«Грех ли смех?» Иером. Андроник (Пантак) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Грех ли смех?» Иером. Андроник (Пантак)

* Поделиться
иеромонах Андроник (Пантак). Фото: https://pravobraz.ru/v-moskve-proshel-seminar-posvyashhennyj-voprosam-prixodskogo-popecheniya-o-detyax/

В нашей студии был насельник Сретенского монастыря иеромонах Андроник (Пантак). Мы говорили о том, в каких случаях смех полезен и необходим, а в каких — может быть грехом.

Отец Андроник объяснил, не противоречит ли призыв Господа радоваться Его заповеди «блаженны плачущие», какова связь между плачем покаяния и радостью, и о чем необходимо помнить, когда мы читаем святых отцов, призывающих к серьезности и отсутствию смеха. Наш гость ответил на вопросы: шутил ли Христос, полезна ли веселость, и может ли Бог шутить в нашей жизни?


А. Ананьев 

— «Добрый вечер, дорогие друзья!» — голосом Деда Мороза говорю я. Меня зовут Александр Ананьев. И ближайший час здесь, на светлом радио, радио «Вера», я буду задавать вопросы. Вы услышите много прекрасных, увлекательных, мудрых ответов. А чего вы не услышите, друзья мои, так это вы не услышите сегодня смеха в «Вопросах неофита». А знаете, почему? Потому что смех мы сегодня и будем обсуждать. На мои плоские и неумные вопросы согласился дать свои мудрые ответы мой дорогой гость — иеромонах Андроник (Пантак), руководитель Просветительского центра московского Сретенского монастыря. Добрый вечер, отец Андроник. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Добрый вечер, Дедушка Мороз. (Смеётся.) 

А. Ананьев 

— Я крестился-то не так давно. И раньше у меня было какое-то ровное и в общем, в целом понятное и цельное отношение к Деду Морозу. Сейчас я к нему отношусь уже так — с некоторым сомнением: а по-православному ли вообще верить в Деда Мороза, хорошо это или плохо? Уж не лучше ли обратиться к святителю Николаю? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Кстати, очень хорошо, что мы с этого начинаем, потому что вообще вся тема, которую мы сегодня будем обсуждать, и тема про смех тоже, связана, мне кажется, с одной очень важной темой, которую мне приходится постоянно сейчас в последнее время проговаривать на беседах: и в личных беседах, и в общих. Мы очень часто, знаете, как ставим вопрос: а вот правильно это или неправильно, а вот хорошо это или плохо? И мы таким образом себя загоняем в очень странную ловушку. То есть, смотрите, какая штука: если человек размышляет в категориях «хорошо» и «плохо», то если ты поступил плохо, значит, ты плохой — как-то мы об этом говорили. А плохой — значит, виноват. Чувство вины всегда отключает у человека радость. Когда у тебя отключается радость, после этого наступает печаль, после этого наступает депрессивное состояние, после этого наступает уныние, то есть это чёткая цепочка. Но если я поступил хорошо, значит, я какой? Я хороший. Если я хороший, значит, я молодец, если я молодец, появляется тщеславие, появляется гордыня после тщеславия. Гордыня обычно приводит к тому же самому унынию. То есть, понимаете, чтобы я в этой ситуации ни решил, всё в итоге приведёт к какому-то печальному результату. Все эти категории «можно», «нельзя» тоже такие коварные, потому что всё, что нельзя, то хочется. Не думайте сейчас про большого белого слона. Запрет любой всегда хочется. А ощущение, что ты что-то должен и что-то ты обязан делать, всегда убивает... если, допустим, чувство вины убивает радость, то чувство долга очень часто убивает желание. Представьте, что у вас есть сто тысяч рублей и у вас есть возможность и желание подарить их своему лучшему другу. Как вы будете себя чувствовать? Понятно, что вам хорошо будет, радостно. А вот представьте, что вы эти сто тысяч рублей должны другу. А ещё представьте, что у вас сейчас и нет этих ста тысяч. Какие у вас будут чувства, насколько часто вы захотите с ним пересекаться? Очень сложная ситуация, правда? 

А. Ананьев 

— Я понимаю, о чём вы говорите. Но, с другой стороны, — не в плане того, что я с вами не согласен, конечно, я согласен, а в плане просто уточнить: всё равно мы должны критически как-то относиться... даже нет, не так, «должны» — плохое слово. Я хочу критически относиться ко всему. Раньше я с любопытством читал гороскопы, например. Сейчас не то чтобы я себе запрещаю: «Александр, не тяни руку к гороскопам — тебя нельзя как православному!» — ну нет же, я просто знаю, что это такое, и у меня к этому абсолютно ровное отношение. Если кто-то верит в эти гороскопы — пожалуйста.  

Иером. Андроник (Пантак) 

— Хотите я вам расскажу, почему вы не читаете гороскопы? 

А. Ананьев 

— Хорошо, мне будет любопытно! 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Для нас эти категории — хорошо и плохо; должно и не должно — помогают нам ориентироваться в этом мире духовных законов, где ты туда проникаешь и теряешься просто: а как поступать, как жить? И тебя говорят, что это белое, а это чёрное. И в начале тебе хорошо, ты начинаешь опираться на эти понятия и начинаешь как-то балансировать, начинаешь с советом, с помощью как-то опытно познавать эту духовную реальность. Но к какому-то моменту эти категории становятся ненужными — они такие подпорки на самом-самом начальном этапе жизни, то есть просто сориентироваться, чтобы тебе не казалось, что вокруг хаос. А дальше, мне кажется, очень важно переходить к новому этапу взрослости, то есть надо взрослеть в какой-то момент. И вот про это взросление — как это сделать, как к этому прийти — мне кажется, очень хорошо рассказывает апостол Павел. Он одной своей фразой полностью сметает эти категории, в которых мы часто живём: что можно и что нельзя, что должен и что не должен, что хорошо и что плохо. 

А. Ананьев 

— Дайте угадаю: «люби и делай, что хочешь»? А... это блаженный Августин. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да, это блаженный Августин, а у апостола Павла есть такая замечательная фраза, он говорит: «Всё мне можно...» 

А. Ананьев 

— То же самое, в принципе. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да, по сути то же самое. И он говорит, что «всё мне можно», и он убирает эти категории. Но мы очень боимся от них отказываться, потому что мы теряемся, мы сразу, как слепые щенята такие: а где тогда плюс, где минус, куда стремиться? Так вот, апостол Павел, будучи очень классным и педагогом и психологом, то есть у него очень много всего настолько глубокого, вот он, будучи прекрасным психологом, отбирая у нас эти понятия, что хорошо и что плохо, что должно и нельзя, даёт нам новые. Он говорит: «Но не всё мне полезно». И вот у зрелого христианина — может быть, он не до конца формулирует, но у него эти категории «хорошо», «плохо» начинают постепенно отходить и должны появиться... я говорю «должны», потому что это полезно. Так вот, должны появится другие два полюса: «полезно» и «вредно». Причём слово «вредно» иногда можно для себя утрировать, чтобы прям побояться: опасно! И когда я понимаю, что гороскопы — это вредно, это неполезно, то этим не занимаюсь. По поводу Деда Мороза — давайте подумаем: сама эта идея Деда Мороза, само присутствие Деда Мороза на празднике — это для моего ребёнка полезно или вредно, это может что-то хорошее принести? А если он сталкивается с этим в детском саду, где другие дети? А дома ему будут говорить, что Деда Мороза нету, есть святитель Николай, и что вот это всё полная ерунда — это полезно будет ребёнку или вредно? 

А. Ананьев 

— Сложный вопрос. Я могу как-то сформулировать ответ для себя, но вот представить, что у меня рождается ребёнок, и я ему должен объяснить это — это будет непросто, правда. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да, но это совсем другой ракурс. Вот с моей точки зрения, мне кажется, что вообще Новый год и вся эта история с Новым годом очень полезная. Это один из прекрасных мостов, которые абсолютно естественно и без всяких проблем помогают церковным людям начать диалог с нецерковными людьми. Это пространство радости, пространство семейного общения и пространство доброты — вот о чём бы ни говорили. Ни одного светского праздника с таким посылом у нас больше нет объективно. У нас 8 марта и 23 февраля окрашены неким таким гендерным акцентом, допустим. Это не общий праздник — это праздник половины населения. День Победы — это всё-таки праздник победы, это не праздник доброты и семейного общения, это другое совершенно настроение. И вот мне кажется... мы сейчас, кстати, через День Победы пытаемся с людьми контактировать... 

А. Ананьев 

— Вы знаете, на мой взгляд, это вообще единственная дата в нашем календаре, которая не вызывает лично у меня каких-то вопросов действительно. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да. И вот мне кажется, что вот эта история Деда Мороза... Ведь кто такой Дед Мороз, как ребёнок его воспринимает? Это дедушка, добрый, заботливый, в принципе это образец мужчины... у него, правда, жены нет — сразу внучка, но дети этого не видят обычно, слава Богу. То есть это уже не какой-то дух лесной — это добрый волшебник. И вот когда мы говорим о том, что Дед Мороз такой добрый волшебник. Он может ребёнка научить чему-то доброму? Конечно, может, если мы правильно ребёнка настроим, и Дед Мороз какой-то будет адекватный, а зачастую они такие — классические Деды Морозы. Стоит ли противопоставлять ребёнку образ Николая Чудотворца и образ Деда Мороза? Не знаю, мне кажется, это может быть очень искусственным и может быть неполезным, например. Я просто не даю ответов. Но мне кажется, что размышлять, например, про Деда Мороза стоит как раз в этих категориях. И это будет совершенно другой ракурс, когда взрослый родитель думает: «А моему ребёнку это полезно или вредно?» 

А. Ананьев 

— Но в любом случае не стоит, если я правильно вас услышал, сразу отметать это, как какое-то советское язычество. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да. Ах вот, раз Дед Мороз, значит, он откуда-то там вышел из леса... 

А. Ананьев 

— Ну, копнуть поглубже — это всё-таки 30-е годы, когда вернули всё-таки новогодние ёлки рождественские и Деда Мороза. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да, ещё коммунистическая подоплёка. Да, когда мы так думаем, мы очень много боимся. А ведь опять же какая фраза произносится Христом в Евангелии чаще всего, знаете? Вот обычно говорят про любовь. Это неправда — чаше всего Господь в Евангелии говорит «не бойся» или «не бойтесь». 

А. Ананьев 

— Я думал — «мир вам». Нет? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Нет чаще всего, если просто взять срез, практически постоянно он говорит либо «не бойся», либо «не бойтесь». А мы, бывает,  часто начинаем себя загонять в эти рамки боязни. И когда ты говоришь, что это нельзя, это оттуда-то произошло — ну, ты боишься. И страх никого ещё не сделал совершенным, а любовь изгоняет страх. Ну, в общем, и так далее. Я думаю, мы дойдём до смеха, потому то, о чём мы говорим, это связано, это основа для разговора. Смотрите, если мы боимся каких-то вещей в Церкви, то мы их отторгаем. Но посмотрите, сколько всего уже Церковь вобрала, переработала и выдала уже с христианским смыслом. Посмотрите, Рождество Христово, кстати, почему празднуется 25 декабря: потому что это день солнцестояния, день сатурналий. И эта дата выбрана неслучайно, потому что Христос — это то самое истинное Солнце Праведности. И с этим посылом Рождество начали праздновать 25 декабря, и это очень классно, очень круто. Потом, Масленица та же самая — это же языческий праздник изначально. Церковь переработала это в Неделю подготовки к Великому посту — с совершенно другим смыслом. У меня с другом родилась идея по поводу масленичного чучела: как воцерковить сжигание чучела. 

А. Ананьев 

— Подождите, разве можно так взять и на месте как-то решить: а давайте как-то придадим этому особый смысл? Теоретически это можно? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— А давайте я расскажу и посмотрим. Люди хотят сжигать чучело. Почему? Не потому, что они язычники, а потому что классно горит, и всем нравится, когда это чучело горит, и всё. Можно сурово сдвигать брови и говорить: «Это невозможно!» Но давайте посмотрим: сам факт горения чучела — от него ни тепло, ни холодно. Но если людям нравится, появилась такая интересная мысль, когда мы сидели и разговаривали: ведь сжигание чучела на Масленицу — это в Прощёное воскресенье должно происходить, прям вот в последний день перед Великим постом. А Прощёное воскресенье — это тот день, когда мы прощаемся со всеми обидами, со всеми своими претензиями, со всеми своими какими-то внутренними несогласиями по отношению к другим людям, например, для того, чтобы войти в пост свободными. И смотрите, как было бы интересно: за неделю до Масленицы в воскресной школе сели бы — дети отдельно, родители отдельно — взяли бы каждый несколько листочков и просто написали бы все претензии, которые у них есть по отношению ко всем людям: к родителям, к друзьям, к окружающим, к Господу Богу, к этому несовершенному миру, к Президенту и Правительству, к жидомасонам — не знаю, к чему ещё. И всё вот бы написали на бумаге, взяли бы домой, потому что у многих бы времени не хватило всё продумать, прописать, и через неделю принесли бы эти листочки расписанные с собой в воскресную школу. А там уже стоит красивое чучело, и мы берём эти листочки с нашими обидами, претензиями, прикрепляем их все на чучело, и видимым образом, помимо того, что мы исповедовались, помимо того, что мы на Чине прощения уже всех простили, мы ещё видимым образом вот так сжигаем все наши обиды. Это же интересный смысл? 

А. Ананьев 

— Красиво. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— И мне кажется, что если не боятся, а думать именно о пользе, то многие светские и даже языческие вещи Церковь может взять, переработать и выдать из этого уже абсолютно новую историю с христианским смыслом. 

А. Ананьев 

— Вы слушаете «Вопросы неофита» на светлом радио, это «Светлый вечер». У меня в гостях иеромонах Андроник (Пантак). И сегодня мы говорим о смыслах, о главном, в общем, и конечно, о предстоящих корпоративах новогодних, о предстоящих вот этих бесконечных развлекательных программах по телевизору, о смехе в офисе. В общем, грех ли смех, в конечном итоге? — вот что я хотел у вас спросить. Начали мы любопытно с Деда Мороза, а туда же ещё присовокупили и гороскоп, а туда же присовокупили... я даже не знаю, раньше я знал, год кого наступает — там какой-то собаки, жёлтой мыши, золотой — сейчас не знаю. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Я пока тоже не знаю, но это нас настигнет. 

А. Ананьев 

— Это нас настигнет, да, сейчас везде всё это будет. Мне очень понравилось то, что вы заменили противопоставление можно-нельзя тем, что полезно-вредно. И вот я сейчас хочу узнать у вас: вреден ли смех? Почему мне стало это важно? Не потому, что я не хочу смеяться или хочу смеяться, или меня это озадачивает. Я вообще вдруг понял, с чего всё началось, что в Священном Писании мы знаем, что Господь гневался, Господь размышлял, Господь сокрушался о ком-то, Господь о ком-то грустил, расстраивался... 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Плакал один раз — мы знаем. 

А. Ананьев 

— Господь радовался, но нигде, ни в одном месте, если я не ошибаюсь опять же, не рассказывается, что Господь рассмеялся. Призывал смеяться — да, но опять же в каком-то очень особенном смысле. А поскольку Он является для нас ориентиром, и я лично очень хочу хотя бы сделать всё, что от меня зависит, чтобы делать так, как сделал бы Он, насколько это возможно в принципе, то я задумался: а вот этот смех, вот этот хохот или желание рассмешить кого-то? И потом, я знаю очень много священников, например, зная вас, я могу представить, как вы улыбаетесь, радуетесь, но не могу представить вас хохочущим — вот таким смехом. И мне начинает казаться, что смех — это то, что нам вредит, выражаясь нашим языком. Действительно ли это так? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Вопрос хороший, но мне кажется, что как раз когда мы начинаем размышлять в этих категориях, то для нас христианская жизнь становится, с одной стороны, более естественной и, с одной стороны, более простой, а с другой стороны, намного более сложной. Потому что если ты принял для себя, что какую-то вещь вот нельзя, то в любой ситуации её нельзя. 

А. Ананьев 

— Но я же принял однажды для себя, что сквернословить нельзя. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Очень здорово. 

А. Ананьев 

— Раньше я об этом, в общем, не задумывался и, стало быть, злоупотреблял... но старался как бы не заниматься этим при детях и беременных женщинах, но в целом я нередко выражал свой какой-то самый широкий спектр чувств самыми... сейчас я надеюсь, что я этим... 

Иером. Андроник (Пантак) 

— А знаете, когда человек может поставить себе запрет и его выполнять? Только когда он понимает, зачем. То есть если он не понимает, в чём польза, он себе поставит этот запрет и в какой-то момент сломается обязательно. 

А. Ананьев 

— Наверное, я смог бы ответить, зачем я не делаю это. А насчёт смеха у меня нет понимания. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да, насчёт смеха тут такой момент: мы действительно в Евангелии не видим, что Христос где-то смеялся, потому что не говорится, что рассмеялся. Но при этом Он радуется, то есть уже радость, слава Богу, не под запретом у нас — даже если мы подходим формально. А вот дальше вопрос, потому что мы читаем у многих отцов по поводу того, как смех вредит. 

А. Ананьев 

— Позвольте процитировать — я же как-то старался готовиться. Святитель Иоанн Златоуст, том 12, часть первая, беседа 15-я: «Не смех зло, но зло то, когда он бывает без меры, когда он неуместен. Способность смеха внедрена в нашу душу для того, чтобы душа иногда получала облегчение, а не для того, чтобы расслаблялась». При этом тот же архиепископ Иоанн (Шаховской) говорит, что смех бывает светлый и тёмный. И это какая-то положительная оценка смеха. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— И вы сразу всю интригу сломали, потому что очень часто у нас в церковной среде есть представление, что святоотеческое богословие, аскетическое наследие полностью согласны с тем, что смех — это зло. И как раз мы переходим в эти категории «можно-нельзя», и закрываем сея в очень тесной комнатушке. А вот то, что вы процитировали, слова Иоанна Златоуста — они о чём?  О том, что смех может быть полезен в определённых ситуациях. Вот один из моих любимых примеров: Христос в Евангелии говорит, что если тебя ударили в правую щёку, подставь другую. То есть если мы живём в категориях «должно» и «нельзя», то всегда в ситуации, когда тебя бьют в одну щёку, ты должен подставить другую, всегда. Но Сам Христос на суде Синедриона, когда его ударяют в одну щёку, не подставляет другую. Понимаете? И как-то у писателей Евангелия это не вызывает противоречия, потому что если бы это противоречило, то они по-человечески могли бы не написать одно или другое, но они пишут и то и другое. То есть смотрите, насколько это глубоко. А почему Христос на суде Синедриона не подставляет вторую щёку, а спрашивает: «Зачем ты Меня бьёшь?» Потому что Он понимает, что в этой ситуации сейчас полезно для всех окружающих не подставить другую щёку молча, а спросить и озвучить этот вопрос, потому что после этого Он замолкает вообще. После этого Он не говорит ни на суде Синедриона, ни у Пилата практически ничего, очень сухо, очень коротко отвечает. А здесь Он вроде бы как бы противоречит Своему собственному запрету. Но Господь как раз живёт в этих категориях по отношению к людям, Он же даёт нам понять, что нам полезно. То есть «подставь другую щёку» это про что? Это то, что полезно принять оскорбление и не противоречить ему. Но Христос же здесь не противоречит, Он говорит, спрашивает: «За что ты Меня бьёшь?» — чтобы все услышали этот вопрос и задали его себе. И вот по поводу смеха абсолютно та же самая ситуация. Действительно, во многих ситуациях смех может быть вреден. 

А. Ананьев 

— В каких и почему? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Например, вы стоите на молитве и вас что-то рассмешило. И действительно, в плане молитвенного предстояния перед Богом, смех бывает избыточен и излишен. Бывает — опять же я не говорю, что это на 100%, но во многих случаях. Поэтому аскеты и говорят, что надо уклоняться от смеха, особенно в церковном собрании, потому что если ты засмеялся в храме, то ты ещё и других отвлёк, то есть от этого вред происходит. Но в тех же патериках, которые рассказывают про монахов, мы встречаем и другие совершенно истории. Помните ту история, как один охотник шёл мимо старца с монахами и увидел, как они смеются вместе? И он осудил мысленно этого старца, а тот, прозрев это Духом Божиим, окликнул его и говорит: «Подойди сюда. Ты смутился от того, что мы смеёмся?» Тот такой: «Ну, нет, конечно». — «Да ладно, смутился, понятно. Знаешь, почему мы смеёмся? Вот возьми, у тебя лук есть, натяни тетиву». — Он натянул, говорит: «Что дальше?» — «Держи». Он держит-держит, говорит: «Тяжело уже». — «А натяни ещё сильнее», — он натягивает ещё сильнее. «А ещё сильнее», — он говорит: «Слушай, ну лук сломается или тетива порвётся. Ну что ты делаешь?» — «А теперь отпускай. Вот в духовной жизни то же самое: перенапряг чреват тем, что ты можешь сломаться. Поэтому иногда нужно и посмеяться». Вот это расслабление, кстати, о котором мы говорим. Смех — это расслабление, а ведь не всегда расслабление — это плохо. То есть мы как трезвые люди понимаем, что нам в нашей жизни нуцжно не только трудиться, но и нужно уметь отдыхать, чтобы получить новые силы для дальнейшего труда. И вот этот трезвый подход есть даже в монашеской литературе. 

А. Ананьев 

— Я сейчас вспомнил, но, к сожалению, не помню эту молитву целиком, про «или объядохся, или опихся, или без ума смеяхся». 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да, но там же «без ума смеяхся», то есть я понимаю, что впадать в состояние смеха вредно, но ровно так же, как впадать в состояние безумной печали. То есть когда ты начинаешь убиваться и бить себя ушами по щекам безумно — это же тоже вредно. Иногда попечалиться бывает полезно, чтобы осознать какие-то свои немощи и к чему-то устремиться. А если ударяться в это с головой и безумно печалиться, то это может быть вредно. То же самое со смехом получается. 

А. Ананьев 

— Я только что понял, что то же самое и с едой: никто не скажет, что есть — это вредно. Есть нужно, но иногда и в меру. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Я вам даже скажу, что нигде не запрещается есть вкусно, потому что если ты будешь есть нарочито невкусно, то если ты ещё несовершенный человек, не достигший высокого состояния аскетического делания, то ты будешь из-за этого расстраиваться. Будешь расстраиваться — будешь вымещать это, скорее всего, на других людях невольно. Поэтому есть вкусно — тоже не грех, просто грех — это когда избыточно. И вот здесь, кстати, ещё очень серьёзный вопрос: что вообще такое грех? Потому что мы так привыкли к этому слову, что для нас грех — это из той же самой категории «нельзя». Вот нельзя и... вот то, что нельзя, то грех. А давайте мы применим те категории, которые мы с вами обсудили в начале разговора. 

А. Ананьев 

— Грех — это то, что нам неполезно? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— То, что нам опасно, что вредно, да. «Неполезно», знаете, это такое слово — неполезно мне есть вредную еду, но хочется, значит, немножко можно. А когда ты понимаешь, что вредно, а когда ты используешь вместо «вредно» слово «опасно», тогда ты начинаешь мыслить по-другому. 

А. Ананьев 

— То есть мы здесь говорим о категориях исключительно субъективных. Но видите ли, какая штука: я хорошо знаю даже несколько человек, которые уверены, что вот эти жирные бутерброды, продаваемые в ресторанах быстрого питания, которые априори являются вообще самым вредным, что придумало человечество, вот если его заказать и съесть, будучи уверенным в том, что это очень вредно и ты сейчас вообще грешишь против своего тела, что это всё останется в тебе и ты будешь носить это килограммами лишними, то так оно и будет. Если же ты, проголодавшись, возьмёшь себе этот бутерброд и скажешь: «Да не вредный он, я получу от него радость, мне это на пользу», — и тогда этот бутерброд будет действительно тебе на пользу. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— А знаете, доля правды в этом есть. 

А. Ананьев 

— Полагаете? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да. Я сейчас интересуюсь опытом психологов-практиков, которые работают с людьми. Человек всё равно будет от этого толстеть, но тот, который будет есть это, испытывая чувство вины, будет толстеть больше. Человек, который курит — и тот и другой — у него оседают смолы в лёгких, но каким-то парадоксальным образом болезни развиваются намного чаще у тех людей, которые курят и начинают себя за это корить. То есть почему это происходит? Потому что если я осознаю, что что-то для меня вредно, я не начинаю пугаться, не начинаю внутренне этому сопротивляться, отпихиваться и тратить на это бешеное количество душевных сил, а я просто понимаю, что с этим надо что-то делать. Вот я сейчас, как говорится, ем как не в себя. И я, вместо того, чтобы сказать себе: «Ах, какой я ужасный человек! Надо срочно бежать и садиться на хлеб с водой. А хлеб — это мучное. Нет, не на хлеб, а на салатовые листья». Я понимаю: «Так, я сейчас привык есть много. Вот что мне сделать, чтобы из этой ситуации потихонечку выходить? От чего я сейчас могу отказаться, что я сейчас могу заменить?» я заменяю себе какие-то продукты, допустим отказываюсь от хлеба и ем всё без хлеба. Потом я научился есть без хлеба, я понимаю, что, наверное, можно себе привычку взять выпить стакан воды перед обедом, перед ужином, чтобы меньше съесть. И так постепенно человек действительно может без стресса выходить из этих тяжёлых состояний. То же самое со смехом. Ведь бывают действительно ситуации, когда человек смехливый и постоянно смеётся. Но в России как-то таких людей маловато. Но если человек осознаёт, что ему это вредит, то он не бросается в отрицание себя, в отрицание своей ситуации, а он просто понимает, что надо из этого как-то выруливать, надо наметить какой-то путь и мелкими шагами из этого выходить. Но, честно говоря, для нас, для нашего общества, проблема излишнего, чрезмерного смеха связана, скорее, не с естественным состоянием смехливости человека, а, наверное, с желанием вот куда-то нырнуть — вот эти шоу какие-то, связанные со смехом, нырнуть в эти телепередачи, в какие-то развлекательные вещи. И это уже, мне кажется, вопрос не про сам смех, а вопрос про развлечения. 

А. Ананьев 

— Мы продолжим разговор ровно через минуту. Стоит ли православному смеяться, если блаженны плачущие? Об этом вы узнаете совсем скоро, не отходите далеко. 

А. Ананьев 

— Вы слушаете «Светлый вечер» на радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. И мы говорим накануне всех этих новогодних корпоративов о том, грех ли смех, с иеромонахом Андроником (Пантаком), руководителем Просветительского центра московского Сретенского монастыря. Напомню, говорим мы сегодня о смехе. И вот какую цитату сразу же вспоминаешь, когда размышляешь о том, плохо ли мне, вредно ли смеяться или нет: «блажени плачущии: яко тии утешатся» (Евангелие от Матфея, глава 5-я, стих 4). Я всё время вспоминаю эту фразу и смотрю на людей, которые смеются, думаю: «Так, блаженны плачущие, а вы вот вообще ни разу не блаженны. И я не блаженный, если смеюсь с вами. И уж я трижды не блаженный, если я пытаюсь вас рассмешить». Знаете, накануне этих новогодних праздников всё равно же проводишь какие-то корпоративные вечеринки, ещё что-то. И одна из их задач — развлечь людей, подарить им радость как бы, устроить для них праздник. А праздник удался, если ты сказал что-то, а они все хохотом рассмеялись — значит, ты хороший, профессиональный ведущий, тебе удалось рассмешить большую аудиторию. А сейчас думаю: «А хорошо ли это?» 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Тут сразу два вопроса, наверное. Первый — по поводу цитаты «блаженны плачущие». Цитата хорошая, правильная, но, как любая евангельская цитата, она не может быть без контекста, её нельзя вырывать. Потому что так можно вырвать очень чего из Евангелия. У нас, например, вырывают: «просите и дастся вам, ищите и найдёте». И я даже слышал такую интерпретацию: «Вот вас, христиан, просят, и вы должны делать всё, что мы вас попросим», — то есть настолько вырывается из контекста... 

А. Ананьев 

— Снимай рубашку! 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да. Там же Господь говорит: «Если тебя попросили рубашку, отдай нижнюю одежду», — опять же давайте вырвем из контекста. И вот в Москве эти профессиональные попрошайки когда подходят (а 90 с лишним процентов — это профессиональные попрошайки, к сожалению, они этим зарабатывают), вот он пришёл — «дайте мне денег», а ты должен ему дать в два раза больше. Что?! Простите. То есть это подход без рассуждения. Вот опять же одна из очень важных добродетелей христианских — рассуждение. А рассуждение как раз о чём? О том, что мне полезно в этой ситуации и что мне вредно. Вот подавать этим людям, которые на этом зарабатывают, вредно и для себя — может быть, для себя даже не в такой степени, сколько для этого человека вредно и вообще для нашего общества. Вот по поводу смеха: Господь говорит «блаженны плачущие» — ну, круто, классно. Но давайте вспомним, что Он говорит в конце заповеди блаженства: Он говорит «радуйтесь», но Он говорит не просто «радуйтесь», потому что состояние радости и состояние веселья — это же разные состояния. 

А. Ананьев 

— Абсолютно. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— А Он говорит «радуйтесь и веселитесь». Опачки, да? И это такие слова, которые иногда пропускаются мимо ушей. Не просто «радуйтесь» — с таким спокойным, строгим, благочестивым лицом (но если так у человека получается — вообще супер), — но «радуйтесь и веселитесь». Это заповедь, кстати. Ведь действительно из всех заповедей блаженства это единственный императив — правда же? 

А. Ананьев 

— Фантастика! Мне даже не приходило это в голову. Вот как-то сразу глаза-то выхватывают это, а «радуйтесь и веселитесь» — думаю, что это на потом оставим когда-нибудь. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— А ведь веселиться, значит, получается, тоже нужно, тоже необходимо и полезно для нас. Но, помните Екклесиаста? Вот Екклесиаст очень хорошо говорит про эти категории «полезно» и «опасно», он говорит: «Есть время плакать и сетовать, а есть время радоваться». И он, кстати, очень интересные вещи говорит, что есть время обнимать и уклоняться от объятий, есть время любить и время ненавидеть. Это книга Священного Писания, которую первые христиане читали как одну из первых книг, то есть они начинали изучать Священное Писание с Книг Премудрости, в том числе с Книги Екклесиаста. И что такое «время ненавидеть»? Это очень интересно. Ведь получается, что любить нужно не всегда. А что такое ненависть? Здесь, если коротко об этом сказать, это же очень понятная вещь, если относиться к этому попроще, то есть ненависть — это противоположность любви. И если мы знаем, что Священное Писание просит от нас любви не чувства, а любви-дела, любви-поступка, то ненависть — это отсутствие добрых дел в отношении человека. Бывает ли полезно не делать человеку что-то доброе? 

А. Ананьев 

— Не причинять добро, как говорит моя жена? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— А вот одна ситуация: когда ты чувствуешь себя великим спасителем  мира и наносишь пользу и причиняешь добро — да, одна ситуация. Другая ситуация, когда бывает вредно по отношению к человеку делать добрые дела, об этом, например, говорит святой Паисий Святогорец, он говорит: «Если наглому человеку ты начинаешь оказывать дела любви, то ты склоняешь его к ещё большей наглости». И он говорит: «Я по отношению к наглым людям сохраняю минимальные правила приличия, то есть здороваюсь, могу спросить как дела и молюсь за этого человека, но не позволяю себе делать по отношению к нему дела любви». Это говорит святой, очень глубоко понявший аскетическую сторону христианской жизни — Паисий Святогорец. То есть бывают ситуации, они редкие, но бывают такие ситуации, когда вредно даже по отношению к человеку проявить любовь. Поэтому всё не схематично в христианской жизни. Поэтому когда Господь говорит «блаженны плачущие», во-первых, понятно, Он говорит не про то, что нужно ходить и плакать, а говорит, что это плач о грехах. То есть человек, осознающий свою немощь и из-за этого расстраивающийся, потому что это сила Архимеда: если я почувствовал себя чего-то плохо, то я с такой же силой выстреливаю обратно. То есть если я осознал свою немощь и опечалился о своём грехе, то когда я приду к Богу с покаянием, я с такой же силой получу вот этот импульс как раз радости. А Христос ставит «радуйтесь» и «веселитесь» рядом, то есть Он говорит радоваться и веселиться. И получается, если это единственная императивная форма в этом тексте, то всё Господь ведёт к этому — вот все предыдущие заповеди. Это касательно цитаты, если мы говорим, но там есть ещё вопрос у вас второй. 

А. Ананьев 

— Да. К нашей дискуссии присоединяется преподобный Ефрем Сирин, отец Андроник. И я целиком контекст его высказывания забрал, позвольте привести. Он пишет: «Смех лишает человека блаженства, обещанного плачущим, — возвращаясь к этой цитате, — разоряет доброе внутреннее устроение, оскорбляет Духа Святого, вредит душе и растлевает тело. Смех изгоняет добродетели, не имеет памятования о смерти, ни помышлений о мучениях». 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Вот смотрите, вот про корпоративы как раз вы спрашивали. Преподобный Ефрем Сирин абсолютно же прав. 

А. Ананьев 

— Вот сейчас неожиданно было. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да, потому что для кого он пишет? Он пишет для людей монашеской жизни, причём особой монашеской жизни: аскетической и отшельнической монашеской жизни. Ефрем Сирин — это отшельник, то есть он пишет для отшельников. Мы знаем, что пути спасения разные. И если бы путь спасения был один,то мы бы, монахи, говорили, что все семейные люди не спасаются. А все семейные говорили бы, что не спасаются монахи, если путь спасения один. И в семейной жизни же — семьи бывают разные: с разными характерами, с разными увлечениями, полные или неполные, есть дети или нет детей — есть супруги, которым Господь не посылает детей, и это совершенно другой образ семейной жизни. В монашестве тоже есть разные монашества: у нас есть городские монастыри, у нас есть загородные монастыри, есть скиты со строгим уставом, есть отшельники. И это всё разные монашества, это разные пути спасения. И то, что нормально для отшельника, совершенно ненормально для монаха городского монастыря, и наоборот. То есть если я привык жить в городском монастыре и позволять себе какие-то вещи, в силу жизненных обстоятельств, то для пустынника это будет дикость, например. Вот буквально недавно, 8 декабря, отошёл ко Господу старец Ефрем Филофейский в Америке. Он действительно просветитель Америки, современник наш, и он был учеником старца Иосифа Исихаста. И он написал книгу «Моя жизнь со старцем Иосифом». Эту книгу слабонервным и особо впечатлительным читать нельзя, потому что он там описывает какие-то абсолютно странные ужасы, которым подвергал их старец, когда они ели из грязной посуды, которая не мылась годами и где заводились черви, когда он их оскорблял и так далее. И если ты совершенно не понимаешь, что это особый образ жизни... он реально непонятный. Знаете, насколько непонятный? Настолько же, насколько непонятен людям образ жизни, который описан у Иоанна Лествичника в главе про темницу, где вот эти монахи, которые совершили какой-то грех, уходили в этот особенный монастырь и истязали себя там так... Эту главу всем советуют просто пропускать, потому что опять же кто такой Иоанн Лествичник? Это отшельник, который пишет для общежительного монастыря, и для него это абсолютно нормально. То есть мы, живя в других категориях, мы сложно себе представляем, почему это нормально, почему для него это естественно. Поэтому есть какие-то вещи, которые ты можешь для себя оставлять в таких категориях: я не понимаю, но это опыт святых, опыт Церкви, поэтому он имеет место быть, но мне он непонятен. Вот Ефрем Сирин — это отшельник, и он пишет для людей, которые выбрали отшельнический путь, причём отшельнический путь с акцентом именно на покаяние, потому что отшельнический путь бывает с другим акцентом — с акцентом на радости. Об этом, кстати, есть рассказ, по-моему, даже не в одном патерике, когда два монаха, совершив тяжкий грех, на сорок дней ушли в пустыню каяться. И когда через сорок дней к ним пришёл духовник, он увидел, что один горько рыдает, а другой ходит радостный такой и благодарит Бога. И каждого из них он спрашивает: «Почему ты рыдаешь?» Он говорит: «Потому что я осознал, насколько глубоко я оскорбил Духа Божьего», — то есть Господь уже к нему вернулся, он уже находится в этом состоянии, но он плачет о том, что он действительно настолько удалился от Бога. А другого спрашивает: «А ты чего радуешься?» Он говорит: «Я радуюсь, что я так отпал, а Господь меня так любит и так принял», — то есть и тот и другой послушник-монах, оба перед лицом старца оказались правыми. Понимаете? Казалось бы, что противоположные вещи совершенно. Поэтому Ефрем Сирин пишет очень правильно для своего образа жизни, и он пишет именно про тот смех, который человек использует, чтобы убежать от своих проблем. То есть покаяние — это что?  Это мужественный разворот к своим грехам и немощам и мужественная работа вот с этими грехами. А смех может использоваться неправильно не как инструмент, который немножко тебе даёт ослабу, разряжает обстановку и позволяет тебе дальше трудиться, а некоторые люди используют смех для того, чтобы забыться. И поэтому этот смех, конечно, очень вреден. 

А. Ананьев 

— Как и всё, что используется с этой целью: как близость мужчины и женщины, как еда, как... да чтобы то ни было. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да, и как те же корпоративы — вот мы говорим про новогодние корпоративы. Но я знаю православных христиан, которые ходят на новогодние корпоративы, получая от этого пользу. Знаете, как апостол Павел говорит: «Кто ест, благодари Бога. Кто не ест — не ешь и тоже благодари Бога». И они понимают, что на этот корпоратив надо идти, потому что вместе с коллегами общение — для них это важно. 

А. Ананьев 

— А если внутренне они чувствуют, что это акт предательства? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Кого? 

А. Ананьев 

— Своих убеждений, в конечном итоге Бога: пост — а тут корпоратив... 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Ну, я не знаю, как тут можно предать Бога... Нет, если корпоратив, конечно, настолько отвратительный, с какими-то запредельными вещами, то, конечно, можно на него не идти, понимая, что это вредно. Но давайте честно: не все корпоративы такие, где люди упиваются до бессознательного состояния и друг к другу начинают приставать в туалетах. Я просто знаю, что есть абсолютно светские компании, которые устраивают новогодние корпоративы, где люди действительно общаются. Да, они там веселятся, смеются, но для них это возможность вместе отдохнуть, это возможность друг друга получше узнать, это возможность разрядиться. И я знаю православных христиан, которые ходят со своими светскими коллегами на все эти корпоративы. Причём, поскольку там зачастую есть выбор еды, они там ещё и постную еду есть умудряются, не напиваются, хотя могут выпить там какое-то количество алкоголя. И они понимают, что это нужно в первую очередь коллегам для общения, что если они не пойдут, то люди могут расстроиться. И почему нет? И если мы говорим про корпоратив, то какая у него цель? Это сделать так, чтобы люди пообщались, и сделать так, чтобы они отдохнули. 

А. Ананьев 

— Первая, самая главная цель, это консолидация команды. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Ну, понятно, но помимо этого, люди работают, работают, работают, и тут важно им создать ещё пространство, чтобы они отдохнули. И в этом смысле смех — это очень хороший инструмент. Просто будем честными, что в нашем светском обществе смех зачастую используется не для того, чтобы ты немножко душевно отдохнул и дальше продолжил работать со своими грехами, а как раз очень часто сейчас люди используют смех для того, чтобы не смотреть на свои грехи, не смотреть на свои проблемы. И вот если это так, то, конечно, каждый человек, каждый сознательный христианин может для сея решать: вот мне сейчас стоит посмотреть эту юмористическую передачу или не стоит? 

А. Ананьев 

— Я вам очень благодарен, отец Андроник, за то, что вы затронули социальный аспект смеха. Я просто буквально сегодня, готовясь к нашему разговору, осознал, что странно себе представить человека, находящегося в одиночестве, который смеётся. Не иначе как с этим человеком случилось что-то неладное: он просто приболел, поэтому он смеётся. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Не знаю, вы сейчас про меня рассказываете. 

А. Ананьев 

— Вы смеётесь в одиночестве? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Бывает. 

А. Ананьев 

— Позвольте спросить же: над чем? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Мой знакомый психиатр ничего плохого в этом не видит. (Смеются.) Знаете, иногда, вот серьёзно, у меня бывают моменты, когда задумываешься, насколько всё хорошо, насколько Господь любит тебя, что у тебя то происходит в жизни, это. И тебе становится настолько радостно, что ты можешь даже посмеяться. 

А. Ананьев 

— Но не смешно же — радостно. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Но эта радость выражается смехом. Да, это смех короткий, он не длится минуту, две. (Смеётся.) 

А. Ананьев 

— Вот как сейчас. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да-да. То есть ты можешь посмеяться и сам с собой, потому что тебя переполняет это ощущение радости и появляется весёлость, и ты понимаешь, что в этот момент она — естественное продолжение твоей радости. Просто как раз про весёлость — это же тоже очень важный момент, то есть полезна она или нет человеку. Когда мы говорим про смех, многие очень часто вспоминают святого Лазаря, который умер, и на четвёртый день его Господь воскресил — друга Христа. И я встречал как раз такие размышления, люди говорят: «Но вот Лазарь-то не смеялся всю жизнь». Я говорю, что, во-первых, не надо клеветать на Лазаря. Мне пытались объяснять, что он вообще ходил хмурый и не радовался, я говорю: «Там нигде не говорится, что он не радовался». Но он не веселился, потому что он посмотрел на ад и, знаете, после этого веселиться бывает сложновато. Но один раз он рассмеялся на полном серьёзе, когда увидел, что человек украл глиняный горшок в лавке. 

А. Ананьев 

— А уж не презрение было в том смехе? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Нет. Он засмеялся абсолютно искренне, и когда его спросили, почему он смеётся, он ответил: «Просто я сейчас увидел, как глина украла глину». Человек создан из глины, из земли, и в землю отойдёт. И вот для него... 

А. Ананьев 

— Вот я в этом как раз и усмотрел именно такое презрение. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да нет, для него это было смешно. 

А. Ананьев 

— То есть не человек, с большой буквы как образ и подобие Божие, который не станет красть горшок, а вот именно человек с маленькой буквы — как глина украла глину. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Не знаю, презрения я тут не вижу. Это смотря с какого ракурса посмотреть. Вот его развеселило то, что человек, который сам состоит из земли, воруют землю, то есть по сути это смешно. Но он смеялся? — смеялся. Один раз, но было, и от этого он не становится грешником, плохим человеком. 

А. Ананьев 

— Я приношу извинения слушателям радио «Вера» за то, что я обещал, что смеха не будет на программе «Вопросы неофита», а у нас так получается, отец Андроник, что мы всю программу как-то веселимся и радуемся. И даже смех я насчитал раза четыре, и слава Богу, значит, получается общение. 

А. Ананьев 

— Напомню, что сегодня мы обсуждаем смех с иеромонахом Андроником (Пантаком). И к слову, о социальном аспекте смеха: один известный антрополог, отец Андроник, отмечает в качестве главной причины, вернее, главной функции смеха именно социальную объединяющую. Эту же версию подтверждают многочисленные исследования, показавшие, что в общественных местах человек смеётся в 30 раз чаще, чем находясь в одиночестве. Другими словами, если ты хочешь наладить контакт с каким-то человеком, тебе надо с ним не поесть даже и не поговорить о высоком, а просто посмеяться. И посмеявшись, вы будете ближе. Стало быть, в этом нет ничего дурного. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Так вот опять же к вопросу о пользе. То есть если я понимаю, что я смеюсь ради того, чтобы с человеком наладить какой-то контакт, соответственно это полезно, это хорошо, это инструмент. То есть смех — это инструмент. Я очень люблю люблю мультик «Летучий корабль» за эту фразу — «удержишь инструмент — построишь летучий корабль». Вот мы проводим евангельские беседы, и очень серьёзные, благочестивые православные люди — серьёзные несколько больше определённой меры — меня упрекают иногда за то, что слишком уж много вы там смеётесь и слишком много шутите. А я понимаю, что... опять же я не использую это сухо как инструмент, у меня это естественно происходит, но я понимаю, зачем я это делаю. Во-первых, люди лучше понимают, о чём ты говоришь, когда ты шутишь, потому что их мозг переключается с этого серьёзного восприятия информации и почему-то им легче воспринимать то, что ты говоришь, они естественно располагаются. И эта беседа проходит достаточно свободно, достаточно легко, люди не устают. И для меня нет никакой проблемы в том, что мы смеёмся. Я вам больше скажу: ты читаешь проповеди разные, даже древних отцов, и видишь, что они там шутят. Не проведу я сейчас, цитаты не выписывал, но даже у Иоанна Златоуста я встречал неоднократно какие-то шутки. А у меня друг — он вообще синхронный переводчик с греческого, он знает хорошо и новогреческий, и древнегреческий — он говорит, что читает Златоуста в оригинале, тот просто, как сейчас говорят, «жжёт» в каких-то местах. Просто в оригинале там такие фразы, такие слова — они у нас переведены достаточно серьёзно, ну потому что это же Златоуст, ну нельзя... а он использует просторечивые какие-то вещи, он просто шутит напропалую иногда. У него настроение такое пошло, и он может целый кусок проповеди просто шутить. И вопрос тоже: вот мы говорим, Христос смеялся или нет — это вопрос. Но то, что Христос шутил — это точно, потому что в своей речи Спаситель использует поговорки и анекдоты, которые ходили в его время. Например, вот этот суперсерьёзный текст, который мы все читаем с хмурыми бровями, по поводу — выколи себе глаз. Помните? 

А. Ананьев 

— Да-да. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— И что-то у нас Церковь преимущественно состоит из двуглазых людей, а если они не двуглазые, то явно не по причине того, что они сами себе его выкололи. 

А. Ананьев 

— И двурукие. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Да. И с руками, с ногами та же самая ситуация. То есть навряд ли кто-то сам себе оттяпал руку. И если мы читаем этот евангельский текст, на самом деле тут Господь иронизирует очень сильно. В его время просто ходила такая тема, как мы сейчас говорим, что ноги сами понесли куда-то. В его время люди тоже могли сказать, что руки сами сделали, глаза сами посмотрели, то есть это было в обиходе, так говорили. И Господь, когда говорит на тему эту тему, на тему соблазна других людей, Он понимает, что сейчас Ему скажут: «Я тут ни при чём, само собой получилось, руки сами сделали». И Господь говорит: «Какие плохие руки! Правая рука взяла и сделала. Но если правая рука такая плохая, давай мы её отрежем, и ты сразу войдёшь в Царство Небесное», — понимаете, это ирония. А если мы отрежем руку и ты не попадёшь в Царство Небесное, то тут какой-то подвох. Или: «Глаза сами смотрят», — «Какие плохие глаза, давай-ка мы выколем этот плохой глаз, который сам смотрит, и ты сразу войдёшь в Царство Небесное». 

А. Ананьев 

— Вы понимаете, как это важно? Я уверен, что большинству слушателей радио «Вера» тоже в голову не приходило, что за этим действительно вот этот смысл вкладывается. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— И это очень сильная ирония. И представьте, это мы с вами сейчас говорим — для нас это как-то неожиданно, а ведь Христос говорит с народом, то есть представьте, как народ на это реагировал. То есть Он разрушает устоявшиеся стереотипные шаблоны, фразы, которые все используют. И явно, что народ засмеялся и смеялся в это время. И если посмотреть по Евангелию, то есть там такие моменты, в которые Господь действительно как минимум очень сильно иронизирует. Поэтому мы можем сказать, что Христос, может быть, никогда не смеялся. Почему? Потому что, может быть, для Него смех был и не нужен, и избыточен. Я вам больше скажу: человек, который достиг, допустим, чистого предстояния перед Богом — какой-то исихаст, для него действительно смех может быть абсолютно избыточен, то есть это инструмент, который для него устарел. Но я вам больше скажу, что для таких исихастов избыточными инструментами были даже само богослужение храмовое и церковное пение, потому что их всё отвлекало от чистого предстояния перед Богом. Они приходили исключительно на Литургию, терпели её, причащались и опять уходили в уединение. Они перерастали эти инструменты, но это же не значит, что нам ходить на богослужение нельзя, вредно. Для нас, наоборот, богослужение — это то, что нас возвышает. А они настолько высоко взлетели, что их это принижает. Поэтому если мы говорим, что какие-то исихасты, например, Исаак Сирин, не смеялись и считали это вредным, для них — да. Для тех людей, которых они учат взойти к своему состоянию по своей дороге — тоже да. Но очень важно трезво подходить к этому инструменту, смотреть трезво на свою жизнь и говорит себе: «Для меня смех сейчас полезен или нет?» И очень часто и в человеческом общении, и в публичных выступлениях, и просто даже во времяпрепровождении, когда мы понимаем, что надо несколько действительно развлечься. Потому что не все мы исихасты, понимаете? Но это развлечение должно быть просто ограничено какими-то адекватными мерками, когда я понимаю, что сейчас это полезно, а дальше это уже неполезно, а дальше это ещё и вредно. Вот когда такой подход есть трезвый, то смех уже не будет вызывать, мне кажется, такой какой-то настороженной реакции и боязни. 

А. Ананьев 

— К слову о серьёзных лицах тех, кто шутит: самые смешные шутки, я замечал, говорятся с самым серьёзным выражением лица. И люди, обладающие фантастическим чувством юмора, сами-то не смеются, но они скажут что-то так серьёзно и это очень смешно — это действительно так. Я был не совсем прав, говоря о том, что смеха-то совсем в Священном Писании не было. Смех там упоминается, но в этой функции мы его ещё не рассматривали. Смех в устах Бога носит характер презрения — я вот сейчас упомянул об этом вскользь: «Зато и Я посмеюсь вашей погибели, порадуюсь, когда придёт на вас ужас»; «ад всесмехливый» из канона на Пятидесятницу символизирует поражение, осмеяние зла; «Христос спас людей, сошёл в ад, победил смерть и, — подчёркиваю, — посмеялся над отцом лжи». То есть получается, смех — это всё-таки такое сильное оружие, которое можно использовать праведно или неправедно. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Смех вообще бывает разный: есть ирония, есть сарказм, есть насмешка — это же разные вещи. Вот всё, что мы прочитали — это смех в значении насмешки. Почему ад «всесмехливый»? — ад, насмехающийся. Он не сам по себе смеётся, потому что у него нет радости, он не может смеяться от радости — ад смеётся от того, что он смеётся над другими, причём по-злому. И когда мы говорим о смехе, конечно, смех в значении насмешки, да, это такая вещь, не особо приятная. Но когда мы говорим про Бога даже, и сказать, что Бог шутит в каких-то вещах... ведь действительно мы нередко встречаем такие размышления, по крайней мере у духовников в последнее время, что Бог может пошутить. Это действительно очень по-доброму происходит, если Бог действительно шутит... Вот происходит у тебя в жизни что-то абсолютно непонятное, интересное и даже смешное немножко — какие-то совпадения... 

А. Ананьев 

— Хотя бы существование утконоса — доказательство чувства юмора Бога. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Ну да, то есть здесь надо понимать, что все перечисленные вещи — это смех в значении насмешки. Потом мы вспоминаем, допустим, что Сарра засмеялась, когда Бог говорил Аврааму про то, что у него будет сын. И опять же это смех в значении насмешки. Но если мы посмотрим богослужебные тексты, я более чем уверен, то мы найдём там и смех, потому что мы там находим ликование, восклицания, рукоплескания, то есть аплодисменты: «Вси языцы, восплещите руками, воскликните Богу гласом радования», — говорит пророк Давид, то есть «все народы, аплодируйте». Но, слушайте, мы аплодируем от избытка чувств. И я более чем уверен, что мы и смех найдём в хорошем, позитивном значении. Единственное, что сейчас просто времени нет, а так можно было бы засесть и посмотреть. 

А. Ананьев 

— Завершая наш разговор, я могу привести пример смеха в абсолютно позитивном значении — и это детский смех. И вот пусть детского смеха в вашей жизни, друзья, будет как можно больше. Вот он уж не может быть ни злым, ни ещё каким-то. Правильно ведь? 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Тут есть свои ремарки, но чаще всего, поскольку детский смех зачастую это выражение внутренней радости, вот когда это так — дай нам Бог, конечно, такого смеха как выражения радости, да побольше. 

А. Ананьев 

— Я не буду желать вам смеяться чаще или не смеяться вовсе. Будьте рассудительны, как говорит о том мой собеседник, думайте о том, что вам полезно, а что неполезно. И прекрасных вам праздников, наверное. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— И не бойтесь. 

А. Ананьев 

— Вот. Сегодня на мои вопросы отвечал руководитель Просветительского центра московского Сретенского монастыря иеромонах Андроник (Пантак). Спасибо вам большое, отец Андроник. 

Иером. Андроник (Пантак) 

— Спасибо. 

А. Ананьев 

— Я — Александр Ананьев, радио «Вера». До новых встреч. 

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем