«История по дневникам». Светлый вечер с Натальей Виноградовой (12.03.2018)

У нас в гостях была главный редактор редакции «Встреча» издательства «Никея» Наталья Виноградова.

Мы говорили о том, как раскрывается история революционных событий в России начала 20 века через личные дневники свидетелей происходившего тогда в нашей стране.

---

А. Пичугин

— В студии Светлого радио приветствуем Вас мы, Алла Митрофанова...

А. Митрофанова

— ...Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Сегодня вместе с нами и с Вами — мы с удовольствием представляем нашего гостя — этот ближайший час, этот «Светлый вечер» наш проведет Наталья Виноградова, главный редактор редакции «Встреча», которая существует в рамках издательства «Никея». Наталья, добрый вечер!

Н. Виноградова

— Добрый вечер, здравствуйте, дорогие слушатели.

А. Пичугин

— У Вас в редакции «Встреча» — давайте вот сразу, просто чтобы было понятно, — к нам периодически приходят люди из издательства «Никея». Мы давно дружим и презентуем некоторые книги, которые выходят в «Нике». Чтобы было понятно, книга, о которой мы сегодня говорим, называется «Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства и революционера». Ну, это такая прелюдия о том, о чем мы будем говорить сегодня. А я открываю книгу, и написано: «Редакция «Встреча», но при этом книга вышла в «Нике». Просто чтобы было понятно, в двух словах — техническая подробность: как это взаимодействует?

Н. Виноградова

— Вы знаете, прекрасным образом взаимодействует. Дело в том, что просто редакция «Встреча» делает те книжки, которые нацелены на еще более широкого читателя, чем «никейская» аудитория. Все-таки если «Никея» делает, в основном, литературу православную, церковную, близкую к Церкви, то «Встреча» — это все-таки мемуары, дневники, воспоминания людей, которые интересны всем — и людям воцерковленным, и людям невоцерковленным, людям верующим и сочувствующим. Несомненно, все равно это все предназначено для публики общехристианского мировоззрения, общехристианских ценностей. Но более широко, скажем так, и более светски, потому что книжки редакции «Встреча» очень широко представлены в светских магазинах и в Интернет-магазинах.

А. Пичугин

— И это тот нон-фикшн, который сейчас очень востребован.

Н. Виноградова

— Совершенно верно, эта книжка на «Нон-фикшне» вошла в «Топ-10» лучших книг о революции, к 100-летию революции. На «Нон-фикшне» был к ней большой интерес. Мы успели, слава Богу, к открытию «Нон-фикшна» с этой книжкой.

А. Пичугин

— И вообще это та тема, к которой последние несколько лет интерес прикован очень пристально.

А. Митрофанова

— А почему, кстати говоря, такая форма, как дневники, с Вашей точки зрения, сегодня оказалась настолько востребованной?

Н. Виноградова

— Вы знаете, мне кажется... Ну, нам, конечно, были очень интересны здесь именно дневники — несмотря на то, что в других сериях я делаю воспоминания и мемуары, здесь, совершенно верно, собраны только дневники. Нам было интересно вот в этой, данной книжке... Я сейчас про данную книжку скажу и отвечу сразу на Ваш вопрос, соответственно. В данной книжке нам было интересно именно проследить записи людей, которые следили... которые сами присутствовали при событиях, проживали события день за днем и вносили в эти записки, свои ощущения, свою реакцию, свои мысли по поводу происходящих событий в 1917-1918 году. Мы еще 1918-й в этих дневниках чуть-чуть захватили. Нам было это важно. Потому что все-таки любое воспоминание и мемуары — это некая эпическая дистанция и некоторое осмысление. Здесь, поскольку мы это делали к 100-летию революции, и нам важны были прямо вот доподлинные документы. Прямо вот люди, которые в эти дни жили, ходили, учились, работали, ходили в храм, болели, любили — и вдруг на них обрушилось все то, что обрушилось на наш народ и нашу страну в ХХ веке. И как вот люди это проживали вместе со своими обычными бытовыми занятиями и обычной жизнью. Как это все совмещалось, как они себя в этом видели, реализовывали, воспринимали. В этом смысле когда мы делаем к 100-летию, понятна, да, концепция, почему нам важны были именно дневники? Что касается вообще этой тенденции, про которую Вы спросили, почему такой интерес к дневникам, мне вообще кажется, что сейчас поколению чуть-чуть младше нас (поколению, например, 30-35+, 4+) важно знать именно подробности и детали. Может быть, не столь важна им идеология, которая нам, детям 60-х, так была важна, поколению 60-х, а все-таки вот людям, которые чуть-чуть... Потому что интерес, например, к этим дневникам и воспоминаниям все равно неизменный. Вот, например, у нас в редакции есть очень много молодых ребят, которые с огромным интересом это все читают. То есть интерес есть. Но интерес, скорее, не столько к идеологической подоплеке, а все-таки именно к подробностям жизни. Потому что как еще ты можешь, с другой стороны, почувствовать историю, почувствовать прошлое, как не через историческую ткань, не через какие-то детали быта, не через какие-то детали городского устройства, не через конкретные, прежде всего, судьбы живых людей, которые в это время жили. Вот через передачу их жизни ты можешь чуть-чуть ощутить... Не из учебников, описывающих события или какие-то грандиозные сражения и даты, а именно из живой жизни, из этой фактуры, ткани ты гораздо лучше можешь это почувствовать. А то, что почувствовать важно, — вот мне кажется, что, действительно, Вы правы, такая тенденция есть, интерес очень большой.

А. Митрофанова

— Я сейчас знаете о чем подумала? Вы сказали про идеологию. Я с Вами согласна, и мне кажется, что сегодня вот в этом поколении нашем — там, 30... даже 25+, скорее, запросы не на то, что «расскажите мне, как жить», а запрос на то, чтобы... «дайте мне факты, я сделаю выводы сам (или сама)». Есть вот некая, ну, не то, чтобы усталость... Просто мы знаем обо опыте предыдущих поколений, как может идеология, простите, скрутить в эклер сознание человека. (Смеется.)

Н. Виноградова

— И уводить от истины, правда?

А. Митрофанова

— И увести от истины, да, да, совершенно верно. Поэтому, может быть, вот этим тоже это обусловлено, что желание достроить самостоятельно эту модель с помощью тех подробностей и деталей, и мыслей, и переживаний? Здесь же тоже, в дневниках, это все есть, да? Эмоции человеческие.

Н. Виноградова

— Конечно, конечно. Узнать как можно больше фактов, как можно больше этой текстуры, чтобы фактура, текстура, действительно, того исторического материала, из которого человек потом сам, собрав какую-то интересующую его информацию на эту тему, сделает выводы. Возможно, так, Вы и правы.

А. Пичугин

— Ну Вы как сами считаете, из Вашей книги — вот мы уже упоминали, что это события глазами совершенно разных людей из разных сословий — можно делать выводы?

Н. Виноградова

— Мне кажется, что да и нужно, потому что в этой книжке я лично, поскольку я дитя все-таки своего времени и продукт своего образования, — мне было важно и то, и другое. Мне было очень важно, с одной стороны (ну, не только мне, а и нашему главному редактору Володе Лучанинову, это какая-то общая наша концепция этой книжки)... Нам было важно, с одной стороны, чтобы это действительно был интереснейший материал и разнообразный материал. Нам нужно было создать панораму взглядов на революцию, панораму совершенно разных людей, разных сословий. Не только взглядов на революцию, а вообще прожитых жизней, панораму судеб. Плюс взгляды, конечно, потому что в дневниках они все и свое отношение к происходящему, естественно, высказывают. Мы специально... Мы взяли девять человек. Вот Алексей терпеливо всех перечислил в подзаголовке книжки «Моя революция». Мы взяли девять человек. Значит, почему мы не взяли больше, например? Больше не взяли, потому что нам казалось, что если мы 20 или 30 поместим кусков воспоминаний, уже у читателя в голове может...

А. Пичугин

— Нет-нет, это определенный срез. Тут же можно объяснить их последовательность.

Н. Виноградова

— Да-да-да. Во-первых, может просто от обилия материала все перемешаться в голове. И так толстенная книжка, а так это было бы уже какое-то академическое издание в трех томах, да? Во-вторых, действительно срезы. Это люди совершенно... Вот мы специально хотели, чтобы это, во-первых, была разная география. Если Вы обратите внимание, там есть и московские люди, и петербургские люди, и Пенза, и Одесса, и Воронеж...

А. Пичугин

— Петроградские, тогда...

Н. Виноградова

— Петроградские. Да, тогда уже петроградские, да, с 1916 года уже Петроград опять, по-моему. С 1916-го. Вот. То есть мы хотели географию, мы хотели разные поколения. Там есть юный у нас революционер-марксист из Пензы, Даниил Фибих такой, совсем еще молоденький мальчик. У нас есть потрясающие воспоминания Константина Ананьева — это, на мой взгляд, мальчик совершенно, ему 19 лет, и он попал... И он офицер русский. Он сражается в окопах Первой мировой войны. Его дневники, его записи — непосредственно оттуда. Там что-то творится где-то далеко, в Петрограде, какие-то события, а им завтра идти — у них газовая атака, на них немцы идут.

А. Митрофанова

— И они могут не вернуться.

Н. Виноградова

— Из окопов идти. И они могут не вернуться. Одни офицеры говорят: «Братайтесь с немцами, разоружайтесь, отрекся царь», например, а здесь другие офицеры говорят: «За Русь мы будем стоять до конца, мы с немцами будем сражаться до конца, вперед, в атаку!». И что вот делать этому?.. А оттуда прокламации, с неба, значит — немцы листовки всякие по поводу того, что Давайте мир и все уже, давайте, все братья мы, давайте скорее закончим эту войну«, да? Как разобраться человеку? И взрослому-то человеку, и умудренному опытом, и военным опытом, трудно было разобраться. Мы знаем множество примеров этому, множество свидетелей, свидетельств, дневников. Как разобраться мальчику 19 — 20-летнему, что ни на есть самому любящему Россию, с очень патриотическими чувствами? Он записывает... Он удивительно не лишен какого-то еще трезвого взгляда на вещи, он пытается еще проанализировать что-то. При этом пытается сохранить свою честь, честь офицера, и пытается все равно ни в коем случае не предать Россию. И все это вместе вот как совместить? Совершенно удивительные эти воспоминания этого мальчика меня тоже абсолютно пронзили просто. К сожалению, его дальнейшая судьба неизвестна. Может быть, он вместе с белым движением потом все-таки убежал, потому что в 1923-м его следы уже пропадают. Мы не знаем, погиб он...

А. Пичугин

— Вы попытались найти какие-то следы, да?
Н. Виноградова

— Да, пытались. Ни правонаследников не нашли, ни вообще никаких родственников не нашли, никого не нашли. В 1923-м последнее свидетельство какое-то о нем есть, и дальше неизвестно.

А. Пичугин

— А откуда сами дневники происходят?

Н. Виноградова

— Вы знаете, очень много материала нам предоставил замечательный — такой есть — портал http://prozhito.org.

А. Пичугин

— http://prozhito.org, мы с ним дружим, с Мишей Мельниченко дружим. Приходит к нам.

Н. Виноградова

— Замечательные очень многие тексты, да, оттуда. И мы договорились с Мишей, и Миша сказал: «Конечно, чем большему читателю это будет все доступно, тем лучше». Но мы, конечно, отбирали. Вот отбирали, опять же, вот я начала с принципа, да?.. Мы хотели, чтобы и монархисты, и антимонархисты, и люди пожилые и умудренные, и, например, хорошо образованные, и люди юные... И у нас там студентка есть Одесской консерватории, и есть у нас замечательный Никита Окунев, служащий пароходства, акционерного общества «Пассажирского пароходства»,

А. Пичугин

— Самолеты еще, да...

Н. Виноградова

— Оно «Самолетным» называлось.

А. Пичугин

— Общество, которое эксплуатировало пароходы, называлось «Самолет».

Н. Виноградова

— Да. Но при этом они пускали суда, обслуживали суда на Оке, Волге, Каме, и это были какие-то самые комфортные, фешенебельные суда в России. И он очень долго там работал и был служащим пароходства. Умудренный и такой служащий человек 53 лет. Есть два профессора университета — один Московского, другой.. Два друга — Готье и Богословский. И вот что интересно: Вы говорите о том, можно ли какой-то вывод сделать. Вывод напрашивается один-единственный, потому что все остальные... Это тот вывод, который мне важно было, чтобы читатель понял. Потому что все остальные выводы читатель действительно сделает сам и будет, может быть, больше симпатизировать, или более близкими будут такие-то взгляды, а не такие-то взгляды, такое-то отношение к действительности. Но вывод следующий. Вы знаете, совершенно удивительна картина полного непонимания происходящего — и у людей умных, и у людей образованных, и у людей интеллектуальных. Полное, тотальное, в начале особенно, непонимание происходящего. Потом, потихоньку, к 1918 году в дневниках уже начинается полное разочарование, и у всех уже более-менее общая нота — все сходятся уже к общей ноте, что Россия действительно ввергнута в какую-то чудовищную яму, и все это на грани катастрофы уже, и так далее, несмотря на то, что сначала многие даже очень приветствовали свежий ветер Февральской революции, и были возложены на это огромные мечты...

А. Митрофанова

— Ну, эйфория была такая.

Н. Виноградова

— И эйфория была у многих. Не у всех. И вот интересно, вывод, да?..

А. Пичугин

— Алла у нас как раз занималась дневниками в своей программе к годовщине, к юбилею...

А. Митрофанова

— Да, весь прошлый год, собственно. И Алла, наш редактор Леша Князев в сотрудничестве с http://proznito.org. Интересный вывод — до эфира она сейчас делилась как раз им, — что кто-то вообще не заметил этих событий в момент их происхождения.

А. Митрофанова

— Потому что фокус внимания, знаете... У кого-то там — девочка, например, какая-то, ее дневники, она гимназистка, — у нее несчастная любовь в этот момент. Естественно, она... Какие там, о чем Вы говорите! Какие события, там, какой Петроград? Ну что Вы! Там вот с мальчиком непонятно, встречается она завтра или нет. Кто-то, скажем... Масленица 1917 года. Какая там Февральская революция, о чем Вы говорите?..

Н. Виноградова

— ...когда блины надо печь.

А. Митрофанова

— Когда... А их не из чего печь, потому что впервые внезапно не стало муки. И люди об этом переживают. И дальше мы начинаем звонить историкам, потому что мы тоже анализируем вот эти все дневниковые записи на сайте http://proznito.org. И мы звоним историкам и начинаем спрашивать, как, что, действительно ли в Петрограде голод был уже в феврале — марте 1917 года? Нет, говорят они, нет. Просто не стало пшеничной муки. Или, вернее, как — не то, что не стало, ее стало меньше.

Н. Виноградова

— Хлеба и муки. Угу.

А. Митрофанова

— Это не значит, что наступил голод, это не значит, что совсем исчез хлеб. Это значит, что в военное время не стало того изобилия, к которому люди привыкли в мирные годы. И это вполне объяснимо, это можно понять. Железные дороги — где-то перекрыты, где-то целиком и полностью обслуживаются...

Н. Виноградова

— Из-за этого было. Это же довольно быстро устранили. Хлеб опять появился.

А. Митрофанова

— Появился. Но вот это недовольство, да? Вот насколько... Ведь у нас сегодня, в принципе... Ну, по большому счету, мы в этом смысле не меняемся, да? Мы тоже, чуть что, там, да, где-то... Отключили горячую воду — все, ну, ужас и кошмар. И когда ты видишь, к чему потом это приводит, — что люди ведь начали «заводиться» — «заводиться» без понимания ситуации, без понимания того, что фронт, вообще-то, сейчас требует очень много сил...

Н. Виноградова

— А им еще очень помогли «завестись», понимаете?

А. Митрофанова

— И это тоже, да. И ты видишь, наблюдаешь, как накручивается и растет этот снежный ком.

Н. Виноградова

— Абсолютно. Абсолютно. И Вы знаете, вот совершенно точно, продолжая Вашу мысль и продолжая ту вот, предыдущую мысль, которой я пыталась ответить на вопрос Алексея, про вывод, да? Все про вывод... Вот понимали только два историка. Вот удивительно — провидцами событий, и это видно в дневниках очень хорошо, — почти с первых событий, даже с первых, когда еще очень многие вообще ничего не понимали и радужно встречали, вот два человека-историка — Богословский и Готье — прекрасно понимали, к чему это может привести и что вообще невозможно совмещение войны и революции. Это они понимали с самых первых шагов, что никогда ни к чему хорошему это не приведет — довести войну до конца и потом еще, значит, под вопросом — надо делать революцию... Но наложение революции на войну неизбежно приведет к хаосу и братоубийственной гражданской войне и так далее — это они понимали с самого начала. Поэтому основной вывод как раз тот, что нужно знать историю.

А. Пичугин

— Мы напомним, что в гостях у Светлого радио сегодня Наталья Виноградова — главный редактор редакции «Встреча» издательства «Никея». Мы говорим про книгу «Моя революция. События 1917 года», и здесь, в этой книге, собраны дневниковые записи разных совершенно людей, выходцев из разных сословий, каждый из которых по-своему смотрел на события, которые происходили на их глазах не только в Петрограде, не только в Москве, но и в каких-то других...

Н. Виноградова

— В провинциальных городах.

А. Пичугин

— ...в провинциальных городах, да. И, кстати, насколько сильно отличается взгляд из Москвы, взгляд из Петербурга... Я понимаю, что, опять же, у Вас, может быть, если бы Вы тогда писали, или у меня из Петербурга, из Петрограда взгляд был бы совершенно разный. Но насколько все равно мы бы как-то, наверное, может быть, не воспринимали, но могли описать это примерно одинаково. А вот как это все описывали и воспринимали люди в провинции, до которых это докатывалось какими-то информационными волнами? Потому что все-таки революция шла из центра в провинции практически до 1919 года. Гражданская война у нас закончилась в 1921 году. Это значит, последние у нас, фактически... Советская власть пришла в последние, какие-то самые отдаленные уголки. Так вот, как в провинции, пускай даже не далекой от столиц, воспринимали события?

Н. Виноградова

— Вы знаете, ну мы тут выбрали, мы все-таки были избирательны. Мы все-таки выбрали дневники, потому что очень много было и записей тех, о которых и Алла говорила. Действительно, когда люди жили совершенно своей жизнью, вот как та девушка, у которой был роман в этот момент и любовь, страшная влюбленность, и все, и она вообще не обращала внимания на то, что происходит. Мы все-таки старались выбрать тех, кто как-то интересовался общественной жизнью, был неравнодушен, для кого это как-то... Конечно, до провинции это долетало значительно позже и в каком-то таком совсем скомканном, пока не разъясненном виде. Но я Вам хочу сказать, например, что и тот же Никита Окунев, который жил в этот момент в Москве, читал все возможные газеты, потому что он какой-то такой даже отчасти своей миссией ощущал, вот этот служащий пароходства, освещать и записывать события, как они были в газетах в этот момент изложены, — разных газетах, разных лагерей, разных политических партий. Вот он, вроде бы, и за газетами следил, и на улицы все время выходил, и у него там записи прямо остались: «Я вышел на Воскресенскую театральную площадь в 11, я был на Никитских Воротах в час ночи и в девять». И, там, например: «Сегодня все было тихо». То есть ему важно было это. Он ощущал это даже как какую-то свою миссию по отношению к будущим поколениям, к сыну молодому своему, у которого...

А. Пичугин

— То есть он писал не «в стол»?

Н. Виноградова

— Писал не «в стол».

А. Пичугин

— Писал с ощущением, что это когда-то прочтут и сделают вывод?

Н. Виноградова

— Очень... Даже пишет напрямую, что «все это я пишу для того, чтобы ты, мой сын, это прочитал когда-то и твои дети, может быть, когда-то прочитали». И очень горькие у него строки потом — я когда-нибудь, если останется время, вернусь к этим строкам про вести с войны, и он понимает, что его сын там как раз сейчас находится — в этот момент вот в этом месте. Вот. Так что я хочу сказать, отвечая на Ваш вопрос про провинцию и столицу? Люди, даже непосредственно озадаченные тем, чтобы проанализировать события и понять какую-то информацию, и то писали о том, что иногда в какие-то дни вообще было непонятно, что происходит в Петрограде. Даже в Москве было непонятно. Потому что газеты не давали никаких... Например, или не выходили, или выходили с какими-то совершенно другими известиями и не давали вообще информации о том, что там Дума уже в очередной раз, кого там переизбрали каким министром, что там — разогнали очередную Думу, очередной кабинет министров, или не разогнали. Кто там, Львов по-прежнему остается или, там, Керенский, или, там?.. Что с Протопоповым сделали? Что с царем сделали?" Ничего, целыми иногда днями, было непонятно. Поэтому понятно, что до провинции, даже до интересующейся провинции, до людей неравнодушных и до людей, которые даже каким-то образом участвовали в революционных событиях, как вот этот Даниил Фибих, например, да? Революционеры. Ведь у них был там кружок какой-то был массовый революционный марксистский, очень развито было это все движение. Вот. До них тоже это, конечно, отчасти такими отголосками только долетало. Но, тем не менее, я хочу сказать, что триумфальное шествие довольно быстро пришло. Все равно уже к концу 1917 года, к началу 1918-го уже, в общем, вот эта именно большевистская власть шагнула уже очень быстро. Когда уже стала, настала большевистская власть, она шагнула в провинцию уже очень мощно. И откуда ни возьмись, выяснилось, что очень много вот этого всего из подполья вышло. Вот этого народа, который все это время в каких-то кружках существовал, в каких-то тайных обществах, сообществах и так далее...

А. Пичугин

— Но они бы — простите, что Вас перебиваю — они бы не смогли ничего сделать, если Вы не те замечательные люди, которые всегда за власть — за любую, какой бы она ни была. Пришли большевички — мы будем за них.

Н. Виноградова

— Несомненно.

А. Пичугин

— И это, конечно же, была движущая, скорее, сила.

Н. Виноградова

— Несомненно. Многие так. Вы знаете, очень любопытно про Пензу. Вот это предстоит мне еще изучить, этот вопрос. Я еще не успела в него как-то углубиться. Опять же, тот же Никита Окунев пишет, что в Пензе первой в Европе и в России поставили первый памятник Карлу Марксу. Это было написано в апреле 1917 года.

А. Митрофанова

— Ого!

Н. Виноградова

— 1917-го или 1918-го, вот единственное, могу путать. Можно сейчас залезть и все... Но не важно — 1917-й или 1918-й... Первый в России и в Европе памятник Карлу Марксу был установлен в городе Пенза, откуда как раз наш юный мальчик-революционер, который страшно ненавидел всех — и монархов, и вообще там...

А. Пичугин

— 1 мая 1918 года.

А. Митрофанова

— Ну, 1918-й год — это все-таки... Потому что если бы это была, скажем, весна 1917 года, февраль уже прошел, но октябрь еще не наступил, это было бы, конечно, несколько странно.

А. Пичугин

— А я хотел удивиться либерализму временного правительства.

А. Митрофанова

— (Смеется.) Ну, или так, да.

Н. Виноградова

— 1918-й год, 1 мая. У него почему-то написано — «в апреле». Но, видимо, открыли официально 1 мая, но уже они понимали, что он стоит там и так далее...

А. Митрофанова

— Да не суть, это как раз не важно, когда именно там что...

Особенность в том, что действительно, да, Пенза — это первый город, где появился памятник...

Н. Виноградова

— ...Карлу Марксу.

А. Митрофанова

— ...Карлу Марксу.

А. Пичугин

— Целую неделю простоял!

А. Митрофанова

— Целую неделю простоял...

Н. Виноградова

— Представляете? (Смеется.) Да. Очень был, значит, идеологизированный, видимо, город, с очень сильными какими-то революционными марксистскими настроениями и движениями.

А. Митрофанова

— Вообще, Никита Окунев, конечно, автор изумительный. Я помню, когда мы работали над этой рубрикой «Живая история» для журнала в течение года, если я не успевала прочитать все дневниковые записи, которые нам наш редактор Алексей Князев подготовил, я быстренько искала Окунева, потому что знала, что «ага, сейчас я все узнаю», сейчас это будет как раз очень четко, по существу, без каких-то там эмоций вот этих вот по поводу того, что свидание не состоялось или еще каких-то переживаний насчет того, как подорожали крупа, или что негде взять новый платок. Что у него это будет как раз взгляд более всеобъемлющий — не только его личные переживания и зарисовки по поводу времени и пространства, в котором находится он, конкретного вот этого исторического, но и еще какие-то его рассуждения и размышления или просто заметки, касающиеся более масштабных процессов. Вот то, что у Пастернака названо «событиями циклопического масштаба» — по сути, вот все, что с нами в 1917 году происходило. Ведь это не все замечали. Потому что чтобы заметить события циклопического масштаба, нужно быть циклопом — вот такого масштаба человеком и такого масштаба мозгами обладать. Вот Никита Окунев как раз — человек, который это все видел, чувствовал и действительно — наверное, Вы правы, — считал своим каким-то долгом фиксировать. И спасибо ему за это. Я просто даже как-то не знаю, как он сам, чем закончилась его жизнь, как сложился в дальнейшем его путь. Но то, что он нам оставил вот такую картину эпохи, это, конечно, изумительно.

Н. Виноградова

— Изумительно. Причем, подробнейшие дневники — длинные, большие дневники, по объему большие. Но вот у него — вот ему тоже эти пронзительные строки, я обещала к этому вернуться, — вот, опять же, про то, как личная жизнь переплетается все время с судьбами страны, с историей. У него сын в этот момент, когда он вел записи эти все и читал сводки газет... А Вы знаете, что в то время именно в газетах публиковали в том или ином сражении погибших, и офицеров. У него сын в это время как раз ушел на войну. И он сказал: «В добрый путь, мальчик!», потому что он был патриот, он понимал как раз, что раз уж война состоялась, то мы ни в коем случае не должны идти на мир, а мы должны уже довести ее до победного конца. Он был один из тех людей, которые, несмотря на то, что он абсолютный миролюбец, миротворец и все такое, по своим взглядам человек пацифистский, но уже если Россия вступила в эту войну, он понимал, что мы никаких позорных миров не должны подписывать, и все. И он сказал: «Мальчик, в добрый путь». А потом он читает газеты какие-то спустя полгода — про все это разложение в армии, про то, что очень многие дезертируют уже, и огромное количество пропаганды навалилось на солдат и офицеров, и переходят либо на сторону немцев либо братаются, дезертируют, мародерствуют. И довольно много сводок с фронта, и в газетах это тоже отражено, но, в то же время, написано, что «но и многие полки стоят до конца, насмерть, мужественно, остаются верными присяге, верными Российской империи» и все такое. И один из таких полков — и он читает о том, что большинство офицеров уже погибло, и вот они стойко держат какие-то рубежи, и остались уже буквально какие-то там десятки от этого полка. И это 416-й полк, и он понимает, что в этом полку его сын. Правда, он, слава Богу, не прочитывает еще его имени в газете. Но он пишет: «Боже мой, мой мальчик, я ради тебя вообще эти дневники все пишу, чтобы твои дети знали, чтобы ты знал...»

А. Пичугин

— Так а сам погиб, в итоге?

Н. Виноградова

— Не знаю. Погиб, да?

А. Пичугин

— Я спрашиваю.

Н. Виноградова

— Не знаю. Он не прочитал это. Он говорит, что "я очень надеюсь, что я...«.Ну, какой-то такой смысл, что «я не прочитаю». Но...

А. Пичугин

— Ну, сейчас минута перерыва. Мы продолжим с Натальей Виноградовой, ведущим редактором издательства «Никея», главным редактором редакции встреч, которая существует внутри издательства «Никея». Мы с Вами говорим про книгу «Моя революция», в которой события 1917 года, столетней давности рассматриваются через дневниковые записи. Алла Митрофанова, я — Алексей Пичугин, мы скоро сюда вернемся.

А. Митрофанова

— Еще раз добрый светлый вечер, дорогие слушатели! Алексей Пичугин, я — Алла Митрофанова, и напоминаю, что в гостях у нас сегодня Наталья Виноградова, ведущий редактор издательства «Никея» и главный редактор редакции «Встреча», которая существует в рамках издательства «Никея». Мы говорим сегодня о мемуарной литературе, о дневниковых записях, о книге «Моя революция», которую Наталья нам принесла, и вот она у нас в фокусе внимания сейчас. Книга, которая в 2017 году вышла в свет и которая представляет, конечно, исключительный интерес. Это события 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера. Девять человек, принадлежащие совершенно разным социальным слоям, полярные по своим мировоззрениям, живущие в разных городах. Ну то есть такой срез потрясающе интересный, невероятный. И спасибо сайту http://prozhito.org, с помощью которого и эта книга появилась, и с помощью которого мы здесь, на радио «Вера», весь 2017 год к 100-летию этих трагических событий ориентировались в том, что тогда происходило, и готовили материалы для нашего пятничного журнала. Мне бы хотелось сейчас обратить особое внимание на дизайн обложки и вообще на дизайн этой книги. Ее... Такое бывает, что книга — вот она так как-то...

А. Пичугин

— Пулями прострелена.

А. Митрофанова

— ...увесистая такая, и ее как-то в руки брать не хочется. У Вас книга — она довольно масштабная, но ее сразу хочется схватить. Схватить и уже не выпускать из рук. И то, что обложка — да, действительно, вот она прострелена пулями, как Леша говорит, это, с одной стороны, понятно, что красивое художественное российские, а с другой стороны, ведь там же, под этой обложкой — дневники тех людей, которые под этими пулями жили. Вот и это так впечатляет, это так сильно, вообще-то.

А. Пичугин

— Жалко, мы не можем Вам ее показать. Я давно не видел книг с таким дизайном. Я помню, что на излете 80-х — в начале 90-х как раз было принято издавать книги не с похожим дизайном, но с таким подходом к дизайну. Потом, к сожалению, это время прошло. А сейчас вообще непонятно, как у нас, за счет чего бумажные книги продаются, издаются. Ну, это же вечный спор — там уже электронные, бумажные носители, как мы воспринимаем информацию... Но речь не об этом. Речь о том, что мне очень нравится дизайн того времени. Мне очень приятно, что вот сегодня книжка, которую мы представляем здесь, «Моя революция», она как раз вот в этой стилистике выдержана, ну, и, в общем, возвращает... Не возвращает, вернее, она...

Н. Виноградова

— Напоминает.

А. Пичугин

— ...напоминает, отсылает нас к тому жанру, который входит в нашу жизнь в последние несколько лет. На основе http://prozhito.org как раз я делаю какие-то выводы. Мои знакомые — молодые ребята, вчерашние студенты, студенты сегодняшние — читают дневники. Причем, очень внимательно читают. Я как-то переписывался с одной своей приятельницей в соцсетях среди ночи. Я говорю: «Ты чего не спишь?». «Да я, — говорит, чего-то работала-работала, работала-работала, потом выяснилось, что время уже 3 часа, а я сижу, читаю http://prozhito.org» И это люди, которым еще нет 25 лет.

А. Митрофанова

— Очень показательно.

А. Пичугин

— Это очень показательно. А мы учились как-то по-другому, видимо. В наших учебниках истории не предлагалось, не предполагалось рассматривать личные материалы. Это еще то, что нам предстоит, наверное, осмыслить как в рамках школьной программы, я надеюсь, школьных уроков истории — что у нас все-таки не будет единого подхода и вот того единого учебника, который сейчас... Ну, в общем, единый учебник — может быть, в нем и нет ничего плохого, но единого подхода быть не может, потому что в него никогда не войдут эти самые дневники.

Н. Виноградова

— Совершенно верно.

А. Пичугин

— И, наверное, я очень хочу надеяться, что в вузовских программах гуманитарных факультетов, где всегда преподается история, тоже все это будет рассматриваться.

Н. Виноградова

— Да, я тоже очень на это надеюсь. И Вы знаете, мы постарались вот в этом издании, помимо дизайна (о нем немножечко тоже расскажу поподробнее потом)... Мы старались это сделать максимально. Ведь дневники, на самом деле, это чтение достаточно непростое. Это же не гладкая ткань текста воспоминаний, да? Это дневники. И часто люди писали для себя. Ведь совсем не все как бы направляли эти дневники, предполагали, что они будут для будущих поколений. Кто-то писал действительно в стол. Кто-то писал для себя какую-то заметку, надеясь, что потом он эту мысль расширит, довершит, как-то к ней вернется, — и не вернулся. И только по наметкам мы можем догадываться, что имел в виду человек. Ну, понятно, что такие совсем какие-то фразы личного свойства или неоконченные мысли мы сокращали, конечно. Но мы постарались, в принципе, эти дневники сделать максимально удобными для чтения. Не в том смысле, что мы много сокращали или как-то вмешивались в текст. Ни в коем случае. Ни в коем случае! Это просто законом никаким образом... Мы даже часто неправильно в лексику... То есть лексика вообще вся сохранена.

А. Пичугин

— Ну это же правила публикации!

Н. Виноградова

— Конечно. И неправильная лексика. Мы только немножко иногда вмешивались в орфографию, и то там, где мы вмешивались, мы в статье от редакции написали, почему, например, где-то. Просто в тех случаях, когда, например, это явно была просто небрежность автора. Там он, например, написал 18 февраля с отступом, а там — без отступа, например. Ну вот такие, наполовину технические, вещи. В каком смысле, как мы постарались сделать удобно для читателя? Например, Вы знаете... Ну чтобы это не было как академическое издание для специалистов, а чтобы это было именно направлено на широкую публику, для нас очень важно — мы сегодня об этом говорим, — чтобы более молодое поколение каким-то образом через дневники почувствовало то, что было у наших предшественников, у наших современников в жизни, то, что с ними случилось. Потому что понятно — нет прошлого, нет будущего. Ну это я прописные истины говорю. Как мы постарались? Мы, например, сделали два вида сносок. Мы сделали очень легкие, немножко, сноски, которые римскими буквами внизу страничек, чтобы страницы не были перегружены огромным количеством справочного аппарата. У нас изредка там одна-две сноски, совсем не на каждой странице, римскими цифрами. А после каждого автора уже... Вы же понимаете, что раз события исторические такие, сколько там все время бесконечного количества фамилий. Там одних членов кабинета министров, Вы знаете, до 40 сменилось, и так далее. Не говоря о каких-то названиях газет, разных журналов, разных постановлений. Это же все нужно как-то объяснить, пояснить. Поэтому, во-первых — я, кстати, еще не сказала, — у нас были очень серьезные исторические консультанты. Во-первых, у нас два прекрасных петербуржца, петербургских историка...

А. Пичугин

— Сергей Львович Фирсов, я смотрю, у Вас там значится.

Н. Виноградова

— Сергей Львович Фирсов написал заключительную статью, а тоже замечательный петербургский историк Алексей Викторович Куликов написал вступление, большую статью вместо предисловия, или предисловие — как хотите, назовите. Он же и был историческим консультантом, и все исторические комментарии, все реалии — он как редактор все это проверил с исторической точки зрения. Все эти наши, там, данные, все эти наши комментарии и все эти наши пояснения. А в конце каждого авторского блока (девять авторов), в конце каждого автора мы дали уже подробный, подробный по другим видам цифр уже — по... Те — римские, эти, значит, какие?

А. Митрофанова

— Арабские?

Н. Виноградова

— Арабские... Арабскими цифрами дали сноски после каждого автора — уже вот фамилии, события основных и так далее. Чтобы человек, когда читает, все-таки как-то следил за ритмом, за интонацией автора, за его мыслью, не сбиваясь в этот справочный материал. Но, в то же время, не дать этот справочный материал мы тоже не могли. Поэтому мы придумали так. Причем, очень часто этот справочный материал от автора к автору повторяется. Ну, например, Владимир Ильич Ленин и там упоминается, и там упоминается, и сям упоминается. Понятно, что про него очень подробная справка не требуется. Но про какого-нибудь, там, я не знаю, Луначарского уже люди молодого поколения совсем не все знают. И если он упоминался и в дневниках, например, Зинаиды Денисевской, и в дневниках Готье, и Александра Ивановича Бенуа, например, то мы и там, и там, и там даем все равно про него эту историческую справку. Почему мы так делаем? Совершенно сознательно. В этом же опять в статье от редакции пишем. Продумывали это очень долго, чтобы максимально удобно было читать. Почему? Потому что человек захочет, например, только этого автора прочитать (ну есть же такие люди) или только этого конкретно, и там не получит вдруг сведений про такого или иного исторического персонажа, про то или иное историческое... Поэтому мы повторяли.

А. Пичугин

— Это одно из таких основополагающих правил информационной журналистики, когда в новостях ни в коем случае нельзя говорить «Дмитрий Медведев приехал на авиазавод». Слушатель не обязан знать, что Дмитрий Медведев — премьер-министр. «Премьер-министр Дмитрий Медведев посетил авиазавод». Так же, я думаю, и здесь, Вы из этого исходили.

Н. Виноградова

— И из этого, конечно.

А. Пичугин

— Что даже если человеку 75 лет, даже если он чуть-чуть не современник Луначарского, все равно он не обязан знать, кто это был.

Н. Виноградова

— А мы обязаны это хотя бы кратко дать. Хотя бы кратко дать.

А. Пичугин

— Я бы хотел сейчас немножко отойти от темы самой книги. Мне интересно: вот сейчас вышла книга «Моя революция». Тема важная, мы несколько лет готовились к этому событию. Вот мы его пережили — 100-летие революции. Дальше у нас, по логике вещей, конечно, события, связанные с коллективизацией, с гражданской войной, перед этим — со Второй мировой, с репрессиями, безусловно. Но это все — то, о чем говорится. И был у нас (правда, не скоро мы будем праздновать 100-летие), но был такой период, о котором сейчас говорится мало, предельно мало. И даже книги, которые посвящены оттепели, уходят куда-то на второй план, потому что у нас нужно же обычно громко выдвинуть на первый план выдвинуть книги, фильмы, материалы, связанные со стройками, пятилетками. Репрессии, таким образом, у нас тоже задвигаются. Но мы сейчас даже не об этом, а об оттепели. Вот было бы, наверное, очень интересно — это не то, что мы как-то Вас просим... — было бы очень интересно, конечно, увидеть такую книгу дневниковых записей про вот этот небольшой период хрущевского правления, о котором мы вообще ничего не знаем, только из фильмов «Я шагаю по Москве», «Июльский дождь» и «Застава Ильича».

Н. Виноградова

— Ну, или, может быть, аксеновская...

А. Пичугин

— Или Аксенов, да. Ну, литература того времени. Литература и поэзия «оттепели», которую сейчас мало читают. Или вот книжка чудесная вышла тоже у человека, который к нам периодически приходит, Олег Нестеров — «Небесный Стокгольм», тоже про «оттепель». Ну вот, собственно, и все, что есть. Хотя там же, вот на том же проекте http://prozhito.org, дневников периода «оттепели» — огромное количество. Вот было бы здорово, если бы кто-нибудь когда-нибудь этим занялся и вычленил из этого что-то такое важное, книжное.

Н. Виноградова

— Вы знаете, это действительно очень важно. Потому что... И я тоже уже об этом думала, конечно. И ощущаю это тоже своей темой. И, наверное, когда-то я... лично я... Я понимаю, что еще, наверное, какие-то люди этим займутся, но лично я считаю, что обязательно надо будет это делать. Абсолютно здесь с Вами совпадаю. Потому что я лично слышала записи, сделанные для университетского архива, многих людей, которые были такими непосредственными участниками и литературной жизни «оттепели», и культурной, и ученой жизни. Эти записи сделанные, но они, конечно, не расшифрованы, не набраны, и они, конечно, не сокращены. Ну, они просто сделаны — слава Богу, есть такие люди, в том числе тот же Миша Мельниченко, который и для этого проекта тоже это делал, и, я знаю, моя подруга Катя Голицына несколько человек записала. Не несколько, а десятки человек записала тоже, которые рассказывают об этом времени, непосредственно об этом времени. Но это все предстоит, конечно. Это предстоит. Потому что это все — необработанный еще до конца материал, не обнародованный, не обработанный, с ним предстоит очень много заниматься. И Вы знаете, «оттепель» ведь такое двойное понятие. Потому что ведь для многих «оттепель» — это стиляжная культура, стиляги, такая свобода музыкальная, свобода одеваться ярко. Это тоже все прекрасно, и совершенно новые какие-то такие...

А. Пичугин

— Культурный элемент неотъемлемый.

Н. Виноградова

— Культурный неотъемлемый, да.

А. Пичугин

— Но это более позднее, наверное.

Н. Виноградова

— Нет, это все совершенно одновременно.

А. Пичугин

— Но сериал же был недавно у нас.

Н. Виноградова

— Да. Вот сериал как раз именно эту часть жизни показывает. В ней нет ничего плохого. В ней тоже все равно понятно, что такой какой-то протест против... Все равно у молодежи всегда протест против чего-то предыдущего. Тогда он был особенно бурный. Есть такие эпохи, когда этот протест выражается особенно бурно, если особенно сильно давили в предыдущие годы. И вот «оттепель» — это действительно такой всплеск после всех страшных этих сталинских лет, такой всплеск свежего цвета, свежей музыки, свежих красок, свежих ощущений, свежей литературы и всего. Но многие люди, и я знаю, что к этим людям относились, например, многие люди, которые работали в центральных толстых литературных журналах в то время, и в «Новом мире», относились к этому несколько по-другому — как к шансу успеть донести... Ведь многие понимали, что это тоже все временно, что это не навсегда. И относились к этому очень серьезно, к этому времени — как к тому времени, которое дано людям, стране, обществу, чтобы успеть донести что-то очень важное про прожитые годы. И не только, так сказать, веселиться, ходить в рестораны и петь там бардовские песни (никто никого не осуждает), но при этом еще успеть очень много сделать. И поэтому... И они действительно, я считаю, очень много сделали. И во многом то, что сейчас как-то мы осмысливаем предыдущий опыт нашего поколения, во многом это благодаря тем людям... Сейчас как-то принято так — «а-а, „шестидесятники“ занимались какой-то своей богемной литературой» и так далее.

А. Пичугин

— «У нас вон народ войну прошел, а Вы про своих этих каких-то, да»...

Н. Виноградова

— Да. Они, между прочим, очень многие из них войну прошли.

А. Пичугин

— Они тоже войну прошли, конечно.

Н. Виноградова

— Тот же Максимов — потрясающие его рассказы «Вокруг Сталинграда». И вообще огромное количество людей там прошло войну, которые были непосредственными участниками и созидателями этой культурной оттепели. И про это не надо забывать. В этом смысле «оттепель» как бы такая двойная. Не то, что она взаимоисключает и противоречит, но есть ее легкая сторона, тоже очень привлекательная, и есть ее другая сторона — такая отчасти миссионерская, очень серьезная. Эти люди успели за несколько лет (за несколько лет!) так перевернуть общественное сознание, так во многом насытить наше культурное поле той информацией, которую нельзя... Мы не имели права, как народ, ее забыть или замять, да?..

А. Пичугин

— Ну а вот на то и дневники, кстати говоря, потому что...

Н. Виноградова

— Да, конечно.

А. Пичугин

— ...мы же на революцию, о чем сегодня говорим, тоже не можем смотреть: «А-а, вот так вот: пришли «белые» — прогнали «красных», пришли «красные» — прогнали «белых». Точно так же, как вот мы сейчас говорили про «оттепель». На нее же невозможно посмотреть только через призму «Июльского дождя» или через поэзию Губанова, например.

Н. Виноградова

— Конечно, конечно.

А. Пичугин

— Есть «Музей 101-го километра» в Александрове — прекрасный, один из лучших, наверное, посвященных этому времени.

Н. Виноградова

— Вот я не была, кстати.

А. Пичугин

— Вот как раз когда смотришь экспозицию этого музея, это самое... Ну вот 101-й километр — это уже после войны, это уже вот умирает Сталин вот-вот, но они еще оттуда не выезжают.

Н. Виноградова

— Им еще не дают разрешение вернуться.

А. Пичугин

— Им еще не дают разрешение вернуться. И вот это вот как раз ощущение того, что скоро-скоро, вот-вот, уже лагеря прошли, уже из лагерей вышли, уже вернулись в Центральную Россию, уже до Москвы на электричке час-полтора ехать, но еще пока не все можно и можно будет нескоро, — вот музей об этом, это, пожалуй, да, один из лучших, если не лучший, музей, посвященный тому периоду.

А. Митрофанова

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Наталья Виноградова — ведущий редактор издательства «Никея» и главный редактор редакции «Встреча» в рамках издательства «Никея». Мы говорим о литературе особого такого рода — мемуарной, и о дневниковых записях. Напомню: книга «Моя революция» сегодня у нас особенно так обсуждается в нашей студии. И Наталья — как раз ее составитель. Здорово, что такие книги есть. Мне бы хотелось понять, она единственная в своем роде, или все-таки Вы занимаетесь в рамках редакции «Встреча» подобными изданиями и в других направлениях, в других эпохах тоже?

Н. Виноградова

— Спасибо за вопрос. Важный для меня очень вопрос. Вы знаете, ну, во-первых, что касается книг к 100-летию революции, то у нас сейчас готовится еще один очень интересный... Потому что все-таки революция не ограничивается только 1917-м годом, а это еще и 1918-й год, и Гражданская война, это все все-таки такой общий такой временной период.

А. Митрофанова

— Да, блок, да.

Н. Виноградова

— Поэтому мы сейчас готовим еще одну очень интересную книжку, тоже в редакции «Встреча». Вы знаете, что Музей Михаила Михайловича Пришвина сделал очень большое собрание сочинений его дневников. Этот человек вел дневники 50 лет...

А. Пичугин

— Да, еще какие!

Н. Виноградова

— ...50 лет! — человек делал записи в стол.

А. Митрофанова

— Кстати, их тоже можно найти на сайте http://prozhito.org. Они там есть.

Н. Виноградова

— Да, но они сейчас изданы, небольшим тиражом изданы. А мы попросили — мы подружились очень с прекрасным этим Музеем Пришвина и с их сотрудниками и попросили сделать для нас выжимку 1917-1918 годов из дневников, тоже самое интересное, что Михаил Михайлович Пришвин писал. И вот сейчас, следом за этой книжкой, буквально вот скоро-скоро, выйдет тоже — мы ее все равно приурочиваем к 100-летию революции, хотя выйдет она уже в 1918 году, — книжка вот этой выжимки из дневников Михаила Михайловича Пришвина. Все, на наш взгляд, на взгляд составителей, сотрудников музея, самое интересное и яркое, относящееся к этому периоду. На этом мы, наверное, тему именно непосредственно приуроченную к 100-летию революции, заканчиваем. Но, в принципе, я делаю же еще целую серию... Редакция «Встречи» делает серию «Семейный архив». И вот эта серия «Семейный архив» — в ней вышло пять книжек, и еще рукописей интереснейших, наверное, года на два можно издавать и издавать людей, которые просто вот с этих страниц рукописей вопиют к тому, чтобы дойти до какого-то другого поколения, до читателей. И как-то мне кажется, что мы еще очень долго будем все это наше время и все это наше прошлое осмысливать и долго этим не насытимся, потому что... Именно потому, что что-то очень глобальное и важное произошло в нашей стране в прошлом веке, слишком много было противоречивых на это и судеб, и взглядов, и людей, и поэтому тем важнее донести как-то, в какой-то максимальной полноте все это многообразие, и так далее. Поэтому я делаю серию «Семейный архив», которая касается... Что касается других эпох, Вашего вопроса, да? Это все равно, конечно, в основном ХХ век. Это может быть конец XIX, предреволюционная, потому что это мне более всего интересно. Это слом веков, это предреволюционное время, революция, гражданская война, дальше сталинские репрессии, дальше война, и дальше — 50 — 60-е годы. Позже пока не хочу, потому что считаю, что все-таки должна быть какая-то эпическая дистанция. Должно пройти какое-то время, чтобы осмыслить прошедшее. Поэтому, пожалуй, в том, что я собираюсь делать дальше, я остановлюсь на каких-нибудь, может быть, 70-х годах ХХ века. Но, что интересно, уже вышли у нас воспоминания Александры Николаевны Голицыной и Сергея Михайловича Голицына — «Записки уцелевшего», уже второе издание распродано. У нас вышли замечательные воспоминания Ольги Сергеевны Ладыженской. У нас вышли замечательные воспоминания Нины Аносовой — это человек купеческого сословия. Мы хотели, опять же, чтобы и дворяне, и офицерские семейные архивы, и духовенство, и русская интеллигенция — опять же, чтобы разные взгляды. И самое ценное, что сейчас я готовлю (я пока не скажу ни имя, ничего), но это самые редкие и самые ценные материалы. Ведь очень много у нас осталось воспоминаний — прекрасных, замечательных — русского офицерства и дворянства, да? Купечества вот мы сделали, купечества. Но ведь почти нет крестьянских воспоминаний. А это же тоже безумно важно и интересно. Это Россия была, вся из крестьян состояла, да? Почему? Понятно, почему — мало было грамотных...

А. Митрофанова

— Много было дел, им было чем заняться.

Н. Виноградова

— Было чем заняться. Мало было грамотных. Те грамотные, которые суперграмотные, становились купцами удачными и уже становились образованным сословием. Поэтому очень трудно найти какие-то внятные, адекватные воспоминания, чтобы они были интересны. Ведь очень часто мы отсеиваем... Ведь Вы представляете, сколько мы отсеиваем? Вот чтобы сделать эту книжку «Моя революция», Вы представляете, сколько нужно было прочитать, чтобы понять, что вот этот человек в этом срезе, в этой среде наиболее нам интересен? Потому что сочетание и фактов, и все-таки художественного языка — это же не всегда читабельно. Это иногда очень интересно с точки зрения фактов, но это совершенно только для специалистов тексты, да? Поэтому отбор происходит колоссальный, работа... Нижняя часть «айсберга», работа «под водой» — она просто колоссальная, самая длительная. Дальше можно за три месяца книжку сделать, да?

А. Пичугин

— Да, это понятно, это известно.

Н. Виноградова

— И, значит вот, наконец-то я напала... И совершенно самотеком пришли. Потому что по-разному рукописи приходят. Всегда меня спрашивают: «Как Вы находите эти рукописи?». Совершенно по-разному приходят. Иногда через знакомых, иногда какой-то такой ресурс удивительный. Вот с кем-то мы узнаем вдруг, что существует такой ресурс. Иногда это передают, действительно, какие-то потомки, и так далее, я просто узнаю об этом. Или вычитываю где-то в других дневниках, что существуют такие, и начинаю искать. А иногда приходят самотеком. И вот тот редкий случай, когда я давно уже, очень давно хочу получить какие-то адекватные, вменяемые крестьянские дневники, интересные для многих, чтобы они были интересны, и вдруг я получаю самотеком рукопись. Просто мне бабушка пишет, письмо посылает в конверте — не электронное, в конверте! Приходит в редакцию письмо из города Снежинска от бабушки, которая записала за своей матерью, колхозницей, которая сначала была русской крестьянкой и потом перетекла в колхозы и стала советской крестьянкой... И вот эта вся судьба их рода (потому что в семейном архиве обязательно, чтобы была какая-то предыстория о предках, из чего есть, была, произошла эта фамилия, этот род крестьянский и все). Вот начинается с этого, и то, как она, мать, уже во время формирования колхозов... Что вообще досталось русской женщине, что претерпели русские крестьянки — не заключенные, не репрессированные, которых просто советская власть в Сибирь взяла. Как они их на лесоповал, значит, гнали, потому что во время войны мужики ушли на фронт, нужно было кому-то валить лес. Интереснейшие воспоминания. Значит, мало того, что она за мамой записала — она туда присовокупила большое количество семейных фотографий, семейных писем, переписки. То есть это в буквальном смысле семейный архив. И это никогда, конечно, нигде не публиковалось. И я сейчас работаю. И там, конечно, надо над текстом серьезно работать. Но это ценнейшие, замечательные воспоминания — прямо из глубинки, написанные простым человеком, но очень интересным. Там такое количество фактов. Вот это прямо я приготовила такой подарок нашим будущим читателям. (Смеется.) Ну, не приготовила, а готовлю. Мы готовим, редакция «Встреча».

А. Пичугин

— Вы к нам приходите! Мы обязательно про это про все поговорим, и вообще, я думаю, что будем общаться, я надеюсь. Уже время нашей программы подходит к концу...

А. Митрофанова

— Да, мы любим историю вообще...

А. Пичугин

— Мы сегодня программу нашу заканчиваем. Говорили вместе с Натальей Виноградовой, главным редактором редакции «Встреча», которая существует в рамках издательства «Никея», про книгу «Моя революция», где к 100-летию революционных событий собраны дневниковые записи совершенно разных людей — и клерка, служащего пароходства, и офицера, и молодого человека, и... кого там только ни встретишь!

А. Митрофанова

— Историка, студентки...

А. Пичугин

— Да-да-да! Ну, в начале программы всех перечислили. Спасибо большое! Алла Митрофанова...

А. Митрофанова

— Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Всего доброго! Будьте здоровы!

А. Митрофанова

— До свидания!

А. Пичугин

— Читайте дневники! Это важно! Сейчас, мне кажется, такая удивительная возможность есть.