«„Легион“ Николая Туроверова»

Гость программы — кандидат филологических наук, писатель, доцент Московского государственного института культуры Анастасия Чернова.

Разговор шел о донском казаке, фронтовике, участнике Белого Движения и поэте Николае Туроверове, о его цикле военно-лирических стихотворений «Легион» и о том, как в его творчестве отражались духовные поиски.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы сегодня поговорим о поэте-казаке, который когда-то был исключительно известен в эмигрантской среде, да и не только в эмигрантской, это был человек, который впоследствии, уже в 90-е, в «нулевые» годы пришел в Россию и испытал новое совершенно распространение его популярности, его имени, хотя он давным-давно уже лежал к тому времени в могиле. Итак, это Николай Николаевич Туроверов. Он в гражданской войне принял участие как «белый» и впоследствии оказался за рубежом, и там написал чрезвычайно известное произведение, поэму или, иногда говорят, цикл стихотворений «Легион». Именно об этой вещи мы поговорим, о самом Туроверове, об обстоятельствах создания «Легиона», о его смыслах, и для того, чтобы все это пройти с чувством, с толком, с расстановкой, мы пригласили сегодня к нам в гости замечательного писателя, литературоведа, кандидата филологических наук, преподавателя Университета имени Разумовского Анастасию Евгеньевну Чернову. Здравствуйте.

А. Чернова

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— Ну что ж, я думаю, слишком сумбурно я представил Николая Николаевича, и если с тем, что он воевал на стороне белых, как казак, как истинный борец за историческую Россию, знают очень многие, и стихотворение его «Уходили мы из Крыма» чрезвычайно, на мой взгляд, известно, то об обстоятельствах жизни Николая Николаевича за рубежом, а он отправился за рубеж раненый, едва живой, и, в общем, эвакуировался на корабле в конце 1920 года из Крыма, вот об этих обстоятельствах известно довольно мало, я буду рад, если вы нас просветите.

А. Чернова

— Николай Николаевич Туроверов — донской казак, офицер русской белой армии, участник трех войн, действительно, ему пришлось выехать из России, он был ранен, его уже на носилках везли. Вместе с ним следовала его супруга Юлия Грекова, она работала медсестрой в крымском госпитале, ну и вот да, молодая семья. Туроверов начал воевать очень рано, ему только исполнилось 18 лет, он пошел добровольцем в Первую мировую войну в 1917 году, он чуть-чуть застал Первую мировую, которая переходит в Гражданскую, ну и далее происходят все вот эти события, то есть это совсем молодые люди, молодая семья, но впереди их ждут огромнейшие испытания. Они беззаветно любят Россию, с чего бы иначе вот юноша бросил учебу, не захотел дальше учиться, а пошел сражаться в рядах казачьих войск, причем казаки в то время шли неохотно, существует воспоминание, как атаман Чернецов звал подключиться, встать в ряды, воевать, но там из нескольких сотен человек тридцать могло откликнуться и приехать на сборы. Николай Туроверов вместе со своим младшим братом Александром, они откликаются, они защищают Россию, ну а далее им приходится уже отплывать на корабле, думают они, что вернутся в Россию, но встречи не случится.

Д. Володихин

— Ну вот когда в конце 1920 года Русская армия Врангеля эвакуировалась за рубеж, ведь никто не думал, что видит родные берега в последний раз, многие желали продолжить «белое дело», продолжить вооруженную борьбу, но, в общем, у подавляющего большинства этого не случилось, и они не вернулись в Россию.

А. Чернова

— И здесь еще и разлука и с родителями, то есть он и на Родине последний раз, и с родителями он уже не встретится. Кстати, он потом пытался навести справки, узнать где, как его родители, а он родился у потомственных казаков, родился в станице Старочеркасская, в старинной казачьей семье, но сведения о родителях он уже не смог найти, есть предположение, что либо они были сосланы, либо даже были в каких-то лагерях, то есть их след пропал, в родном селе их уже не было. Ну вот, мы говорим о том, как Николай Николаевич выезжает, покидает родной край, и где же он оказывается: у него будет несколько мест, несколько стран, где он будет жить своей семьей сначала, это остров Ле́мнос, лазарет на острове, поскольку он ранен, ему нужно лечение, живут на острове Лемнос, там родилась дочь Наталья.

Д. Володихин

— И хотелось бы сразу добавить, что условия жизни крайне тяжелые, казаки, которые были туда эвакуированы, крайне плохо питались, находились в местах, где они были постоянно продуваемы холодным просто леденящим ветром. Вот поверьте, дорогие радиослушатели, я там побывал — я постоял полчаса и побежал в автобус, потому что выдержать дольше там крайне сложно, это не то место, которое можно назвать курортом.

А. Чернова

— Кроме того, там свирепствовали разные эпидемии, действительно смертность была огромнейшая, очень высокая и среди взрослых, и среди детей, там сейчас существует и кладбище, русские там погибали, а представьте, у Туроверова только родилась маленькая дочка, младенец, и нужно было вы́ходить.

Д. Володихин

— Усилиями современных русских, прежде всего Леонида Петровича Решетникова, действительно, на Лемносе создано было мемориальное кладбище, приходилось откапывать могилы, они были в небрежении, поставлен памятник, там служили до недавних событий литии православные священники, которых привозили из России, и в общем, конечно, память лемносского сидения, очень тяжелого испытания для казаков, свято.

А. Чернова

— Далее будет небольшой период жизни в Сербии, вместе с братом Александром, с семьёй они туда переезжают, там Туроверов занят тем, что грузит мешки зерном, то есть работает как грузчик. Вообще, он сменит много разных занятий, профессий, он будет и грузчиком, и сторожем. Третий период эмигрантской жизни Николая Туроверова — это жизнь в Париже, тридцать лет, самое, пожалуй, протяженное по времени и профессии, род его занятий — это банковский служащий в банке «Диас», причем он поэт, он себя воспринимает как воин, как «испытанный бродяга», вот так о себе в стихах говорит, и вот приходилось ему в костюме, со всеми необходимыми манерами банковского служащего, встречать посетителей, быть в банке утром, днём, но вечерами уже обращаться к своему любимому занятию — к литературе, стихам, к казачьей культуре, конечно, и к русской культуре.

Д. Володихин

— Ну, надо сказать, что банковский служащий, даже если это и небольшая должность в банке, это очень хорошая судьба для русского эмигранта, поскольку, знаете ли, жили там очень тяжело: генералы, адмиралы сидели за рулём такси, ходили в обносках, бывали дни, когда им просто нечего есть, устраивались непросто. Дело не в том, что французы как-то особенно отвергали русских — во Франции-то было не слишком благополучно, только что прогремела Первая мировая, столько народа полегло, люди обнищали, найти себе хороший заработок — большая удача. И Туроверову, в общем, в какой-то степени даже, можно сказать, повезло, хотя это, конечно, не судьба для воина, но тем не менее, это судьба для мужа и отца.

А. Чернова

— Ну, и в дальнейшем Николай Николаевич Туроверов будет развивать свою литературную деятельность, он будет издавать журналы, будет готовить выставки. Например, в Париже, но это уже ближе к концу жизни, послевоенные годы, после Второй мировой войны, он организует выставки: «Казаки», «Суворов», «Пушкина и его эпоха» — название выставок, и даже выставка «1812 год», такой дерзкий замысел в Париже, во Франции, но французы восприняли, ходили, изучали, смотрели на экспонаты, он собирал коллекции, издания, книги, фотографии, фотоснимки, картины, в общем, максимально материал по той или иной теме. Ну, а его квартира в итоге стала своего рода музеем, туда была передана знаменитая библиотека генерала Дмитрия Ознобишина, свыше десяти тысяч томов и гравюры, ещё в том числе гравюры. Туроверов считал, что он собирает материалы, в дальнейшем он передаст на Родину, и люди смогут приобщиться к культуре, изучить казачий быт, то, что они утратили, он старался, считал, что это вернётся и будет востребовано, потому что большевики пытаются, создают нового человека, человека нового типа, идеологически его прорабатывают, а задача эмиграции — сохранить то, что они помнят, то, что знают, то, что имеется о настоящей русской культуре, и вот этому он посвящает, по сути, главную часть своей жизни.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передачи «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы говорим о поэме «Легион» Николая Николаевича Туроверова, у нас в гостях замечательный писатель, литературовед, кандидат филологических наук Анастасия Евгеньевна Чернова. Итак, мы доходим до того места, когда Туроверов поступает в Иностранный легион и получает новый опыт войны, фактически это участие на периферийных фронтах Второй мировой войны, и здесь, конечно же, исключительно важен вопрос: Иностранный легион — это гибельно опасная штука, а в те времена особенно, человек находится на службе в банке, у него есть жена, дочь, зачем же он идет опять испытывать военное счастье, в характере у него что-то или, может быть, банковского жалования не хватает?

А. Чернова

— Легионеры получали, конечно, оплату, по сведениям имеется, что они 100 франков в месяц получали, это хорошая сумма. Но, возможно, всё-таки Туроверова в Легион не финансовые вопросы сподвигли идти, а зовет сердце, зовет желание всё-таки делать то, что он умеет делать прекрасно, он человек военный, он не новичок в этом деле, он из рода казаков, а значит, у него особый склад души, особое устремление. Я смотрела, читала разные воспоминания, почему шли добровольцы другие, не только Туроверов, почему они всё-таки отказывались от спокойной жизни и поступали в Иностранный легион, а там было много офицеров военных из Белой армии, эмигрантов.

Д. Володихин

— Врангельцы в очень больших количествах там были, да.

А. Чернова

— То есть у них находило отклик, они хотели... И в основном, везде пишут, что хочется ещё чем-то быть полезным, послужить. Вот даже Тарусский в своих воспоминаниях говорит о том, что «не страх голода и холода толкал их туда, голода и холода русский офицер не боялся, но зато он боялся нищеты и дна. Голод и холод в рядах полка, в траншеях и походах его не страшили, голод и холод на дне, среди человеческих подонков его ужасали».

Д. Володихин

— Ну, у Туроверова, пожалуй, ситуации среди человеческих подонков не было, но быть полезным на военной службе — да, наверное, это было в его характере. Что ж, вопрос в том, что такое был Иностранный легион в те годы, что он собой представлял, и почему именно он притянул к себе Туроверова. Понятно, что там могли служить иностранцы, но, в общем, это ведь и с некоей репутацией часть французской армии.

А. Чернова

— Да, у Легиона такая довольно продолжительная история: ещё в 1831 году король Луи Филипп I создает своим указом Иностранный легион, и в нём могут служить не только граждане Франции, привлекаются и наёмники из разных государств. Причём, когда человек туда поступает, с ним проводят собеседование, никаких документов не проверяют, спрашивают, какой у него возраст, образование, кем он работал (кстати, кем работал, это в основном спрашивали у русских), но подтверждение не требовали, то есть человек мог всё, что хочет, всё, что он желает, новые какие-то данные о себе сообщить и тем самым закрыть прошлые страницы, страницы какой-то своей, может быть, не всегда доброй жизни. Соответственно, про Легион: у Легиона была не сильно слава добрая, туда могли пойти бродяги, преступники бывшие, вообще люди разные, от профессионалов до авантюристов.

Д. Володихин

— Разного нравственного облика и разных способностей. Но надо понимать, что вот такая милитаризированная мужская среда, среда, состоящая из людей, ну просто отчаянных порой, это очень нелёгкое место пребывания, но тем не менее, Туроверов туда идёт.

А. Чернова

— Да, я вот говорю, в принципе как история складывается Иностранного легиона. Когда Николай Николаевич Туроверов идёт в 1-й иностранный кавалерийский полк, именно там сосредоточены участники Белого движения генерала Врангеля, там много русских людей, и, по сути, он идёт к своим.

Д. Володихин

— Сколько ему лет в тот момент? Вот он, по разным сведениям, в 1939-1940 годах поступил.

А. Чернова

— Родился он в 1899 году, соответственно, ему около сорока.

Д. Володихин

— Да — сорок, сорок один, если 39-й или 40-й, разница в один год.

А. Чернова

— Причём он, получается, поступает в последний момент в Легион, там были ограничения по возрасту: по-моему, с восемнадцати можно и раньше там, тоже от времени зависит, смотря какой период, но, как правило, где-то со восемнадцати лет и до сорока вот эта рамка, то есть он уже не столь молод для службы и для таких суровых условий, а условия будут очень трудные.

Д. Володихин

— Насколько я понимаю, он проходил подготовку там, где был расквартирован большей частью Иностранный легион — это Северная Африка, и отсюда, конечно же, какие-то африканские реминисценции в его стихах, в будущем цикле стихотворения «Легион», и в то же время, в общем, по значительному количеству соображений специалистов, он служил в отдельном эскадроне, который был переброшен из Северной Африки на Ближний Восток, в Сирию, и принял участие в боевых действиях именно там. Но через некоторое время Николай Николаевич вернулся, то есть он там относительно недолго ведь провоевал, то ли в 41-м, то ли в 42-м году он был уже в Париже, ну вот в 42-м железно он уже был в Париже. Это не пять лет, не десять лет его жизни, это эпизод, хотя, конечно, очень яркий и насыщенный эпизод. Работая вот в Иностранном легионе, а это, действительно, тяжелая, грязная, но именно работа, он именно там писал стихи. Вот как зародился в таких условиях, в условиях военных лагерей, в условиях боевых действий поэтический цикл? Как это можно объяснить, рассказать?

А. Чернова

— Сам поэтический цикл, возможно, он оформлял, дописывал, уже вернувшись в Париж. Какие-то, может быть, строчки ему там приходили, он готовил, точных просто нет сведений, воспоминаний, как именно проходила работа над Легионом«, но существует датировка этой поэмы, стихотворного цикла — 1940-1945 года, то есть так вот сам автор обозначил, видимо, уже все-таки, возвращаясь, ближе к возвращению на свою Францию, он пишет, начинает работать над стихотворениями, начинает осмысливать то, что он почувствовал, увидел в поэтической форме.

Д. Володихин

— Если я правильно понимаю, у него были зарисовки: стихи, строфы отдельные, когда он воевал. Ну, в общем, война поэзии не очень способствует и в течение нескольких лет, может быть, трех или около того лет, он впоследствии обрабатывал то, что у него было написано. А мне хотелось бы выяснить одну важную вещь: «Легион», мы вот сейчас называли его то поэмой, то стихотворным циклом и в литературе, в этом замечательном произведении, и так его называют, и так — почему, что за разночтение?

А. Чернова

— Связано с тем, что перед нами порядка двадцати главок, двадцать стихотворений разного размера, объёма, от четырёх строчек до двадцати строк. Нет сведений, что сам Туроверов называл это произведение «поэмой», но при этом сам лирический сюжет развивается как-то очень обоснованно, даже чуть ли не логически, потому что мы видим вот этого странствующего героя, воина, который одновременно и поэт, и «испытанный бродяга», и одно событие явно вытекает из другого, то есть он там и болеет, он попадает в трудности, и он воскресает, от смерти спасается, погибает от жажды в пустыне, и даже часто в одном стихотворении задаётся вопрос, а ответ звучит уже в следующем, или через одно, то есть вот эта цельность некая замысла, она всё-таки присутствует, она чувствуется.

Д. Володихин

— Тут возникает вопрос номер два: когда мы говорим о «Легионе», сразу хочется понять, ведь это что-то вроде облагороженных, рафинированных записок солдата. То есть, с вашей точки зрения, изначально он задумывался так, когда где-нибудь там в военных лагерях писал Николай Николаевич, или он впоследствии, уже причёсывая свои стихи, решил: ага, давайте это расставим так, чтобы это было логически связанное странствие? Это результат его работы постфактум или это изначально его замысел?

А. Чернова

— Какие-то детали солдатской жизни там явно присутствуют, причём, если посмотреть биографию Николая Николаевича, эти детали соответствуют. Например, он описывает страдания от жёлтой лихорадки — да, он там болел, его в Африке укусила муха цеце, из-за этого он потом долго лечился, и последствия до конца не прошли: когда эта страшная муха проникает в человека, там она крылышками в кожу закапывается, то начинает болеть голова, суставы ломит, и вот Туроверов затем долго-долго лечился, от всех этих пытался избавиться симптомов. Есть стихи в поэме про то, как он чуть ли не при смерти, он уже прощается с жизнью. А с другой стороны — да, там всё-таки присутствует поэтический такой план, символический, мотивы, которые присущи и Николаю Гумилёву: восхищения от Африки, африканскими красотами. Нельзя прямо сказать, что отражается многомерная жизнь воина, что только такая задача ставится — исторически описать, рассказать про трудности, тут находится в такой гармонии, симбиоз вот этих разных мотивов и, скорее всего, Николай Николаевич так воспринимал жизнь, потому что иначе даже сложно выжить вот в этих условиях, если совсем исключить поэзию, нечто высокое, забыть, что это не просто ты страдаешь, как часть Легиона, сражаешься, но у тебя есть и какая-то более высокая цель.

Д. Володихин

— То есть иными словами, здесь скорее не замысел, который созрел постфактум, а это цельное восприятие жизни такового, то есть Туроверов и не собирался сводить отдельные разрозненные части в некий конструкт, у него это выросло, как сад в голове.

А. Чернова

— И причём, когда читаешь, есть ощущение, что это вот сейчас растёт, всё зарождается на твоих глазах.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы буквально на минуту прервём наш с вами диалог для того, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный православный писатель, литературовед, кандидат филологических наук, преподаватель Университета имени Разумовского Анастасия Евгеньевна Чернова. Мы рассказываем о поэме, или, точнее, о стихотворном цикле Николая Николаевича Туроверова «Легион». Ну что ж, мы давайте уже приступим к самим стихам. Мы уже немножечко познакомили с ними вас, но речь идет о том, что есть определенная эстетика, есть глубинные смыслы, заложенные в этом произведении, и просто-напросто сказать «вот записки воина», этого будет, мягко говоря, недостаточно.

А. Чернова

— Конечно, перед нами воин, но воин особый, он совмещает сразу несколько ликов. Открывается поэма эпиграфом одного зарубежного поэта, что «В рай идут сильные люди по пути долгого мужества». То есть не само по себе сражение земное, в земном измерении, но это сражение переходит в небесное, преодолевая трудности, ты тем самым возвышаешь свою душу, приближаешься к Богу, вот если так сказать, наверное, такая позиция лежит в основе, такая концепция. Николай Николаевич говорит, он обращается к читателю, может быть, к своему другу, и он пишет:

Ты получишь обломок браслета.

Не грусти о жестокой судьбе,

Ты получишь подарок поэта,

Мой последний подарок тебе.

Дней на десять я останусь всем ближе.

Моего не припомню лица,

Кто-то скажет в далеком Париже,

Что не ждал он такого конца.

Ты ж, в вещах моей скомканных роясь,

Сохрани, как несбывшийся сон,

Мой кавказский серебряный пояс

И в боях потемневший погон.

А. Чернова

— Упоминается сразу реалия казачьего быта, казачьей жизни, но это единственное упоминание, он не будет сентиментально вздыхать, жалеть себя, жалеть о том, что он потерял, сразу задается скорбная нота: видимо, этот герой погиб или погибнет, что его ждет — вот читатель будет следить с напряжением за развитием событий, за его судьбой. Мы явно видим также из этих строк, что перед нами эмигрант: «далекий Париж», но явно — «в боях потемневший погон», что это от лица русского человека пишется, а ждут его в Париже. Поэт, да, он воспринимает себя не только как воина, но как поэта, потому что это дары поэта, «подарок поэта» он отсылает. Ну и второй тоже пример приведу, еще одно стихотворение из цикла «Легион» показывает общее восприятие жизни лирического героя, это очень радостное будет восприятие, веселое.

Мне приснились туареги

На верблюдах и в чадрах,

Уходящие в набеги

В дымно-розовых песках.

И опять восторгом жгучим

Преисполнилась душа.

Где мой дом? И где мне лучше

Жизнь повсюду хороша!

И качаясь на верблюде,

Пел я в жаркой полумгле

О великом Божьем чуде:

О любви ко всей земле.

Д. Володихин

— Есть определенный оттенок мистики в стихах Туроверова, не только в «Легионе», но в частности, и в «Легионе», насколько я понимаю.

А. Чернова

— Ну, мистика, вообще человек православный, мы понимаем под мистикой духовный мир, помощь Божья, заступничество Богородицы, то есть это, если говорить про мистику, мистика, конечно, не тёмная, демоническая.

Д. Володихин

— Ну, не то, что сейчас называют «мистикой», обыкновенно неправильно употребляя это слово, имея в виду литературу ужасов, которая, на самом деле, иначе называется. Нет, здесь речь идёт о вторжении в нашу жизнь небесного, божественного, и одновременно сил, которые с Божественным борются, вот о чём идёт речь. Туроверов, действительно, православный человек, для него это очевидно — что Бог существует, Бог не оставляет своих людей, и что Его присутствие в их жизни — это нечто не то, что неоспоримое, это просто медицинский факт, извините.

А. Чернова

— Ну да, даже в этом стихотворении он говорит о «великом Божьем чуде, о любви ко всей земле», он воспринимает саму жизнь как чудо, и он любит эту жизнь. Время нам не позволяет больше прочитать, всю поэму целиком, но если читать, какие ещё были испытания, как всё трудно, тяжело, и вдруг такие светлые строки, то есть это очень важное качество, умение — благодарить Бога, благодарить и хвалить Бога, потому что, по сути, он радуется жизни и радуется красоте, он говорит в другом месте, что он «нигде не видел таких крупных и ярких звёзд, как в Африке», вот воин, у него есть конкретные задачи, очень трудный быт в Африке, плохие были условия, но он замечает звёзды.

Д. Володихин

— Насколько я понимаю, в качестве воина он себя чувствовал в довольно сложной роли, то есть воин, не имеющий родины, но тем не менее имеющий идеалы. Воин, за спиной которого стоит некая невидимая могущественная цивилизация, невидимая могущественная правда. Насколько это чувствуется в «Легионе»?

А. Чернова

— Там есть ощущение, что «Легион» — это наследник римских легионов, наследник вообще древних цивилизаций, но вот, кстати говоря, о том, что человек не имел родины, вот такая особенность «Легиона», что там каждый участник, они были разные, разные национальности, разные народы, и они говорили, что их отечество — это легион, то есть такая особая философия этих воинов, что теперь они поступили в Легион, они легионеры, и даже я встречала в воспоминаниях вопросы анкетные: «А кто вы, какой народ? — Как какой? Мы легионеры!», то есть он ощущает ещё такую общность. Но при этом, конечно, тоска по Родине присутствует, с одной стороны — да, он тоже легионер, они все друг другу помогают.

Д. Володихин

— Но!..

А. Чернова

— Но при этом, наверное, лучше всего стихами передать его чувство тоски, печаль по Родине.

Умирал марокканский сирокко,

Насыпая последний бурхан;

Загоралась звезда одиноко,

На восток уходил караван.

А мы пили и больше молчали

У костра при неверном огне.

Нам казалось, что нас вспоминали

И жалели в далёкой стране.

Нам казалось: звенели мониста

За палаткой, где было темно...

И мы звали тогда гармониста

И полней наливали вино.

Он играл нам, — простой итальянец,

Что теперь мы забыты судьбой,

И что каждый из нас иностранец,

Но навеки друг другу родной,

И никто нас уже не жалеет,

И родная страна далека,

И тоску нашу ветер развеет,

Как развеял вчера облака.

И у каждого путь одинаков

В этом выжженном Богом краю:

Беззаботная жизнь бивуаков,

Бесшабашная гибель в бою.

И мы с жизнью прощались заране

И Господь все грехи нам прощал...

Так играть, как играл Фабиани,

В Легионе никто не играл.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, пребывание в Легионе для него не то, чтобы нечто сакральное, нет, он просто от безвременья, от отсутствия места во французской жизни уходит, обретая место в жизни совсем другой, в реальности военной, поэтической и в какой-то степени сакральной, ведь он ощущает, что он воин, который выполняет некий высокий долг.

А. Чернова

— Да, кроме того, Туроверов боялся, что у него все будет как-то формально, так не деятельно, а он человек деятельный, он не просто патриот на словах, он хочет действовать, служить, по своему призванию жить. В эмигрантских кругах начинались такие настроения, что просто там «ты казак, ну вот есть ресторан с типичным названием „Донские волны“, там поют песни, там читается фольклор, стихи. Ну что, вот постоянно жить только воспоминаниями? Нужно всё-таки что-то делать». И, видимо, тут ещё тоже такой момент имел место.

Д. Володихин

— Иными словами, для Туроверова, как это ни парадоксально, получается, что Париж, пестрый многоликий Париж, в какой-то степени — прозябание, а вот пустыня, суровые условия, туареги, звон монист, пороховая гарь — это то, что ему даёт чувство полноты жизни.

А. Чернова

— Ещё ощущение богосозданности этого мира — край не просто пустынный, жаркий, но Бог таким его сделал, «в этом выжженном Богом краю». Вообще Бог упоминается очень часто в стихах: «Господь, Бог». Местное население, там, кстати, другой веры, туареги, с которыми они воевали, друзы. Племена, с которыми они воевали, придерживались вообще своей веры, в эту веру никто не может перейти, только сами они, родившиеся в этой народности, они могут исповедовать. Но также там были мусульмане, ислам. И лирические герои поэмы прекрасно взаимодействуют, находят общий язык с жителями местными, это тоже соответствует реалиям, воспоминаниям. Именно русские легионеры особо умели общаться с местными жителями, построив с ними культурный диалог.

Д. Володихин

— Иными словами, оставаясь православными, вели себя веротерпимо, и для самого Туроверова это тоже вполне естественно.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный писатель, поэт, литературовед, филолог, преподаватель Университета имени Разумовского, знаток творчества Николая Николаевича Туроверова — Анастасия Чернова. Ну что ж, продолжим. Вопрос вот в чем: Туроверов довольно крупная фигура в русской поэзии, насколько он был популярен? «Легион» — это одно из, можно сказать, заглавных его дел, помимо нескольких песен и стихов, связанных с Гражданской войной, это, наверное, наиболее известная его вещь. Но до какой степени он был известен не только в эмигрантских кругах, но и в России?

А. Чернова

— В России, конечно, в советское время его книги не могли издать, но стихотворения проникали, были переписаны, из уст в уста. Конечно, его больше откроют уже ближе к нашему времени...

Д. Володихин

— То есть в 90-х, «нулевых», когда он придет сюда открыто.

А. Чернова

— Да, как и многих других писателей эмиграции. А вот в эмигрантских кругах он будет очень известен и любим, и популярен, его называют «казачьим Есениным», его выступления собирали огромные залы, долго публика аплодировала. Причем есть воспоминания, что он прочитал стихотворение, сначала минутная тишина, тишина забытья, а потом такой взрыв аплодисментов, и потом уже незнакомые люди, которые видят Туроверова впервые, они к нему подходят, плачут, целуют его, обнимают. То есть вот стихи воспринимались не как что-то эстетическое, далекое от реальности, а как жизнь. Вот почему они плакали? Потому что они ощущали в стихах и себя, и свои чувства, и переживания: боль утраченной Отчизны, любовь к ней, но одновременно желание изменить жизнь, не унывать, а жить радостно, деятельно, вот это тоже очень важный момент, потому что часто писатели в эмиграции начинали чувствовать тоску. Даже вот Иван Шмелёв есть, у него воспоминания, он описывает состояние, что, конечно, и тоска, и апатия. У Туроверова тоже умирает жена раньше, он ее очень любил, и его семья, с которой он выехал еще в юности из России, Юлия Грекова, дочка. Жена, умерла в 1950 году, и Туроверов сказал, что все, его жизнь тоже, видимо, близка к завершению, но он еще жил двадцать года, или двадцать три, то есть долгое время, и нет свидетельств, что он унывал, ему было тоскливо, он это преодолевал состояние, упованием на Божью милость. Он молился, он служил на ее могиле панихиды, то есть он верил, что это разлука временная, они увидятся.

Д. Володихин

— Ну что ж, Анастасия Евгеньевна, хотелось бы понять, Туроверов был частью русской поэзии, при том что-то от поэтической культуры эпохи Серебряного века он в себя, несомненно, вобрал, потому что время от времени какие-то реминисценции у него в творчестве проскакивают, но мы не будем сейчас говорить на сложную запутанную тему, до какой степени он может на кого-то повлиять сейчас. Но вот есть ли какие-то параллели с поэтами его времени, которые нельзя не заметить, так они очевидны?

А. Чернова

— Есть параллели с творчеством Гумилёва Николая Степановича, они не были лично знакомы, но это один период, одно время, когда они писали, и, скорее всего, Туроверов знал тоже его стихи, иногда кажется, что они выстраивают друг с другом диалог. Похожа в чём-то и судьба, поскольку Гумилёв был в Африке, у него есть африканский цикл стихов, а здесь тоже на африканскую тему пишет Николай Туроверов. Общие ощущения всё-таки радости, такое мажорное звучание, восходящее созвучие, и в чём-то даже ритм иногда напоминает, видимо, это свойство стихов на военную тему, когда нужно передать напряжение, ритм движения, отвагу и мужество, вот Гумилёв открыл такое состояние, как передать его в стихах, и в дальнейшем эти мотивы, в том числе на звуковом уровне, они звучат и у Туроверова тоже.

Д. Володихин

— Но, может быть, здесь дело даже в ином. Да, конечно, война, да, конечно, определённо опыт, поэт прикасается с военной стихией, но здесь есть и другое: собственно, в 10-х годах XX века Гумилёв и его единомышленники — «Цех поэтов», поднимают знамя акмеизма, и акмеизм предполагает, как они говорили, вот сейчас это, наверное, прозвучит курьёзно, но в то же время и звательно, интересно: «адамический взгляд на мир», то есть это взгляд Адама, который видит всё величие мира и в то же время воспринимает его ясно, чётко, прямо, мужественно, не стараясь затуманить своё сознание какими-то ложными символами, намёками на несуществующее, какой-то зыбкой порочностью. То есть ясность, твёрдость, мужественность и восприятие того, что существует во всей полноте без изъяна — это то, что проповедовал Гумилёв, и то, возможно, что прочитал когда-то Туроверов. Всё-таки Туроверов действительно относится к Серебряному веку, и он успел глотнуть в юности, может быть, из лучших чаш Серебряного века.

А. Чернова

— Как Адам, он в раю ещё же давал наименования миру, растениям, животным он впервые давал названия, и поэт также призван дать наименования окружающему миру, только в поэтических строках, действительно, воспринимать мир ясно, чисто, не через туманную плёнку. Согласна, есть в стихах Туроверова именно такой подход, некоторые критики поэтому считали, что его поэзия какая-то уж слишком простая, но это, кстати, пушкинская традиция, такая солнечность и простота. У Пушкина тоже стихотворение, как песня, она идёт от сердца, это не какой-то рационально сконструированный лабиринт.

Д. Володихин

— От избыточности души.

А. Чернова

— Да, поёт сердце, и вот слагаются стихи, то есть это пушкинский подход, и пушкинская традиция, она и в стихах Туроверова, и Гумилёва, и мы можем здесь говорить об определённом большом направлении, которое уже дальше может разделяться, уточняться, нюансы разные, там акмеисты, парижская нота, хотя парижская нота, конечно, несколько иная поэтическая школа, но всё же.

Д. Володихин

— Но в будущем, в советское время, в чём-то близки к этому сознательно или, может быть, неосознанно, были Тихонов и Симонов. У Гумилёва и Туроверова трудно отыскать прямых учеников, прямых последователей, которые стали бы известными людьми. Казалось бы, простота, а поди-ка воспроизведи, это очень сложно. Сейчас поэзия уходит в ребусность, в, как там выразился классик: «кудреватые Митрейки». Вот эта ясность слога, ну, я уж не знаю, как взгляд человека, который утром вышел в морозный день и увидел, как в глаза ему издалека светит солнце, и мир весь освещён этим солнцем — может быть, вот так. Так вот, всё это, конечно, то, что является великолепным стилем Николая Николаевича Туроверова, уж неважно, читал он Гумилёва, подражал или нет, или это, может быть, его собственное, казачье, трудно сказать. И ещё, пожалуй, было одно свойство в их судьбе, которое их роднило: они покинули Родину, хоть и разными способами, но примерно в одно и то же время. Один ушёл из неё скитаться в конце 20-го, другой лёг в её землю и покинул жизнь на этой земле в 1921-м. Возможно, Туроверову в сорок лет захотелось занять немного той жизни, которая наполняла его молодость. Дорогие радиослушатели, время нашей передачи подходит к концу, а мне хотелось бы от вашего имени поблагодарить Анастасию Евгеньевну за этот длительный поход, можно сказать, анаба́сис в страну «Легиона», в Северную Африку, в Сирию, в зачарованную страну рыцаря и бродяги Николая Николаевича Туроверова. И мне остаётся в итоге сказать вам: благодарю вас за внимание, до свидания.

А. Чернова

— Спасибо, до свидания.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Кючук-Кайнарджийский мирный договор»
• «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»
• «Современный русский историк Олег Куц»

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов