«Испытания в жизни». Священник Алексей Тимаков

У нас в гостях был настоятель храма святителя Николая на Преображенском кладбище священник Алексей Тимаков.

Разговор шел о том, почему в жизни присутствуют боль и страдания, и как различные испытания могут помогать очищаться душе и приближаться к Богу.

---

М. Борисова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова. И сегодня этот «Светлый вечер» с нами проводит священник Алексей Тимаков, настоятель храма святителя Николая на Преображенском кладбище и храма святителя Николая при Московском центре по борьбе с туберкулёзом. Поскольку батюшка у нас не только священник, но ещё и врач, поэтому тему мы выбрали для него не очень выигрышную, но очень важную. Дело в том, что мы так устроены, что нас с ранних наших дней земной жизни сопровождает боль. И мы плачем, мы просим взрослых, чтобы они что-то сделали, чтобы перестало болеть. Потом мы просим врачей, потом мы пьём лекарства, потом мы стараемся всеми возможными, с нашей точки зрения, способами эту боль понять. А потом мы открываем Евангелие и выясняем, что деваться некуда, потому что если мы верующие христиане, то через страдания наша душа должна очиститься для соединения с Христом. И мудрые взрослые православные люди говорят, что у каждого человека своя Голгофа. И как бы ты ни подпрыгивал, ты её никак не минуешь.
Вот такая чудесная перспектива. При этом, да, мы читаем книжки, мы слушаем проповеди, мы размышляем об этом, пока не болит. И мы, с точки зрения нашего кругозора, в курсе, что нас должны страдания очищать. Но как-то так чаще всего складывается, что когда нам больному по-настоящему, не просто ты там коленку ушиб, а какая-то реальная тяжёлая, затяжная боль, она вытесняет из тебя всё, включая даже молитву. Потому что, кроме как на «Господи, помилуй», тебя уже ни на что больше не хватает.

Свящ. Алексей Тимаков

— Чего ещё надо-то в такой ситуации? Только «помилуй».

М. Борисова

— Но дело в том, что боль становится как бы центром твоего существования и заставляет всё подчинять её перенесению. Опять же я снова повторюсь, что я имею в виду настоящую боль, которую очень трудно переносить.

Свящ. Алексей Тимаков

— Мне самому, наверное, будет очень трудно говорить об этом. Не потому, что я врач, а потому, что я патологически счастливый человек просто-напросто. В общем-то, уже 65 лет без капремонта — это всё-таки очень-очень много значит. То есть я никогда всерьёз, похоже, не болел. Наверное, только действительно на уровне расшибленной коленки, может быть, чуть-чуть побольше. Хотя, наверное, опять-таки в опыте моём самое глубокое переживание — это, наверное, душевная боль, которая была, вот случилось так, да, было. Как-то она мне памятна. Но это было всё равно однократно фактически. В любом случае, я это так или иначе пережил. Поэтому, наверное, это будет сродни фразе Станислава Ежи Леца: «Всегда найдутся эскимосы, которые научат жителей тропической Африки, как вести себя во время жары». Вот не зная того, что такое боль, по-настоящему, я буду рассуждать именно о ней. Но это, в любом случае, потому, что я всё равно знаю, хоть чуть-чуть, хоть капельку, но какое-то переживание страдания. И, наверное, всё-таки всё равно это будет базироваться на том, что если Бог не пожалел Своего собственного Сына и отдал Его на пропятие, то, наверное, это неспроста и не просто так.
Вспоминаю замечательнейшую рубрику «Дети пишут Богу». Наверняка очень многие её знают. Там детишки от пяти до десяти лет отвечали на три вопроса. Даже самих вопросов не помню: «Что бы ты хотел спросить у Бога?», «Что бы ты хотел рассказать Богу?». И что-то ещё в этом духе. Но вот один из таких вопросов был совершенно потрясающий: «А Тебе не больно было смотреть, когда Его распинали?» Этот вопрос очень немаловажный для такого, конечно, чисто человеческого понимания. Да, мы знаем что Бог неизменен, что у Него нет страсти в нашем человеческом понимании. Но вот Сын Своим естеством человеческим эту боль пережил. И почему-то это было очень-очень важно и очень необходимо именно для спасения человека. Ведь, в общем-то, согрешил человек. Господь предоставил весь сад в снедь Адаму и Еве, полный сад. Ешь отовсюду, кроме одного древа — от древа познания добра и зла. И если ты вкусишь от этого древа, то смертью умрёшь. Смертью умрёшь — это очень важно. Потому что чаще всего, когда я задаю этот вопрос прихожанам, то отвечают: изгнание из рая. Да нет, вот такой конкретной смертью умрёшь?
После этого происходит очень интересный такой момент: человек вкушает от древа познания добра и зла и не умирает. И это видно. Что — Бог обманул? Нет, никак, просто человек становится наконец смертным. До этого он не был смертным. И вот это условие его смертности. И поэтому грех и смерть — это тождественные понятия. Но после этого он изгоняется из рая. Но так как существуют только рай и ад, то мы сейчас с вами живём в аду, по большому счёту. Мы так привыкли к этой жизни, что уже её практически не ощущаем. Но на самом деле это так — мы живём именно в аду. И, наверное, с приходом и ковида, и СВО в нашу жизнь, в общем-то, всё больше и больше, лучше и лучше это понимаем. И недаром всё-таки со всех экранов сейчас проносится мысль о том, что Третья мировая очень и очень вероятна. А Третья мировая закончится только ядерной катастрофой. То есть светопреставление уже настолько близко от нас, что приходится об этом задумываться. И мы вот, наверное, трепетно-трепетно к этому теперь относимся: а что, в общем-то, насколько это сейчас и быстро будет?

Так вот, грех, смерть и ад — это тождественные понятия. Если я согрешил, то я в аду. Так как я грешу постоянно, то я постоянно там и пребываю. Соответственно, ад — это пропасть между Богом и человеком.
У Клайва Стейплза Льюиса в «Расторжении брака» дан образ этого ада, этой пропасти. Когда душа главного героя переносится над какой-то пропастью, она летит долго-долго на этом волшебном, фантастическом автобусе и приземляется в конечном итоге в совершенно лучезарном мире, по которому поначалу очень трудно вступать, и без помощи близких не получается ничего. В конечном итоге, значит, его поддерживают, поддерживают. И он задаёт, конечно, вопрос: а где эта пропасть-то? Ему говорят: а ты наклонись к травинке. Вот здесь вот маленькая-маленькая щелочка. То есть ад ничтожен, он беспредельно ничтожен, но вместе с тем это произошло преодоление какое-то, внутреннее преодоление, потому что далеко не все соглашаются опять-таки остаться в этом самом царстве потрясающей лучезарности. И они обратно садятся в автобус и уезжают обратно, пересекая эту огромную опять-таки пропасть. Человек не способен преодолеть эту пропасть. Это может сделать только Бог. Бог становится Человеком для того, чтобы преодолеть эту пропасть Богочеловеческим своим естеством. И в этом самом Богочеловеческом естестве Он не просто её преодолевает — безусловно, это то, что мы в богословии называем кенозисом Божества, умалением Божества — Бог принимает зрак раба для того, чтобы вот в этом самом Богочеловеческом естестве и было возможно преодоление этой пропасти. Но условием преодоления этой пропасти является уничтожение ада. А уничтожение ада возможно только тогда, когда Бог Сам туда явится. А я очень чётко сказал: грех, смерть и ад являются тождественными понятиями. А Богочеловек Христос не имеет греха. То есть как медик я бы сказал, что у него нет субстрата смерти, Ему невозможно умереть. И однако же Он умирает.

М. Борисова

— Причём, как утверждают некоторые, от болевого шока.

Свящ. Алексей Тимаков

— Болевого шока нет, есть травматический. Простите, что я поправляю. Нет, от травматического шока, скорее всего. Хотя возможен инфаркт, кстати. Такой небольшой вариант тоже, кстати, возможен. Но, скорее всего, травматический шок.

М. Борисова

— Священник Алексей Тимаков, настоятель храма святителя Николая на Преображенском кладбище и святителя Николая при Московском центре по борьбе с туберкулёзом, проводит с нами сегодня этот «Светлый вечер». Мы говорим совсем не на светлую тему, но стараемся говорить о ней светло. Мы говорим о том, как боль и страдания могут нам помочь. Вот как-то, с точки зрения общих рассуждений, конечно, да. Но, знаете, в отличие от вас, я не могу похвастаться такой счастливой судьбой. Меня преследовали очень тяжёлые головные боли, начиная где-то с 15 лет. И только вот последние годы прекратилась эта пытка. Могу засвидетельствовать, что когда это начинается, причём это начинается мгновенно, ты не успеваешь никаких превентивных мер принять, буквально 2-3 минуты и всё, и дальше только можно вызвать скорую помощь, чтоб сделали укол. Потому что никаким другим способом прекратить эту пытку невозможно. Болит так, что хочется размозжить себе голову об стену, чтобы уже перестало болеть. И это непредсказуемо.

Свящ. Алексей Тимаков

— Я, правда, искренне вам сочувствую.

М. Борисова

— Поэтому я и говорю, что бывают разные виды физической боли, которые из тебя, как из пасту из тюбика, выдавливают всё, кроме этой боли. Ты перестаёшь чувствовать себя человеком, ты какой-то раненый зверь. И вот когда я думаю о том, что... у меня мама умирала от рака. И я своими глазами видела, что такое боль.

Свящ. Алексей Тимаков

— Но есть же поговорка такая хорошая: у кого рак, тот в рай и так. Утешительная, главное, утешительная всё-таки.

М. Борисова

— Но на самом деле очень хочется разобраться, как бы эту самую боль, которая из тебя всё человеческое выдавливает, всё-таки использовать для спасения души.

Свящ. Алексей Тимаков

— Ну вот я и думаю, что это память о Христе. Ведь здесь только одно есть для нас упование: нет иного имени ни на небе, ни на земле, коим можно спастись, кроме имени Иисуса Христа. Он в Себе соединяет Божеское и человеческое. И Он идёт на смерть, как я уже сказал, не имея для этого Сам субстрата смерти. Но для того, чтобы этот субстрат получить, Он Сам принимает наши грехи на Себя. Это происходит в купели Иорданской, потому что мы вместе с Ним погружаемся в эту самую купель. И мы отдаём Ему свои грехи, а Он их принимает на Себя. Если мы вспомним с вами диалог Христа и Иоанна Предтечи, то сам Предтеча в некоей оторопи находится при этом. Он же сначала проповедует о том, что вот Он Агнец Божий, Который берёт на Себя грехи мира, и это Тот, Которому я недостоин развязать ремни Его сандалий. То есть это говорит пророк Божий, к которому пришли люди именно как к пророку, непросто проповеднику, а именно как к пророку, и почитают его как пророка. А пророк Божий — это человек, не имеющий слова лжи. И вот именно так все собравшиеся на берегу Иордана к нему и относятся. И вдруг приходит Христос и обращается к Иоанну: крести Меня, Иоанн. Я надеюсь, вы помните, что Иоанн Предтеча в некой оторопи говорит: да Ты что? это я у Тебя должен креститься. И Христос его обрывает и говорит: оставь всё это, мы с тобой должны соблюсти правду Божью.
И, подчиняясь Христу, Иоанн Его крестит. И вот эта правда Божия и заключается в том, что когда меня крестят, когда крестят любого человека, мы все стоим, во-первых, на берегу Иордана. Для Москвы это где-то четыре с половиной тысячи километров от нас и за две тысячи лет от нас. Мы погружаемся в эту воду и отдаём Ему свои грехи. Он становится причастен к греху каждого человека. Причём причастность эта настолько вжитая Им, что как будто Он Сам совершает этот грех. Для Христа, Который не совершил никакого греха, всё это внутренние вжито, пережито и ощутимо. Он знает всю мерзость последствия наших с вами грехов. Мы её не знаем, мы её не чувствуем. Для нас грех чаще всего является привлекательным. Для Него это ужас — для Христа. И вот в этот ужас Он погружается. Если внимательно всмотреться в иконы Крещения Господня, древние изводы,то там всегда среди волн мы можем увидеть мелкие-мелкие чудовища. Это и есть наши с вами грехи. И вот Он принимает грехи, и тогда Он становится причастен греху и причастен смерти, не имея Сам никаких грехов. И Он их пригвождает ко Кресту. То есть здесь опять-таки как человек согрешил через древо, так он и спасается через это самое древо.
Христос пригвождает их ко Кресту. И вот это время — это, наверное, великое ликование сатаны, который не смог искусить Христа. Ведь дело-то в том, что вообще никто из присутствующих на земле в тот момент не знает, что перед ними живой Бог. Да, Пророк, да, Учитель, даже Христос — это самое высшее, что о Нём могли подумать. Но никто не мог и подумать о том, что это Сам живой Бог висит на Кресте. Когда это совершается, то Христос погружается во ад — это цель Его. Вот через эту боль, через эти страдания, через испытанные Им боль и страдание войти в это царство, которое, как казалось бы, принадлежит самому сатане, в его логово. Как мы поём в тропаре воскресном Воскресению Христову пасхальном: «Егда снизшел еси к смерти, Животе Безсмертный (то есть когда Ты Сам, будучи бессмертной Жизнью, и однако же сошёл к смерти), тогда ад умертвил еси блистанием Божества». Для меня это очень важное понимание. Потому что неожиданная встреча происходит в аду. Сатана встречает не просто Проповедника, не просто Учителя, не просто Пророка, не просто даже Христа, он встречает Самого Бога. Вот этот Свет Христов, который озаряет ад своим присутствием, попаляет всю нечисть ада.

Есть образ, не знаю, насколько он корректен, но я очень люблю его. Потому что, наверное, для моего, по крайней мере, человеческого понимания он буквально выпукл и ощутим. Фильм «Миллионер из трущоб» — индийский фильм. И там молодой человек, который вот как раз играет в эту самую игру, где надо выиграть миллион, отвечая на вопросы, он при этом вспоминает ещё свою жизнь. И ассоциативное восприятие тех или иных эпизодов жизни позволяет ему ответить правильно на очень-очень многие вопросы. Одно из воспоминаний, когда он совсем маленький мальчишка, ещё, наверное, даже дошкольник, скорее всего, или ранние первые классы какие-то. И в их деревеньку или посёлок приезжает какой-то известнейший певец. И на него необходимо попасть, и он его очень любит. У него есть открытка, на которую он хочет, чтобы тот поставил ему автограф. Но перед самым концертом его приспичило, и он забегает в сортир, простите меня. Не в туалет, а именно в сортир — вот такой, какой в самых глухих деревнях у нас ещё существует. И его дружок решил посмеяться над ним и запер его в этом самом сортире.
И для того, чтобы выбраться, он прыгает в выгребную яму, держа над головой эту открытку. Он выбирается из этой выгребной ямы и весь измазанный подбегает к этому певцу для того, чтобы он подписал ему эту открытку. И вот погружение в этот сортир для меня представимо, хотя, конечно, сами понимаете, я никогда туда не нырял. Но вот с этими нечистотами в любом случае я соприкасался так или иначе, даже включая операции, когда стоять трудно бывало иногда от жуткого аромата. Всякие болезни бывали, тяжело бывало. И гнойное какое-нибудь отделение. Поэтому это для меня вполне сопоставимо. Но ведь это погружение Христа во ад в любом случае ни на какие порядки несопоставимо с тем, что испытал этот мальчишка. Он тоже, кстати, добровольно туда бросается для того, чтобы свою мечту осуществить, чтобы всё сделать. Это такой образ, что ли, Воскресения, хоть как его понимайте. Вот для меня это ощутимо и чувствуется. Мы должны понять: как погружение Христа в Иордан за этими нашими грехами, так и пригвождение их ко Кресту — это без боли невозможно. И также погружение в эту самую преисподнюю, преисполненную человеческим грехом.

Владыка Антоний очень чётко сказал, что Крещение Господне является образом сошествия во ад. Это чётко. Это образ, а тут реальность. И вот эта реальность осуществляется. Но мы с вами повторяем путь Христов, вернее, призваны его повторить. И удивительный образ этого самого Распятия с нами тоже всегда есть. Ведь по-настоящему если я иду на исповедь, я иду на свою собственную личную Голгофу, чтобы распять свои собственные грехи. Я не пытаюсь выбить слезу какую-то из человека. Я хочу, чтобы мы с вами очень твёрдо и ясно осознавали, на что мы идём, когда мы идём на покаяние, для чего мы туда идём. Вот именно на эту внутреннюю боль, чтобы содрать с себя драконью шкуру. Это опять-таки у Клайва Стейплза Льюиса, когда Аслан с дракона сдирает шкуру — сам он уже не может её снять. Для этого он очень много чего сделал. И этот последний момент преисполнен великой боли. Вот это и есть самое подлинное настоящее покаяние, когда я так воспринимаю. Как Христос воспринимает мой грех как Свой собственный, так и я его ощущаю как свой собственный, как ужас своего отторжения от Бога. Вот это, наверное, очень важно было бы нам с вами тоже знать.

А боль как таковая, физическая боль — ну да, претерпевший до конца спасён будет. Это сказал Христос. И «в терпении вашем стяжите души ваши». Я же говорю, что мы живём-то, в общем-то, в аду. Так привыкли, что этого не замечаем. Правда, единственное, что есть утешение, что мы не всегда в аду. Потому что очень чёткое определение ада, на мой взгляд, дал Фёдор Михайлович Достоевский: «Что такое ад? Разумею, невозможность больше любить», — это слова старца Зосимы в «Карамазовых». Но по сути своей Зосима списан с Амвросия Оптинского. И, скорее всего, эти слова ему и принадлежали, потому что Фёдор Михайлович был знаком с этим великим старцем. Ад есть невозможность больше любить. Значит, так как мы всё-таки можем любить хоть чуть-чуть, то мы не совсем в аду. Так как мы плохо любим, мы всё-таки в аду. И ещё: опять-таки та же самая Евхаристия, как вечный Полдень, длится — мы можем войти в это самое пространство, где есть торжество Царства Небесного.

М. Борисова

— Священник Алексей Тимаков, настоятель храма святителя Николая на Преображенском кладбище и святителя Николая при Московском центре по борьбе с туберкулёзом, проводит с нами сегодня этот «Светлый вечер». В студии Марина Борисова. Мы ненадолго прервёмся и вернёмся к вам буквально через минуту, не переключайтесь.

М. Борисова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость — настоятель храма святителя Николая на Преображенском кладбище и святителя Николая при Московском центре по борьбе с туберкулёзом священник Алексей Тимаков. Мы говорим на такую тему, где есть начало, но нет завершения. Потому что боль многообразна, и не только физическая. Вот бывает состояние, которое я для себя определяю так: физически болит душа.

Свящ. Алексей Тимаков

— Нет, душа болит гораздо хуже.

М. Борисова

— Но как-то же надо это назвать.

Свящ. Алексей Тимаков

— Ощутимо, да, достоверно. Вот достоверно, наверное, было бы правильно. Простите.

М. Борисова

— И с этим состоянием бороться ничуть не легче, чем с физической болью. Потому что те, кто переживал это, наверное, со мной согласятся. Тут ни на что нет сил. Вот если физическую боль можно с помощью врачей купировать хотя бы на какое-то время, то избавиться от этой самой душевной боли бывает трудно, даже если ты прибегаешь к покаянию, к Причастию. То есть ты вроде как должен излечиться, а она не проходит.

Свящ. Алексей Тимаков

— Наверное, не хватает богомыслия, я так думаю. Ведь, в общем-то, то, что вы описали, но всё равно это одно из составляющих уныния человеческого. Может быть, я очень неправ опять-таки по причине своей такой благополучности крайней. Но уныние, как я его понимаю, это неверие в Бога. Всё равно это неверие в Бога. И, соответственно, вот это вот размышление и рассуждение, и очень важен, в принципе, дар духовного рассуждения для каждого православного человека, мне кажется, может немножечко помочь человеку выкарабкаться из этого состояния. Я, правда, не беру сейчас состояние психиатрическое, потому что опять-таки здесь врачи, и они помогают худо-бедно, и всё-таки, скорее, хорошо, всё равно в конечном итоге помогают. И сколько таких у меня на памяти людей, которым здорово помогли психиатры. Но я говорю именно о таком унынии, о депрессии. То есть депрессия бывает эндогенная и экзогенная. Вот эндогенная депрессия — это как раз для психиатров. А экзогенная — это всё-таки причина есть для этого. Есть причина, с которой ты никак не можешь смириться. Никак не можешь смириться по той простой причине, что, действительно, страшная внутренняя трагедия тебя раздирает на части. И тогда, в общем-то, вопрос, который я пытаюсь задать каждому человеку с этой самой великой проблемой: Бог благ или нет? Это перво на перво. Если Бог благ,з начит, соответственно, всё, что Он мне посылает, посылает хорошо подумав. Даже вы говорите о своей головной боли, которая теперь хоть в какой-то степени вас стала оставлять, как о некоем пережитом и пройденном этапе вашей жизни. Веруем, искренне веруем, что Бог не посылает такого страдания, которое человек не смог бы вынести. Мы говорили с вами, что человек должен простить Богу всё, тогда у него происходит примирение с Богом, а это и есть подлинное покаяние.

И, соответственно, как выйти на момент признания принятия того, что Бог мне посылает всё в моё же благо? Если целью моей жизни действительно является Царство Небесное, то, наверное, я должен себе представить, что войду я в это Царство Небесное только сквозь узкие врата. Ведь если великая притча в Евангелии о верблюде, которому легче пролезть в игольные уши, чем богатому войти в Царство Небесное. Какому богатому? Да прежде всего, богатому своими грехами. А вот этого добра у нас всегда навалом. То есть я есть этот самый вьючный верблюд, который идёт по жизни, и всё время у него добавляется этих мешков этого самого добра грехов. Каламбур получился, правда. Зла грехов. Так вот, ведь же верблюду проще пролезть сквозь игольные уши. А игольные уши — это узкие ворота в древнем Иерусалиме. Так они и назывались, которые единственные открывались ночному путнику, который слишком поздно пришёл, когда уже основные иерусалимские ворота закрыты. И вот для того, чтобы этого верблюда протащить внутрь города и не оставлять его наружи, с него, во-первых, совлекали все его мешки, ставили его на колени. Один тянул под уздцы вперёд, другой толкал сзади. Таким образом он пролезал в город Иерусалим, входил в него. Но так как Иерусалим это, в любом случае, образ тоже Царства Небесного для ветхозаветной традиции, царства Давида, Царства Божьего, так вот, для того, чтобы я пролез сквозь эти узкие врата, мне надо буквально срезать с меня все-все мои нарощенные грехи. Тогда путём внутреннего такого страдания своего, глядишь, я и окажусь внутри, а не снаружи. Вот если я сумею себя на это уговорить, то, наверное, мне будет переживать мои страдания чуть-чуть легче. Вопрос только в том, насколько для меня это Царство Небесное реально, насколько я действительно в него по-настоящему верю, насколько действительно оно для меня является смыслом всей моей жизни. И если оно является смыслом моей жизни, то, наверное, на эти страдания я бы и способен себя уговорить.

М. Борисова

— Если взять не только Евангелие, но всю Библию, там есть одна замечательная книга — Книга Иова Многострадального. Вот мы всегда стараемся и себя, и окружающих поддержать в мысли, что если посылает Господь страдания или попускает страдания, то это для чего-то. И в общем, наверное, это правильно. Но история Иова разворачивает эту ситуацию несколько так парадоксально. Поскольку Иов праведник, и ему не за что их посылать и не для чего, потому что, в принципе, он всю жизнь прожил так, как хотел Господь. И его страдания, если относиться к Писанию с точки зрения литературной логики, то они должны были быть вынесены стоически, без всяких сетований, без ничего. Ан нет, этот самый праведник, да, всё претерпел, но вовсе не безропотно. Поэтому, естественно, если у праведника страдания вызывали ропот, то уж какой ропот вызывают они у нас, если честно? Если не цитировать цитаты, а честно посмотреть в зеркало и сказать, что я чувствую.

Свящ. Алексей Тимаков

— «За что мне, Господи?»

М. Борисова

— Да, «и за что?» тоже присутствует. И вообще очень много сетований всевозможных. И непонимание вообще самой сути того, что происходит. Ну как? Вот у человека всё было более-менее понятно, и вдруг он узнаёт, что, оказывается, у него четвёртая стадия рака. Вот вчера он ещё об этом не знал и жил припеваючи, а сегодня он об этом узнал, и ему остались считанные месяцы в этой жизни. Сетование — это не то слово.

Свящ. Алексей Тимаков

— Сначала бунт. И бунт, наверное, Богом тоже приветствуется, как ни странно.

М. Борисова

— О как!

Свящ. Алексей Тимаков

— Наверное, да. Но только, наверное, такой праведный бунт, когда в результате в конечном итоге Бог видит, что человек в конечном итоге всё-таки выберет Его. Это, ещё раз повторяю, увы, не всегда происходит. Но как вот человеку это показать, открыть? Не знаю, трудно сказать. Ну, во-первых, если человек не знал, что у него рак, то, значит, у него практически ничего до сих пор не болело или болело умеренно. Четвёртая стадия рака — это редко, чтобы ничего не болело. Трудно. Но в любом случае пережить этот бунт. Ну, во-первых, опять же тот же Иов. Всё-таки это притча. Потому что если её понимать буквально, что совсем-совсем ни за что, то, наверное, тогда мы не сможем и понять слов Матери Божией: «И возрадовался дух Мой о Бозе Спасе Моем». Матерь Божия — это не Иов, это человек, не имеющий личного греха. И мы Её исповедуем как «честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим», то есть это вот действительно предел человеческой чистоты. Той чистоты, которая смогла вместить в Себя невместимого Бога. И однако же Она радуется Своим духом о Бозе Спасителе Своем, то есть Её необходимо спасать — это условие. И она принимает тоже Успение Своё, Свою смерть. Она принимает её до конца. Насколько безболезненно, непостыдно, мирно — я думаю, это, наверное, один из самых в этом смысле эталонов: уснула, спокойно перешла из одного мира в другой мир. И вместе с тем этого мира не оставила. Но сколь, в таком случае, для реального Иова необходимо тоже спасение? Не притчевого я имею в виду, а вот если как действительно живого. Притчевый он вполне сроднён с Матерью Божьей — он праведник. И там на этом весь акцент сделан. Но опять-таки ропот-то всё равно грех. Значит, спасать-то его надо. Другое дело, что он его преодолевает. Это тоже очень ценно. Я сказал, что бунт иногда приветствуется Богом, потому что во время этого бунта ставятся те вопросы, которые Фёдор Михайлович Достоевский назвал «проклятыми вопросами». Это есть и вопросы Иова — проклятые вопросы, которые не имеют разрешения.
Опять-таки бунт — ну, наверное, мы придём сейчас к Фёдору Михайловичу Достоевскому и к его главе «Бунт» в "Братьях Карамазовых«.Там же показана жуткая боль человеческая, которой не воспринимает Иван Карамазов: слезинка ребёнка, когда мальчонку затравили. И там ещё несколько примеров и других есть в начале этой главы. Но, наверное, самое центральное, самое острое, это когда мальчонку затравили собаками за то, что он одной из сук попал камнем в лапу, и та охромела. И вот барчук выстраивает всю команду утром. Во-первых, берёт этого мальчика семи-восьмилетнего и сажает в кутузку на всю ночь, с крысами или ещё с чем, в вонючую эту кутузку. Он там трясётся и взывает к Боженьке с мольбой. А потом на глазах у матери он заставляет его бежать голенького по полю и натравливает на него свору собак. И в конечном итоге на глазах у матери этого ребёнка растерзали. И вот Иван Карамазов задаёт вопрос, жуткий вопрос Алёше Карамазову: «Я понимаю, что за свои страдания, которые я заслужил, я должен простить. Но вот эта мать за свои страдания тоже может простить, но она не имеет права прощать этого барина за то, что он затравил её ребёнка, за ребёнка». И вот это внутренний конфликт, внутренний ужас человека, который не может вот эту всю несправедливость вынести.
Но в конечном итоге Алёша говорит: «Но ведь есть Тот, Который сумел простить всех». И он указывает на Христа. А Иван Карамазов говорит: «Вспомнил. Все ваши начинают с Него, первым делом на Него упирают. А ты что-то долго задержался». И вот в этот момент, соответственно, мне кажется, что у Достоевского не договорено. Ведь Иван Карамазов ставит вопрос о том, что мать не простила. А ведь Сына Её распинали на Её глаза. И мы все с вами, в общем-то, к ней обращаемся с просьбой о спасении. Хотя мы те, которые Её Сына распяли.
Вопрос о том, кто распял Её Сына — это мои грехи. И я это очень хорошо понимаю, что любой мой грех — это смерть Сына Божия. И Мать стоит у Креста, и Она знает всех, кто распял Её Сына. И однако же мы вызываем к Ней с просьбой о прощении и помиловании: спаси нас! Вот образ Матери Божией — это духовные страдания, это страдания души, когда видишь эти нечеловеческие страдания Своего Сына. Я представить себе этого не могу, но я знаю, что это ужас. Я знаю, что когда показывали фильм Гибсона, практически весь зал выходил зарёванный, в слезах, потому что это действительно ужасно смотреть. Бог разделил всю судьбу человека. Матерь Божия разделила всю судьбу человека. Вот нам эти примеры. И если мы сумеем сродниться как с Одним, так и с Другой, то, наверное, это даст опору в перенесении любых наших страданий. Я, по крайней мере, на это надеюсь и очень верую в это.

М. Борисова

— Священник Алексей Тимаков, настоятель храма святителя Николая на Преображенском кладбище и святителя Николая при Московском центре по борьбе с туберкулёзом, проводит с нами сегодня этот «Светлый вечер». Говорим мы на тему не светлую, трудную — на тему перенесения страданий и боли. Но, поскольку всякое страдание может быть во благо, по крайней мере, мы надеемся...

Свящ. Алексей Тимаков

— Оно должно быть во благо. Оно бывает не во благо тогда, когда я его не принимаю в конечном итоге. Да, через бунт, если я преодолеваю свой бунт и в конечном итоге смиряюсь и обретаю мир со Христом, то оно мне во благо. И вот к этому Церковь как раз и призывает каждого человека — пережить всё-всё-всё, всё ощутить. Точно так же, как Христос ощутил грех каждого человека на Себе, принял его на Себя, распял его на Кресте и этим обеспечил спасение человека.

М. Борисова

— У нас есть одна такая, даже не знаю, как обозвать, в общем, есть у нас одно такое препятствие, которое мешает вообще что-либо понять до конца: мы очень торопимся. Так мы устроены, что мы воспринимаем и собственную жизнь, и жизнь окружающих порой, как такую киноисторию — кадры должны сменять друг другу. Вот мы что-то поняли про страдания и про боль, но и всё, но: Господи, ну я же уже понял, ну давай уже переходи на следующую серию. Ну что это? А оно вот не проходит, оно не проходит и не проходит, оно длится и длится. И ты не понимаешь: ну что же такое? Я вроде всё уже понял, вот все выводы сделал, я исправился, я буду теперь хорошим, послушным ребёнком. Но Господь не убирает из твоей жизни вот эту занозу, об которую ты всё время ранишь себя. Как научиться видеть перспективу? Или, как вот сейчас говорят, играть вдолгую?

Свящ. Алексей Тимаков

— Веры не хватает, безусловно. Вот что такое вера, как я её в конечном итоге понимаю, предел этой веры? Это полное и безоговорочное принятие Промысла Божия. Есть замечательный фильм «Старый Новый год», прекрасный там герой Адамыч: «А чего у тебя есть?» — «А чего надо, то и есть». — «А чего тебе надо?» — «А чего есть, то и надо». Понимаете, это как раз, по сути своей, принятие Промысла Божия: всё, что посылается, всё мне хорошо. Хорошо, прежде всего, для спасения. Значит, соответственно, «ищите прежде Царства Божия и правды его, остальное приложится вам». Вот это парадигма, которая должна как-то внутри нас всегда поддерживать на поиск любых решений. Вы очень хорошо сказали: мне кажется, что я уже всё понял. Но это же мне только кажется. Значит, может быть, ещё не всё понял? Не знаю, как это понял. Ведь в конце концов у Иова там нет никаких формулировок конечных, но у него мир наступает с Богом в финале книги, он примиряется, он постигает, он постигает грядущего Христа. Он в Него окончательно верует, что только в Нём в конечном итоге будет спасение. Практически ничего вербально неосмысленного не сказано в этой книге, но сама суть именно, в любом случае, о Христе. Мы знаем, что уже Христос пришёл, в отличие от того Иова. Мы знаем, что Он взял все мои грехи на Себя. Но мы не знаем, что такое Царство Небесное. Вот вы тоже очень об этом хорошо говорили. Постигнуть его мы можем здесь уже чуть-чуть, слегка. Апостол Павел беспредельно чётко сказал: «Не слышало то ухо, не видело то око, что приготовил Господь любящим Его». То есть оно непостижимо.
Другое дело, что в любом случае наша вера должна быть закреплена постижением Бога уже здесь, при жизни, встречей с Ним. И на ней, наверное, всё строится. Если не удалось с Ним встретиться хотя бы один раз, тогда, наверное, всё и будет разрешено. Об этих встречах, наверное, хорошо сказал Фёдор Михайлович Достоевский, это в «Идиоте», если не ошибаюсь: «Бывают мгновения в жизни, когда настолько изумительно хорошо, но выдержать ты это можешь не больше четырёх минут», — вот предел. То есть Господь каким-то образом открывается человеку в этой великой благодати — Он её посылает. Я верю искренне, что нет человека, которого эта благодать не постигала хоть в какой-то степени. Другое дело, что человек очень часто мимо этого проходит. И тоже очень часто мною приводимый пример, но для меня он слишком хрестоматиен: Эрих Мария Ремарк, замечательнейший писатель, потрясающий мыслитель, переживший очень и очень много. И вот у него трилогия: «На Западном фронте без перемен», «Возвращение» и «Три товарища». Во-первых, все три произведения всё равно в значительной степени автобиографичные, там чувствуется присутствие самого автора подспудно.
И вот одним, похоже, из этих самых присутствий является описание больного друга, который вернулся с Первой мировой войны. Для всего Западного мира это куда более страшная война, чем Вторая мировая — они её пережить толком не смогли. И вот это потерянное поколение, вот оно и присутствует здесь. И один из их друзей вдруг похоже, что умирает, всё. И друзья берут его и просто вывозят на природу проститься, просто проститься. И дальше идёт описание. Великий художник описывает внутреннее состояние человека. Когда я читаю эти строки, я их слышу, как Богоявление, как Бог посещает человека. Сам автор явно пишет от первого лица. Он это всё ощутил, но его терминология — это единение с природой, там нет Христа. А по мне, так вот Он просто присутствует, берёт этого человека за руку и воздвигает его к новой жизни. Вот это происходит в романе, в этом небольшом романе, но это происходит. То есть если атеист Эрих Мария Ремарк это пережил, я могу сказать, что, наверное, это каждый человек в какой-то степени переживает необъяснимо.
Друг мой, коллега, скорее коллега, это было опять-таки лет, наверное, 30 назад, говорит: «Мы приехали с детьми в какой-то там город, и они вошли в храм. И я вижу, что они там что-то слышат, что-то видят. Мне ничего не понятно, а эти дети ходят и есть ощущение увиденного через другого человека — дети это ощущают». Недаром, в конце концов сказано: если не станете как дети, не войдёте в Царство Небесное. И поэтому вот это детское восприятие Бога для нас очень и очень важно. И ещё раз: без встречи с Богом никогда никаких преодолений не возникнет.
М. Борисова

— Спасибо огромное за эту беседу. Священник Алексей Тимаков, настоятель храма святителя Николая на Преображенском кладбище и святителя Николая при Московском центре по борьбе с туберкулёзом, был сегодня с нами и с вами в этот «Светлый вечер». С вами была Марина Борисова. До свидания, до новых встреч.

Свящ. Алексей Тимаков

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Музыка и вера». Юрий Постарнаков, Андрей Зверев
• «Сохранение памяти о членах церковных общин». Игорь Гарькавый
• «Секреты счастья многодетной семьи». Священник Святослав, Ирина, Марина и Сергей Черные-Малкины