлеба одному, потом другому — это то же самое, что видеть вместо человека номер. Худший вариант этого — это уже концлагерь. Когда ты вместо того, чтобы общаться с живым человеком — для нее главная идея ее богословия, мистика человекообщения, такая настоящая встреча с каждым человеком, что ты в нем должен разглядеть Самого Христа. А если мы вместо этого подаем подачку, и потом человек уходит из нашего поля зрения навсегда, то это, вот такая благотворительность не имеет ничего общего с христианством. Поэтому, говорила она, мы не можем подать куска хлеба, пока мы не увидели в нем живого человека. И для нее было самым важным в ее работе, она считала, нащупать вот этот метод, которого еще нет, «соборно-личный метод» она его называла. Когда, во-первых, видеть личность, а с другой стороны, это должно быть вот такое соборное деяние — то есть не оказывать помощь свысока другому человеку, а вовлекать его в общую жизнь. Собственно на этом и строилась вся работа в доме на улице Лурмель, да, что это не просто какая-то благотворительная столовая, ты должен все равно заплатить за эту столовую там один франк, если можешь, если не можешь, то помочь помыть посуду — вот как-то поучаствовать вот в этой общей жизни, на разных уровнях. У нее целая разработанная методика вот этого включения человека вот в эту общую жизнь. Сначала на материальном уровне — что к плоти брата своего у нас должно быть более внимательное отношение, чем к своей плоти, да, мы сами можем забыть одеться, поесть, но мы должны сначала накормить голодного, предоставить ему кров и так далее — то есть сначала вот эти бытовые, базовые, материальные потребности ближнего. Потом душевные потребности человека. Она тоже все время пишет о том, что нельзя забывать о душевности, да, что вот это вот холодное отстранение от душевных переживаний другого человека, это тоже путь в никуда. Тут не надо погрязать в потакании его каким-то склонностям, но при этом нужно уметь ставить себя на место другого человека, понимать, что он чувствует. И уже дальше идет духовная борьба за высвечивание образа Божия в другом человеке.

К. Мацан

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Ликвинцева, кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына. В студии у микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио ВЕРА продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Ликвинцева, кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына. И мы говорим о такой выдающейся фигуре русского зарубежья, и фигуре русского богословия XX века, и как-то вообще вот русского православия, и вообще православия XX века, о матери Марии (Скобцовой) или о святой Марии Парижской, если вспомнить, что она канонизирована Константинопольским патриархатом, к которому и принадлежала вот на протяжении жизни, и, я как понимаю, и монашество она принимала именно в этой юрисдикции. Это вот та часть Русской Церкви, которая в какой-то момент перешла под омофор Константинопольского патриархата, к которому принадлежал и богословский институт Свято-Сергиевский в Париже, и в основном Русское студенческое христианское движение. Вот о матери Марии сегодня говорим, и мне очень важно и радостно, что мы в первой половине программы проговорили ее очень такие существенные биографические моменты, и вы наше внимание заострили на том, что деятельность, живое общение с людьми, вот вовлечение их в жизнь было для нее важным. И мне кажется, что именно на фоне и в связи с вот этой практикой жизни можно говорить о ее каких-то идеях богословских, философских, которые тоже не есть просто концепты, витающие в воздухе. Это то, что, видимо, рождалось из жизни или, будучи рожденным в созерцании, применялось к жизни. Вот хотел бы теперь об этих ее каких-то основных мотивах поговорить. И вот важная тема — тема богочеловечества, которая встречается в ее работах. И казалось бы, кто когда-либо русскую философию изучал, понимает, что тема гигантская, кто только об этом ни писал, и писали по-разному. Но, с другой стороны, это, в общем, одно из положений Символа веры христианского — о том, что в Иисусе Христе две природы, Божественная и человеческая, соединились неслитно, нераздельно, неслиянно, неразлучно, и это важнейший момент христианской веры. Ну вот когда мать Мария к этой теме обращается, в каком аспекте она это делает? Почему это не просто, опять же я говорю, это не просто концепт, висящий в воздухе, вот некоторая такая философская парадигма, а что-то, что касается непосредственно ее деятельности, и что-то, в чем мы можем и для себя, для нас сегодняшних что-то почерпнуть.

Н. Ликвинцева

— Спасибо. Термин «богочеловечество» она берет, конечно, уже в его соловьевском изводе, да, из «Чтений о богочеловечестве» Владимира Соловьева, и вообще это три кита ее такого...

К. Мацан

— Владимира Сергеевича Соловьева — на всякий случай, — русского философа XIX века.

Н. Ликвинцева

— Я думаю, вряд ли у наших слушателей будут другие ассоциации.

К. Мацан

— На всякий случай.

Н. Ликвинцева

— Три кита ее такого религиозно-философского становления, ее собственной мысли — это Хомяков, Соловьев и Достоевский. Она пишет о них три брошюры, во время ее прихода в Русское студенческое христианское движение, собственно, для движенской молодежи как раз. И вот этот вот, собственно, динамичный аспект богочеловечества, который подметил Соловьев, такое становление и обожествление человечества, да, не просто каждого человека, но вот движения человека в сторону обожествления, да, она и принимает. Ну вообще ее мысль сама очень динамична, и вот эта динамика здесь, конечно, тоже очень важна. Но для нее, наверное, ее центральной темой в этом аспекте становится не столько, для нее это скорее рабочий термин, «богочеловечество», не столько вот это вот теоретическое осмысление, да, связи Бога и человека, сколько опять-таки вся поскольку ее мысль тесно связана с ее жизнью, это такой практически-богословский аспект. Она называется это мистикой человекообщения. Константин Мочульский вспоминает, как мать Мария заперлась у себя в комнате, стучит на машинке статью, которую, как она называет, вот я нашла тему своей жизни — а статья называлась «Мистика человекообщения». Это то, что каждая встреча на нашем пути, да, любой встреченный нами человек может стать вот этой Встречей с большой буквы. Когда причем не только там какой-то святой, да, религиозный деятель, а неудобный сосед по комнате или ужасный начальник, с которым мы не знаем, что нам делать. Вот любой человек, если мы прорвемся через оболочку повседневности к той, подлинной встрече, которая там притаилась за углом, да, он может раскрыться так, что явит нам вот в этой встрече встречу с Самим Христом. Для этого мы должны поработать над собой, да, это вот это аскетическое усилие. Потому что прорваться с нашей стороны к этой встрече можно, только отказавшись полностью от себя. И она приводит здесь образ Давида в его борьбе с Голиафом, да, когда он снимает доспехи и выходит безоружный. Вот отказавшись от любых каких-то эгоистических желаний, намерений как-то использовать этого человека, вот пройдя всю эту аскетическую подготовительную работу внутри себя — а у нее довольно много работ по аскетике, написанных в первые годы ее монашества, — мы прорываемся вот к этой встрече с другим. И тогда, пишет она, мы можем встретиться со Христом в самой гуще повседневности, в гуще вот этой проблемной, повседневной жизни. А нищая эмиграция, да, уж точно не образец благополучного существования. И тогда уже сейчас, не то что мы там ждем какого-то воздаяния в будущем, да, за наши христианские добродетели, нет, уже сейчас мы приходим к огромной радости общения с Самим Христом вот в самой гуще этого страдающего мира.

К. Мацан

— Да, потрясающе, как бы этому научиться. Вот, может быть, надо тексты матери Марии почитать, вот как-то она подскажет. А вот еще одна тема, которая и меня тоже так зацепила, когда я эту книжку читал, о которой мы сказали, «Таинство ближнего». Нас название, кстати, само тоже вот к этому отсылает —"Таинство ближнего«. Это тема о творчестве. Вот вы в первой части программы нам рассказали, что с одной стороны, начинала мать Мария, будущая мать Мария, с такого вот увлечения поэзией и искусством, и очень такого характерного увлечения для серебряного века — искусства от чего-то спасающего, как какой-то такой вот мистерии. Не просто стихи, а вот что-то в этом есть духовное, экзистенциальное такое вот, иной мир открывается, вот Бог, встреча с Богом. Потом она от этого отходит. Видимо, понимая, что вот искусство не спасает, спасает Бог. Искусство может быть там как-то шагом к... Не знаю, я сейчас от себя фантазирую, это не мысли матери Марии. Но сам факт того, что был поиск какого-то такого глубокого, глубочайшего, последнего смысла в искусстве, она от этого отошла, и все-таки пришла к монашеству, собственно к религиозной традиции. Но все равно, вот уже будучи монахиней, пишет статьи о творчестве. И просто фразы выписывает из Евангелия от Иоанна, показывая, как именно в этом Евангелии вот богословие творчества, творческий принцип — о чем это? Почему у нее такая какая-то чувствуется настойчивая необходимость именно с темой человеческого творчества разобраться?

Н. Ликвинцева

— Спасибо, да, за вопрос. Ну да, действительно, мы уже говорили о том, что она была человеком серебряного века, что она прошла через вот этот даже отказ, да, в какой-то момент от искусства как чего-то самого главного в жизни, что для нее и было вот этим бегством к земле. И возвращается к творчеству на уже другом уровне, уже будучи церковным человеком, затем монахиней. Сама тема творчества, она остается для нее как бы принципиальной всю ее жизнь. И само творчество — она продолжает писать стихи, она продолжала вышивать иконы, даже в лагере. И это как бы вот тоже для меня просто вот торжество жизни надо смертью, когда человек вот в ситуации, когда вроде бы антитворческой, продолжает делать какие-то творческие вещи. И сохранились некоторые ее лагерные вышивки, и это, конечно, потрясающе.

К. Мацан

— А где их можно увидеть?

Н. Ликвинцева

— Ну это, по-моему, в Париже, в частном собрании хранится вышивка ее, посвященная высадке союзников в Нормандии. Есть в Парижском музее Сопротивления тоже недавно найденный небольшой ее платок с инициалами «С. Ж.», который был вышит для одной ее соузницы. И в то же время считается, что она уже знала о смерти сына, Юры Скобцова, и это «Скобцов Жорж» — его инициалы. И есть еще одна ее вышивка, которая не сохранилась, но была воссоздана, где она изображает Богородицу, Которая держит распятого на кресте Младенца Христа. Эта вышивка не сохранилась, но была потом воссоздана икона по описанию ее соузниц, и по прориси сестры Иоанны (Рейтлингер), сделанной по этому описанию, затем София Оцуп нарисовала икону, уже по отголоскам ее лагерных вышивок.

К. Мацан

— А сын тоже погиб в лагере. Только в другом мужском, понятно. По-моему, чуть раньше, чем она.

Н. Ликвинцева

— Это был дочерний лагерь Бухенвальда — лагерь Дора, там погибли отец Дмитрий Клепинин, который был настоятелем церкви на улице Лурмель, вот в этом доме на улице Лурмель, и Юра Скобцов. Собственно, все они трое, и тоже друг, и участник «Православного дела», Илья Сидорович Фандоминский — все четверо они были канонизированы в один день как Парижские мученики. И изображены все вместе на иконе Парижских мучеников.

К. Мацан

— Тут, может быть, можно еще вспомнить, грустно, но к слову, что и Гаяна тоже не пережила мать.

Н. Ликвинцева

— Да.

К. Мацан

— Ну она, вернувшись в Советский Союз, заболела, да?

Н. Ликвинцева

— Гаяна вернулась в 35-м, по-моему, году в Советский Союз с Алексеем Толстым. И погибла при загадочных обстоятельствах — то есть просто матери потом пришло письмо о ее смерти. Официальная причина была тиф, а называют и преследование КГБ одной из причин, и подпольный аборт, сделанный ей — то есть до сих пор до конца непонятна настоящая причина. Ну это был, конечно, удар.

К. Мацан

— А почему она решила уехать, известно?

Н. Ликвинцева

— Есть очень хорошая книжка, вышла несколько назад, даже в переводе на русский язык, написана Доминик Десанти, французской подругой Гаяны — она была такой участницей и Сопротивления, и такого интеллектуального движения, близкого к Сартру, совершенно внерелигиозного. И даже книга эта называется о матери Марии «Неверующая о святой». Она дружила близко с Гаяной в юности, и вот приходила на Лурмель, и на нее оказала огромное впечатление вот эта вот фигура матери Марии. Она, будучи неверующей, сразу поняла, что это святой человек. И вот она потом воспроизводит эту биографию, и в том числе рассказывает и о Гаяне, которая увлекалась вот тоже этими левыми течениями и мечтала увидеть Советский Союз. В чем-то восставала против матери, чтобы найти какой-то, она очень была похожа на нее, в ней тоже...

К. Мацан

— Бурлила жизнь.

Н. Ликвинцева

— Да, искала какие-то свои пути и ходы. Ну и как многие тогда мечтали вернуться в Россию, это же было целое движение возвращенчества. Сохранились ее письма первые, особенно в то время, когда она ходила по Петербургу, который вспоминала ее мать. И, собственно, вот в этом порыве ее найти какой-то путь в жизни, она уехала. А мать Мария, мне кажется, она еще очень отличается тем, что она всегда давала свободу другому. Она могла не соглашаться с этим выбором, она могла видеть все опасности и ужасы, которые ждут на этом пути, но она не могла не отпустить. Потому что человек свободен, и он должен искать сам свой собственный путь.

К. Мацан

— Наталья Ликвинцева, кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Ну вот как-то неслучайно мы сейчас так упомянули и о смерти всех трех детей матери Марии, и говорили, вы рассказывали о том, что она в рамках Русского студенческого христианского движения отвечала за помощь тем, кто живет вдалеке, в регионах, в провинциях. И ездила, уезжала далеко от Парижа, чтобы помогать русским эмигрантам, которые жили в намного более тяжелых условиях, даже по сравнению с теми тяжелыми условиями, в которых жили русские эмигранты в Париже. И страдание было тем, что постоянно перед глазами матери Марии, и в сердце, надо полагать, тоже, и это находило отклик в ее статьях. В том числе и богословских, философских, не просто вот в каких-то там лирических или не просто в стихах, то есть была попытка и это осмыслить. Ну и тема страдания, конечно, тоже тема вечная. И как мать Мария к этой теме подходила, что, ну если угодно, есть специфического, своего такого, в кавычках, «оригинального» она вот сегодня нам, как читателям, в этой теме предлагает?

Н. Ликвинцева

— Спасибо. Ну страдание — да, оно действительно одна из центральных тем для всей религиозной мысли XX века, куда было от него деться. И у нее есть, например, такая статья, которая называется «Страдание и крест», где она как раз спорит с католической мистикой страдания. Потому что, пишет она, страдание, оно как бы это последствие греховного состояния человека, последствие первородного греха, так же, как и смерть, от него никуда не уйти. Но нужно как-то преображать свое страдание, да, или пытаться найти Христа даже в нем. Но не нужно им превозноситься, пишет она в той же статье, что Бога можно встретить точно так же и в радости, а не только в страдании, что не нужно гордиться своими страданиями.

К. Мацан

— И специально искать их не нужно, чтобы через них возрасти.

Н. Ликвинцева

— Да. Поэтому тут как раз, в этой теме просвечивает все та же вечная улыбка матери Марии. Интересно, что все оставшиеся, например, кадры кинохроники с ней, множество ее фотографий, мы на них часто видим совершенно улыбающегося, сияющего человека, несмотря на такую трагическую жизнь. Уже будучи в лагере Равенсбрюк — вот мы не дорассказали ее биографию, что она участвовала в Сопротивлении, помогала спасать евреев в оккупированном Париже, за что была арестована нацистами и закончила свои дни в концлагере, в женском лагере Равенсбрюк. И уже будучи в лагере, она просила передать такой один из последних таких приветов от нее, и это передала одна из ее соузниц. Она просила это передать митрополиту Евлогию и ее духовному отцу, Сергию Булгакову, который не дожил уже до вот этой вот записи, он скончался раньше, и ее матери, что мое состояние сейчас — это полная покорность страданию. И что, если я умру, я вижу в этом благословение свыше. Единственное что, о чем я сожалею, это то, что я оставила свою престарелую мать одной. И вот эта вот покорность страданию вместе с благословением свыше — это, в общем, тоже один такой из итогов ее жизни. Но если брать в совокупности все ее творчество, то центральной тут будет не сама тема страдания, это как бы действительно такая отдельная ее статья, а тема сострадания другому — вот это действительно центральная тема ее мысли. Потому что и здесь у нее действительно очень оригинальные богословские идеи, одна из которых — это идея подражания Богородице. Она считает, что кроме того, что каждый человек, да, как мы, как христиане, уже привыкли это считать чем-то само собой разумеющимся, что каждый человек должен подражать Христу в несении собственного креста, она считала, что точно так же каждый человек должен еще и подражать Богоматери.

К. Мацан

— Когда каждый вы говорите, то есть имеется в виду и мужчина, и женщина. мужчина тоже может подражать Богоматери.

Н. Ликвинцева

— Да. И у нее вообще такое вот всеобъемлюще материнство, которое она нашла для себя, она тоже пишет ряд статей об этом, что это призвание вот такого духовного материнства, это, собственно, и есть это подражание Богородице, и его должен ощущать каждый человек, независимо от того, мужчина он или женщина. И это связано именно вот с этим вот духовным состраданием ближнему. Потому что призвание Богородицы в том, что Она, стоя у креста Своего Сына, Которому Она никак не могла помочь, да, вот тогда и произошло то, что Ей было предсказано, да, — оружие пройдет Тебе душу. Для Нее крест Сына стал мечом, пишет мать Мария, который пронзил Ее сердце. И точно также кресты наших ближних должны становиться вот таким мечом, пронзающим наше сердце. И как бы высший предел этого, это действительно вот призвание Богородицы — увидеть в другом Бога и Сына. Настолько пронзиться крестами наших ближних, чтобы в каждом увидеть лик Христов.

К. Мацан

— Потрясающая мысль. И вот это как раз то, что, мне кажется, в том числе то, что вот читая тексты, статьи матери Марии, можно для себя выносить вот в практике жизни. Я еще почему так обратил внимание на то, что и мужчины, и женщин, по мысли матери Марии, могли бы уподобиться, уподобляться Богородице в своих поступках, в своем видении. Вот есть знаменитая и, знаю, очень любимая православными, особенно родителями, молитва к Богородице, где есть слова, которые так часто цитируются, потому что они очень пронзающие тоже, цепляющие, обращение к Богородице: исцели раны телесные и душевные раны чад моих, моими грехами нанесенные. И вот родители часто цитируют. А дальше фраза в этой молитве, тоже обращение к Богородице: введи меня в образ Твоего небесного материнства. Я читаю каждый раз и думаю: надо слово «материнство» на «родительство» заменить, потому что папы тоже любят читать. Я вот читаю тоже, и для меня это тоже очень важная такая вот молитва, которая откликается, с которой сердце хочет обратиться к Богородице, когда о детях молишься. Поэтому я вот очень так с благодарностью эту мысль матери Марии воспринимаю, она так утверждает, что да, вот это образ такой покрывающей, сострадательной любви, он не женский, не только женский, он человеческий, и мужчине тоже не стыдно так чувствовать и думать. Ну вот вы много лет занимаетесь наследием матери Марии и, наверное, столько лет соприкасаясь с ее обликом, с ее биографией, с ее судьбой, с ее текстами, трудно как бы не заразиться, в хорошем смысле слова, какими-то ее мыслями, ее, не знаю, манерой говорить, писать, ее какими-то речевыми оборотами. Ну вот что для вас лично, по-человечески является самым таким, может быть, важным, согревающим в ее облике? Что для себя вы открыли в вере и в жизни, занимаясь ее наследием?

Н. Ликвинцева

— Спасибо большое за вопрос. Ну тут, с одной стороны, действительно очень трудно заниматься таким человеком — ты настолько ощущаешь, что называется, огромную разницу между собой...

К. Мацан

— Несомасштабность.

Н. Ликвинцева

— Да, между собой, недостойным, кто даже вовремя не успевает подготовить к печати ее труды, да, и такой личностью, которая успевала столько всего, что просто поражаешься действительно вот этому огромному наследию. Но, кроме этого, это еще какое-то очень теплое и живое присутствие. Такое, что особенно может быть еще тем и сейчас, в новые надвигающиеся темные времена, присутствие очень ободряющее, которое говорит: не бойся. Как-то, да, вот этот библейский призыв «не бойся», он очень хорошо звучит на всем протяжении всего творчества матери Марии, вот до сохранения жизни. Вот есть множество воспоминаний о том, какой она была в лагере, как она действительно поддерживала этот огонь человечности вот в любом человеке. И, может быть, главный завет ее мысли выразила Софья Носович — это была тоже такая героиня Сопротивления, подруга казненной Вики Оболенской, участница ее сопротивленческой организации, которая была потом вместе с матерью Марией в лагере Равенсбрюк. И вот осталось ее свидетельство о том, что однажды она сказала матери Марии как бы о том, что настолько уже обессиленность чувствуется такая вот, этой лагерной жизни, что уже мыслить ни о чем невозможно, кроме там каких-то мыслей о еде, да, этой. На что мать Мария резко оборвала, сказала: ни в коем случае нельзя переставать мыслить. Нужно мыслить выше всех земных рамок и условий. И вот этот ее призыв мыслить выше, да, и призыв из лагеря, из ужасного состояния...

К. Мацан

— Потрясающе.

Н. Ликвинцева

— Когда уже действительно у других людей просто и сама мысль опускается, это действительно то, что может помочь. И то, что вот особенно сейчас помогает мне, например, когда руки опускаются, и кажется, что ты уже ничего не можешь, что вокруг кругом опять сгущается мрак. Эта ее вот постоянная как бы противоположность унынию и опусканию рук во всей ее жизни. Она прошла самые страшные вещи, какие может пройти человек: потерю детей — ну для матери это просто самое страшное, что может быть, да, потерю родины, гибель в лагере, нищенское экономическое существование — ну просто все ужасы XX века прошлись по ней катком. И при этом во всех вот самых этих безвыходных, казалось бы, ситуациях она продолжает видеть свет и выход не только для себя, но и для других и показывать этот свет и выход. И вот это присутствие света во мраке для меня, может быть, самая важная часть ее наследия.

К. Мацан

— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Наталья Ликвинцева, кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына, была сегодня нами и с вами в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. Еще раз спасибо. До свидания.

---