Наш гость — настоятель храма новомученников и исповедников российских в станице Ленинградской Краснодарского края священник Константин Мальцев.
Мы говорили о смыслах и значении праздника Сретения Господня и о том, какой может быть личная встреча человека с Богом. Также отец Константин размышлял, как связаны между собой Ветхий и Новый Заветы, и насколько важно современному христианину изучать ветхозаветную историю.
Ведущие: Марина Борисова, Алексей Пичугин
А. Пичугин:
— Дорогие слушатели, здравствуйте, «Светлый вечер» на Светлом радио, здесь приветствуем вас мы, я Алексей Пичугин...
М. Борисова:
— И Марина Борисова.
А. Пичугин:
— И в гостях у нас сегодня священник Константин Мальцев, настоятель храма новомучеников и исповедников Церкви Русской в станице Ленинградская Краснодарского края. Добрый вечер, здравствуйте.
о. Константин:
— Добрый вечер.
М. Борисова:
— Отец Константин, нам сегодня повезло, мы с вами встречаемся в светлый праздник Сретения Господня, и мне кажется, что это замечательная тема, потому что, как подсказывает опыт, сколько ни говори о праздниках, в том числе даже и о двунадесятых, всё равно всегда мало, всё равно чего-то ещё недосказанное остаётся. И мне кажется, что как раз вот этот рождественский цикл праздников: Рождество, Крещение, Сретение, которые когда-то были единым праздником, а потом по каким-то загадочным иногда причинам распались на три, мне кажется, тут есть о чём поговорить, и главное, вспомнить, почему так случилось. Вообще, об истории всего этого рождественского праздничного цикла и его значении сейчас.
о. Константин:
— Ну, наверное, это логично, на мой взгляд, что распалось, потому что у нас, знаете, когда слишком много, то оно не особо ценно, а когда по чуть-чуть и радостно, то мы стараемся это более ценить. Я всегда привожу такой банальный пример, может, не совсем он подходит под данную ситуацию, но когда ребёнку просто даёшь в карманы деньги, он их «тринькает», чипсики-миксики, а когда ты уже даёшь задачу и как работу, он уже их не покупает, ему жалко тратить. Так вот и здесь, когда понемножку, но мало и важно для души твоей, это, наверное, более ценно. Ну, мы же вообще и другие праздники можем назвать, что они другой даже формат имели, даже богослужебную какую-то последовательность имели, другую, но Церковь-то она живая, Церковь в первую очередь — кто, поэтому вот это всё со временем так и пришло в такое русло, которое для нас сегодня привычно, и самое удивительное, почему вот я всегда так радуюсь, что у нас церковь соборная, вот приезжаешь в Иерусалим, идёт Литургия, и ты понимаешь, что происходит, языка не знаешь, допустим, а понимаешь, что происходит, и ты уже себя ощущаешь, опять-таки, частью Церкви, а если ещё правильнее сказать: с частью Церкви, ведь счастье — это быть частью кого или чего-либо, ну, желательно Кого, в первую очередь — Бога, семьи, близких, то частью. Поэтому всякое наше богослужение — это не просто, как некоторые говорят: «я пришёл, постоял, помолился», это не о том. А это пришёл, и я пережил то или иное событие, которое сегодня вспоминалось, потому что если ты просто читаешь текст молитвы, возникает вопрос, который в интернете часто задают: «а что можно сократить?» А когда ты понимаешь, с Кем ты общаешься, и для тебя это приятная беседа в молитве, то ты думаешь: чего бы добавить, а не чего сократить. Вот, наверное, по этим причинам и произошло вот это раздробление.
М. Борисова:
— А что для вас Сретение? Вот мы москвичи, нам проще, у нас даже сама топонимика города подсказывает: вот, пожалуйста, улица Сретенка, Сретенские ворота, Сретенский монастырь, у нас со Сретением очень много чего связано.
А. Пичугин:
— Волейбол на Сретенке.
М. Борисова:
— (смеется) Как вы для себя открыли этот праздник, и с какими эмоциями, с какими ассоциациями он связан у вас?
о. Константин:
— Это такая духовно-интимная история, не знаю, стоит ли на такую большую аудиторию рассказывать...
А. Пичугин:
— Ну, это смотрите сами.
о. Константин:
— Ну, давайте, наверное, поделюсь, это же всё равно ближе, когда твоё, чем абстрактно, общими словами. Я не буду лукавить, моё сретение именно с Богом такое вот неожиданное, но всезаполняющее, уже было в семинарии. Вроде бы ты веришь, вроде ты делаешь, что правильно, как, и вот эта история именно долгожданная, как для Симеона, который ждал, и вот наконец-таки, ныне, ныне, ныне, вот это «ныне» у меня произошло в семинарии, когда наш владыка почивший, митрополит Исидор, семинаристов благословил готовится на причастие Великим постом. Мы подготовились, всё вычитали всё правильно, я подошёл на исповедь, я исповедовался, но отошёл от исповеди, знаете, как будто я не подходил, вроде как-то всё так ровно, можно даже сказать критично: просто перечислил, а не покаялся. И нет никакой эмоциональной эйфории, какого-то накручивания, ну просто критичное понимание, что: ну, наверное, всё-таки что-то не то. Я иду на причастие и думаю: идти или не идти? С одной стороны, ну нет, не было покаяния, как идти? С другой стороны, есть послушание, которое превыше поста и молитвы. Думаю: как Господу будет угодно, так пусть и будет, может, меня и не допустят вообще сейчас до причастия. Я подхожу к причастию, открываю рот, называю имя, мне дают маленькую частичку — и вот тут происходит сретение. Я даже могу пример привести, потому что описать это чувство невозможно, ну пример такой параллельный — это когда ты под воду в ванной лёг, и ты уже просто задыхаясь от того, что у тебя кислорода не хватает, и ты вот вынырнул, и вот он, долгожданный воздух, который ты всю жизнь ждал, потому что ты просто без него бы сейчас умер. И вот это тоже такое, и слёзы радости хлынули, они горячие, и удивительно, ты под ногами с земли не чувствуешь, ты реально, ты просто не идёшь, ты как-то вот по чему-то воздушному... И ты такой счастливый! И первая мысль в голову пришла: если бы меня сейчас убивали, я бы благодарил Бога, что в таком состоянии могу перед Ним предстать, я бы не злился, не ненавидел этого убийцу, я точно понимал в этот момент, что с моими детьми, с моей семьей всё было бы хорошо, и Господь бы их не оставил. Вот это вот состояние, когда ты готов перед Богом предстать, вот Его любовь просто тебя переполняет. И я ещё раз подчеркну, я не накручивал себя: «как же так? А может быть?..», вот этого не было. Я отхожу от причастия вот в такой несказанной радости и вдалеке вижу инспектора семинария, это который за порядком смотрит, и я вижу, что он стоит прямо в злости, и я вспоминаю, что я забыл выключить утюг, а это просто ЧП для семинариста. Я понимаю, что сейчас вот я подойду, он меня будет отчитывать, справедливо отчитывать, естественно, там мог бы пожар быть. И только у меня одна мысль: ещё чуть-чуть хотя бы, чтобы это было со мной. А у меня слёзы-то льются, я даже сейчас говорю, для меня это настолько трепетная история, я к нему подхожу, и он, знаете, вот смотрит на меня, у него глаза так округлились, и он такой, и отходит от меня на шаг назад. То есть, его просто отвело от меня, вот видя моё состояние. Я пошёл в уголочек встал, тихонечко помолился, ещё поблагодарил Бога и пошёл в семинарию. Я пришёл, смотрю, утюг отключен, он тёплый, по факту. И вот для меня вот это вот сретение было, когда я понял, что Бог реален, Он не где-то там, может быть, Он реально в тебе, вот частичкой своей души, когда твоя душа реально стала Божией. Это реально. Вот тогда я первый раз, именно для меня это сретение было, ну сколько мне, года 22, наверное, плюс-минус, я сейчас уже точно не вспомню, вот это моё сретение было. Реальное сретение, не когда я прочитал о нём, а когда я почувствовал Бога. Как потом наш духовник сказал... Хотите, я скажу, как ушло? Это опыт тоже, это очень важно. Не зря, наверное, иногда говорят: счастье любит тишину. С одним семинаристом, со своим другом, я поделился, он говорит: «Я рад за тебя». Другому сказал, он такой: «Интересно», а третьему я похвалился. И когда я уже вот по гордыне похвалился, в одну секунду всё это ушло. Всё. То есть какие-то были отголоски, а потом всё, пустота. Как только ты впустил грех, а грех — это то, что нас отдаляет от Бога, всё это закончилось. Я потом спросил нашего духовника семинарии, очень пожилого ему 90 лет, умудрённый сединами, он 80 лет священником был на тот момент, ещё два года он пожил, отец Иоанн. И я спросил: «Что это?» Он говорит: «Это называется благодать. Ты ощутил благодать, которую испытывали святые. Возможно, Господь тебе это авансом как-то дал, чтобы ты, памятуя об этом, искал этого», не эмоциональности, ещё раз повторяю, а именно это ощущение бытия с Богом. Ещё он сказал такую фразу: «Наверное, поэтому и в том числе Серафим Саровский молился тысячу дней и ночей, чтобы Господь ему это вернул». Но лишний раз никому об этом не рассказываю, может быть, как примером, чтобы люди понимали, чем отличается эмоция и счастье быть с Богом, но никогда не хвались этим. Вот это вот моё сретение с Богом.
М. Борисова:
— Но даже в евангельском рассказе о Сретении присутствует нотка боли, правда, пророчество о боли адресовано не младенцу Христу, а адресовано Пресвятой Богородице. И вот в этом счастливом состоянии, о котором вы говорите, всё равно всегда вот этот... даже не то, что отголосок боли, а какая-то память, что ли, о том, что всегда, как говорил апостол Павел: «дано мне жало в плоть», то есть всегда есть оборотная сторона медали, то есть это сретение не может прийти навсегда, как Царство Божие на земле, вот ты с ним соприкоснулся, но дальше опять, ты должен опять идти, опять разбивать коленки, опять как-то... С этим трудно примириться, в голове трудно, потому что когда тебе уже очень хорошо, хочется, чтобы вот так было и дальше. Что делать вообще с нашими праздниками? Вот вы говорите, что очень хорошо, что рождественский цикл праздничный разбился исторически, так сложилось, на три больших двунадесятых десятых праздника, но всё равно хочется... ну как, чтобы праздник был вечно, чтобы он не кончался.
А. Пичугин:
— «Праздник, который всегда с тобой».
М. Борисова:
— Да, «праздник, который всегда с тобой».
о. Константин:
— Так он есть, по большому счёту, это, может быть, как-то с моей стороны будет звучать религиозно-фанатично, но вот в акафисте «Слава Богу за всё» очень правильные слова есть: «И когда у тебя в душе свет, при всём, что вокруг буря житейского моря, и там Христос, то ты, условно говоря, счастлив». Другое дело, насколько мы хотим, чтобы Он был там, ведь Он стучится, а дверь-то и ручка с нашей стороны, насколько мы впускаем. Мы, понимаете, вот обыденно живём, чаще всего для семьи, для детей и ради них, но представьте, какова трагедия, если только для них. По факту мы же должны жить ради Бога, потому что Он даёт спасение души, но в том числе и для семьи, потому что они самые близкие. То есть ты свою любовь-то должен как-то отдавать, делиться, и как Господь когда-то поделился своей любовью, сотворив эту Вселенную, чтобы мы дальше её в том числе созидали. А если вот нет этого желания поиска Бога, богообщения, хотя бы кратенько молитвенно, ведь многие говорят: «я не умею молиться», но хотя бы «Господи помилуй» ты же можешь сказать? Или «Господи, услыши меня». То есть проще сказать «я не могу, я не умею», кто хочет, ищет возможность, кто не хочет, ищет причину. Поэтому в любом случае этот праздник может быть. Другое дело, что какие-то стрессы, какие-то переживания, он может притупиться, но если есть там светильник, он может быть маленький, но теплится. От тебя зависит, подлил ты туда «масличка», условно говоря, он больше разгорелся, поэтому мы не ставим его под спудом, но мы себя освящаем. И как Серафим Саровский: «Стяжи дух мирен», — говорит, — и вокруг тебя спасутся тысячи«. Только ты себя созидаешь, а не других, а другие уже, может быть, последуют примеру.
А. Пичугин:
— Напомним, друзья, что в гостях у Светлого радио сегодня священник Константин Мальцев, настоятель храма новомучеников и исповедников Церкви Русской в станице Ленинградской Краснодарского края. Говорим сегодня, в день праздника Сретения, о празднике Сретения, о встрече с Богом. Но ведь праздник Сретения — это на самом деле... Знаете, я всё время вспоминаю Бродского, вот это стихотворение, которое, я думаю, что за многие годы все цитируют, оно так и называется «Сретение», оно Анне Андреевне Ахматовой посвящено, сейчас просто нет смысла его здесь зачитывать, потому что оно длинное, но я призываю каждый раз, как праздник Сретения, призываю найти его и прочитать, просто прочитать это длинное стихотворение, там все смыслы этого праздника передаются. Более того, там ещё вот этот глубинный смысл, о котором мы редко задумываемся, про старца Симеона, ведь не просто его встреча произошла, а дальше ещё его дальнейшая история, которую Бродский очень точно выразил, что: «Он шёл умирать. И не в уличный гул, а в дверь, отворивши руками, шагнул, но в глухонемые владения смерти. Он шёл по пространству, лишённому тверди, он слышал, что время утратило звук. И образ Младенца с сияньем вокруг пушистого темени, смертной тропою, душа Симеона несла пред собою, как некий светильник, в ту чёрную тьму, в которой дотоле ещё никому дорогу себе озарять не случалось. Светильник светил, и тропа расширялась». Мне кажется, вот в этих буквально нескольких строчках смысл праздника Сретения, смысл сретения, смысл нашей встречи с Богом, пришествия Бога в мир, они очень хорошо проявляются.
о. Константин:
— Вы знаете, вот вы сейчас читаете стихи, а я почему-то вспомнил двоих пожилых бабушек, которых буквально перед смертью исповедовал, причащал, буквально там в считанные часы они потом почили, одну держа другую за руку, и вот после того, как бабушка Нина исповедовалась, причастилась, буквально там 20 минут, скажем так, максимально, как тоже в акафисте «Слава Богу за всё», там есть такие слова «Я видел счастье на лицах умерших, какой неземной красотой светились они». Вот для пожилого человека, который уже по сути-то не живёт, а доживает, давайте честно говорить, потому что его немощь уже настолько его мучает, что это не жизнь чаще всего, в лучшем случае это радость от заботы детей, в лучшем случае, если в дом престарелых не отдали, дай Бог, то для них вот это сретение, оно долгожданно уже. И вот стихотворение, которое вы сейчас читали, для них смерть — это не страх, а средство приблизиться к Богу, ну если мы говорим о всё-таки более верующих людях, потому что по сути страх-то биологический, он безысходный, не в том плане страх, что мы боимся умереть, потому что биологически мы не вечны, а вот страх, потому что подсознательно и на духовном уровне понимаем, с чем мы предстанем, что мы услышим в противовес нашей жизни, в противовес наших минимальных добродетелей, максимальных грехов, вот какая встреча это будет, потому что мы не знаем ни дня, ни часа, когда эта будет встреча. А вот праздник и история этого праздника указывает на то, что какой бы ни был возраст, какой бы ни была твоя жизнь, если ты ждёшь Того, с Кем ты должен в конечной цели встретиться, то ты получишь добрый ответ и утешение и для тебя уже этот переходный момент относительный биологической кончины, он не будет страшен, а даже где-то такой долгожданный, как у праведного Симеона.
М. Борисова:
— Ну вот когда читаешь или слушаешь проповеди, посвящённые празднику Сретения, очень много всегда внимания уделяется тому, что это встреча Ветхого и Нового Завета. Но иногда начинаются такие сомнения: а, в общем-то, по большому счёту, если есть Новый Завет, то зачем нам Ветхий? Ну, как некий культурный пласт, как какой-то фундамент богословский — да. Но я очень сильно сомневаюсь, что сейчас люди, как святые отцы первых веков христианства, так внимательно вчитываются в тот же «Шестоднев», скорее всего, это просто некий кирпичик в твоё христианское мировоззрение и не более того. Вот значение Ветхого Завета для людей Завета Нового?
о. Константин:
— Это опыт. Кто-то, вот я сейчас не помню, может быть, Достоевский, сейчас врать не буду, но он сказал: «От неимения опыта прошлого не будет качественного будущего». Поэтому это в любом случае опыт, который мы должны учитывать, ведь ветхозаветные заповеди никто не отменял, как минимум это тоже опыт. Если в Ветхом Завете был закон справедливости в большей степени, то Новый Завет — это сугубо о любви, потому что Господь Сам пришёл, отдал Своего Сына Единородного, то здесь в любом случае сам Господь говорит: Я не пришёл отменить, а преобразить, исполнить и преобразить, дать вам Новый Завет. То есть Завет, что такое Завет — это союз, союз Бога и человека. Другое дело, у нас есть свобода выбора, мы или принимаем этот союз, мы вступаем в этот союз, да, он возобновляется в таинстве Крещения, духовное как бы возрождение, рождение, но дальше от нас зависит, от крёстных, или это взрослый человек, будет ли этот союз. Вот вдуматься если, мы поём песнопение на Крещение: «Во Христа креститеся и во Христа облекостеся», то есть со Христом живите, по Его заповедям, но многие? У нас миллионы крещены, где эти миллионы отдавать Богу Богово, там шесть дней трудился, седьмой отдай Богу, ну где они? Да, может уважительная причина быть — ну накопилось, надо дома решить, ну это раз, два, три, так месяцами, годами не приходят к Богу. Если ты живёшь без Бога, безбожно, в моём понимании, поправьте меня, безбожно — это когда ты не исповедуешься, не причащаешься, самое главное — не имеешь в своей жизни этого как фундамент, какого ты ответа от Бога хочешь? От соседа, ты переехал, и новый сосед у тебя, ты сегодня раз, с ним поздоровался, на следующий день: «Как у вас дела?» Третий день ты полез на лестницу, а она вся шатается.
А. Пичугин:
— Ну, мы представляем себе, что у нас в стране порядка 90 процентов, ну, больше 95 процентов не исповедуются, не причащаются и не ходят в церковь.
о. Константин:
— Много званых, мало избранных.
А. Пичугин:
— «Малое стадо», ещё как говорили. Но это же не значит, что эти люди качественно хуже.
о. Константин:
— Я не совсем за качество, я за то, что должно быть нормой. Тут, понимаете, я не имею права их осуждать, у меня свои грехи есть. Я в совокупии говорю о той тенденции, пока мы на данный момент, к сожалению, в большей степени духовно деградируем с попытками того или иного священника, попытками тех или иных действий всё-таки хотя бы что-то сделать, чтобы остановить и умножить, но это единицы.
А. Пичугин:
— Но мы же не больше деградируем, чем, например, люди в Константинополе в X веке?
о. Константин:
— Да я не жил в X веке, в Константинополе, может быть, там тоже были живые примеры для подражания.
М. Борисова:
— Судя по количеству ересей, которые сохранила нам церковная история, я думаю, что там тоже всё было «в порядке» с искушениями, падениями и отходами от истины. Но вы говорите, что сретение только в причастии, но ведь было православное Русское Царство, потом была Российская империя, тоже совершенно православная, причём, насколько мы знаем уже по историческим источникам, вполне естественным казалось раз в год поисповедаться и причаститься, это в православной стране. И мы не можем с высоты своего нынешнего представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, сказать, что наши предки были менее верующими, чем мы, это же неправда?
о. Константин:
— Нет, даже порой, может быть, и более. Можно бы сказать, что они менее образованные были, библиотек, сегодняшнего интернета не было. Я даже больше скажу: смотрите, если мы берём исторически, то именно праздник Сретения — это IV, V век, там в Западной Церкви это V век при Папе Геласии, то есть возникает вопрос о чём: до IV века вообще понятия не имели о Сретении, не приходили, не молились, ничего, ни у кого этого Сретения не было со Господом? Но, естественно, просто мы так вот сорганизовались и соборно решили, что всё-таки ну давайте Богу Богово отдавать, чтобы мы переживали, ещё раз повторюсь, именно не просто простояли, послушали, и в лучшем случае помолились, а пережили это событие, чтобы мы во время службы стали частью того события.
А. Пичугин:
— Мне кажется, ранние христиане переживали не меньше, просто у них отношение было другое. Опять же, тут вы меня сейчас поправите, что речь не о качестве, но они были ближе к живой традиции, к земной жизни Спасителя, поэтому у них были какие-то свои переживания, своя история христианства, но потом, с течением времени нужно было какое-то даже не восполнение напоминаний, поэтому стали возникать праздники, связанные с евангельскими событиями, ну это, мне кажется, достаточно логично, но не потому что люди решили что-то восполнить, а чтобы просто какая-то наполненность иная началась.
о. Константин:
— Вы знаете, я вот сейчас слушаю вас, ещё мысль одна пришла по поводу Сретения: ведь, по сути, до IV века было очень распространено гонение на христиан, и добровольное шествие на мученическую встречу с Богом, у них немного другое видение было сретения — именно жизнь за Христа, и вот здесь, если говорить о качестве, там качества гораздо больше было, чем у нас. Когда мне задают вопрос: а готовы ли вы пойти на мученическую смерть за Христа? Бравадно я могу сказать, что: да, ну я священник, а как нет?
А. Пичугин:
— А вы знаете, что добровольное мученичество порицалось? То есть люди, которые ехали... ведь гонения, мы говорим о гонениях, но мы не всегда вспоминаем, что эти гонения не имели сплошного характера, то есть какая-то провинция, в ней начинались гонения, люди в другой провинции, где все было спокойно, узнавали, что там такие события, ехали туда, чтобы мученически погибнуть, и Церковь это порицала.
о. Константин:
— Да.
А. Пичугин:
— Друзья, буквально через минуту мы к нашему разговору вернёмся. Я напомню, что сегодня у нас в гостях священник Константин Мальцев, настоятель храма новомучеников и исповедников Церкви Русской в станице Ленинградская Краснодарского края. Буквально через минуту мы вернёмся в нашу студию.
А. Пичугин:
— Возвращаемся в студию Светлого радио, напомню, что в гостях у нас сегодня священник Константин Мальцев, наставник храма новомучеников и исповедников Церкви Русской в станице Ленинградская Краснодарского края. Марина Борисова и я, Алексей Пичугин, здесь также.
М. Борисова:
— Возвращаясь всё-таки к теме встречи Ветхого и Нового Завета, вы говорите, что Ветхий Завет — это опыт. Но когда читаешь Евангелие, с ним очень трудно тоже сжиться, но, по крайней мере, оно исторично, то есть оно нам сродни, оно воспринимается в некоем историческом времени. Ветхий Завет гораздо более метафоричен, и в нём современному человеку очень трудно разобраться, в смысле не прочитать, а найти для себя какие-то вот эти отправные точки, за которые можно цепляться, и которые действительно для тебя источник опыта. Можно сколько угодно читать, как некую литературу, книги пророков, но для каждого, наверное, есть свой пророк, который вот чем-то тебя зацепит так, что ты будешь всё время возвращаться, как у меня в своё время случилось, ещё в молодости, история Иова Многострадального, причём именно в самой трагической её фазе, когда у него начинается недоумение: когда же закончатся эти бесконечные испытания, и вообще чего от него хочет Бог? Вот у каждого, наверное, там есть свои зацепки, но эти зацепки нужно найти и вообще как-то это всё прочувствовать, а как? Как человек, который абсолютно в другом культурном контексте живёт... Ведь мы ловим себя на том, что зачастую сегодня школьники не понимают обычную классическую русскую литературу XIX века, потому что им даже слова эти непонятны. А как понять, что написано в Ветхом Завете?
о. Константин:
— Когда меня спрашивают, как читать Священное Писание, я всегда говорю: начинайте с Нового Завета. Когда вы увидите живой пример любви, тогда некоторые вещи для вас более понятны будут, читая Ветхий Завет. А я вам честно признаюсь, ещё задолго до того, как я стал священником, я вообще Библию начал когда читать, я её просто читал как бестселлер, Ветхий Завет. А как один студент недавно мне сказал, говорит: «Я читаю сейчас Ветхий Завет, это вообще жесть». Ну, он своим молодежным сленгом выразился, и говорит: «А почему так?» Я ему элементарный пример привёл, говорю: «Смотри, у тебя вывих, тебе больно, пока тебе опять больно травматолог не сделает, вправляя на место, у тебя ещё поболит, но потом успокоится». Вот, по сути, если вы, ну, давайте с потолка возьмём период судей, ведь Господь выбирает такого, не всегда праведного, даже если мы посмотрим, ну, авторитетного человека из этих судей, за которым идут, с ним какие-то распри, войны заканчиваются, но когда этот судья начинает опять впадать в какие-то там, не суть важно, в блудодеяния, алчность, то есть какие-то пороки, Господь опять попускает в его лице, и в том числе народу еврейскому, чтобы они опять почувствовали, что не они небожители, а их отрезвляет от угара страстей. То есть, есть время покоя, есть покаяние даже и исправление, а есть момент, когда всё хорошо. Вы же слышали неоднократно наверняка такую фразу, что «хорошие времена рождают слабых людей, слабые люди порождают плохие времена, а плохие времена порождают сильных людей». То есть, это какая-то безысходность, потому что, ну, невозможно постоянно на земле быть в раю, потому что это не рай. Он когда-то был, но мы не захотели быть в раю, поэтому рай не здесь. Но он начинается с нас, как Господь говорит: «Царствие Божие внутри вас есть», но если там Царствие Небесное, где ад тогда, в том числе? Я думаю, тоже с нас, потому что мы тоже можем жить порой на земле, как в аду, и не кто-то нам виноват. Можно такой очень лёгенький анекдот расскажу?
А. Пичугин:
— Да, конечно.
о. Константин:
— Это вот, когда с нас начинается: муж что-то такой расстроенный был, и пришёл, зашёл в трактир и одну стопочку, и на одной стопочке он не остановился, выпил так хорошо, пришёл домой, тихонечко, лёг спать, всё. Жена утром ему говорит: «Ты алкаш, ты что напился?» А он про себя думает: как она узнала? Ведь я ж тихонечко всё, аккуратненько. Говорит: «Пойди в туалет и посмотри, как я узнала». Он заходит в туалет, а там на зеркале пластыри, а на лицо у него всякие ранки, порезы, то есть он по пьяни не себе на лицо пластыри лепил, а на зеркало. Поэтому мы должны, в первую очередь, не зеркалу помогать, кому-либо, а начать с себя. Когда мы себе пластыри налепили, тогда ты понял, что здесь рана, в тебе рана, в тебе проблема, в первую очередь. Но есть Врач, который тоже в нас, потому что Господь никогда не оставляет нас, и мы понимаем, что без Него... Всё равно, Он спаситель, не мы спасители. Когда есть это осознание, что ты полноценен только когда с Богом живёшь — да, это, может, идеал такой жизни, не все готовы сразу это, а может, даже кто-то и не хочет, но тем не менее, других вариантов нет, и Он будет тебя не наказывать, а врачевать, вправлять тебя как травматолог, но только лишь из любви, порой больно, но из любви, как... Ну, я просто люблю благодарить Бога, поэтому читаю часто акафист «Слава Богу за всё», там есть такие замечательные слова: «Благодарю тебя, Господи, за скорби» — какие скорби? Мы же не хотим скорбей! А дальше какая мудрость: «Благодаря которым я становлюсь неравнодушным к скорбям других», то есть, пока ты не понял, в чём скорбь, вот как голодного сытый не разумеет.
А. Пичугин:
— Ну, я же могу, у меня есть вариативность, я могу озлобиться, могу уйти вглубь себя своими скорбями, далеко не всегда я становлюсь неравнодушным к скорбям других людей, и вы знаете такие примеры, и я знаю огромное количество примеров, когда люди переходят в состояние: «жалейте меня, мне хуже, чем вам, мне каждый день хуже, чем вам, вы бы знали, какой я, вот ты не знаешь! — ты не знаешь, как мне плохо, что вы там, живёте в своём счастливом мире, у вас всё хорошо.», это тоже пример человека, и среди церковных людей я таких встречал немало.
о. Константин:
— Ну, Бог им судья, момент самолюбия. Я тоже такой интересный пример сейчас, позвольте, расскажу: мы сейчас общаемся с некоторыми ребятами, которым гуманитарную помощь оказываем, там поддерживаем молитвенно, поясочки отправляем, которые на передовой. И вот у нас недавно такой маленький конфликт произошёл с одной прихожанкой даже при всём том, что она воцерковлённая достаточно женщина, и вот там мы с ребятами, был праздник, день рождения, тортик, и вот её что-то так вот немножко занесло, и она говорит: «Как вы можете здесь сейчас сидеть, когда там ребята наши погибают!» Я говорю: «Так мы не оставляем их, мы молимся, чем можем, помогаем, мы не безразличны к людям» .А потом я общался с парнем, и вот эту ситуацию рассказал, он говорит: «Так для нас радость, что вы там радуетесь, потому что если ещё мы будем думать о том, что вы не радуетесь, а в депрессии находитесь, в каком-нибудь унынии, так у нас цель тогда пропадёт, вообще зачем мы здесь? Мы для того, чтобы вы жили там хотя бы в той норме, которая у вас есть, а лучше — ещё лучше». Понимаете? Восприятие того, который там под бомбами и тому подобное, и здесь: «А что вы, как вы так?», то есть разная ситуация, разные восприятия. И опять-таки, тут возвращаемся, почему она так говорит: с одной стороны, она справедлива, что мы более должны быть сострадательны, более коммуникативны, а с другой стороны, она рассуждает в меру своего восприятия, особенно эмоционально, потому что это женщина. Ну а по-другому, может быть, и не знаю как, честно говоря.
М. Борисова:
— С сюжетом Сретения, с евангельским рассказом о Сретении связана ведь ещё удивительно такая трогательная икона «Умягчение злых сердец», то есть буквально живописное переложение пророчества Симеона Богоприимца из Евангелия от Луки: «И Тебе Самой оружие пройдет душу, да откроются помышления многих сердец». Сам этот образ — Богородица, как средство умягчения злых сердец, насколько это сретенская тема?
о. Константин:
— Я думаю, однозначно она сретенская, но здесь, опять-таки, параллель, я не могу однобоко как-то чего-то говорить, я всегда пытаюсь какой-то символизм приводить: хочешь ты или не хочешь, злой ты, добрый, мы, говоря о Божьей Мамочке, Царице Небесной, мы вспоминаем неотъемлемо свою сразу маму, но это на подсознательном уровне. И я ещё раз повторюсь, что у злого, что у доброго человека мама — это самое близкое, ценное. И когда мы говорим уже о Божьей Матери, на подсознательной подкорочке у нас это Мама, она может у Сына испросить для меня прощения, помощи, не зря же говорят: материнская молитва очень велика, да? «О, Жено, велия вера твоя», в том числе, да? Поэтому эта встреча может быть и через как родную мамочку, которая привела к Богу, так и неотъемлемо через Царицу Небесную, когда твое сердце смягчилось, и вот через эти маленькие трещины окаменелого твоего сердца всё-таки пытается войти Бог. А дальше уже умножишь ты это или нет, захочешь ты продолжить не только встречу, а путь свой с Богом — это уже, опять-таки, от твоей свободы выбора зависит, от твоей воли. Вот поэтому неотъемлемо, да, и умыслы, и сердечное благоволение.
М. Борисова:
— Вот смотрите, Спасителя в храм принесли, Он не пришёл сам, Его принесли родители для того, чтобы произошла эта встреча Симеона Богоприимца с младенцем Христом. А для человека нужны ли проводники к сретению, то есть насколько важны в жизни человека люди, которые к этому сретению его подводят?
о. Константин:
— Ну, опять возвращаемся к опыту. Почему принесли? Потому что была такая традиция, это был опыт ветхозаветный. Всегда надо смотреть, а чего плохого? Есть разные методы даже развивать, вот есть проблемы, ну, развивай до максимума, что дальше? Вот ты развил, ничего не изменилось, ну, это может быть, но ничего не изменилось, и тебя тогда попускает, что раз ничего не изменилось, значит, я спокойно живу дальше. Если мы говорим о таких, ну, тут, конечно, проводник, мы уже ранее говорили, что проводник — это в первую очередь — Господь, но если мы говорим о соработниках, помощниках в лице мамы, священника и далее, который может помочь в этом духовном приближении к Господу, они должны быть, ну, тем паче для младенца — это родители, родные и крестные родители, чья неотъемлемая духовная задача — показать в первую очередь личным своим примером — а как я с Богом живу и имею опыт. Если бы, по факту, все крестные родители выполняли свои прямые обязанности, я уверен, что у нас в храмах стояли не единицы, а сотни и тысячи, просто элементарно, если бы мы с детства к этому приучали. Но чаще всего оправдание: «меня никто не учил, и я не учу» — тебя что, ничего нет? Ну, возможности нет ни прийти в храм, ни открыть книжку, ни открыть интернет? Ну, самооправдание определённое. Просто не хочется себя менять, хочу, как я хочу, потому что я мини-божок. Поэтому, конечно, должны быть люди в нашей жизни, если Господь так управит, которые могли бы эту встречу, ну, если не организовать, хотя бы показать путь, что вот так надо.
А. Пичугин:
— Мне кажется, невозможно. Мы говорим о каких-то недостижимых априори целях, к которым, наверное, не надо стремиться, чтобы у нас в храмах стояли миллионы, потому что всё равно мы вернёмся к разговору о малом стаде. Это такая очень специфическая история, потому что, когда в храмах стоят миллионы, это не значит, что это христианство, это мы видим по истории христианских государств, которые позиционировались как христианские, мы это видим в католической Европе, мы это видим в православной Византии: да, там в храмах стояли сотни тысяч человек, но империя съела себя Византийская в итоге, это не османы её поработили изначально, это уже следствием стало, но империя сама себя разрушила. Она была православной, но она настолько была нехристианской, насколько это можно было себе только представить. А люди стояли в храмах, и наша традиция вся византийская богослужебная, стоишь в Святой Софии и думаешь: Господи, это же вот всё отсюда пошло, ты чувствуешь это прямо величие, но при этом ты понимаешь, что самой Византии ну, у меня, по крайней мере, какого-то идеала точно нет. Ну, вот это тот случай, когда в храмах тысячи, десятки сотни тысяч.
о. Константин:
— С одной стороны, может быть, я соглашусь с вами, но, по крайней мере, шанса на добрый ответ на Страшном Судище более у человека, который стоит в храме, или который за его оградой.
А. Пичугин:
— Ну, возможно, и за его оградой, если у человека, который всю жизнь в храме, нет какого-то христианского движения. Да, он в храме, он всю жизнь привык к определённому распорядку и течению. Знаете, Российская империя дореволюционная, она же вот тоже такой была: христианство по расписанию, законоучитель в школе, закон Божий, священник, исповедь по расписанию определённых социальных слоёв, сословий раз в год, как минимум, причастие, ну, вот где там Христос на самом-то деле? Купола золотятся, колокола звонят, в каждом храме служба, хочешь, приходи, да? Но вот такое личное христианство у многих ли было? Ну, мы, конечно, в душу человек не залезем.
М. Борисова:
— Судя по количеству новомучеников российских — много.
о. Константин:
— Тут, знаете, я бы так прямо подискутировал бы жёстко, но у нас добрый вечер, скажем так. Я, знаете, всегда вспоминаю слова Иоанна Златоуста: «Я, — говорит, — выхожу на проповедь не к тысяче, которая стоит, а к одному, который услышит и приблизится через мою проповедь ко Господу». Но если ты выходишь, по сути, к одному, не факт, что один услышит. Поэтому здесь это количество даёт возможность всё-таки из многих, не все спасутся, мы же помним слова Господа: «Не всякий, глаголящий Мне: Господи! Господи! войдет в Царство Небесное».
А. Пичугин:
— Вот поэтому я думаю, что человек, который стоит за церковной оградой, вполне тоже имеет шанс войти.
о. Константин:
— Имеет, я это не оспариваю, что имеет. Только здесь у тебя, грубо говоря, миска с кашей, а там у тебя пока только каша, и не факт, что у тебя эта каша, пока ты будешь, есть половину на землю опрокинешь.
А. Пичугин:
— А вы с детства в церкви?
о. Константин:
— Не совсем. Можно сказать, с детства меня приводили, но там целая история, это передача.
А. Пичугин:
— Ну, понятно, может быть, когда-нибудь...
о. Константин:
— Да. У меня папу не довезли до роддома, он в монастыре родился и далее-далее... Он в правительстве работал, и там покушение на него было, и после определённых этих покушений он больше к Богу приблизился.
А. Пичугин:
— А у вас папа священник?
о. Константин:
— На сегодня — да. Он служил в городе Беслане, если вы помните, где теракт детками был в школе. Это тоже интересная история, когда этот теракт был, что происходило относительно его поведения, то есть, это, наверное, одна из причин, почему я в том числе захотел пойти по его личному примеру в священники, потому что я понимал, это нигде не озвучивается, это нигде не говорится, но факт остается фактом: он себя за детей предлагал этих, но эти бандиты сказали, что мы священника возьмём, его расстреляем, но детей не отдадим. Ну многое, но давайте честно скажем, правде лицо в глаза смотря: много священников скажут: «вот берите меня, но только не дети»?
А. Пичугин:
— Нет, конечно.
о. Константин:
— Ну, кто-то просто элементарно по-человечески испугается, а для меня это пример, хотя мы были совсем ещё юны и могли остаться без отца, но вот это пример для меня был как священника. Поэтому тут многие факторы, которые не с рождения, но тем не менее уже с такого детства я приходил, но меня не насиловали, когда я совсем не хотел, меня не брали в храм, иногда я просто на амвоне спал, и такое было, потому что вот, ну, служба ночная, к примеру. Но это было всегда, вот как я старался со своими детьми: вот в следующий месяц, вот тогда, пожалуйста, готовься, что вот завтра, хотите-не хотите, но я вам сказал, а вы делайте, а немножко это с такой подготовкой.
А. Пичугин:
— Друзья, напомним, что в гостях у Светлого радио сегодня священник Константин Мальцев, настоятель храма новомучеников и исповедников Церкви Русской в станице Ленинградской Краснодарского края.
М. Борисова:
— Отец Константин, а вот у вас на приходе существуют какие-то традиции общего празднования таких памятных двунадесятых праздников?
о. Константин:
— Ну, наверное, как и у всех и всегда. Не так давно появилась традиция, которой сначала я так опасался, но она прижилась: каждый прихожанин хочет в том числе чувствовать себя частью этого прихода, не просто я пришёл, помолился, ушёл, и мы ввели такую традицию — богослужебную просфорочку давать, сначала только в именины давали, а потом всё-таки я попытался... Я к дню рождения очень равнодушно отношусь, потому что в чём мой подвиг, что я появился на свет биологически? Это праздник моих родителей, они счастливы были в этот день. Ну, и вот стали давать богослужебную просфорочку и шоколадочку, и «многая лета», естественно, ну я немножко расширяю: «вот такому-такому-то многая лета, и всем, здесь предстоящим и молящимся», и прямо это как семейная такая радостная традиция стала, и которая уже неотъемлемо порой даже связана с тем или иным праздником, как вы спросили, то есть это вообще, когда в праздник тебя ещё поздравляют, это вообще счастье такое сверхъестественное. Ну, у меня небольшой приход, я даже скажу, это для меня такие сугубо родные люди, потому что я служу на окраине, вот с этой окраины человек десять приходит.
А. Пичугин:
— У вас единственный храм в станице?
о. Константин:
— Нет, их три. Есть центральный большой, на больнице, и я вот около кладбища. И для меня очень, знаете, я даже не хвалюсь, не горжусь этой констатацией факта, что вот десять человек — это самые окраины, а все остальные съезжаются в станицы, то есть они там договариваются, кто кого подберёт. Я понимаю, что у некоторых в шаговой доступности храмы есть, но они всё равно едут, и для меня это ценно, почему? Потому что, значит, что-то я доношу до них то, что в том числе и для меня важно, и мы становимся одним целым, в том числе и во время службы единым таким живым организмом, который идёт к Богу.
М. Борисова:
— На самом деле, это очень драгоценное ощущение такого приходского единения в празднике. Я вспоминаю этот опыт еще по советским временам, потому что много лет была связана с подмосковным сельским приходом, так вот, очень многие наши знакомые московские спрашивали: «А можно к вам приехать на праздник?» Не потому что в Москве, в Москве как раз и в советские времена несколько десятков действующих храмов было и было куда пойти, но хотелось именно этого ощущения общей радости, мы как-то не очень умеем радостью делиться, не знаю, есть ли специальный какой-то ход, какой-то способ, как бы научиться этому, ну вот никто не рассказал, как этому научиться, оно либо приходит, либо не приходит.
о. Константин:
— Я вот святых отцов читал, сейчас не помню конкретного, в древнем патерике, там такой совет: «Хотите стать добрее — домысливайте в добрую сторону». Если человек, допустим, увидел грех, попытайся домыслить: «он покается, он исправится в лучшую сторону», потому что если, как обычно, в худшую, допустим, он выпивши пришел: «да он сопьется, он от цирроза печени помрет» и тому подобное, это обыденное, а вот чтобы быть более таким радостным и больше видеть добродетели, чем худшего в своей жизни, чтобы быть счастливым на самом деле, надо домысливать, как святые отцы советуют, в лучшую сторону. Вот я вам честно признаюсь, у меня ряд хороших предложений есть, в Америке там два прихода, в Москву с очень хорошими зарплатами, мягко выражаясь, но я не хочу лишаться этого счастья, своего прихода, потому что это тоже как ребенок, ты пришел, дровами ее топил, потом котел поставил, во-первых, ты сам архитектуру привел в то состояние, в котором тебе комфортно, тепленько, а плюс какие-то пережил баталии с некоторыми религиозными фанатиками, и ты с этим приходом стал единым целым, вот только единственное это, что я не хочу этого терять, потому что ты счастлив с ними, ты общие действия какие-то там, уборки, не уборки, мы построили административное здание для воскресной школы, потом нуждающихся кормить, и мы по сути вообще рабочих не привлекаем, мы все вместе делаем, мы сэкономили огромные деньги, которых у нас не было по факту, только из-за того, что мы делали это для себя. Я иногда говорю, что: «Понимаете, мои родные, меня могут перевести, ну, я же священник, пришел указ, и я поехал» — все, это трагедия, как они только даже это слышат, я говорю: «Ну вы поймите, вы же к Богу, вы не ко мне», и я всегда этого опасаюсь, симпатия да, может быть к священнику, но я всегда опасаюсь и говорю: «Если что-то и когда-нибудь, запомните — это ваш приход, это ваша семья, будет другой — вы его должны принять, может, даже где-то „повоспитать“ в русле уже этой семьи и традиций, и тем не менее вы для Бога и тогда, если у вас всегда будет эта мысль, вы дальше будете с Богом и никакие внешние обстоятельства уже не будут для вас иметь значение, этот священник, другой священник, и вы будут счастливы».
М. Борисова:
— И они соглашаются?
о. Константин:
— Противятся (смеется) Но в целом, да.
А. Пичугин:
— Да, ну это тоже сретение — найти свой приход, найти священника, понять, что тебе здесь хорошо, тем более в условиях нашего мира, когда есть либо в большом городе или в не очень большом городе, в каком-то жилом пространстве, где не один храм, а несколько, пять, шесть, три, два, вот понять, что ты нашел что-то свое. Спасибо, мы сегодня говорили о празднике Сретения в разных его аспектах, Сретение ведь даже в московской топонимике, то, что Марина вспомнила вначале программы: Сретенка улица, это не к празднику Сретения относится, а к встрече иконы Владимирской Божией Матери, сретение-встреча иконы. Спасибо отцу Константину Мальцеву, настоятелю храма святых новомучеников и исповедников Церкви Русской станицы Ленинградской Краснодарского края. Здесь также были мы, Марина Борисова...
М. Борисова:
— И Алексей Пичугин.
А. Пичугин:
— Прощаемся, всего доброго.
о. Константин:
— Всего доброго.
М. Борисова:
— До свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер