«Жизнь Сергея Иосифовича Фуделя». Даниил Черепанов

У нас в студии был кандидат филологических наук, старший преподаватель МГУ имени Ломоносова и преподаватель Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного университета Даниил Черепанов.

Разговор шел о жизни и судьбе известного духовного писателя, богослова, исповедника веры XX-го века Сергея Иосифовича Фуделя.

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. Этой беседой мы открываем новый цикл программ из пяти выпусков, которые на этой неделе будут на волнах нашей радиостанции выходить в «Светлом вечере» с восьми до девяти. И на этой неделе мы этот цикл посвящаем наследию очень уникального человека для истории русской культуры ХХ века — Сергею Иосифовичу Фуделю, богослову, церковному писателю, духовному писателю, исповеднику, человеку очень непростой судьбы, но без которого, как мне представляется, разговор об истории Церкви в ХХ веке на территории Советского Союза просто невозможен. У нас сегодня в гостях Даниил Черепанов, кандидат филологических наук, старший преподаватель Московского государственного университета имени Ломоносова и преподаватель Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, исследователь наследия Фуделя. Добрый вечер.

Д. Черепанов

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Спасибо, что пришли. Очень радостно поговорить не просто с читателем и любителем текстов Фуделя, а с человеком, который занимается, исследует, делает доклады на конференциях, погружённым в тему. И я бы вот с чего начал: как правильно, как вам кажется, эту фигуру, Сергея Фуделя, называть? Кто он — богослов, духовный писатель, литературный критик (у него есть книга про Достоевского, о чём мы на этой неделе тоже поговорим)? Людмила Сараскина, которая тоже исследователь Фуделя со стороны Достоевского, рассказывала, что когда ей в руки попала рукопись книги «Наследство Достоевского», человек, передавший ей эту рукопись, сказал про Фуделя одно слово. Она спросила: «А кто это?» — она не знала. И ей ответили, что это зэк. Человек, действительно трижды арестованный за время его жизни, советской властью. Как вам кажется?

Д. Черепанов

— Это хороший вопрос. Здесь, конечно, многое зависит от самого читателя. Я немного предвзят. Так получилось, что одна из первых книг, которые мне дали в возрасте лет 16,17, когда я заново и всерьёз стал задумываться о том, кто я такой, как устроен мир, где я в этом мире нахожусь, куда я иду и куда я хотел бы прийти, была книга Фуделя «У стен Церкви». Причём дали мне её со словами, что это церковный писатель, очень серьёзный и глубокий, исповедник веры, человек, который не раз был за веру под арестом, в ссылке и свидетельство о вере пронёс. Поэтому для меня Фудель — это церковный писатель и свидетель подлинной церковной жизни.
К. Мацан

— Ну, давайте обратимся к его жизни. В этой программе сегодняшней, первой в нашем цикле, поговорим о его биографии, о его жизни, которая сама по себе уже есть род духовной поэмы, духовного путешествия, о чём вы начали говорить. Фудель Сергей Иосифович — сын знаменитейшего священника — отца Иосифа Фуделя, священника, много лет служившего в Бутырской тюрьме в Москве; человека, погружённого в литературный, философский, культурный контекст эпохи; человека, который переписывался с философом Константином Леонтьевым. Каким было детство Сергея Фуделя в этой церковной семье?

Д. Черепанов

— Каким может быть детство? Фудель охотно вспоминал о своём детстве. Знаете, в его воспоминаниях есть особенности. Другие авторы автобиографий часто начинают с себя, а Фудель свои воспоминания начинает с монастыря. Причём монастырь для него это и образ реальный, собирающий в себе воспоминания о том, как он с родителями ездил в Оптину пустынь в возрасте примерно пяти лет, как они потом ездили в Зосимову пустынь. Но это ещё и образ художественный, пророческий. Он видел в этом монастыре образ Церкви — настоящей первохристианской Церкви, сохранившейся до нашего времени, живущей вечным. Поэтому в этих воспоминаниях, конечно, много о свете, о тепле, даже об огне, и, конечно, о родителях. Фудель много вспоминал о том, как они беседовали с отцом, как они куда-то ездили. Много вспоминал о проблемах, волновавших отца, и много вспоминал о круге знакомых отца. Так что это детство не беззаботное. Сергей Иосифович был человеком думающим и таким впечатлительным, и с хорошей памятью.

К. Мацан

— Можно, вас перебивая, прям вот фрагмент из книги воспоминаний? — она так и называется «Воспоминания». Как раз то, о чём вы сказали — это то, с чего начинается книга, то, чем она открывается — и про отца, и про Оптину пустынь. Вот что пишет Фудель: «Мои первые воспоминания о монастыре переплетены с первыми детскими радостями и с первым чувством родины. Когда мне было лет пять, отец взял меня с собой в Оптину пустынь. В памяти остались безоблачные летние дни и крестный ход вокруг монастыря, кажется, на Казанскую, когда я почувствовал торжество праздника под голубым небом и среди полей». Дальше идут слова, которые прям меня очень вот за сердце трогают: «Есть особое чувство детского благополучия, когда всё хорошо и папа с мамой рядом. Вот это чувство живёт у меня от этого крестного хода среди полей под широкий монастырский благовест».

Д. Черепанов

— Замечательное место. В нём соединяется очень многое, и чувство природы, как Фудель потом писал, чувство «тепла земли». Да, это чувство он сохранил с детства.

К. Мацан

— Когда я читал биографию Фуделя, меня поразило замечание биографов, что вообще нет в детстве воспоминаний о школе, о гимназии. И биографы это так трактуют, что Фудель с детства себя ощущал человеком именно Церкви. Вот школа, хотя это была, насколько я понимаю, хорошая московская школа, но вот не оставила как-то следа — того, чем хотелось бы поделиться. Всё собой как бы окутала именно Церковь. Вот как вы это ощущаете, читая строки Фуделя?

Д. Черепанов

— Да, это справедливо. Воспоминаний о 5-й московской гимназии почему-то нет. Я не думаю, что здесь дело в какой-то антипатии. В отличие от Сергея Николаевича Дурылина, старшего друга и учителя Фуделя, нет и отрицательных отзывов о гимназиях. Мне кажется, что отчасти это связано с тем, что воспоминания Фуделя писались всё-таки существенно позже. Если бы мы спросили Сергея Фуделя маленького, наверное, он о школе рассказал бы больше. Но почему-то это дореволюционное образование оказалось не тем, чем он хотел поделиться. Хотя, с другой стороны, рассказывая об отце Павле Флоренском, Сергей Иосифович охотно говорил о частоколе или даже колючей проволоки учёности, сквозь которую нужно уметь прорваться. И Канта он упоминал не раз и не два как автора, который на него повлиял сильно, а вернее, вызвал определённые, мировоззренческого характера, мысли. А Канта бы он без гимназии не прочёл бы.

К. Мацан

— А вот облик отца, о котором мы сказали, священника Иосифа Фуделя, как повлиял на восприятие мира Сергея Фуделя, на восприятие Церкви?

Д. Черепанов

— Сложно расставить оценки. Конечно, повлиял очень сильно — количественно этого не оценить. У Сергея Иосифовича очень много воспоминаний об отце и как о священнике пересыльной тюрьмы, через которого сын прикоснулся к другим людям с их страданием, горем, бедой, иногда невинных, а иногда в каком-то отношении заслуженных. Это был такой выход из своего уютного детского мира в мир взрослой жизни, большой жизни, холодной жизни. С другой стороны, вспоминая задним числом о том, что он видел в детстве, Сергей Иосифович много думал о том, как его отец осмыслял историю России, происходящее в Русской Церкви, происходящие в обществе, с его идеалами, некоторой очарованностью русским народом и разочарованием, которое наступило где-то после первой революции, соответственно, с попытками преодолеть это разочарование ближе концу жизни отца Иосифа — он умер в 1918 году. И что это отношение сложное и многослойное. Есть воспоминания о том самом отце, про которого сказано «папа с мамой рядом», есть воспоминания о взрослом церковном человеке, с которым Сергей Иосифович находился в диалоге, и они как-то друг с другом соотносятся.

К. Мацан

— Вот мы не сказали, хотя это в контексте понятно, что Сергей Фудель родился в 1900 году, причём 31 декабря. То есть он ровесник века, и, кстати, в этом году, получается, у нас 125-летие со дня рождения Фуделя Сергея Иосифовича, и оно придётся на конец 2025 года. Но вот мы сейчас в феврале как бы открываем юбилейный год. Наверное, ещё не раз будем в этом году к фигуре Фуделя обращаться. Поэтому легко, рассуждая о его биографии, понимать возраст, на который приходятся события. И вот первая русская, вернее, наоборот, вторая русская революция, уже крушение империи, и всё, что связано потом с событиями Поместного собора 1917-18 года, — очевидцами всех этих событий Сергей Фудель. Вот как они в нём отзывались, как повлияли на него?

Д. Черепанов

— Действительно, полезно представлять себе биографию Фуделя как бы с высоты птичьего полёта. Это, получается, те самые годы, когда молодой человек осмысляет себя и мир. Примерно в это время он познакомился заново, уже в качестве молодого, но взрослого человека, с кругом друзей своего отца. Сергей Николаевича Дурылина я уже упоминал. Фудель говорил, что «под руководством Дурылина мы проходили университеты». Вспоминаются, конечно, и совсем другие университеты, которые он прошёл потом другим путём. Он это образование у Дурылина называл «постижением Церкви через русскую культуру». Дурылин и круг, в который он входил, здесь нужно назвать очень ярких людей — это Михаил Новосёлов, впоследствии мученик и исповедник веры.

К. Мацан

— Канонизированный.

Д. Черепанов

— Канонизированный ныне, да. И Фёдор Дмитриевич Самарин, тоже очень яркий, выдающийся человек, Александр Дмитриевич Самарин создали в Москве несколько церковных объединений, одно из которых называлось «Братство святителей Московских». Вот примерно в это время Фудель с ними заново познакомился и был вместе с Дурылиным на открытии Собора. В каком-то отношении Дурылин и его друзья помогали этот Собор готовить — у Дурылина есть несколько брошюр, посвящённых тем вопросам, которые должны обсуждаться и которые должны всякого верующего человека волновать, с его точки зрения.

К. Мацан

— Даниил Черепанов, старший преподаватель Московского государственного университета имени Ломоносова, исследователь творчества Сергея Фуделя, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». И мы продолжаем говорить о биографии нашего героя — духовного писателя, богослова и исповедника веры. Вот мы начали про эту эпоху говорить. Фудель, насколько мы можем судить по воспоминаниям, говорит об этой эпохе юности своей как об эпохе, в каком-то смысле, надежд и духовного подъема. Мы знаем из истории Церкви, что 200 лет невозможно было созвать Собор, ввиду политической ситуации в Российской империи. И только после уже февральской революции это стало возможным в 1917 году. И церковными людьми это переживалось как такая весна: вот сейчас церковная жизнь начнёт обновляться — не в смысле обновленчества как идейного течения антицерковного последующих лет, а в смысле оживления веры в людях, в приходах. Какое-то вот новое качество христианской жизни забрезжило. И потом сменилось теми событиями, которыми сменилось. Вот что об этом пишет, вспоминает Фудель? Как он эту ситуацию, этот слом надежд переживал?

Д. Черепанов

— Есть очень яркая цитата из воспоминаний Фуделя о том, как они — тут он говорит от имени целого поколения молодых людей, которые вошли в Церковь во время этих событий — ощутили, что началась духовная весна. «Церковь и есть эта духовная Весна. Теперь на всю жизнь всё ясно». Это ощущение ясности, света, огня пронизывает собой все произведения Сергея Иосифовича, отсылая, разумеется, и к Пятидесятнице, и к Голгофе. Потому что у этой цитаты есть продолжение — «это было время великой скудости, скудости во всём». Тут он вспоминает, как он ночевал у Дурылина, питаясь какими-то сушёными рыбками, привезёнными из поездки в Олонецкий край и, может быть, иногда стаканчиком вина. Вероятно, он что-то ещё ел, но это было как-то редко. Да, здесь как-то одно связано с другим. Испытания, снятия риз с икон, снятие неких позлащённых риз с церковной, общественной жизни и откровения о духовной жизни для Фуделя связались. При этом он очень остро переживал свою неготовность пойти на тот путь, к которому его Господь призвал. Эта мысль его как-то преследовала всё время. Он чувствовал, что не готов ни к монашеству, ни к священству, ни вообще к взрослой жизни. Было ли время озираться на себя, на свои слабости, на мечты об искусстве? Вот он говорит, что было не то время, чтобы озираться, а они озирались. Эта двойственность — «на всю жизнь всё ясно» и попытка сидеть, покуривая, у церковных стен — как-то присутствует в это время. Но нужно было определяться.

К. Мацан

— Интересно то, о чём вы говорите. Ведь, действительно, Фудель, с одной стороны, человек, как мы сказали, из церковной семьи, и шире — из церковной среды. Причём церковной именно в глубоком оптинском смысле слова — вот с юности, с того, с чего мы начали, оптинское христианство, такое живое, глубокое, личное, через любовь и веру, а не какое-то вот такое обрядово-формальное, скажем так, было для Фуделя всем. И для всей его семьи — это пример его отца, который жертвенно служил в Бутырской тюрьме и видел в этом смысл. Даже есть в воспоминаниях Фуделя об отце такая вещь, которая меня удивила, что когда, в силу разных причин, отца Иосифа Фуделя из Бутырской тюрьмы перевели в обычный, скажем так, приход, не тюремный, на Арбате, он счёл какую-то пустоту. Потому что, казалось бы, проще, если вот так по-человечески — как бы обычная церковь в Москве. Но вот без этого какого-то нерва, к которому он привык, на котором он себя отдавал Бутырке, какая-то организовалась в нём нехватка. И поэтому пошла другая деятельность, как пишут биографы — социальная, помощь голодающим — вот это всё.

Д. Черепанов

— Строительство доходного дома.

К. Мацан

— Да. Вот не мог человек без дела. С одной стороны, Сергей Иосифович Фудель вот с детства этот идеал служения священнического, в том числе, созерцал. А с другой стороны, это то, о чём вы сказали — вот то, о чём он сам пишет. Это очень понятно по-человечески. Мир культуры, творчества, литературы, Дурылин, Флоренский, религиозно-философские собрания, общество памяти Владимира Соловьева, вот литература, поэзия — вот это всё. Дурылин ещё театральный критик. Ну вот всё то, что, казалось бы, тоже влечёт сердце молодого, талантливого, безусловно литературно одарённого Фуделя. Вот эта раздвоенность. Видимо, вы про это говорите. Он вроде бы потом уже понимал, во взрослом возрасте, что это было время, когда время диктовало ему делать выбор в сторону, видимо, какого-то вот служения. A он этот выбор всё-таки откладывал. Так, да?

Д. Черепанов

— Можно так сказать, что выбор откладывался. Можно сказать, наверное, и по-другому. Это желание пойти сразу по всем путям — с одной стороны, конечно, искусство. Конечно, у Сергея Иосифовича был если и не большой литературный дар, то некоторое дарование. Он по этому поводу, спустя много лет, иронизировал: дамы когда-то восхищались моими стихами — и где же теперь эти стихи? И даже где теперь эти дамы? С другой стороны, да, призвание к тому, чтобы служить Богу и служить людям, которое, наверное, не тождественно призванию поэта. У Фуделя было такое ощущение, что пока человек занимается литературой, в том смысле, что он как-то самовыражается через неё или ищет себя в литературе, человек оказывается изолирован, замкнут на себе и быстро скатывается в то, что он, вслед за Достоевским, называл «жизнью в своё духовное пузо». Вот эта замкнутость на себе — это целая проблема, о которой Фудель много пишет. Он говорит, что Церковь — это преодоление одиночества. Одиночество вот в этом смысле — самозамкнутость на себе. Я бы здесь остановился на той истории, которую вы упомянули — по поводу отца Иосифа. Ведь есть очень интересная его статья ранняя, когда он писал о том, как он видит будущее Русской Церкви и, так сказать, идеал церковной жизни. Он описывает священника — не обязательно городского, скорее сельского — молодого, горячего, ревностного, оптинского духа человека, монашеского мироощущения, при том, что он женат и живёт в миру. Священника, который пытается жить по Евангелию, в самом прямом смысле слова, и ищет себе единомышленников среди тех, кому привелось быть членами его прихода, то есть жить на той же территории, что и он.
И отцу Иосифу представлялось, что, наверное, всякий такой верующий человек найдёт себе двух-трёх единомышленников, по слову Евангелия: «Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них». А уж вместе они смогут заразить и основную массу народа. Потому что отец Иосиф рассуждал так, что народ наш инертен и живёт по принципу «как все, так и я». И вот эти двое или трое смогут создать такую критическую массу, что они сойдут за всех, в то время как численный перевес будет на стороне людей, которые живут ни шатко ни валко. Вот в этой своей надежде отец Иосиф, по-видимому, разочаровался. Мне кажется, что один из моментов, который внёс свою лепту в это разочарование, был как раз перевод на приход на Арбате. Сергей Иосифович очень деликатно об этом вспоминает. Но вспоминает он, как в попытках найти средства для благотворительной деятельности, которой отец Иосиф по-прежнему пытался заниматься, он даже и преферанс у себя завёл, чтобы гости оставляли хоть несколько копеечек из выигрыша. А это очень ярко характеризует гостей, их образ жизни и отношение к Церкви.

К. Мацан

— Такая деталь в воспоминаниях — этот преферанс. При том, что много Сергей Фудель говорит вот о подвижническом духовенстве, о подлинном служении. И как-то действительно очень так деликатно, но явно вот не без умысла всё-таки говорит, что вот были люди, которые к отцу и на преферанс приходили, играли. И возникает какая-то объёмная картина. И боль в этом есть, и любовь к отцу, и понимание, и неизбежность, потому что все по земле ходим, надо как-то вот этот вопрос тоже решать. И кружка, в которую должны посетители что-то потом опустить — но вот жизнь.

Д. Черепанов

— Так ведь здесь весь вопрос: как решать вопросы земной жизни? Для Фуделя, как и для той святоотеческой традиции, которую он хорошо знал, материальное и телесное очень важно. И важно, как человек распоряжается этой своей телесной жизнью. Вот, опять же, доходный дом. По поводу строительства этого дома, который не только формально, но и по существу, конечно, преследовал благие цели — доход с него должен был идти на благотворительность, — Фудель замечает, что «душа отца Иосифа сохла в строительной пыли». Здесь как-то мы наталкиваемся на ту же антиномию, что и в истории преподобного Нила Сорского и Иосифа Волоцкого. Один говорит о благотворительности и строит, и другой строит, но не большие монастыри, а маленькие скиты. Вот Сергею Иосифовичу казалось, что это движение к полноте церковной жизни, к святости не может быть массовым. Отец Иосиф ошибался, когда думал, что весь народ заразится. И эта его ошибка, в каком-то смысле, привела его к разочарованию.

К. Мацан

— Вот невозможно в этой связи тоже не спросить: а почему Сергей Фудель всё же не стал священником?

Д. Черепанов

— Это хороший вопрос. Здесь есть несколько объяснений в воспоминаниях и разных книгах Сергея Иосифовича. Хотя это тема, на которую он говорил достаточно деликатно. Есть вот это место, которое я уже упоминал, где он обратился за советом к юродивому, ожидая от него, обосновано, пророчество: идти ли ему в монастырь, или жениться? И он услышал ответ: «А мне что за дело? Хочешь — в монастыри иди, а хочешь — женись». И тут он впервые увидел перед собой огненный взгляд юродивого. Дальше Фудель комментирует, говоря, что это была правда: он был одинаково не готов ни к тому, ни к другому. Дальше есть воспоминания о том, как он, увидев старца Нектария Оптинского, без всякого предварительного знакомства услышал слова: «Перед вами открывается путь к священству. Идите к Святейшему Патриарху и просите, чтобы он вас рукоположил». И Фудель говорит: «А я не пошёл на этот призыв». Здесь сложно сказать, в чём тут дело: испугался ли он, чувствовал ли он, что не созрел? Фудель, очевидно, осмысляя это, часто говорит о литературной традиции, вспоминая, например, драмы Ибсена. Где, с одной стороны, есть принцип «всё или ничего», выраженный в фигуре Бранда, а с другой стороны, есть Пер Гюнт, который пытался быть всем и не стал толком ни чем. Или роман «Братья Карамазовы» тут вспоминается, где про Алёшу говорится, который «приехал к нам посмотреть только». И здесь ли два рубля пожертвований, походы к обедне по воскресеньям, или здесь попытка всё отдать и всё получить — приехал, посмотрел и остался. Но при этом про Алёшу в том же месте повествователь говорит, что ему недоставало терпения. И вот, видимо, именно этого качества — терпения, некой целостности человеческой личности — Фудель у себя и не видел. И поэтому из-за его недостатка и не пошёл на призыв. Есть ещё одна вещь, где он говорит о том, что он переживал после первого своего ареста. Тут мы немного вперёд движемся по хронологии — в более позднее время.

К. Мацан

— Самое время.

Д. Черепанов

— Самое время — 1922 год это был. Фудель говорит, что по его ощущениям в камере, человеку, который не откликается на призыв, Господь, если Он ещё благоволит его спасать, посылает скорби, которые человека очищают от этой раздвоенности. И, как золото испытывается огнём, так и человек очищается в этих испытаниях.

К. Мацан

— Мы вернёмся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, что сегодня у нас в гостях Даниил Черепанов, кандидат филологических наук, преподаватель МГУ имени Ломоносова и ПСТГУ. Мы сегодня говорим о Сергее Фуделе. И после маленькой паузы мы вернёмся к этому разговору, не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Ещё раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. У нас сегодня в гостях Даниил Черепанов, кандидат филологических наук, старший преподаватель Московского государственного университета имени Ломоносова и преподаватель Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Мы, напомню, этой программой начинаем цикл бесед, на этой неделе который будет выходить, посвящённый духовному писателю, богослову, исповеднику веры ХХ века Сергею Фуделю. И вот мы уже начали сегодня, говоря о его биографии, касаться как раз-таки темы исповедничества. Давайте напомним, сколько было арестов и ссылок в жизни Сергея Фуделя.

Д. Черепанов

— Есть три таких периода арестов и ссылок: в 1922 году, в 33-м и в 46-м. После каждого такого ареста следовала ссылка: на три года в первом случае, на три же года во втором, и на пять лет в третьем. То есть получается с 1922-го по 1925-й, с 1933-го по 1936-й, и с 1946-го по 1951-й.

К. Мацан

— Но это были ссылки в какие-то далекие города, это же не были лагеря.

Д. Черепанов

— Нет, это не были лагеря. За исключением одного эпизода, когда Фудель ненадолго оказался в лагере, но и то не по приговору, а иным образом. Первая ссылка была в Зырянский край. Это было очень яркое событие.

К. Мацан

— Республика Коми сегодня.

Д. Черепанов

— Да. Поскольку Фуделя сопровождал или, вернее, ехал он по этапу вместе с очень видными церковными деятелями, среди которых святитель Афанасий (Сахаров), ныне канонизированный, и не только он.

К. Мацан

— Действительно, когда читаешь воспоминания Фуделя, вы так упомянули деликатно — вот с большим количеством церковных людей. Действительно, он первую ссылку свою описывает, как такую прям церковную. Вот их, «церковников», везли большим составом — их было около 10 человек. И читаешь список, я сейчас, конечно, его не помню, но там — архиепископ такой, епископ такой, владыка такой. То есть это прямо такой, если угодно, ну не знаю, это слово здесь употребимо ли — такой цвет Церкви тех лет, какая-то его часть, значимые церковные деятели. И вот они, собранные вместе в одну группу, едут в ссылку. Не по своей воле собранные вместе — так уж сложилось. И поэтому, видимо, об этой ссылке — это, конечно, странно звучит, но не то чтобы светлые воспоминания, не светлые. Но вот для Фуделя, которому очень важна Церковь как пространство, в котором он живёт, вот он ощущал себя с людьми, с которыми он мог дышать одним воздухом. Это хоть в какую-то меру облегчало, судя по воспоминаниям, его чувства.

Д. Черепанов

— Да, так оно и было. Нельзя сказать, что это светлое воспоминание, но, во всяком случае, яркое. Причём Фудель не раз говорит о том, что это, в каком-то смысле, был выход на простор, на свободу — свободу внутреннюю.

К. Мацан

— Я, может быть, именно поэтому и вот это неудачное слово «светлое воспоминание» употребил, потому что, да, вот то, о чём вы говорите — тоже это прям поражает, когда ты читаешь его воспоминания. По-моему, в письмах кому-то он признаётся — я не пересказываю, не цитирую, а смысл такой, что вокруг тюрьма, ссылка и несвобода, а внутренне я как будто бы преображаюсь и выхожу к какому-то новому качеству жизни.

Д. Черепанов

— Да, здесь есть этот момент отречения или отсечения всего того, что удерживало человека в миру. Но есть и момент явления Церкви, который Фуделю был очень важен. Он навсегда его запомнил как возвращение к первохристианским временам, когда в тюремной камере или в маленьком домике в ссылке собиралась Церковь в очень небольшом, казалось бы, составе, при этом в полноте. И совершали богослужение без иконостаса и практически без престола. Что за престол — тюремный столик? И вот там по-новому раскрывалась Пятидесятница. Это тоже, конечно, светлый опыт. Так что слово «свет» здесь уместно.

К. Мацан

— Но светлый — в таком богословском смысле слова. А ведь там же, по-моему, он и венчался?

Д. Черепанов

— Да, это произошло в ссылке, в первой из трёх ссылок. Супруга будущая Сергея Иосифовича приехала за ним. И на венчании присутствовали архиереи. Владыка Фаддей пел. Соответственно, это было такое церковное событие.

К. Мацан

— В этих воспоминаниях меня тоже восхищает такая деталь о его супруге. Они были знакомы и были женихом и невестой до ссылки Сергея Фуделя. И когда всё это случилось, когда его отправили в ссылку, его будущая супруга спросила у своей мамы, что же теперь ей делать, как теперь поступить? И мама как-то из глубочайшей христианской совести ответила ей: он же для тебя был хорош, когда всё было хорошо, так что теперь изменилось? И вот жена декабриста поехал за декабристом в ссылку.

Д. Черепанов

— Да, Вера Сергеевна очень яркий такой человек, очень волевой. И, конечно, письма, в которых она упоминается, занимают большое место среди сохранившихся писем Сергея Иосифовича.

К. Мацан

— Хорошо. А вторая ссылка?

Д. Черепанов

— Вторая ссылка была, скорее, на север. Фудель был отправлен сначала в Вологду, а потом на станцию Явенга Вожегодского района. И вот там-то он и оказался на некоторое время в лагере на лесоповале, при том, что приговор этого не предусматривал. Поскольку выработать дневную норму Сергей Иосифович не мог, он быстро понял, что так или иначе его ждёт смерть и пришёл в барак, где находились отказники от работы, смертный барак, где пайка была недостаточна для выживания. Но тут буквально чудесные обстоятельства потребовались, чтобы Сергея Иосифовича из этих условий освободить, вернее, вернуть обратно в ссылку.

К. Мацан

— А что произошло, что за чудесное событие?

Д. Черепанов

— Здесь сошлись ходатайства разных людей, в том числе и племянниц Горького, которые возымели успех, благодаря связям. В общем, это было соединение нужных знакомств, нужных людей и совпадение во времени, когда всё как-то вместе сошлось.

К. Мацан

— Ну и третья ссылка?

Д. Черепанов

— Третья ссылка была снова далеко, снова восток — это Красноярский край, Минусинск, а дальше — Большой Улуй Красноярского края, такое село, по-своему интересное. Но всё-таки это не город, в котором Фудель имел возможность активно работать по специальности.

К. Мацан

— Но вот мы сказали о трёх фактах ссылок. И, насколько мы понимаем, всё это было продиктовано некой его связью с Церковью? То есть, что ему вменяли?

Д. Черепанов

— По сути, конечно, причиной обвинений была продолжающаяся церковная активность, участие в церковной жизни и связи с другими церковными людьми.

К. Мацан

— Якобы контрреволюционной и антисоветской.

Д. Черепанов

— Якобы контрреволюционная и антисоветская. Насколько я понимаю, никакой антисоветской деятельности Фудель действительно не вёл и не планировал. И в этом смысле круги, с которыми он был связан, были достаточно аполитичными. Тот же владыка Афанасий (Сахаров) на допросах всегда говорил, что он, не разделяя атеистических взглядов коммунистической партии, отнюдь не предпринимает и не видит необходимость ни в каких политических шагах — политически вполне лоялен. Так что причина была — связь с духовниками, связь с другими верующими и что-то, что можно было бы назвать в этих условиях общинной жизнью.

К. Мацан

— К тому же, насколько я понимаю, особенно после первой ссылки и перед второй, то есть накануне войны и в первые годы войны, семье Фуделя удалось небольшой дом построить недалеко от Сергиевого Посада. И там просто у него жили иногда церковные деятели, его друзья. Вот это вменялось тоже как поддержка связи с нелегальным церковным подпольем.

Д. Черепанов

— Да, это действительно так. Был дом в Загорске, так тогда назывался этот город, в районе Козья горка. Там, действительно, бывали и священники, находившиеся на нелегальном положении или не имевшие разрешения служить, бывали люди из бывших, были, конечно, церковные люди. Правда, надо сказать, что здесь по-разному в разные периоды у Фуделя жизнь складывалась. Мы сейчас говорим о периоде, скорее, во второй половине 30-х годов, когда всё это удалось устроить. До первой ссылки таких ярких связей не зафиксировано. Между тем основания для обвинений всё равно были — там были антисоветские разговоры вменены, которые Фудель сам характеризовал как разговоры обывательского плана. То есть искали каких-то причин для обвинения.

К. Мацан

— Вот в замечательной книге-биографии Сергея Фуделя, она просто так и называется «Сергей Фудель» — её к выпуску подготовили такие мэтры фуделистики, скажем так, как протоиерей Николай Балашов и Людмила Ивановна Сараскина. И там замечательные материалы — помимо текста, просто фотографии протоколов допросов. И меня поразило, на это тоже биографы внимание обращают, по-моему это материалы первого ареста, когда в протоколе допроса в графе «политические взгляды» у Фуделя написано «православный» или «православие». Вот у его сестры Марии в этой же графе написано «никаких». А вот Фудель — я уж не знаю, так ли он сказал, так ли записали, но что-то в этом есть, что человек... ну как-то напрашивается такая реконструкция, что вот есть то, что глубже и важнее политических взглядов, то, с чем себя человек как бы не ассоциирует — для него нет какой-то идентичности по линии политических взглядов. Есть идентичность по линии вероисповедания: я православный — всё остальное уже детали, как бы оно не является значимым. Как вот в вас это отзывается, что вы об этом думаете?

Д. Черепанов

— Можно это так реконструировать, поскольку это первый допрос. Здесь нужно иметь в виду, конечно, что причиной первого ареста было активное участие Сергея Иосифовича в церковной жизни. Ну как активное? — он принял на хранение и для распространения последующего, очевидно, декларации митрополита Агафангела, которые были написаны в ходе полемики против начинающегося обновленческого движения, которое, в свою очередь, было связано с органами государственными — отчасти ими инспирировалось, отчасти с ними стремилось сотрудничать. Соответственно, в этом заявлении, что Фудель православный, есть определённое измерение, в том смысле, что он хранит верность Патриаршей Церкви и занимает определённую позицию вместе с этой Церковью. Она не была ярко выражена — эта позиция. И она, наверное, не была активно контрреволюционной, как сказали бы тогда. Хотя есть, может быть, не вполне достоверные сведения, что Фудель ещё совсем молодым человеком пытался добраться до белой армии, но не смог добраться. Достоверность этих сведений, как вы понимаете, не вполне очевидна, поскольку такого рода свидетельства хранить было бы совершенно невозможно.

К. Мацан

— Есть ещё такие детали по поводу его третьего ареста, который был уже после войны. А ведь войну Фудель служил, в том числе, насколько я помню, он охранял бронепоезд.

Д. Черепанов

— Это был не совсем бронепоезд, всё-таки речь шла, скорее, об охране воинских грузов, включая боеприпасы, которые приближались к фронту.

К. Мацан

— В том числе, как я понимаю, и в Сталинграде проходила его служба.

Д. Черепанов

— Не совсем в Сталинграде, но на подступах к ему, то есть это тыловое обеспечение.

К. Мацан

— И вот после этого, в 1946 году, по-моему, опять подозрения, опять арест с обвинением в какой-то там антисоветской деятельности, связанной чуть ли не с немецкими захватчиками. Хотя в это время рядовой был на фронте. Как эти связи могли осуществляться — непонятно. Но тоже такая деталь, как бы говорящая о качестве обвинений, скажем так.

К. Мацан

— Даниил Черепанов, кандидат филологических наук, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о биографии и судьбе Сергея Фуделя. Ну вот три ссылки — можно подробно об этом читать, это очень такие чувствительные страницы, как он их проживал, как он расставался с семьёй, как он тосковал по семье, как он жил в ссылках. А что такое жить в ссылке? — значит, необходимость работать, самому себя обеспечивать. Как он пишет детям, что «не надо ко мне приезжать, это того не стоит, ради чего? — столько денег надо, чтобы доехать из Москвы или из Подмосковья ко мне». Ну вот когда завершилась череда этих ссылок, всё-таки уже в немолодом возрасте объединился, воссоединился с семьёй Сергей Фудель — вот последний период его жизни, когда он начинает, собственно, писать. Что это был за период для него?

Д. Черепанов

— Здесь нужно немножко разделить момент освобождения и момент воссоединения с семьёй. Если так смотреть на это с высоты птичьего полёта, получается, что Фудель был мобилизован в начале Великой Отечественной войны, затем в 1945 году после демобилизации он пытался трудоустроиться. Там нужно было решать и жилищные вопросы, потому что место жительства и место работы не совпадали. Затем арест, ссылка — это, соответственно, до 1951 года. А после ссылки он не мог прописаться в Москве из-за административного минуса и в итоге был вынужден остановиться, выбрав место жительства в Усмани. Затем была попытка переехать в Лебедянь. Соответственно, это ещё не воссоединение с семьёй. Пытаясь с семьёй увидеться, Фудель нарушал предписания и приехал тайком после ссылки домой. Причём об этом стало известно — его соседка предупредила о том, что там знают, что он приехал, и нужно немедленно уезжать: разве ж так можно, разве так можно рисковать? И Фуделю удалось благополучно уехать. Поэтому нельзя сказать, что он полностью воссоединился с семьёй. Это был такой небыстрый процесс. Да, в конечном счёте удалось обзавестись помещением в Усмани. Супруга к нему смогла приехать, приезжали иногда и дети. Но это был небыстро. Вот там, в Усмани, Фудель действительно начал писать. Это 1955 год — первая его книга «Моим детям и друзьям». Что-то вроде манифеста или краткого изложения всего того, что Фудель хотел бы сказать, но действительно очень краткое — на нескольких страницах.

К. Мацан

— Что последовало дальше, вот какой была его жизнь в этот последний период? Ведь, насколько я помню, последним его местом жительства был Покров во Владимирской области. Он всё-таки жил уже вместе с семьёй всё это время, да?

Д. Черепанов

— Да. Можно схематично сказать, что практически 10 лет Фудель провёл в Усмани, за исключением небольшого экскурса, момента, когда он пытался переехать. Затем в 1962 году последовал переезд в Покров, где до 1977 года, до смерти, Сергей Иосифович и жил. С ним жила Вера Сергеевна, его супруга. Сын к этому времени был уже и взрослым, и семейным человеком, жил в Москве. Жила с Сергеем Иосифовичем и Варвара Сергеевна, его дочь. Мария Сергеевна, соответственно, жила с ним в усманский период и осталась там, выйдя замуж.

К. Мацан

— В эти годы он пишет своё основное наследие. Собственно, всё, что написано, это практически именно эти последние несколько лет его жизни. Сколько получается лет?

Д. Черепанов

— Получается, что с 1955-го по 1977 год Сергей Иосифович пишет. Самые такие известные его работы возникают либо в Усмани, либо поздние работы в Покрове. Причём многие вещи ведь пишутся не одномоментно. Те же «Воспоминания» начинаются в 50-е годы и постепенно дописываются до конца жизни Сергея Иосифовича. Если смотреть на то, как жизнь складывается в бытовых аспектах, то сначала были попытки работать бухгалтером, даже сторожем в Усмани. Потом Фуделю удалось получить сначала небольшую пенсию по инвалидности, потом он и вовсе вышел на пенсию. Соответственно, годы в Покрове — это годы, когда он уже пенсионер. При этом он получал дополнительный заработок, благодаря Издательству Московской Патриархии. Заработок, прежде всего, благодаря переводам, которые Сергей Иосифович делал, понимая, что напечатаны они сейчас быть не могут. И, может быть, пойдут в ход когда-нибудь потом, когда обстоятельства поменяются. Надо сказать, что, очевидно, надежда на изменение обстоятельств у него была и его поддерживала. Хотя об этом нужно говорить отдельно, тут можно многое сказать об ожиданиях Фуделя от будущего.

К. Мацан

— Ну вот скажите — это интересно. Человек такой путь прошёл, человек всей жизнью своей засвидетельствовал верность Христу. И можно было разочароваться, можно было, если угодно, озлобиться. Но вот с каким сердцем, в этом смысле, свою жизнь после трёх ссылок ведёт Сергей Фудель?

Д. Черепанов

— «Моим детям и друзьям», его первая книга, и начинается с таких слов: «Я слишком многое видел, чтобы ничего не узнать». И дальше он говорит, обращаясь к своим детям, но не только к ним, о том, что его задача — передать увиденное следующим поколениям, которые не могут не прийти. Увиденное — это, конечно, и мир русской культуры дореволюционной и околореволюционной, это и мир Русской Церкви, и определённый внутренний опыт, опыт человеческий, который, по его ощущениям, накапливается и который следующим поколениям будет нужен. Будут люди, которые такого опыта ищут. Это не только дети, но это ещё и друзья, в том числе и молодые друзья, с которыми Фудель как-то быстро сходился. У него было ощущение, что он в каком-то смысле хранитель сокровищ. Он пишет для тех, кто, может быть, никогда не видел святых, но, не видев их, верит в них — в том смысле, что ищет некой личной встречи с ними. Фудель, получается, как иконописец, создаёт некоторый образ вот этих святых, святой Церкви, Церкви верных, которую он видел, и пытается передать его из поколения в поколение, из рук в руки.
В этом смысле он, конечно, не только не озлобился, но и пишет о неком тепле, о некой теплоте. Он говорил: «Огонь передаётся от огня», — чтобы передать веру, нужно иметь убедительность личного счастья в ней. Вот это личное счастье, счастье сквозь страдания, он пытается передать. По поводу ожиданий нужно сказать, что Фудель чувствовал, что Церковь никогда не умрёт. Он пишет сыну довольно критично: «Я знаю, что Церковь сейчас умирает. И знаю то, что она никогда не умрёт». Вот под умиранием он имел в виду отнюдь не только внешние обстоятельства, хорошо понимая, что внутри церковных стен есть как бы две церковных традиции: одна подлинная, а одна только кажущаяся подлинной, а по существу человека к вере, к вечной жизни не приближающая. В тоже время он чувствует, что вторая Церковь (а может быть, первая — Церковь святых) существует ныне и существовать будет всегда, всегда будут люди ищущие. И более того, Сергей Иосифович надеялся на некое, как он выражается, «Царство Божией правды на земле», которое ещё может каким-то образом состояться. Он так аккуратно высказывается, может быть, не в общечеловеческом, а в общецерковном масштабе, не предугадывая, велика ли будет эта сияющая Церковь, которая сохраняется и действует до конца времён.

К. Мацан

— Но вот о Церкви, как её переживал, проживал, видел, любил Фудель, мы поговорим в это же время завтра на волнах Радио ВЕРА отдельно. Потому что это гигантская, едва ли, может быть, не самая основная тема для Сергея Фуделя. А пока я вот спрошу, мне действительно интересно: а как его тексты бытовали? Ведь он же писал, понятно, без расчёта на публикацию, писал в стол, писал много. При этом, если читать, опять же, его биографию, воспоминания, писал он, не имея доступа к библиотекам, к какому-то общению, писал из памяти. При этом читаешь его тексты, даже такие, скажем так, с такой тональностью какой-то научности, как, например, там про Достоевского или славянофильство и Церковь, и удивляешься количеству источников, очень тщательно им упомянутых. Как он работал? И как потом люди о его текстах узнавали?

Д. Черепанов

— Как бытовали тексты, как о них узнавали, с одной стороны, как Фудель работал, с другой стороны — это немножко два разных вопроса. Фудель, конечно, закончил только один полный курс историко-филологического факультета. Видимо, вместе с дореволюционной гимназией это было очень хорошее образование.

К. Мацан

— Причём это было философское отделение, если я не ошибаюсь.

Д. Черепанов

— Да. Сыну профессионального литературоведа Фудель писал: «Я ещё пока не видел, как ты работаешь», — и в этих словах, конечно, есть такая дружеская, но профессиональная критика. Выписок у Фуделя было очень много, поскольку, конечно, никаких компьютеров не было, даже печатной машинки долгое время не было. Всё это делалось руками на самых разных материалах. Бумага была дефицитом. Соответственно, бумаги эти хранятся в архиве. Можно как-то представить себе этот мир. Он не то чтобы прекрасно организован — конечно, Фудель не мог иметь архива, картотеки и так далее. Но это явно систематичная мысль человека, который прекрасно знает, где и что искать. И он просит прислать ему книги. У него и в Москве оставались книги на книжной полке на той квартире, где он когда-то жил, и в ссылке он что-то находил. И часто были хорошие книжные магазины, в которых он не только находил то, что нужно ему, но и сыну ещё предлагал прислать кое-какие книги по профессии. Тут причудливые механизмы распространения книг были. Это одна сторона — как Фудель работает. Это, конечно, вполне профессиональный подход. С другой стороны, как существовали его тексты? Понятное дело, что это, прежде всего, рукописи были. Причём они, конечно, были в разных вариантах, переписывались в какой-то момент набело. И дальше — опасный момент, потому что распространение этих рукописей само по себе может стать основанием для дальнейших судебных преследований. Фудель всегда их очень боялся. И, соответственно, это всё происходило тайно, без упоминаний, как правило.
В реальности механизм, конечно, был такой, что доверенным людям, и не только родственникам, Фудель эти чистовые тексты давал, и они переписывались или перепечатывались. В какой-то момент, уже в последний период жизни Сергея Иосифовича, когда он из Покрова — это 101-й километр Горьковского направления железной дороги — имел возможность приезжать в Москву, был центр, через который эти книги распространялись. Это была домашняя библиотека Николая Евграфовича Пестова, где много разных книг было, в том числе и книги Фуделя распространялись. Вот отец Николай Соколов, внук Николая Евграфовича, вспоминает, как он ещё подростком с рюкзаком книг куда-то ездил, кому-то, без указания имён, эти книги передавал и возвращался обратно. Так вот это и распространялось. Можно сказать, что это уже стадия самиздата: книги печатаются на машинках и распространяются.

К. Мацан

— Ну что ж, спасибо огромное за этот наш сегодняшний разговор. Мы прикоснулись к биографии Сергея Фуделя. И в последующих четырёх беседах мы будем говорить уже о конкретных темах, сюжетах, работах, будем читать, комментировать и размышлять над наследием Сергея Фуделя, надо его текстами, над его мыслями, которые не теряют актуальности до сих пор, с моей точки зрения. Спасибо огромное. Даниил Черепанов, кандидат филологических наук, старший преподаватель Московского государственного университета имени Ломоносова, преподаватель Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». До новых встреч на волнах Радио ВЕРА. Спасибо.

Д. Черепанов

— Спасибо.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Христианские мотивы в фильме «Сталкер». Иван Перекатов
• «Нравственные ценности и бизнес». Сергей Иванов
• «Христианские мотивы в фильме «Зеркало». Августина До-Егито

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов