У нас в гостях был клирик храма святителя Тихона Патриарха Московского в северном Тушине священник Платон Мурашкин.
Наш гость рассказал о своем удивительном пути к вере в непростые для Церкви советские годы, о том, как принял решение креститься благодаря произошедшему в его жизни чуду и как пришел к тому, что стал служить Богу и людям в сане священника.
Ведущий: Константин Мацан
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня священник Платон Мурашкин, клирик храма святителя Тихона, патриарха Московского в Северном Тушине. Добрый вечер.
Священник Платон Мурашкин:
— Добрый вечер, дорогие слушатели.
Константин Мацан:
— Отец Платон, и вам напомню и нашим слушателям, что в этих беседах, которые по вторникам в восемь вчера на радиостанции ВЕРА выходят, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере. Само собой, мы касаемся и вопросов духовной жизни и тех пастырских наставлений, которые мы привычно слышим от священников. Но такой путеводной нитью разговора является тема биографическая, как человек пришел к вере, как шел в вере, какая цепь событий, если такая была, привела к тому, что человек, мужчина, дерзнул захотеть стать священником. То есть служить перед алтарем, преподносить людям таинства и заниматься, может быть, самым высоким служением, которое мужчине под луной отпущено. Об этом обо всем с вами хотелось бы поговорить. Путь к вере и в вере всегда для человека, как мне представляется, распадается на какие-то этапы, важные встречи, важные вехи. Какие основные этапы на вашем пути вы бы выделили?
Священник Платон Мурашкин:
— Наверное, самый первый этап можно назвать этап атеистический, потому что наша семья была неверующая. Можно сказать, что все неверующие, кроме одной бабушки, мамы моего папы. Этот этап был, боюсь штампа, но как все: октябренок, пионер, комсомолец, и ничего меня не смущало. Жил я нормально, замечательно, и все было так, опять же штамп, как у всех. Но произошла одна встреча. У Максимилиана Волошина есть такое определение, что людей меняет три категории: люди, книги и места. Сколько ни пытался с этим поспорить, не получилось. Встретился человек. Я после школы работал на заводе, от завода был направлен на операцию по улучшению зрения в институт Федорова. И там была группа пациентов, с которыми мы проходили вместе диагностику, приготовления. Мы несколько раз встречались с этой группой людей. Была женщина, которая была значительно старше меня, было ей лет 35 плюс-минус. Мы разговаривали на какие-то политические, философские, жизненные темы, мне было с ней интересно разговаривать, звали ее Ирина. Очень надеюсь, так и зовут, что она в добром здравии и по сей день. Как-то в разговоре проскочил такой момент, что она сказала о вере в Бога. И я тут же, выпятив грудь, сказал, что я атеист. И услышал от нее с таким неподдельным, искренним сожалением, сочувствием: Платон, вы атеист? И мне впервые в жизни от этого стало неловко. Это я потом только понял, что она, глядя на меня, была уверена, что я человек верующий. Я не знаю, как это можно было определить, но сейчас это считается для меня абсолютно однозначно. Я засмущался. Это был первый звонок.
Константин Мацан:
— Интересно.
Священник Платон Мурашкин:
— Удивительно, да, потому что, какие были предпосылки? Никаких. Просто общение мимолетное. Хотя потом мы с ней переписывались. Даже в армии я ей писал, и она писала мне. Потом мы связь эту потеряли, переписка наша прекратилась. Следующий звонок был в армии. Я служил во внутренних войсках, сторожили мы зону с заключенными. Был у меня друг, к сожалению, мы сейчас тоже с ним утратили связь. Хоть при последней встрече, лет 15 назад мы виделись, он себя православным не позиционировал. Зовут его Сергей Подгорный. Сережа, если слышишь, очень хочу с тобой увидеться, мало на это надежды, хотя кто знает. Мы с ним очень много беседовали по философии, по устройству мира, по тому принципиально, есть высшие силы или нет. Это был еще один звоночек. Хотя конкретно о Христе мы не говорили, тем не менее, о Боге в принципе разговоров было много и, в общем-то, к концу второго горда я был практически уверен, что Бог есть. А после армии, я был уволен в запас 24 декабря 1991 года, это была страна уже совершенно не та, в которой я уходил служить. Уходил в Советском Союзе, возвращался в России. Было полное разориентирование, что дальше делать, как жить. Раньше было все понятно, были планы вернуться на завод и куда-то идти учиться. Но когда я вернулся в это состояние безденежья, полной потери большинства всего, что есть у людей в мире, и когда люди взрослые, серьезные не знали тоже, что дальше делать, как дальше жить. Я, благодаря тому, что молодой, пережил это достаточно легко, но тоже, как выясняется, не сильно легко. Полгода прожив дома, я отправился просто путешествовать. Я на лотке торговал книгами, скопил некоторую сумму, достаточно смешную, но мне она казалась нормальной, и я поехал в тот город, который знал давно. Это после окончания десятого класса съездил со своим другом, друга звали Илья, в деревню, где у его отца был маленький домик, самострой. Но поскольку деревня состояла из 16-ти дворов, называется она Нелюшка, находится на берегу Нелюшенского озера Новгородской губернии, буквально в нескольких километрах от озера Ужин, которое соединяется с Валдайским озером. И вот я решил поехать в город Валдай. Я приехал, стал думать о том, что мне делать дальше. Я там остановился в гостинице. И, проходя по Валдаю, увидел объявление, что Церковь Христа. Сейчас мы с вами прекрасно понимаем, что это секта. Но там были такие яркие рекламные картинки, что с вами будет говорить пастырь о вечных ценностях. Я помню, что мы с Серегой тоже эти вопросы обсуждали, я подумал: а почему бы мне не пойти на эту встречу? И пошел. Была вечерняя встреча, я на ней побывал. Был какой-то проповедник, то ли из Штатов, то ли из Британии, но говорил он по-английски, говорил горячо, искренне, как мне казалось тогда. Может быть, он так и говорил. Он говорил о Боге, о Христе, о Творце, о людях, о наших обязанностях пред Богом, о том, что есть жизнь вечная. Я вышел оттуда совершенно потрясенный. Это один момент. А другой момент, что члены этой секты, как я тогда считал церкви, разительно отличались от всех. Это классическая одежда, аккуратные прически, приятные девушки, абсолютно не развязные. Если сравнить с 92-м годом, как тогда наши россияне ходили, это был контраст очень серьезный. Меня это так потрясло. Я вернулся в гостиницу, переночевал, а с утра я пришел на вторую встречу, там была уже встреча с другим пастором. Меня абсолютно не смущало, что они говорят по-английски и что их параллельно переводят, переводили замечательно. Мне очень нравилось, какие песни пели мальчики и девушки, они были тоже искренние и тоже прославляли Христа. Но в конце всех этих мероприятий представители этой секты сказали: а сейчас вам будет предложено получить благодать святого духа. Прости меня, Господи, но я вынужден сказать эти слова, чтобы нашим слушателям было понятно, что именно я тогда услышал. Двое людей из этой секты, иностранцы все ушли, два человека встали у двух краев сцены. Я решил, не люблю толпиться, там все сразу к ним ринулись, а я сижу спокойно, думаю, сейчас рассосется, я приду и получу эту самую благодать святого духа. Смотрю, как им предлагается получить эту благодать. Стоит этот «пастор» в кавычках и говорит, подходит женщина, такая сермяжная женщина, лет 50-60, явная крестьянка, явная насельница этого города Валдай. И он говорит ей: знаете, есть такое слово, восхваляющее Бога, «аллилуйя». Она так растеряно: ну, знаю. — Говорите быстро-быстро «аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя». Она говорит. — Вы чувствуете, у вас язычок как будто сам это говорит. Она абсолютно растеряно говорит: да, чувствую. — Это вас посетила благодать святого духа. Поздравляю, вы ее получили, вы теперь другой человек. Я был просто обескуражен. Еще забыл упомянуть, что когда я первый раз уходил с этой встречи, я переговорил с этими девушками, юношами, и говорю: ребята, я хочу с вами, мне очень понравилось у вас, я хочу с вами. Они немножко сконфузились и говорят: это завтра, завтра будет главный пастор, вы с ним поговорите. И вот когда я пришел, вот это шло в кавычках «раздавание святого духа», один из этих пасторов уже по залу пошел: а вы получили благодать? Он дальше пошел, уже нужно было не «аллилуйя» говорить, а просто «ляляляля». Говорите «ляляляля», не смущайтесь, и люди говорили. Чувствуете, ваш язычок сам как будто бегает? — Да чувствуем. — Поздравляю, вы получили благодать святого духа. Здесь сыграла роль некого обычного трезвомыслия человеческого. Я самым своим существом понял, что нас безобразно обманывают. Я выхожу из зала, не стал просить благодать святого духа. Слава Богу, хоть я некрещеный был, но ангел-хранитель, видимо, тогда меня уберег от этого шага отвратительного, страшного, потому что это поругание Бога. Я выхожу из зала, попадаю в фойе, там стоит та самая девушка, с которой мы вчера говорили, я говорю ей до свиданья, она посмотрела на меня, говорит, да, до свиданья, приходите еще. Я ничего не ответил, спустился вниз, стою на улице и стараюсь прийти в себя, думаю, что это было, что со мной произошло. И вижу через открытую дверь, как к этой девушке подходит тот самый главный пастор и говорит: а где тот парень, который к нам просился вчера? Она говорит: посмотри в зале. Я с интересом стал наблюдать эту сцену, меня прекрасно видно, я только что попрощался с этой девушкой, этот пастор отошел в зал, возвращается обратно и говорит: его нет. — Ну как нет? Он же пришел. — Ты видела, как он пришел? — Да, я видела. — Он выходил? — Нет, он не выходил.
Константин Мацан:
— Интересно.
Священник Платон Мурашкин:
— И она сама зашла внутрь, возвращается обратно и разводит руками. Я, уже полностью ошарашенный, выхожу из этого Дома культуры, прихожу на берег Валдайского озера и вижу Иверский монастырь.
Константин Мацан:
— Священник Платон Мурашкин, клирик храма святителя Тихона, патриарха Московского, в Северном Тушине, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Итак, Иверский монастырь.
Священник Платон Мурашкин:
— Я спросил, тут гуляли мамочки с колясками, там такой сказочный городок, есть и Маша с медведем, какие-то птицы необыкновенные есть, какие-то еще сказочные персонажи. Я у них спросил, говорю: в монастырь-то как попасть, как прийти можно в монастырь? Они говорят: тут корабль ходит, катерок небольшой утром, вечером. Я говорю: а сейчас как? Они мне подсказали номер автобуса, сказали, что от поворота нужно будет еще 4 километра идти. Для меня, особенно по тем временам, это было вообще не разговор. Я пришел на автостанцию Валдайскую, нашел автобус, подождал его, сел, доехал до поворота — повертка, как говорят местные жители, повертка на монастырь — и пошел в монастырь с сумкой, с рюкзачком. А по дороге меня догоняет рыжая машина, останавливается, открывается дверь. Я удивился, наклоняюсь, говорю: вы можете меня до монастыря довести. А там сидит человек, говорит: а я предлагаю тебе в монастырь поехать, тут другой дороги нет, в эту сторону можно ехать только в монастырь. Я сажусь в эту машину, человек за рулем средних лет, с усами, с бородой, говорит: а зачем тебе в монастырь. Я говорю: хочу тут пожить, поработать, посмотреть немножко. — Ой, нет, брось, ты что, ты с ума сошел, что ли, что тебе заняться нечем? Это настолько тяжело, это трудно. Я плечи-то распрямил, грудь петухом выпятил и говорю: я не боюсь трудностей. — Ну что ты, там питание скудное, жить непонятно где, работать с утра до вечера, потом еще молитвы. Я говорю: да я некрещеный. — Тем более, некрещеный, еще больше будешь трудиться. Всю дорогу до монастыря он меня стращал. И я спрашиваю в конце: а вы кто? Он говорит: а я наместник, игумен Стефан. Я говорю: а у кого надо спрашивать насчет того, чтобы пожить? — У меня и спрашивай. Я говорю: ну что, вы мне позволите тут пожить? — Он говорит: еще раз говорю тебе, убежишь. Я убежал оттуда через три месяца только.
Константин Мацан:
— Вы там крестились?
Священник Платон Мурашкин:
— Крестился я не там. Это еще одна интересная вещь. Отец Стефан сразу начал меня подвигать к крестинам: ну как ты в Бога-то веришь? Я говорю: да я не знаю пока. Говорит: что тебе надо, чтобы убедиться. Были у нас некоторые разговоры, достаточно интересные. Там был еще один насельник, с ним мы говорили тоже, отец Евсевий. Интересно было, хорошо говорили, приятно, познавательно. Там находилась группа старшеклассников, и мне сказали: будешь жить с пионерами. И я был таким переходящим призом, я три группы пережил, если так можно сказать. Они туда приезжали, мы таскали из-под клети землю, где хранили картошку, картошку хранили, земля оставалась. Работа адская, конечно, детишки с носилками, и я вместе с ними таскал эту землю. Дрова кололи, в трапезной трудились, косили сено. Я там впервые получил опыт, как на машине, на тракторе ездить за рулем. Работы было много самой разной. Самое главное, что было — это, конечно, были службы. Удивительная вещь, меня позвали на клирос, как-то так оказалось, что отец Стефан был в алтаре, а я на клиросе, и больше никого. И он говорит: пой. Я говорю: я не умею петь. Он говорит: пой, как умеешь. Это первый мой клиросный опыт, когда я, некрещеный, на клиросе пел Господу.
Константин Мацан:
— Интересно.
Священник Платон Мурашкин:
— Это было просто потрясающе. Я потом узнал, что это было каноническое нарушение, что так вообще делать нельзя.
Константин Мацан:
— Отец Стефан, видимо, по каким-то причинам, все-таки так вас благословлял.
Священник Платон Мурашкин:
— Я как раз об этом и говорю. Конечно, та причина, которая лежит на поверхности, что больше некому, было физически просто больше некому. Но такие вещи без какого-то таинственного Божьего благословения не совершаются. Потом я еще в алтаре прислуживал, тоже было дело такое.
Константин Мацан:
— И все это время вы не крестились?
Священник Платон Мурашкин:
— Крестился я месяца через два, приблизительно. Отец Стефан много раз подходил ко мне, говорит: Платон, хватит, слушай, давай крестись, что ты? Ты же уже все понял. Я говорю: ну в принципе, да, но...
Константин Мацан:
— А что удерживало от принятия крещения?
Священник Платон Мурашкин:
— Была одна история. Удерживала меня неуверенность. Какой-то глубокой уверенности в том, что, да, Бог есть, у меня не было. До одного случая. Произошел ле6сной пожар. Иверский монастырь находится на острове. На самом деле это три острова, между которыми в древности монахи сделали переходы, они просто корзиной носили землю, засыпали в озеро, и, в конце концов, получились перешейки. С большой землей его так и не соединили, только сейчас там идет достаточно серьезный, сильный мост, грузоподъемный, тогда это были понтоны военные, достаточно ветхие. К нам в монастырь приезжали паломнические группы, с одной из этих групп произошел такой случай, приходит отец Стефан и говорит: ну ребята, произошел лесной пожар, собирайтесь все, берите ведра, топоры, лучше емкости, ведер побольше, и вперед. И мы побежали. Есть такое место, называется Медвежий полуостров, мы прибежали на этот Медвежий полуостров. Как у отца Стефана хватило самообладания, я не знаю. Но я, посмотрев на это полыхание леса, сразу был уверен, что наши усилия ни к чему не приведут. Тем не менее, около часа мы дружно с этими ведрами, с другими емкостями, другое я не помню, наверное, были только ведра. Притом, что там были и взрослые, и дети, подросточки лет десяти даже, которых мамы-папы взяли с собой, чтобы было нормальное воспитание, всамделешное. Было пару человек, одна женщина, молодая достаточно, ей плохо стало, она надышалась угарного газа, ее в сторонку отвели, она отлеживалась, потом опять подключилась, в голове протрезвилось, и она побежала дальше тушить. И, в конце концов, мы все-таки потушили, и в этот момент приехала пожарная машина, у которой мотопомпа не запустилась, а четыре ранцевых огнетушителя тут же были отняты молодыми ребятами, которые сказали: ой, дайте мне попробовать. Пожарные сказали: ну, пробуйте. Ходили ребята с этими ранцами за спиной, с этими насосиками, поливали все, где дымится. Когда гореть перестало, дым все равно шел, пожарные сказали: ну все, можно возвращаться по домам. Мы с чувством выполненного долга вернулись обратно. А следующей ночью опять запылало. Тушили этот пожар уже семинаристы Петербургской духовной семинарии, которые приехали на остров и просто остановились с палатками. А следующей ночью запылало опять. В этот раз уже из какого-то очень дальнего уголка медвежьего, в принципе Новгородская область и сейчас еще богата такими медвежьими углами, зачем уж там был отец Стефан, я не знаю, но он возвращался достаточно поздно, увидел, что опять горит, и он один с ведром около двух часов бегал, тушил лес. А следующим вечером он подошел ко мне и сказал: Платон, вот велосипед, вот ведро, иди и проверь, что там с лесным пожаром. Сказано-сделано. Сел поехал. Приехал на место, очень страшно, следы лесного пожара, как открытая рана на теле человека, эти выгоревшие места, как язвы, это очень страшно, до сих пор у меня перед глазами это стоит. И навсегда запомнился запах горелой, прелой листвы, хвои, очень похожий на запах торфа горелого. Хожу по этому месту, хожу, хожу, ничего не вижу. Но запах гари отличается от запаха дыма, они близки, но все-таки отличаются. В какой-то момент чувствую, слегка, еле-еле, еле заметно, но все-таки слышится запах дыма. Я хожу, смотрю, где-то уже часов в семь я туда приехал, может, восемь, обследовал все, облазил, нигде ничего нет, дыма нет. Но я хожу, смотрю, и время от времени опять этот запах дыма, не гари, а дыма. Я уже сканирующим взглядом, метр за метром все обсмотрел, нету, а запах опять появляется. Я не знаю, как это объяснить, я подошел на берег, стал на колени, говорю: Господи, если Ты есть, покажи, где горит, не ради себя прошу, ради Твоего творения, потому что я люблю лес, я вообще человек лесной немножко. Встаю, иду опять на выгоревшие места, а солнце уже садится, я понимаю, что минут 15-20, от силы полчаса, и я уже ничего видеть не буду. И вот я подхожу на эти сгорелые места и вижу, из земли идет дым. Это было настолько потрясающе, это было настолько необыкновенно, обратился и тут же получил ответ. И я в первую очередь поставил вешку, думаю, еще не хватало тут, Бог мне показал, а я ушел и потерял это место, куда годится. Поставил вешку из трех палочек, побежал на берег и, прежде чем набрать воды, я поклонился еще раз. И с этого момента я больше не сомневался, что Бог действительно есть. В это место я вылил четыре ведра воды. То, что загорелось бы снова, это было несомненно. Но после этого уже не горело. Не знаю, для чего Бог организовал этот пожар на Медвежьем полуострове, сейчас уже, немножко начав понимать милость Господа, хочется сказать, а не для меня ли? Такая история, которая меня вплотную подвигла к моменту крещения. Я об этом никому не рассказал. На самом деле я об этом рассказывал вообще очень мало кому, как-то сейчас уже вижу обязанность свою об этом рассказать. Почему я здесь оказался, в частности, потому что о милости Божией, о Его Промысле молчать нельзя.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» священник Платон Мурашкин, клирик храма святителя Тихона, патриарха Московского в Северном Тушине. У микрофона Константин Мацан. Мы скоро вернемся. Не переключайтесь.
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. В гостях у нас священник Платон Мурашкин, клирик храма святителя Тихона, патриарха Московского, в Северном Тушине. Мы продолжаем разговор с отцом Платоном о пути нашего гостя к вере, в вере и пути к священству. О том, как вы крестились, вы рассказали, вернее, о том, что привело к этому решению, какие чудесные события привели к решению креститься. Дальше, видимо, знакомство с церковью? А что было самым, может быть, неожиданным, трудным при знакомстве собственно с церковной жизнью?
Священник Платон Мурашкин:
— То, что является трудностью и для большинства новообращенных. Испытав на себе милость Господа, уже думаешь, что ты в раю. Но, тем не менее, это земля. Церковь, как известно, это лечебница, в лечебнице здоровых людей нет, там все больные. Когда начинаешь понимать, что действительно здесь грешники, не ты один грешник, и тебя окружают люди, что нужно терпеть этих самых людей, что они также любимы Богом, как любим и ты. Именно это было самым первым испытанием, самой первой трудностью. Это можно назвать ответом на ваш вопрос.
Константин Мацан:
— Как это преодолевать в церкви? Просто терпеть, ждать, стерпится-слюбится, что называется?
Священник Платон Мурашкин:
— Нет, обязательно должно быть советование с опытными людьми, уже хотя бы более-менее опытными. Те же самые послушники в монастыре, которые живут и которые уже эти шаги прошли. Именно они подсказывают. С этим тоже связан один из моментов, когда я уехал из Иверского монастыря, я там жил три месяца, потом через какое-то время я туда вернулся с тайной идеей остаться там навсегда. Но, правда, родители меня не благословили, но я посчитал это маловажным моментом. И решил по пионерскому обычаю идти, «грудью проложим себе». Тогда я не понимал совершенно, что это ошибка, притом очень глубокая, серьезная ошибка. И через какое-то время я оттуда ушел. Впервые в жизни перед тем, как уйти, я испытал ощущение пустоты внутри себя. Есть такое древнейшее проклятие: чтоб тебе пусто было. На самом деле стараюсь никому это не говорить, особенно после этого опыта. Это по-настоящему страшно, когда заглядываешь внутрь себя, а там ни чувств, ни мыслей, ничего, просто чернота, космос какой-то, даже не понятно, какого цвета, какой на ощупь. Через несколько лет, когда я уже был сотрудником храма Преображения Господня в Тушино, с одним иконописцем я с горячностью говорю: вот, у меня было ощущение такое и такое. Он говорит: а, это ощущение Богооставленности, ничего особенного, это обычный опыт христианский. Меня прямо как водой облили, я-то думал, что я уникальный, и вдруг мне говорят, нормально, в порядке вещей.
Константин Мацан:
— Так у всех.
Священник Платон Мурашкин:
— И так у всех, именно так. Для меня это было открытие. В таком ощущении, конечно, нельзя оставаться одному. Вернувшись из монастыря, я подошел в храм Преображения Господня в Тушино, был разговор, очень глубокий, с настоятелем этого храма протоиереем Федором Соколовым доброй памяти. Он меня очень приветливо принял, я там работал сначала просто рабочим на стройке, потом мне другие послушания разные давали, дошел до просфорника, просфоры пек в течение трех лет. Потом на клирос попал, был чтецом на клиросе. И потом уже мне предложили принять священный сан.
Константин Мацан:
— Отец Федор Соколов, выдающаяся фигура, легендарный московский священник.
Священник Платон Мурашкин:
— Горячо любимый мною.
Константин Мацан:
— И горячо любимый многими. Один из тех, кто в Москве в 90-е годы создавал традиции тюремного служения, в том числе, ходил к узникам, большое наследие оставил и на этом поприще тоже. И просто московский пастырь, к которому стекались люди, которых он вел, воцерковлял, наставлял. А что главное он дал вам, как человек, в плане вообще христианской жизни и понимания, что такое следование Христу, и в плане образа того, каким должен быть священник?
Священник Платон Мурашкин:
— В первую очередь я бы упомянул, конечно же, смирение. Был случай, когда я читал на клиросе, конечно, как нетерпеливый человек, я не мог просто на клиросе стоять во время литургии, я приходил в алтарь, у меня было благословение, и я там помогал. Был алтарник, не было, все равно просто стоять на клиросе я не мог, приходил, помогал. Был какой-то момент, когда как раз алтарника не было, алтарничал я, сначала читал часы, потом алтарничал, потом читал молитвы к причастию, пока священник причащается в алтаре. Отец Федор меня отругал, причем отругал за то, в чем я виноват не был. Редкий случай, когда я не стал противоречить, вспомнил слова святых, что надо терпеть. Я взял и потерпел. Обидно было жутко, у меня губы надувались сами собой, в душе творилась буря: как же так, я не виноват, а меня отругали. Но потом к середине литургии это забылось, забылось абсолютно искренне, было и было, прошло. Литургия отошла, отец Федор разоблачился. Как он узнал, что я был не виноват, я не знаю. Видимо, кто-то ему подсказал. Я даже не помню самого эпизода, с которым было это связано, что вообще произошло, вот это у меня из памяти абсолютно полностью выветрилось. В какой-то момент я что-то по алтарю заканчивал, прибирал, что-то расставлял по местам после богослужения, как обычно делается алтарником. И боковым зрением вижу, что вошел отец Федор и идет куда-то в мою сторону, я не обратил даже внимания. И вдруг его руки, он сильный человек, эти сильные руки берут меня за плечи, разворачивают лицом к себе, и он делает передо мной земной поклон.
Константин Мацан:
— Потрясающе.
Священник Платон Мурашкин:
— Притом, что у него абсолютно счастливое лицо, он улыбается, он смеется. Я начал: да что вы, батюшка. Он встает, обнимает меня, прижимает к себе. Говорится, что смирение — это главная добродетель человека, и вот я это смирение увидел личным опытом. После этого вопрос не возникает, как поступить в подобной ситуации, уже в том положении, когда я священник, вопроса не возникает. Это было одним поступком, одним жестом вложено в меня навсегда.
Константин Мацан:
— Когда вам впервые сказали, предложили рукополагаться в священный сан, что вы почувствовали? К этому все шло, или это было для вас неожиданным поворотом вашей биографии?
Священник Платон Мурашкин:
— Нет, к этому все шло. Но ощущение того, что я не должен становиться священником, что я этого не достоин, у меня было. Это было абсолютно точно. Но вот немножко еще про опыт богослужения, пастырства, еще несколько слов скажу буквально. Он выслушивал всех. Приходили люди, исповедовались. Я прекрасно помню, как батюшки и отец Федор, к нему шло большинство людей, это было безоговорочно. Он всех выслушивал, и даже когда было мало времени, он обязательно послушает и обязательно что-то скажет. Я помню тот момент, когда я трудился сторожем — был и такой момент в моей жизни, видимо это мои внутренние войска как-то сказались на церковном поприще — когда уже ночь, а батюшки исповедают, и исповедают до последнего человека, который хочет получить отпущение грехов и наставление. Был опыт, я видел, как он молился. Это было до такой степени неформально, здесь нужны именно апофатические определения. Нельзя сказать, как он молился, от сердца, да, от души, но именно неформально, он жил в этой молитве. Я это видел, глядя на его лицо, выслушивая его возгласы, я видел, что, да, передо мной тот человек, который предстоит пред Богом. И это именно преемственность, это передача того, что является живым опытом, что нельзя написать. То, что я сейчас говорю, да, это сказано, но человек, который видел какого-то пастыря, не обязательно отца Федора, в Москве, да и вообще в России, во всем мире много добрых пастырей, но, тем не менее, выслушать одно, увидеть совершенно другое. И я это видел. Насчет принятия сана, вернемся к этому, коль скоро вы спросили об этом. В принципе, были такие подсознательные мечты, подсознательное стремление к тому, что, да, я хочу стать священником, я хочу говорить людям о Боге, я понимал, что это огромное богатство, что это несравнимо ни с чем земным, и мне хочется это передавать дальше. Но видя свою духовно-нравственную ущербность, я, конечно, сам не дерзал. Но когда отец Федор или отец Константин, не помню, кто говорил мне первый об этом, заговорили о том, что надо тебе учиться, и направили меня в Свято-Тихоновский университет, тогда еще был Свято-Тихоновский институт. Они говорят, в семинарии тяжело, здесь все-таки несколько попроще, потому что не надо отрываться от привычного быта, можно работать, средствами себя обеспечивать, время было очень голодное. И я пошел учиться в Свято-Тихоновский институт тогда еще и начал там учиться.
Константин Мацан:
— Священник Платон Мурашкин, клирик храма святителя Тихона, патриарха Московского в Северном Тушино, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Наверняка, когда смотришь со стороны на то, как служат выдающиеся пастыри, имеешь некоторое представление о том, каково это, что я буду чувствовать, если окажусь на том же месте. Но наверняка есть вещи, которые открываются только в личном опыте, то, что невозможно понять, пока сам не встанешь к алтарю, не начнешь исповедовать. Что для вас было таким неожиданным открытием о священстве?
Священник Платон Мурашкин:
— Касательно литургии могу сказать так. Когда проходит некоторая восторженность, когда Господь перестает нести на ручках и предлагает тебе самому делать шаги своими собственными ногами, и молиться, и чувствовать своей собственной душой, не просто потому, что тебя несут в молитве, а самому стараться как-то тоже усилия прикладывать, было неожиданно, насколько это тяжело. Это по-настоящему трудно, потому что каждое слово должно иметь вес, каждое слово должно прозвучать если не от сердца, то, как минимум, от ума. Ты должен хотеть то, что ты просишь. И это оказалось достаточно тяжело. Могу сказать, что до сих пор я этим не овладел.
Константин Мацан:
— А что значит хотеть то, что ты просишь?
Священник Платон Мурашкин:
— Когда мы говорим, допустим, Господи, помилуй. Можно это обозначить просто словами «Господи, помилуй». А можно это попросить, можно хотеть того, чтобы Бог действительно нас помиловал. Когда ты декларируешь, это тоже немало, но по большому счету это недостаточно. А когда ты просишь от сердца, ты просишь милости себе, людям, всему миру, когда тебе хочется, чтобы эта милость снизошла на людей, эта молитва совершенно другая, она становится по-настоящему молитвой. Это не декларация, это не проговаривание слов из служебника, это действительно обращение к Богу. Я прошу, чтобы Ты помиловал.
Константин Мацан:
— Интересно. Во-первых, здесь любопытно, видимо, это желание хотеть, чтобы Бог помиловал, в качестве предпосылки имеет осознание, согласие, что есть в чем каяться, что есть, за что помиловать. Это в каком-то смысле немного юридическое понимание, хотя, может быть, не неверное при этом. А с другой стороны, вы говорите, что во фразе «Господи, помилуй» есть смысл того, чтобы Господь дал Свою милость. И это совсем уже не юридическое понимание, потому что милостью Божией вся жизнь совершается. Это есть само по себе просто его присутствие, Его любовь — это есть Его милость. Как вы это чувствуете?
Священник Платон Мурашкин:
— Насчет, как это чувствую, не знаю, смогу ли ответить на этот вопрос. Сначала первая часть вашего вопроса. Чтобы человек пришел к Богу, минуя юридические категории, не знаю, наверное, такое есть. Тем не менее, эти юридические категории существуют и в догматическом богословии. Мы же знаем, что мы все грешны, можно это просто декларировать и оставаться грешниками, да я грешен. А можно попросить у Бога милости. И здесь мы переходим ко второй части, нравственной. Действительно, «милостью Божией Небеса утвердишася», но в то же время, есть милость, которая изливается потому, что хочет Бог, но разве мы не должны к этому хотению Бога прибавить свое хотение. Ведь это есть та самая синергия, соединение усилий Бога и человека. Когда Бог бросает человеку спасательный круг, человек должен за него уцепиться, потому что можно все вокруг человека обросать спасательными кругами, а он утонет, потому что он за них не схватится. Я считаю, что это прошение Бога о милости, это и есть, частично, конечно, категория нашей синергии, нашего содействия Божьему спасению. Тут конечно есть и юридическая сторона, да, обязательно, но в то же время есть и нравственная. Если мы представим Бога просто как чисто юридическое существо, то на самом деле не надо хотеть, надо просто произносить слова и этого будет достаточно. Но это будет глубоко ошибочно.
Константин Мацан:
— Что вы скажете человеку, который боится идти на первую исповедь?
Священник Платон Мурашкин:
— Лучше всего сказать словами Господа: «Не бойся, Я с тобой». Конечно, здесь есть и момент фактический, что священника удивить, он год простоял на исповеди, пропринимал исповеди, и все, с этого момента его уже ничем удивить нельзя. Настолько крайне редко бывает что-то необыкновенное, люди в большинстве своем все одинаковы, это одно естество человеческое, и они грешат одинаково. И чтобы священника удивить чем-то, я не знаю, что нужно сделать такое, я уже давно ничему не удивляюсь. Поэтому один из моментов: не бойся, ты ничем батюшку не удивишь. Второй момент касается самого человека: а тебе нужно прощение? Иди и попроси. А для того, чтобы это прощение попросить, нужно сказать, за что ты просишь прощение, что именно произошло такого, за что, ты считаешь, что тебя нужно простить. Это осознание того, что я действительно сделал что-то не так, это тоже синергия Богу. Когда человек перестает мерить себя общим мерилом, что живу как все, не убиваю, не краду. Нет, ну налоги списал, что с того? Жену обругал, ну ладно, а кто не ругает? Так дело не в том, кто не ругает, а в том, что это безобразно и с этим надо расставаться. В этом случае, приходя на исповедь, человек прикладывает к себе мерило Божие. Используя это мерило, он начинает смотреть на себя в какой-то мере глазами Бога. По-человечески я живу нормально, а по Божьи? А по Божьи я грешник, и я прихожу к Богу и прошу у Него этого самого прощения. Идущим на первую исповедь я сказал бы именно так, хочешь быть прощен, подойди и попроси. Единственное, что находится между человеком и Богом — это именно решение человека. Бог со Своей стороны сделал абсолютно все: и мир сотворил, и после грехопадения Сына Своего на землю послал, и перед Ним еще были пророки, цари святые и много каких еще святых, и Церковь создал, и таинствами снабдил. Все сделано, все приготовлено. Приходи и получай это самое прощение. Это золотое состояние нас, христиан, что мы в любой момент можем подойти, попросить прощение и получить его, потому что Бог прощает всегда, Бог есть Любовь, Любовь не может не простить. А коль скоро любовь не может не простить, Господь до такой степени любит нас, до такой степени мы Ему дороги, что Он больше нас хочет нас простить. Вот это тоже абсурдная категория, но это так и есть. Бог совершен и понимает, что стоит за нашим непрощением, Он слишком хорошо знает, каково в аду. А с другой стороны, только человек может принять это решение, но он, человек, этого не знает, он не знает, насколько плохо может быть ему, если бы знал, он бы побежал сразу. Именно для этого есть и Священное Писание, и святые описывают свои контакты и с темными силами и с раем, именно для этого весь этот опыт включен в церковную канву.
Константин Мацан:
— А что такое контакты с раем?
Священник Платон Мурашкин:
— Есть же святые, которые в раю побывали.
Константин Мацан:
— Эти тексты можно читать, как некое иносказание. Есть ли у человека несвятого, просто прихожанина храма какой-то шанс в какой-то степени убедиться в подлинности рая на своем опыте?
Священник Платон Мурашкин:
— На своем опыте? Конечно, когда он умрет, он убедится в этом обязательно.
Константин Мацан:
— А до?
Священник Платон Мурашкин:
— А вот насчет «до», между нами и этими духовными категориями стоит наша земная сущность. Она, с одной стороны, для нас спасительна, потому что если бы человек изначально знал все, он бы, как ангелы. Были ангелы, которые пали, и это произошло в одночасье, они сделали выбор, что они не с Богом и все, с этого момента они становятся демонами. А у человека есть жизнь, целая жизнь, большая человеческая жизнь. Которая используется человеком именно для того, чтобы убедиться, что любовь — это ценность, что добро обязательно должно быть с человеком, и что он должен добро творить. Весь этот личный опыт человека и приводит его к выводам, а нужно или нет ему это самое спасение. И в то же время он видит разрушительность зла, он видит отвратительность каких-то грехов. Притом, когда говорят люди, а я не знал — это не правда, конечно, знал, потому что на уровне сердца человек грешащий всегда знает, что он грешит. И как бы ему кто ни говорил вокруг, что ты молодец, ты правильно сделал. Допустим, банда, он в глубине сердца всегда понимает, что он сделал отвратительное, мерзкое, злое дело, и самое главное для него в этот момент за этим сердечным позывом пойти. Суммируя весь этот опыт, человек, конечно, понимает, где добро, а где зло. Поэтому соприкоснуться с раем, с адом, нам для этого жизнь дана. Именно это является целью нашей земной жизни, отличить добро от зла, и в конечном итоге соединиться, стать сопричастником добра. Или если человек все-таки решил выбрать зло, значит, стать сопричастником зла. Хотя это никому не пожелаю.
Константин Мацан:
— Есть такое интеллигентское умонастроение: мир зол, человеческие пороки безграничны, как страшно жить, ничего хорошего ждать не приходится. И когда человек так говорит, он немножко свою самооценку поднимает: я очень неравнодушный, я трезво знаю цену этого мира и это уже некоторое мое достоинство. А священник, насколько я могу судить, намного больше среднего интеллигента сталкивается с подлинным человеческим злом, потому что принимает исповеди. Для него слова, что все люди грешники — это не фигура речи, а это реальность, с которой он каждый день имеет дело. Как не отчаиваться? Как не разочароваться в людском роде?
Священник Платон Мурашкин:
— Один батюшка, отец Николай, фамилии называть не буду, потому что в добром здравии, настоятельствует, меня так учил: когда исповедуешь, молись о своих грехах. Я говорю: подожди, отец Николай, о своих или о людских? Он говорит: ты, что с ума сошел? Не понял, ты святой, что ли, о людских грехах молиться? Нет, дорогой, ты молись о своих грехах. Этот совет вошел в меня, потому что приходит человек исповедоваться и говорит, и ты понимаешь, в этом я виноват, в этом тоже виноват. Большинство того, о чем говорят люди, ты в этом тоже виноват. Как раз возвращаясь к той мысли, о которой я сказал недавно, что человеческое естество одинаковое, мы одинаково грешим. Слушаешь исповедь, молишься и о себе, сейчас уже о тех людях я тоже молюсь, уже немножко опыт повысился. Есть такая молитва святого праведного Иоанна Кронштадтского: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных». Он так молился. Когда в начале своего пути пастырского он проезжал по Кронштадту, а это было страшное место, страшный город, полный пороков, видя на улицах эти пороки, пьяных валяющихся, драки, бездомных, еще какие-то безобразные картины, он так молился обо всех. Сейчас я себе на вооружение тоже эту молитву взял и именно так прошу Бога. Приходит не то, что жалость, а сочувствие, ты понимаешь, мы все на одной доске, мы в одной лодке, и мы все одинаковые, и мы перед Богом, перед Этим Святым, Великим, Прекрасным, Любящим Богом все одинаковые. Эта женщина пришла и просит прощения, конечно Бог простит. И я вместе с ней прошу у Бога этого прощения. Вот пришел этот человек несчастный, он в пороке находится, и просит у Бога помощи. Конечно, Бог поможет. И не приходит разочарование, приходит понятие тяжелой работы. Мы все идем к Богу, это тяжелый труд, идем и приходим к Нему. Здесь как можно разочароваться, ведь я имею дело с теми самыми людьми, которые идут к Богу? А что здесь может разочаровать? Может только дать какие-то силы, некоторое вдохновление.
Константин Мацан:
— Что ж, спасибо большое. Священник Платон Мурашкин, клирик храма святителя Тихона, патриарха Московского в Северном Тушине, был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона был Константин Мацан. Спасибо за глубокий и теплый разговор. До свиданья.
Священник Платон Мурашкин:
— Спасибо вам.
Все выпуски программы Светлый вечер
«Венчание». Священник Иаков Белый-Кругляков
У нас в гостях был клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе священник Иаков Белый-Кругляков.
Мы говорили о смыслах и значении таинства Венчания, что происходит во время этого таинства и как влияет на дальнейшую жизнь семьи.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
А. Ананьев
— Суббота, 30 апреля. Москва, Андреевский монастырь...
А. Митрофанова
— Христос воскресе!
А. Ананьев
— Христос воскресе, друзья! Воистину воскресе! А сегодня очередной раз программа «Семейный час» посвящена празднику. Здесь Алла Митрофанова...
А. Митрофанова
— Александр Ананьев.
А. Ананьев
— И клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе, священник Иаков Белый-Кругляков. Добрый вечер, отец Иаков.
Иерей Иаков
— Христос воскресе, дорогие друзья!
А. Митрофанова
— Воистину воскресе!
А. Ананьев
— Почему это я начал с указания даты — 30 апреля. Дело в том, что завтра 1 мая, а Красная горка вот в этом 2022 году отмечается именно 1 мая, в первое воскресенье после Пасхи. Вот название этого праздника у многих на слуху, особенно у работников всяких загсов, для которых это горячий день. Ведь многие молодожены выбирают именно этот день, Красную горку, для заключения брака. Причем они могут не знать, почему там, с какой стати именно Красная горка. Ну вот вроде Красная горка — надо чтобы это, если уж не получилось там, я не знаю, 02.02.2022, то вот Красная горка — отличный день. Конечно же, на Красную горку происходит много венчаний. Думаю, что и у вас в храме, отец Иаков.
Иерей Иаков
— Ну вот да, несколько знаю, что запланировано на это время, на неделе.
А. Ананьев
— Слушайте, одновременно может быть венчание у нескольких пар? Прямо одновременно.
Иерей Иаков
— Я не сталкивался с таким моментом, но мне кажется, теоретически может быть. Теоретически — да, но вот на практике ни разу не встречал такого.
А. Митрофанова
— Мне кажется, раньше это было особенно распространено, когда шли венчаться.
Иерей Иаков
— Да, вполне возможно, как раз Красную горку когда. Но я не сталкивался с таким еще.
А. Ананьев
— Нет, ну в загсах, там всякое бывает. А в храмах я не сталкивался тоже. Ну это так, вопрос досужий. Но вопросов на самом деле у нас с Алечкой очень много относительно венчания. Самое главное, вот если сформулировать, какая цель у нашей сегодняшней встречи — ответить нашим знакомым, которые задали вопрос, а я вот не смог и ответить. Хотя, конечно же, я начал там как-то фыркать и говорить: да ну что вы, разве так можно? Ну так же нельзя. А почему нельзя, а почему можно? В общем, какая история, отец Иаков. Знакомые поженились — замечательные люди, и любят друг друга и, в общем, даже верующие. Может быть, не ведущие какую-то вот активную церковноприходскую жизнь, но в храме бывают несколько раз в год, крещены. Но вот они поженились, была красивая свадьба. И мы с Алечкой спрашиваем: ну а венчание у вас когда? А они как-то так: ну как-нибудь потом...
А. Митрофанова
— Нет, мы не так что: когда у вас? Нет, в том плане, что, ребята, ну думали об этом, нет? Ну это все индивидуально сейчас, в наше время это индивидуально. Это раньше повсеместно было распространено, тем более, когда не было загсов.
А. Ананьев
— На нас было распространено с тобой, а на них как-то нет.
А. Митрофанова
— Ну что же...
А. Ананьев
— В общем, да, по сути, так и было. Я говорю: а почему нет-то? Они говорят: ну как ты не понимаешь! Венчание — это очень ответственно.
А. Митрофанова
— Это уже на всю жизнь.
А. Ананьев
— Это же тебе не загс, это же очень ответственно, это на всю жизнь. Это встать пред Богом и дать обещание Ему. А как я могу быть уверена в нем? А как он может быть уверен во мне? Как мы вообще можем быть уверены? Нам надо время. Надо время. Родим детей, купим дом, стиральную машину, воспитаем детей, они закончат вуз, женятся сами... И вот тогда, может быть, мы и обвенчаемся.
Иерей Иаков
— Замечательно.
А. Ананьев
— Ну вы что, ну как так можно?
А. Митрофанова
— А знаешь, в 90-е была такая тенденция: все женились и сразу шли венчаться, потому что модно стало внезапно. Ну и что?
А. Ананьев
— Почему в 90-е?
А. Митрофанова
— Сознательности тоже это, к сожалению, не добавило.
А. Ананьев
— Во всей истории Руси создание семьи происходило не так: «Дорогие брачующиеся, обменяйтесь кольцами...» Да нет, оно происходило именно в храме. Только в храме.
Иерей Иаков
— Ну да. Кстати, вот эта вся церемония, да, то что церемониальное какое-то бракосочетание в загсе, это же просто суррогат церковного. Все эти, как бы там какая-то...
А. Ананьев
— Имитация. В общем, они задали вопрос: а че? И я не смог ответить, «а че». И я решил вот этот вопрос, по сути, задать вам. Ну как бы не сразу, отец Иаков, «а че», а вот постепенно. Что такое венчание? Вот, скажем так, что меняется с венчанием в отношении семьи? Считается ли семьей невенчанные там муж и жена? А если они считаются (вот я знаю, что вы скажете: конечно, считаются невенчанные, считаются мужем и женой), а что тогда меняется? От чего страхует или, если не страхует, какие преференции дает тот факт, что двое обвенчались в храме?
Иерей Иаков
— Да, вы знаете, мне кажется, что если бы мне задали такой вопрос, вот именно в том всем контексте, который вы описали, то я, может быть, тоже бы скорее всего не ответил. Потому что здесь-то вопрос о степени воцерковленности — как бы заезжено ни звучало слово, но я вкладываю в него все-таки глубокий смысл: осознание того, что происходит вообще, когда я становлюсь членом Церкви. Вот мы с этой целью пытаемся проводить какие-то, да, там огласительные беседы перед крещением, чтобы как-то донести людям. Понятно, что насильно тоже не внесешь в человека там сознательность. Вот Алла только что сказала, что многие там, когда стало модно, пошли венчаться, но это не добавило сознательности. Ну вообще венчание, оно как бы и не призвано дать сознательность, оно, наверное, является выражением сознательности. И вот здесь как раз это тема, смежная с вопросом, что является браком, венчанный он если, а если невенчанный, является ли это браком. Брак — это что-то очень таинственное. Во-первых, это вообще таинство. Мы как-то с вами об этом уже говорили, о том, что брак — это таинство, Богом установленное, Богом установленный институт, заповедь. И с самых древних времен уже понятно — после грехопадения во всех культурах, во всех традициях, религиях — свадьба, да, брак, он праздновался очень широко, очень радостно, очень ярко. Это всегда было именно событие, очень масштабное событие такое. И у всех культур, наверное, мира и традиций было ощущение мистики брака, что происходит что-то реально мистическое.
А. Митрофанова
— Как венчание на царство.
Иерей Иаков
— Это что-то совершенно, да, выходящее из ряда вон, из нашей повседневности. И как раз в наших дни, наверное, утерялось это ощущение. Не только потому, что люди там не понимают церковной жизни — вот в чем смысл, что происходит. А в принципе вот почему-то утратилось такое ощущение, наверное, интуитивное, которое было очень сильным у человечества, в принципе. И как бы люди такие: ну да, там что-то расписались, и пошли дальше, как будто ничего не произошло. Брак в этом смысле — это взятие на себя ответственности в нескольких плоскостях. И если мы говорим сейчас такими вот, катехизическими что ли понятиями, да, то это взятие на себя ответственности в трех плоскостях. Во-первых, перед государством — то что, собственно, и совершается в загсе у нас сейчас — это взятие ответственности перед государством: засвидетельствовали мы пришли, что мы муж и жена, мы берем на себя такую ответственность, ставится вот эта вот печать. Второе — это как раз брачный пир, когда празднуется свадьба: мы свидетельствуем перед своими близкими, что мы муж и жена. Мы всем показываем, ни от кого не скрываем, что это именно так, и мы перед ними берем на себя ответственность. И третье — важнейшая для верующего человека составляющая — это взять на себя эту ответственность перед лицом Божиим. Не просто что ну Господь и так видит, что мы расписались, что мы там позвали друзей за стол. А молитвенное обращение к Нему вот в это свидетельство, что мы, Господи, создаем семью, и просим Тебя нас благословить на это. Потому что вот это установление таинства, да, установление венчания, брака, оно происходит словами Библии: благословил их Бог, сказал им: плодитесь и размножайтесь. И здесь очень важное слово «благословил» — благословение, да, его мы знаем, что благословение нужно взять. И благословение, оно как-то вот что-то вообще-то меняет в нашей жизни. И с самых древних времен Церкви брак совершался именно так. Вот само чинопоследование венчания, оно отличалось, оно менялось, какая-то суть всегда оставалась. И самая главная суть его — это благословение: епископом или священником от лица Церкви эти двое людей благословляются, как бы перед лицом Божиим, на вот этот брак. То есть они взяли на себя эту ответственность, заявили и получили вот эту печать духовную, только не в паспорте, а вот на сердцах своих. И в этом плане, когда что-то из этого не происходит (особенно, наверное, нам с вами понятно и очевидно, что самое важное — это все-таки перед Богом взять на себя ответственность, взять Божие именно благословение на это дело, важнейшее в своей жизни, создание семьи), то происходит что-то противоестественное как бы, и здесь уже трудно рассуждать, что чем является. Вот эта болезненная тема, например, когда распадается брак, что происходит? Ведь если это был венчанный брак, да, то это вообще дар Божий, который непреложен, неизменен, не упраздняется, да, то что Бог... Что происходит в духовной реальности? Непонятно, очень трудно описать. Или когда там священник, бывает, происходит такая трагедия, когда священник лишается сана. Ну что это значит, как это может быть? Это все, в виду своей неестественности, очень трудно дать этому определение. Но то, что люди взяли по крайней мере на себя ответственность перед государством и вступили в такой вот брак — Церковью он признается браком, это признается актом вступления именно в законные отношения. Но если ты христианин, то просто странно, что ты не венчаешься. Я бы так сказал.
А. Ананьев
— «Семейный час» на светлом радио. Алла Митрофанова, Александр Ананьев, клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе, священник Иаков Белый-Кругляков. Говорим накануне Красной горки, конечно же, о венчании. При всем том, что мы на 102 процента уверены, что это светлый, прекрасный, замечательный праздник, без венчания вообще трудно представить себе создание новой семьи, и это самый яркий, самый острый момент переживаний свадьба.
А. Митрофанова
— Ну это для нас так, Сашенька.
А. Ананьев
— У нас с Аллой Сергеевной был загс в джинсах, у нас было свадебное путешествие в Греции — слава Богу, это было возможно. У нас было много всего — там синий кабриолет, развевающаяся фата по Садовому кольцу. Но самый яркий момент для Алечки — это, конечно же, ну и для меня, правда, она помнит больше, чем я, у меня как-то все стерлось от нервного перенапряжения. А уж потом, когда отец Игорь вот эту вот чашу вина...
Иерей Иаков
— Да, тогда уже все вообще стало путаться.
А. Ананьев
— А там же ой, там же было, ну вы можете представить себе, как я нервничал, как меня трясло?
Иерей Иаков
— Могу.
А. Ананьев
— Это было на грани просто физического и душевного истощения и восторга — ну это было такое пограничное состояние. И когда вот в самый такой момент отец Игорь дает, значит, мне, Алечке и мне опять эту чашу с вином — а она такая большая, а вино там — прямо вино такое....
Иерей Иаков
— Сладкое, наверное, еще.
А. Ананьев
— Оно сладкое.
А. Митрофанова
— Неразбавленное.
А. Ананьев
— Неразбавленное, густое.
А. Митрофанова
— Я-то сразу поняла в чем дело, поэтому сделала маленький глоточек.
А. Ананьев
— А отец Игорь так шепотом и с такой отеческой любовью говорит: допивай. Это было последней каплей — я послушно выпил. И потом был этот момент, когда отец Игорь нас водит по кругу, и я понимаю, что этот эллипс кругом назвать довольно трудно. Ну вот это вот самое яркое у меня воспоминание. Ну у Алечки у нее это было гораздо ярче. Она каждый раз плачет от счастья, когда видит запись вот этого с мобильного телефона, снятую друзьями, это очень здорово.
А. Митрофанова
— Хорошо снято. Фотографии прекрасные.
А. Ананьев
— Да, вот говорим сегодня... Простите нас за то, что мы поделились своими воспоминаниями, они нам дороги.
Иерей Иаков
— Спасибо большое за это.
А. Ананьев
— Спасибо вам, дорогой отец Иаков.
А. Митрофанова
— Вы знаете, у меня ощущение, что это таинство, оно началось в тот день и оно все время продолжатся.
Иерей Иаков
— Именно так и происходит, вот это и есть брак.
А. Митрофанова
— Понимаете, то есть это только начало. По сути, ведь что это такое: мы со своей стороны даем обещание — друг другу, Богу, и мы приглашаем Бога в свою жизнь: Господи, мы же понимаем про себя прекрасно...
А. Ананьев
— Вот же, слушайте, сколько высокомерия в этой женщине! «Я приглашаю Бога...» Бог — Он здесь! Он везде, Он в каждой клеточке твоего организма, в каждом мгновении твоей жизни.
А. Митрофанова
— Но мы Его просим, что помоги, пожалуйста.
А. Ананьев
— «Я приглашаю...» — без приглашения просьба не являться.
А. Митрофанова
— Нет, не так. Ну прости, пожалуйста, я неправильно выразилась.
Иерей Иаков
— Ну Бог — ведь это Личность, да, поэтому к Личности надо как-то обратиться, воззвать как-то.
А. Митрофанова
— Да. «Папа, пожалуйста, помоги».
Иерей Иаков
— Дело в том, что происходят настолько непонятные и невозможные для нашего восприятия вещи, что это вот, то, что вы сейчас описали, свои воспоминания — это самое яркое как раз, что как мы и можем это проявить: какая-то опьяненность, непонимание вообще, что происходит. Это вот попытка как раз какими-то чисто человеческими такими даже, может быть, способами, но войти вот в состояние вот такого духовного экстаза, да, как вот Адам, введенный в этот глубокий сон, когда происходит таинство, когда как раз из его ребра создается жена. Вот это состояние какое-то, ну оно, вы сознательно к этому пришли, но дальше начинается что-то вот за гранью сознания человеческого. И поэтому даже церковное таинство, оно совершается так, да, — мы испиваем эту чашу вина, сладкого зачастую, и идем вот потом трижды вокруг этого аналоя. Все вот это вот кружится, как будто мы пытаемся выбраться из действительности, в которой существуем каждый день. И это очень важно, мне кажется.
А. Ананьев
— А прежде, чем мы зададим свой вопрос, у меня здесь несколько вопросов от наших слушателей. Вопрос первый: нецерковный человек зовет замуж, люблю не могу, но как же быть? Без венчания немыслимо, но венчания не будет.
Иерей Иаков
— Трудно говорить на эти темы, хотя на них приходится говорить очень часто. Но священник, наверное... Ну для того и дано время отношений вот у нас сейчас, мы же существуем в таком мире, когда дано время до брака друг друга узнать, как-то начать узнавать, по-человечески, в каком-то личном общении, чтобы выявить что, во-первых, важно каждому из нас — реально в жизни вот действительно важно, представляет собой ценность настоящую, и насколько мы готовы ценить ценности друг друга. Вот такой вопрос возникает. Здесь я не могу сказать там: «все равно выходите замуж» или «ни в коем случае не выходите замуж, раз он такой». Здесь вы сами должны понять, на что вы идете. Готов ли человек ценить то, что для вас важно? Готовы ли вы ценить то, что важно для него?
А. Ананьев
— То есть в зависимости от человека вы дадите разный ответ. Вам нужно пообщаться с ним... Ну вот, допустим, к вам, в замечательный храм священномученика Антипы Пергамского рядом с Пушкинским музеем, приходит прекрасная девушка — на лице печаль, говорит: вот люблю Василия Петровича. Василий Петрович во всем хороший человек, со всеми трехкомнатными удобствами, но нецерковный. И что же делать-то тогда? Благословите меня замуж выходить за этого язычника или нет?
Иерей Иаков
— Это действительно очень индивидуально. Надо вместе с ними поговорить, и с Василием Петровичем тоже.
А. Ананьев
— Василий Петрович не придет.
Иерей Иаков
— Ну если Василий Петрович даже не придет, а для нее это реально важно, то...
А. Митрофанова
— То тогда вопрос, действительно.
Иерей Иаков
— Зачем тогда?
А. Митрофанова
— Если для нее это важно, а Василий Петрович, он...
А. Ананьев
— Ну зачем? Если только что сказали, что загс, он, в общем, тоже создает семью, и там Церковь признает...
Иерей Иаков
— Вы понимаете, ну да. Но вот я, если люблю человека, как я могу проигнорировать его, вообще основополагающие вещи для его жизни, то что касается его мировоззрения, взгляда на всю жизнь, на весь мир? Потому что для него важно присутствие Бога и жить в присутствии Бога.
А. Митрофанова
— Ну Алечке нравится в исполнении Непомнящего слушать «Евгения Онегина». Мне не нравится — я не слушаю.
Иерей Иаков
— Я не думаю, что это какая-то вещь, прямо основополагающая.
А. Ананьев
— Для нее? Это вообще сорок процентов ее жизни.
А. Митрофанова
— Ну ладно тебе, ну что ты.
А. Ананьев
— Она Пушкина любит больше, чем мужа. Это правда.
А. Митрофанова
— Неправда.
Иерей Иаков
— Понимаете, вот это вы сказали про эту ситуацию, что я его люблю со всеми удобствами — я его люблю. Вот это понятие «любви», у нас оно очень романтизировано: любовь как такая симпатия, чувство. Ну, наверное, об этом очень много раз говорили, может быть, в этой же студии, это такая тема тоже уже заезженная, потому что о ней невозможно не говорить. Но здесь, в венчании, что еще происходит важное: любовь как долг, оказывается, может быть важнее. Потому что чувство, оно не может быть постоянным. Оно не может стать фундаментом чего-либо, потому что это самое непостоянное, что есть в человеке вообще — чувство. Оно прекрасное, конечно, и удивительное, без него не зажглась, может быть, эта искра там, не пришли бы к этому сумасшедшему поступку, да, пожениться на всю жизнь. Но здесь важно какое-то постоянное такое, какой-то камень должен быть заложен — это вот любовь как долг, пожалуй, что мы взяли на себя обязательства друг перед другом, перед Богом — это как высшее проявление, да, этого долга.
А. Ананьев
— Я начинаю догадываться. Вот эти наши друзья (назовем их условно Эдуардом и Элеонорой, по сложившейся традиции), которые жениться — женились, а венчаться — пока сказали: потом как-нибудь, лет через сто. Мне кажется, у них та же самая история. Элеонора, она, в общем, была бы рада обвенчаться, она барышня верующая, такая хорошая. А насчет Эдуарда я не могу то же самое сказать. Может быть, они действительно как бы, ну она, видя, что Эдуард как бы далек от этой всей темы, она говорит: ну ладно, у меня есть вся жизнь, чтобы направить этого мужика на путь истинный.
А. Митрофанова
— Может, она уважает его свободу, понимаешь. Это по-разному бывает.
А. Ананьев
— Ой, нет, нет, коварство женщины нельзя сбрасывать со счетов. Она все-таки думает, что ей хватит мудрости и сил впихнуть его в прокрустово ложе церковного календаря.
А. Митрофанова
— Ну Сашенька. Не знаю, мне кажется, что венчание — вот один из важнейших смыслов, о чем мы неделю назад уже тоже начали говорить, — это преодоление вот этой нашей разделенности. Мы же становимся... ну и будут двое одна плоть — мы это не можем по-человечески осуществить. Это возможно в полноте только с Богом. Вот иначе для тебя, для каждого из нас — там для тебя ты, для меня я — мы так и останемся в центре мира.
А. Ананьев
— Сейчас за этим столом отец Иаков и Алла Митрофанова говорят диаметрально противоположные вещи. А вот отец Иаков, Алечка, говорит, что семья, заключившая брак в Пресненском загсе, тоже семья, и они тоже нормально абсолютно...
Иерей Иаков
— Перед этим я еще очень долго говорил, как это все неестественно, и трудно что-то определить.
А. Ананьев
— Ну хорошо. Ты к вопросу своему вела, я тебя опять перебил.
А. Митрофанова
— Да ладно.
Иерей Иаков
— Здесь, вы понимаете, вот простите, пожалуйста, мне кажется, есть в этом сторона просто нравственная, да, что люди хотя бы какую-то ответственность на себя взяли — это уже здорово, прекрасно, чисто нравственно. Но таинства, они вот выходят за пределы нравственных категорий, здесь категории уже онтологические. Каждое таинство, оно восстанавливает ущербность какую-то, которая происходит в нас в результате грехопадения, да, восстанавливает какую-то ущербность таинство. Потихонечку в Боге таким образом мир восстанавливается, вот Церкви. И таинство Венчания, оно как раз восстанавливает ущербность расколотости, отдаленности друг от друга, разделенности, вот этого одиночества каждого человека.
А. Ананьев
— А это действительно работает.
Иерей Иаков
— И это действительно работает.
А. Ананьев
— Тогда вопрос в лоб (простите, я сейчас прямо как этот неприятный ведущий с Первого канала): а венчанные браки реже распадаются, чем невенчанные?
А. Митрофанова
— Ой...
А. Ананьев
— Ну чего «ой»?
А. Митрофанова
— Понимаешь, если... Простите, отец Иаков, у меня тоже накипело. Ну нельзя же таинство воспринимать как автоматический процесс: то есть ты, условно говоря, кидаешь, не знаю, что такое... ты подходишь там, платишь на кассе какие-то деньги — и тебе автоматически за это выдают ту корзину продуктов, которую ты навыбирал. Нет, это так не работает. Таинство — оно вообще не про магию, не про то, что ты произносишь заклинание, и у тебя будет какой-то гарантированный результат. Никаких вообще гарантий нет. Есть дополнительные, условно говоря, ресурсы и возможности, наверное. Вот мне кажется так.
Иерей Иаков
— Ну то что вот касается, как вы будете себя там вести после венчания, там насколько меньше шанс того, что семья распадется — это все-таки все равно опять нравственная категория — то, что зависит напрямую от вас.
А. Ананьев
— А статистики нет у вас?
Иерей Иаков
— У меня нет статистики, но, насколько я знаю, она печальна. Она печальна в том числе и среди венчанных браков, как бы сейчас вся эта статистика, связанная с распадом семей, она очень грустная, насколько я знаю. Но есть вещи, которые они даже нами могут не ощущаться, но они реальны. Вот в том-то и проблема. Вот я сказал о любви как чувстве, да, что она непостоянна. В принципе, наше чувство, оно может видеть то, чего нет и не видеть, и не ощущать того, что есть на самом деле. Мы, когда приступаем к таинству Причастия, мы вкушаем Тело и Кровь Господа под видом хлеба и вина, при этом мы верим и мы знаем, что это истинное Тело и истинная Кровь Спасителя — об этом постоянно говорится и в литургии, и в молитвах подготовительных, но мы ощущаем хлеб и вино. Вот это самый, пожалуй, яркий пример несоответствия того, как мы воспринимаем действительность и того, что реально происходит. Поэтому мы верующие люди — нам остается только верить в то, что нам Господь сказал, что Он заповедал.
А. Ананьев
— Не только верить, но и доверять, и быть верными.
Иерей Иаков
— То есть верить в то, что это Тело и Кровь. Верить в то, что это одна плоть, вот эти муж и жена, а не просто люди, у которых одинаковая печать. То есть это тоже.
А. Ананьев
— Прежде чем мы уйдем на короткую паузу, у меня... Слушайте, вот я сразу хочу попросить прощения, в первую очередь у слушателей, конечно, и у вас, дорогой отец Иаков. Ну Алечка-то вообще меня хорошо знает. Я — провокатор, и вот те вопросы, которые я задаю, они не значит, что рвутся у меня изнутри, я их не могу не задать. Но мне просто кажется, что, если я буду облекать вопросы в какую-то провокационную форму, ответы будут более яркими и убедительными, по крайней мере для тех, кто нас слушает.
Иерей Иаков
— Здесь уже я прошу прощения, если не оправдываю...
А. Ананьев
— Нет, общение с вами — это всегда праздник. Вот мы, когда с Божией помощью купили новую машину, мы на ней первым же делом к отцу Андрею Рахновскому, в его храм в Леоново: отче дорогой, освятите машину, нам важно, чтобы это были вы. И он с радостью такой освятил нам машину. Мы в лавке взяли иконочки, повесили. Освящение машины — это то же самое, что венчание?
Иерей Иаков
— Нет, совершенно нет. Но это тоже такой важный момент, конечно. Это посвящение. Вот когда мы что-то освящаем, какой-то предмет, вещь, для нас там имеющую какую-то важность в нашей обычной человеческой жизни, то мы ее как бы посвящаем. Мы таким образом — это может быть странно на первый взгляд, что значит: машину посвятить Господу, да? Но в таких вещах мы всю жизнь свою Христу Богу и предаем, во всех ее мелочах. В машине, в которой мы будем ездить, я не поеду на это машине на злое дело, если я ее освятил, да. Вот в чем смысл: я таким образом, это как бы мое обращение к Богу, когда я освящаю машину. Когда мы создаем брак, когда мы венчаемся, то здесь в первую очередь — ну да, мы сделали то, что могли со своей стороны: мы пришли, мы приняли решение — но здесь действует Сам Господь и действует невидимым для нас образом. Он создает единый организм, и дальше уже, в зависимости от нашей воли, от того, как мы будем прилагать усилия к тому, чтобы это реально было ощутимо, то что мы едины, прямо пропорционально нашим вот этим стараниям, это будет становиться явным в нашей жизни.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. У нас сейчас минута полезной информации. Через минуту вернемся к нашему разговору.
А. Ананьев
— Завтра Красная горка, первое воскресенье после Пасхи. Завтра вокруг каждого храма, в том числе и возле храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе — вот до чего же потрясающее место, особенно поздней весной, там так хорошо. Я надеюсь, строительные работы в районе Пушкинского завершились?
Иерей Иаков
— Нет, до 2026 года будут идти. Но у нас все равно такой, знаете, оазис — ты их не замечаешь во дворе храма Антипы.
А. Ананьев
— Да, там Нарния. Вот если вы не были там, вы не представляете себе, как там, до чего же прекрасное кафе, с какими-то сувенирами, там самый вкусный кофе в Москве. И самое главное, ты попадаешь вот внутрь — и это такая Нарния. Вроде как в Москве, в самом-самом центре, а вроде как где-то на другой планете. И вот там завтра будет аж несколько пар венчаться, на Красную горку.
Иерей Иаков
— Я сейчас вот, честно говоря, не знаю, в один ли день это будет происходить. Но на неделе вот у нас — некоторые люди называют Красная горкой вот эту всю неделю после пасхальной седмицы, — вот оно точно будет не одно.
А. Ананьев
— Сегодня мы говорим о венчании, я задаю свои провокационные ответы, в каком-то смысле огребаю от свой милой жены, ведущий радио «Вера» Аллы Митрофановой. Ну а отец Иаков, клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе, терпеливо и со всей любовью отвечает на эти вопросы. Не только мои, но и вопросы наших слушателей. Среди них есть неожиданные. Можно ли венчаться с татуировками, отец Иаков?
Иерей Иаков
— Ну а что с ними еще делать? Остается только венчаться.
А. Ананьев
— Шутка шуткой, но это серьезно, вот такой вопрос пришел. Вдруг там, ну человек переживает: явишься ты с татуировками — батюшка тебе такой: изыди! Не буду тебя венчать!
Иерей Иаков
— Да я думаю, что не должен так батюшка поступить. Вообще с татуировками — это отдельная такая и забавная вообще тема. Забавная почему, потому что я недавно наткнулся на то, что называется мемами сейчас, да, у нас есть большое количество церковных уже мемов, про церковную жизнь. И там как бы вот попытка, человек пытается аргументировать, почему нельзя наносить татуировки на свое тело, он говорит, что тело — это храм Божий. И следующая картинка: в то же время храм Божий — и показан полностью расписанный собор изнутри, без белого пятна. То есть здесь речь о чем? О том, что татуировки — ну есть традиция, да, и есть какой-то вот там традиционный подход, у нас не принято священнику, да, там делать татуировки, ну и вообще, в принципе, там это как-то проявление...
А. Ананьев
— Я знаю одного священника, который был сплошь чуть ли не покрыт татуировками.
Иерей Иаков
— Да я тоже знаю.
А. Митрофанова
— Это исключение.
Иерей Иаков
— Ну то есть это следы, как говорится, прошлой жизни, да. Ну, в принципе, такой прямо, знаете, богословской аргументации, почему нельзя это делать, ее как бы не существует. Как бы ни было грустно всем охранителям, и в том числе, может быть, мне. Ну нет такой аргументации. И поэтому здесь надо быть спокойней, я считаю.
А. Ананьев
— Вопрос, за что мы любим священника Иакова Белого-Круглякова — так это за то, что он на самые неожиданные, дурацкие вопросы дает исчерпывающие, глубокие и вдумчивые ответы. А если серьезно, по каким причинам, отец Иаков, вы или отец Андрей, настоятель храма, можете отказать в венчании пришедшей к вам паре?
Иерей Иаков
— Я думаю, что по тем причинам, по причине очевидно неправильных намерений. Очевидно неправильных. Вот с этой же целью проводится, да, там какая-то встреча перед крещением и перед венчанием — ну чтобы хотя бы примерно в ту сторону люди смотрели, в которую нужно: что это именно прибегание к Богу за благословением своей семьи и обещание Ему сделать все, что от нас зависит, чтобы Ему помочь, да, эту семью хранить и возводить к Себе на небеса. Ну а причины, как бы неправильные намерения, они могут быть очень разными, конечно. Я бы не сказал, что я часто сталкивался с такими моментами. Потому что зачастую как бы...
А. Ананьев
— Давайте так: приходилось отказывать?
Иерей Иаков
— Мне еще нет, не приходилось. Слава Богу.
А. Митрофанова
— Ну мне кажется, что сейчас же эта практика бесед перед таинством Крещения и Венчания, она очень хорошая.
А. Ананьев
— Приезжают на катафалке на венчание.
Иерей Иаков
— Ну я слыхал про такие вещи, но ко мне еще не приезжали.
А. Митрофанова
— Все это глубоко индивидуально, и в конце концов...
А. Ананьев
— Нет, ну позволь, это нехорошо. Что значит: глубоко индивидуально?
Иерей Иаков
— Есть какие-то грани: то, что индивидуально, и то, что все-таки общепринято. И, может быть, мы пытаемся их нащупать, может быть, это не так просто, конечно.
А. Митрофанова
— Ну мне кажется, что если, к примеру, там вот на такую беседу перед венчанием приходят люди даже с убеждениями, не соответствующими сути таинства, что, например, что вот повенчаемся, тогда мы не разведемся точно — ну то есть сто процентов гарантии, защита такая.
Иерей Иаков
— Ну это проблема. Это сразу, моментик, да, сейчас хотел об этом сказать.
А. Митрофанова
— Или что-то еще подобное. То вот для этого как раз и есть встреча со священником перед венчанием.
А. Ананьев
— Подождите, если человек приходит к вам и говорит, что я хочу обвенчаться, чтобы никогда не развестись, вы ему откажете?
А. Митрофанова
— Нет, нет...
Иерей Иаков
— Понимаете, вопрос в том, что я хочу венчаться, чтобы никогда не развестись, помимо моей воли, да, — то есть это восприятие именно магии, что оно так сработает, по щелчку, и мы как бы, у нас, мы будем связаны какими-то плетями там, не знаю. Вот некоторый ну это вот этот магизм, он все наше вот языческое, очень распространенные такие о жизни. Я сразу вспоминаю такие беседы перед крещением, бывают вот очень разные тоже моменты, что человек приходит и хочет быть как бы... Почему он хочет креститься? Он хочет быть в мире, на всякий случай быть в мире со всякими возможными там силами потусторонними, которые ему неведомы.
А. Ананьев
— На всякий случай принял все религии что ли?
Иерей Иаков
— Ну он как бы их не принял, но на всякий случай по крайней мере покрестился, да, и как бы говорит, что хочет быть со всеми в мире. А ты говоришь: извини, но тебе придется дунуть и плюнуть кое на кого во время крещения, — и тут как бы о мире не идет речь. Это как бы момент, когда в чинопоследовании есть момент, когда ты должен бросить оскорбление и вызов на войну определенным силам существующим — тут в мире со всеми быть вообще не получится никак. То же самое таинство Венчания. Все, что приближает нас к Богу, мы знаем, кому неприятно. И поэтому каждый такой акт, каждое такое действие — это определенный вызов. Тут может быть, наоборот, стоит ожидать каких-то вот, реально какой-то битвы, и бороться за любовь каждый день, просто с четким пониманием, с кем ты борешься, против кого и за что. И Кто с тобой в этой битве. Наверное, здесь такой момент важен.
А. Митрофанова
— Вот Кто с тобой — да, это как раз очень важно. Потому что, Сашенька, ты говоришь: кто мы такие, чтобы Бога приглашать? На самом деле, ведь пока мы не попросим, Бог же не будет внедряться в нашу жизнь.
Иерей Иаков
— Да.
А. Митрофанова
— А вот венчание — это как раз, мне кажется, такая просьба.
Иерей Иаков
— В венчании, да, кстати, сам чин Венчания — здесь есть такой момент, что Христос становится членом семьи. Это вот то, чего, может быть, не происходит в регистрации в загсе, да.
А. Ананьев
— Слушайте, давайте так: венчание — это абсолютное или относительное? К чему я? Вот вы говорите: Христос становится членом семьи...
А. Митрофанова
— Поэтому семья и становится малой Церковью.
А. Ананьев
— Ну вот, вот понимаешь, в чем штука. Это же не происходит так: дзынь — и все. То есть раньше «без», «без», а теперь — тынц — и все, и теперь «с»: было черное — стало белым. Да нет же. Ты просто говоришь себе, вот как я себе это вижу, ты просто говоришь себе: я очень хочу вести такой образ жизни. Я очень хочу сил, терпения и мудрости, чтобы любить свою жену так, чтобы между нами, во главе нас было место Христу. И я понимаю, что сейчас этого места чрезвычайно мало я даю. Но я хочу, чтобы с каждым днем, с каждым годом, с каждым десятилетием этого места становилось больше. Или возможно обратное. Вот в момент венчания ты любишь свою жену, как кот сметану — хвост задран, уши торчком и — ха, будем счастливы во веки вечные! Через три года ты уже такой — с потухшим взглядом, отвисшим животом: ой, ну глаза бы мои тебя не видели! А вроде как повенчались, да, вроде как у нас там было черное, сейчас белое.
Иерей Иаков
— Так в том-то и дело. Мне кажется, понимаете, что в этом таинстве ты уже точно знаешь, что Христос становится членом твоей семьи. И другой вопрос — как ты будешь к этому члену своей семьи относиться, как ты будешь перед Ним жить. Потому что когда ты, например, вот тоже сравним: когда ты причащаешься Тела и Крови Христовых — объективно ты вкушаешь их, они в тебя входят — в твой состав, в твою природу. Но ты можешь жить совершенно по-разному. Тут же, отойдя от Чаши, начать жить вот очень разным образом. И именно это и налагает на тебя огромную ответственность, что ты принял в себя Христа — в себя или в свою семью, — что ты еще и вот перед Ним ты отвечаешь. Да, действительно, ты можешь, если ты любишь Его, то для тебя это важно. Потому что Иуда тоже был в общении со Христом. И поэтому тут есть некая объективность, которая существует, а есть дальше то, как ты в связи с ней будешь уже себя проявлять, как ты будешь себя вести. Но это остается неизменным фактом, что да, в этом действии действует Бог таким образом, и Он становится членом семьи.
А. Митрофанова
— А еще, мне кажется, очень важное измерение все-таки, вот если возвращаться к венчанию как к шагу в преодолении нашей отчужденности друг от друга, отдельности нашей. Ведь семья как малая Церковь — это вот муж, жена, Господь. С одной стороны. А с другой стороны — ведь мы же, ну муж и жена, и лица Святой Троицы, между которыми, каждое из которых это отдельная Личность, и вместе с тем...
Иерей Иаков
— Одна природа.
А. Митрофанова
— Единство. Вот мне кажется, что венчание — как раз оно про то, чтобы сделать шаг или открыть себе дорогу в эту сторону.
Иерей Иаков
— Это точно, да, это совершенно верно. И именно поэтому, может быть, брак установлен в самом начале, да, как только вот появился человек — как мужчина и как женщина в раю. Потому что смысл существования человека был не просто в том, чтобы жить и наслаждаться, а в том, чтобы совершенствоваться, приближаться к Богу, уподобляться Ему. И вот, может быть, это был важнейший такой момент как раз, чтобы у человека был явственный образ этой Троицы, Бога Троицы — вот эта семья, в которой он к Нему бы и приближался, и должен приближаться. Школа такая любви.
А. Ананьев
— У нас больше половины программы позади, а я так и не услышал ответ, который от меня ждет вот та пара, Эдуарда и Элеоноры, которые (ну напомню, если вы к нам только присоединились) пожениться — поженились, счастливы вместе — прекрасная свадьба, красивая молодые, уже даже ребенок родился — с этой свадьбы уже прошло какое-то время, у них все хорошо. Но венчаться не стали по той причине, что решили отложить до того момента, когда они будут в чем-то там уверены, потому что сейчас уверенности нет. Свадьба — это, может быть, ерунда какая-то, а вот венчание — это очень важно и ответственно, и вроде как, на их взгляд, это правильный ход мыслей, на мой взгляд — нет. Но почему нет — я не смог объяснить. Вот я обратился, собственно, за помощью сегодня к дорогому отцу Иакову.
Иерей Иаков
— Мой ответ, что нужно венчаться, нужно к этому прийти. Потому что ответственность уже взята, она уже не снимется. Нет такого понятия, что вы как бы еще не вошли в пространство ответственности друг перед другом, перед Богом, если не обвенчались. Ответственность уже взята, потому что вы стали жить как муж и жена. И в том-то и проблема, и нужно — вы вошли в этот чертог, пришли к этому пиру — и нужно надеть просто брачные одежды. Вот я бы так это зарисовал, так сказать.
А. Ананьев
— Чисто статистически, отец Иаков, нет, с духовной там, в вертикальном измерении вы, безусловно, правы. Но в горизонтальном, статистически шансов-то немного. Какой шанс — 12%, 15%, что все будет хорошо? Что один из супругов (так не бывает — один), что супруги не скажут: так, слушайте, этот проект зашел в тупик. Ну давайте заканчивать его, сворачивать, и надо как-то новый открывать, потому что здесь какая-то, в общем, беда. В этом нет ничего дурного, это не трагедия — мы будет поддерживать хорошие отношения, поздравлять друг друга там с 8 марта, 23 февраля, первые лет пять. И все, собственно. А у меня другой вопрос сейчас. Вот чтобы было больше, более понятно, чтобы была трехмерная, объемная картинка. А в таинстве Венчания есть момент обручения?
Иерей Иаков
— Да.
А. Ананьев
— Можно ли этот момент вынести за скобки и сделать это еще одной церемонией? И обращаются ли к вам за такой просьбой?
Иерей Иаков
— Да, можно. Ко мне за такой просьбой не обращались. Но я знаю, что так делают люди: отдельно проводят обручение и отдельно венчание. Дело в том, что исторически вроде так и было.
А. Ананьев
— А зачем?
Иерей Иаков
— А потому что вот как раз обручение исторически, чисто исторически, это и есть больше такой как бы социальный акт, такой вот юридический практически. Вот эти кольца, которые надеваются в тот момент — это же печать. Вот у нас сейчас печати там ставятся в паспортах, там где-то еще, дается свидетельство. А исторически это были перстни, которыми эту печать и ставили как раз. Поэтому обручение — это вот как раз ближе к тому, что происходит в загсе. Ну вот у нас сейчас это такой произошел разрыв, это опять-таки из-за разрыва церковной жизни и...
А. Ананьев
— А, это когда подают заявление.
Иерей Иаков
— Ну можно так сказать, да.
А. Ананьев
— То есть подают заявление, и там такое неприветливая женщина говорит: «Я записываю вас, там через три месяца...»
А. Митрофанова
— Ну Саша, ну почему неприветливая? Ну они же замечательные все.
А. Ананьев
— У нас была неприветливая женщина, вот которой мы бумажку вот эту подавали.
А. Митрофанова
— Ладно. Ну у нее, может быть, просто что-то случилось утром. Ну хорошего, может быть, настроения ей тоже бы хотелось, а как-то иначе сложилось.
А. Ананьев
— Я могу себе представить. В первом загсе нам вообще сказали, там какой-то мужик сидел. «Это загс? — Загс. — А можно подать заявление на регистрацию брака? — Мы не регистрируем браки. — Как это? Вы загс? — Загс. Мы не регистрируем...»
А. Митрофанова
— Мы попали в один двух, по-моему, загсов Москвы, где действительно...
А. Ананьев
— Замоскворечье.
А. Митрофанова
— Где не регистрирует браки, это правда.
Иерей Иаков
— Ничего себе. В Москве чего только нет.
А. Ананьев
— Да, это страшный город.
Иерей Иаков
— Ну исторически вроде так и было. И причем вот этот период между обручением и венчанием — это был особый период, когда там молились эти молодожены, да, так в молитве проводили, в подготовке такой духовной именно, большей частью. И потом уже приступали к венчанию и начиналось долгое празднование, которое неделю минимум праздновали.
А. Митрофанова
— Ого.
Иерей Иаков
— Потом венцы должны сниматься через неделю после венчания. Они были из настоящих цветов исторически. Вот когда начинало уже, состояние их было уже не очень, то тогда уже снимали, на седьмой день.
А. Ананьев
— «Семейный час» на светлом радио. Здесь ведущая, красавица моя жена, Алла Митрофанова, в роли злобного тролля — я, Александр Ананьев. Ну и с нами вместе за семейным столом терпеливый клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе, замечательный священник Иаков Белый-Кругляков. Говорим сегодня о венчании. Еще один вопрос от нашего слушателя или слушательницы (не подписано): возможно ли второе/третье/восемнадцатое венчание?
Иерей Иаков
— Второе венчание возможно, есть такой чин. А то что — ну понятно, что это по попущению некоему, то что называется церковная такая икономия — вот снисхождение.
А. Митрофанова
— Говорят, по настроению даже совершенно другое.
Иерей Иаков
— Да, и вот то, что касается дальше следующих, дальше вот там совершается...
А. Ананьев
— Все в черном и плачут?
Иерей Иаков
— На третье, четвертое, пятое — ну там больше покаянные чины такие. Ну вот я не про второе венчание говорю, а то что вот, например, третье — там больше уже такое не венчание как бы, в таком смысле привычном, да, а такой некий покаянный чин: что, «Господи, ну так вот наши жизни, наши судьбы складываются — помоги нам, вот не оставь нас. Прости нас и помоги нам идти дальше, вот мы пытаемся создать семью...» — такой скорее настрой.
А. Ананьев
— Ой, я даже не знал, что там даже и ход вот самой службы другой, получается.
Иерей Иаков
— Есть другой, да, вот именно с третьего. Насколько я помню, с третьего венчания он другой.
А. Ананьев
— С третьего по восемнадцатое — он другой.
А. Митрофанова
— Ну какое...
Иерей Иаков
— А второе венчание отличается чем? Ну сейчас уже опять-таки эти моменты не различают, но раньше так делали: венцы не надевают, а вот как бы так держат над головами или вообще как-то вот в стороне.
А. Ананьев
— Просто показывают.
Иерей Иаков
— Потому что венцы — это как победа в этом суровом мире: победа целомудрия, победа терпения там и так далее. Поэтому как бы так со скромностью их уже придерживают рядом.
А. Ананьев
— Целомудрие вычеркиваем. А вы венцы надеваете? Нет, показываем. Красивые. Это восемнадцатое венчание, да. Слушайте, шутки шутками, а у меня личный к вам вопрос. У нас есть там красивый красный угол, и долгое время у меня там красиво свешивался этот рушник это, правильно, называется?
Иерей Иаков
— Да, рушник.
А. Ананьев
— С нашего венчания. И там в специальный мешочек были убраны платки или как они? Платки?
А. Митрофанова
— Которыми мы держали свечи.
Иерей Иаков
— Салфеточки такие, да.
А. Ананьев
— Я их бережно храню там и иногда с теплотой думаю, что вот, со мной в гроб положат.
Иерей Иаков
— Здорово.
А. Митрофанова
— Да, и я тоже считаю.
А. Ананьев
— Вот и мне казалось, что это мой какой-то домысел, такая красивая урбанистическая легенда. Ну так это или нет, а действительно какова судьба вот этих вот, это же святыни, по большому счету, семейные?
Иерей Иаков
— Я согласен, да, это святыни семейные. Для меня тоже.
А. Ананьев
— Их судьба дальнейшая какая?
Иерей Иаков
— Ну они вот так вот в почтенном месте хранятся, напоминают о чем-то важном. И вот являются это как бы символом того, что есть в жизни.
А. Ананьев
— А действительно с ними принято потом хоронить супругов?
Иерей Иаков
— Я не знаю. Возможно. Я, честно говоря, вот просто не помню такую традицию. Очень часто передают рушники из поколения в поколение.
А. Ананьев
— Секунду, а дети наши могут пользоваться теми же рушниками?
Иерей Иаков
— Да, вот такая традиция есть, вот это я точно знаю. Приходили на венчание с рушником там прабабушки, стелили его, такой уже.
А. Митрофанова
— Ну это как есть же кольцо обручальное, которое переходит от мамы к сыну, сын — своей невесте, а она потом своей внучке, ну и так далее.
Иерей Иаков
— Вот в рушнике самое потрясающее, когда ты понимаешь, что это рушник прабабушки еще, а он в идеальном состоянии, потому что он хранится, как что это очень важное. И это прекрасно, мне кажется, это свидетельство какой-то незыблемой ценности. Свидетельство чего-то постоянного, постоянно важного и ценного, по сути, вечности.
А. Митрофанова
— Бывает, знаете как, обрастает, вот вы говорите, что символ вечности. Ну мы же слабые люди, у нас обрастает все какими-то приметами.
Иерей Иаков
— Ну да.
А. Митрофанова
— Насчет того, кто первым наступит — вот этот вот момент.
Иерей Иаков
— Но это уже совершенно другая история.
А. Митрофанова
— Там если муж первый наступит, да, то он будет главным в семье. Если жена — то, значит, вот она. И я помню, даже в «Анне Карениной» у Толстого, когда венчание Китти и Левина (или Лёвина — там кто как называет, можно так и так), там прямо гости обсуждают, чуть ли не ставки делают, кто первый наступит. И Китти науськивают: давай там, ты первая наступи. Тогда, значит, ты будешь верховодить. Елки, ну как это все? Я не знаю.
Иерей Иаков
— Наша такая русская забава такая, чтобы что-то сработало. Понимаете, это...
А. Ананьев
— Почему меня-то никто не предупредил?!
Иерей Иаков
— Так это вот к истории про тот самый магизм: что что-то должно сработать само собой. Вот кто-то наступил и все — опа, запрограммировано: все именно так и будет. Это попытка как бы все свести на какие-то вот такие магические действия, в которых не имеет значения наша собственная воля.
А. Митрофанова
— Ну вот это же вечность разменять на какую-то ерунду. Не знаю, ну это... Ну ладно.
Иерей Иаков
— Там звучат слова апостола Павла во время венчания — скорее вот к ним нужно прислушаться, а не наблюдать, кто вступит на рушник.
А. Ананьев
— Кстати, о традициях. Историческая страничка, между прочим. Наткнулся на то, что в Калужской губернии в старые времена, вот в это воскресенье, которое будет завтра, первое воскресенье после Пасхи, оно было отведено для официальной встречи весны. Соломенное чучело, укрепленное на длинном шесту, становилось на горке (которая называлась Красной, полагаю), кругом его собирались женщины и мужчины, пели песни. После песен садились вокруг горки, цитирую: угощали друг друга яичницами, а вечером сжигали чучело с песнями и плясками. Прекрасно.
Иерей Иаков
— Ну такая вот воцерковленная народная какая-то история, очевидно.
А. Ананьев
— Да что же тут воцерковленного? Это язычество какое-то — чучело какое-то сжигали.
Иерей Иаков
— Ну я имею в виду, воцерковленная, слава Богу. То есть, когда мы с вами говорили про Красную горку, мы совершенно другую картинку представляли.
А. Ананьев
— Да, кстати, почему Красная горка?
Иерей Иаков
— Ну Красная — красивая, горка... Я пытаюсь сейчас размышлять вслух. Почему это такой именно момент...
А. Ананьев
— Ну название.
Иерей Иаков
— Название? Я, честно говоря, это либо связано с тем, что вы сейчас прочитали, то, что в Калужской губернии происходило с горой некоей...
А. Ананьев
— С чучелами и яичницами?
А. Митрофанова
— Ну яичницы — это же прекрасно. Представляешь, это же общая трапеза, вот люди друг друга угощают — это же здорово.
Иерей Иаков
— Красная Пасха у нас, да. Это некая горка, на которую восходят люди. Потому что Великим постом не венчаются, брак не заключается церковный в Великий пост, на Пасху тоже. И люди, у которых давно зреет это намерение, да, оно вот как в некую гору восходит к этому моменту, после пасхальной седмицы, когда это сделать можно, и нужно, и самое время. Ну это моя, знаете, такая, когда нечего ответить, начинается символическое толкование.
А. Митрофанова
— А давайте вспомним, какие еще названия есть у этого удивительного дня. Это же еще и Фомино воскресенье.
Иерей Иаков
— Фомино воскресенье. Антипасха.
А. Ананьев
— Вот кстати, непонятно мне.
А. Митрофанова
— Почему?
А. Ананьев
— Ну «анти» — это...
А. Митрофанова
— Напротив.
Иерей Иаков
— Вместо. Есть разные варианты.
А. Ананьев
— Ну или против. Там есть антикоммунисты там: антикоммунисты — они против коммунистов. Получается, сегодняшнее воскресенье — оно против Пасхи.
Иерей Иаков
— Нет, там все просто на самом деле. Вот это название — Антипасха, оно появилось для тех, кто не смог причаститься на Пасху: то есть вместо того дня, вот вам этот день — Фомина неделя. Тут понятно, что может быть много там символических толкований.
А. Митрофанова
— И именины журнала «Фома» и всех сотрудников, всех «фомичей», которых мы поздравляем. Ура!
А. Ананьев
— Да, с радостью поздравляем.
Иерей Иаков
— Присоединяюсь.
А. Ананьев
— Отец Иаков, я скажу вам правду: я и половины вопросов не успел задавать вам относительно венчания. Вопросов, правда, много.
А. Митрофанова
— Жена опять много болтала.
А. Ананьев
— Нет, отнюдь.
Иерей Иаков
— Я виноват.
А. Ананьев
— Нет, никто не виноват, просто удовольствие нам доставляет беседа с вами. Мы продолжим наш разговор, видимо, уже в следующий раз. Спасибо вам за то, что составили нам компанию. Еще раз с праздником, с Пасхой вас.
Иерей Иаков
— Спасибо вам большое.
А. Ананьев
— И спасибо вам, друзья, что провели с нами... Кстати, хорошая традиция: поговорить с отцом Андреем в воскресенье, вот в первое воскресенье после Пасхи, и угощать друг друга яичницами — ну это же прекрасно.
Иерей Иаков
— Что тут плохого, что тут языческого.
А. Ананьев
— Да, хорошая традиция. Мы вот завтра с Алечкой обязательно будем угощать друг друга яичницами и сожжем чучело какое-нибудь ужасное.
А. Митрофанова
— Нет!
Иерей Иаков
— Внутреннее. Сожжем внутреннее чучело.
А. Митрофанова
— Вот, внутреннее чучело — это да.
Иерей Иаков
— И стяжем внутреннего человека.
А. Митрофанова
— Да.
А. Ананьев
— С вами была Алла Митрофанова...
А. Митрофанова
— Александр Ананьев.
А. Ананьев
— И наш сегодняшний гость, клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе, священник Иаков Белый-Кругляков. До следующей субботы. Пока.
Иерей Иаков
— Христос воскресе!
А. Ананьев и А. Митрофанова
— Воистину воскресе!
«Радость». Наталия Инина
У нас в студии христианский психолог, психотерапевт, преподаватель факультета психологии МГУ им. МВ Ломоносова, РПУ св. Иоанна Богослова Наталья Инина.
Разговор шел о чувстве радости. Где и в чем находить радость для себя, как она совмещается с благодарностью, и как обрести радость в единении с Богом.
11 мая. О Радости Воскресения Христова
Сегодня 11 мая. Суббота Светлой седмицы.
О Радости Воскресения Христова, — священник Савва Гаглоев.