Поделиться
Наш собеседник — настоятель храма Успения Божией Матери на Городке в Звенигороде архимандрит Иероним Карпов. Отец Иероним поделился своими воспоминаниями о служении на сельских приходах Новгородской области в советские годы.
Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.
А. Пичугин
— Дорогие слушатели, здравствуйте, меня зовут Алексей Пичугин, сегодня четверг и поэтому, как всегда, в эфире наша совместная программа с музеем-исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди», и сегодня мы с директором музея Ксенией Толоконниковой не в студии, мы отправились в гости в город Звенигород к настоятелю храма Успения на Городке архимандриту Иерониму Карпову. Отец Иероним — настоятель храма Успения на Городке с 1984 года. Итак, мы остановились на том, что вы уже в сане иеромонаха вернулись в Академию, служили, приехал уже митрополитом Ленинградским и Новгородским владыка Никодим, и вы заканчиваете академию, и что дальше?
К. Толоконникова
— Вы знаете, у меня еще такой есть вопрос, мы как-то на нем не остановились: перед нашей записью вы сказали, что вы застали Александра Осипова, ренегата, который был у вас преподавателем, «ваш друг, атеист Александр Осипов», как он велел у себя на могиле, если я правильно помню, у себя написать, «с приветом», он у вас преподавал в семинарии, вы сказали, что его отход от Церкви и такой воинственный, он стал для вас большим уроком.
Архим. Иероним
— Да, он преподавал у нас в академии, это была тоже очень интересная личность, очень сложная, во-первых, он был в оккупации, служил он священником, был преподавателем в Та́рту, в университете, а это считалось криминалом в советское время, большим криминалом считалось. Его жена и двое детей ушли с немцами за границу — это второй криминал, но вот Владимир Григорьевич, тогда собирая, все-таки его пригласил, почему-то власти еще разрешили, он стал сначала ректором, но поскольку он оказался одинокий, он завел себе подругу, это был тоже криминал большой, тогда его лишают сана, запрещают в служении, но как преподавателя оставляют, потому что, в общем-то, он был незаменимый.
А. Пичугин
— А я читал, что ему при этом разрешили все равно, чтобы никого не смущать, ходить в рясе с крестом.
Архим. Иероним
— Да, он ходил в рясе, но без креста, с крестом ходит только незапрещенный священник, он ходил без креста, он с портфелем идет быстро, мы там бегали по классам, он сразу кричит, помню: «По коням!» — то есть значит садиться за парты, очень так строго он вел...
А. Пичугин
— Говорят, что его любили студенты.
Архим. Иероним
— Я не знаю, насколько это была любовь, но уважение было, потому что как ко всем, так и к нему было, мы же не знали, что у него внутри, что он может сделать, что у него там горит, а у него уже шла там подготовка ко всему этому событию отхода от Церкви. Потом начались 60-е страшные годы, которые много натворили, это и храмы закрывали, тогда пострадал владыка Николай Крутицкий, Царствие Небесное, тогда его и поминать нельзя было открыто Церковью, про себя молиться можно только, потому что он выступил против, много было тяжелых таких воспоминаний. Но это помню я прекрасно, он у нас вел как раз, не помню, что-то из Ветхого завета, задал задание на следующий урок и ушел, на следующий урок он не пришел, так мы как-то волновались, но думали, что, может, заболел или нет, никто не знает, потом в «Правде» была статья его об отречении и уходе из Академии, помню, там большая такая икона «Знамение» стоит Божьей Матери — что «за этой иконой прячутся студенты — почему прячутся, стояли там певчие, почему прятаться? То есть он начал, как Лев Толстой, у нас был такой Павел Пантелеевич Игнатов, и он вел каноническое право, был человек высочайшей культуры, он был юрист, и он говорил о «Воскресении» Толстого, говорил, что ну почему, все-таки он был человек того времени, почему он говорит так, что «священник зашел за перегородку» — что он, не знает, что это иконостас? «Поел хлеба, попил вина» — что он, не знает, сам когда-то причащался, специально делал такое оскорбление святыни.
А. Пичугин
— А как среди студентов, было ли отношение? Тогда ведь не то, чтобы много, но достаточное количество статей выходило в центральной прессе об уходах священников: Павел Дарманский, граф Дулуман...
К. Толоконникова
— Да, ходило стихотворение даже это: «Умер духовно Евграф Дулуман...»
Архим. Иероним
— Да, есть стихотворение, что «появился новый Иуда», оно начинается так, мы так его перечитывали, а у нас теперь свой появился. Проходит несколько дней, потом он был в газете, мы спросили, напал какой-то страх, что же делать, отца Михаила, ректора, но он так без подробностей, ничего говорить нельзя, комментировать, потому что это все-таки такой вопрос очень скользкий, нельзя было говорить в советское время такие вещи, просто сказал, что на рапорте моем написано: «Святейшему Патриарху Алексию» были такие слова: «Он был снами, но был не наш», все. Однажды я шел по Невскому и увидел его, встретил его на улице, посмотрел, так интересно было, любопытно, также он шел бодро. Потом ему не дают защитить диссертацию ни в Ленинграде, ни в Москве, в Киеве, видите, как все-таки: ты наш, но тебе все-таки не дадим, знай свое место, теперь уже Федот, но не тот, ну и все. Он стал сотрудник, по-моему, музея религии и атеизма в Казанском соборе, я туда заходил в свое время, ничего там такого особенного не было, интересного ничего нет, но там был центр атеизма, в Казанском соборе, он там и работал. Но как там прошла его жизнь, помню, что говорили, что на отпевание никого не пустили, боялись, что придет народ...
А. Пичугин
— А отпевание было?
Архим. Иероним
— Нет, отпевания не было, гражданская панихида была, где-то она в библиотеке была.
А. Пичугин
— Говорят, к нему перед смертью приходили студенты Академии, которые его помнили еще по семинарии и пытались как-то...
Архим. Иероним
— Нет, я сужу так, что приходил секретарь епархиального управления, поговорить с ним, но у него уже назад поворота не было.
А. Пичугин
— А с секретарем епархиального управления тогда был еще не отец Борис Глебов?
Архим. Иероним
— Был отец Игорь Ра́нне.
А. Пичугин
— Потому что отец Борис Глебов-то как раз из ныне живущих.
Архим. Иероним
— Он еще жив?
А. Пичугин
— Да.
Архим. Иероним
— Я хорошо помню его, студентом помню его, потом он вырос, стал большим человеком у владыки Никодима занимался всеми делами. Я знаю, что он болен был, но я не мог узнать, как самочувствие его, но у него уже не было, он уже умирал, у него уже не было выхода назад, он себе как-то мосты сжег, отступать некуда было ему и все. А вы знаете, как говорит слово Божье: «И память его прошла с шумом», даже мне один человек сказал: «Ну что вы там сидите, вон ваш профессор ушел, уходите». Я говорю: «Так мы пришли не к профессору, а к Богу, идем не за профессором, а за Христом», так успокоилось все. Я закончил Академию, тогда несколько человек владыка направил учиться в Московскую аспирантуру и меня туда включили, я как раз уже не интересовался, мне хотелось скорее выйти, служить, наукой как-то я не очень интересовался.
К. Толоконникова
— У вас было более практическое такое устремление.
Архим. Иероним
— Да, почему-то, я и до сих пор практик, я люблю службу, люблю народ, тогда хотелось тоже, я уже чувствовал себя, на этом я и погорел (смеется). Ну и назначили меня в Петрозаводск.
К. Толоконникова
— А это как раз, у вас же начало вашего приходского служения священнического совпало с этой печально известной реформой приходского управления 61-го года, то есть это буквально год в год.
А. Пичугин
— Когда провели реформу, был Архиерейский Собор, и священник перестал быть...наемным работником оказался.
Архим. Иероним
— Да, я помню, очень тяжелое переживание такое, там владыка Гермоген Голубев против выступил, все, конечно, архиереи согласились, а его сослали в Минск в монастырь. Конечно, ну как это можно священника оторвать от этого, но государству было выгодно иметь светского человека, который занимается духовной религиозной жизнью прихода, и финансами, и строительством, мало ли что священник скажет: «Давайте ремонт устроим», а староста скажет: «Нет, не будем», таких случаев очень много было, очень много, батюшка говорит одно, а он говорит: «нет». Его тоже назначили на приход, и он увидел, что староста деньги всем переводит, то в фонд мира, то в какой-нибудь борющийся Вьетнам, и он сказал: «Ну что же ты все переводишь, а смотри, приход бедный, этого нет, этого нет», она пошла, нажаловалась уполномоченному, но это он был уже политически неблагонадежный, все, на поселение в монастырь его, и сослали его в Псково-Печерский монастырь, и он там, наверное, лет десять был, пока не пришел владыка Владимир Котляров, который был митрополитом Псковским, потом он стал митрополитом Ленинградским, и он все-таки к нему принял такое сочувствие, Лавра открывалась, и он его взял в Ленинград, и он стал духовником лаврским, я его там встречал несколько раз, а потом сказали, что он умер, я приезжаю на его могилу, пою «Вечную память», жаль, все мои друзья, однокашники, все они ушли, все совершили какие-то ошибки такие, надо было осторожно сказать, раз бороться ты с этим не сможешь, раз говорит староста, надо подчиниться, а потом как-то надо смиряться и действовать более осторожно, а напрямую выставлять свой гонор или свои претензии уже было нельзя и вот и в Церкви ты был фактически требоисправитель.
К. Толоконникова
— А ваша жизнь на приходе, она как складывалась, эти взаимоотношения?..
Архим. Иероним
— Меня переводил владыка Никодим, часто тогда переводили, переводил меня в Старую Руссу, а я не согласился.
А. Пичугин
— Я напомню, что вы слушаете совместную программу светлого радио и музея-исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди», и сегодня мы в гостях у настоятеля храма Успения на Городке в Звенигороде архимандрита Иеронима (Карпова). А первый ваш приход где был?
Архим. Иероним
— В Петрозаводске, в Старую Руссу переводили меня. У нас есть еще такие «доброжелатели», которые: «Ой, что ты, как плохо в Старой Руссе, там такой народ ужасный, там жить негде, не соглащайся». Я сказал, что я не соглашаюсь, ну что, «не соглашаюсь» — тогда пошел вон...
А. Пичугин
— И запретили?
Архим. Иероним
— Запретили в священнослужении меня, ну и все. Владыка Никодим сказал мне очень горькие слова: «Какой же ты неблагодарный». Конечно, он сделал для меня очень много, но вот я все туда ходил, ходил, все равно в храм-то ходил я, ходил к Илье Обыденному, к матери Божьей «Нечаянная радость», все просил: Матерь Божья, верни меня в храм! Матерь Божья, верни меня в Церковь! И однажды я иду по улице около метро «Кропоткинская», едет машина, и вдруг она остановилась, там сидел Николай Васильевич Матвеев: «Отец Иероним, где вы теперь? — Вот, — я говорю, — такой я. — Давайте я поговорю с владыкой Никодимом, мы с ним встречаемся, мы сейчас пишем пластинку, я с ним встречаюсь, он там совсем другой стал». Я говорю: «Нет, не надо, я так обидел его, что он не простит. — Ну давайте, — настаивает, — давайте». Я вдруг заколебался: «Ну хорошо. — Ну позвоните мне». Представьте себе, это чудо было. Я ему позвонил, он говорит: «Да, я о вас говорил с владыкой Никодимом, а он сказал: „Где он теперь? Я его потерял из виду. Ну скажите, чтобы он пришел ко мне“. А тогда отдел внешних церковных отношений был в Рылеевском переулке, такой большой особняк старинный, я вечером иду, пришел туда, вхожу — никого нет, ни сторожа нет, никого, коридоры все пустые, мне жутко как-то стало, куда же обращаться-то? Стою, вдруг открывается дверь, выходит владыка Никодим: „Ааа, это ты пришел, заходи!“. Я зашел, он говорит: „Хочешь вернуться назад?“ Я заплакал...
К. Толоконникова
— А сколько лет прошло?
Архим. Иероним
— С каких пор?
К. Толоконникова
— Ну вот с момента запрета.
Архим. Иероним
— Сейчас не помню, года полтора, наверное. „Ну хорошо, я поговорю с уполномоченным“, — потому что он даже не мог решить вопрос, — поговорю с уполномоченным, ты мне позвони». Я ему звоню, он говорит: «Ты знаешь, я еще не мог поговорить с уполномоченным, я не был в Новгороде, позвони еще через недельку». Потом звоню, он говорит: «Хорошо, приезжай-ка в Ленинград в Троицкий собор в воскресенье, мы с тобой послужим». Не сказал решения, а просто так. Ну, я, конечно, обрадовался, собрался...
А. Пичугин
— А вы в сане архимандрита были уже?
Архим. Иероним
— Да. Собрался, приехал туда в воскресенье, служил с ним, все. Отец Борис подходит ко мне и говорит: «Владыка благословил тебя на трапезу».
А. Пичугин
— А вы послужили и как бы соответственно запрет сняли таким образом?
Архим. Иероним
— Я ему говорю: «Владыка, ну как, запрет-то снимать с меня будете?» Он: «Вот послужим и канонически воссоединимся как бы». Отец Борис сказал: «Приходи к владыке, он тебя просил прийти». Я пришел, говорю: «Мне сказали прийти. — Ну, запомни, двери моего дома для тебя по-прежнему открыты». Так что я ничего не совершил такого противозаконного, я не отрекся, я никаких статей гадких не писал, никому ничего не говорил, у меня хвоста не было, если он наводил справки, это естественно, потому что тогда все это фиксировалось. «Ну, не пошел у меня в город — пойдешь у меня в деревню». Вот я приехал в Новгород, он говорит: «Вот поезжай, посмотри, тебя в Коро́стынь такое село, посылаю».
А. Пичугин
— А по-моему, он недалеко от трассы Москва-Петербург, как-то проезжаешь, такое название мелькает...
Архим. Иероним
— Оно между Руссой и Новгородом на берегу озера Ильмень
К. Толоконникова
— Да, очень красивое.
А. Пичугин
— Да, вспомнил, точно.
Архим. Иероним
— Я с вечера приехал, ну чего уже смотреть, никого нет, там женщина уборщица пришла, я говорю: «Я приехал служить к вам». А у них не было священника, долго не было. Да, сначала я, конечно, указ получил, я был у уполномоченного, дал регистрацию: «Ну, не нарушайте закон. — Нарушать не буду, — говорю, — больше». Приехал я, вон церковный дом, иди, спи. Я лег и уснул, слышу утром: староста стучит6 «Батюшка, вставай! Певчие пришли!»
А. Пичугин
— А вы служить не планировали утром?
Архим. Иероним
— Ну как же, я уже назначен, как же не планировал. Я вышел, оделся, она мне: пойдем в храм. Открыли, тогда не много собиралось народу, храм был между Руссой и Шимском, и Новгородом это был один храм, сейчас там много уже стало. Старушки собрались, как сейчас помню: постом, Крестопоклонная, воскресенье было. Я начал, ушел в алтарь, а там давно не было священника, он закрыт был, давно не было и уже наметили его на закрытие совсем.
К. Толоконникова
— Как это и делали всегда.
Архим. Иероним
— Как и делали, да, потому владыка и послал меня туда. Гляжу: на престоле снег нанесен, мыши объели, я стряхнул, смахнул, ну что делать, надо служить. Говорю, две старушки стоят певчие: «Ну, кто будет читать шестопсалмие? — Батюшка, мы не умеем. — Ну, давайте я прочитаю». Я вышел и прочитал шестопсалмие. «Ну, давайте петь, я буду ектенью говорить. — Батюшка, мы не умеем, пока не пришла там какая-то певчая». Я говорю: «Ну что же, будем ждать певчую, давайте со мной. Я говорю ектенью и с ними вместе начал петь, и народу так понравилось. «Батюшка, — говорят, — такой простенный, такой простенный, все хорошо». И вы знаете, меня там так полюбили, а я боялся деревенских, думаю: там камнями забросают, народ, мальчишки будут кричать: поп! А тут ничего. Так стал служить я, уже я был не тот, я уже переродился, вот этот страшный мой переворот, кода я перенес такую трагедию, она меня сломала, я уже не стал так ходить, я уже стал прост с народом, я разговаривал с людьми попросту, а народ там, деревня, коровы, хозяйство...
А. Пичугин
— А какой это год, наверное, 70-е?
Архим. Иероним
— Да, да. На берегу Ильменя красивого, со мной мама приехала, как хорошо, ну давай здесь будем служить, вдвоем с ней устраивались.
А. Пичугин
— А мама вам помогала в храме петь, читать?
Архим. Иероним
— Нет, она не помогала, она была не церковная такая, но она была очень-очень искренняя и духовная, она всегда говорила, я помню, я сижу здесь, она вот там сидела: «Я очень справедливая». Я говорю: «Мам, ну так не бывает, все какие-то ошибки делают». Она говорит: «Нет, я очень справедливая, давай, не гони меня, я буду с тобой». Вы знаете, она настолько на духовную такую высоту поднялась, мама, живя со мной, потому что она видела церковную жизнь, она знала меня, как человека все-таки порядочного, не мракобеса, не для наживы, у меня ничего не было, я ничего не нажил, и сейчас у меня ничего нет, да мне уже сейчас не надо ничего, и она со мной, как воспитала, такая и жила, она вставала здесь, тут плита была, она готовила, три года жила, пока не умерла она. Ну что же, народ стал приходить, стало много народа ходить, молодой батюшка служит, понимаете, и я все-таки любил служить усердно, потом получаю от владыки Никодима грамоту, благословенная грамота, за год две награды, вторая награда князя Владимира, такой красный крестик был, князя Владимира дает мне, значит, думаю, ну все хорошо. Тут этот староста мне говорит: «Батюшка, надо идти на поклон в сельсовет».
К. Толоконникова
— А у вас староста церковная была женщина?
Архим. Иероним
— Да, она церковная, но подчиняется все равно сельсовету.
К. Толоконникова
— Но все равно, не чинили вам нарочно гадости?
Архим. Иероним
— Нет-нет, она сказала: «Батюшка, мы очень бедный приход, нужно вам платить только сто рублей, а вот что будут приносить, продукты, все забирайте, это ваше все будет». И вы знаете, покупать не надо было, они когда увидели, что я так просто веду себя, я люблю людей, общаюсь, они все приносили, утром встаем — молоко стоит...
К. Толоконникова
— Деревенские люди всегда несли, это я помню по прабабушке по своей.
Архим. Иероним
— Судаки, там судака ловили все время в этом озере, все приносили, а нам много не надо вдвоем, нам хватало, мы жили хорошо, я был вот так принят хорошо. Ну, я пошел в сельсовет, захожу, председатель сельсовета была, я и сейчас помню: Варвара Дмитриевна, такая могучая женщина, она была коммунистка заядлая, партизанка была, ведь Новгородская область сколько раз переходила из рук в руки, здесь была оккупация немцев, она была в партизанах, поэтому у нее колоссальный авторитет был, она мне сразу говорит: «Ну зачем ты приехал, ну зачем? Мы уже на сельсовете решили закрыть храм, собирайся и уезжай». Что-то меня так это не напугало, я улыбнулся, говорю: «Ну хорошо, Варвара Дмитриевна, я уеду, но вы сначала позвоните в Новгород уполномоченному и скажите: он нам не нужен». Вот тут-то я ее и ткнул: уполномоченный — это представитель уже высшей государственной власти, раз он мне дал регистрацию, то уже значит на приход, значит, храм-то не закрыт уже, а она меня прогоняет, она меня решила взять на пушку, что он испугается и уедет, а я скажу: «а он не захотел, он уехал, все, значит, мы храм закроем», а храм стоял на грани закрытия. Но она так грозно сказал: «Ну смотри у меня, чтобы в нашем храме не крестить!»
А. Толоконникова
— А как?
Архим. Иероним
— Все, чтобы не было ни одного крещения. А тогда так было: в сельских храмах было запрещено, негласно, но не крестили.
А. Пичугин
— Крестили по домам?
Архим. Иероним
— Нет, крестить можно было в Новгород поехать, в Старую Руссу, в города.
К. Толоконникова
— Но как же так, из Москвы наоборот уезжали в деревню крестить детей, вот в подмосковные деревни съезжались.
Архим. Иероним
— В деревнях, в частности Новгородская, Вологодская, Архангельские области были назначены на закрытие всех храмов, уничтожение всякой религиозной жизни.
А. Пичугин
— Вы не крестили?
Архим. Иероним
— Нет, конечно, ко мне не приходили.
А. Пичугин
— А, ну вы же не могли сами крестить, да?
Архим. Иероним
— Я не имел право, конечно, понимаете, какое дело-то, и ко мне не могли даже обратиться, а староста сказала: нет, мы не крестим, поезжайте в Руссу, там крестили, потому что им нужно было закрывать все храмы по местам, маленькие сельские храмы, чтобы народ отучить от церкви, в городах еще терпели, а в сельских местностях такое было распоряжение негласное и со всей Новгородской епархии, вот 20 — 22 храма только было.
К. Толоконникова
— Там в Новгороде один только оставался в самом, действовал.
Архим. Иероним
— Одна маленькая церковь апостола Филиппа, такая маленькая совсем, она даже собором не называлась, а храм, маленький храм.
А. Пичугин
— И владыка Никодим туда приезжал служить, если служил в Новгороде?
Архим. Иероним
— Да, и что интересно, она была двухэтажная, на первом этаже разрешали только отпевать покойников, а литургию совершать нельзя, тогда владыка Никодим пошел к уполномоченным и говорит: «Нет, ну подождите, отпевать можно, а литургию нельзя, ну вам-то все равно, ну все равно, когда отпевание, тоже служба идет, богослужение, и народ присутствует». И он сумел вот таким образом, он всегда находил варианты, чтобы отстоять, и как-то разрешить в обоих, вверху и внизу совершать литургии, потому что маленькая церковь, а там стояли мощи святителя Никиты Новгородского, поэтому народ там был всегда, новгородцы были всегда религиозны, храмов было много по городу, а служили в этой маленькой церковке. И вот тогда мы все приезжали, владыка всем говорил, что приезжайте все на Никиту святителя, приезжали мы все туда, его викарии приезжали, мы сослужили, потом все посидим, чаю попьем и поезжали назад, домой.
А. Пичугин
— А викарии, в том числе архиепископ Выборгский Кирилл, нынешний Патриарх, да, я так понимаю?
Архим. Иероним
— Нет, был владыка Мелитон (Соловьев), владыка Герман Тихвинский, который Волгоградский, сейчас уже за штатом. Кирилл — нет, у него другая была сфера, он занимался Академией, потом входил уже во Всемирный совет Церквей.
А. Пичугин
— Мы продолжим нашу программу через минуту, напомню, что сегодня мы беседуем с настоятелем храма Успения на Городке архимандритом Иеронимом (Карповым).
А. Пичугин
— Возвращаемся к нашей беседе, напомню мы сегодня в гостях, прямо дома в гостях у архимандрита Иеронима (Карпова), настоятеля храма Успения на Городке в Звенигороде. И сколько лет вы прослужили под Новгородом?
Архим. Иероним
— Прослужил я там немного, в Коростыни, я так привык, вдруг получаю указ о переводе меня в Боровичи: назначаешься настоятелем, благочинным Боровичского округа. Я так не хотел! Меня вызвал митрополит, думаю, опять скажешь, а он скажет: опять не хочешь? И уже я ничего, сказал: «ну, владыка, как скажете», хотя мне так не хотелось, я так привык к простому народу, к простым людям, народ очень жалел меня, стало много ходить людей, но я собрался, поехала даже с нами одна женщина увидеть, как там я устроюсь. В Боровичах, конечно, было сложнее, все-таки городской приход, там два священника были еще и дьякон был, там получилось такое: священник-настоятель умер, а жена его осталась в доме, понимаете, его похоронили где-то в Ленинградской области, а она в доме оставалась, я приехал, а мне жить некуда, со мной мама, вам говорят, можно в гостинице жить, ну как может жить священник в гостинице, ну может день, два, три, но постоянно жить в гостинице как-то непристойно такое, там тоже поднялось недовольство, что я все-таки претендую на церковный дом, ну а что оставалось мне делать, куда деваться. Там народ большой, там каждый день службы утром и вечером, народ приходил, тоже активный приход, но я по-прежнему вооружился, стал проповедовать все время, выступать, общаться с народом. Батюшки очень приличные были, один был отец Михаил, там тоже была оккупация, он был в оккупации, а отец этого священника, он стал партизаном, немцы не знали об этом...
К. Толоконникова
— То есть священник был партизаном?
Архим. Иероним
— Да, он приезжал в деревню, а чего немцу сказать, он говорит: «вот я приехал навестить больного», а сам собирал сведения и передавал партизанам, а после войны, конечно, его наградили, а его сын отец Михаил, там он служил. Второй был монах Даниил, это Ленинградская академия, он там учился, что-то у него там тоже конфликты были, его сюда послали.
А. Пичугин
— Кто-нибудь из них жив?
Архим. Иероним
— Нет, все умерли уже. Дьякон был приличный, умер. Ну, что делать, я стал благочинным, там благочинный занимался другими делами, чем сейчас, сейчас он объезжает проверяет финансовые, хозяйственные вопросы, административные, а я тогда занимался просто административными вопросами, приезжал я на приход, интересовался, как служба, как служат, как народ относится, кто читает, поет, такое элементарное все, и все это я описывал в отчете митрополиту. И он мне однажды сказал: «Ты знаешь, я вот читаю твой отчет, такое впечатление, будто я сам побывал там», Хвойнинский район был, помню, Ильи Пророка деревянная церковь на горе стояла, такое дикое место, кругом леса, ничего нет, я там бывал несколько раз, на мотоцикле ездил, не было больше ничего, а у дьякона был мотоцикл, в коляску меня посадит и поехали на приход.
К. Толоконникова
— Благочинный едет на приход в коляске.
Архим. Иероним
— Да, в коляске, я все это воспринимал естественно, ничего не было такого. А из Боровичей уже сообщение было с Новгородом, я все время приезжал, семь лет я служил в Боровичах...
А. Пичугин
— И уже не стало владыки Никодима тогда...
Архим. Иероним
— А вот когда не стало владыки Никодима, ко мне сразу изменилось отношение, секретарь стал как-то придираться ко всему, давить на меня, тогда пришел владыка Антоний (Мельников), я говорю: «Владыка, знаете, что переведите меня на Валдай», а он говорит: «Ну, отец Иероним, нужен здесь благочинный». Я говорю: «Бог с ним, с благочинием-то, там спокойнее, там дьякон и священник один я и все, ну переведите на Валдай».
А. Пичугин
— А почему вам именно на Валдай хотелось?
Архим. Иероним
— А потому что куда же меня перевести, я так сам решил, там тем более был тоже какой-то перебой в духовенстве, переведите на Валдай. Ну, он как-то завозмущался: ну как же, снимать с благочиния, снимать надо за проступок какой-то меня, а ничего, я сам из наместников также сам ушел, к патриарху подошел, говорю, что освободите меня, все, выдохся, так и здесь я говорю: все. Но владыка Антоний был совсем другой архиерей, он так мало занят был, к нему никогда очереди не было на прием, приходишь: «О! Отец Иероним, заходите». Но у него было очень все четко, скажешь что, он встает и говорит: «Ну все?» И главное, потом говорит: «Извините, я вас не мог напоить чаем». Я говорю: «Ну, владыка, что вы, что вы». Он очень был деликатный...
К. Толоконникова
— Церемонно так несколько.
Архим. Иероним
— Да, такие манеры. Ну ладно, что, я приехал к нему по каким-то вопросам, мы решили и все. Ну вот я приехал на Валдай, на Валдае, конечно, приход хороший, спокойный, там дьякон, я по-прежнему стал служить также, там народ хороший был. Вообще на Новгородчине был очень хороший народ, тогда я не поехал, какой-то злопыхатель меня напугал, это был завистник мой, уж не называю его имя, сейчас жив он, что посылают меня, а не его, меня повысили, взяли архимандритом, а он иеромонах, поэтому он мне мстил все время так вот, устроил такую вот мне гадость: отказывайся, не ходи. А здесь уж я, конечно, подчинился, все. Я приехал на Валдай, там было хорошо, я прослужил три года на Валдае, у меня была прописка в Московской области, я тут не был прописан, тогда я уже стал подумывать, как переехать в Московскую область, я послал владыке Ювеналию просьбу, он сначала отказал, потом говорит: «Приезжайте, поговорим по интересующему вас вопросу, и говорит: не хотели бы вы поехать в Звенигород?» Я говорю: «А что это такое? Я и знать не знаю. — Это хороший приход, хороший храм, спокойный, все там есть». Я говорю: «Только не на живое место», потому что я этого всегда боялся, у меня уже опыт был, когда приезжаешь на живое место — начинается, и как раз на живое место: священник ушел за штат, но он хотел оставаться здесь жить и служить. Вот так, в Московской области так можно было делать, он так решил. А жить негде было, ну дали вот эту комнатку...
А. Пичугин
— Где мы сейчас сидим?
Архим. Иероним
— Да, там у двери было окно на улицу, ни туалета, ничего нет, была здесь перегородка — это была кухня, дверь была закрыта, там уже другая квартира была.
А. Пичугин
— Там жил тот священник?
Архим. Иероним
— Да. тут диван стоял, мама спала, тут диван, я спал, вот мы жили.
А. Пичугин
— Я напомню, что вы слушаете совместную программу светлого радио и музея-исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди» и сегодня мы в гостях у настоятеля храма Успения на Городке в Звенигороде архимандрита Иеронима (Карпова). Долго вы так соседствовали с батюшкой?
К. Толоконникова
— Это 84-й уже год.
Архим. Иероним
— Года три, наверное, но он все время говорил, что «он меня выживает», но как я выживаю его, он же никуда, не выживет его никто. Конечно, я роптал, что вот так, он сказал: «Я буду здесь до конца жизни жить», ну и все.
А. Пичугин
— А он 30 лет прослужил здесь, да?
Архим. Иероним
— Да. Ну, живи. Конечно, здесь виноват, я тогда все-таки был благочинный десять лет на Новгородчине, я знаю, что благочинный должен разбирать все конфликты среди духовенства.
К. Толоконникова
— В том числе, только такие, тлеющие, назревающие, чтобы они в острую фазу не вошли.
Архим. Иероним
— Да, вот как раз это и должен, он был должен приехать и рассудить, поговорить со мной, поговорить с ним, что вот, два собрата, давайте решим все-таки, он здесь служил и остается, вы приехали служить, но давайте все-таки как-то находить братское общение.
К. Толоконникова
— Или как-то приход нанимает квартиру священнику, или что-то.
Архим. Иероним
— Да, он, не буду называть, он и сейчас жив, но он этого не сделал, это была огромная ошибка его, я-то знаю по своему опыту, как надо говорить, общаться благочинному в разборках духовенства, тут необязательно к архиерею ехать, тут надо разбираться, прийти и вот так вот поговорить, он ко мне ни разу не заходил сюда.
А. Пичугин
— Ну а как же, тот же священник просто ушел за штат, понятно, что он здесь живет, вам могли какое-то место предоставить, дом.
Архим. Иероним
— Ничего не было, ничего. И то не сразу это, сначала я ходил на Маяковку, жил там, в Звенигороде самом, а потом мне предоставили вот это, но я был и рад, я говорю: ой, как хорошо, хорошо! Вот здесь был вход на улицу отдельно, крыльцо, как хорошо, мы так радовались, мама так была рада, приехали, все, как-то расположились здесь, и вот так стали здесь жить. Потом мама умирает, у нее случается инсульт, мы шли с ней с города, поднимаемся по лестнице по этой каменной, и она вот так запинается: «Мам, ну что ж ты так идешь-то, наверное, мне кажется, потом ты будешь ходить» — она молчит. Пришли домой, на этом месте был стул, она села, стала снимать сапог и говорит: «Борь, у меня нога отнялась. — Мама, что ж такое!» Я ее положил на диван, а у нее уже рука отнялась. У меня у самого было уже три инсульта, теперь-то я могу понять, что это такое и как лечить, и как обращаться, а тогда для меня это было страшно и непонятно, я один оставался с мамой, вызвали «скорую помощь», свезли в больницу и оставили ее в коридоре на всю ночь одну, утром я к ней прихожу, а у нее и речь уже стала плохая, ну как же так, в коридоре, я стал хлопотать, пошли к главврачу, в палату устроили ее, ужасно, конечно, там было. К нам приехала одна женщина с Валдая, представьте себе, Наташа, Царствие ей Небесное, и она жила с мамой в палате полгода, пока мама была жива, спала на стульях, ухаживала за мамой, ее выгоняли, она убирала палату, убирала коридор, туалет убирала, только чтобы ее оставили, пока мама не умерла. А я так в этой комнате жил. Когда мама умерла, а у нас ее родственник похоронен на Ваганьковском кладбище, и мы решили похоронить там же маму.
К. Толоконникова
— И там, где владыка Макарий.
Архим. Иероним
— Да, да, когда иду, с правой стороны он, а дальше там колумбарий, за колумбарий зайти — 24-я дорожка, и по этой дорожке оградка и мама там, мать ее, брат Вячеслав, и она тут похоронена. Я вот только осенью был, но зимой нет, там снегом занесено, все время езжу, панихиду служу, помолиться там приятно мне, вспомню маму, она много сделала очень, даже лежала в больнице, она все мне говорила: «не ходи оврагом», а я вечером ходил к ней: «не ходи оврагом». Она боялась, что в овраге кто-нибудь мог напасть на меня, все время беспокоилась. Ну, схоронили ее, вскоре умирает отец Николай, здесь который жил, но мне уже не так интересно было, мне с мамой чтобы быть, но все равно, открыл дверь эту, стало это общее помещение, это церковная сторожка по идее, а это была терраса, это не комната была, здесь даже стены были из фанеры сделаны, засыпаны опилками были.
А. Пичугин
— А сам дом дореволюционный еще?
Архим. Иероним
— Да, и построена была недавно пристройка, это прорубили дверь, видите, какая толстая дверь, проход здесь, такие вот стены старинные, а в старину здесь покойницкая была, в храме должна быть покойницкая, а потом храм-то закрыли, здесь сделали квартиры, здесь двое или трое жили в квартире.
К. Толоконникова
— А был какое-то время храм закрыт, да?
Архим. Иероним
— Да, храм был закрыт, десять лет, по-моему, был закрыт перед войной.
К. Толоконникова
— То есть его после войны открыли.
А. Пичугин
— Вот когда реставрация эта знаменитая проходила, видимо...
К. Толоконникова
— Нет, реставрация проходила уже позже, в 60-е годы.
Архим. Иероним
— Реставрация проходила уже независимо, приезжали научные работники, приезжал Игорь Грабарь, приезжали сюда все, а храм-то был закрыт, но слава богу, его передали в введение музея, и музей хранил здесь свои экспонаты, и тем самым сохранилось все убранство храма.
К. Толоконникова
— То есть не как какой-то склад использовался, я имею ввиду зернохранилище или что-то такое.
Архим. Иероним
— Принадлежал музею, сохранился иконостас весь, не растащили, сохранилась утварь какая-то, что-то сохранилось, спасибо музею. А в 46-м году, когда было всеобщее такое послабление религиозной жизни, народ здесь образовал отсадку, добились, открыли храм этот, народу, говорят, было тьма, сколько приходило, потому что народ был все-таки верующий, церковный, было столько храмов, еще люди были старого воспитания, они помнили это все, а тут не было храма. Понесли иконы, то есть храм они любили очень. Выйдешь из алтаря: народу половина ушли, половина остаются, кто убирается в храме, кто чего, сейчас выхожу из храма, из алтаря — шаром покати, никого нет. Был народ, они любили храм, очень дорожили, еще то поколение было живо, они все вымерли, а теперь что: кончилась служба —пойдем домой, что будем тут сидеть. Сейчас изменился контингент религиозной жизни.
К. Толоконникова
— Потребительское такое отношение.
Архим. Иероним
— Да, да. Пришли, помолились, все, чего ж тут оставаться...
А. Пичугин
— Ну просто, наверное, тогда, когда вы только сюда приехали, здесь прихожанами этого храма были только те люди, которые здесь жили, они впитали в себя вот эту атмосферу, они всегда были здесь, а сейчас же здесь уже никто...
Архим. Иероним
— Да, они считали себя хозяевами храма. Когда я один раз нарушил, тогда мне уполномоченный сказал: смотрите, не нарушайте закон, будьте осторожны, потому что у нас с одной стороны, Министерство МВД санаторий, дальше Министерство обороны, государственные органы — смотри, не влезай там с проповедью никуда. Понимаете, намек был такой. Я немножко уж опытный был, я уже знал, осторожно вел. Однажды я нарушил: пошел на кладбище, просили послужить панихиду, сразу же вызывает уполномоченный в Москву: «Вы нарушили постановление, законодательство советской власти от 27-го года, совершать богослужения под открытым небом запрещено». Думаю: ну, сейчас снимет с регистрации, все, но уже мы подходили к дате 1000-летия Крещения Руси, уже стало неудобно в это время делать такое, поэтому мол, смотри у меня. Ну что, я приехал, уже понял, что не надо, сейчас-то ходим мы когда хотим, а тогда уже все.
А. Пичугин
— Спасибо большое, отец Иероним, мне бы очень хотелось продолжить этот разговор, такие интересные воспоминания, они очень важны для нас сейчас. Напомню, что сегодня мы с Ксенией Толоконниковой, директором музея-исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди» были в гостях у архимандрита Иеронима Карпова, настоятеля храма Успения на Городке в Звенигороде. Спасибо и до свидания.
