У нас в гостях был настоятель храма в честь святых Апостолов Петра и Павла в Лефортове архимандрит Алексий (Вылажанин).
Накануне 8-го марта мы говорили об отношении к женщине в христианстве, а также о почитании блаженной Матроны Московской, чья память приходится на этот день.
А. Пичугин
— В студии «Светлого радио» приветствуем вас мы: Алла Митрофанова…
А. Митрофанова
— Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Сегодня в нашей студии вместе с нами и с вами архимандрит Алексий (Вылажанин) — настоятель храма в честь святых апостолов Петра и Павла в Лефортове и благочинный Петропавловского округа Московской городской епархии. Добрый вечер.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Добрый вечер, Алла. Добрый вечер, Алексей. Добрый вечер, дорогие радиослушатели.
А. Пичугин
— Мы в эфир выходим накануне 8 марта. И, так как уже вечер и по нашему — церковному — исчислению 8 марта уже наступило, мы дорогую нашу замечательную Аллу поздравляем с этим праздником…
А. Митрофанова
— Спасибо!
А. Пичугин
— И очень надеемся, что и в эфире, и вне эфира ты всегда будешь оставаться такой же прекрасной.
А. Митрофанова
— Спасибо, Лешенька! Мне приятно это слышать. Правда, для меня 8 марта… Всегда, знаете, возникает внутренний вопрос, потому что, с одной стороны, замечательный праздник цветов, весны, какого-то особого к нам, женщинам, внимания, за что мы всегда, конечно, очень благодарны и очень любим наших мужчин. Не только за это — за многое другое, вообще за то, что рядом есть настоящие мужчины. Это невероятно круто. А с другой стороны, есть история праздника, есть история того, как 8 марта появилось в календаре. И у меня всегда вопрос: как к этому относиться? Хотя мне, как женщине, конечно, безумно приятно получать и поздравления, и комплименты, и цветы, и вообще всё. Кстати, не только 8 марта это происходит, а вообще всегда. Для женщины это просто счастье.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Ну, дорогая Аллочка, хотелось бы сказать, что традиции складываются годами, но, к сожалению, какие-то негативные традиции складываются гораздо быстрее, чем что-то положительное. За несколько десятилетий нам сумели так сильно привить культ празднования 8 марта, что сегодня даже для многих православных это является каким-то праздником. Хотя для православного это искушение, потому что праздник выпадает, как правило, всегда на дни Великого поста — не просто на пост, а на дни Великого поста. Ну что хотелось бы сказать? Конечно, хотелось бы сказать, чтобы на самом деле не только в этот день вас окружали настоящие мужчины, но и во все остальные дни.
А. Митрофанова
— Так и есть.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Это во-первых. Во-вторых, вы знаете, если мы все-таки считаем себя православными людьми, то мы должны себя и идентифицировать как православные люди. Поэтому, может быть, и не праздник 8 марта для нас должен быть, а праздник святых жен-мироносиц. Вот это церковный праздник, это настоящий женский день, когда действительно можно поздравить женщин, когда воспевается женская красота, когда воспевается настоящая женщина-мать, женщина-хранительница, любящая женщина. А здесь — сомнительная история этого праздника — 8 марта.
А. Пичугин
— Ну, история сомнительная, может быть, но лишний раз разве плохо поздравить людей?
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Да почему именно в этот день? «Подарите женщинам цветы» — знаете, есть такое хорошее выражение. Но дарите их не только 8 марта. Вообще-то, приятно дарить цветы.
А. Митрофанова
— А как приятно их получать, ах!
А. Пичугин
— В общем, мы сегодня про женщин в Церкви будем с вами говорить.
А. Митрофанова
— Между прочим, 8 марта еще и день памяти блаженной Матроны Московской — день, когда были обретены ее мощи. И я не знаю — так совпало или осознанно именно на этот день поставили день ее памяти, обозначили эту дату. Но мне кажется, если уж мы сегодня говорим о женщинах в Церкви, пример блаженной Матроны — это какой-то очень яркий образ, который вообще олицетворяет во многом двадцатый век. Через что ей пришлось пройти, будучи слепым человеком, и насколько она глубоко по-христиански отнеслась к своему недугу, и какую пользу она смогла людям принести — многие к ней приходили за утешением и получали его. Ну, не знаю — много всего сразу 8 марта происходит.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Вот замечательно. Дай Бог, чтобы для православных людей через какое-то время 8 марта ассоциировалось не с Международным женским днем, а с днем памяти святой блаженной Матроны Московской. В этом будет, наверное, больше духовной пользы и радости. Ведь Матрона — это такой уникальный пример, скажем так, почти современной нам жизни. Человек, который в очень сложные времена показал стойкость в вере, сохраняя в себе и человеческие качества, и любовь, и сострадание. Несмотря на то гонение, которое было, она все-таки и принимала людей, не боялась, и к ней шли люди. Несмотря на свой недуг, она никогда не роптала. Вот пример для нас, какими нужно быть. А мы же сейчас всё больше ропщем, как нам всё плохо, как нехорошо: это плохо, и это плохо. Она благодарила Бога, помогала людям, благодарила за то, что Он дает ей такую возможность.
А. Митрофанова
— Она сменила несколько квартир, когда уже жила в Москве — то у одних людей, то у других. И все эти ее перемещения были связаны с тем, что она беспокоилась, как бы она не подвела тех людей, у которых она находится. Когда я читала — есть разные ее жизнеописания, есть самое раннее, девяностых годов, которое читаешь и волосы дыбом становятся.
А. Пичугин
— Они все девяностых годов, там сложно сказать, какое из них более раннее, которое более позднее.
А. Митрофанова
— Есть поздние изыскания.
А. Пичугин
— Есть легендарные, весьма легендарные — то, о чем ты говоришь.
А. Митрофанова
— Даже не будем об этом говорить, опустим. А вот те вещи, которые, благодаря уже поздним изысканиям, установленные факты: то, как она заботилась о тех людях, у которых она жила, как она о них переживала, а не о себе. Ее же несколько раз пытались арестовывать. Есть хрестоматийная уже история, когда пришел к ней милиционер, которому она говорит: «Я слепая, — она уже и не ходила тогда, — никуда от тебя не уйду. А ты беги скорее домой, у тебя там беда случилась». Слава Богу, милиционер ее послушался, прибежал домой, а у него там жена от керосинки обгорела. И он быстро ее в больницу отвез. Естественно, блаженная Матрона никуда на следующий день не ушла, только милиционер этот за ней уже не пришел, потому что понял…
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Алла, вы знаете, Господь ведь каждому определяет свой путь. Матрона должна была пройти этим путем. Ведь Матрона не единственная подвижница благочестия — в той же Москве того же времени. И к сожалению, их судьба у всех была похожа — это как странники, которые не могли найти покоя, они так же скитались по разным квартирам, по разным местам, потому что их преследовали, потому что они не находили себе места. Вспомните отца архимандрита Тихона (Агрикова) — это уже ближе к нам, он умер в 90-е годы — насельник Троице-Сергиевской Лавры, который вынужден был из Лавры уехать, долгие годы жил на Кавказе в горах, потом и оттуда ему пришлось уехать в Закарпатье. И только в конце 90-х годов, уже совсем больным человеком, он вернулся в Москву и смог здесь найти свое вечное упокоение. Время было такое, и те, кто действительно были подвижниками, для них норма жизни была — забота о других. Чем они отличаются от нас? Тем, что мы заботимся чаще о себе, решаем свои какие-то проблемы, а они… Поэтому они и к лику святых причислены, что они думали не о себе, а думали о тех людях, которые окружают их. Это очень важно, это то, чего нам не хватает в нашей повседневной жизни.
А. Пичугин
— А может быть, вы еще кого-то назовете? Мы знаем Матрону Московскую, это уже сложившийся образ в глазах многих людей, которые приезжают к мощам со всей страны. Но люди, приезжая к святой Матроне, вы правы совершенно, плохо себе представляют контекст, в котором она жила, контекст того времени: Москву, вообще состояние Церкви того времени. Потому что ее судьба отличалась от судьбы тех людей, которые прошли через лагеря, были отправлены на север, ссыльных — ее всё это не коснулось. Люди, которые приезжают… Часто бывает, мне кажется, такое раздвоение исторической памяти именно относительно Церкви: все знают про новомучеников, все знают про святую Матрону…
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Беда в том, что ведь про Матрону особо никто ничего и не знает.
А. Пичугин
— Ну, знают, что она была.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— И едут, потому что Матрона помогает — опять это «дай, «дай», «дай»… Реже уже едут благодарить те, которые что-то получили. Но вообще феномен Матроны и мне до конца не понятен. Я еще раз скажу, что Господь каждому святому дает свое предназначение. Из тех святых, которые были в Москве, наверное, Матрона не единственная. Алексей Мечёв, праведный старец, его почитают очень. Но я не уверен, что его молитвенное предстательство к Богу меньше, чем Матронино. Но там не стоит очередь людей, нет такого почитания. Или святитель Тихон, который своей исповеднической жизнью свидетельствовал — тоже в Донском монастыре не наблюдается каких-то очередей. Вот этот феномен: почему именно так? Наверное, ее простота какая-то, ее дар от Бога, который Господь ей дал — предстательствовать за тех людей, которые обращаются к Нему через нее. То есть помогает-то не Матрона, помогает Господь, Господь дает дар такой ей, и Господь посылает то, о чем ходатайствует Матрона. Поэтому мы неправильно понимаем — мы просим Матрону не чтобы она нам что-то сделала, а чтобы она за нас молилась Богу. Вот это было бы правильно. Не она дает нам, а по ее молитвам, по ее предстательству Господь посылает нам. Поэтому у нас иногда так бывает, что мы переключаемся на святого, на святыню, забывая о том, что всё в руках Божьих, и Господь дает нам то, что нужно нам на потребу.
А. Пичугин
— Наверное, вы хорошо помните то время, когда была прославлена Матрона, помните всё, что этому предшествовало. А почитание с чего началось? Я где-то прочитал, что люди вскоре после ее смерти стали ездить на могилу, то есть это не в девяностые годы, а гораздо раньше.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Вы знаете, мне сложно сказать…
А. Пичугин
— Вы сами когда узнали о ней?
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Когда прославили Матрону. Вы знаете, удивительно: митрополит Питирим, у которого мы воспитывались, мы от него никогда не слышали о блаженной Матроне. У него и отец, и мать, и сестры похоронены на Даниловском кладбище, он регулярно там бывал. Он ходил не только к своим родственникам, но и на другие почитаемые могилы, которые там есть, но он никогда ничего не говорил ни о Матроне, ни о той могиле, которая там была. Наверное, мне в силу того, что я не москвич, моя церковная жизнь с Москвой была связана уже ближе к моменту ее прославления, обретения мощей…
А. Пичугин
— Но очень условно вы не москвич, прямо рядом с Москвой родившись.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Это было немножко другое время. В молодости не так часто мы бывали в Москве, съездить в Москву — это уже было событие. Это уже после армии, когда я начал работать в Москве. А до армии — это только в гости к кому-то или в Богоявленский собор на службу съездить. А так — свой храм, свой поселок, своя работа, своя жизнь, всё в одном кругу. Поэтому я узнал об этом, как и все — в момент ее канонизации. Такой вот феномен, да, и люди потекли. Но опять, в этом, наверное, есть промысел Божий, не просто так Господь прославляет. Но опять, это не только с Матроной связано, на протяжении всей истории Церкви мы знаем огромное количество святых, но народ всех по-разному почитал: кого-то не очень помнит. Но это не значит, что у него святости меньше. К кому-то больше обращаются — Святитель Николай…
А. Митрофанова
— Классический пример.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Не единственный святитель. Если почитать жития святых, в то же самое время вместе с ним трудившихся и причисленных к лику святых... Но вот как-то так принял народ его сердцем. Возьмите нашу Россию: какое огромное количество преподобных у нас, а в основном, кого мы помним? Те люди, которые живут в тех местах, где они прославлены, там их еще почитают как-то. Но всенародно: преподобный Сергий, преподобный Серафим Саровский, Оптинские старцы еще, потому что они у нас на слуху. А так, из преподобных особо никого и не знают. По крайней мере, за молитвенным предстательством не очень обращаются. Это не значит, что у них меньше благодати, меньше святости и меньше возможности предстательств перед Богом. Но почему-то Господь решил, что, наверное, должно быть так.
А. Пичугин
— Мы напомним, что настоятель храма в честь святых апостолов Петра и Павла в Лефортове, благочинный Петропавловского округа Московской городской епархии архимандрит Алексий (Вылажанин) — гость программы «Светлый вечер» на светлом радио.
А. Митрофанова
— Отец Алексий, когда мы с вами говорим об этом времени, о времени блаженной Матроны, о времени более позднем, когда вы говорите про Богоявленский собор Елоховский, или про тот храм, в который вы ходили, — ведь там наверняка вы встречали женщин, в основном. Среди прихожан кого было больше — мужчин, женщин?
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Конечно, женщин.
А. Митрофанова
— Почему?
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Наверное, женское сердце более чувствительно, более… Более стойкое и более крепкое, более преданное, скажем так. «Белые платочки» — в свое время и митрополит Никодим, и все наши иерархи говорили: «Церковь кто спасли? Белые платочки, бабушки в белых платочках».
А. Пичугин
— Посмотришь фотографии блокадного Ленинграда, где служит будущий Патриарх, тогда митрополит Алексий, будущий Патриарх Алексий I (Симанский), смотришь фотографии блокадного Ленинграда: бомбежки, выбитые окна, и — такое море, море белых платочков. Вот он на возвышении, на кафедре стоит, а дальше, до горизонта — плохая оптика, плохой свет, но видны эти белые платочки до входа в храм.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Другое время было. Знаете, почему женщины? Время такое. Ведь до войны храмы практически пустые стояли. Как-то отец Владимир Диваков рассказывал, вспоминая про владыку Иосифа Алма-Атинского, — когда тот освободился из лагеря в начале 1941 года и в Рождественский сочельник приехал в Москву, он пришел в храм на Ордынку…
А. Пичугин
— Это Иосиф (Чернов), да?
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Да.
А. Митрофанова
— Выдающийся человек.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— И там никого не увидел — народу не было в Рождественский сочельник. Он был потрясен: поеду в Богоявленский, там должен местоблюститель служить (это будущий Патриарх Сергий). Приехал туда, а там та же самая история — никого нет. Ну как же так? Ведь сказано же в Евангелии, что «созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют ее». А вот нету никого. Полгода не прошло — 22 июня война началась. А уже на следующий день, 23 июня, уже полностью, битком набитые храмы стояли. Почему женщины? Мужчин на фронт призывали, мужчин практически не осталось, многие погибли. А они ходили, молились — так эта традиция и пошла дальше, потому что женщин больше осталось после войны. Они молились и за близких, и за усопших. Но вообще, женское сердце, наверное, и более преданное Богу, и более чувствительное. И до сих пор так оно и сохраняется: если сегодня посмотреть, то процент женщин, приходящих в церковь, больше, чем мужчин. Но, слава Богу, сегодня есть и молодежь.
А. Митрофанова
— Отец Алексий, а вы в то время общались с женщинами, которые приходили в храм? Какие они были? Есть же много мифов…
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Мое первое послушание, которое я начал нести в алтаре в Удельной. Там были совершенно две замечательные подруги: одна — монахиня Анна, а вторая — ризничая Евдокия. И вот, между молотом и наковальней молодой парнишка (смеется). Они меня учили, я им за это до сих пор благодарен. К сожалению, ни той, ни другой уже давно нет в живых, я за них молюсь, насколько я могу это делать. Но вот то, чему они меня научили, я до сих пор помню и знаю. Иногда я с бессилием и слезами смотрю на своих алтарников и думаю: ну почему, почему? Вот они смогли меня научить, а я вас никак не могу научить, у меня это не получается. Вот какой-то такой дар у них был — объяснить. Или мы это по-другому воспринимали. Не знаю. Как-то в Киеве я был во Флоровском монастыре, там была совершенно замечательная монахиня Зинаида, она как раз из того советского прошлого. Она инвалид детства была: до ножек она была нормальной женщиной, а дальше были неразвитые ножки, она никогда не ходила, ее возили на колясочке. Доброты необыкновенной, мудрости необыкновенной, схимонахиня Зосима, она схиму приняла уже перед смертью. Казалось бы, общения с человеком у меня было совсем немного, раз 15-20 мы с ней общались, а ощущение той преданности Церкви, той любви к Церкви, любви к людям, которые приходят, умение не озлобиться на судьбу свою, на то, что жизнь у нее могла бы быть другая. Она за всё благодарила Бога, от нее шла любовь, с ней хотелось общаться. Я совсем недавно, пересматривая в «Ю-Тубе», нарвался — мне прислали ссылку на Пасхальную службу митрополита Питирима 1988 года — ну, и уже дальше по ссылкам я посмотрел хронику празднования 650-летия Троице-Сергиевской Лавры. Это где-то 70-е годы, наверное. Вы знаете, совсем другие лица у людей. Смотришь на тех же бабушек, которые в Троице-Сергиеву лавру приходят, сейчас этого уже нету… Они были совершенно замечательные: вот эти плащики с белыми платочками, мужчины-дедушки, которые с бородами, с рюкзачками за спиной — не с такими, как у нас сейчас, а те, зеленые, сейчас уже мало кто их помнит.
А. Пичугин
— Иногда встретишь где-нибудь.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Причем они-то добирались в лавру такими путями, спали на полу в соборе, потому что никаких гостиниц, как сейчас, не было. Вот это было подвижничество, надо было добраться. А сейчас на автобусах не очень хотим ездить, на машинах — времени не хватает. А тогда они приезжали молиться, у них лица были совершенно другие. Они шли к Богу, они шли к тому же преподобному, в лавре той же, а мы сейчас… Мы всё требуем что-то у Бога.
А. Митрофанова
— А почему это так? Казалось бы, у нас сейчас более комфортная жизнь, чем в те же 70-е годы. Вы абсолютно правы, можно на автобусе, можно на машине туда поехать: в лавру или любой другой монастырь — всё доступно. Какие-то паломнические программы существуют — пожалуйста, можно записаться, и прочее. И люди ездят. Но вот то, о чем вы говорите, та мера подвига, о которой вы говорите, мне кажется, что сейчас этого действительно нет. Попробуй сейчас…
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Я это и на эфире у вас говорил, и еще раз хочу сказать: вот тогда, когда ходить было нельзя, люди шли и стремились в храм, для них это было праздником. Сегодня для нас это обязанность — вот это ужасно. Когда приближается воскресный день, мы не так, что в субботу сделали все дела и ждем всенощного бдения, как это было раньше. А сейчас: «Ну, на всенощную, может, и не пойду, потому что не успеваю сделать дела. А завтра воскресный день — опять надо в храм идти». Понимаете, вот это ужасно. Церковь, торжествующая Церковь гонима — это вся история Церкви показала. Когда ее гнали, когда был момент исповедничества — что в первые времена, что потом — тогда Церковь являла и благодать, и мучеников. А когда, как говорят, застой у нас появлялся духовный… Тот же Иоанн Златоуст пишет в золотое время христианства, что не хотят ходить в храмы, не хотят люди ходить в храмы. Ничего не изменилось. В советское время, когда нельзя было, когда гнали, кто хотел… Поэтому и явил такое количество… До революции очень много претензий было к духовенству, но потом то же самое духовенство своей кровью те недостатки, которые были, искупило в лагерях страданиями, подвигами, они показали свою стойкость в вере. И как-то ушло это всё, многое простил народ русский, в том числе и нам, священникам, за наше, может быть, безразличие, хладность. Революция тоже не без нашего участия произошла. А что в духовных школах творилось? — ни один митинг не проходил без участия семинаристов, они в первых рядах были.
А. Пичугин
— А уже если «Кровавое воскресенье» вспомнить…
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Поэтому — момент исповедничества. А вот сейчас, наверное, момент такой стагнации духовной наступает. Не знаю, чем это вызвано.
А. Пичугин
— Давайте продолжим через минуту. Мы напомним, что архимандрит Алексий (Вылажанин), настоятель храма святых первоверховных апостолов Петра и Павла в Лефортове и благочинный Петропавловского округа Московской городской епархии, здесь, в программе «Светлый вечер».
А. Митрофанова
— Еще раз добрый «Светлый вечер», дорогие слушатели. Алексей Пичугин, я, Алла Митрофанова. И напоминаю, что в гостях у нас архимандрит Алексий (Вылажанин) — настоятель храма в честь святых первоверховных апостолов Петра и Павла в Лефортове, благочинный Петропавловского округа Московской городской епархии. Мы говорим сегодня о 70-х, 80-х годах, о женщинах в Церкви в это время. О блаженной Матроне поговорили, это более ранний период, но вместе с тем завтра, 8 марта, один из дней ее памяти. Так вот интересно, удивительно получается. Отец Алексий, мне бы хотелось спросить у вас: сегодня многие люди, которые пытаются зайти в храм, как-то себя соотнести с этим пространством, рассказывают о том, что зайдешь, а там кто-то на тебя шикнул. И в основном, рисуют образ как раз женщин. Вот мы, женщины, такие, что мы можем сделать замечание, где-то одернуть: тут свечку невовремя ставишь, что-то еще и так далее. То, что рассказываете вы про время гонений на Церковь, — как женщины в белых платочках фактически исповеднически приходили, когда это было нельзя, и молились. И на их плечах, во многом их молитвой, устояла вера. А как происходит такая трансформация? Или, может быть, опять же, сейчас у нас такая оптика, что мы этого не замечаем…
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Трансформации какой-то нет, люди всегда остаются людьми. И бабушки тоже всегда бабушки. Они могли и кулачком тебе в бочок дать, но это воспринималось по-другому. Сегодня… Вы знаете, кто хочет прийти в храм, он придет, преодолеет все препятствия. Кто не хочет ходить, он будет искать причины, что ему не так: то храм не такой, то батюшка не такой, хор не так поет — здесь быстро, здесь медленно; здесь бабки не такие, здесь иконы не такие, свечки не так стоят. Человек ищет причину. Человек, который стремится к чему-то, он стремится и находит. Ну, откуда эти бабушки сегодняшние берутся? Они же из нас — это наши с вами родственники, знакомые, близкие. Только в миру мы за ними этого не замечаем, и за собой не замечаем многих вещей, а в церкви мы… Да, должно быть по-другому. Но это же надо воспитаться, надо вырасти, надо это прочувствовать.
А. Пичугин
— Я вспомнил два случая. Один случай рассказал в нашей студии епископ Митрофан Североморский и Умбский. Он был благочинным на Севере, на юге Кольского полуострова, там маленькие села. Он говорил, что его очень долго местные жители не воспринимали как священника. Они не видели священника с 30-х годов, когда последнего забрали. И когда забрали последнего, бабушка (естественно, Литургию она не служила) начала исполнять его обязанности: крещение, отпевание, молебны, требы. Это не единичный случай, я слышал, что очень много где в Советском Союзе такого было. Но он очень красочно рассказывал, что все ее книги, как она молилась, все ее книги, как она поминала за упокой и за здравие, это толстенные тома. «И несколько лет, — рассказывает владыка, — она меня не воспринимала вообще, и народ ко мне не ходил. Даже можно сказать, она не разрешала никому приходить ко мне в храм. Ну, приходили на Литургию иногда. И вот, только по прошествии 3-4 лет она как-то присмотрелась ко мне, вызвала меня и передала мне все свои полномочия». И он говорит, что я ее воспринимаю как связующее звено между мной, священником 90-х годов, начала двухтысячных, и теми священниками, которые были где-то расстреляны, сосланы в 30-е годы. Потому что она их помнила, она от них всё это забрала, и вот она дожила (она умерла относительно недавно) и всё это ему передала. А второй случай буквально на этой неделе рассказал мне хороший знакомый, священник. Как на Рогожке, — Рогожская Слобода, которая сейчас у старообрядцев, она и была у старообрядцев, — в 20-е годы там была полная каноническая неразбериха: с одной стороны — обновленцы, с другой стороны — поминающие и непоминающие, Тихоновская Церковь Патриаршая. В общем, все-все-все в одном храме, в разных приделах как-то пытаются существовать. И когда всех оттуда уже позабирали, осталась одна-единственная единоверческая бабушка, которая, облачившись в фелонь, — и никто ей ничего не может за это сказать, потому что она таким образом спасла Церковь, — отстояла храм. Никто не посмел ее оттуда вытащить. И пока кого-то не прислали, пока кто-то не освободился через полгода, она (опять же, Литургию, естественно, она не служила) исполняла все возможные требы, облачаясь, по воспоминаниям местных жителей, в священнические ризы, исполняла все требы для местных жителей, которые к ней приходили.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Вот эту историю я не слышал, хотя это в моем благочинии. Обязательно у отца Андрея уточню, у настоятеля. Там много событий, это даже не 20-е годы. Взять Рогожку — до середины девяностых годов три общины: единоверческая, патриаршая, обычная наша община…
А. Пичугин
— Старообрядцы.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Беспоповцы. Причем в свое время единоверцы пошли нам навстречу. Мы-то в боковом приделе были. Там три придела, по архитектуре храма они так построены, что как бы отгорожены друг от друга, там такие стеклянные двери — это исторически, не искусственно они поставлены. То есть приделы как бы автономны. У единоверцев был большой придел, главный, у нас был боковой, и у беспоповцев был боковой. Но в силу того, что наших было много, и мы ютились, а единоверцев было немного и им было тяжело содержать, они пошли навстречу: поменяли местами. А потом, уже через какое-то время, когда начали открываться храмы, единоверческая община уехала в Михайловскую Слободу. Беспоповцы…
А. Пичугин
— На Семеновскую, на Преображенку.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Нет, наверное, на Павелецкую.
А. Пичугин
— Нет, на Павелецкой новозыбковцы, беглопоповцы, они тоже были на Рогожке.
А. Митрофанова
— Восхищаюсь вашими знаниями.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Сейчас сложно сказать… В общем, осталась только наша православная община там. Совершенно потрясающий, замечательный храм там, много историй. Матушка монахиня была, которая пекла хлеб и носила Патриарху Тихону, когда тот в заключении находился. Тоже чудом Божьим: никого не пускали, а она умудрялась приносить ему свежеиспеченный хлеб.
А. Митрофанова
— Как же ей это удавалось?
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Чудо Божье, Господь. Ведь понимаете… Ну, говорят: как мог кит проглотить Иону? Если бы было написано, что Иона проглотил кита, я бы и в это верил. Богу возможно всё. Только, к сожалению, мы не всегда это можем для себя осознать и понять. Ищите веру в Бога, прежде всего. И тогда всё по-другому будет вокруг.
А. Пичугин
— Рогожка, если уж мы про нее заговорили, это совершенно удивительный — сейчас, сейчас мы вернемся к нашей теме главной, — это совершенно удивительный мир. Почти в центре Москвы, под Третьим транспортным кольцом, вдруг попадаешь в такой старообрядческий поселок, с храмами… Никогда не была, нет?
А. Митрофанова
— Нет.
А. Пичугин
— Там знаменитая на всю Москву старообрядческая столовая, куда со всей Москвы ездят за копейки обедать. Тем паче там люди православные, там в первые дни Великого поста кормят, там сто видов разных блюд, и кормят исключительно по уставу. Там живут старообрядцы, там какие-то старообрядческие организации, храмы, митрополия — в какой-то отдельный мир попадаешь, вроде бы не выезжая из центра Москвы. Все-таки еще что-то осталось у нас.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Да ладно, не только у старообрядцев осталось.
А. Пичугин
— Не только у них, я говорю о том, что в Москве осталось что-то такое интересное, не тронутое временем.
А. Митрофанова
— А я вот думаю, почему все-таки… Мы сегодня о женщинах говорим, и те примеры, которые вы, отец Алексий, приводите, — почему все-таки так получается, что именно женщины, они там, где… Казалось бы, невозможно к Патриарху Тихону, который в заключении находится, хлеб принести. Или, когда здравомыслящий человек десять раз подумает, стоит ли в храм идти, а женщина надевает белый платочек и идет в храм. Хотя там, может быть, стоит милиция — всех считают, охраняют, пересчитывают. Что такого (может быть, в таких экстремальных ситуациях) проявляется в женской природе, что, невзирая на эти опасности, фактически, как жены-мироносицы стоят у Голгофы. Из мужчин…
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Все разбежались, один Иоанн Богослов остался.
А. Митрофанова
— Вот да. А почему? Мужская природа настолько сильная, настолько крепкая, черты, которые связаны с настоящим мужеством…
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Почему я всегда и говорю: что в женщине-то главное? Наверное, то ее предназначение, которое Господь предназначил ей, та духовная крепость. Ведь мужик это что: заработать, накормить — вся тяжелая работа. А женщина, она воспитывает — это момент воспитания. Если ты сам не воспитан, что ты можешь передать другому, в семье той же? Вот в этом, наверное, — в изначально заложенной в женском сердце любви, сострадании, верности, — что пытаются сегодня выкорчевать, как ненужное, отошедшее, отжившее. А ведь из этого как раз и состоит женская красота — не из косметики, которой пользуются. Ведь все равно, красивее, чем Господь тебя создал, ты не будешь. Можно подчеркнуть свою красоту. Ну да, пластическими операциями, еще чем-то можно… А вот душу — ее же не перекроишь, ее не сделаешь, если ты сам ее не будешь воспитывать. Поэтому, наверное, и жены-мироносицы не разбежались. Сострадание, любовь, верность — вот чему нужно учиться. Так же, как и мужчинам надо учиться у Иоанна Богослова — той же любви и верности. А у апостола Петра — покаянию: отрекся, но каяться умел. Вот в этом, наверное, тогда и будет гармония нашей духовной жизни. А почему так происходит? Тут очень сложно…
А. Пичугин
— Мне такое наблюдение давно интересно было. Смотрите, на протяжении тех лет, что я хожу в церковь, я отмечаю, что поколение «белых платочков» сохраняется. Примерно такое монолитное: женщины 65-70 и дальше, до конца жизни. То есть это вторая половина жизни, получается. Умирают одни, на их место приходят другие, но того же возраста. Почему где-то к 65 вдруг у человека — тут, видимо, о женщинах больше идет речь, потому что чаще всего это именно женщины — почему именно в этом возрасте возникает такая потребность (может быть, у вас есть какие-то наблюдения, как у священника) ходить в церковь и жить церковной жизнью именно в такой ее богослужебной полноте. Приходишь в будний день, когда нет никакого праздника, в церковь — и стоят как раз такие тетушки этого возраста. Всегда, они всегда будут на службах — куда ни придешь в большой храм.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Да, бывает их не так много в этот день. Конечно, и платочки уже другие стали. И те, на ком эти платочки, тоже немножко другие, не те, которые были раньше. Почему к 65?.. Разные стоят. К сожалению, некоторые и в 80 не очень хотят идти в церковь.
А. Пичугин
— Это естественно. Но это наблюдение такое…
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Смотрите: дети выросли (если это семья), внуки к этому возрасту тоже уже достаточно взрослые, каждый живет своей жизнью. А себе найти путь… Наверное, человек начинает обретать Бога. Этот тот возраст, когда бо́льшая часть твоей жизни прожита, приближается к тому числу евангельскому, точнее из Священного Писания — «жизнь человека семьдесят лет, а, ежели в силах, восемьдесят лет». Поэтому ощущение, что она где-то заканчивается, ну, и немощь, наверное, которая приходит уже к этому возрасту, опыт, понимание того, что вокруг тебя всё временное. А что дальше… Приближение к вечности? А ты к ней не готов и не знал. Хочется что-то побольше узнать. Наверное, вот это как-то привлекает человека к Богу. У некоторых, может быть, чувство одиночества появляется. Когда все стали взрослыми, и человек ищет какой-то востребованности, и находит ее в Боге — это тоже огромное счастье, когда через Церковь человек находит свое ощущение и пребывание с Богом. Вот это тоже очень важно. Ну, почему в этом возрасте… Все по-разному, каждому свой срок. Слава Богу, что приходят. Слава Богу, что Господь открывает им сердце, дает возможность почувствовать Бога.
А. Митрофанова
— Вы знаете, если так вообще говорить — мы сегодня про женщин говорим, отчасти про мужчин. Если открыть Евангелие, там же сказано: «Во Христе нет ни эллина, ни иудея, нет ни мужского пола, ни женского». А что значит эта фраза? Для многих, между прочим, вопрос здесь возникает. И я знаю людей, которые трактуют так: например, у меня есть знакомая, очень хорошая подруга, она старается стереть с себя все черты своей природной женственности, потому что «нет же во Христе ни эллина, ни иудея, нет ни мужского пола, ни женского». Поэтому я лучше буду не как женщина, а лучше я буду как — мы же все братья и сестры — вот я буду всем как сестра.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Вы знаете, это сектантское такое выдирание из контекста какой-то фразы, и применение совершенно к другому.
А. Митрофанова
— А что это значит? Что значат эти слова — «не будет ни мужского пола, ни женского»?
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Да не «не будет». «Нет ни эллина, ни иудея» — нет деления, раньше же… Это было в конкретной исторической ситуации, когда богоизбранный иудейский народ, а остальные — «языки», то есть люди, которые совершенно не язычники, не те, которые не знают истинного Бога. А это кто: эллины, греки, римляне и прочие, прочие — каждые, исповедующие свою религию. «Ни мужчин, ни женщин» — посмотрите, в храме положение мужчин и женщин тоже разное было, и пребывание разное было. Допустим, взять сегодняшний ислам: женщины в одном месте молятся, мужчины в другом. Я не знаю, как в синагоге, но там тоже, по-моему, есть такое разделение, что не все вместе. А здесь Господь говорит, что во Христе Иисусе этого деления нет: все мы братья и сестры — все мы, исповедующие Христа. Это не значит, что все мы должны быть единообразными — они же все разные были. И апостолы разные были, и жены-мироносицы тоже разные были. И абсолютно не утрачивали своей женственности. Нет, это неправильное отношение. Женщина всегда должна быть женщиной.
А. Пичугин
— Архимандрит Алексий (Вылажанин), настоятель храма святых апостолов Петра и Павла в Лефортове, в гостях у программы «Светлый вечер» на светлом радио. Да, наверное, тут стоит говорить просто о том, что перед лицом Бога — мне сейчас представилась икона Спасителя, перед которой все стоят — все остаются людьми, просто людьми. В общем-то, наверное, это хорошо, что даже в церкви, просто в церкви, люди ощущают себя именно… свою женственность — женщины, свою мужественность — мужчины. Я вспоминаю, как наш добрый друг, хорошо знакомый нашим слушателям отец Александр Абрамов говорил в одном из своих выступлений в начале Великого поста, что многие ошибочно смотрят на постное состояние. Мы же знаем, что никто и видеть не должен, что мы постимся. Поэтому, если женщине идет косметика, то пусть она красиво накрасится и нарядится и пойдет в храм, и будет поститься по-настоящему внутренне, но на лице ее всегда будет радость.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Вы знаете, косметикой, или макияжем, как сегодня говорят, тоже надо пользоваться умело, это не должно быть вызывающе. Можно подчеркнуть… И потом, надо знать, что когда ты идешь в храм, ты идешь не красоваться. Да, ты должен быть аккуратен, ты должен быть… Прежде всего ты должен быть искренен с Богом, это все-таки не театр. У нас, к сожалению, есть категория таких прихожан, которые на пальцы, на шею всё надевают…
А. Пичугин
— Во всем же должна быть мера.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Косметику намазали. Но это не значит, что если пришла женщина с чуть-чуть подведенными глазами, накрашенными ресничками, в храм помолиться Богу, надо ее оттуда гнать, как блудницу. (Смеются.) Иногда бывает, приходят очень немолодые женщины с ярко намазанными губами — вот это немножко вызывающе. Но и их гнать нельзя, потому что человек пришел, не понимает... Как в этот момент бабушек отогнать, не дать им возможности ни накричать, ни дергать этих людей, а потихонечку попытаться объяснить, что не совсем это принято, не совсем хорошо, не сюда надо... Ты Богу нужен такой, какой ты есть, не надо казаться. Наша беда в чем: что мы перед людьми, что перед Богом, даже перед самими собой хотим казаться лучше, чем мы есть на самом деле. Поэтому бывают разочарования в людях, которые рядом с нами. Мы приближаемся к ним, потому что видим в них одно, а через какое-то время, вспоминая царя Давида, что «всяк человек ложь», мы видим совершенно другое. Нам не хватает искренности. Давайте каждый быть такими, какими мы есть, тогда сразу будет видно: кто мы, что мы. И тогда, может быть, увидев тот ужас, который появится вокруг нас, мы, может быть, как раз постараемся исправиться внутренне сами и попытаемся найти для себя путь к Богу. Потому что на этом пути человек преображается — не через косметику, не через операции какие-то внешние, физические, а духовно преображается. Красота, которая появляется у него, духовное обновление — во-первых, никто никогда у тебя не заберет его, если ты сам его не растеряешь. Вот к этому надо стремиться, вот этого надо искать.
А. Митрофанова
— Я вспоминаю сейчас слова моей старшей подруги, которая… Она изумительно выглядит, она, можно сказать, зрелого возраста, она изумительно выглядит. У нее никаких операций, ничего, просто, знаете, как бывает — человек сияет изнутри. Она, как невероятно красивая женщина, со вкусом, с очень тонким изысканным вкусом одетая… И, знаете, как она говорит? Самое главное — это достойно носить свой возраст. Она настолько себя комфортно чувствует, не пытаясь как-то себя улучшить, апгрейдить, что-то там такое с собою сотворить. Она спокойно принимает себя такую, какая она есть, с благодарностью к Богу за то, что есть. И это сияние внутреннее, которое от нее идет, его все видят: она идет по улице — на нее все оборачиваются. Это так красиво!
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Во-первых, человек самодостаточный. Вот она самодостаточная, она понимает, что жизнь не стоит на месте, что… Отчего проблемы у людей получаются? Почему стремятся к тем же операциям пластическим? Хорошо, если в какой-то момент она и нужна была. Но когда это становится страстью и человек не может остановиться, и уже «утягивается» до такого состояния, что от естественной красоты ничего уже внешне не остается, появляется такой манекен — вот это страшно. Та женщина, о которой вы говорите, — она умеет жить в том возрасте, в котором она есть. Почему у других этого нету? Страсти, нас одолевают страсти. Почему мы хотим быть моложе, почему мы стремимся? Да потому, что те грехи, которые были, которые нам сладки, они остаются в том возрасте, в той форме, которую мы утратили. Мы не плачем об утраченном Царстве Божьем, а рыдаем горючими слезами о той ушедшей молодости, о тех, даже не возможностях, которые мы где-то не использовали, а о тех страстях, которые… Они в сердце нашем остались, в душе нашей остались. Мы бы готовы, а наша внешняя оболочка не соответствует этому. Вот это уже несчастные люди. Надо уметь соответствовать тому возрасту, который есть. И благодарить Бога за то, что есть. А страсти — ну, умейте бороться со страстями, оставлять их немножко позади.
А. Митрофанова
— Мудрейший Александр Сергеевич Пушкин: «Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел». Золотые слова. Я их, кстати, довольно часто вспоминаю.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— В каждом возрасте есть свои замечательные вещи, которые надо просто уметь найти и открыть, жить и пользоваться ими.
А. Митрофанова
— Возвращаясь к разговору о разделении мужчин и женщин. Даже в евангельские времена насколько иначе было устроено общество. Читаешь Евангелие: «Ели и насытились», — а было же людей пять тысяч, не считая женщин и детей. То есть даже в Евангелии во времена Христа культура была другая. И насколько это не уравнивание, а равноценность каждого человека — и мужчин и женщин — в глазах Божьих, насколько это важный шаг такой…
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Ну, в крепостной России души считались по мужскому полу.
А. Пичугин
— Это особенности времени, особенности исторических эпох.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Как теперь говорят, в Украине, до сих пор «человек» — это мужчина. А «жинка» — это жинка, это не человек. (Смеется.)
А. Пичугин
— Но, в общем-то, мы все равно пришли за последние сто лет в мире к совершенно другой картине. В Соединенных Штатах еще в 50-е годы, если почитать всякие роуд-муви книжки, вполне себе и «места только для белых», и непреодоленные последствия Гражданской войны.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Это понятно, понятно. Дело в том, что на самом деле ведь… Почему Господь и говорит, что нету во Христе этого всего. Во Христе этого нету, это всё было в том законе, который есть. Но если ты христианин, это утрачивает — и господина нет: и раб и господин в равном достоинстве пред Богом предстоят. И грешник и праведник — кающийся грешник может быть иногда выше мытаря-фарисея. Кажется: один правильно жил, другой каялся, но его правильная жизнь не совсем ему на пользу шла. А покаяние этого грешника было в оправдание ему. Поэтому во Христе этого всего нету. Но так вот устроен мир, так Господь сотворил человека — мужчину и женщину. У каждого в этом мире свое предназначение, понимаете. Ну, не может мужчина рожать детей. Но почему женщина считает это для себя… Сейчас многие считают это как крестом или ярмом, которое женщина несет. Почему? — это же красота, это же счастье. Женщина может давать жизнь. Ну, не может мужчина, к сожалению, этого делать, не может. Но у него есть свои, другие вещи: оставайся мужчина мужчиной. А женщина будь женщиной. И тогда, может быть, гармония будет. А когда у нас и мужчин нет, и женщины не хотят быть женщинами — ну, и что тогда получим? Вот и вырождается наше Отечество.
А. Митрофанова
— Ладно, не всё так плохо.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— Вот и народонаселение: одного родили, и хватит. А раньше в избе по десять рожали, и хорошо было.
А. Пичугин
— Мы будем заканчивать нашу программу. Мне кажется, я уже советовал, не помню. Давайте еще раз посоветую — замечательный фильм на тему «белых платочков». Мы про женщин сегодня говорили. Фильм называется «Конец света», он был снят в 1960 или 1961 году как атеистическая пропаганда безбожия. Хотя, на самом деле, видимо, режиссер имел в виду что-то другое и попытался провести этот фильм по этой линии, но сняв картину гораздо сложнее. Это первая роль в кино Станислава Любшина, он играет сельского священника, отца Михаила. Снимался фильм в Ярославской области. И там в массовке как раз в основном — ну, а главные персонажи и есть эта массовка — это те самые «белые платочки», которые ходят в храм к отцу Михаилу. Ну, там сюжет немного о другом, но вот там те самые «белые платочки», как они есть, документально сняты. Очень хороший фильм, всем советую. Мы будем заканчивать нашу программу. Напомню, что архимандрит Алексий (Вылажанин), настоятель храма святых первоверховных апостолов Петра и Павла в Лефортове, благочинный Петропавловского округа Московской городской епархии, был в гостях в программе «Светлый вечер». Алла Митрофанова —
А. Митрофанова
— Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Всего хорошего.
А. Митрофанова
— До свидания.
Архим. Алексий (Вылажанин)
— До свидания.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер