«Жизнь и судьба М.А. Булгакова». Алексей Варламов

У нас в студии был ректор литературного института имени Горького Алексей Варламов.

Разговор шел о жизненном пути знаменитого писателя Михаила Афанасьевича Булгакова: о ключевых событиях, главных вызовах и отношениях с Богом.

Этой беседой мы открываем цикл из пяти программ ко дню рождения М.А. Булгакова.

Ведущая: Алла Митрофанова

---

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, дорогие друзья! Здравствуйте! 15 мая будет день рождения Михаила Афанасьевича Булгакова. Как вы уже заметили, мы теперь пишем целые циклы из нескольких программ, посвящённые тем или иным событиям, тем или иным книгам, авторам и так далее. В общем, недельный цикл, объединённый общей темой. Поэтому текущую неделю мы, конечно же, решили посвятить Михаилу Афанасьевичу Булгакову. Поговорить о нём с разных сторон. Поговорить о нём как об авторе знаменитых, ну, в общем, можно сказать, что даже и культовых произведений. Поговорить о нём как о человеке, который прошёл колоссальный жизненный путь. Поговорить о нём как о враче. Это очень интересная тоже сторона его биографии. И цикл этот мы открываем сегодня встречей с Алексеем Николаевичем Варламовым, ректором Государственного литературного института имени Горького, замечательным писателем, исследователем жизни Булгакова. Алексей Николаевич, здравствуйте.

А. Варламов

— Здравствуйте.

А. Митрофанова

— Я вам очень благодарна, что вы согласились прийти. С вами у нас будет два разговора о Булгакове, собственно, о его жизни сегодня. И давайте в день его рождения, прямо вот 15 мая, поговорим о «Белой гвардии».

А. Варламов

— Прекрасный план.

А. Митрофанова

— Знаю, что вы очень любите этот роман, особенно его выделяете среди...

А. Варламов

— Ну, я у Булгакова всё люблю, но, пожалуй, самая любимая вещь именно «Белая гвардия». Это правда.

А. Митрофанова

— И этот роман вы называете христианским. Да. Вот давайте многоточие здесь поставим, почему и как христианский роман получился у Михаила Афанасьевича Булгакова. Об этом поговорим подробнее через несколько дней. А сегодня хотелось бы обратить внимание, конечно, на его жизненный путь. Многие, я думаю, читали в серии ЖЗЛ вашу книгу, посвящённую Булгакову. Что интересно, Булгаков сам ведь для серии ЖЗЛ писал о Мольере.

А. Варламов

— Но это был неудачный опыт, надо сказать, потому что когда он эту книгу написал, то редакция во главе с Алексеем Максимовичем Горьким, основателем Литературного института имени Горького, она забраковала эту книгу, найдя её недостаточно правильной с марксистской, классовой точки зрения. Булгаков довольно много сил на это потратил, души вложил, он очень любил Мольера, он был сильно задет и потом писал в каких-то письмах своих, что он больше слышать не может это имя «Мольер», но тем не менее Мольер еще сыграл очень такую злую шутку в его жизни, поэтому этот сюжет для него скорее такой печальный.

А. Митрофанова:

— А какую шутку?

А. Варламов

— А такую шутку... Правда, мы тут уже сейчас будем нарушать хронологию жизни, но ничего страшного. Значит, вот смотрите. Пьесу о Мольере, которую Булгаков назвал «Кабала святош», он писал в 1929 году. Это был очень горький для него год. Потому что после периода относительного успеха, когда у него шли с блеском три пьесы в московских театрах: «Дни Турбиных», «Зойкина квартира» и «Багровый остров», в 1929 году эти пьесы были в одночасье запрещены. И для Булгакова это был страшнейший удар, он этого совершенно не ожидал. И тогда он решил написать пьесу, ну как бы далёкую от злобы дня, далёкую от современности, потому что его всё время упрекали в том, что он неправильно понимает революцию, Гражданскую войну, ход истории, социализм и так далее и тому подобное. И вот он решает уйти в прошлое, в другую страну, и Франция, 17 век, Мольер, которого он безумно любил и считал таким эталоном жанра, жанра драматургии. Вот, и он пишет о нём пьесу, но когда он приносит её в Московский художественный театр, там даже не хотят её рассматривать, потому что совершенно было всем понятно, что эта пьеса не о Мольере, а это пьеса о художнике, о подневольном положении художника в любом государстве, в тоталитарном, авторитарном, каком угодно. И такой протест, протест против цензуры, против насилия, против угнетения, то есть из этой пьесы торчали уши современности. И для Булгакова это было последней каплей в его тогдашних взаимоотношениях с властью, после чего он пишет письмо Сталину, ну, точнее, советскому правительству, и просит в этом письме, чтобы его отпустили на Запад или дали ему работу. Ну, дальнейший разговор Сталина с Булгаковым всем известен, или мы сегодня этого еще коснемся. Вот, в любом случае, пьеса о Мольере была отодвинута, но, неожиданно, судьба как бы над Булгаковым немножко смилостивилась, и в 1932 году вернулись «Дни Турбиных» на сцену МХТ. После того, как Сталин пришёл в театр и спросил, а чего это у вас «Дни Турбиных» не идут? Ему говорят: «Да вы же сами, Иосиф Виссарионович...» «Вернуть!» Вернули. И тогда же получили разрешение на спектакль «Мольер». Его стали репетировать. Репетировали его четыре года, с 32 по 36. Булгакова измучили, измочалили, потому что, ну, четыре года для спектакля — это невыразимо долгий срок. И тогда же, параллельно с этим, Булгаков писал биографию Мольера, которую Горький зарубил. А дальше состоялась премьера спектакля «Кабала святош», точнее уже назвали его «Мольер». Состоялась она в феврале 1936 года. И для Булгакова это было очень важное событие, потому что он очень надеялся, что эта пьеса прорвёт такую блокаду молчания вокруг его имени, что она вернёт его к современному зрителю. И у него вообще 36-й год должен был, вот по его планам, по его расчётам, он был очень расчётливый человек, стать вот таким вот триумфальным возвращением на сцену, о чём он мечтал. Потому что, значит, в МХАТе «Мольер», в театре Вахтангова шли репетиции спектакля «Александр Пушкин», готовили к юбилею 37-го года. Чудесная пьеса, и её готовили, все должно было состояться, премьера в 37-м году, в начале 37-го года. И в Театре сатиры шел спектакль, который все, конечно, прекрасно знают, это «Иван Васильевич». Вот тот самый, по которому Гайдай потом снимет комедию «Иван Васильевич меняет профессию». Это действительно пьеса Булгакова. Её должны были в 1936 году в Театре сатиры поставить. Но первым выпустили «Мольера». И спектакль... Было несколько представлений, было несколько таких кислых рецензий, а потом вышла статья в газете «Правда», статья такая без подписи, то, что называется редакционная статья, то есть она выражала мнение не одного человека, а всего коллектива. Статья называлась «Внешний блеск и фальшивое содержание», и в этой статье, можно сказать, был абсолютный разгром и погром Булгаковского спектакля, обвинение в том, в чём примерно обвинял его Горький, когда прочитал биографию Мольера в серии ЖЗЛ. Те же пункты обвинения, что он не понимает классовой природы искусства, не понимает там трагедии Мольера вот с такой марксистской точки зрения, что Мольер показан как такой запутавшийся обыватель в своих каких-то там личных семейных дрязгах и неурядицах. И спектакль формально не был запрещен, но, естественно, руководство театра после этой статьи сразу этот спектакль сняло. Булгаков был в бешенстве, потому что 10 лет тому назад, когда вышли «Дни Турбиных», «Белая гвардия», то сколько было этих статей? 300 штук. И тем не менее «Собака лает, караван идёт».

А. Митрофанова

— 300 отрицательных рецензий и 3 нейтральных.

А. Варламов

— А тут вышла одна. Одна статья. Но Булгаков не хотел учитывать, что одна статья в газете «Правда» в 1936 году, редакционная статья, перевешивает 300 рецензий, написанных в разных пролетарских журнальчиках 20-х годов. И для него это был очень сильный удар, такой вот Сизиф, который катил-катил камень, и все это назад. Ну, а дальше не случайно именно тогда в романе «Мастер и Маргарита» появится эта фраза: «Трусость — самый страшный из пороков». Булгаков обвинял руководство МХТа в трусости, потому что они не могли поступить по-другому, ему в голову вряд ли приходило. Ну, а Театр сатиры сразу тоже испугался, хотя там не было никаких распоряжений, просто взяли и закрыли. То же самое сделал Театр Вахтангова. И вот три булгаковских пьесы в одночасье сгорели, и для него это, в общем, был удар, который, с моей точки зрения, привел к тому, что он закончил «Мастера и Маргариту». А так, Бог его знает, еще неизвестно, закончил бы он или нет. Он писал этот роман долго, мучительно, там разные редакции, то возвращался, то бросал. А вот тут, когда ему абсолютно все перекрыли, но самого его не тронули, не арестовали, не вызывали на допросы, ему создали идеальные условия: сиди и пиши. Это он написал «Мастер и Маргарита».

А. Митрофанова

— Очень глубокий ваш тезис и судьбой Булгакова абсолютно оправданный о том, что есть писатели, судьбу ведущие, и писатели, судьбой ведомые. Судьбу ведущие, например, Маяковский, который свою жизнь там взял в свои руки, да, и, не знаю, может быть, ошибаюсь, может быть, вы какие-то другие примеры приведёте, но Булгаков — это человек судьбой ведомый. Уж не знаю, судьбой, жизнью, Господом Богом, кем-то ещё. На основании чего вы в его отношении такой тезис сформулировали?

А. Варламов

— Ну, моя гипотеза на сей счет такая. Сейчас только вот меня очень заинтересовали с Маяковским. Он как-то погрузился в глубокую задумчивость.

А. Митрофанова

— Да, я увидела, да.

А. Варламов

— У меня был Алексей Толстой. У меня в качестве примера писателя, который управлял своей жизнью и жил, как хотел, это Алексей Толстой, но я про него тоже книгу написал, я в теме. А с Маяковским я меньше в теме, я вот сейчас как-то что-то задумался, можно ли Маяковского считать примером такого писателя, который прожил жизнь по своему произволению. Тут надо думать, но с Булгаковым я уверен, что действительно вот я рассматриваю биографию Булгакова как такую античную трагедию. Если мы помним, то смысл античной трагедии в том, что герой вступает в поединок с судьбой и терпит поражение в этом поединке, но в результате мы, зрители, испытываем катарсис. И вот, собственно, мне кажется, в этом весь феномен Булгакова в том, что это был человек, который всю жизнь бодался со своей судьбой, который проиграл своей судьбе, но в итоге появилось то, что он написал. Я, кстати, очень благодарен вам за приглашение, потому что Радио ВЕРА — моё любимое радио, я действительно искренне очень люблю его слушать и утром, и вечером, и днём. Утром я слушаю Евангелие обязательно с толкованием, очень люблю, когда отец Павел Великанов толкует. А вот, в частности, у отца Павла Великанова встретилось такое толкование, не помню уже на какой фрагмент Евангелия, где он рассуждал о том, что когда виноградники выращивают виноград, то у них есть такая поговорка — лоза должна страдать. Вот если лоза будет в комфортных условиях, то она не принесет хорошего винограда, и не получится хорошее вино. И только вот если для лозы вы создадите какие-то сложные условия, должна глубоко пускать корни, чтобы достать воду, вот тогда у вас получится правильный виноград. Вот мне кажется, эта метафора идеально подходит к судьбе Булгакова, которая действительно заставляла его страдать, потому что ей, судьбе, это было нужно, чтобы этот человек показал тот результат, который он показал, чтобы он написал то, что он написал. И мне кажется, коллизия, такая психологическая, метафизическая коллизия вокруг биографии Булгакова, она связана с тем, что по своему характеру он, в общем, был скорее обыватель. Он действительно любил уют, он любил комфорт, он любил покой, он не любил никаких потрясений. Но вот именно этого человека швырнули в горнило потрясений самых разных, и за счет этого противоречия, этого напряжения между тем, как он хотел жить и что у него получалось, вот собственно, отсюда все и выросло. И если говорить вот об этих потрясениях, которые с ним случались, то, конечно, самое сильное потрясение — это то, что произошло в 1916-1917 годах, когда он работал врачом в Смоленском уезде.

А. Митрофанова

— Алексей Николаевич Варламов, ректор Государственного литературного института имени Горького проводит с нами этот «Светлый вечер». Мы говорим о жизни Михаила Афанасьевича Булгакова, о том, как складывался его путь и о том, какими были главные вызовы, что ли, через которые он прошел. 16-17 год. Булгаков — врач. Он еще пока не мыслит себя как одного из ключевых писателей XX века. Он вообще еще толком-то за перо, наверное, и не брался в это время. Что собой представляет его жизнь?

А. Варламов

— Ну вот, смотрите, если пойти немножко назад, то Михаил Афанасьевич Булгаков родился в Киеве 15 мая по новому стилю 1891 года в семье духовной. Его отец был профессором духовной академии, его предки по отцовской и по материнской линии были священниками, из колокольных дворян. И, наверное, нет в русской литературе, по крайней мере, в русской литературе XX века, писателя с более церковным происхождением. И атмосфера, и воспитание в семье, всё это действительно было церковное, традиционное. Вот всё, как мы сегодня любим. Большая семья, много детей. На самом деле, очень тёплые и хорошие отношения в семье между братьями и сёстрами, между родителями. Вот такая интеллигентная, прекрасная семья. «Белая гвардия» такая. Об этом весь роман «Белая гвардия», об этом мы ещё поговорим. Вот, дальше происходит несчастье, когда умирает глава этой семьи, Афанасий Иванович, по-моему, его отчество было, Булгаков, профессор Киевской Духовной Академии, и главной в семье становится мама. Она и до этого была главная. Там папа был такой более тихий интеллектуал-интеллигент, а мама тащила на себе хозяйство. Мама была женщина явно незаурядная, очень энергичная. И дальше так получается, что мама вскоре второй раз выходит замуж, хотя у нее было семь детей, и ее второй муж был ее на семь лет моложе, это был лечащий врач Афанасия Ивановича. И Михаил не принял, психологически это понятно, не принял поступок матери, у него начинается с ней конфликт, и вместе с этим начинается конфликт с той системой ценностей, которую исповедовала мать. То есть он отрицает поступки матери и отрицает все, вот всё, чему его воспитывали, всё, чему его учили. Мы знаем это из дневника его сестры Надежды Афанасьевны. Он перестает ходить в церковь, он перестает говеть, причащаться. Он читает Ницше, слушает Вагнера, читает Дарвина. Он поступает на медицинский факультет Киевского университета и, в общем, уходит. Уходит вот из этой территории церкви, так можно сказать. И дальше, дальше он первый раз женился. И тоже там было много таких не очень гладких подробностей в истории его первой женитьбы. Ну, в общем, он заканчивает, заканчивает университет. Тут начинается Первая мировая война. Сначала несколько месяцев он на фронте, а потом его отзывают. Это все равно мобилизация. Его отзывают в недалекий тыл, в Смоленскую губернию. Там он работает врачом и оказывается в очень тяжелой для себя психологической ситуации, потому что ему там одиноко. Он очень любил Киев. Он безумно любил Киев. На самом деле, в его творчестве это прекрасно чувствуется. Он действительно очень любил свою семью, своих братьев, своих сестер, своих друзей. Это вот была его родина. И вдруг его вот выталкивают, да, лишают его этой родины. Он одинок с женой. Она была чудесная женщина. Если бы не она, не было бы никакого Булгакова. Но все-таки психологически они были не пара, они были очень разные люди. Поэтому он одинок. Вот, а дальше случается несчастье. Часто Булгакова обвиняют в том, что он сам в этом виноват. Он начинает принимать морфий. Фактически он становится наркоманом. Часто его обвиняют в том, что он чуть ли не душу дьяволу заложил. Но там была ситуация, скорее похожая на роман Тургенева «Отцы и дети», когда Базаров не сделал себе прививку и умер. Булгаков в похожей ситуации поехал к больной девочке, с дифтеритом, отсасывал у нее пленки. Это очень опасная операция. Он принял противоядие, однако оно вызвало у него очень сильную аллергическую реакцию. Чтобы аллергию унять, он стал принимать морфий, а дальше втянулся. Дальше он втянулся в морфий и, по сути дела, он уже погиб. Вот человек, я просто с врачами консультировался, изучал эту ситуацию. Человек, который так долго и так много принимает морфий, это уже абсолютно разрушенная личность, неспособная к воскрешению. Парадоксальным образом Булгакова спасла та самая революция, которую он ненавидел, которую он не принимал, которую он считал разрухой, катастрофой и тому подобное. Спасла в каком смысле? Революция отменила его статус мобилизованного врача. Потому что пока шла война, он не мог никуда уехать из Смоленской губернии. А революция, Брестский мир, Советская Россия выходит из Первой мировой войны, и все вот эти вот люди, которые были мобилизованы, получили возможность делать, что они хотят и ехать, куда они хотят. И Булгаков возвращается в Киев, в свой родной дом, на свою родную улицу, Андреевский спуск, к братьям, сестрам, друзьям. И у него получается, вот возникает в душе вот эта вот жажда жить, он снова хочет жить. И вот эта жажда жить оказалась настолько сильной, что он смог победить свой недуг. Хотя, повторяю, в этом был элемент какого-то чуда. В этом был элемент чего-то сверхъестественного. Так просто не бывает. Конечно, в религиозных координатах, мы скажем, Бог спас, но я, когда писал биографию Булгакова, когда размышлял, я себе придумал, поскольку я не случайно рассматриваю жизнь Булгакова скорее в таком античном, а не христианском ключе, я придумал для себя такую схему, что Булгакова спасла его судьба, назовем ее так. Вот та самая судьба, которая в каком-то смысле заключила с ним договор. И договор этот заключался в том, что я возвращаю тебя к жизни, я даю тебе жизнь, но за это я лишаю тебя свободы выбора. За это я лишаю тебя свободы воли. Ты будешь жить не так, как хочешь ты, а так, как хочу я. И я тебе буду диктовать, где жить, как жить и о чем писать. И вот мне кажется, вот я рассматриваю дальнейшее... И как страдать? Вот это самое страдание лозы, по большому счету, начинается с этого момента, как вот такая вот плата за то, что она его вытащила. Такое извлечение мастера, можно сказать, произошло, как в романе «Мастер и Маргарита».

А. Митрофанова

— Интересно. У меня другие ассоциации были с этим чудесным исцелением Булгакова. Рядом ещё один пример, Фёдор Михайлович Достоевский, у которого другая форма зависимости, но тоже очень опасная. Понятно, без настолько очевидной летальной перспективы, но всё-таки в игре на рулетке можно проиграться в пух и прах, но прямой угрозы здоровью, если не брать физическое, психическое здоровье, это не представляет. Тем не менее, мы знаем прекрасно, что любая зависимость, уже сейчас это изучено, любая зависимость — это заболевание, прогрессирующее, рецидивирующее, хроническое и смертельное в итоге. Так или иначе, все равно, просто в случае с наркоманией это происходит быстрее, в случае с игроманией это происходит медленнее. Так вот, как Достоевский исцелился какой-то милостью Божьей и любовью к своей жене, про которую он думал: «Как же так, она такая удивительная, лучшая, самая прекрасная», да, этой отваге и верности перевелось ремесло, больше российской словесности так никогда не везло. «Анна Григорьевна, как она с таким мной?», и ради неё он начинает преодолевать свою вот эту зависимость от игры? И Булгаков, как вы говорите, можно, наверное, объяснить это неким роком, но ведь любовь к жизни, она от Бога. Я понимаю, что он не церковный человек и до конца жизни таким и остался. Но когда читаю его произведения, особенно, конечно, «Белую гвардию», да, на самом деле, и другие тоже, а «Записки юного врача», какие чудесные! Это же человек, который, может быть, и не живет церковной жизнью, но он живет как христианин, посвящая себя другим людям и служа им. И вот, размышляя о Булгакове, мне все-таки хочется думать, что спас его Господь. Вот, не знаю, вам, конечно, виднее.

А. Варламов

— Ну, понимаете, кроме Господа спасти-то никто и не может. Поэтому тут нет вариантов, что называется. Я лишь хочу сказать о том, что Булгаков... Вот когда он умер, то Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, вдова Антона Павловича, которая его знала, потому что она тоже служила в Московском художественном театре, и он так довольно иронически вывел ее в театральном романе под именем Маргариты Павловны Таврической, вот Ольга Леонардовна написала письмо Марии Павловне Чеховой, сестре, в Ялту. И там, среди прочего, были такие слова: «Похоронили Мишу Булгакова. Думали о его таланте и неудачной жизни». Вот надо сказать, что более точной эпитафии, как мне кажется, у Булгакова не найти. Про Достоевского нельзя сказать, что у него была неудачная жизнь. Она была трудная, тяжелая, но не могу сказать, что она была неудачная. Вот про Булгакова, как это ни парадоксально, действительно можно сказать, что у него была неудачная жизнь с его точки зрения. Вот он считал себя самым несчастным, самым гонимым, самым затравленным писателем в СССР. Объективно говоря, это абсолютно несправедливо. Ну, скажи ты об этом, не знаю, своему соседу по дому на Щекинском переулке, Осипу Мандельштаму. Булгаков жаловался, что его не печатают. Известно, что к Мандельштаму пришел некий молодой поэт и стал тоже жаловаться и говорить: «Осип Эмильевич, а меня не печатают». Что сказал Мандельштам? «А Гомера печатали, а Христа печатали?» и спустил его с лестницы. Но для Булгакова это никогда не было бы аргументом, потому что вот он был так устроен, такой у него был характер, такая натура, такая страсть, что он хотел напечататься здесь и сейчас. Вот у него были очень сильные хотелки. Мне кажется, что смирения у этого человека точно не было, или оно было меньше, чем среднестатистически бывает. Поэтому насчет жизни христианина, все мы с грехами, понятно.

А. Митрофанова

— Со своими болезнями и тараканами.

А. Варламов

— Со своими болячками. Но просто писательские грехи, они так на виду бывают. И вот мне представляется, что во многом проблема Булгакова, она в том и заключалась, что, понимаете, он совершенно не удивился бы тому, что через почти сто лет его жизни на Светлом радио в Москве пять вечеров будут посвящать его личности, говорить о его произведениях, с радостью причем. Совершенно нормально. Да, он, конечно, не удивился. Потому что снимают фильмы, спорят, скандалят, постановки, переводы, тиражи. Но его это бесило. Его это злило. Ему говорили при его жизни друзья: «Не беспокойтесь, Михаил Афанасьевич. После смерти все будет». После смерти все будет. Он в ярость приходил от этих слов. Он хотел здесь и сейчас. Он хотел, вот он... На самом деле с этой наркоманией, мне кажется, психологически вот еще что очень важно? Он действительно абсолютно от неё излечился, и к ней не возвращался, хотя образы наркоманов иногда встречаются в его произведениях, ну, например, в финале «Мастера и Маргариты», когда профессор, который Иван Бездомный. который становится профессором истории... Понырёв Иван Николаевич, по-моему. Он, помните, в конце он выходит, смотрит на эту луну, тоскует, и пока ему не сделают укол, он не успокаивается. Можно понять, о каком уколе идёт речь. Но тем не менее, сам Булгаков не возвращался. Но мне кажется, если еще говорить про какие-то очень важные точки его судьбы, то когда мы представляем биографию Булгакова как исключительно загнанного, сломленного, замученного писателя, то это не точно. У него в жизни, с чего мы начали, был период успеха. Было три года в его жизни: 1926, 1927, 1928, когда у него все было хорошо.

А. Митрофанова

— Это был настоящий триумф.

А. Варламов

— Это был триумф. Его пьеса «Дни Турбиных» шла с аншлагом через день. Она приносила очень большие сборы. Он хорошо зарабатывал. Он был очень обеспеченный человек. Он действительно мог позволить себе жить на широкую ногу. И этот успех ему очень нравился. Особенно этот театральный успех, который пьянит, который кружит голову. И у него было ощущение тогда, в те годы, что так будет всегда, что вот он добился какого-то такого уникального положения в этой советской жизни, что не торгуя собой, не отказываясь, не поступаясь там своими принципами, идеалами, убеждениями, там не маскируясь, не подличая, не лицемеря, не фальшивя, нет, оставаясь самим собой, человеком, который, да, вот как профессор Преображенский, да, не люблю пролетариат, не люблю советскую власть, прямо об этом заявляю, то вот для него сделали исключение. Ему разрешили. Вот эта иллюзия в двадцать девятом году рассыпалась, когда его прихлопнули.

А. Митрофанова

— Давайте мы сейчас прервемся на пару минут и как раз с двадцать девятого года подхватимся тогда и поговорим, что произошло в этот период в его судьбе. Мы обязаны вам несколькими важнейшими, на мой взгляд, открытиями в связи с жизнью Михаила Афанасьевича Булгакова, которые, как мне кажется, очень серьезно углубляют взгляд на этого человека. Вот, в частности, 29-й год, 30-й год, что там происходило, как это было, вот об этом обо всем поговорим. Алексей Николаевич Варламов, ректор Государственного литературного института имени Горького, писатель, автор биографии Михаила Афанасьевича Булгакова, проводит с нами этот «Светлый вечер». Я Алла Митрофанова. Оставайтесь с нами.

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, дорогие друзья. Напоминаю, в нашей студии Алексей Николаевич Варламов, ректор Государственного литературного института имени Горького, писатель, автор биографии целого ряда известных личностей, в том числе Михаила Афанасьевича Булгакова, у которого на этой неделе, 15 мая, будет день рождения. И мы посвящаем цикл бесед в этом временном сегменте ему, и сегодня, собственно, первый наш разговор с Алексеем Николаевичем посвящен жизни, жизненному пути Булгакова. Горячо рекомендую биографию в серии ЖЗЛ, написанную Алексеем Николаевичем Варламовым о Булгакове. И наш сегодняшний разговор, ну, что тут в рамках часа по сравнению с тем, сколько вы можете рассказать, сколько вы рассказывали коллегам из журнала «Фома», кстати. Всё это есть, опять же, в открытом доступе, вот можно посмотреть. Ваши лекции, Булгакову посвященные, я вам бесконечно благодарна за этот труд. Поскольку Булгакова сама люблю, я читаю его с детства, и, наверное, с него начала читать. Мне трудно давалось чтение, а потом в моих руках, мне было лет 11, наверное, оказался роман «Мастер и Маргарита». И я проснулась читающим человеком, за что Булгакову очень благодарна, конечно. Вот все это, и ваши труды, и ваш взгляд на Булгакова, на мой взгляд, они бесконечно ценны. Мы идем сейчас по ключевым событиям его жизни. Вы упомянули год 1929. Год действительно трагический, когда одна за другой со сцен московских театров исчезают булгаковские пьесы, и становится понятно, что в воздухе что-то очень серьезно в его отношении изменилось, при том, что у него-то была иллюзия, что у него есть высокий покровитель. Не кто-нибудь, а Сталин, который любил пьесу «Дни Турбиных» и, как говорят, видел ее несколько раз в МХТ. Что известно про события 1929 года? Что произошло вокруг Булгакова, почему Сталин, который до сих пор действительно как бандерлогов вот так вот отбрасывал всяких критиков Булгакова, один за другим шли к нему и говорили: вот, такая антисоветская пьеса идет на главной сцене страны, имею ввиду «Дни Турбиных», конечно. И Сталин всем отвечал, что вы научитесь сначала так же писать, потом мы с вами поговорим. И тут что-то так очень интересное произошло. Я знаю, вы раскопали, что именно.

А. Варламов

— Но я не могу сказать, что это я раскопал. Это действительно факт, который всплыл в конце 80-х, в начале 90-х годов, когда стали открываться архивы, и был опубликован один очень любопытный документ. Но вы абсолютно правы в том, что действительно Сталин Булгакову благоволил. Это действительно факт, а не миф. Есть там что журналы Московского художественного театра, он 15 раз ходил на пьесу «Дни Турбиных». Вот ему действительно, я думаю, нравились эти прямолинейные, честные, открытые герои, которые там не юлили, не лицемерили. Сталин, как восточный человек, боялся коварства, боялся кинжала в спину, яда в стакане, а когда люди открыто говорят о том, во что они верят, что они исповедуют, он, в общем, это уважал. Я думаю, к Булгакову определенное уважение он испытывал, действительно был его покровителем и получал много и абсолютно право самых разных требований со всех сторон, чтобы Булгакова запретили как антисоветского контрреволюционного писателя и всех их посылал. И последняя такая попытка была предпринята в декабре двадцать восьмого года, когда вот группа советских драматургов во главе с Билль-Белоцерковским там целую такую телегу написали: запретите Булгакова, и Сталин им сказал: научитесь сначала писать, как Булгаков. И вдруг вот проходит буквально там два-три месяца и в феврале двадцать девятого года спектакль «Дни Турбиных» неожиданно запрещают. И долгое время было непонятно, что случилось. И только вот уже, когда были опубликованы какие-то архивные документы, выяснилось, что в середине февраля двадцать девятого года в Москве проходила так называемая декада украинской литературы. Приехали украинские писатели. Это была нормальная практика советского времени, когда представители национальных литератур, национальных культур проводили в Москве, в столице СССР, вот такие свои литературные фестивали. Вот, и была встреча украинских писателей с товарищем Сталиным, и опубликована стенограмма этой встречи. И там видно, что украинские писатели прямым текстом открыто сказали, что уберите пьесу «Дни Турбиных» как пьесу антиукраинскую.

А. Митрофанова

— Тут надо, наверное, поправку все-таки сделать, что украинские писатели тоже были очень разные. Просто те, кто приехали на встречу со Сталиным, были писатели совершенно определенного, такого же советского склада, как и тот самый Билль- Белоцерковский.

А. Варламов

— Ну, я думаю, во всяком случае, вот если следовать фактам, то там просто есть черным по белому. Один из них говорит, что цель нашего проникновения в Москву — запретить спектакль «Дни Турбиных» в Московском художественном театре. И вот парадоксальным образом Сталин, который отбил Булгакова от нападок вот этих московских писателей, русских писателей, тут он прогнулся, он тут уступил, он тут, вот, исходя из каких-то своих высших политических соображений, после этой встречи дал указание спектакль запретить. И, с моей точки зрения, почему это еще очень любопытно и важно? Потому что вот такая вот схема, когда есть некий властитель, есть некий человек, которому он симпатизирует, да, которого он как-то хочет защищать, покровительствовать ему, и есть некая третья сила, которая хочет этого человека погубить, вот этот треугольник очевидно напоминает то, что будет потом в «Мастере и Маргарите»: Пилат и Иешуа и Синедрион. И вот хотя, с моей точки зрения, конечно, вряд ли Булгаков знал о содержании этого разговора, знал о факте этой встречи, не могу сказать, документов не видел, но тайной эта встреча тоже не была. Вот в любом случае, прямо ли или каким-то мистическим образом, но то, что вот это перекочевало как бы из его биографии в его роман, и факт его биографии стал фактом его романа, вот это мне кажется таким чрезвычайно важным. И, конечно, вот это был для него страшный удар, от которого он не мог оправиться. И, как мы уже говорили, потом он пишет пьесу «Мольер». Пьеса «Мольер» пришлась не ко двору. И тогда он пишет письмо советскому правительству и просит пустить его за границу или дать ему работу здесь. Значит, это письмо он отправил, отнес в Кремль. Там была такая опция, там был такой почтовый ящик. Сам Кремль был закрыт, но на какой-то из башен или воротах висел почтовый ящик. Можно было письмо опустить. Вот письмо Булгакова доходит до Сталина. Это, значит, конец марта, он это письмо отнес, и 18 апреля 1930 года в квартире, где жил Булгаков, на Большой Пироговской улице, рядом с Новодевичьим монастырем, раздается телефонный звонок. Это Сталин говорит. Ну, в принципе, в отличие вот от стенограммы и каких-то других документов, тут у нас стенограммы нет, документа, фактической бумажки, как сказал бы профессор Преображенский, не существует. И поэтому в точности сказать, о чем говорили Сталин и Булгаков, мы не можем. Мы знаем об этом разговоре из воспоминаний двух женщин. Одна — это жена Булгакова, Любовь Евгеньевна, с которой он жил в тот момент, и вторая — Елена Сергеевна, с которой он, кстати, познакомился в феврале двадцать девятого года, тоже вот когда запретили «Судьбоносные яйца». Вот именно тогда в его жизнь вошла эта женщина, которая, в общем-то, на самом деле в чем-то не уступает и Анне Григорьевне Достоевской. Вот, по крайней мере, с точки зрения своей такой самоотверженности, бесконечной и бескорыстной любви к своему мужу и очень непростому человеку. Булгаков был тяжел в общении, психологически. Он был больной человек, что говорить. Так вот, Михаил Афанасьевич тоже рассказал про этот разговор, и она много лет спустя записала содержание. Это не очень надежные документы, понятно, но у нас других нет. И прежде чем говорить о содержании этих разговоров, надо обратить внимание на дату. Тут действительно можно сказать, что я сделал некоторые открытие. Трудно в биографии Булгакова, насквозь изученной, делать открытия.

А. Митрофанова:

— Вы сделали открытие, Алексей Николаевич.

А Варламов:

— Некоторые открытия важные я сделал. Этот разговор состоялся 18 апреля 1930 года. И совершенно правы те исследователи, которые говорят о том, что это произошло через четыре дня после самоубийства Маяковского. И это могло на Сталина подействовать, потому что письмо Булгакова было так написано, что неизвестно, не последует ли он тем же путем. Но важнее другое, что 18 апреля — это была пятница. Причем это была не просто пятница, это была пятница Страстной недели.

А. Митрофанова

— Так же, как и в этом году, кстати. Тоже 18 апреля Страстная Пятница была, да, и 20 апреля была Пасха.

А Варламов:

— Кстати, да. Бывают странные сближения. Вот. И, понятно же, это не значит, что Сталин специально ждал Страстную пятницу, чтобы позвонить Булгакову. Вряд ли так. Но тут факт, что вот два этих человека, да, советский руководитель, генсек, как его звал Булгаков, и сам Булгаков, да, вот в советской сталинской Москве разговаривают в Страстную пятницу. При том, что оба они выходцы с территории церкви. Булгаков вот как потомок священнических родов, Сталин как недоучившийся семинарист. Помните эту знаменитую историю, когда во время Второй мировой войны патриарх Сергий пришел к Сталину, и там стали, значит, говорить про необходимость... ну, он там какие-то курсы просит Сталина, ему говорят: «Что курсы? Давайте академию, семинарию, журнал». И что-то: «А где у вас пастыри, а где у вас священство?», и Сергий понимает, что он не может сказать, что они там все в лагерях, большая часть сидят. И он очень ловко тогда нашел этот ход, что вот мы их готовим, а они становятся генеральными секретарями Коммунистической партии, имел в виду Сталина. Ну, что было, то было, это факт, и Сталин, видимо, оценил это остроумие. И, значит, Сталин, да, недоучившийся семинарист. Вот два этих человека в сталинской Москве, да, вот они говорят на какие-то очень важные темы в Страстную пятницу, и потом именно Страстная пятница опять вот как биография перетекает в роман. Станет основным днём действия «Мастера и Маргариты», его исторической части и современной тоже. Вот, а что касается разговора, то, судя по всему, ведь письмо Булгакова к Сталину, оно было длинное, оно опубликовано, всем известно, и, по сути дела, это была такая жалоба, такой донос, можно даже сказать, на советскую критику, которая не дает ему жить. Булгаков приводил примеры: там его ругают, сям его... Ну, вот жаловался, да, и как бы просил защиты, вот, вот, защити меня от них, дай мне работать или отпусти меня. И Сталин, вот если я очень не думаю, что эта реплика может и была произнесена, Сталин так спросил: «Что, мы вам очень надоели, товарищ Булгаков?». Вот эти «мы», он как бы берет за себя ответственность, он не отделяет. Он был человеком там, людоед, понятно, но человек государственного ума. И манипулятор. Очень ловкий манипулятор. Но, говорю, он человек государственный. И поэтому он берет на себя ответственность за эту травлю булгаковскую: «Очень надоели». И дальше, конечно, он как манипулятор: «Вот что бы вы хотели? Действительно уехать за границу таким каким-то голосом нехорошим? Или все-таки остаться здесь?», как бы подсказывая правильные ответы. Булгаков-то он себя простить не мог за то, что он сказал... я вот такую красивую фразу сказал, я долго думал и понял, что русский писатель должен работать на родине, в России. В общем, остался в России. Хотя, знаете, я вот как-то сейчас все больше и больше думаю, возвращаясь к этому сюжету, вот размышляю: ну а предположим, сложилась бы судьба Булгакова иначе, вот либо в двадцать первом году он бы эмигрировал, либо вдруг сейчас Сталин, как Замятину, разрешил бы ему уехать, вот как сложилась бы жизнь Булгакова во Франции, например?

А. Митрофанова

— Написал ли бы он «Мастера и Маргариту»?

А Варламов:

— Написал ли бы он «Мастера»? Да и вообще, понимаете, какая вещь? Я говорю, Булгаков был по характеру человек очень конфликтный. Вот не хочется говорить склочный, хотя это близко к истине, но это видно по разным документам. Совершенно измученный, расшатанный, надорванный психикой. Эмигрантская жизнь она жесткая, она строгая, она требует смирения. Вот недаром Марина Ивановна Цветаева там не прижилась. Да, когда вот у человека такой вот характер, вольнолюбивый, слишком малодисциплинированный, то такому человеку приходится трудно. И на Булгакова ведь в русском зарубежье смотрели очень косо. Вот ту же самую «Белую гвардию» мы на самом деле не могли простить, и «Дни Турбиных» не могли простить. И считали, что это советский, пролетарский спектакль, т.е. критика просто ничего не понимает. И по-своему они были правы, и Сталин тоже так считал, что это спектакль, который в защиту советской власти в конечном итоге работает. Просто вот критика без головы, не понимает, о чем речь. А там все всё понимали. И поэтому я думаю, что к нему бы отнеслись, скорее всего, достаточно враждебно, если бы он там оказался. Он не нашёл бы там общий язык с этими людьми, ни с Буниным, ни со Шмелёвым, ни с Алдановым, ни с Мережковским. Я думаю, что они бы его не приняли.

А. Митрофанова

— Свой среди чужих, чужой... И не свой, кстати. И среди чужих, и среди своих нигде не свой.

А Варламов:

— В том-то и дело. И потом, всё-таки здесь он имел, что называется, социальный пакет. Он работал в Московском художественном театре, куда в итоге Сталин его устроил. Булгаков говорит: «Ну, я остался здесь, но я бы хотел работать». А где бы вы хотели работать? «В Московском художественном театре, но меня туда не берут». «А вы ещё раз позвоните туда, товарищ Булгаков». Он позвонил наутро, они говорят: «Где вы бегаете, давайте приходите сюда». Что такое работа во МХТе? Это соцпакет, это социальный лифт, это крыша, это прекрасная зарплата. Он сумел купить себе квартиру. У него была отдельная квартира для Москвы. Квартирный вопрос всех испортил, не на пустом месте родилось. А потом он в Большом театре работал. То есть, в принципе, вот эти условия, которые жизненные у него были и которые были так для него важны, вряд ли бы он там это получил. Да, свобода, возможность печататься, но что такое печататься в эмигрантских изданиях? Что бы он там получал вот с такой чисто финансовой точки зрения?

А. Митрофанова

— Алексей Николаевич Варламов, ректор Государственного литературного института имени Горького, писатель, автор биографии Михаила Афанасьевича Булгакова, проводит с нами этот «Светлый вечер». И, Алексей Николаевич, вы знаете, поскольку вот сейчас как раз мы про этот разговор со Сталиным вспоминали, хочу у вас спросить: почему, как вы думаете, фигура Сталина так Булгакова интересовала? Ведь там же есть в воспоминаниях Елены Сергеевны, третьей жены Булгакова, такая памятка, что вроде как Сталин напоследок сказал: «Хорошо бы нам с вами встретиться и поговорить», и Булгаков откликнулся всем сердцем, что да-да-да, как это было бы хорошо, здорово, при том, что он ведь прекрасно понимал природу этого человека. Вы сказали, что трусость как главный порок появляется в романе «Мастер и Маргарита». Вот этот тезис, прямо скажем, несколько странный. Есть другие, более глубокие что ли, пороки, трусость можно назвать производным от них. Но Булгаков говорил вот так. Я почему-то, когда прочитывала, перечитывала, мне казалось, что речь идёт как раз о том, как Сталин Булгакова слил вот тогда, в 1929 году. Но, видите, вы внесли свою правку. Спасибо вам большое.

А Варламов:

— Я просто не уверен, что Булгаков об этом сливе знал.

А. Митрофанова

— Ну да, по сути, но чувствовал ведь, что что-то произошло, что покровитель свой колпак от него убрал. Что его так привлекало в фигуре Сталина? При том, что ведь Сталин к Булгакову после этого разговора, судя по всему, мгновенный интерес потерял. Может быть, он почувствовал, что эта рыба уже на крючке. Или как сытый кот просто вот за мышью, которая в паническом ужасе вокруг него там бегает. Да, он к ней теряет интерес, потому что понимает, что ему даже вот, ну как сказать, ему... Что ему за ней гоняться? Она и так здесь, и никуда не денется, эта мышь. Я не знаю, что там между ними происходило, но пытаюсь понять, как человек настолько тонкий художник, как Булгаков, у него могут быть разные свойства характера, но он тончайший художник.

А Варламов:

— Безусловно. Величайший.

А. Митрофанова

— Художник от Бога. Что он так вот с этим Сталиным был связан со своей стороны?

А Варламов:

— Понимаете, мне кажется, что мы пытаемся, и я этим тоже отличаюсь, мы пытаемся свои представления, свои убеждения приписать людям той эпохи, что методологически неверно. И ведь Булгаков был не единственный, кто испытывал к Сталину огромный интерес. Можно вспомнить, то же самое было у Пастернака. То же самое было у Мандельштама. Уж, казалось бы, умнейшие люди. И тем не менее, по отношению к Сталину они испытывали гораздо более сложное чувство. То же самое было у Андрея Платонова. То есть не то же самое. У каждого был свой роман со Сталиным, но, в принципе, у каждого был. Может быть, там, Ахматова в этом смысле такая была более трезво мыслящая, никаких иллюзий вокруг Сталина не строила. А Булгаков, мне кажется, действительно, был благодарным. Он понимал, что он обязан Сталину своей жизнью, своим существованием. Во-вторых, Булгакова, как мне кажется, притягивала такая мистика власти, магия власти. Вот эта абсолютная власть, которая была сосредоточена в руках Сталина, она вызывала у него художнический интерес. Вот что должен испытывать человек? Каким является человек, у которого есть полнота власти? Ему это было интересно. Во-вторых, я думаю, в каком-то смысле он действительно Сталина романтизировал. Ведь не случайно последнее произведение в судьбе Булгакова, в биографии Булгакова, это отнюдь не роман «Мастер и Маргарита», это пьеса «Батум», посвященная молодому Сталину. И надо сказать, что многие исследователи вот такого либерального, скорее толка, они склонны обвинять Булгакова за эту пьесу в том смысле, что вот он прожил очень достойную жизнь, никогда не шел на уступки, а потом прогнулся. Да, вот мне кажется, рассуждать так — это не учитывать его психологию. Потому что прогнулся и компромисс — это когда человек понимает, что он прогнулся. Что вот он ради каких-то своих выгод, каких-то преференций, вот он идет на такую сделку с совестью, не знаю, поступается принципами, как угодно. Но это не булгаковский случай. Ему был действительно интересен Сталин. Вот действительно Сталин был ему интересен как личность, как человек, как фигура. И поэтому, когда он писал в конце жизни пьесу о молодом Сталине, это был его свободный выбор. Да, к этому свободному выбору там привязывался или там прибавлялся определенный расчет. Булгаков очень хотел с ним встретиться. Это была идея фикс, навязчивая идея. Он ведь после этого разговора, ну действительно, если верить Елене Сергеевне, они договорились, типа, надо встретиться и поговорить. А дальше Булгаков написал ну как минимум штук 10 писем Сталину, там были разные просьбы, в основном выпустить его за границу на лето. Булгаков мечтал, он не думал об эмиграции, но он мечтал, а многие сотрудники МХАТа, они обладали этими привилегиями, они ездили во Францию, в Италию, Булгаков просто мечтал туда поехать, но ему всякий раз там то не давали паспорт, то не давали выездную визу, то ещё что-то не давали. В общем, так он никуда и не уехал, но все время об этом просил. И вот его мечта увидеть Сталина была настолько велика, что мне кажется, вот это был главный мотив, когда он пишет пьесу «Батум». Второй, кстати, вот мотив, я об этом в книге не писал, мне эта идея позднее пришла в голову, что он ведь не случайно написал пьесу о молодом Сталине. Слово «молодой» почему очень важно? Потому что Булгаков писал эту пьесу в конце своей жизни. По нынешним меркам он был человек не очень старый, он умер в 49. Так он молодой был вообще-то. Пьесу он писал в 37-38. Но я думаю, что в его случае, что называется, один год за два как минимум. И потому что время такое было, и потому что он был действительно болен и психически, и физически, и наследственность была у него не самая хорошая. И поэтому, конечно, он ощущал себя вот в свои 40 с лишним лет уже очень старым и измученным. Это хорошо, на самом деле, чувствуется и в романе «Мастер и Маргарита». Да, вот эта вот усталость, увядание. Это чувствуется в его инсценировке пьесы «Дон Кихот». Это чувствуется. И в романе про Мольера, и в пьесе «Кабала святош» вот этот старый, умирающий Мольер. И мне кажется, что Булгаков настолько устал от своих этих старых, умирающих, несчастных, больных, сломленных героев, что обращение к фигуре молодого Сталина, просто прикоснуться к молодости, к юности, — антидот такой, — ему вот это было важно. И поэтому, с моей точки зрения, пьеса о Сталине для него никакой не компромисс. Да, его действительно завораживала эта фигура. Он действительно наделял Сталина теми свойствами, теми качествами, которыми, возможно, Сталин не обладал. На самом деле, мне кажется, вокруг Сталина столько всяких разговоров, столько всяких мифов, что уже какой он был на самом деле, я боюсь, мы никогда не узнаем. Он просто тонет в этих легендах с ним связанных, либо легендах со знаком плюс, либо со знаком минус. В общем, он уже такой фольклорный персонаж. И у каждого, я говорю, свой Сталин. И булгаковский Сталин в этой пьесе — это молодой человек, у которого всё впереди. Молодой человек, перед которым открыта жизнь.

А. Митрофанова

— И который еще не такой параноик, каким станет.

А Варламов:

— Ну, это вы так считаете, и я могу с вами соглашаться. Мне фигура Сталина крайне несимпатична, и абсолютно не нравятся любые попытки сегодня каким-то образом его реабилитировать. Но, понимаете, это наше мнение, которое можно побить каким-то другим мнением, и, мне кажется, самое главное — из-за этого не ругаться. То есть вот когда люди начинают ругаться из-за прошлого, когда там проходят какие-то трещины между друзьями, родственниками, между общественными силами...

А. Митрофанова

— Это значит, дьявол победил.

А Варламов:

— Да, из-за того, что мы всё время спорим про наше прошлое, насчёт других забот нет, надо прошлое принять таким, каким оно было, и жить дальше. Вот и всё. Но, конечно, разбираться в этом тоже интересно.

А. Митрофанова

— Михаил Афанасьевич Булгаков умер 10 марта 1940 года, и это тоже вы обращаете внимание на этот день?

— Тоже, можно сказать, это моё открытие, да.

Это был не просто день, это было воскресенье, и это было Прощёное воскресенье. И я думаю, что это глубоко, конечно, не случайно, потому что жизнь Булгакова была конфликтная, в ней много было всякого разного, и нельзя сказать, что он в конце жизни как-то там покаялся или пришёл к вере, было бы натяжкой так считать, но тем не менее вот одно очень важное свидетельство есть. У Булгакова было три жены, да, как мы сказали, и вот если ставить кому-то памятник, то сначала первой жене.

А. Митрофанова

— Татьяне Лаппа.

А. Варламов

— Вот, она была удивительная женщина, потому что она пережила самый тяжелый период жизни с ним, да, вот, и война, и наркотик несчастный, и первые очень тяжелые годы московской жизни, голод, холод. А когда он уже прославился, то встретил другую женщину, и Татьяну Николаевну забыл. И она от этого очень страдала, была очень обижена. И он понимал, что он её обидел. И он перед смертью очень хотел, чтобы она приехала и хотел попросить у неё прощения. И она позднее уже, все три жены Булгакова, они прожили долгие жизни, все они дожили до того момента, когда он стал велик, знаменит, известен, то, чего ему так при жизни не хватало. Все они рассказывали о нем, и она говорила, что вот когда она узнала, что он хотел с ней встретиться, она жила в Иркутске в этот момент, уже в сороковом году, вот она сказала, что я бы, конечно, прилетела бы к нему. Но тем не менее, вот это вот его желание покаяться перед ней, вот мне кажется, тоже очень важный какой-то знак его личной судьбы, его личной жизни, и тот факт, что он умер в Прощёное воскресенье, вот я безусловно считаю таким знаком свыше.

А. Митрофанова

— Не только Татьяна Николаевна, ещё же, если мы, например, «Театральный роман» откроем, мы поймём, какими были, деликатно говоря, непростыми его отношения с коллегами по театральному цеху, вообще с окружающими людьми, скажем шире. И то, что Господь его забирает именно в такой день, когда мы призваны просить прощения, прощать, выпрямлять друг друга своим прощением и своим желанием, чтобы простили нас, своей просьбой, чтобы нас простили, дорогого стоит. Господь — великий режиссер. Знаете, я очень люблю эту формулировку. Отец Александр Сатомский, тоже частый гость в нашей студии, он добавляет «иммерсивного театра». Господь — великий режиссер иммерсивного театра. Булгаков, может быть, знаете, и с точки зрения церковной жизни, не так уж и много что постиг, хотя опыт юности он, безусловно, никуда не делся. Но какими были его отношения с Богом, и с чем он на самом деле уходил, и то, что Господь такой символизм ему даровал в его уходе, мне кажется, что это о многом говорит.

А. Варламов

— Вы абсолютно правы, и мы действительно не можем знать, какие были его отношения с Богом, но он совершенно точно не был атеистом. Он не был даже агностиком, я думаю. Он, конечно, не был никаким нигилистом. Насколько он был далек от именно ортодоксального понимания веры, вот этой отеческой веры, в которой его воспитывали, — это другой вопрос о том, как все это отразилось в романе «Мастер и Маргарита». Вы еще будете иметь возможность в этой студии побеседовать и услышать мнение не моё, дилетантское, а мнение профессиональное, экспертное, мнение священника, мне кажется, что каждое ведомство должно заниматься своими делами, как сказано в известном романе. Поэтому здесь я просто не берусь судить. Но вообще мне кажется, что вот то страдание, он очень тяжело умирал. Очень тяжело. И в то же время он умирал очень мужественно. И вот ближайший друг Булгакова был Павел Сергеевич Попов. Вот просто ближайший друг, наперсник, его первый биограф. Вот это был человек очень верующий, очень воцерковленный. И то, как Попов Булгакова невероятно любил, то, как Попов написал удивительные совершенно слова, когда они уже расставались. Он написал ему письмо, что вот я счастлив дружбой с тобой. Это именно взгляд того верующего, настоящего христианского человека, который судит о Булгакове. Вот мне не нравится, что иногда в церковной среде к Булгакову всё-таки такое отношение немножко высокомерное, немножко презрительное. Отлучить его от церкви, как Льва Толстого, и его тоже заодно отлучить.

А. Митрофанова

— За антихристианский роман.

А. Варламов

— И я даже слышал мнение, что Булгаков чуть ли не сделку с дьяволом заключил при жизни. Отсюда всё это искусительное идет. Опять же, я говорю, у каждого читателя может быть своё мнение, своё рассуждение, но просто давайте доверять вот тому, кто его знал, тому, кто с ним общался в течение многих лет. И вот Павел Сергеевич Попов — это был вот такой вот даже не Левий Матвей, поскольку у Левия там свои какие-то тараканы были, который в романе, это что-то более такое смиренное, тихое, прекрасное. Вот человек, который был рядом с ним, и который о нём скорбел, который за него молился, который оставил о нем совершенно удивительное свидетельство, и который, я думаю, его совершенно точно отмолил.

А. Митрофанова

— Алексей Николаевич Варламов, ректор Государственного литературного института имени Горького, писатель, автор биографии Михаила Афанасьевича Булгакова, был в нашей студии. Мы открыли сегодня цикл бесед о Булгакове, поскольку 15 мая — день его рождения. Спасибо, Алексей Николаевич, огромное.

А. Варламов

— Вам спасибо большое.

А. Митрофанова

— Я Алла Митрофанова. Прощаемся с вами. До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «ГИМ и Новодевичий монастырь». Марина Чистякова
• «Богоявленский женский монастырь в Угличе». Игуменья Антонина (Злотникова), Светлана Максимова
• «Адмирал Андрей Августович Эбергард». Константин Залесский

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов