М.А. Булгаков «Белая гвардия». Алексей Варламов

У нас в студии был ректор литературного института имени Горького Алексей Варламов.

Разговор шел о христианских мотивах в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» и о том, почему это произведение часто называют «Капитанской дочкой» двадцатого века.

Этой беседой мы продолжаем цикл из пяти программ ко дню рождения М.А. Булгакова.

Первая беседа с ректором литературного института имени Горького Алексеем Варламовым была посвящена судьбе и жизненному пути Булгакова.

Вторая беседа со священником Антонием Лакиревым была посвящена повести «Собачье сердце».

Третья беседа с Екатериной Каликинской была посвящена циклу рассказов «Записки юного врача».

Ведущая: Алла Митрофанова

---

Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, дорогие друзья. Здравствуйте, 15 мая — день рождения Михаила Афанасьевича Булгакова. Вся неделя в этом временном сегменте у нас на Радио ВЕРА посвящена разговорам о нем, о его произведениях, о его судьбе.

Сегодня будем говорить о романе, который, на мой взгляд, главный исследователь жизни Михаила Афанасьевича Булгакова, Алексей Николаевич Варламов, называет романом абсолютно христианским. Речь пойдёт о «Белой гвардии». В нашей студии Алексей Николаевич Варламов, ректор Государственного литературного института имени Горького, автор биографии Булгакова, писатель замечательный. Алексей Николаевич, здравствуйте.

Варламов

— Здравствуйте.

Митрофанова

— С днём рождения Булгакова.

Варламов

— Спасибо и вас также поздравляю. Действительно, праздник для всех любителей русской литературы. Не только русской. Булгаков признан во всем мире.

Митрофанова

— Это правда. Это правда. Ну, наверное, все-таки самый известный его роман «Мастер и Маргарита».

Варламов

— Безусловно. Вокруг «Мастера и Маргарита» есть легенда. Вокруг этого романа есть миф. А вокруг других произведений Булгакова все-таки вот в такой степени мифа нет. И вообще, это же достаточно редко бывает, что вот романы становятся такими культовыми. Это должны как-то звезды сойтись, какой-то пасьянс должен разложиться. Это не всегда даже понятно, почему вот этот роман культовый, а этот... Вот «Мастер и Маргарита» таковым стал, сразу стал, как только был опубликован.

Митрофанова

— Кстати, я у вас не спросила, когда мы с вами в понедельник встречались и говорили о жизни Булгакова, как ваше с ним знакомство началось?

Варламов

— Я о нём услышал, что есть такой Булгаков, и что это очень круто. Услышал, сейчас уже не помню от кого, но я ещё был старшеклассником. И что самое крутое, что есть у Булгакова, это роман «Мастера и Маргарита». Вот вы про себя говорили, что вы в 11 лет прочитали Булгакова «Мастера и Маргариту», и чуть ли не с этого у вас началась любовь к чтению.

Митрофанова

— Верно.

Варламов

— У меня в каком-то смысле была история прям противоположная. Я знал, что есть такой очень крутой роман «Мастер и Маргарита», но его невозможно нигде найти. Что есть чистая правда, потому что Булгаков не был запрещен в Советском Союзе. Никогда не был. Ни при жизни, ни после смерти, ни вообще никогда. Вот роман «Мастер и Маргарита», как все мы знаем, был опубликован в конце 66-го, в начале 67-го года в журнале «Москва», потом вышло отдельное издание, но тиражи были такие маленькие.

Митрофанова

— И купюры там были, вообще-то.

Варламов

— Купюры были в журнальном издании, в книге уже не было. Но его нигде нельзя было найти. Я помню, я пришел в комиссионный магазин, книжный, который около Ивана Федорова, первопечатника на Лубянке. Прихожу туда, и «ничтоже сумняшися», говорю — «Хочу купить Булгакова». У продавца просто глаза выкатились. Он говорит, «какого Булгакова?». Говорю, «нашего Булгакова». «А что ты, что ты, мальчик, хочешь купить?». «Мастера и Маргариту». Ну там, по-моему, весь магазин вообще лёг от смеха. Может быть, меня бы даже могли позвать за угол и сказать, вот 100 рублей плати тогдашних советских, будет тебе книга.

В общем, короче говоря, не было и не было. Мой интерес к этому роману просто вот рос, рос, рос. Когда же, наконец, произойдет эта встреча? И я уже заканчивал школу, помню, сдавал экзамены выпускные. И, значит, мне на один день дали как раз вот журнальный вариант, который с купюрами, но купюры там были потом доклеены, такие вставочки там были. Там одна из самых таких ярких известных, чтобы читатели, может быть, которые не очень понимают, о чем идет речь, там, что можно было резать. Ну, например, что? Когда Маргарита вылетает на метле из своего особняка, если мы помним, сегодня она восклицает, ну или не она, или автор, невидимо и свободно. Вот в первоначальной советской версии слово свободно убрали. Просто невидимо. И всё. Вот на таком уровне цензура работала. Или там убрали сцену в Торгсине, когда они там приходят, помните, в этот валютный магазин, Коровьев и Бегемот уже ближе к концу романа. Это тоже полностью вырезали, не надо огорчать советских читателей. Ну, в общем, я стал читать роман «Мастер и Маргарита». Вот с самого начала.

И вот представьте себе, что я его читаю, я вот весь подогрет, я уже готов просто, и я ничего не понимаю. А что здесь такого находили-то? А что здесь такого? Мне неинтересно. Алла, со мной случилась ужасная вещь. Я буквально презирал себя, но мне было неинтересно. Мне было неинтересно читать про встречу эту на Патриарших прудах. Меня абсолютно не тронула история Иешуа с этим Понтием Пилатом, плащом с кровавым подбоем и все что будет дальше — вот тогда на меня не произвело абсолютно никакого впечатления. И должно было пройти достаточно много времени, когда я прочитал и «Белую гвардию» и «Театральный роман» и «Записки юного врача», и вот только прочитав все это — я вернулся к «Мастеру и Маргарите» и этот роман завоевал у меня какую-то такую третью бронзовую медаль в моей иерархии ценностей, вот, а первое и второе, ну вот «Белая гвардия», да, «Театральный роман» я тоже обожаю. То есть я считаю, что это просто высочайший уровень.

Митрофанова

— Согласна с вами абсолютно. «Белая гвардия», вы говорите, что это «Капитанская дочка» XX века.

Варламов

— Да, это капитанская дочка XX века, абсолютно верно. Почему? Поскольку я считаю, что капитанская дочка — это эталон христианской прозы. С моей точки зрения, это чистейшая прелесть и чистейший образец. Это повесть Пушкина или роман Пушкина «Капитанская дочка», потому что там все подчинено Божьему промыслу. Там просто видно, что мир находится под присмотром свыше. И вот такая идеальная христианская картина мира, но при этом не упрощенная, не сусальная, без всякого там сюсюканья, а так как мир трагически устроен, там это есть, но тем не менее промысел проведения ведет героев сквозь все испытания. И вот это вот такая драматургия человеческой судьбы на фоне большой истории и взаимодействия большой истории человеческой судьбы, это мы видим и в «Капитанской дочке», это мы видим и в романе Булгакова «Белая гвардия». То есть мне кажется, что в этом романе этим и отличается от «Мастера и Маргариты», потому что «Мастер и Маргарита» это роман о Пасхе, которая не настала. Пасхи нету, нету воскресения Христа, есть голгофа, есть страдания.

Митрофанова

— Есть Страстная неделя.

Варламов

— Есть Страстная седмица.

Митрофанова

— И нет Воскресения Христова.

Варламов

— Но Воскресения нет. Оно где-то там. Оно вынесено. А «Белая Гвардия» это роман о Рождестве. Который есть. Вот несмотря ни на что, оно есть. И мир доживает до Рождества. И в этом романе есть небо. И в этом романе есть звезды. Вот не та изменчивая луна, которая освещает героев Мастера и Маргариты, не та вот эта вот инфернальная компания Воланда, на первый взгляд вроде бы обаятельно и остроумно, и все мы там улыбаемся, когда мы там Коровьев, Бегемот, Азазелла, какие-то шутки. Но на самом деле, вот для меня подлинный дух любви, братства, сестренства, дружеских уз — это дом на Андреевском спуске. Вот квартира нехорошая, она и есть нехорошая квартира. А дом на Андреевском спуске — это хороший дом.

Митрофанова

— Прекрасен этот дом, совершенно прекрасен.

Варламов

— Я, кстати, помню, как я там первый раз оказался. Это был 1983, по-моему, год. Там еще не было никакого музея. Мы просто поехали с компанией друзей, студентов, однокурсников моих. Мы поехали в Киев. Я впервые приехал в этот город. И вот мы знали, что есть Андреевский спуск, мы знали, что там это, значит, музей. То есть не музей, а именно дом. Дом, который описан в Белой гвардии, дом, где жил Булгаков. И мы туда пошли, так вот смиренно, пошли просто как какие-то паломники — поклониться, и когда мы туда пришли это правда очень красивая улица, очень красивое место от Андреевского спуска к подолу так вот она спускается извиваясь, в романе Алексеевский спуск называется кто помнит. И когда мы туда подошли — нас было человек семь-восемь, мальчики, девочки, и вышел человек оттуда, у него была чёрная шапочка, у него был под мышкой Фауст Гёте, он посмотрел на нас и спросил, что к Булгакову пришли?

Варламов

— Да, к Булгакову. Сами знаете, Миша был не сахар. Развернулся и ушёл.

И прошло много лет, когда я стал писать биографию Булгакова, я понял, насколько он был прав, что Миша действительно был не сахар, и тогда же я понял, что это был внук Василисы. Потому что вот этот самый несимпатичный буржуй, трус и Василиса. Буржуй и трус Василиса, который описывает...

Митрофанова

— Инженер и трус, буржуй и несимпатичный.

Варламов

— Именно так.

Митрофанова

— Василий Иванович Лисович. Я помню, как я перекатывала эти слова просто во рту. Я от этой фразы остолбенела в своё время. Как вообще? Как можно было так написать? И это гениально.

Варламов

— Это гениально, и это страшно несправедливо. Это поклёп на честного, хорошего и доброго человека, который не сделал семье Булгакова ничего плохого. Который, наоборот, повёл себя очень благородно по отношению к ней, потому что до смерти отца — дом принадлежал семье Булгакова. Потом, когда отец умер, вдова этот дом была вынуждена продать. Новый хозяин не стал их выгонять, не стал им там повышать плату за жилье. Оставил их на этом хорошем втором этаже, сам поселился на первом. То есть вел себя абсолютно благородно. Если там действительно молодежь шумела, ну кому понравится, когда у тебя над головой шумят. Михаил Афанасьевич работал... Кстати говоря, Василиса же очень трагически погиб, о чем, правда, Булгаков не знал, но факт остается фактом. Этот человек, его, по-моему, звали Василий Павлович Листовничий, была его настоящая фамилия, вот, он был во время, когда уже красные пришли в Киев, они его схватили, как контрреволюционного элемента, посадили на баржу, которая под Днепру там куда-то сплавлялась, они перевозили вот всех этих контриков там непонятно куда, и он предпринял попытку убежать. Он прыгнул в воду, его застрелили во время попытки к бегству. То есть вот все, что мы знаем об этом человеке, не дает нам оснований считать, что он был плохой. Но у Булгакова могли быть свои счеты. Потом, говорю, Булгаков же в это время работал в частной практике медицинской. То, что описано в романе. Он врач-венеролог. Кто пациенты у врача-венеролога? Понятно, что к нему приходили всякие такие женщины, как это там сказано, с пониженной социальной ответственностью, солдаты, дезертиры, Бог знает кто, и тоже на этом втором этаже над головой у него шумели. Поэтому, в принципе, то, что он мог как нормальный арендодатель высказывает свои претензии к арендатору, это, видимо, по-человечески понять можно. Но Булгаков был в этом смысле человек очень такой нетерпимый, как мне представляется, да? И он действительно с удовольствием так вот Василисе отомстил. Ну ладно, Василис. Ведь когда вышел этот роман, ну ладно, роман мало кто читал, но когда вышла пьеса, спектакль «Дни Турбиных», и его посмотрела Елена, вот та самая, которая в романе Елена, на самом деле, это была сестра Булгакова Варвара. Варвара Афанасьевна. Рыжая. Она была просто в бешенстве. Она была возмущена. Как ты смел так изобразить моего мужа? Помните, этот Тальберг тоже подлец, такой себе...

Митрофанова

— С двухслойными глазами.

Варламов

— Да-да-да. Это был человек, но про него тоже можно, конечно, по-разному, наверное, рассуждать. И она могла его, да, защищать, но, по крайней мере, он не был виновен в том, в чем Булгаков его в романе обвиняет? В предательстве по отношению к своей жене, прежде всего. То, что он там был сначала белый, потом красный. Не он один такой был. Мало ли было людей там, половина царской армии, генералитета, высшего офицерского состава перешло в Красную Армию. Что, их всех теперь обвинять? Каждый делает свой выбор. Это я к чему это говорю? Это вовсе не умаляет ценности булгаковского романа. Это вовсе не лишает его художественных достоинств. Это просто немножко приоткрывает кухню.

«Светлый вечер» на Радио ВЕРА.

Митрофанова

— Алексей Николаевич Варламов, ректор Государственного литературного института имени Горького, писатель, автор биографии Михаила Афанасьевича Булгакова и многих других биографий. Здесь, в общем, Алексей Николаевич, по-моему, вы не побили случайно рекорд в серии ЖЗЛ по количеству написанных биографий?

Варламов

— Нет, было больше, было больше. Был такой Лаврецкий, это был его псевдоним, на самом деле это был советский шпион, с совершенно потрясающий судьбой, Иосиф Григулевич. Вот он, правда, он был совершенно сумасшедший человек, он был нашим резидентом в Латинской Америке, он что только не делал. И он написал 10 биографий, там биография Сальвадора Альенда, которой я в детстве зачитывался, это была первая ЖЗЛовская книжка, которую я прочитал. Биография Че Гевары, ну и там биография других.

Митрофанова

— Фантастика.

Варламов

— Да-да-да, это был совершенно фантастический сюжет.

Митрофанова

— Еще на досуге пописывал биографии.

Варламов

— Ну, когда он уже вышел в отставку. Вот он прожил такую же сумасшедшую жизнь, такого авантюриста, плута, профессионального разведчика. А потом, когда он уже отошел от дела, он стал заниматься литературной деятельностью. Идеально, вот как Пушкинский Пимен, который, значит, жил-жил, а потом на старости лет стал летописи писать. Вот Григулевич был такой.

Митрофанова

— Еще одно последнее сказание и летопись окончена моя.

Возвращаемся к разговору о Белой гвардии. Передо мной книга 1988 года издания. Собственно, здесь роман «Белая гвардия», роман «Мастер и Маргарита». Я думаю, что у многих в доме подобное же издание...

Варламов

— Потому что это первое издание, которое можно было уже купить, которое вышло там каким-то сумасшедшим тиражом. Первая книга вышла тиражом 10 тысяч. Для сегодняшних дней это, может быть, и хороший тираж, но для тогдашнего Советского Союза 10 тысяч — это ничто.

Митрофанова

— Её смели.

Варламов

— Её смели. Мало того, что её смели, её просто негде было сметать, потому что её сразу отправили либо за границу, либо в ту самую Березку, в тот самый Торгсин, который Булгаков так высмеивал в романе, и можно было купить только за валюту.

Митрофанова

— Почему я обратила внимание на год издания этой книги? Потому что открываю роман «Белая гвардия», сразу же вижу здесь два эпиграфа. Первый эпиграф, как несложно догадаться, из «Капитанской дочки». «Пошёл мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл, сделалась метель. В одно мгновение тёмное небо смешалось с снежным морем. Всё исчезло. „Ну, барин“, — закричал ямщик, — „беда“. Буран».

Строки, которые, наверное, мы все помним с детства. «Капитанская дочка» Александра Сергеевича Пушкина. Об этом буране сейчас поговорим. И второй эпиграф.

Источник не указан. В 1988 году, несмотря на то, что это год тысячелетия Крещения Руси и, казалось бы, многое уже изменилось, тем не менее, когда издавали «Белую гвардию» источник не указали. «И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими»

Варламов

— Ну, готовили всё-таки, видимо, издание в 87-м году. Ещё не то время — перестраховались.

Митрофанова

— На всякий случай.

Варламов

— Главное, чтобы вышло. Главное, чтобы люди прочитали. А квалифицированный читатель сообразил.

Митрофанова

— Сам разберётся.

Варламов

— Тем более, что дальше Апокалипсис будет в тексте романа встречаться.

Митрофанова

— Вполне себе в очевидных образах, скажем так.

Варламов

— И там будет фраза «Не читайте Апокалипсис». Если помните, там этот самый сумасшедший поэт, Русаков, по-моему, его фамилия, который приходит к Турбину лечиться, и у которого крыша поехала на почве всех его переживаний, который очень увлекся откровением Иоанна Богослова и все время высчитывает, когда же все произойдет, то Турбин, как такой трезвый доктор, ему говорит, поменьше впечатлений, того сегодня употреблять, и не читайте апокалипсис.

Митрофанова

— Не читайте апокалипсис, да. Будем честны, события 1918 года очень многим людям давали почву воспринимать происходящее как Апокалипсис. Бердяев, однофамилец Булгакова, Сергей Николаевич, отец Сергий, конечно.

А Буран, собственно, беда, барин, буран, метель. Велик был год и страшен по Рождестве Христовом, 1918-й, от начала же Революции Второй. И дальше, собственно, разворачивается вот эта первая строчка, первое предложение Романа «Белой Гвардии», и дальше история вот этого Бурана.

Бурана, в котором может потеряться кто угодно. Даже человек, у которого в руках фонарь, может сбиться с пути. И в этот буран, несмотря на все вот эти природные катаклизмы, и несмотря на совершенно очевидный апокалиптический дух, все-таки приходит Рождество Христово.

Варламов

— Да. Роман именно об этом.

Митрофанова

— Алексей Николаевич, а как Вы думаете, для самого Булгакова насколько это актуальный момент? Пришедшее, наступившее, вопреки вот этой разразившейся и продолжающей разрождаться на глазах катастрофе — Рождество Христово.

Варламов

— Ну, смотрите, как мне кажется, вообще, когда мы говорим об этом романе, очень важно понять, что он очень автобиографический. Да, это вот роман, который сначала был им прожит, а потом написан и написан по горячим следам и, конечно, вот этот вот образ истории как непогоды, как бурана, как страшного вихря, который обрушивается на землю, а и все крушит — роман писался, когда буран закончился. Я думаю, что у Булгакова все таки это видно по его тогдашней прозе, которая создавалась чуть раньше, чем «Белая Гвардия» или параллельно с «Белой Гвардией», у него действительно была надежда на то, что беда прошла. Беда прошла и будет реставрация. Может быть, не вернется полностью прошлое таким, каким оно было, но всё лучшее, что в этом прошлом было, оно вернётся. И, конечно, в этом романе есть надежда, в этом романе есть свет. И при том, что я говорю, что у Булгакова были на тот момент достаточно сложные отношения и с религией, и с Церковью, в том числе по личным причинам. Но тем не менее Рождество для него безусловно было тем сокровенным детским воспоминанием вот той такой константой неколебимой, без которой он не мог представить — свою жизнь, вообще жизнь страны, жизнь людей, будущую жизнь. И поэтому я думаю, что когда он писал этот роман — он писал роман о том, как вот эта разворошенная страна как она возвращается к своему нормальному состоянию. Понятие нормы для него, как это ни странно, было очень важное понятие. Вот он, казалось бы, абсолютно такой аномальный русский писатель, да, такой абсолютно фантастический, такого гоголевского склада писатель, он на самом деле тосковал по именно такой вот устроенной нормальной обыденной жизни. Он хотел, чтобы она вернулась и я думаю, что «Белая гвардия» в отличие от «Мастера и маргариты» она как раз насыщенна, напитана вот этим вот духом и этой мечтой о возвращении тех ценностей, которые так сильно шатало. Вот как самолет попал в турбулентность, но вышел из этой зоны, и все-таки он благополучно приземлится. Тогда самолеты были не очень в ходу, но вот мы сейчас уже можем до такую метафору, такое сравнение предложить.

Митрофанова

— Поэтому не снимайте абажуров с ламп.

Варламов

— Именно, именно поэтому, что высшая ценность это, очень сегодня это будет в струю, высшая ценность это дом, это семья, это родители, это дети, это братья и сестры, вот этот ближний круг, который определяет жизнь человека.

Митрофанова

— Когда мать Турбиных умирала, она же сказала им, оставила им в качестве напутствия два слова «Дружно живите!» и скончалась. И дальше вот они и остаются, три такие, ну как сказать, вот эти трогательные ёжики в тумане, норштейновские, вот друг за дружку держащиеся и несущие на палочке светлячка, проходящие сквозь вот этот туман или буран. Вообще, надо сказать, да, я тоже сейчас часто эту фразу слышу, страшно оказаться внутри учебника «История».

Вот события, о которых Булгаков рассказывает в «Белой гвардии» и в «Днях турбинных» — это, конечно, события, на которые он смотрит уже ретроспективно, и, казалось бы, они позади. Но то, как он это описывает, и то, как мы, читатели, это проживаем — ощущение, что своей шкурой оказываешься в учебнике истории. Ну, примерно, сейчас мы тоже в учебнике истории-то живем, по сути. А это как будто бы мы на сто с лишним лет назад еще окунаемся, как впервые появляется вот это странное слово «петлюра», «петурра», как немцы его произносили. И Булгаков доносит до нас уличный гомон и вот эту всю разноголосицу толпы, повторяющей странное имя и странные слухи. И этот человек тоже, по сути, такая фигура апокалиптическая по своей природе.

Варламов

-Зловещая.

Митрофанова

— Зловещая абсолютно, да. Как вот, если разверзнется земля, и из недр, из преисподней полезут всякие суррогатные вот эти вот существа. Вот такое существо, получается, вылезло на поверхность. Я так заболталась. Давайте, может быть, кто-то не очень хорошо помнит контекст «Белой Гвардии», да, сюжет «Белой Гвардии». Можно я попрошу вас в двух словах буквально напомнить, о каких исторических событиях в этом романе идет речь?

Варламов

— Ну да, тем более, что они имеют прямое отношение к биографии Булгакова, о чем мы с вами в прошлый раз говорили, да, что вот Булгаков во время Первой мировой войны и во время Второй русской, Третьей русской революции, февральской, октябрьской находился в Смоленской губернии в качестве земского врача. Это был такой тяжелый период его жизни. И дальше, после того, как происходит революция, большевики выходят из Первой мировой войны и заключают Брестский мир, Булгаков возвращается в Киев, который на этот момент становится заграницей. Да, потому что по итогам Брестского мира Россия отдала вот эту огромную часть западной территории империи, то есть вся Прибалтика, вся Белоруссия, вся Украина оказалась под германским протекторатом.

И на Украине происходит очень такая бурная политическая жизнь, очень сложная политическая жизнь, потому что там много русских, в том числе и русских, которые бежали, и в романе «Белая гвардия» это описан этот бег, потом не случайно у Булгакова будет пьеса «Бег». Вот они все бегут, бегут от большевиков, бегут через Киев, очень многие бегут.

Есть Гетман Скоропадский, такой умеренный украинский националист, который пытается лавировать между русской частью Украины, а русских там очень много, и своих коренных, и приезжих, и украинскими националистами. Есть немцы. И украинские националисты во главе с Петлюрой, в основном это жители деревень, жители западной части Украины, вот они создают вот такое повстанческое движение, такое партизанское, можно сказать, движение, которое рвется к власти. И они наступают на Киев, они хотят Киев захватить. И Скоропадский до последнего пытается лавировать и не разрешает русским частям, русской армии. Ну, она уже не регулярная русская армия, но, по крайней мере, там много людей, которые готовы взять оружие и защищать Киев от украинских националистов, от петлюровцев. Но, в конце концов, когда уже ситуация становится безвыходная, он разрешает, хотя уже поздно. Петлюровцы сильнее. Их много, они жестокие, они вооружены. И вот они всей тьмой со всех сторон обступают Киев. И здесь, надо сказать, немцы понимают, что им тут больше ловить нечего. А у них же на самом деле политика была очень простая, просто грабить Украину. Просто там шли эшелоны с зерном, с продуктами, с вещами, чуть ли не с чернозёмом, которые увозили прямиком в Германию — такая нормальная грабительская политика тогдашнего Евросоюза.

Митрофанова

— Да, а у Турбиных при этом иллюзия, что их немцы защитят.

Варламов

— Да, немцы защитят или союзники, кто-нибудь защитит. И вот выясняется, да, вот эта атмосфера слухов, кто-нибудь придет защитить, никто не придет не защитит. И тогда, значит, вот эти русские люди, они объединяются в добровольческие такие дивизионы, в добровольческие отряды, пытаясь защитить город, но силы уже неравные, делать что-либо поздно, и, собственно, вся история романа — это история такой неудавшейся, неудачной попытки защитить город от петлюровцев, которая ни к чему не приводит, потому что петлюровцы в конце концов его захватили и вот сцены такой очень жестокой расправы петлюровцев над мирным населением Киева, и в том числе еврейским населением Киева для Булгакова тоже очень важные страницы. Вот это все в романе есть и впоследствии все это будет в пьесе. Вот таков исторический контекст этого произведения, которое ну вот я говорю в пьесе это немножко более так выстроено последовательно, концептуально и отчасти под нажимом цензуры. Все-таки Булгаков был вынужден в пьесе это делать, потому что в пьесе все заканчивается тем, что приходят красные. Что действительно было так. В конце концов красные вышибли петлюровцев, потом, правда, пришли белые и вышибли красных, потом опять пришли красные и вышибли белых. То есть вот власть в городе Киеве в 1918-1919 годах все время переходила из рук в руки и Булгаков показывает вот эти вот все исторические события причудливые, трагические, сложные, глазами частного человека. Глазами частного человека, который хочет сохранить себя, свою жизнь, свое здоровье, свою семью, свой дом. И вот этот конфликт между жизнью частного человека и этими волнами судорогами большой истории — вот «Белая гвардия» она про это.

Митрофанова

— Страницами учебника истории, собственно, в который он попал.

Сейчас на пару минут буквально прервемся. Алексей Николаевич Варламов, ректор Государственного литературного института имени Горького, писатель, автор биографии Михаила Афанасьевича Булгакова проводит с нами этот «Светлый вечер». Я, Алла Митрофанова, буквально через пару минут снова здесь.

«Светлый вечер» на Радио ВЕРА.

Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, 15 мая день рождения Михаила Афанасьевича Булгакова. К нам пришел биограф Булгакова, потрясающий писатель, ректор Государственного литературного института имени Горького Алексей Николаевич Варламов. Говорим мы сегодня о любимом у Булгакова романе Алексея Николаевича «Белой гвардии», которую я тоже люблю.

Прочла, правда, позже, после «Мастера и Маргарита» сначала. Тот роман, потом этот для себя открыла, была очарована этими «эх-эх», слогом, ну, словом Булгаковым. «И Киевом, и Турбиными, и изразцовой печью, на которой удивительные написаны вещи. «Арбуз не стоит печь на мыле, американцы победили», «Игривы Брейтмана остроты, И где же сенегальцев роты?», «Рожают овцы под брезентом, Родзянко будет президентом». Это такие упражнения в остроумии. Изразцовая печь, на которой каждый из семьи Трубиных оставлял надписи и комментарии под постами. Да, и строгая там младшая Николка, которая пытается всех построить. «Попрошу тут лишнего не писать». Вот эти вот все потрясающие, очаровательные вещи — штрихи к глубокой, большой картине того, как люди остаются людьми, при том, что вокруг может твориться такое страшное, такое расчеловечивание. И вот есть люди, которые остаются людьми, и, в общем, роман про них, и это замечательно.

Варламов

— Именно так, роман, в котором много положительных героев. Замечательных героев, симпатичных, обаятельных героев. Это большая ценность, я бы сказал, большая редкость в русской литературе, где чаще все там «припрячь подлеца» каких-то отрицательных, лишних героев, показать. А Булгаков написал такой жизнеутверждающий роман. Причем вот мы заговорили про Тальберга. Его прототипом был муж сестры Булгакова Варвары. По-моему, Леонид Сергеевич Карум его звали. И он был очень, конечно, задет этим романом. Он его прочитал, и он видел спектакль. И он тоже оставил свои воспоминания. Они не очень известны, хотя они очень любопытны. Понятно, что он очень обиженный на своего там... Зять, шурин, деверь, я сейчас не соображу, но, во всяком случае, брат его жены.

Митрофанова

— Ну, его можно понять.

Варламов

— Его можно понять, да. Но он пишет очень интересную вещь, что те, о ком Булгаков в своем романе написал, это были ничтожные люди. Абсолютно никчёмные. Вот все эти, там, и Мышлоевский, и Шервинский, все были какие-то, Карасик, Лариосик, все были какие-то, ну, абсолютно ничем не примечательные люди. Я даже готов ему поверить, но в том-то и чудо искусства, и в том-то и мастерство Булгакова, что вот этих маленьких людей он поднял, возвысил, облагородил, возвеличил, придал им вот эти вот обаятельные черты, вот как потом Белла Ахмадулина скажет «Друзей моих прекрасные черты». И вот этот вот культ дружбы, и который соединяется с культом братства и сестренства, вот опять же такое пушкинское прекрасное лицейское начало, которая есть в этом романе, вот этот миф дома, миф русского Киева, что для Булгакова очень важно, что, конечно, для него Киев — это русский город. Да, Булгаков не был враждебен ни к чему украинскому, но он был враждебен к украинскому национализму, это важно сказать не потому, что это сегодня аукается, как-то откликается нашей горькой современностью, а потому что это факт его биографии. Он действительно рос в русском Киеве, который соседствовал с украинской культурой, и между ними не было никакого противоречия, и были вот такие достаточно мирные дореволюционные времена, и потом на глазах Булгакова вот какие-то спящие вирусы, вирусы злобы, вирусы вот лести, уныния, ненависти, которые таились вот в глубинах тогдашней жизни, вот они все разморозились, они вылезли наружу, они вооружились и пошли злом, насилием на эту мирную жизнь киевлян, неважно русских или украинцев, на вот этих вот горожан, которые жили в мире и согласии. Вот на них просто-напросто напали, как агрессоры такие. И Булгаков вот пишет об этом сопротивлении, этой агрессии. И одновременно с этим он же констатирует «Белая гвардия» горький роман. Они же проиграли. И Булгаков размышляет, вот почему еще важна связь, с моей точки зрения, с «Капитанской дочкой». «Капитанская дочка» — это, грубо говоря, роман о том, как победили тогдашние белые. Как победили вот тогдашние... Вот Пушкин пробивает гимн служивому русскому дворянству. Он показывает моральную высоту этих людей, которые от государства ничего не получили. Капитан Миронов не может единственную дочку замуж выдать. Он, который душу свою положил государству, он нищий, бедный человек. И тем не менее он спокойно принимает смерть от Пугачева и его шайки, потому что он верен своей присяге, он верен своей императрице, и так поступают без исключения все герои «Капитанской дочки», кроме одного единственного. Швабрина. Всё. Единственный урод среди этих людей, но он, как мы с вами помним, в Бога не верует. Да, и для Пушкина, говорит, почему это христианское произведение? Потому что те, кто веруют в Бога, они верны присяге. А не веруешь в Бога, ну вот и... понятно, чем все это заканчивается. Но тем не менее вот в этой смуте победили государственники, победили сторонники этой вот царской вертикали. Хорошая она или плохая не важно. Но это государство. Всё-таки произведение, мало того, что оно христианское, это действительно произведение Пушкина-государственника, каким он действительно становится к этому моменту. А Булгаков, который и хотел бы, как Пушкин, быть государственником, и хотел, конечно, тогда, чтобы победили белые, и абсолютно никакой симпатии к советской власти, к пролетариату, к красным, он совершенно не испытывал на тот момент. Потом отношение, может быть, было более сложное. И на его глазах он видит, что швабреных стало слишком много, что швабрены расплодились и проникли на самый верх, проникли в русский генералитет, проникли в командование, что они бегут, бегут как крысы, бегут как трусы вместе с этими отступающими немцами и сдают, сдают город Петлюре. И поэтому, конечно, и роман Булгакова, и пьеса «Дни Турбиных» — это было такое очень горькое произведение, неслучайно опять, о чём мы с вами в прошлый раз говорили, когда его прочитали в Париже, а в Париже его прочитали, потому что роман, здесь-то он у нас полностью не вышел. В театральном романе написано, да. Вышел в трёх номерах, вышло два номера из трёх, да, и он прошёл практически бесследно. Ну, пьеса, да, пьеса прозвучала. Вот, но в Париже вышел роман полностью, в 29-м и в 31-м году, в двух частях. И в Париж приезжал МХАТ и показывал там спектакль «Дни Турбиных». Такое было, да. И русская эмиграция очень холодно приняла эту книгу. И их можно понять, потому что Булгаков, по сути дела, предъявлял им счеты. Булгаков их спрашивал, что же вы проиграли, почему вы проиграли. Почему ведь русская эмиграция, да, понятно, что она кляла большевиков. Понятно, что было много-много, ну, Бунина достаточно почитать «Окаянные дни» и много чего. Но как бы русская эмиграция не спрашивала себя, а почему, а что, а где наша вина, где наша ответственность.

Митрофанова

— Ах, мне кажется, что русская эмиграция очень себя спрашивала.

Варламов

— Ну может быть, спрашивала. Ну может быть, во всяком случае, вот когда это... Хорошо, допустим, она себя спрашивала. Но когда этот голос раздался из советской России, им это не понравилось.

Митрофанова

— Угу.

Варламов

— И поэтому, конечно, пьеса Булгакова и роман Булгакова прочитывался с таким вот красным нарративом, потому что в конечном итоге петлюровцев выгнали красные. Да, жестокая власть, абсолютно ему не симпатичная власть, но она восстановила государство, вот это новое государство, которое было Булгакову чуждым, но лучше злое государство, чем анархия, чем безвластие, чем абсолютный беспорядок, который он видел в петлюровцах. Мне кажется, картина у него была такая.

Митрофанова

— Это такой социально-исторический контекст, очень важный, спасибо вам. А что касается христианского измерения, вы знаете, применительно к роману «Белая гвардия» чаще всего приводят в пример эпизод молитвы Елены, когда ранен Алексей Турбин, и он при смерти, и Елена молится, и это настолько потрясающе, это пронзительно. Это такая вот молитва аж до исступления, когда она с Господом говорит, и видно, что у неё есть...

Варламов

— С Матерью Божьей.

Митрофанова

— С Матерью Божьей, да.

Варламов

— Она с Господом даже не дерзает, не решается, она как женщина обращается к Богородице.

Митрофанова

— Да, к Богородице. И она, понимаете, она, ну не то чтобы на одной волне, но она из всей полноты любви обращается к полноте любви. И это, конечно, это невероятно.

Варламов

— И там еще потрясающие слова, когда она говорит, что забрала у меня мужа, но хоть брата не забирай. Да, вот такой... Ну, то есть вот видно, насколько она серьезно верит в это, насколько для нее это абсолютно непреложный факт. И вот он, да, потому что я говорю, что его отношения с религией были гораздо более сложные в течение всей жизни, и в тот момент, наверное, тоже, вот насколько он любуется ей в этот момент, вот насколько он, может быть, ощущает, что сам-то он уже этой верой лишен. Он эту веру потерял. Он уже сам молиться не может. Вряд ли так могут молиться его герои, мужские персонажи. Вряд ли так Алексей Турбин может молиться. Ну, Николка такой более чистый, конечно, более чистая душа. Но, по крайней мере, Алексей уже такой разъеденный скепсисом человек, да, такого байронического отчасти типа. А женщина нет. А вот женщина с ее такой вот абсолютной преданностью Богу, преданностью вере, хотя она там тоже не святая и тоже можно по-разному интерпретировать ее поступки и советская критика по-разному все это интерпретировала. Вот, но тем не менее это было в романе, это было в пьесе. Вот представьте себе, когда все это идет на сцене советского театра, если уже от романа перейти к спектаклю «Дни Трубиных». Я не помню, может быть, конкретно эта сцена молитвы в пьесу и не вошла, но все равно, если, как и роман, дышала христианским духом, все равно там Русью пахло. И, конечно, советская критика не могла этого не заметить, конечно, она ершилась, конечно, она была в бешенстве, но, как мы говорили, Сталину понравилась.

«Светлый вечер» на Радио ВЕРА.

Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Алексей Николаевич Варламов, ректор Литературного института имени Горького, проводит с нами этот час. Говорим в день рождения Михаила Афанасьевича Булгакова о Михаиле Афанасьевиче Булгакове. Я спросила у вас про молитву Елены подумала, и знаете как говорится, два пишем, три в уме. О другом эпизоде ведь.

Вот вы сказали, Алексей Турбин, он как Елена, может быть, уже молиться не может, и Булгаков сам не может молиться так, как Елена, и любуется ею в этот момент, и ему дорого то, что она сохранила в себе вот такое чувство. Алексея Турбина, который, насколько понимаю, во многом автобиографичен...

Варламов

— Конечно.

Митрофанова

— Пишет иначе. И дает ему иное откровение. Помните его сон?

Варламов

— Ой, сон там совершенно потрясающий.

Митрофанова

— Я вот сейчас, как раз накануне нашей встречи, села перечитывать. Я обалдела! Я из детства, из юности, я этого сна не помнила. И сейчас я читаю сон Алексея Турбина, и у меня ощущение, что я первый раз в жизни читаю хроники Нарнии, вот это вот состояние абсолютного счастья. Абсолютного счастья от того, что становлюсь свидетелем соприкосновения человека с божественным откровением. Этот сон Алексея Турбина, он же на уровне божественного откровения. Как к нему приходят его друзья, Жилин, Найтурс там, где-то еще тоже, да? И оказывается, что они в раю. И они рассказывают ему, как им там в раю. Ну это же невероятно.

Варламов

— Да, это вообще потрясающая действительно страница, я их тоже всегда с восторгом читал, там вот этот обходительный старичок апостол Пётр, который их всех пропускает, но важно, что он пропускает, и тут тоже, конечно, вот это вот булгаковское отношение к Гражданской войне, что мне кажется, правда, важно и поучительно для нас, да, что он пропускает и белых, и красных.

Митрофанова

— И для красных там уже готов терем. Причем, выкрашенный в красный цвет.

Варламов

— Вот Булгаков уже тогда пришел к тому, к чему мы сейчас-то прийти не можем. Только пытаемся прийти к тому, чтобы не судить красных. При том же, говорю, что Булгаков был, конечно, за белых. Конечно, красные были ему чужды. Но как художник он поднимается над своими человеческими и политическими пристрастиями. И как художник понимает всех. И понимает правду и тех, и правду других. Вот это для меня тоже такое в высшей степени христианское миропонимание, которое на самом деле и у Пушкина в «Капитанской дочке» есть. Ведь несмотря на то, что Пушкин за дворянство, он же их не осуждает, Пугачёва. Он тоже понимает по-своему Пугачёва. И вот этот вот взгляд художника, который проникнут милосердием по отношению ко всем своим персонажам, и у которого болит и сердце разрывается от того, что они бьют и убивают друг друга, вот это для меня такие вершины абсолютной русской литературы.

Митрофанова

— Здесь важно тоже, наверное, отметить, что и среди белых, и среди красных, ну, в частности, и в «Белой гвардии» тоже это видно, были подлецы.

Варламов

— Конечно.

Митрофанова

— Так же, как были люди, которым Господь уготовил вот эти терема в Царстве Небесном, вне зависимости от того, какого цвета были их политические взгляды. Потому что апостол Петр ведь только об одном спросит — научились ли любить?

Не какие у тебя там были погоны, и какая у тебя была шинель, а научился ли любить? Сердечная мышца твоя в каком состоянии? И вообще это единственный капитал, который мы туда сможем забрать. Больше ничего, да? У савана нет карманов.

И точно так же, вне зависимости от цвета погонов, цвета шинели, подлецы могут быть и там, и там. И никакие политические взгляды не дают нам гарантии. Или там, я не знаю, белый плащ, который тоже может оказаться, извините, с кровавым подбоем. И тогда вопрос, а где же ты сам? И опять же, научился ли ты любить? Ведь любовь, она всегда про сознательное действие, направленное на другого человека.

И вот, и у Булгака вот так получается, что...

Варламов

— В романе всё проникнуто этой любовью, там не случайно так много любовных пар. Да, там, по сути дела, всё это сделано как такой отчасти водевиль, да, вот на фоне этой истории, когда пары меняются, встречаются, расстаются, где-то есть комическое то, что Лариосик на себя перетягивает с его влюблённостью в Елену. Елена, которая влюблена в голос Шервинского. Николка, который находит себе девушку, сестру Найтурса. Турбин, который тоже входит... Юлия, по-моему, ее зовут, которая спасает его. Он забыл эти погоны с себя снять. Там очень много таких любовей, которые возникают в эпоху войны. Любовь во время чумы. И поэтому, конечно, вы абсолютно правы, что этот роман проникнут любовью и романтической, любовью, конечно, дружеской, приятельской, любовью братской, сестринской, любовью к матери. Интересен тот факт, что на самом деле мама Булгакова Варвара Михайловна, она была жива во время гражданской войны, она умерла в 1922 году. И вот он не вывел ее в этом романе, он не взял ее в этот роман. И это тоже было вот такое вот его решение художника. Она как бы все-таки остается за скобками. Там, кстати, еще очень интересно, что ведь роман начинается именно со смертей. Да, сначала умирает отец, потом через некоторое время умирает мать, и там появляется священник. Помните, там появляется священник, по-моему, отец Александр его зовут, и который, там у него какая-то совершенно потрясающая такая характеристика его речи, что он говорил конфузливо, но уверенно.

Митрофанова

— Как бы стесняясь, что он говорит.

Варламов

— Да, но при этом с уверенностью в том, что он говорит. И там видно просто огромное уважение Булгакова к этому человеку. И, по-моему, его прототипом был такой известный священник Александр Глаголев, если не ошибаюсь, была его фамилия. Это был действительно очень такой известный киевский пастор того времени, Булгаков был с ним знаком, Булгаков вел с ним какие-то там даже вероучительные разговоры, ну, какие-то есть свидетельства на эту тему, хотя, повторяю, на тот момент он скорее от Церкви отходил, ну, по-человечески отходил. Но как художник, он никуда от нее в этом романе не уходил. Все-таки в этом романе, вот я говорю, присутствие Церкви, которое появляется на первых страницах, оно в принципе сопровождает на протяжении всего повествования.

Митрофанова

— А ещё, конечно, бесконечная надежда, связанная с тем, что какими бы ни были эти бураны, катаклизмы, катастрофы, в которых мы время от времени оказываемся, Рождество-то Христово. Наступает. Ведь, знаете, я помню, как меня тронула эта пронзительная инсталляция. Я её видела в Кёльне, в Подземном переходе, где-то недалеко от Кёльнского собора. Развалины. Причём там даже не очень понятно, какого города развалины, потому что это может быть любой город. Развалины любого города, да. Немцы, вот чувство вины, ответственности за катастрофы XX века, они понимают очень хорошо и несут это на себе. Поэтому это могут быть развалины любого города, какого угодно. В этих развалинах, как будто бы, знаете, только-только прошла бомбёжка, и начинают с разных сторон так вот потихоньку выходить люди. Это всё кукольная такая инсталляция, да, то есть её можно прямо вот в витрине увидеть. И начинаешь вглядываться, и понимаешь, что... А ведь это же Рождественский вертеп, это инсталляция, Рождественский вертеп, потому что вот там в углу, сохранившимся после бомбёжки, уцелевшим, вот там две стены друг к другу приставлены там какого-то дома. Сидит женщина с младенцем на руках. Она в каких-то, там, не знаю, в лохмотьях. И при этом лик её сияет, да? Она одета как очень бедный человек, и при этом лик у неё сияет, у неё на руках младенец. И все, кто уцелел с разных сторон к этому свету её и свету младенца, из-под завалов выбираются и начинают стекаться. И это так просто и так пронзительно! Рождество Христово после бомбёжки! И как это хорошо понятно сейчас! И настолько... Это вот... Когда Господь всегда рядом!

Да, когда спрашивают, а где же был ваш бог, когда горели печи Освенцима? В печах Освенцима. С теми, кто горел там. Это так трогательно. И в «Белой гвардии», как мне кажется, вот этот дух он тоже есть. С вами, Господь, с теми, кто его впускает в свою жизнь. Умеют любить Турбины. И в их дом придет Рождество. А в «Мастере и Маргарите» что там? К кому там Христу приходить?

Варламов

— В «Мастере и Маргарите» мне кажется, вот моя версия такая, что «Мастер и Маргарит» написана очень усталым человеком. Очень усталым. Очень много перенесшим. Очень во многом разочаровавшимся.

И «Мастер и Маргарита» — это всё-таки роман, где действительно зло сильнее добра, и настолько сильнее добра, что оно вынуждено брать на себя функции добра, чтобы не нарушилась равновесие в мире. Вот это, по-моему, такая философская картина Булгакова. Поэтому и Иешуа, он там вот показан как... Ну, не как сын Божий, да, он показан как хороший, добрый, но слабый человек.

Митрофанова

— Толстовец.

Варламов

— Ну, можно так сказать. А в «Белой гвардии», конечно, это не так. «Белая гвардия», конечно, это роман, написанный сильным человеком. Это роман, который написан человеком, у которого очень много энергии, очень много задора, очень много... Потом это его первый роман. Это свежий роман. Вот что хотите, «Мастер и Маргарита» — это роман не первой свежести.

Вот в таком смысле, правильно это надо понять, да, вот как осетрина бывает.

Митрофанова

— Да, я тоже про осетрину подумала.

Варламов

— Это действительно роман, который написан уставшим человеком. И эта усталость, да, она скрадывается юмором, она скрадывается мастерством, виртуозностью, много чем она скрадывается, блестящими стилистическими какими-то вещами, но все равно эта книга написана человеком, который устал.

А «Белая гвардия», книга написана человеком, у которого вся жизнь впереди, как ему кажется. Который, как ему кажется, все самое страшное пережил. Который верит в себя. Который верит в свой талант, в свои силы. Который хочет все это доказать. Который... Ведь, опять же, он писал «Мастера и Маргариту» он, в общем, понимал, что... А кому он это пишет? Это как всё равно, что вот письмо, бутылка, в океан бросили. Кто это прочитает? Когда это прочитают?

Митрофанова

— Писать в стол.

Варламов

— А он не тот человек, который тихо может писать в стол. Ему надо получить результат здесь и сейчас. А «Белую гвардию» он, конечно, писал с надеждой на то, что это будет напечатано, это будет прочтено, это будут отклики на этот роман. И его это очень сильно грело. Вот потом для него было страшным ударом, то, что публикация романа прекратилась и ведь на самом деле тоже важно понимать «Белая гвардия» роман не законченный. «Мастер и Маргарита» правда тоже не очень законченный роман, но «Белая гвардия» это только первая часть, он хотел писать трилогию. Трилогию. Но когда он увидел, и частички этой трилогии они сохранены в рассказах, которые как такие спутники, которые вращаются вокруг «Белой гвардии» там есть рассказ «В ночь на третье число», есть рассказ «Необыкновенные приключения доктора», рассказ «Я убил», где они сюжетно примыкают к «Белой гвардии» и видно, что он хотел писать то, что будет дальше. Роман заканчивает тем, что Петлюра воцарился в городе. Рождество Рождеством. Но это другое измерение. А политически город захвачен Петлюрой. И что будет дальше? А дальше, как мы знаем, пришли красные, потом пришли белые. Он все про это хотел написать. Но когда он столкнулся с тем, что роман здесь не печатается, тогда Булгаков, который, я говорю, не хотел в стол писать, тогда он переключается и пишет какие-то другие вещи. И роман так и остался незавершенным.

Митрофанова

— Алексей Николаевич, позвольте, у нас буквально там одна минута остается. Процитирую из вот этого сна Алексея Турбина момент, от которого у меня прям сердце, вы знаете, затрепетало. Сияние вокруг Жилина. Это Жилин тот самый товарищ Алексея Турбина, который погиб, и который является...

Варламов

— Еще на Первой мировой, по-моему. Найтурс погибает здесь, в Киеве, а Жилин еще тогда на Первой мировой.

Митрофанова

— И вот он является ему во сне и рассказывает, как там у них в раю, и что все очень-очень-очень хорошо. И просто замечательно. И что их там ждали. И что для них там нашлось место.

Варламов

— Там он глаза описывает. Какие глаза у этих людей, которые в раю.

Митрофанова

— Они радостные. Вот, понимаете, мы читаем, и эта радость передается нам. Сияние вокруг Жилина стало голубым. И необъяснимая радость наполнила сердце спящего протягивая руки к сверкающему вахмистру, он застонал во сне «Жилин, Жилин, нельзя ли мне как-нибудь устроиться врачом у вас в бригаде вашей? Господи, хорошо нам здесь быть, сотворим три кущи! Понимаете, вот я это когда читаю, «Жилин приветно махнул рукой, ласково и утвердительно закачал головой, потом стал отодвигаться и покинул Алексея Васильевича. Тот проснулся», ну и так далее. Не может такого писать человек, у которого нет своего подобного опыта. Вот это либо Булгаков сам когда-то пережил вот этот опыт радости от того, что Царствие Божие рядом, или Господь ему открыл, когда он это писал, что суть одно и то же.

Варламов

— Да. А в «Мастере и Маргарите» он не заслужил света. Поэтому так это можно тоже рассматривать.

Митрофанова

— Завтра поговорим.

Варламов

— Да, завтра всё решите. Спасибо вам огромное, что вы к нам пришли, и за этот удивительный разговор, и за ваш взгляд на Булгакова, и за вашу любовь к нему.

Варламов

— Вам большое спасибо, что вы о нем вспомнили. Он этого заслуживает.

Митрофанова

— Всегда помним. Алексей Николаевич Варламов, ректор Государственного литературного института имени Горького, писатель, автор биографии Михаила Афанасьевича Булгакова и других биографий, и потрясающих романов. Вот как так вышло, Алексей Николаевич, что мы про ваши романы ни разу у нас в студии не говорили?

Варламов

— Давайте встретимся, поговорим. Тем более мой последний роман получил «Большую книгу», и мне, правда, хотелось бы о нем поговорить.

Митрофанова

— Прекрасно. Ловлю вас на слове. Я, Алла Митрофанова, прощаюсь с вами. До свидания.

Варламов

До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Отношение к смерти в Новом Завете». Священник Александр Сатомский
• «Ценность семьи». Анна Мугачева
• «Успение Пресвятой Богородицы». Протоиерей Павел Карташёв

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов