Нашим гостем был настоятель Старо-Ладожского Никольского мужского монастыря игумен Филарет (Пряшников).
Разговор шел о том, что ищет современный человек в монастырях, в чем может заключаться повседневная жизнь обители и о чем стоит помнить тем, у кого есть желание уйти в монастырь.
Ведущий: Алексей Пичугин
Алексей Пичугин:
— Дорогие слушатели, здравствуйте. «Светлый вечер» на «Светлом радио». Меня зовут Алексей Пичугин. Рад вас приветствовать. С удовольствием представляю нашего гостя, думаю, нашим постоянным слушателям хорошо знакомого. Игумен Филарет (Пряшников), настоятель Никольского Староладожского мужского монастыря. Здравствуйте, добрый вечер. Рады, что вы к нам снова пришли.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Добрый вечер.
Алексей Пичугин:
— Сегодня у нас такая тема, с одной стороны, достаточно конкретная, но с другой, есть, о чем поговорить. Мы не раз обращались в эту сторону. Мы поговорим о том, что человека ведет в монастырь, вообще, что такое монашеская жизнь, как устроена жизнь обители. Многие из наших слушателей, кто в городе, проезжает какие-то монастыри, у всех есть представление, что в монастыре что-то происходит, какая-то таинственная жизнь. Для многих людей сложно войти в церковь, потому что это непонятный мир, переступить через порог, а там дальше какая-то неизвестность. Я уже, мне кажется, приводил этот пример. В церковь было проще, по опыту. А я очень долго, не имел никакого отношения к банкам, и для меня зайти в отделение банка это зайти в другой мир, в котором какие-то правила, распорядок, я не знал, что там должно происходить. Но когда повсеместно стали карточки пластиковые вводить и зарплату на них стали зачислять, соответственно, мне пришлось заходить в разные банки, с которыми те организации, где я работал, сотрудничали. Выяснилось, что ничего страшного в них нет. Для многих людей церковь такое место. А уж монастырь и подавно, поэтому столько всяких легенд, домыслов, баек относительно монастырской жизни, с одной стороны. С другой стороны, многие смотрели какие-то фильмы про монастыри. Кода-то вышел фильм «Остров», который все смотрели, верующие, не верующие люди, церковные, не церковные. Фильм «Остров» мало кого обошел стороной. Хотя, на мой взгляд, там тоже немного не то что неправильно, но своеобразно показана монастырская жизнь, монастырское устроение. Поэтому давайте разбираться, как оно все есть на самом деле. У вас, отец Филарет, монашеская жизнь началась отнюдь не в Старой Ладоге.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, безусловно.
Алексей Пичугин:
— Вы туда приехали.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Не в Старой Ладоге и не в монастыре.
Алексей Пичугин:
— Да, вот. Судя по тому, что я читаю о вас в доступных источниках в интернете, вы были пострижены в монашество на Дальнем Востоке, где и жили. Соответственно, был ли там монастырь в вашей жизни? Или вас постригли, и вы исполняли послушание на приходах?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Монастырь на Сахалине появился намного позже. Мое решение стать монахом было удовлетворено в 1998-м году, в марте месяце я принял монашество с именем Филарет. Безусловно, мое послушание было определено правящим архиереем в Южно-Сахалинской епархии. Наверное, такой путь предполагал, что никогда я не попаду в монастырь, буду настоятелем прихода. Хотя сегодня есть свое правило, когда монахи, которые совершают служение на приходах...
Алексей Пичугин:
— Приписаны просто.
Игумен Филарет (Пряшников):
— ...приписываются в любой монастырь, в определенный конкретный монастырь, куда должны приезжать со временем, исповедоваться, пожить с братией. Настоящая монашеская жизнь в том понимании, которое мы видим в святоотеческом предании, у меня началась не так давно. 2016-й год, когда меня с Сахалина перевели в Свято-Троицкую Александро-Невскую лавру.
Алексей Пичугин:
— В Петербург.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Именно здесь я по-настоящему узнал, восполнил то, чего не знал. В любом случае жизнь монаха в миру тоже регламентируется определенными правилами, которые налагает на нас священноначалие, это определенная жизнь, молитва, послушание, прежде всего, там, где тебя ставят, и то, что ты несешь.
Алексей Пичугин:
— Простите, я предчувствую вопрос по ту сторону преемника. То, что кажется, в том числе для меня привычным, естественным и, часто выясняется, что для многих людей это совсем не очевидно и даже не очень понятно. Для всех людей, которые с современной церковной культурой не знакомы, явно совершенно, что если монах, то он живет в монастыре. А если монастырь, то это крепкие массивные монастырские стены, средневековая крепость, там живут монахи. Кто был, условно, в других православных странах и других монастырях, может быть представляют, что это может быть иначе несколько. Кто был в католических странах в католических монастырях, представляют, что-то, может быть, еще как-то по-другому. Но у нас есть впитанное, наверное, еще со школьных уроков истории представление о том, что монах обязательно живет в монастыре за высокими монастырскими крепостными стенами. Тут можно немножко поподробнее о монашестве в миру. Тут, наверное, нужно к личной истории обратиться. В свое время вы решили избрать этот путь, представляя, что вы будете продолжать жить в миру, но при этом в постриге. Многие тут же спросят: а как так бывает?
Игумен Филарет (Пряшников):
— 90-е годы вообще выбиваются из обычной колеи современной жизни, потому что сегодня многое что для монашествующих делается: монахи собираются на конференции, обсуждают внутренние духовные проблемы, разрабатываются уставы. Кстати, в нашем монастыре есть внутренний устав нашей обители. А в те годы было очень непросто найти священнослужителя, который бы закрывал несколько приходов. 90-е годы особая жизнь для церкви. А жизнь в миру для человека, который имеет постриг, скажу по своему опыту, чрезвычайно непростая. Ты постоянно находишься на лезвии ножа. Почему? Потому что монастырь тебя ограждает, возможно, высокие стены, а иногда и невысокие стены, но когда ты находишься в обществе монахов, когда общий распорядок, когда общая трапеза, когда братия, которая находится рядом. Это состояние тебя ограждает от других каких-то мирских забот, скажу прямо, развлечений. В любом случае жизнь в монастыре намного легче, чем когда монах, отбитый от братии, как овца от стада, живет на квартире или на приходе, совершает свое служение. Хотя это тоже имеет место быть, в этом ничего страшного нет.
Алексей Пичугин:
— А у вас был какой-то пример монашеской жизни в монастыре, когда вы постригались?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Конечно, большинство приходов возглавляли не только батюшки женатые, но это были и иеромонахи, которые совершали служение.
Алексей Пичугин:
— Я имею в виду не пример монашеской жизни, а у вас было знакомство именно с монастырским укладом?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Нет. Это только книги, это была только теория.
Алексей Пичугин:
— Ну и поездки какие-то?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Поездки, посещение Троице-Сергиевой лавры оставило во мне очень большое впечатление для юноши. Я с удовольствием, когда приезжал в Москву, обязательно ходил по обителям, чтобы посмотреть, узнать немножко, соприкоснуться с жизнью, которая происходит в святых обителях. Мы говорим о чем? Сегодня, конечно, выбрать монашеский путь чрезвычайно непросто, человек привыкает к определенному образу жизни. А когда мы приходим в монастырь, или когда к нам приезжают паломники, то, конечно, вы не встретите в кельях телевизоры. Иногда в некоторых монастырях нет толком и связи. Берем наши монастыри Северо-Запада, иногда бывает, что телефонной связи нет и интернета. Это тоже налагает на человека определенные ограничения, когда он не будет смотреть в телефон, а будет читать литературу или углубится в молитву. Здесь очень важно, когда мы приезжаем в обитель, мы должны понимать, что жизнь должна поменяться. Это очень-очень важно. Как для братии или для сестер, для монахов, так и для тех, кто приезжает в монастырь пожить на какое-то время.
Алексей Пичугин:
— А для вас как для настоятеля монастыря, большого монастыря, паломники — это благо или это, скорей, головная боль?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Мы их очень любим.
Алексей Пичугин:
— Это понятно.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Первое — мы очень паломников любим. Но у нас бывает время, когда мы совершенно одни в обители, и нет людей, о которых бы надо было сейчас заботиться.
Алексей Пичугин:
— Я помню, вы рассказывали, да.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Продлевать работу трапезной, чтобы гости, которые приехали поздно-поздно, могли спокойно подойти и покушать в совершенно позднее время. В этом плане мы рады, когда кто-то к нам приезжает. Но бывают моменты, когда братия, послушники, иноки могут быть совершенно одни. Допустим в обители, которую я возглавляю, братия живут поодиночке. Я считаю, что у каждого должна быть своя небольшая, но келья, где он может уединиться, где он может побыть один.
Алексей Пичугин:
— Это важно для монастыря, мне кажется, как человеку далекому.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да. Даже по монастырским уставам в ограде монастыря должна быть небольшая территория, куда мирским не надо было бы заходить, где бы братия могла посидеть с четками в руках, помолиться, не слыша шум и не отвлекаясь на какие-то вопросы. Здесь есть над чем работать. Мы надеемся, что все-таки в обителях наших люди приезжающие будут находить пользу, а те, кто подвизается, будут совершенствоваться.
Алексей Пичугин:
— Все-таки вернемся к вашей истории. Вы говорите, что вы с монастырем непосредственно познакомились, когда переехали в Петербург и поступили в Александро-Невскую лавру.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, безусловно.
Алексей Пичугин:
— То, как вы представляли себе монашескую жизнь внутри монастыря, и то, с чем вы встретились в лавре, совпадало или нет?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Во-первых, я не строил никаких иллюзий.
Алексей Пичугин:
— Тут даже вопрос не в иллюзиях.
Игумен Филарет (Пряшников):
— То, что я не гонюсь за идеалами и понимаю, что везде люди и везде есть свои определенные сложности и трудности. Но то, что монастырь меняет человека, это однозначно. То, что в монастыре ты становишься другим (монах: инок-иной, монос-один) — это однозначно. Если ты идешь в этой волне, если ты понимаешь, почему происходят те или иные события. Зачастую в монастыре братия отшлифовывается до определенного уровня, до красоты духовной. Через испытания, возможно, через какие-то скорби, возможно, через смирение. Самое главное в монастыре не только послушание игумену, священноначалию, а это еще нужно иметь определенную долю смирения, когда ты должен осознавать, кто ты этой обители и почему Господь тебя сегодня испытывает тем или иным. В миру этого совершенствования нет, потому что ты живешь в потоке жизни, в потоке твоего послушания. Допустим, настоятель прихода. Понятно, у тебя есть какая-то своя комната, у тебя есть свой распорядок, тебя никто не ограничивает, ты идешь отпеваешь, ты принимаешь прихожан. Вопрос в том, что нет некой дисциплины отвне.
Алексей Пичугин:
— Друзья, напомню, что в гостях у «Светлого радио» сегодня игумен Филарет (Пряшников), настоятель Никольского Староладожского мужского монастыря. И тут же опять возникает вопрос, тоже всегда было интересно. Александро-Невская лавра — это большой монастырь в общем-то в центре Петербурга, от Московского вокзала по Невскому чуть дальше. И у нас монастырей много разных. Есть те, которые затеряны, Кожеезерский монастырь — самая дальняя обитель в России. Чтобы туда попасть, надо на поезде доехать, на границе Архангельской области и Карелии, а дальше через тайгу и по озерам как-то сплавляться, вдруг тайга расходится и стоит на берегу озера маленький-маленький монастырь. Действующий монастырь. Есть монастырь — лавра в центре Петербурга, есть ваш монастырь, в общем, тоже недалеко от Петербурга, не сказать, что вне цивилизации. Но жизнь в монастыре в центре города. Я прохожу по Никольской улице в Москве, там Заиконоспасский монастырь. Ну как? Гремит эта Никольская улица, а за стенами идет монашеская жизнь. Или лавра в Петербурге, или Троице-Сергиева лавра. Как монахам, которые ушли туда, за эти стены, живется в большом городе?
Игумен Филарет (Пряшников):
— У каждого монастыря есть некие скиты, даже у нашего маленького монастыря Никольского в Старой Ладоге есть в Чернавино небольшой скит. Это уединенное место, это небольшая деревушка. Если человек хочет уединения, он всегда его найдет, поверьте. У каждого монастыря есть своя миссия, и она была всегда. Зачастую мы читаем литературу, особенно Синодального периода, что тогда были монастыри? Это место ссылок, туда ссылали неугодных. Если мы даже берем 18-й век, кода Никольский монастырь был приписан к Александро-Невской лавре, кого туда ссылали? Монахов провинившихся.
Алексей Пичугин:
— А ваш монастырь был приписан к Лавре?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, мы были 56 лет, если не ошибаюсь, частью Александро-Невской лавры. У каждого монастыря есть своя миссия. Монастырь — это не только высокие стены или эта черта и характеристика, как некое место для исправления неисправимого. Такого никогда не было. Почему? Потому что монастыри всегда были очагами духовности, в монастырях всегда были подвижники, святые люди Божии, к которым шел простой народ, чтобы получить... Возьмите Оптину пустынь. Возьмите ту же Троице-Сергиеву лавру. Другие монастыри, которые играли огромную роль в общественной жизни, в жизни верующих людей. Помимо духовных центров это были и культурные центры. Монахи переписывали книги. Я почему говорю, послушание. Очень важно, что в любом монастыре братия или сестры, монахи или монахини имели определенное свое послушание. Переписывали книги, обновляли иконы, открывали училища для крестьянских детей, выращивали различные культуры. Мы вспоминаем Нило-Столобенскую пустынь. Я вам скажу такую вещь, что там проводились ежегодные пивоваренные фестивали. Пивовары всей Руси съезжались. Монастыри были не только местом отшельнической жизни, хотя первоначально — да, так и должно было быть. И даже если монастырь находится в огромном городе, он сегодня несет огромную миссионерскую роль. Я это знаю по Александро-Невской лавре. Почему? Потому что вся братия, все монахи, священнослужители несут духовничество народа Божьего, паломников, туристов. У нас там были даже определенные часы дежурств, когда мы просто сидели в соборе, принимали людей, чтобы поговорить, поисповедовать. Здесь нужно говорить, что у каждого монастыря есть своя роль. В городе, в деревне, где бы он ни находился.
Алексей Пичугин:
— Эта роль не только внутри монастырских стен, но она достаточно значима за его пределами как минимум в тех деревнях, селах, городах, которые рядом находятся, как максимум вообще по всей России, как лавра наша. И все-таки для вас эта жизнь в Петербурге, в лавре Александро-Невской и сейчас в Никольском монастыре... Я понимаю, что разные послушания, тут вы настоятель, там вы не были настоятелем. Но ощущение монашеской жизни как-то отличается, ваше личное?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Все монахи — это люди, которые избирают определенный путь. Монашество — это путь покаяния, это особый путь, на который вступают люди, дающие одинаковые обеты, принимающие на себя те вещи, о которых дает тебе человек, который тебя постригает. Он в этом чине говорит интересные слова: «И алкати будешь и жаждати и поносить тебя будут», но все это принимай со смирением. В любом случае, в любой обители, где есть правильный настрой монашеской жизни, все одинаково, потому что в любом случае люди спасаются, спасаются во Христе. И монашество и монастыри — это объединения людей, которые прилагают усилия, чтобы пройти этот путь совершенно не так, как они могли бы это сделать в миру.
Алексей Пичугин:
— Это вы говорите...
Игумен Филарет (Пряшников):
— Это везде, это дух монастыря, дух монашества всегда один и тот же, потому что целеполагания у братии, у сестер в монастырях одинаковые.
Алексей Пичугин:
— Вы говорите об идеальной ситуации. Мы же знаем, что они бывают разные, и монастыри разные. Это мы еще из патериков слышали.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Безусловно.
Алексей Пичугин:
— В патерике житие Марии Египетской читается постоянно, там такие-то устроения, здесь такие-то. Понятно, что в монастыри, которые открывались в начале 90-х, приходили люди, многие из которых сейчас неизвестно где.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Некоторые из них остались и сегодня служат в разных ипостасях.
Алексей Пичугин:
— Многие остались, безусловно.
Игумен Филарет (Пряшников):
— На самом деле в уставе монастыря все очень четко прописано и здорово. Человек, чтобы дойти до монашества, должен пройти определенный путь, искусом называется. Он должен быть сначала трудником три года, послушником где-то так же. Только потом в конце тоннеля, если этот человек дойдет, для него будет желанным монашеская одежда и те обеты, которые он приносит. В любом случае, чтобы дойти до монашества, человек должен пройти определенный путь. Здесь он выбирает это для себя, не для кого-то, а именно для себя. Этим и ценен путь монашеской жизни человека, когда я выбираю это для себя, понимая, что от этого зависит моя будущая жизнь. Есть разные пути к Богу, есть разные путешествования к Нему. Один из них, из этих путей — путь монашества, он не лучше и не хуже всех остальных. Мы говорим, это всего лишь путь покаяния, который выбирает человек.
Алексей Пичугин:
— Что такое монастырь с точки зрения своего устроения для тех, кто в нем. Мы всегда слышим, что есть трудники, есть монахи, есть послушники, есть иноки. Но далеко не всегда можно в этом разобраться. Люди, которые начинают представлять себе жизнь внутри монастырских стен, понимают, что есть эти разделения. А о чем они, кто эти люди, чем они отличаются?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Это уровень духовной жизни. Одно дело, когда это трудник, приходит и не понятно, как сложится его будущее предназначение для обители. Другое — человек, который в монашестве находится несколько десятков лет. Разные духовные уровни. Но монастырь всегда остается большой семьей, это большая семья, где регламентируется практически все, вся жизнь человека. Регламентируется в хорошем понимании слова. Есть духовник, который заботится о духовной жизни всех, находящихся в обители, все исповедаются у него, могут пойти спросить совета. Конечно, другой вопрос, таких духовников, о которых мы читаем в патериках, которые видели ангелов или ходили по воде, сегодня нет. Но этот путь восхождения к совершенству без духовника невозможен. Даже мне, игумену иногда необходимо спросить совета и побеседовать с духовником, пускай это бывает не очень часто. Экономика монастыря зависит от эконома, который распоряжается внутренней жизнью монастыря: лампочки, краны, где-то что-то сломалось, где-то что-то надо сделать. У каждого брата, который находится там, есть свое послушание, есть свое предназначение. Или сестра, эконом, благочинный, духовник, сам игумен. Среди нас распределяются те послушания, те обязанности, которые приносят в целом пользу для обители, это очень важно. Мы семья, а в семье бывает разное.
Алексей Пичугин:
— Вы несколько раз уточнили: братьев, сестер. Я специально не провожу разделения, я даже не знаю, как сформулировать тогда этот вопрос? Чем отличаются мужские и женские монастыри? Понятно чем. Но атмосфера разная, по своему опыту посещения мужских и женских монастырей. Понятно, что я сторонний наблюдатель, но атмосфера, мне кажется, разная в мужских и женских монастырях.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, безусловно. От чего это зависит? Зависит, наверное, и от того, что порядок в монастырях бывает различный. И, о чем я говорил, монастыри бывают разные по характеру своего служения. В каких-то монастырях есть приюты, где матушки, монахини воспитывают детей, оставшихся без попечения родителей, это тоже такое есть. Где-то есть свои сложности, монастырь монастырю рознь, но, говорю, что внутренняя духовная жизнь, конечно, одинакова как у монахов, так и у монахинь.
Алексей Пичугин:
— Напомню, друзья, что в гостях у «Светлого радио» сегодня игумен Филарет (Пряшников), настоятель Староладожского Никольского мужского монастыря. Мы через минуту буквально вернемся в нашу студию.
Алексей Пичугин:
— Возвращаемся в студию «Светлого радио». Говорим сегодня о монастырях и монашестве с игуменом Филаретом (Пряшниковым), настоятелем Староладожского мужского Никольского монастыря. Много у вас братии?
Игумен Филарет (Пряшников):
— На сегодня десять человек.
Алексей Пичугин:
— А бывает, что вам приходится разрешать какие-то конфликты между братией? Мы не можем идеализировать, что монахи — это ангелы, что между ними не бывает конфликтов, споров. Вам, как настоятелю, наверняка приходится разбирать какие-то сложные ситуации, порой, жизненные. Или к вам приходит кто-то из братий и говорит: отец Филарет, больше не могу, вот не могу и все, хочу другого. Как быть?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Безусловно, такие события редко, но бывают. И всегда с сожалением приходится говорить о том, что в такие моменты видишь духовный уровень человека. Можно идти по мирскому пути, доказывать свою правоту, обличать всех налево и направо. Я всегда задаю вопрос: а где ваше монашество? Когда мы вспоминаем слова апостола Павла: «Тяготы друг друга носите и тако исполните закон Христов». Когда мы читаем в святоотеческом предании: если монах, «брат твой согрешит против тебя, покрый его любовью». К сожалению, иногда чисто человеческое встает впереди той проблемы, которую приходится решать. А когда человек говорит, в моей жизни несколько случаев было, когда: я не хочу, я ухожу. Я всегда ревностно отношусь к этому моменту. Почему? Потому что говоришь, наверное, человек чего-то не нашел в тебе. А с другой стороны, мы не знаем внутреннюю жизнь человека, почему он пришел в монастырь. Да, я всегда говорю, что в монастырь не уходят, не убегают, а в монастырь приходят. Я обязательно человеку пытаюсь дать какое-то послушание, сообразно его талантам. Проходит какое-то время, да, есть такое, ко мне подходят и говорят: а мы не хотим больше у вас быть. Как поступить? Уговаривать? Вроде уговариваешь человека: давайте попробуем, давайте побудьте еще какое-то время. Потом понимаешь, что если уже поставлена точка и человеку это не надо, он в любом случае из монастыря уйдет, но важно, как он уйдет. Это тоже важный момент. Еще раз хочу сказать, что монашество это действие в твоей жизни, о котором необходимо так крепко подумать, очень крепко подумать.
Алексей Пичугин:
— А ваша задача, скорей, отговорить человека?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Чтобы он не уходил?
Алексей Пичугин:
— Нет, нет. Вы говорите, крепко подумать. Я неоднократно слышал о настоятелей, наместников разных монастырей, что, наверное, в первую очередь, их задача отговорить человек.
Игумен Филарет (Пряшников):
— У меня сколько в жизни было таких моментов, когда приходит человек, ты видишь, что он совершенно не готовый, и говорит: я хочу в монастырь, все, возьмите меня в монастырь.
Алексей Пичугин:
— Ухожу.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Ухожу. Мы говорим: ну, хорошо, ладно. Потом уже мы понимаем, что он поссорился со своей семьей, какие-то жизненные неурядицы. Но проходит какое-то время, он уходит из монастыря, потом приезжает к тебе и говорит: спасибо, я понял, я пожил и понял, что это не мое. Наверное, для человека, который хочет быть монахом, монашеский образ жизни должен стать его. Это не просто, я почитал какую-то литературу, надел розовые очки, думая, какой я святой. А внутренняя жизнь, внутренняя борьба еще только впереди, и все твои шероховатости ты увидишь чуть позже, когда тебя кто-нибудь затронет локтем или не поздоровается утором на братском молебне. И как ты будешь целый день ходить и дуться на этого брата, который не почтил тебя своим вниманием. Поэтому, безусловно, отговариваешь, но просто говоришь: попробуйте пока сейчас, задумайтесь, какой путь вы выбираете. Это тоже путь крестоношения, путь различных испытаний, которые ты должен переносить со смирением.
Алексей Пичугин:
— А бывали в вашей жизни случаи, когда вы отговаривали человека?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Отговаривал?
Алексей Пичугин:
— Да. Ну, наверное, бывали.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Я сейчас детально не вспомню.
Алексей Пичугин:
— По-другому спрошу. А много приходит вообще людей в монастырь. Может быть, даже не с расчетом остаться, с расчетом пожить.
Игумен Филарет (Пряшников):
— К сожалению, много. К сожалению, люди приходят в монастырь с уже изломанной жизнью.
Алексей Пичугин:
— После тюрем.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да. Вот это самое печальное. Зачастую людям некуда пойти, негде жить, выгнали на улицу. Или личные их страсти не дают им иметь нормальную семью. Это время поработать в монастыре и показывает, кто такой есть человек на самом деле. Но иногда бывает такое, что человек побыл, ушел из монастыря, но проходит какое-то время, и он возвращается. Я не очень сторонник того, чтобы брать таких людей назад. Но в моей жизни было несколько примеров взять назад этого человека, который ушел в мир, походил, посмотрел, а потом вернулся и сказал: нет, я понял, это мое. Кстати, хорошие иноки из таких людей иногда получаются.
Алексей Пичугин:
— Это тоже своеобразный путь. Для чего-то вернуться, чтобы понять, что возвращаться и не следовало. Всех интересует распорядок жизни в монастыре. Можем на примере вашего, я думаю, что это достаточно типично.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Это типично, безусловно. Утром жизнь обители начинается с братского молебна.
Алексей Пичугин:
— Во сколько? Рано.
Игумен Филарет (Пряшников):
— В обителях устанавливается внутренним уставом, у нас установлен в 8 часов утра.
Алексей Пичугин:
— А ну это не очень рано. Нормально.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Не очень рано. Почему? Потому что у нас монастырь находится в неком глухом месте и открывается он не сильно рано. Братский молебен. Если есть богослужение, а мы стараемся совершать весь круг богослужений на неделе, то кто-то остается на службе, кто-то идет на послушания свои. В 12 у нас обед.
Алексей Пичугин:
— А завтрака нет?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Завтрак по кельям. Благо, я говорю, братия живет в своих кельях, и у них есть возможность попить чай.
Алексей Пичугин:
— Или самим что-то приготовить?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Или что-то приготовить.
Алексей Пичугин:
— А у них в кельях так обустроено, что там есть плитка?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Есть общая плита на этаже или общий холодильник, где тоже можно хранить продукты, я не возбраняю. В 12 у нас обед, послушания продолжаются. Если есть богослужение, то вечером всенощная или вечернее богослужение. Потом уже общий ужин, после которого все расходятся по кельям, и это уже их личное время, в которое монах погружается или в чтение Священного Писания или просто побыть одному, и предаться молитве, возможно. У каждого есть свой распорядок. У нас есть общее молитвенное правило, которое монахи должны совершать по кельям, это определенное количество поклонов, чтение Священного Писания. У всех есть памятки, которые мы вывешиваем.
Алексей Пичугин:
— Вы определяете каждому монаху какое-то правило, или ему определили это при постриге?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Общее, у нас общее правило, которое мы на Духовном соборе, по благословению владыки принимаем, и оно обязательно для всех, кто живет в монастыре.
Алексей Пичугин:
— А, например, как это выглядит?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Свободное время, это можно делать утром после правила. Это можно делать вечером после ужина. Несколько сот молитв Иисусовых, Богородичных, глава Евангелия, апостола и что-то из святоотеческого предания. Правило небольшое, но для каждого оно по силам.
Алексей Пичугин:
— А если монах куда-то отлучается, он должен его исполнять там, где он находится?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Не всегда. Иногда просто чтение Иисусовой молитвы в пути, в дороге заменяет все остальное. Вы понимаете, что сегодня настолько технологически мы свободны, Священное Писание можно закачать в телефон и почитать с телефона. В этом ничего такого нет, главное было бы внутреннее желание монаха, инока, послушника держаться за молитвенное правило, как за источник жизни.
Алексей Пичугин:
— А как монахи уезжают из монастыря на какое-то время? Или просто надо человеку в город выйти? Я сейчас смотрю на карту, все-таки монастырь находится, пускай не в самом центре, но в городе, надо монаху пойти в магазин для чего-то или по каким-то своим делам выйти в город, он должен спрашивать на это разрешение?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Благословение у игумена обязательно.
Алексей Пичугин:
— В любом случае, даже если он в соседний магазин пойдет?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Если в соседний магазин, пускай идет, я об этом, может быть, и не узнаю, но какие-то долгие отъезды из монастыря, бывает по делам, по учебе, допустим.
Алексей Пичугин:
— Нет, понятно, в Петербург тот же, наверное, он спрашивает.
Игумен Филарет (Пряшников):
— В этом плане все чтобы были в зоне досягаемости. Почему? Потому что иногда один телефонный звонок и потребность, чтобы тот священник или монах или послушник пришел к игумену для какого-то послушания или разговора — это обязательно и для меня и для тех, кто рядом со мной.
Алексей Пичугин:
— Много у вас в сане монахов?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Нет, не много. Вместе со мной 4 человека.
Алексей Пичугин:
— А вы говорите, около 10 человек вся братия. Это уже постриженные или кто-то иноки, кто-то послушники.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, четыре инока у нас есть и два послушника.
Алексей Пичугин:
— А все монахи в сане?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Да, все монахи в сане.
Алексей Пичугин:
— Понятно.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Здесь еще один есть момент, что мы не просто совершаем богослужения у себя, у нас еще есть приписной храм, Малышева гора, церковь Рождества Иоанна Предтечи, братия служит по субботам там Божественную литургию, исповедуют и причащают, даже венчает иногда и крестят. А еще мы помогаем женскому монастырю, наш батюшка иеромонах ходит совершает богослужение в женском монастыре, еще окормляем женский монастырь. Вот такое обширное послушание у наших священников, которым иногда и передохнуть некогда.
Алексей Пичугин:
— Распорядок, о котором вы говорите, классический для всех монастырей, но все-таки, наверное, есть какая-то разница в зависимости от расположения. Город ли это, или это какое-то уединенное место, или это небольшой город, как у вас, все равно, наверное, само место, сама локация сильно влияет на жизнь монастыря. Как бы ни казалось, что везде все похоже.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Правильно, раньше говорили: со своим уставом в чужой монастырь не лезь. То же самое и здесь. Каждый монастырь определяет свой устав. Или там больше послушаний, где братия или сестры ведут экскурсии с паломниками, или это более уединенное послушание — чистить картофель на складе. У каждого монастыря и у тех, кто в нем живет, есть свой распорядок внутренний, он не похож по количеству молитвословий, по количеству свободного времени. Кто-то разрешает иметь в кельях тот же телефон, кто-то не разрешает.
Алексей Пичугин:
— Телефон могут не разрешить?
Игумен Филарет (Пряшников):
— К сожалению, не можем мы пользоваться грамотно гаджетами, постоянно нас тянет в телефоны, чтобы посмотреть, почитать последние новости. Это, слава Богу, если мы откроем компьютер или телефон, чтобы почитать святоотеческую какую-то книгу или, ладно, на худой конец, посмотреть какой-то фильм духоносный, который принесет пользу. Но в основном мы что делаем? Листаем новости, возбуждаем свой внутренний мир. Иногда это все бывает настолько на грани эмоций, переживаний, особенно в наше сегодняшнее время. Поэтому есть такое, что телефончики откладывают, это несет только пользу человеку, желающему монашеской жизни.
Алексей Пичугин:
— Игумен Филарет (Пряшников), настоятель Никольского Староладожского мужского монастыря, в программе «Светлый вечер» на «Светлом радио». Мы много говорили, что у человека есть какой-то распорядок в монастыре. Вы говорите, что его собственная духовная жизнь, скорее, определяется в свободное время. Но его внутренний мир чем определяем, если можно так спросить? Каждый человек сугубо индивидуален, каждого человека в монастырь привело что-то свое, но люди с совершенно разными характерами, разным прошлым живут вместе. Это все очень непросто. Мы когда живем в большом многоквартирном доме, мы все такие разные, зачастую соседей не знаем, а здесь так не получается, здесь все равно приходится общаться. Как это можно регламентировать?
Игумен Филарет (Пряшников):
— То, о чем мы сейчас с вами говорим: и уставы, количество молитв, послушания, какие-то ограничения, которые накладываются — это всего лишь инструменты для достижения определенной цели. Для чего люди приходят в монастырь? Для спасения своей бессмертной души, это самое главное. А все, что там используется, помогает отшлифовать душу человека до нужной консистенции, до нужно гладкости. Конечно, в монастырь приходят люди совершенно разные, с разным духовным опытом и наследством и пройденной жизнью и верой, уровень веры у каждого тоже разный. А почему люди разочаровываются, почему люди уходят? Потому что, к сожалению, слабая вера. Отвечаю на вопрос, как можно узнать духовную жизнь человека? По поступкам, по его реакции на то, что зачастую происходит. Бывает, даешь какое-то послушание и видишь, человек скажет, как это в святоотеческом наследии мы читаем: простите, благословите, сделаем. А кто-то может фыркнуть и сказать: я не хочу этого делать, делайте, мол, сами. Ведь и такое тоже бывает. Какой духовный уровень у одного и у другого, мы видим. Тот, который идет с радостью, как в притче о двух сыновьях... Отец попросил что-то сделать, один говорит: да, пойду и не сделал; другой: не хочу, а потом совершил. Вот так же и здесь. Духовный уровень человека познается в поступках. А весь инструментарий, что есть в монастыре, и богослужения, исповедь, отношения с духовником. Я всегда в монастыре говорю: братья, исповедайтесь почаще, выкладывайте свои мысли хотите, духовнику, хотите, приходите, мне исповедайтесь. Потому что поисповедовался и Господь тебе даст вдохновения и даст тебе понять, как бороться с этим помыслом, который тебя одолевает: уйду из монастыря, не хочу здесь больше быть. Понятно, почему так человек делает. Понять духовный образ жизни человека — прежде всего, ты видишь по его поступкам.
Алексей Пичугин:
— Я знаю, что в 90-е в монастырь приходило много молодежи, люди, которые по очень разным причинам. У кого-то несчастная любовь, кто-то растерялся, кого-то отчислили, кто-то ушел из дома, потому что его не понимают — шли в монастырь. Мне почему-то кажется, что сейчас молодежи приходит гораздо меньше. Что это? Потеря доверия? Это не значит, что они правильно делали, что все шли в монастырь, но просто что?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Я что хочу сказать? Наверное, те годы нам нужно уже забыть, как бесследно ушедшие в прошлое. Сегодня совершенно другая жизнь и другие люди.
Алексей Пичугин:
— И люди другие, и лет 30 прошло.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Совершенно другие. Монахов много никогда не было и не будет, потому что это особый путь для особых людей. Из ста тысяч будет пять — это хорошо. И сегодня мы говорим о том, что, конечно, не хватает людей, не хватает монастырей, монахов. Но ведь туда не будешь звать и принимать весь мир. Тогда это будет артель рабочая или кружок по интересам по шитью подрясников, допустим. Это совершенно иное предназначение человека. Я не хочу сказать, что совершенно молодежь не идет.
Алексей Пичугин:
— Нет, я тоже не говорю.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Идут, конечно, идут, но это не для всех.
Алексей Пичугин:
— А можно ли сказать, что их время безвозвратно ушло. Оно действительно ушло безвозвратно, и 30 лет. Но мы сами это время хорошо помним, и тем более, что нам не с чем сравнивать, потому что до перестройки сколько у нас было монастырей? Практически не было. И монашескую жизнь созидали заново. И монастыри созидали заново, и опыта у людей не было, и взяться ему было неоткуда. Из Троице-Сергиевой лавры кто-то пришел, один, второй, третий, а дальше монастыри открывали, и люди без опыта шли их возглавлять. Все равно, отличаются ли монастыри современные от тех монастырей, хотя вы не жили тогда в монастыре, но наблюдали эту жизнь в 90-е годы?
Игумен Филарет (Пряшников):
— По облику, наверное, отличаются, потому что сегодня как церковная наша жизнь, так и монастырская жизнь все-таки более-менее налажена. Реставрируются храмы, поднимаются стены, чего и помыслить мы не могли в 90-е годы, когда просто на носилках своими руками монахи разгребали мусор, вытаскивали битый кирпич, ночевали, как я помню, на лесах, по тебе бегали голуби. Не знаю, насколько это сегодня?.. Восстанавливали монастыри своими силами. Сегодня, слава Богу, церковная жизнь развивается. Мы сегодня приезжаем в любой монастырь, который находится поблизости, видим: отреставрировано, отремонтировано, благолепие внутри храмов, видим, что вроде и монахи ходят. В этом плане, наружная сторона жизни в монастыре изменилась в хорошую сторону. Проблема остается: людской потенциал, монашеский потенциал. Я думаю, сегодня нет такого горения, внутреннего желания идти в монастырь, совершенствовать себя, быть подобным тем святым отцам, о которых мы читаем в «Добротолюбии», «Древнем патерике». Наверное, нет решимости, нет желания нести некий подвиг. Я так думаю. Подвиг твоей жизни, все хочется легко, хочется быстро, сейчас, хочется без труда быстро стать послушником, быстро принять монашеский постриг. И вроде у тебя какая-то иллюзия, что ты уже монах. А сколько нужно будет тебе пережить и разочарований и испытаний, чтобы действительно стать крепким в вере, и чтобы ничто не могло тебя поколебать в будущем. Наверное, нет уверенности сегодня такой, которая была у наших предшественников.
Алексей Пичугин:
— Когда к вам приходят люди с просьбой остаться в монастыре или с просьбой постричь в монашество, те, кто уже пожил, наверняка же у вас первый вопрос, для чего ты это делаешь, зачем тебе это надо? Есть ли какой-то стандартный ответ, который чаще всего вы слышите?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Нет, я говорил, что есть определенная путь, по которому человек должен пройти.
Алексей Пичугин:
— Нет, нет, нет.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Первое, ты говоришь, вы прошли вот это? — Нет. — А были послушницей? — Нет. — А были трудником? — Нет.- А постричь сейчас быстро я не смогу. Такой бывает ответ. Конечно, «я хочу», но от хотелок мало что зависит. Есть желание, но если к этому желанию человек идет, преодолевая испытания, то оно совершится как великое чудо. Когда я постригаюсь не потому, что наденут мне одежды, а потому, что дух склада моего такой. Поэтому причины, почему человек хочет постричься, в этом надо разбираться. В этом разбирается игумен или игуменья. В этом разбирается духовник, который исповедует человека и видит, готов или не готов. Я не хочу, чтобы наши радиослушатели утомлялись и говорили, как это все сложно, как это все печально. Тем более, сейчас от монашествующих требуется, и это хорошо, какое-то первоначальное образование духовное, богословское. Даже у нас есть курсы для желающих монашество, и пока ты не пройдешь эти курсы, не выучишь три года какие-то дисциплины, тебя, возможно, не постригут. Хотя бывают исключения из правил. Безусловно, есть исключения из правил, и здесь определяет Господь. Как я делаю? Если хочу постричь человека, мне же вообще легко, я посмотрю, готов он или не готов, пишу прошение, подаю владыке митрополиту. И говорю так: вот смотри, если владыка митрополит, изучив мои документы, благословит, постриг совершится, в этом есть Промысл Божий. Потому что ни я тебя не заставляю, ни ты от меня не ждешь того, чего ты хочешь. А иногда, было столько случаев, когда владыка просто отклонял и говорил, нет, не время. В этом есть Промысл Божий, когда это нужно принять со смирением и понять, готов ты к этому или не готов. А инструменты к этому, проверить, готов, не готов, существуют.
Алексей Пичугин:
— Что бы вы пожелали людям, которые... даже не стремятся к монашеской жизни, а которые хотят на экскурсию в монастырь, не просто на экскурсию, это здание 14-го века, это здание 15-го века, а на экскурсию духовную?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Конечно, надо приехать, несколько дней потрудиться, послужить, побыть, помолиться, это самое главное, для этого люди и приезжают. И важно, вы должны из обители, из любого монастыря, увезти что-то сокровенное. Вы должны понять... Господь каждому дает какую-то информацию, какой-то дар, вы должны что-то поменять в своей жизни. Для чего человек едет в монастырь? Не просто пополоть картошку или окучить овощи. А человек едет для того, чтобы потом, выйдя из обители, возможно, решить свою какую-то проблему, духовную проблему, поговорив с монахом, с духовником. Что я хочу пожелать? Когда вы приезжаете потрудиться, монастыри очень рады вам, потому что вы приносите пользу для обители. Но когда вы уезжаете оттуда, вы должны унести духовное изменение своего мира. Пускай вы, может быть, ответите на какой-то свой вопрос. Наверное, вот так бы я пожелал.
Алексей Пичугин:
— Кто захочет приехать к вам, как это сделать?
Игумен Филарет (Пряшников):
— На сайте есть телефон, нужно просто позвонить. Если есть возможность разместить, пожалуйста, собирайтесь, приезжайте, это довольно не сложно.
Алексей Пичугин:
— Сколько человек вы можете разместить?
Игумен Филарет (Пряшников):
— Надо смотреть. Небольшое количество, но можем.
Алексей Пичугин:
— Давайте, еще раз, друзья, тогда напомним, если кто-то захотел просто хотя бы приехать посмотреть, это очень красивые места. Староладожский монастырь находится на берегу реки Волхов, которая неподалеку от Ладожского озера, от устья Волхова, много туда приезжает экскурсантов и паломников. Как проще всего добраться?
Игумен Филарет (Пряшников):
— От Санкт-Петербурга ходят Ласточки, можно Волховстрой, город Волхов запомните, пересесть на автобус и доехать до нас. Если нет, то, конечно общественный транспорт, личный транспорт, пожалуйста, по Мурманскому шоссе час двадцать, час тридцать, и вы у нас. Это недалеко от Санкт-Петербурга. Мало того, что вы побываете в Никольском монастыре, можно посетить и древние храмы и крепость Рюрикову, можно побывать и в женском монастыре, который находится буквально на одной улице. Все для пользы наших спасающихся христиан.
Алексей Пичугин:
— Спасибо. Мы благодарим вас за этот разговор. Мы напомним, что игумен Филарет (Пряшников), настоятель Никольского Староладожского мужского монастыря, был у нас в гостях. Я Алексей Пичугин. Мы прощаемся. Всего доброго. До свиданья.
Игумен Филарет (Пряшников):
— Храни вас Господь.
Все выпуски программы Светлый вечер
«Церковная жизнь в блокадном Ленинграде». Светлый вечер с Алексеем Светозарским
У нас в гостях был заведующий кафедрой Церковной истории Московской духовной академии Алексей Светозарский.
Разговор шел о церковной жизни во время Великой Отечественной Войны в блокадном Ленинграде.
Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.
А. Пичугин
– Здравствуйте, дорогие слушатели, «Светлый вечер» на светлом радио. Сегодня четверг, потому в эфире, как всегда, наш совместный проект с музеем, исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Директор этого музея, Ксения Толоконникова...
К. Толоконникова
– Добрый вечер.
А. Пичугин
– Я Алексей Пичугин. И с удовольствием представляем нашего гостя, я надеюсь, хорошо всем вам известного, знакомого...
К. Толоконникова
– И не только благодаря нашим передачам, конечно.
А. Пичугин
– Далеко не только благодаря нашим передачам. Я думаю, что мало людей, которые не знают Алексея Константиновича Светозарского – ученого, историка, заведующего кафедрой церковной истории Московской духовной академии, профессора. Добрый вечер.
А. Светозарский
– Добрый вечер. Спасибо.
К. Толоконникова
– И сегодня мы поговорим, ну мы немножко выйдем за временные рамки нашего периода, который мы всегда декларируем, да, жизнь Церкви в послевоенную эпоху. Но тем не менее, мы считаем, что тот период, о котором мы сегодня поговорим и те обстоятельства церковные и государственные, общественные, о которых мы сегодня поговорим, они очень важны. Мы хотим поговорить о бытовании Церкви в блокадном Ленинграде. Тем более что в этом году юбилейный год снятия блокады – 75 лет с года снятия блокады. Это, правда, было несколько раньше, в январе, но вот, тем не менее, мы решили об этом вспомнить в майские дни, в майские победные дни.
А. Пичугин
– Достаточно мало материалов опубликовано про Церковь в блокадном Ленинграде. Я понимаю, что этот вопрос для историков Церкви, ученых, которые занимаются этим вопросом, он не представляет, наверное, какой-то особенной сложности, в силу того, что было относительно недавно, хотя наверняка есть какие-то закрытые документы. Но если человек с наскока решил что-то узнать про Церковь в блокадном Ленинграде, мне кажется, он мало что найдет.
К. Толоконникова
– Он мало что найдет, да.
А. Светозарский
– Ну есть монография, большая монография профессора Петербургского духовной академии, Михаила Витальевича Шкаровского...
К. Толоконникова
– Вот только, по-моему, она одна и есть в открытом доступе сколько-нибудь полно.
А. Светозарский
– Там не только Ленинград, я бы сказал не столько, потому что, конечно, все что, можно было, он собрал. Называется эта монография «Церковь зовет к защите Родины». Это послание митрополита, будущего патриарха Алексия Симанского от 26 июня 41-го года, ну такая вот декларация программная на вновь наступившие такие тяжелые, тревожные времена.
К. Толоконникова
– Ну вот если таким первым взглядом окидывать эту тему, вот просто заходишь в интернет, начинаешь что-то читать, что общеизвестно, что был открыт Никольский Богоявленский храм, и там жил митрополит в колокольне, что в этот храм попала, прямо в келью митрополита Алексия (Симанского), будущего Патриарха, попала бомба, снаряд, это всем известно. И был открыт Князь-Владимирский собор.
А. Пичугин
– Но Ксения, смотрите, не всем известно, потому что это такая информация, которую если посмотреть эти материалы, она становится явной. Но я думаю, что нашим слушателям, мало кто из них там принципиально интересуется церковной историей или специально смотрел материалы, связанные с Церковью в блокадном Ленинграде. Известно и про Алексия (Симанского), митрополита Ленинградского и Ладожского, да, по-моему, или Новгородского?
А. Светозарский
– Новгородского – ему титул был усвоен в связи как раз с его деятельностью в период блокады и право преднесения креста во время богослужения – такая высшая архиерейская награда. Вот ну а на самом деле, конечно, важно знать и статистику, и имена каких-то людей, которые действовали в этот период. Первоначально материалы публиковали в «Журнале Московской Патриархии». Но где-то к 46-му году эпоха меняется, война закончилась, публикаций на этот счет нет. И потом уже мы видим только 85-й год, юбилей Победы, уже стараниями митрополита Питирима (Нечаева), который возглавлял Издательский отдел один тогда...
К. Толоконникова
– И буквально пару слов вскользь об этом говорится в фильме «Золотой юбилей». Был такой фильм, 68-го, по-моему, года.
А. Светозарский
– Да, это юбилей Патриарха, 50 лет служения.
К. Толоконникова
– Да, и вот там говорится, что весь период блокады нынешний Патриарх, а тогда митрополит, провел в осажденном Ленинграде практически.
А. Пичугин
– А правда, да, все это?
А. Светозарский
– Правда, о религии, да, вот в СССР, в России точнее, конечно.
К. Толоконникова
– Правда, о религии в России, конечно, это же экспортное издание, там есть.
А. Светозарский
– Там есть. Ну а что касается статистики, она точная у нас достаточно, потому что действовал Николо-Богоявленский собор, где действительно митрополит Алексий жил. Князь-Владимирский собор, также Никольская церковь, Большеохтинская, храм праведного Иова на Волковом кладбище, Дмитриевская Коломяжская церковь и Спасо-Паргловская – шесть православных церквей, ну как историки там, несколько отстраняясь, говорят, Московской патриархии. Ну в нашем обиходе мы называем их, конечно, православные, потому что были еще обновленцы.
К. Толоконникова
– Это Спасо-Преображенский...
А. Светозарский
– Спасо-Преображенский, бывший всей гвардии собор. Мощный центр вот такой, с мощной обновленческой общиной. И еще два храма: на Серафимовском кладбище – он не действовал в 42-м году. Вот в блокадную зиму, где-то, наверное, с марта, с января по апрель 42-го там складывали умерших. Ну такую роль морга какого-то выполнял импровизированного. И также церковь на станции Лисий Нос – они все были обновленческими. У обновленцев не было архиерея, возглавлял протопресвитер Алексий Абакумов. И были...
А. Пичугин
– Родственник?
А. Светозарский
– Ну трудно сказать, говорили, что родственник.
А. Пичугин
– А ведь была история где-то, ну это правда, не правда, что у Абакумова, председатель МГБ, брат был священником. Кстати...
А. Светозарский
– Брат был протодиаконом у него. Но, по-моему, наш. Об этом есть в воспоминаниях Свенцицкого, но при всей ценности и яркости вот этих мемуаров, там немного неточностей, надо проверять.
А. Пичугин
– Я нигде не нашел, у меня я, естественно, не сидел в архивах, но я в открытых источниках пытался найти какую-то информацию о судьбе и по крайней мере существования протодиакона Абакумова, и нигде не нашел.
А. Светозарский
– Да, у него есть такие имена. Ну если уж говорить об Абакумове, я знаю, что его крестили в храме Николая Чудотворца в Хамовниках. Это есть в одной из его биографий...
А. Пичугин
– А почему я думал, что у Пимена в Воротниках.
А. Светозарский
– Будущая тем наша. Я имею в виду будущего министра госбезопасности. В Хамовниках.
К. Толоконникова
– Ну как и о Маленкове говорят, что он алтарничал...
А. Пичугин
– Алтарничал в Елоховском.
К. Толоконникова
– Причем даже находятся люди, которые де якобы видели это собственными своими глазами.
А. Светозарский
– Ну да.
А. Пичугин
– Отцу Матфею Стаднюку кадило подавал. Вот можно у кого спросить, у отца Матфея.
К. Толоконникова
– Так он тебе и сказал.
А. Светозарский
– Ну а что касается еще одного течения, так называемые «иосифляне», «непоминающие», у них был официальный приход. Вот в Москве не было к тому времени уже, а в Ленинграде действовал.
К. Толоконникова
– «Иосифляне» – это те, кто не принял в свое время декларацию митрополита Сергия так называемую...
А. Светозарский
– Их называют «непоминающие». Но это такие «непоминающие», крайне радикальные, а «иосифляне» – потому что сторонники, последователи митрополита Иосифа (Петровых), который...
К. Толоконникова
– Дяди, между прочим, замечательной поэтессы Марии Петровых, которой в свою очередь Осип Эмильевич Мандельштам посвятил прекрасное стихотворение, «Мастерица виноватых взоров». И еще одно, не менее прекрасное.
А. Светозарский
– Видите, как все переплетено.
А. Пичугин
– А мне казалось, что их вычистили под корень просто, к сожалению, в 30-е годы.
А. Светозарский
– Я думаю, что эта община была оставлена для того, чтобы они были под присмотром. Это Троицкая церковь в Лесном, возглавлял эту общину, был священнослужителем, иеромонах Павел (Лигар). Ну и кроме того были еще «катакомбные» священники, было несколько очень небольших общин. Ну если будет у нас время и возможность, мы о них обязательно упомянем. Ну надо сказать сразу, что все направления занимали патриотическую позицию, обновленцы не меньше, да, чем патриархийные приходы, вот как-то проявляли себя как патриоты. Вот и сборы средств...
К. Толоконникова
– По-моему, при Спасо-Преображенском соборе чуть ли не госпиталь даже какой-то действовал.
А. Светозарский
– Они предлагали, предлагал Князь-Владимирский собор содержать госпиталь, но это самое начале войны. И конечно, нельзя было представить, что будут такие трудности. Ну долго там как-то, в общем, этот вопрос решался, но невозможно был делать такой церковный лазарет, как это было в Первую мировую войну, поэтому они отдали деньги. Митрополит Алексий обратился к приходам о том, чтобы они отдали запасные суммы. И вот Князь-Владимирский собор из 714 тысяч рублей, которые там, в соборе находились, отдал 710, оставив 4 тысячи рублей – по тем временам совсем небольшая сумма, – отдал вот на нужды Красной армии. Ну вот обновленцы тоже очень активно участвовали в помощи и армии, и раненым, и сиротам Красной армии. А «иосифляне» позже, только в ноябре 41-го года был скромный внесен такой взнос – но община небольшая, поэтому – в Общество Красного Креста, не на нужды армии. Ну и затем все-таки они включаются в общее дело и жертвуют на танковую колонну имени Дмитрия Донского. Потому что странно это, потому что это призыв Сергия, это их противники. Кроме того они «непоминающие» не только священноначалие, с которым они не согласны, но и государственную власть, которую они не признают, по большому счету. Вот здесь тоже был ряд моментов. В экстремальной ситуации блокады люди, которые заведомо не признают власть, которая призвана стоять там на защите города – там был ряд моментов, были аресты среди этих больших общин. Ну и «иосифляне», они вернулись, так же как обновленцы вернулись...
А. Пичугин
– В 43-м году перешла единственная община, я посмотрел.
А. Светозарский
– Да.
А. Пичугин
– Напомним, что в гостях у светлого радио сегодня профессор Алексей Светозарский, заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии.
К. Толоконникова
– Знаете, я вот, готовясь к нашей передаче, довольно много перечитала мемуаров, воспоминаний тех людей, которые пережили блокаду. И вот любопытно, что у столь разных мемуаристов, как Пантелеев, автор «Республики ШКИД» и книги, которая известна многих православным читателям, «Я верую»...
А. Пичугин
– И «Ленинградских сказок», кстати говоря.
К. Толоконникова
– Да, и как назывался этот рассказ, где мальчик стоит на часах?
А. Пичугин
– Вот-вот.
К. Толоконникова
– Потрясший меня в свое время. То ли часовой, то ли на посту...
А. Пичугин
– На посту. Пантелеев, «На посту», конечно же.
К. Толоконникова
– Там вот, такие разные авторы, как он и замечательный литературовед...
А. Пичугин
– «Честное слово».
К. Толоконникова
– «Честное слово» да. Лидия Гинзбург, да, автор книги «Человек за письменным столом», она тоже оставила «Записки блокадного человека», они вспоминают об этих событиях блокадных и о их масштабе, как о библейском масштабе. То есть им обоим пришло на язык именно это определение. И ну действительно, действительно тут на ум приходят, ну не знаю, разве что казни египетские, да, по масштабу происходящего. Мне вот интересно, как в бытовом смысле существовала Церковь вот зимой, например, 41-42-го года. Ведь, по крайней мере, нужно вещество Евхаристии, да, для совершения литургии.
А. Пичугин
– Очень правильный вопрос, кстати.
К. Толоконникова
– Где брали вино, где брали муку для просфор, как это все происходило? И как часто совершались богослужения, как часто совершалась литургия в этих незакрывавшихся храмах?
А. Светозарский
– Ежедневно. Потому что конечно, да, я согласен, я не могу не быть согласен с людьми, которые пережили эти события, которые требуют какого-то религиозного осмысления. Ну а быт, он был в этой ежедневной стойкости. И лично для меня вот эти действующие ежедневно храмы, это ежедневная литургия – ну это то же самое, что бойцы на фронте, да, это то же самое, что люди, которые, так сказать, падая от голода, идут к своим станкам. Это люди, которые замерзают в библиотеках...
К. Толоконникова
– Да. И ведь многие священники, я читала, они жили очень далеко от мест служения.
А. Светозарский
– У них были пропуска.
К. Толоконникова
– Они ежедневно проделывали пешком эти непредставимые для ослабевшего от голода и холода...
А. Пичугин
– И так же умирали от голода наверняка.
А. Светозарский
– Умерла половина клириков.
А. Пичугин
– Половина?
А. Светозарский
– Да. Ну их было немного на самом деле, потому что ну такие были очень мощные волны. Потому что Питер был ведь таким очень церковным городом на самом деле.
А. Пичугин
– На удивление.
А. Светозарский
– Да, наше поколение воспринимает по-другому, потому что исчезли огромные тоновские храмы – по проекту Тона, исчезли храмы более раннего построения. Были закрыты подворья. Там было мало монастырей, но вот наших северных монастырей подворья там были повсюду. Огромное количество военных церквей. Ну достаточно вспомнить Суворовскую церковь, где настоятелем был одно время протопресвитер Георгий Шавельский, а пономарил у него генерал-лейтенант, подавал ему кадило и считал это за честь. Это камешек в огород людей, которые в Церкви выстраивают неправильную иерархию.
А. Пичугин
– Так табель о рангах, пресвитер Георгий Шавельский...
А. Светозарский
– Постарше был.
А. Пичугин
– В иерархии флота был постарше.
А. Светозарский
– Вы представляете: в погонах там, с седыми усами пышными генерал, смиренно подающий кадило – это Суворовская церковь при академии Генштаба. Так вот он таким перестал быть. Потом были волны террора. Святая ночь 32-го года – это арест и высылка монахов и монахинь всех, их было очень много. Там дело Александро-Невского братства, там большой террор. Там до этого еще в связи с убийством Кирова высылка разных элементов. Осталось там...
К. Толоконникова
– Ну это совсем ранее дело – митрополита Вениамина, с этого же, по большому счету, началось.
А. Светозарский
– Ну да, это я уже не говорю.
А. Пичугин
– Ну там же даже никто в Ленинграде не знал, что выжил Григорий (Чуков), его же похоронили, а когда он приехал епископом к ним, вернулся.
А. Светозарский
– Ну там было сколько примерно, да, вот 25 священников в штате, я так понимаю, что по всем вот этим направлениям, примерно 30 заштатных и «катакомбных» на весь город. Вот половина их умерла. Ходили пешком, имели пропуск. Каждый день в восемь утра начиналась литургия.
А. Пичугин
– А где брали вино и просфоры?
А. Светозарский
– Вот это интересный вопрос. Вечером в 16 часов вечернее богослужение. И даже во время налетов первое время еще ходили в бомбоубежища, потому что...
К. Толоконникова
– А налеты как раз были в вечерними. Там около шести вечера начиналась это все. Методично, по-немецки.
А. Светозарский
– Да, отряды, значит, местные отряды противовоздушной обороны. И участвовали и сотрудники храмов там, и прихожане, и даже священники участвовали в тушении этих бомб зажигательных, которые тоже падали. Так что каждый день, это было каждый день неизменно. Что касается вещества для Евхаристии, откуда брали. В ноябре 41-го года Николо-Богоявленский собор получил 20 килограмм белой муки и 40 бутылок кагора. Значит, норма – это просто как пример, потому что выдавали и другим храмам...
К. Толоконникова
– От кого получил?
А. Светозарский
– От советской власти. Причем выдавала, была такая вот сотрудница адмнадзора, Татаринцева, которая прославилась тем, что люто душила Церковь налогами в предвоенные годы. И имя было ее известно. И даже Алексий I, уже то ли местоблюститель, то ли патриарх, жаловался на нее Карпову, что она немилосердная совершенно. Вот ей пришлось открывать...
А. Пичугин
– Уже после войны.
А. Светозарский
– Да. А во время войны ей пришлось открывать закрома и выдавать. Норма такая: две ложки вина на чашу ну и некое количество вот...
А. Пичугин
– Две ложки какие? Не лжицы маленькие, а какие-то все-таки...
К. Толоконникова
– Две столовые ложки, я думаю.
А. Светозарский
– Две столовые ложки, остальное все...
К. Толоконникова
– И кипяток.
А. Светозарский
– Разбавлялось, да.
К. Толоконникова
– Горячей водой.
А. Светозарский
– Ну и вот какая-то, значит, для Агнца просфора. Ну а богослужебная просфора, мы знаем это из воспоминаний отца Бориса Пономарева, был такой протоиерей, в Можайске он служил. Ну вот я разговаривал где-то с моим ровесником, наверное, он врач, он уроженец Можайска, очень так все его знали, этого отца Бориса. Он сказал про него так: отец Борис крестил весь Можайск. Там было две церкви. У отца Бориса была в пригороде, в Ильинской слободе деревянная церковь. Ну не у него, он там служил, но так долго, что говорили «у отца Бориса».
А. Пичугин
– А это не его убили потом трагически?
А. Светозарский
– Его убили, да.
А. Пичугин
– Он же прожил очень долгую жизнь.
А. Светозарский
– Прожил долгую жизнь.
А. Пичугин
– Он служил еще в блокадном Ленинграде даже?
А. Светозарский
– Он не служил, он был военнослужащим в осажденном городе и пришел в собор Николо-Богоявленский. В нижнем храме служит митрополит, один как это всегда он делал, ежедневно служил. Служил без диакона, читал море записок, заздравных и заупокойных. И он вот спросил, как можно там пройти. Он к нему вышел из алтаря или как-то тот в алтарь пришел. И будущий протоиерей дал ему часть своего пайка, значит, воинского, солдатского. Он был рядовой состав, не командиром, не офицером. И он сказал: благодарю вас, передайте матушке-алтарнице. В этом он весь – вот не схватил, передайте, всё, благодарю, спасибо. И протянул ему – это в его воспоминаниях есть опубликованных, он пишет так: богослужебную просфору размером с пуговицу. Ну наверное, с солдатскую. Да, вот Богородичная просфора выглядела вот так.
А. Пичугин
– Ну я так и думал, что примерно таких размеров. К сожалению, жизнь его вот так сложилась, трагически оборвалась, в начале 90-х годов, по-моему, да, это произошло. Их с женой убили прямо в приходском доме или в храме даже.
К. Толоконникова
– Боже!
А. Пичугин
– Ну там как раз шастали всякие банды.
К. Толоконникова
– Грабили.
А. Пичугин
– Грабили, да. И вот он так попал. Уже старенький совсем был.
А. Светозарский
– Да. Ну его очень любили.
А. Пичугин
– До сих пор его помнят и любят.
А. Светозарский
– Да, и батюшка такой был, он не потакал своей пастве. Я там был в этом храме несколько раз. Первый раз, когда мы были там на картошке, на сельхозработах. Я только что поступил на первый курс, и нас сразу отправили на картошку. И вот мы поехали в воскресенье. Это редко было, что в воскресенье мы не работали, но как-то чего-то. У него полная программа была: это сначала все требы. То есть никогда не было так, чтобы после литургии что-то такое еще было. Он и покрестит, и молебен послужит. Литургия завершает – всё, точка. Поэтому очень долго.
К. Толоконникова
– Ну это справедливо.
А. Светозарский
– Да. Очень долго люди находились в церкви. И вот он, по счастью, успел оставить эти воспоминания, рассказать. Ну а если говорить о Алексии (Симанском), в то время митрополите, он очень схожее проведение жития, скажем так, в период блокады с патриархом Сергием в эвакуации и вообще в жизни. Это вот такая старая архиерейская школа. Это ночью полуночница, чин двенадцати псалмов и вот весь суточный круг, и ежедневное совершение литургии.
К. Толоконникова
– Ну а вот митрополит Алексий, он находился, как вот сказали бы тогда, в том блокадном Ленинграде, на казарменном положении. Ведь очень многие учреждения своих сотрудников переводили тогда на казарменное положение. В том числе, кстати, и Пушкинский дом. А вот другие священники, они жили по домам? Или все-таки для сбережения сил, ну и людям проще вместе и обогреваться, и держать какой-то общий котел, тоже старались жить поблизости, при храме?
А. Светозарский
– Да, отчасти это верно. Но можно говорить, наверное, о том, что была такая вот общинная жизнь и взаимопомощь, взаимовыручка. Вот тот же Спасо-Преображенский собор, где был большой хор, изрядно поредевший, да, вот после блокадной зимы, были сотрудники, был даже комендант собора – такая была должность, – вот они помогали нуждающимся дровами, свечами для освещения помещения. И если было возможно, продуктами. Ну просто навещали людей как-то, да, вот ободряя их. Это было. Ну а священнику ночевать в соборе, который промерз так, что да, приходилось по необходимости. Вот один из священников жил в 15 километрах от собора. Понятно, когда он доходил, у него уже никаких сил не было.
А. Пичугин
– А еще служить.
А. Светозарский
– Да. Поэтому вот он ночевал в этом холодном храме, утром начинал литургию, начинал богослужение.
К. Толоконникова
– Я думаю, что храм был не более холодным, чем его собственное жилище.
А. Светозарский
– Ну да.
К. Толоконникова
– Потому что есть воспоминания о том, что холод был ужасающий, пронизывающий. Человек никогда не мог согреться, и он выматывал даже, высасывал силы еще пуще голода.
А. Светозарский
– Ну там можно было что-то жечь, какие-то там печки, буржуйки. В соборе –ничего.
А. Пичугин
– Просто холодный собор огромный.
А. Светозарский
– Он там накрывался, и был, поэтому...
А. Пичугин
– Мы продолжим через минуту. Я напомню, что в гостях у светлого радио сегодня профессор Алексей Светозарский, заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии. Наш совместный проект с музеем «Советский Союз: вера и люди». Директор этого музея Ксения Толоконникова, я Алексей Пичугин. Через минуту мы снова вернемся.
А. Пичугин
– Возвращаемся в студию светлого радио. Я напомню, что в эфире наш совместный проект с музеем, исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова директор этого музея, я Алексей Пичугин. И наш сегодняшний гость Алексей Светозарский, профессор Московской, духовной академии, заведующий кафедрой церковной истории.
К. Толоконникова
– Вы знаете, вот опять же, готовясь к передаче, я прочитала воспоминания одной женщины, совершенно нерелигиозной, нецерковной, которой довелось с двумя маленькими детьми пережить первую, самую страшную блокадную зиму. И в 45-м году она для этих же детей, которые по милости Божией остались живы, решила все записать, вот все что она пережила, записать по горячим следам. И она описывает момент, когда она потеряла карточки, когда 10 дней еще оставалось до получения новых. Ясно, что в тех условиях это означало верную смерть. И она говорила: я не верила в Бога, – пишет она, – и дети у меня были некрещены. Но я взмолилась: Господи, не дай нам всем погибнуть. То есть она абсолютно честно вот этот вот момент описывает. И на следующий день ее нашел сослуживец ее мужа. Он приехал с фронта и передал ей какую-то часть пайка от него. И благодаря этому она смогла выжить сама и спасти своих детей. Вот был ли какой-то всплеск, отмечался ли всплеск религиозности в связи вот с этими страшными обстоятельствами войны и блокады? Или мы не можем судить об этом сколько-нибудь достоверно?
А. Светозарский
– Ну люди пошли в храмы в самом начале войны, сразу храмы наполнились. И по сводкам НКВД говорится, они достаточно объективные, эти сводки, касающиеся настроений в городе, говорится о том, что в храмах стало больше народу, вот это отмечается.
К. Толоконникова
– В том числе, наверное, и молодых людей.
А. Светозарский
– Ну да, естественно. И скажем так, что мы видим, что этой деятельности никак не препятствовали, кроме деятельности подпольной. Вот была такая община архимандрита Клавдия (Савинского), были монахини Иоанновского монастыря на Карповке, примерно тысяча человек, она была небольшая общинка, на чердаке у них там церковь своя была и так далее.
К. Толоконникова
– Как-то они потаенно жили, то есть их не выселили в свое время из Ленинграда.
А. Светозарский
– Да, они были самоизолированы. И вот в 42-м году он был арестован и очень быстро расстрелян по решению трибунала войск НКВД Ленинградского округа. Хотя вот он, да, как-то свою позицию обосновывал, что он бы не радовался, да, вот приходу, не то что приходу, успехам немцев не радовался. Но говорил, что вот его убеждения, они ему не позволяют участвовать в какой-то работе на оборону страны. Протоиерей Михаил Рождественский, тоже «непоминающий», тайно служил. И был арестован, когда значит, в ночь на Крещение 43-го года они там, на квартире, эта маленькая общинка собралась, всю ее арестовали. Но он прямо говорит, я значит, вот не только там не признаю Сергия там, Алексия и так сказать всех, ну Алексея как местного архиерея тогда, вот я призывал не жертвовать на оборону, потому что это значит помогать тому государству, которое вот так и так. У него была такая позиция. Ну вот как ни странно, его не расстреляли. Его хотели расстрелять, но произошел прорыва блокады. Ему дали десять лет или даже больше. Он освободился в 55-м году и долго служил.
А. Пичугин
– В Ленинграде.
А. Светозарский
– Да, ну вот его позиция была вот такая. И вот эти вот легальные «иосифляне» в своем прошении митрополиту Алексию о воссоединении писали о том, что мы переживаем, что остались в стороне от всенародного подвига.
К. Толоконникова
– От общего дела.
А. Светозарский
– Да, что мы вот так обособились в своей гордыне, в своей неправильной позиции. Хотя при этом, да, они тоже участвовали.
А. Пичугин
– Я так понимаю, что фигура, но хотя нет, это не совсем так, я хотел сказать, что фигура митрополита Алексия, она все-таки была такой примиряющей. Но это уже когда он стал патриархом. А когда он был просто митрополитом Ленинградским, все равно еще был патриарх Сергий, до этого местоблюститель. Я просто воспоминаю, что для Афанасия (Сахарова), когда он освобождался из ссылок очередных, он принял митрополита Алексия именно потому, что для него это была такая примиряющая фигура, которая не был никоим образом задействована во всех этих процессах.
А. Светозарский
– Ну не знаю. Нет, я не думаю. Потому что Алексий всегда четко подчеркивал свое преемство, линии своей от линии Сергия.
А. Пичугин
– Безусловно.
А. Светозарский
– И всегда был его ближайшим сотрудником. И ни у кого не было вопросов, что кто-то иной может быть патриархом. На владыку Афанасия подействовало соборное решение. Для него было важно, что это был собор, как уж там была процедура...
К. Толоконникова
– Какой бы ни был.
А. Светозарский
– Да, ну вот он был собор, и соборное решение он был готов признать. Потому что это были те «непоминающие» так называемые, умеренные, да, вот которые не сомневались там в действенности таинств. Они не хотели сослужить, дабы не участвовать в церковно-политической линии Сергия.
К. Толоконникова
– Ну и потом к этому моменту, который мы сейчас затронули, все-таки церковно-государственные отношения претерпели значительные перемены по сравнению с началом «иосифлянского» движения.
А. Светозарский
– Ну безусловно, да. Причем не только на церковном уровне можно это видеть. Но это вот такая, условно возьмем этот термин, может быть, реабилитация прошлого. Например, интереснейшие факты о том, что существовали светские мемориалы. В 43-м году город был оклеен призывами посетить, приглашением посетить могилы выдающихся русских полководцев. Ну а где они – в соборах. Значит Александр Невский в соборе Троицком Александро-Невской Лавры, который был занят складами, и где-то в притворе там, значит, была такая символическая гробница. Суворов в Благовещенской церкви, также в Лавре. И там и там были склады.
А. Пичугин
– Подождите, а в Казанском?
А. Светозарский
– Кутузов.
А. Пичугин
– А, Кутузов, да.
А. Светозарский
– Через Казанский войска просто проходили на фронт, и их через вот...
К. Толоконникова
– Через мощи.
А. Светозарский
– Да, кутузовские. Ну и вот там была выставка.
К. Толоконникова
– Вообще удивительно, Ушакова канонизировали, а Кутузова нет. Мне кажется, это такое вот воплощение русской полководческой святости. Во всяком случае, если по Толстому судить.
А. Светозарский
– В интерпретации Толстого.
К. Толоконникова
– Да.
А. Пичугин
– А есть ли какие-нибудь сведения о том, где жил сам митрополит Алексий?
А. Светозарский
– Он жил сначала, в начале войны еще жил или сразу где-то, может быть, перед войной он переехал, он жил во Владимирском соборе. Потом он переехал в Николо-Богоявленский, он же Никола Морской. На хорах у него была устроена квартира. Ну вот в этом он тоже весь. Потому что это не только такая вот твердость монаха, но это, конечно, отчасти такой аристократический стоицизм. Когда вот этот снаряд-то попал, осколки там впились в дверной косяк, он говорит: вот и смерть, – как монах, – вот и смерть мимо меня, значит, пролетела. И потом уже говорит аристократ Симанский: об этом не надо распространяться, все закончится скоро. Никаких слухов. Все, не надо.
А. Пичугин
– А ему же было так за 60, прилично.
К. Толоконникова
– А вот мне интересно, а как обстоял его вывоз в 43-м году? Вот мы сейчас заговорили о прорыве блокады, да, о 44-м годе.
А. Светозарский
– О снятии.
К. Толоконникова
– Да, о снятии.
А. Светозарский
– В 43-м прорыв блокады.
К. Толоконникова
– А вот как его вывозили на сентябрьскую встречу 43-го года с генералиссимусом?
А. Светозарский
– Такой был момент, описанный в его дневнике. Он же ведь выезжал не только в Москву, но и в Ульяновск, в эвакуацию к митрополиту Сергию, был там несколько дней. В дневнике пишет, что на поезде. На поезде, свободный путь. Ну знаменитый плакат, очень мной любимый: «Накося выкуси!», – я очень рекомендую набрать всем в поисковике. Один из потрясающих плакатов времен Великой Отечественной войны.
К. Толоконникова
– Вот Леша прямо сейчас наберет.
А. Светозарский
– Ну и вот на таком поезде он ехал. Был налет, на крышу падали осколки от зенитных снарядов, потому что была зенитка, соответственно снабжен поезд зениткой. И тоже в духе Алексия: было неприятно, – или что-то в этом роде. Не испугался или что-то страшно. Неприятное ощущение, – вот как-то так он примерно описывает. Потом на самолете его военно-транспортном перевозили. Так что не все дни блокады он был там.
К. Толоконникова
– А сколько раз он выезжал? Начиная с 42-го года где-то, наверное, с весны, я так помню.
А. Светозарский
– Ну раза два точно, если не больше.
А. Пичугин
– Ну на поезде я, может быть, не очень хорошо себе представляю. Хотя вот так по воспоминаниям...
А. Светозарский
– Поезд пошел, пошла «Красная стрела».
А. Пичугин
– Именно там же находились вот эти все знаменитые места самых ожесточенных боев – Мга станция, Дно... Нет, не Дно, простите.
К. Толоконникова
– Когда же пошел первый поезд?
А. Светозарский
– В 43-м.
К. Толоконникова
– В 43-м. Блокада прорвана, прорыв.
А. Светозарский
– И он описывает это все. Поезд, как положено...
К. Толоконникова
– Чай в подстаканнике.
А. Светозарский
– Чай в подстаканнике, проводники старорежимного вида. Все было.
А. Пичугин
– А уже просто пассажирский поезд пошел.
А. Светозарский
– Ну и зенитка при этом была на всякий случай. Ну и пригодилась.
К. Толоконникова
– Но все-таки 43-й год, конечно, хотя еще был очень тяжелым, но его не сравнить с зимой 41-42-го годов. И наибольшее число жертв именно к этому времени относится. Причем вот старые блокадники вспоминают, что люди, то есть сначала как, сначала умирали мужчины, им было нужно больше еды. А весной начали умирать женщины. То есть они держались, держались до последнего. И вот уже когда, казалось бы, прибавили паек, когда появилась первая зелень, когда что-то вот такое, можно было себя как-то поддерживать, они начали умирать. И вот, кстати, очень многие вспоминают о том, что на Пасху 42-го года, она была довольно ранней, Алексий Константинович, напомните, когда...
А. Светозарский
– Ну 5 апреля.
К. Толоконникова
– 5 апреля, то есть до Благовещения даже еще. Был совершен колоссальный налет на Ленинград. То есть немцы это отследили.
А. Светозарский
– Но они просчитались, потому что богослужение было перенесено на пять или на шесть утра. Ночного богослужения не было в Ленинграде, в отличие от Москвы, где даже отменили комендантский час. То здесь вот назначили на утро, поэтому люди не пострадали в основном. Пострадали сами храмы. Ну вот как, считали, целенаправленный...
А. Пичугин
– Целенаправленный налет был.
А. Светозарский
– Да, вот начали они бомбежку вечером Великой субботы, в пять, и завершили вот уже ну где-то ранним утром. Уже после этого было пасхальное богослужение. Но вот опять если брать быт ленинградских храмов того времени, очень важное место это маскировка. Это огромные здания, заметные здания.
К. Толоконникова
– С золотыми куполами.
А. Светозарский
– С золотыми куполами. Ну конечно, это делают там специальные команды, воинские. Но тем не менее на сотрудниках храма и отчасти на прихожанах лежала забота о светомаскировке.
К. Толоконникова
– Ну а светомаскировка в чем могла заключаться?
А. Светозарский
– В ставнях, приделывали ставни.
К. Толоконникова
– Той же самой зимой 41-42 годов электричества-то не было.
А. Светозарский
– Свечи. Свечи и лампады, которые были еще.
А. Пичугин
– Их так видно было, думаете?
А. Светозарский
– Ну по крайней мере, было требование. И вот в том же Николо-Богоявленском соборе внутренние ставни до сих пор сохранились, которые закрывались. Ну а как бы насчет голода, вот тот же протоиерей Николай Ломакин на Нюрнбергском процессе свидетельствовал, как он видел ну штабеля из тридцати тел мертвых, лежат в ряд, рядами. А возле Николо-Богоявленского собора...
К. Толоконникова
– Да, сносили.
А. Светозарский
– Люди, которые не могли похоронить, а таких было много, не было сил.
К. Толоконникова
– А зимой не могли похоронить очень многие, потому что нужно было или самостоятельно долбить эту мерзлую землю или за какое-то, весьма значительное количество хлеба нанимать вот этих гробокопателей.
А. Светозарский
– Ну там были команды, официальные команды, потому что все-таки эта опасность распространения заболеваний. Были команды, но они ездили нечасто, собирали. Но люди хотели, и они вот доверяли церкви, как-то вот, ну принесли куда.
А. Пичугин
– А что церковь делала?
А. Светозарский
– Ничего. Ну те же команды вызывали, ну что. Но на территории некоторых храмов в сквериках, в частности, вроде бы около Князь-Владимирского собора людей хоронили. Вот они на себя это брали. Ну и такие вот, я не знаю, там отмечено, я давно около, во Владимирском соборе не был во время своих приездов в Питер. Ну может быть, даже как-то надо отметить это место что ли, где людей все-таки хоронили. А насчет того же опять же митрополита Алексия интересно, он очень не эмоциональный, у него дневник такой, так, записи для памяти. Пишет, в Москве – он жил в гостинице «Москва», где там годами жили наши знаменитости разные...
К. Толоконникова
– Да, естественно.
А. Светозарский
– Ну то есть сразу такое некое общество. Где-то он был, что какие-то приемы, кто-то там его приглашали.
К. Толоконникова
– А потом гостиница «Москва», она очень, так сказать, удобно прослушивалась. По последнему слову техники.
А. Пичугин
– Нет уж той гостиницы.
А. Светозарский
– Да, нет уж. Ну и он пишет: надо же, мы в Ленинграде этого ничего не видим, а здесь пирожки, конфеты. Такое вот какое-то детское, немножко эмоциональное, где-то он ходил.
А. Пичугин
– Но при этом он не осуждал и не выходил, не говорил: вы все здесь жрете, а мы там с голоду мрем.
А. Светозарский
– Нет, конечно, нет
К. Толоконникова
– Тем более что конечно, и в Москве не «жрали», это нельзя было назвать жраньем.
А. Светозарский
– Ну где-то были...
А. Пичугин
– Ну честно говоря, так уж, положа руку на сердце, и в Ленинграде тоже были какие-то места, где ели. Ну досыта – не досыта, но ели.
К. Толоконникова
– Но этим местом не был Николо-Богоявленский собор.
А. Пичугин
– Не Николо-Богоявленский собор, да, конечно
К. Толоконникова
– И я вот, по-моему, боюсь, конечно, соврать, но вспомнить мне об этом хочется. В чьих-то тоже мемуарах и, кажется, о митрополите Алексие я встречала следующее, что каким бы ни был скудным его рацион, он садился за стол с тарелкой, подтарельником, вилкой, ножом и всеми необходимыми, так сказать, принадлежностями.
А. Пичугин
– Не мог иначе.
К. Толоконникова
– Аристократизм.
А. Светозарский
– Я так думаю, что представляю для себя эту личность, для нас, конечно, историческую, я еще думаю, что ему кто-то еще и все это подавал. Потому что он бы не сумел расставить тарелки и подтарельники, вот он знал, как это теоретически сделать.
К. Толоконникова
– Ну какая-нибудь...
А. Светозарский
– Вот у него, да, там ним были люди близкие. Вот был такой...
А. Пичугин
– Даниил Остапов.
А. Светозарский
– Там нет, Остапов в это время жил в оккупации.
К. Толоконникова
– Как в оккупации? В эвакуации он жил.
А. Пичугин
– Нет, в оккупации, я вспомнил, да.
А. Светозарский
– Они жили в Литве, как они туда попали, бежали из Пскова, они надолго потерялись. И Остаповы подобрали девочку, она жива до сих пор. Там уж много про Даниила Андреевича рассказывают, это всесильный сначала камердинер когда-то, а потом всесильный секретарь.
К. Толоконникова
– Причем потомственный, насколько я помню.
А. Светозарский
– Брат у него был старший. Как говорят, тоже был таким вот «комнатным мальчиком», а после его смерти вот был Данилушка. И вот они взяли, где-то на дорогах войны девочку нашли. Потом нашлась ее семья, кстати, это были ленинградцы, папа и мама. Ее отправили, она уже привыкла к этим родителям.
К. Толоконникова
– Она была совсем малюткой.
А. Светозарский
– И у нее было две пары родителей.
А. Пичугин
– Она уже выросшая ездила, навещала?
А. Светозарский
– Ну она потом жила в Ленинграде, регулярно приезжая, останавливаясь как у себя дома. Ну там были какие-то свои отношения. Бывала у Патриарха в покоях, который как-то очень приветливо к ней относился. И вся жизнь ее была связана с Церковью.
А. Пичугин
– Ну отца Алексия еще не было тогда, он еще не родился.
А. Светозарский
– Был, он 30-го года.
А. Пичугин
– А, он 30-го.
А. Светозарский
– Да, у него был старший брат Сергей, которого призвали сразу же, там же в Литве. И где-то в Литве вскоре в одном из первых боев он погиб. И вот уже читая дневники отца Алексия Остапова, видишь, с какой болью, какой незаживающей раной, даже вот в такой верующей семье, традиционной религиозной семье, вот была эта потеря. Ну плюс к тому, что он был объявлен пропавшим без вести. Сейчас известно место, где он погиб, это можно найти в открытом доступе. Через много-много лет он узнал о том, что действительно брат его...
К. Толоконникова
– Обстоятельства его гибели.
А. Светозарский
– Погиб, не пропал никуда. А так его и ждали, и все время вспоминали. А вот ну как-то образ старшего брата присутствует, память о нем в дневниках. Всегда для него 9 мая особый день, с особым чувством он восходит на курган знаменитый Мамаев, тогда еще в Сталинграде, он там был с Патриархом. Очень с таким волнением написаны страницы. В отличие от своего крестного, Алексия (Симанского), Остапов был очень эмоциональный в своих дневниках. И вот это был такой момент, вот это тоже как-то оказалось связано с Ленинградом.
А. Пичугин
– Напомним, что в гостях у светлого радио сегодня профессор Алексей Константинович Светозарский, профессор Московской духовной академии, заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии. А также профессор Сретенской духовной семинарии.
К. Толоконникова
– Ну мне хотелось бы опять вернуться к 43-му году. Мы знаем, что после вот этой знаменательной встречи 4 сентября, да, Алексий Константинович, она произошла эта встреча, обстоятельства существования Церкви в Советском Союзе несколько переменились. Он уже начали меняться подспудно до этого момента, но в сентябре 43-го года изменились, так сказать, официально. А вот конкретно для ленинградских храмов и для ленинградского клира и паствы что это означало? Вот, например, и тот же Пантелеев вспоминает, что стали военных просто строем водить в храм.
А. Светозарский
– Нет, я уточню, он пишет о том, что там и в мое время, и в какое-то время, он пишет, послевоенное, можно было видеть военных. Ну он считает, что это люди старой школы, старой закалки, у них был свой уголок в Николо-Богоявленском соборе, это были военные моряки.
К. Толоконникова
– По-моему, он именно о военном времени пишет. И вот де выходит священник, – это он о Николо-Богоявленском соборе пишет, – выходит священник после литургии на амвон с крестом, и так вот, придерживая крест, говорит: сначала ко кресту подходят военные. И они, значит, де должны были после этого отправляться куда-то в дело.
А. Светозарский
– Ну я не думаю, что строем. Потому что, конечно...
К. Толоконникова
– Конечно, их не пригоняли, а просто появилась возможность вот так вполне официально прийти на службу.
А. Светозарский
– Ну конечно. Ну давайте посмотрим, тот же фильм «Поместный собор», там камера прямо выхватывает, там люди в погонах стоят. То есть это не демобилизованные. Вот съемка, Пасха московская 42-го года – там на костылях инвалид войны, гимнастерка, но без знаков различия. А здесь мы видим действующих офицеров, там погоны, прямо камера, такой наезд идет, погоны –это было, видимо, важно показать. Ну а в Ленинграде регулярно посещал богослужения вот в том же Николо-Богоявленском соборе Леонид Александрович Говоров, генерал-лейтенант, который командовал Ленинградским фронтом. Делал это вполне открыто, несмотря на то что в 42-м году он вступил в партию без кандидатского стажа. Ну вот такие были люди. Да, вот тот же возьмем, генерал Карбышев. Недавно его рассказывал внук, наверное, правнук, конечно, о том, что когда он отправлялся в командировку, бабушка всегда давала иконочку его благословенную, родовую, маленькую. А вот отправляясь внезапно, покидая дом в 41-м году, он эту иконочку не взял. Почему-то он на этом, это вот наше время, потаенное.
К. Толоконникова
– Да, да.
А. Светозарский
– Но вы правы, конечно, вот так вот свободно прийти военнослужащий мог...
К. Толоконникова
– Я тут встречалась с одной дамой, и мы в ближайшее время расшифруем ее воспоминания, она уже очень пожилой человек, выложим у нас на сайте. Она в 52-м году вышла замуж за сотрудника МГБ и венчалась с ним в храме. Но тайком, правда, потому что уже 52-й год это не 44-й сильно. Но о своем муже, который всю жизнь был сотрудником соответствующих органов, она рассказывает, что у него в брюках были зашиты всегда «живые помощи».
А. Пичугин
– Ну она, видимо, ему зашивала.
К. Толоконникова
– Нет-нет, она говорит, что он молился, но делал это тайком даже от нее. Она иногда заглядывала в дверь и когда видела, что он молится, она не заходила.
А. Светозарский
– Деликатная.
К. Толоконникова
– То есть они друг от друга даже как-то это таили. Тоже интересные очень обстоятельства.
А. Светозарский
– Ну да, конечно, тут тоже есть и некая такая вот сторона. Ведь в тот же Казанский сбор потом опять въехал музей истории религий и атеизма. Такой, ну уж таких в России, не знаю, были ли еще подобные. Ну были какие-то тематические выставки. А здесь прямо такая была индустрия.
К. Толоконникова
– Да, с этими лозунгами такими, невероятными.
А. Светозарский
– Вот сейчас бы эту экспозицию посмотреть, было бы интересно, конечно.
К. Толоконникова
– Ну фотографии-то сохранились, да, старые.
А. Светозарский
– Да, с нашими знаниями. И храмы-то открывали не особо.
К. Толоконникова
– Да, вот, кстати, открывались храмы?
А. Светозарский
– Вот «Кулич и Пасха», я понимаю.
А. Пичугин
– Да, вот про него известно, что он был открыт в 43-м году.
А. Светозарский
– «Кулич и Пасха». И туда передали икону очень чтимую. Ведь в осажденном Ленинграде был много святынь. Вот в Спасо-Преображенском это «Романовский» Спас. Та самая икона родовая, перед которой там Петр Великий молился, Елизавета Петровна давала обет никого не казнить и каждый час вставала на молитву, вернувшись с бала, как это водится, на который отправлялась после всенощной. Но это уже другая история. Икона, которая была в домике...
К. Толоконникова
– Веселая царица была Елисавета.
А. Светозарский
– Но и благочестивая по-своему. В домике Петра Великого. Ну были там две иконы Божией Матери – «Всех скорбящих Радость» и «Всех скорбящих Радость» с грошиками. Был чтимый образ святителя Николая в Николо-Богоявленском, и был еще Никола Колпинский. Вот храм в Колпино закрыли, там не было храмов. И бабушки хранили – вот это вот такие уже предания очень ценные, народные. И говорили старушки, что пока «Никола» здесь, немец в Колпино не войдет. Действительно не вошел. Мы знаем историю Ижорского батальона, мы знаем передовую линию, которая там в нескольких сотнях метров от завода проходила, но так они и не вошли. И вот эту икону потом передали, наверное, эти женщины благочестивые...
К. Толоконникова
– Как раз в «Кулич и Пасху».
А. Светозарский
– В «Кулич и Пасху», да. По области очень туго открывали, очень мало было церквей.
А. Пичугин
– Если кто-то не знает, что такое «Кулич и Пасха»...
А. Светозарский
– А, ну храм по своим архитектурным формам...
А. Пичугин
– Львов строил.
А. Светозарский
– Да, Львов.
К. Толоконникова
– Ну он скорее, как бы сказать, он скорее курьезный такой, этот храм.
А. Пичугин
– Я бы не сказал, что курьезный. Мне нравится. Но таких много не нужно, но то что вот один такой есть...
А. Светозарский
– В Петербурге должен быть.
А. Пичугин
– Должно быть, конечно. Троицкий храм.
К. Толоконникова
– Вот по сравнению с Москвой, по-моему, в Москве все-таки открывали храмы в 40-е годы.
А. Светозарский
– Ну мы можем назвать с вами...
К. Толоконникова
– Ну их можно перечислить.
А. Светозарский
– Навскидку, да, это два в Новодевичьем – Преображенский и надвратный для академии и семинарии возрожденных, Успенский в 45-м году. А 46-й год – Всех Святых на Соколе.
К. Толоконникова
– На Соколе, да.
А. Светозарский
– 48-й год – на Ордынке.
К. Толоконникова
– На Ордынке.
А. Пичугин
– И достаточно в Подмосковье много храмов.
К. Толоконникова
– Потом Лавра.
А. Пичугин
– Ну это уже следующий шаг, да.
К. Толоконникова
– Но все-таки это все равно московская история.
А. Пичугин
– Ну да, в Подмосковье много храмов открылось.
К. Толоконникова
– И в провинции тоже открывали, в областных городах, где оставалось там по одному какому-то кладбищенскому храму, которые как бы замещали собой кафедральные соборы. Открывали.
А. Пичугин
– А семинария когда открылась Ленинградская?
А. Светозарский
– 47-й год.
А. Пичугин
– В 47-м.
А. Светозарский
– Но там условия были гораздо более таким жесткими, здание было повреждено бомбой.
А. Пичугин
– На Обводном канале.
А. Светозарский
– Да. Это здание не академии, а историческое здание семинарии. Там был такой прямо академгородок настоящий. Отдельные здания библиотеки, они сохранились все. Недавно передали здание исторической академии, вот где все наши светочи учились. Это была семинария, ее дали, и там было епархиальное управление, и резиденция митрополита, и какие-то светские организации. Уж я не знаю, представляю хорошо это здание, знаю и помню, но где там это все помещалось, непонятно. Но все вот как-то ютились, но тем не менее там была церковь.
А. Пичугин
– Но первым ректором был отец Александр Осипов, он был исполняющим обязанности. Ну пока там, пару лет длилось, по-моему. Пока не назначили митрополита Григория ректором, пару лет он был исполняющим обязанности со всеми обязанностями.
А. Светозарский
– Был, мне кажется, поменьше.
К. Толоконникова
– Мне тоже так кажется. И по-моему, знаете, еще во время войны была достигнута договоренность о возвращении Троицкого собора Александро-Невской Лавры, но этот процесс затянулся.
А. Светозарский
– До 57-го года. Но это вообще характерно для того времени, вот что ни говори, да, вот та система, не будем идеализировать, мы видим, что как бы, с одной стороны, а с другой стороны, нет, как-то надо сдерживать, ограничивать, контролировать. Это была та цена, которую приходилось платить, прямо надо сказать, за какое-то развитие свободное более-менее, легальное церковной жизни. Но тем не менее, если власть обещала, она это делала. Вот в 45-м году Алексий (Симанский) просит Сталина о возвращении Лавры – в 47-м году часть возвращают. Ну по крайней мере там начинается монашеская жизнь.
К. Толоконникова
– Возвращают мощи Преподобного.
А. Светозарский
– Да, в первую очередь, в первый же день, когда первое богослужение, передают мощи. Но тут надо представить, что там было-то на самом деле. Вплоть до гарнизонной гауптвахты все там находилось. Там, с внешней стороны, но по стене ходили часовые.
К. Толоконникова
– Клуб, чайная...
А. Светозарский
– Хлебозавод. Дом, дворец культуры, летний театр в нем же. То есть там люди жили. Ну есть еще те, ну как есть, и немало я встречал лично в Сергиевом Посаде, говорит: а я там родилась, в Лавре. Как так? А вот, там окошечко, там какой-то корпус. Ну жили там родители, там прошло детство. Остались воспоминания.
А. Пичугин
– Сколько людей, которые родились, выросли и жили в московских храмах.
А. Светозарский
– Ну да.
А. Пичугин
– Я вот лично встречал людей, храм Троицы в Никитниках.
К. Толоконникова
– Ну послушайте, в Великом Новгороде до сих пор есть храмы, в которых живут люди. Причем это храмы XIII-XIV веков.
А. Пичугин
– XIII-XIV не знаю, ну то есть в Новгороде наверняка есть. В Москве есть такой храм.
К. Толоконникова
– Пророка Божия Илии, я вот его видела несколько лет назад и ужаснулась. Потому что ну не говоря о том, что это Божий храм и это архитектурное сокровище, я думаю, что там жить просто невозможно.
А. Светозарский
– Конечно. Все это было очень неудобно.
К. Толоконникова
– Окошки прорубали в алтарных апсидах.
А. Светозарский
– Ну вот из Лавры некоторые неохотно выезжали, почему-то там целые дела, хлопотали с ними. Ну а собор, да, передали действительно, но в 57-м.
А. Пичугин
– Ну если кому-то интересно, то можно найти, я думаю, там сейчас точный адрес не назову, вплоть до дома. Между метро «Таганская» и метро «Пролетарская», ближе туда к Пролетарке, к Новоспасскому, есть жилой дом, сталинский с виду, который перестроен из церкви.
К. Толоконникова
– Да, и такое тоже бывало, да.
А. Пичугин
– Там и до сих пор в нем живут люди. И первый этаж у него, прямо видно, что это церковь.
К. Толоконникова
– Ну не говоря уже о домах, которые строились прямо на месте разрушенных церквей, и таких много в самом-самом центре Москвы. Таких очень много.
А. Пичугин
– Нам уже пора заканчивать нашу программу. Мы сегодня говорили о Церкви в блокадном Ленинграде. Ну и у нас День Победы, поэтому поздравляем всех с этим праздником.
К. Толоконникова
– И с 75-летием снятия блокады.
А. Пичугин
– Да, снятия блокады Ленинграда. Алексей Светозарский, профессор Московской духовной академии, Сретенской духовной семинарии, заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии, был гостем нашей программы. Ксения Толоконникова, директор музея «Советский Союз: вера и люди», сейчас назовет адрес, куда можно писать в музей ваши пожелания или какие-нибудь материалы присылать.
К. Толоконникова
– Да, пожалуйста, пишите, мы очень ждем. Мы всегда проверяем нашу почту. Всегда заходим в этот почтовый ящик с таким трепетом, с ожиданием: podspudom@yandex.ru.
А. Пичугин
– Или к нам в редакцию радио «Вера»: info@radiovera.ru – тоже будем ждать ваших откликов, писем и вдруг каких-нибудь интересных материалов по теме наших программ. Спасибо, я Алексей Пичугин. Всего хорошего.
К. Толоконникова
– Хорошего вечера.
Все выпуски программы Светлый вечер
Боголюбская икона Божией Матери. Новое обретение
Во Владимиро-Суздальском музее-заповеднике в городе Владимире открылась необыкновенная экспозиция. На ней представлена Чудотворная Боголюбская икона Божией Матери. Этот образ был написан по повелению Святого Благоверного Великого Князя Андрея Боголюбского. Созданный в XII веке, он представлен сейчас таким, каким его видел Князь Андрей, который повелел иконописцам создать лик, похожий на образ Владимирской иконы Пресвятой Богородицы, хорошо ему известный. Иконописный извод был выбран, благодаря явлению Князю во сне Пречистой Девы. В греческой традиции он назван Агиосоритисса.
О том, как удалось художнику — реставратору высшей квалификации, заведующему научно — реставрационной мастерской «Иконотека Овчинникова», кандидату искусствоведения Александру Анатольевичу Горматюку раскрыть первоначальный слой живописи; как подготавливала к этому событию работа его предшественников, специалистов Всероссийского художественного научно-реставрационного центра имени Академика И.Э. Грабаря в течение предыдущих 100 лет; о том, в какое время вернулась к нам эта икона, наша программа.
Посещение Боголюбской иконы Божией Матери паломниками предусмотрено по согласованию с Владимирской епархией, и осуществляется ежедневно по будням в музее с 10 до 11 часов, хотя и в течение дня все верующие могут насладиться одним из древнейших образов Божией Матери на Руси в рамках посещения выставки «Икона XII века „Богоматерь Боголюбская“. Новое обретение».
Все выпуски программы Места и люди
«Баллада о солдате»
— Рассказывай, как у тебя там всё получилось.
— Я, товарищ генерал, честно скажу. Струсил. Уж очень они близко подошли, ну и, испугался я...
— Так это ты с испугу два танка подбил? Значит, с испугу. Видал? Все бы так пугались.
— Молодец. Представляю тебя к награде.
— Товарищ генерал! А нельзя мне вместо награды на денёк к матери съездить?
Девятнадцатилетний связной Алёша Скворцов отличился во время атаки немцев. Сам генерал назвал его героем. Но парню почести и награды не нужны. Ему бы хоть на один день отправиться домой, в родную деревню. Матери помочь крышу починить. Да и не попрощался он толком с нею, уходя на фронт... Сегодня мы поговорим о картине «Баллада о солдате». Фрагмент из неё прозвучал в начале программы. Фильм вышел на экраны в 1959 году, снял его российский режиссёр Григорий Чухрай. Лента получила мировое признание и завоевала награды престижнейших международных кинематографических конкурсов. Среди них — специальный приз жюри Каннского кинофестиваля, а также номинация на «Оскар». У себя на родине фильм удостоился высшей государственной награды — Ленинской премии. Критики и сегодня признают фильм «Баллада о солдате» подлинным шедевром отечественного кинематографа, нестареющей классикой и одним из самых пронзительных фильмов о Великой Отечественной войне.
О том, как возникла идея картины, Григорий Чухрай рассказывал в книге своих воспоминаний. «Она жила во мне со времён войны чувством светлой печали, я ощущал её как свой долг перед памятью тех, с кем вместе шёл в бой, и кто не вернулся с войны», — говорил режиссёр. При этом Чухраю хотелось осуществить свой замысел как можно проще — без пафоса, громких слов и лозунгов. Не воздвигать монумент, а рассказать об этих людях простыми человеческими словами. И у него получилась картина о таком подвиге, совершить который, пожалуй, под силу каждому из нас, прямо сегодня. О тихом и, может быть, на первый взгляд незаметном подвиге в обычном, человеческом, житейском смысле. И одновременно — в духовном и высоконравственном. Весь фильм мы наблюдаем за тем, как Алёша отдаёт себя людям. Он забывает о том, что очень спешит домой, когда видит, что нужно помочь инвалиду. У Алёши на счету каждый час, но, несмотря на это, он в чужом городе бежит разыскивать жену незнакомого солдата, чтобы передать ей гостинец. Главного героя ждёт немало встреч и событий. Порой весьма забавных. Так, например, в вагоне скорого военного эшелона он случайно знакомится с Шурой. Девушка тайком подсаживается в вагон на одной из станций. Знакомство происходит при весьма своеобразных обстоятельствах:
— Что ты ко мне привязался?...
— Я привязался? Сама в вагон влезла, а я привязался.
— А что же ты от меня в солому прятался?
— Да от тебя, что ли?
— А от кого же?
— От лейтенанта.
— Какого лейтенанта?
— От начальника эшелона. Знаешь, какой лейтенант? Зверь! Я ведь тоже, как ты, зайцем еду. А поймают, ссадят, придётся пассажирского ждать. И ещё влететь может. Я ещё больше, чем ты испугался. Думал, что ты — лейтенант. Страху натерпелся, оплеуху заработал, да ещё и виноват во всём.
В картине Григория Чухрая «Баллада о солдате» мы встретим немало подобных моментов, способных вызвать у зрителя добрую улыбку. Фильм бесконечно тёплый, и даже трагичное в нём — светло. В этом, безусловно, большая заслуга талантливых актёров. Главных героев сыграли тогда ещё студенты кинематографических вузов, совсем молодые Владимир Ивашов и Жанна Прохоренко.
Режиссёр признавался, что Алёша Скворцов стал одним из любимых его героев. В честь него — Алёшей — Чухрай назвал своего сына, который появился на свет во время съёмок фильма. Григорий Наумович говорил: «Таких героев, как Скворцов, мы встречали на фронте. Им так же, как другим, было страшно, больно и трудно, но чувство любви к людям оказалось в них сильнее страха и самой смерти».