«Религиозная философия А.С. Хомякова и И.В. Киреевского». Константин Антонов

У нас в студии был заведующий кафедрой философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного университета, доктор философских наук Константин Антонов.

Разговор шел об известных русских философах 19го века Алексее Степановиче Хомякове и Иване Васильевиче Киреевском, в частности об их размышлениях о Церкви и соборности.

Этой беседой мы открываем цикл из пяти программ, посвященных русским религиозным философам 19 века.

Ведущий: Константин Мацан

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья, в студии у микрофона Константин Мацан. Этой программой мы открываем цикл бесед, которые на этой неделе в часе «Светлого вечера» с 8 до 9 будут у нас выходить, и говорить мы будем о главных именах в истории русской религиозной философии XIX века. Пора уже на Радио ВЕРА этому цикл посвятить. С одной стороны, имена эти, наверное, не такие уж неизвестны. Это славянофилы — это Владимир Соловьев, Фёдор Михайлович Достоевский и другие. С другой стороны, есть у меня ощущение, что имена знаем, а глубоко содержанию мысли наших философов XIX века знакомы, наверное, далеко не все. Постараемся в цикле этих бесед воздать дань справедливости и памяти этим именам. И начнем сегодня с тех имен, с кого обычно как-то принято говорить о существовании уже такой самостоятельной, настоящей, если угодно, самобытной русской философии — это славянофилы, это Иван Васильевич Киреевский и Алексей Степанович Хомяков. И проводником в мир их мысли сегодня станет для нас Константин Михайлович Антонов, доктор философских наук, заведующий кафедрой философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и руководитель магистрской программы «Религиозные аспекты русской культуры» в ПСТГУ. Добрый вечер!

Константин Антонов

— Здравствуйте.

Константин Мацан

— Я очень рад снова вас видеть у нас в студии, не раз вы у нас были и в «Светлом вечере», и в программе «Философские ночи», но вот сегодня с кем, как ни с вами, говорить вообще о русской философии и конкретно, в частности, о славянофилах, которыми вы много занимались и занимаетесь. Ну вот давайте, наверное, с кого начнем из двух? С Хомякова или с Киреевского?

Константин Антонов

— Ну, они, в общем... достаточно самостоятельные, конечно, фигуры оба. Ну, можно с Ивана Васильевича.

Константин Мацан

— С Ивана Васильевича!

Константин Антонов

— Хотя, с другой стороны, так сказать, если мы говорим о славянофильстве, как общественном движении, то это, скорее, Хомяков. И если мы говорим о славянофильстве, как именно философском направлении, то она, конечно, начинается, скорее, с Киреевского.

Константин Мацан

— А вот давайте сейчас начнём диалектически со снятия этих двух имён, вот в каком смысле. Действительно, мы часто говорим, что вот был спор славянофилов и западников, например, да, мы это помним из курса школьной программы, в 40-х и позже годах XIX века, и даже при такой постановке вопроса славянофильство воспринимается как некое такое, ну, единое течение, объединённое общими принципами, но одновременно можно сказать, и вы с этого начали, что два мыслителя очень самостоятельны и разные. А вот в самом общем виде, в чем между ними разница? Почему все-таки нельзя их, скажем так, совсем одной краской рисовать?

Константин Антонов

— Ну, разница во многом. Да, тут разница начинается с какой-то личной биографии. Да, Киреевский — человек, который прошёл через довольно серьёзный мировоззренческий кризис. Да, там была ли это полная потеря веры или, так сказать, какой-то такой серьёзный скептицизм, довольно трудно сейчас судить, поскольку, может быть, нам немножко не хватает документов, вот, но, во всяком случае, это был серьёзный тяжёлый кризис, из которого он потом вот вышел благодаря обращению к традиции преподобного Паисия, Оптиной пустыни и так далее. У Хомякова ничего подобного не было. Хомяков никогда не уходил из Церкви, никогда не возвращался в Церковь, да, он был воспитан матерью, которая была чрезвычайно благочестивым и церковным, и довольно сильным, судя по всему, человеком. И ни пребывание в армейской среде, ни пребывание в, так сказать, интеллигентской такой вот литературной среде никак не колебала его церковность, его убеждённость. Скорее речь идёт в его случае о постепенном осознании, так сказать, такого вот миссионерского призвания.

Константин Мацан

— Ну вот то, что вы сейчас сказали, уже задаёт хорошую драматургию для разговора, как минимум, например, о Киреевском. А вот тот кризис и за ним последовавшее, ну, если угодно, религиозное обращение к традиции православия. А вот в чём был этот кризис, и что для себя потом открыл в православии Киреевской?

Константин Антонов

— Кризис, судя по всему, это был общий кризис романтического мировоззрения. Он его описывает, собственно говоря, в поздних статьях, особенно вот в статье о характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России. Да, где он говорит о том, какое впечатление на русских интеллектуалов произвёл кризис, так сказать, европейский. Да, разочарование в идеалистической философии, так сказать, некоторый разброд такой постромантической культуры, становления, так сказать, позитивистского уже и даже отчасти материалистического мировоззрения. И вот, казалось бы, такой расцвет философии, который происходил, скажем, в Германии в конце XVIII — первой трети XIX века, после смерти Гегеля фактически, так сказать, обрывается, и начинается такой антифилософский период. Да, и в этом смысле люди, которые были убеждены, ну если не в истинности этой философии, то, во всяком случае, в её высоком каком-то значении и ценности, они оказались очень разочарованы.

Константин Мацан

— А Киреевский хорошо знал и читал все эти работы Шеллинга и Гегеля.

Константин Антонов

— Безусловно!

Константин Мацан

— И Канта, и для него это было таким прям его существенной частью его мировоззрения.

Константин Антонов

— Конечно, конечно. Более того, он был лично знаком и с Гегелем, и с Шеллингом. Он примерно два семестра, или, может быть, полтора семестра он провёл в Берлине и Мюнхене. Потом вернулся в Москву, когда там началась эпидемия холеры из-за страха за своих родных. Так что, да, для него немецкая философия была как бы завершением литературной культуры романтизма, причём нельзя сказать, что эта культура была безрелигиозной. Он происходил из очень интересного круга вот такого провинциального, достаточно крупного и богатого дворянства. Да, которому в целом удавалось совмещать, так сказать, ценности религиозные, ну, может быть, немножко на свой лад понятые, и ценности, скажем, эстетические, литературные, да. Жуковский был очень близким другом его матери Авдотьи Петровны Елагиной. И там есть масса, так сказать, интереснейшего материала вот об этой... Мы довольно хорошо знаем эту среду. Вот и в этом смысле Киреевский воспринимал европейскую культуру и русскую вот эту образованную культуру, как нечто единое.

Константин Мацан

— И, кстати, издавал журнал «Европеец».

Константин Антонов

— Да, и издавал журнал «Европейец», разумеется.

Константин Мацан

— Правда, долго не смог издавать. Цензура его очень быстро прикрыла, и как раз именно заступничество Жуковского спасло самого Киреевского от личных санкций в его адрес.

Константин Антонов

— Да-да-да, Жуковский объявил, будучи воспитателем наследника престола — будущего Александра II, Жуковский объявил забастовку. И даже такой сильный человек, как государь-император Николай I, в общем, как-то сдал назад.

Константин Мацан

— Он стал наказывать юного, там сколько, 25-летнего какого-нибудь?

Константин Антонов

— Ну, что-то в этом роде, ну, и там, честно говоря, обвинение, конечно, было высосано из пальца.

Константин Мацан

— Ну, это понятно.

Константин Антонов

— Там просто был донос.

Константин Мацан

— Хорошо, ну вот тогда кризис какой-то прежней системы мировоззрения, связанной с опорой на немецкий идеализм, на философию в таком чистом виде по преимуществу, и на смену ему приходит какой-то поворот в сторону Церкви, Православия, святых отцов.

Константин Антонов

— Да, да, да, это тоже, мне кажется, как бы не случайный поворот, конечно, там, в общем, близко был уже тогда хорошо знакомый Киреевскому Хомяков, но всё-таки вот это увлечение традицией преподобного Паисия, ну, оно, во-первых, связано с тем, что его супруга Наталья Петровна была близко связана с некоторыми представителями этой традиции. Она была гораздо более церковным человеком, чем он. А во-вторых, мне кажется, что есть некоторое избирательное сродство между романтической культурой и вот этой, так сказать, культурой, ну, скажем так, аскетически мистической, которую преподобный Паисий как бы возродил, развил, и ученики которого её принесли в Россию. И в том и в другом случае мы видим, так сказать, некоторую динамику человеческой личности. Да, вот, которые куда-то движутся, да, работают над собой ради достижения вот этой внутренней цельности, какой-то внутренней гармонии, в данном случае в бытии с Богом, конечно, да, и вот такая, ну, достаточно детально прописанная как бы карта этого пути. И, конечно, личный облик представителей этой традиции. Вначале это был старец Филарет из Новоспасского монастыря, потом уже преподобный Макарий.

Константин Мацан

— Оптинский.

Константин Антонов

— Да-да-да. Вот это, конечно, Киреевского, так сказать, пленило и восхитило.

Константин Мацан

— Константин Антонов, доктор философских наук, заведующий кафедрой философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, сегодня с нами в программе «Святлый вечер». Но давайте обратимся к мысли Киреевского. У нас, конечно, не так много времени, можно было бы несколько программ про одного Киреевского говорить, а у нас сегодня задача поговорить и про Киреевского, и про Хомякова. Но вот, может быть, в самом таком концентрированном виде основные сюжеты его мысли, вот какие бы, не знаю, две-три главных категории для Киреевского вы бы выделили?

Константин Антонов

— Ну, во-первых, это, наверное, оппозиция европейской культуры и русской православной культуры, да, вот важный момент. Во-первых, важный момент — это вот это само различение как бы древнерусской церковной культуры и современной, как он говорил, русско-европейской образованной культуры, да, светской образованной культуры. Это очень важный элемент вообще для славянофильства как такового. Во-вторых, различение культуры европейской и культуры русской, вот в этом, так сказать, церковном смысле слова, как культуры раздвоенности и культуры цельности. Да, европейская культура раздвоена в смысле, что она культивирует автономию различных, так сказать, культурных областей. А церковная культура в понимании Киреевского стремится к цельности. А когда все силы души действуют совместно, как один музыкальный аккорд, как он выражался. Второй важный момент — это, конечно, та же цельность на уровне антропологии, да, на уровне личности. Вообще, личность — это принципиально важная категория позднего Киреевского. Если мы говорим о богословском персонализме, то в каком-то смысле он является его прародителем. Личность тоже бывает раздвоенная, это её нормальное состояние, а бывает цельное, и это её, так сказать, идеальное состояние.

Константин Мацан

— Раздвоенное на что? На веру и разум?

Константин Антонов

— Много на что: вера, разум, мораль, эстетика. Вот все эти, так сказать, элементы культуры, которые в стандартном состоянии живут автономной жизнью, они как бы растаскивают человека, а задача человека — собраться. Такой силой, которая его собирает, как раз является вера. Вера или верующее мышление, как он выражается, как некоторый такой особый, как он считал, европейской культуре неизвестной или в ней забытый, утраченный, ушедший в маргиналию, способ деятельности разума. Разум меняется в зависимости от того, на каком уровне духовного состояния находится человек; меняется его мышление.

Константин Мацан

— Я вот прямо буквально в продоложение того, о чём вы сказали, цитату из Киреевского приведу из его статьи «О необходимости и возможности новых начал для философии». Это последняя его такая крупная работа 1856 года. «Образ разумной деятельности изменяется, смотря по той степени, на которую разум восходит. В том-то и заключается главное отличие православного мышления, — имеется в виду от католичсекого, от западного, ну в целом от западного, — что оно — православное мышление ищет не отдельные понятия устроить сообразно требованиям веры, но самый разум поднять выше своего обыкновенного уровня, стремится самый источник разумения, самый способ мышления возвысить до сочувственного согласия с верой». Вот эта фраза мне очень нравится, про «сочувственное согласие разума с верой».

Константин Антонов

— Да-да-да-да-да-да. Да, то есть, в общем, он старался представить дело не так, что... так сказать, вера каким-то образом подавляет рациональность, а так, что находится какая-то гармония между ними. Прежде всего, внутренняя, конечно. И вот это верующее мышление, это, так сказать, главная сила, которая в человеке устанавливает эту гармонию.

Константин Мацан

— Тогда вот просто продолжая эту тему, или, может быть, завершая этот аспект разговора о Киреевском, ещё одна цитата из его неопубликованных отрывков, которые были обнаружены после его смерти.

Константин Антонов

— Да-да-да, они прекрасны совершенно.

Константин Мацан

— Да, причём такой глубочайший материал, про который Хомяков потом целую статью отдельно написал, и на основе которых во многом сам философствовал. Я эту цитату очень люблю, я когда студентам её привожу, они говорят: «А, ну теперь всё понятно», — говорят они. Хотя я не знаю, что там понятно, вот, мне кажется, всё-таки усложняется, но слова такие: «Вера не составляет чисто человеческого знания, не составляет особого понятия в уме или сердце, не вмещается в одной какой-либо познавательной способности, не относится к одному логическому разуму, или сердечному чувству, или внушению совести, но обнимает всю цельность человека и является только в минуты этой цельности и соразмерна ее полноте. Потому главный характер верующего мышления заключается в стремлении собрать все отдельные части души в одну силу, отыскать то внутреннее средоточие бытия, где разум и воля, и чувство, и совесть, и прекрасное, и истинное, и удивительное, и желанное, и справедливое, и милосердное и весь объем ума сливается в одно живое единство, и таким образом восстановляется существенная личность человека в её первозданной неделимости».

Константин Антонов

— Да-да-да-да-да, ну вот такой ... такая, можно сказать, да, философская транскрипция, по-видимому, того, что он вынес из общения со старцами, из знакомства с аскетической литературой, потому что, ну, известно вот это его участие в Оптинском проекте, издание «Святоотеческая литература». И он там участвовал не только как спонсор, но и как редактор, поэтому, в общем, он, так сказать, погрузился в этот мир довольно основательно. И вот результат такого совмещения этой традиции и философской культуры, которой он, конечно, обладал, вот мы имеем как раз в этих отрывках замечательных.

Константин Мацан

— А вот по поводу его участия в Оптинском издании святых отцов. Когда читаешь на эту тему статьи или фрагменты переписки Киреевского с его супругой и с...

Константин Антонов

— С преподобным Макарем.

Константин Мацан

— ... и с Филаретом, конечно, да. Не можешь не обращать внимания на то, что не так-то легко эта работа шла, потому что как будто бы цензура государственная, церковная несколько с осторожностью относилась к публикации святых отцов. Нам это может показаться сегодня чем-то странным. Ну как? Как можно, наоборот, нужно больше публиковать! А оказывается, было время, когда вот эта вот такая литература, которую можно назвать аскетической, вызывала какое-то даже подозрение, не подозрение... Вот так это получается?

Константин Антонов

— Ну, некоторые подозрения, ну, как сказать, вообще говоря, у... ну, скажем, может быть, не очень удачно, у режима Николая I было подозрение ко всему публикующемуся.

Константин Мацан

— Понятно.

Константин Антонов

— Есть позднее письмо Киреевского Вяземскому после того, как Вяземский неудачно похвалил уже почившего императора за его любовь к литературе, по какому-то случаю. И по этому поводу Киреевский написал Вяземскому, с которым он был очень хорошо знаком, гневное письмо, в котором писал, что за многое можно похвалить покойного императора, но вот за любовь к литературе никак не получается. И, может быть, Вяземский сам помнит несколько случаев, когда, так сказать, эта нелюбовь проявлялась. Поэтому любое печатное слово, особенно в эпоху так называемого мрачного семилетия, в конце царствования, было под подозрением. А тем более, как бы слово такое самодеятельное: какой-то монастырь, какой-то помещик, зачем-то собираются издавать святых отцов. С какой стати? Есть духовная академия, есть ведомство, которое занимается этим делом, оно и должно этим заниматься. Зачем эти странные люди хотят издавать ещё что-то, и каким-то странным образом!

Константин Мацан

— А зачем они хотели? Почему недостаточно было трудов, там, издаваемых академией?

Константин Антонов

— Ну, это немножко разные святые отцы, да. Академии всё-таки издавали в основном, насколько я себе представляю, да, тут какие-нибудь историки духовных академий, типа Натальи Юрьевны Суховой или того же отца Павла.

Константин Мацан

— Хондзинского.

Константин Антонов

— Хондзинского, да. Они бы меня, может быть, и поправили и уточнили что-то, но академии издавали в основном богословские труды, да, классиков богословия.

Конствнтин Мацан

— Больше в сторону догматики.

Константин Антонов

— Василия Великого, Григория Богослова, там ещё кого-то вот. А здесь была идея издания прежде всего духовной литературы, такой классической духовной литературы. Вот тут, кстати, не очень понятно для кого, да, потому что издавали они действительно довольно странным образом, они издавали переводы преподобного Паисия в основном, главным образом. А преподобный Паисий переводил скорее даже на, может быть, церковно-славянский, чем на русский, тем более русский XVIII века сильно отличался от русского XIX века. Так что, вероятно, все-таки целевой аудиторией было такое образованное монашество, относительно образованное, да, вот такая... такие, так сказать, кружки людей, собиравшихся вокруг духовников и старцев традиций преподобного Паисия, и какие-то светские люди, которым это было интересно, которые тоже как-то входили вот в эту культуру.

Константин Мацан

— Вернемся к нашему разговору после небольшой паузы. Напомню, у нас сегодня в гостях доктор философских наук Константин Михайлович Антонов. Дорогие друзья, не переключайтесь.

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья, у микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Константин Михайлович Антонов, доктор философских наук, заведующий кафедрой философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и руководитель магистрской программы «Религиозные аспекты русской культуры» в ПСТГУ. Я напомню, мы сегодня говорим про славянофилов, про русских философов — Ивана Васильевича Киреевского, Алексея Степановича Хомякова. И, конечно, как у Чацского, «хотел объехать белый свет, и не объехал сотой доли», конечно, мы в десятой, сотой части про Киреевского не сказали, но все-таки какой-то абрис обрисовали. Давайте пойдем теперь к Алексею Степановичу Хомякову, ну а, может быть, к Киреевскому будем еще по ходу как-то возвращаться. Ну вот Хомяков, второй главнейший, ярчайший представитель славянофилов. Я бы вот с чего начал. Вы в своих статьях и книгах нередко приводите Хомякова как пример философа, который начал одним из первых, ну что называется, писать на нормальном русском языке вот философские религиозные работы. А вот как мы это видим? С чем нужно сравнить текст Алексея Степановича Хомякова, чтобы понять, что это был новый язык?

Константин Антонов

— Ну, с любым текстом, выходившим из тогдашних духовных академий. Да, там с догматикой митрополита Макария...

Константин Мацан

— Булгакова. (Митрополит Макарий (в миру Михаил Петрович Булгаков; 1816-1882) — знаменитый русский богослов и церковный историк — прим. ред.)

Константин Антонов

— Булгакова, да, или какими-то... Да, тогда их вышло несколько, таких больших догматик, были и другие произведения. Там очень хорошо это видно, да. Можно сравнить с проповедями святителя Филарета. Да, конечно, эти проповеди очень глубоки, и святитель Филарет, безусловно, выдающийся мыслитель, независимо от всех прочих его достоинств. Но современный человек, он напрягается, когда читает эти тексты, да, тут нужно дополнительное усилие, да, для понимания, для вхождения в синтаксис просто-напросто, да, в структуру предложения. Когда читаешь Хомякова, такого усилия делать не нужно. Ты читаешь так же, как «Капитанскую дочку». Конечно, «Капитанская дочка» гораздо лучше, ещё гораздо лучше, да, но всё-таки это текст, написанный поэтом, да, Хомяков был поэтом, ну, мы сейчас скажем, что, может быть, это поэт второго ряда, но быть поэтом второго ряда во времена Пушкина и Лермонтова — это, надо сказать, очень серьёзное положение.

Константин Мацан

— Но мне нравится, вот тоже в одной из, по-моему, ваших лекций я слышал такой пример, что в те годы, когда пишет Пушкин, в духовных семинариях и академиях, в Русской Церкви ещё не до конца решён вопрос, на каком языке преподавать, на русском или на латыни.

Константин Антонов

— Совершенно верно, совершенно верно!

Константин Мацан

— То есть мы просто видим две культурных области, которые очень разнятся, и вот заслуга Хомякова, ну если мы можем говорить в этих категориях о заслуге, в том, что он начал богословствовать на языке, понятном своим современникам. Так можем сказать?

Константин Антонов

— Я думаю, что да. В переписке Сергея и Евгения Трубецких, вот недавно опубликованной, там они обсуждают в том числе этот вопрос, потому что они оба были очень обязаны Хомякову, так сказать, преодолением их собственного тоже жизненного кризиса. И когда Сергей Николаевич употребил слово «хомяковщина», имея в виду такое резко критическое отношение Хомякова к западным исповеданиям прежде всего, то Евгений Николаевич сильно воспротивился самому термину. По сути дела, они были согласны, что Хомяков перегнул палку в этом вопросе. Слово «хомяковщина» резало слух, и Евгений Николаевич говорит о культурном христианстве как заслуге Хомякова. Он стал говорить о христианстве, о Христе, о Церкви на языке культурного русского общества.

Константин Мацан

— Вот большая и важная тема — «Хомяков о Церкви». Когда мы говорим, в чём значение русских религиозных философов, в частности, вот славянофилов, есть такая мысль, что когда мы сегодня говорим, мыслим о Церкви как об общине, как о соборном организме, как о единстве людей в любви и вере, мы иногда даже не знаем, что, в общем-то, повторяем то, что начал Хомяков. Это так?

Константин Антонов

— В значительной степени, конечно. Да, Церковь, как тело Христово, как община, соединённая любовью, подаваемой Духом Святым, да, это Хомяковская идея, и она, конечно, очень... она сыграла колоссальную роль вот в этом, так сказать, возвращении к Церкви большого количества русских интеллектуалов и просто образованных людей. Потому что им становилось понятным, что это такое и зачем это надо. Формулировки из катехизиса их как бы не трогали, и были им неинтересны, и, в общем, непонятны, тем более из-за классики.

Константин Мацан

— Вот как раз я вот хотел спросить, и вы об этом уже сказали. Кажется таким естественным говорить о Церкви, как об организме любви. Кажется, а как ещё его можно определять? Ну, как бы до Хомякова или там параллельно с Хомяковым, но в другой культурной традиции, вот эта традиция катехизиса, как-то по-другому говорили о Церкви, что не так как-то там, не так личностно, не так вот, не так про человека больше, про какие-то догматические установления.

Константин Антонов

— Как сообщество верующих. Да, Церковь была сообществом верующих. Потом, конечно, тут примешивалось это, так сказать, знаменитое ведомство православного исповедания и, так сказать, бюрократические вещи, которые с этим сообществом верующих ассоциировались. Для того, чтобы русские образованные люди, которые, по большей части, были настроены оппозиционно к правительству, даже не потому, что они были какими-то вольнодумцами, а потому что было глубокое расхождение в, так сказать, самосознании людей, скажем, оканчивавших университет. Хотя это же самое правительство создавало, опекало и развивало этот университет, но всё-таки люди, выходившие... А, да, может быть, оно само не отдавало себе в этом отчёт, что люди, которые выходят из университета, они смотрят на мир совершенно иначе, чем люди, которые выходят, например, из там артиллерийского училища или какого-то ещё такого вот специального, тем более военного, скажем, учебного заведения. И это создавало колоссальный диссонанс. Вот заслуга в том числе Хомякова в том, что он начал миссию среди этих людей и пытался разорвать вот эту устоявшуюся связь между Церковью как сообществом верующих и ведомством православного исповедания. То есть она, может быть, по сути дела, эта связь существовала в основном в головах людей, она, конечно, не была антологической, но вот разорвать эту ассоциацию и привязать Церковь к чему-то, что для этих образованных людей само по себе будет важно, вот это, мне кажется, то, что пытался сделать Хомяков, и довольно сознательно пытался сделать. Он, конечно, сам себя осознавал как такого миссионера.

Константин Мацан

— Вот одна из очень важных для Хомякова категорий, которая потом плотно вошла в русскую мысль, это категория соборности. Вообще, наверное, не так-то просто определить, что такое соборность, хотя, может быть, и это легко сделать.

Константин Антонов

— Главное, не так-то просто её найти у Хомякова.

Константин Мацан

— Вот давайте об этом поговорим.

Константин Антонов

— Вот, честно говоря, он не часто употребляет это слово. Я как-то искал и был обескуражен, да.

Константин Мацан

— Вот один внятный текст, письмо к редактору газеты «L’Univers» на французском написанное. («L’Univers» [л’юнивер], пер.: Вселенная, мир, свет, весь мир, среда; французская ежедневная газета католической направленности, основанная в 1833 году аббатом Жаком-Полем Минем — прим. ред.) По поводу вот Cимвола веры, где как переводить на русский слово «καθολικός» ([кафоликос] — прим.ред.), да, из греческого Символа, переводить ли его как «кафолический» или словом «соборный», вот таким больше русско-славянским. Вот там, наверное, основной текст, но...

Константин Антонов

— Ну, судя по всему, да. Собственно, это попытка решить понятную, ну, может быть, даже прежде всего философскую, а потом уже богословскую проблему, так сказать, отношения личного и родового, личного и коллективного; и, так сказать, единичного и общего, если брать, так сказать, общие философские категории. Значит, Хомяков предполагал, что вот есть католичество, да, тут важна вот эта диалектика конфессий. Есть католичество, которое авторитетно, авторитарно и, соответственно, коллективистично, и есть протестантизм, который олицетворяет свободу, индивидуализм, но теряет вот это авторитетное начало; пытается поставить на место папы Священное Писание, но по понятным причинам это не удается. А вот Хомяков пытался уйти от этих оппозиций, которые сам же выстраивал, разумеется, вполне в духе немецких мыслителей.

Константин Мацан

— Ну, правильно.

Константин Антонов

— Которых критиковал.

Константин Мацан

— Нужно, да. Нужно образ врага нарисовать, потом его разбить.

Константин Антонов

— В этом смысле, да. И вот таким средним термином, да, который соединяет всё хорошее и устраняет всё плохое, стала вот эта пресловутая «соборность». Ну, понятно, что сами же европейские мыслители всегда искали какие-то такие средние термины, да, и вот Хомяков предложил это «единство в любви», да, такое целостное, коллективное, как сейчас бы сказали, интерсубъективное начало, да, которое не теряет свободу личности и в то же время сохраняет вот этот общий фонд — общественное сообщество, как начало. И потом, конечно, мы видим, как русские мыслители начинают, так сказать, работать с этим, выстраивая какие-то оппозиции в дискуссии Канта и Гегеля, пытаясь их как-то... Канта как олицетворение индивидуализма Гегеля, как олицетворение такого вот... общественно-государственного начала, а вот пытаясь найти какую-то там, так сказать, среднюю объединяющую категорию.

Константин Мацан

— Вот я тоже цитату приведу из одной из брошюр Хомякова, как известно, он писал свои вот богословские работы не на русском языке, а на французском, публиковал за границей, кстати, тоже отдельный вопрос — тема интересная, что славянофилы же были преследуемы в разные периоды властями тоже. То есть они, как может показаться странным, вроде выступают за веру, за церковь, за русское, за народ, за национальное, но при этом не всегда приходились ко двору.

Константин Антонов

— Слишком национальное.

Константин Мацан

— Слишком правыми оказались.

Константин Антонов

— Не правыми, нет! Как раз они были скорее левыми.

Константин Мацан

— Так.

Константин Антонов

— По крайней мере, воспринимались скорее как левые.

Константин Мацан

— Коммунисты такие.

Константин Антонов

— Социалисты, скажем так.

Константин Мацан

— Община, вот эта активность!

Константин Антонов

— Да-да-да. Да, конечно. Общественная, да, вот этот акцент на общественную деятельность в противоположность государству. Национализм — русский национализм, который не очень хорошо сочетался с как бы практиками имперского управления в России. Это хорошо показал Андрей Тесля. Ну, известная история с Юрием Самариным, который угодил в Петропавловскую крепость за свои известные «Письма из Риги», когда выступил как раз как русский националист, вмешался, так сказать, в прибалтийские политические дела с позицией русского национализма. Конечно, император, который понимал, что значит немецкое, прибалтийское дворянство для имперской бюрократии, не мог допустить такого.

Константин Мацан

— Константин Антонов, доктор философских наук, сегодня с нами в программе «Святлый вечер». Я возвращаюсь, собственно, к тому, о чем начал говорить. Хотел привести цитату из Хомякова, из одной из его брошюр богословских, повторюсь, которые были написаны на французском языке и публиковались за границей, потому что в России на русском языке этого бы никто не разрешил опубликовать.

Константин Антонов

— А тут есть еще один важный момент. На самом деле, с одной стороны, да, не разрешили бы, но с другой стороны, очень хотелось вмешаться в европейскую дискуссию! И это лишний раз показывает европейскость славянофилов. Да, Хомяков писал на хорошем, как и Чаадаев, писал на хорошем французском языке.

Константин Мацан

— Ну, кстати, очень важно, потому что действительно мы уже нередко встречаем в таком, может быть, массовом сознании некий стереотип, что вот западники, они про Запад хорошо понимают, они за Запад, а славянофилы, они стали быть антизападники, и всё как бы такое европейское отвергают. На самом деле и Хомяков, и Киреевский — люди европейской образованности. Мы уже сказали, что Киреевский издавал журнал «Европеец» в юности, правда, но всё же. И вот это вот, ну, известные слова Хомякова, его стихотворение: Запад — страна святых чудес.

Константин Антонов

— Конечно.

Константин Мацан

— Вот христианский Запад, как бы наш, который славянофилы считают своим, любимым, и это потом очень сильно у Достоевского проявится, вот и Версиловские слова о том, что мы там Европу любим больше, чем самих европейцев, это тоже все из Хомякова.

Константин Антонов

— Поэтому мы будем писать богословские брошюры на французском языке и свою сельскохозяйственную машину будем демонстрировать на английской выставке.

Константин Мацан

— Да, Хомяков был еще изобретателем, помещиком, вот изобрел свою машину, да, и повез ее на выставку. Ну так вот, все-таки, возвращаясь к теме Церкви, соборности, вот из одной из его брошюр: «Церковь признает себя единством органическим, живое начало которого есть Божественная благодать взаимной любви. Всякая частица вещества, усвоенная живым телом, делается неотъемлемой частью организма и сама получает от него новый смысл и новую жизнь: таков человек в Церкви, в Теле Христовом, органическое основание которого есть любовь. Человек находит в Церкви самого себя, но себя не в бессилии своего одиночества, а в силе духовного искреннего единения со своими братьями, со своим Спасителем». Вот такие слова. А вот знаете, еще один момент, связанный с соборностью и со славянофилами. Есть же известная, ну если критика, не критика, того, что вот этот идеал соборности взят Хомяковым из русской общины. То есть это не богословский как бы идеал, пришедший, не знаю, из отцов или откуда-то еще, а вот крестьянская община живет вот таким единым духом, и вот эту, если угодно, матрицу нужно и в Церкви видеть, и туда ее перенести.

Константин Антонов

— Ну, я думаю, что Хомяков не воспринял бы это как критику. Он бы сказал, ну да, вот наша крестьянская община, она же на христианской основе возникла. Ну, понятно, что там была большая дискуссия о том, как сложилась современная крестьянская община. Вот, и может быть, славянофильские идеи исторически не были здесь, так сказать, действительно... не отражали действительную реальность, действительную генеалогию этой общины, а может быть, наоборот, отражали это дело десятое в данном случае. Но да, конечно, для Хомякова, как помещика, как вы правильно заметили, помещика, но не вот в таком представлении, как у нас обычно о крепостном праве представлении, да, а помещика, живущего со своими крестьянами в значительной степени одной жизнью, постоянно с ними общающегося, их судящего, разбирающего их дела, им помогающего, их лечащего, там строящего школу у себя в имении, и так далее, и так далее, то есть помещика, активно связанного со своими крестьянами-крепостными, ну, вот как бы... Ведь славянофилы очень существенно вложились потом в отмену крепостного права.

Константин Мацан

— Да.

Константин Антонов

— Именно поэтому, потому что они видели, как это происходит у них в имениях, и они имели хорошее представление о том, так сказать, что происходит у их соседей. И вот в этом смысле Хомяков бы не отрицал такого, но, конечно, вместе с тем надо себе представлять, что во многом он накладывал на эту крестьянскую общину, так сказать, категориальные какие-то матрицы, которые он брал из философии, и из западного богословия, да, это известная история о так сказать, зависимости богословских идей Хомякова, в том числе, как раз, экклезиологии, да, от идей Мюллера, да, католического богослова-романтика, да, его знания той же самой немецкой философии, всё это, конечно, накладывалось вот на это. Где-то он, наверное, идеализировал общину, а где-то, может быть, он увидел что-то, что, так сказать, там действительно было. Не случайно потом Герцен подхватывает эту идею насчёт...

Константин Мацан

— Общины.

Константин Антонов

— ... уникальной такой, и, возможно, спасительной для Европы роли русской общины.

Константин Мацан

— Это, кстати, тоже очень любопытный момент. Вот опять же, есть такое стереотипное, упрощенное представление о славянофилах и западниках, хотя люди друг с другом дружившие, ходившие в одни и те же салоны. Герцан в «Былом и думах» вспоминает, как они общались с Хомяковым, просто буквально вот в одной комнате спорили. Очень яркий такой, причем очень уважительный такой портрет по отношению к Хомякову.

Константин Антонов

— Ну, они там ставят друг другу диагнозы в ходе этого спора.

Константин Мацан

— Да.

Константин Антонов

— Но, видимо, это тоже было, так сказать, частью вот этой жизни. Они не обижались за это друг на друга.

Константин Мацан

— Да, и, казалось бы, западник Герцен действительно в своих поздних работах приходит к некому упованию на общину, как на вот такой феномен. Знаете, я бы вот о чём хотел спросить, мы постепенно движемся к завершению нашего разговора. Я недавно на одной конференции услышал такую мысль, выступавший очень, вообще, знающий славянофильство как течение. Исследователь сказал такую вещь: действительно, если брать какие-то социальные построения, социологию славянофилов, то они говорили о той стране, которой сегодня уже нет и давно нет. Это имеет интерес исторический, научный, но, скажем так, нежизненный сегодня. Что от славянофилов осталось непреходящим, это «что такое быть православным христианином и жить по Евангелию в своей реальной жизни в любую эпоху», и в этом смысле они нам близки, в этом смысле те вопросы, которые они таким образом перед читателем ставят, это вопросы любого времени. Вот вы бы с этим согласились?

Константин Антонов

— Да, конечно, безусловно. Это христианская мысль современного образованного человека. Ну, может быть, не совсем современного, всё-таки XIX век от нас отстоит достаточно далеко, но, во всяком случае, человека, который близок вот к нам во многом по способу мыслить, по какому-то отношению к современной жизни. Вот это, безусловно, так, конечно.

Константин Мацан

— А как вам кажется, в Церкви востребован опыт славянофилов, их богословия, их тексты, или, скорее, это где-то на периферии?

Константин Антонов

— Ну, так за всю Церковь сложно говорить. Конечно, я думаю, что даже в основах социальной концепции Русской Церкви можно обнаружить какие-то формулировки, которые восходят туда. Во всяком случае, к традиции русской религиозной мысли, которую славянофилы там вместе с Чаадаевым, конечно, всё-таки начинают. А с другой стороны, что значит «востребован», да? Ну вот, пока никто из них не канонизирован, да, и может, это и хорошо.

Константин Мацан

— Знаете, я скорее вот, когда задают вопрос, знаете, имею в виду такую вещь, что вот если, допустим, нас слушает человек, и после нашей программы заинтересуется; зайдет на сайты и будет читать про славянофилов, то он встретит, может быть, два подхода возможных. Первый, что это наше всё: богословие Хомякова — это наше всё. Второй подход, что, ну, это, конечно, такая вот не вполне с отцами совпадающая мысль, философская, к ней нужно относиться как к некому культурному феномену своего времени, безусловно, влиятельному, но вот с щепоткой соли, скажем так.

Константин Антонов

— Ну, иногда с довольно сильной щепоткой, с довольно большой щепоткой. У Хомякова можно найти довольно рискованные мысли, фразы, но он действительно не имел богословского образования. Как писали, особенно вот на этом томе его собрания сочинений, когда его уже разрешили издавать в России, все равно делали приписочку, что автор не имеет богословского образования. Вот, как бы такую предупреждающую читать. Ну да, но мне кажется, что всё-таки главное — быть благодарным человеку за то, что он сделал, за то, что он, так сказать, вот пытался сделать, чего никто не делал на его месте. А, так сказать, какая часть его идей доживёт с нами, до какого века, ну, это уже, так сказать, второе дело. Естественно, что мы относимся критично к нашим предшественникам, всё-таки в философии, да и в богословии всё-таки нет окончательных решений, ну, кроме догматических формулировок. Вот, так что, в общем, спасибо Алексею Степановичу и Ивану Васильевичу за то, что они сделали, вот, а в чём они ошиблись, ну, дай Бог нам также ошибаться.

Константин Мацан

— Спасибо вам огромное за этот финал, за весь этот разговор, за этот экскурс в мир мысли славянофилов. Константин Антонов, доктор философских наук, заведующий кафедрой философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и руководитель магистрской программы «Религиозные аспекты русской культуры» ПСТГУ был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Я вас еще раз от души благодарю, дорогие друзья, мы в последующие дни на этой неделе продолжим разговор о главных именах в истории русской религиозной философии XIX века, так что оставайтесь с нами. В студии был Константин Мацан, до новых встреч!

Все выпуски программы Светлый вечер

Другие программы

Актуальная тема