У нас в гостях был писатель, автор подростковых повестей «Грозовые раскаты» и «Пашкины крылья» Олег Симонов.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о том, с чем связано его желание получить богословское образование и что для него значит быть христианином в современном мире. Олег поделился, почему для него важен подвиг новомучеников — и какое отражение это нашло в его творчестве, а также о том, каким образом книги для подростков могут помогать им в их духовном развитии.
Все выпуски программы Светлый вечер
- «Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
- «Дети и музыка». Светлана Феодулова
- «Переяславская рада». Дмитрий Володихин
Диакон И. Цуканов
— Добрый вечер, дорогие друзья! Это «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У микрофона диакон Игорь Цуканов. Как обычно, в это время мы разговариваем с нашими гостями на тему «Христианин в обществе», которая довольно широкая, предполагает довольно много разных таких поворотов и аспектов. И вот сегодня я очень рад представить нашего гостя — Олег Юрьевич Симонов, автор двух повестей или... — повестей, да? или романов? — повестей...
О. Симонов
— Да...
Диакон И. Цуканов
— Одна называется «Грозовые раскаты», а другая называется «Пашкины крылья». Вот вышла... Первая вышла в прошлом году, а вторая — в этом году, не так давно, летом, в издательстве «Вольный странник». И это две повести для подростков, для вот той категории читателей, для которой очень мало сейчас, к сожалению, такой хорошей православной литературы, да и вообще, наверное, хорошей литературы современной немного. Вот Олег Юрьевич писал несколько лет эти две повести. Это, в некотором смысле, дело его, ну, последних лет жизни, так скажем, по крайней мере. Олег Юрьевич, добрый вечер!
О. Симонов
— Здравствуйте!
Диакон И. Цуканов
— Вот первое, наверное, о чем мне хотелось сказать, представляя вас нашим слушателям, — то, что, вообще-то, вы изначально не писатель, да? А вовсе математик и кибернетик — вот, по крайней мере, это ваше образование, которое вы в МГУ получали. Олег Юрьевич родился в городе Чита, в Забайкальском крае, и в Москве вы, как мы выяснили, да, незадолго до эфира, ну, теперь уже довольно давно, да? Вот поступали в МГУ — и с тех пор в Москве?
О. Симонов
— Угу.
Диакон И. Цуканов
— А вот как получилось, что вы сделались писателем? Как вообще вот это писательское дело вошло в вашу жизнь, могли бы рассказать?
О. Симонов
— Да. Вообще, в нашей семье с детства к литературе было очень большое уважение, я бы даже сказал, почтение, хотя профессионально никто из моих родителей с литературой не был связан. Папа был геолог, мама — юрист, они были очень заняты своей работой, она отнимала очень много времени. Но в качестве отдыха первое, что они, как правило, делали, это читали интересную художественную книгу. Ну, это у них с юности — они были очень увлечены всегда литературой разного рода, прежде всего, художественной. И я тоже, хотя с юности тоже приходилось работать помногу по своей специальности, и учился когда, учеба занимала, естественно, много времени и сил отнимала, но вот первое, что я мог себе позволить в качестве отдыха, это почитать что-нибудь интересное. Собственно, вот любовь к книге я и пронес сквозь всю свою жизнь. В какие-то периоды, когда действительно цейтнот в нашей семейной жизни наступал, когда, например, дети маленькие были, тоже первое, что делаешь, когда выкраиваешь себе отдых, это хорошая книжка.
Поэтому, с одной стороны, было естественно приступить к писанию какой-то своей книжки, с другой стороны, конечно, для этого нужна была какая-то серьезная причина. Потому что для меня всегда писатель — это была личность и величина, человек, которому есть что сказать, и важно, чтобы он это сказал.
Диакон И. Цуканов
— Ну да, и говорят, что если можешь не писать — не пиши, да?
О. Симонов
— Да.
Диакон И. Цуканов
— Если пишешь — значит, не можешь не писать.
О. Симонов
— (Смеется.) Да, совершенно верно. Поэтому здесь я бы сказал так — что в определенный момент времени мне стало интересно наблюдать за современным мне подрастающим поколением. Ведь когда я ходил в Церковь — это было в начале 90-х годов, в самом начале, тогда туда попадали люди, как правило, взрослые. Ну, основная масса людей, ходящих в Церковь, это были взрослые люди, и для них вступление в Церковь, крещение — это был результат выбора, осознанный шаг. Некоторые проделали очень сложный, кружной путь прежде, чем оказаться в родной Православной церкви.
И затем вот эти люди вошли, создали семьи, появилось много детей, которых носили, возили с первых дней в храмы, причащали, в воскресные школы их приводили. Выросло вот это новое поколение. И я как-то особенно, может быть, не задумывался о том, как растут эти дети (ну только в связи со своими детьми, конечно), но как-то вот подспудно мне казалось, что у этого поколения все должно быть идеально с точки зрения духовного роста. Потому что у них все есть — у них благодатная жизнь, они — в Церкви, родители им, по мере сил, уделяют внимание и рассказывают о вере, о Церкви, поэтому все будет без сучка и без задоринки.
И в дальнейшем я стал замечать, что в определенном возрасте вот это мое предположение оказывалось для многих детей неверным. Потому что когда дети достигали определенного возраста — подросткового, — то могли начинаться проблемы. Ну, это вообще общеизвестно, да, что подростковый возраст — он такой сложный, турбулентный, переходный (или «проблемный», иногда говорят).
Но я бы сейчас хотел вот несколько слов сказать об этом возрасте немножко под другим углом. Ведь в подростковом возрасте... Мне кажется, это один из ключевых отрезков формирования самосознания личности. Вообще, обычно считается, что более ранний период — младенчество и раннее детство — это определяющий период для формирования человека. Это, конечно, так. Вот есть, например... Многие люди, действительно духовные, говорят об этом. Ну вот, например, есть хорошее очень высказывание преподобного Никона, старца Оптинского — он говорит, что чувствительна детская душа, хотя она и бессознательно, но любит Бога. И блаженны те дети, чьи родители учат детей молиться, говорят с ними о Боге, читают духовные книги. Ну вот в этом высказывании очень яркое слово есть — «бессознательно», да? То есть, душа бессознательна. И ребенок, как губка, в младенчестве впитывает то, что ему дают родители его верующие, педагоги в воскресной школе, но он, скорее, пассивен. Вот мне приходилось слышать от родителей, чьи дети уже подросли и пошли в более старший возраст, подростковый — они говорят: «Как с ними было хорошо раньше! Как легко! Посадишь ребеночка рядом с собой — слушает тебя открыв рот, никакого противодействия. А сейчас...»
И вот наступает это «сейчас». В ребенке — в мальчике, в девочке — начинается бурный рост его душевных и умственных сил. Интеллект резко поднимается. У способных детей особенно это заметно, но и вообще у любых детей. Иногда наступает даже такая, я бы сказал, эйфория. Вот как, помним, сказано у Достоевского, который говорит, что «дайте русскому мальчику карту звездного неба, и он через полчаса вернет вам ее исправленной». Да...
А с точки зрения веры и нравственных устоев, дети в этот момент начинают переосмыслять то, что раньше они получили от своих старших товарищей. И здесь такой идет процесс — они рассматривают, что в них уже вложено, и либо соглашаются с этим, либо как-то критикуют это. То есть, какой-то процесс идет усвоения — сознательного, выработки сознательного отношения к внутреннему содержанию своей души.
Но если говорить о церковной среде, то у большинства, наверное, детей этот процесс протекает достаточно спокойно. Действительно, ребенок понимает, что какие-то истины вложены в него родителями, усвоены в Церкви, в воскресных школах, и соглашается с этим, и сознательно даже следует им. Но это уже его сознательный выбор.
Но бывают ситуации другие, когда ребенок протестует, он не согласен, говорит: «Мне все это навязано». Может пойти к родителям и сказать: «Дорогие мои, вы ничего в жизни не понимаете! А я вот теперь вырос — я понимаю!» Но, в любом случае, в этот период ребенок формирует это собственное духовное содержание, и оно потом определяет его жизнь на долгие-долгие годы.
Вот здесь, наверное, можно, уместно вспомнить одну фразу — очень мне нравится — Бориса Пастернака, он так ее мимоходом обронил в своем известном романе. Он говорит, что в любом взрослом человеке заключен юношеский первообраз, который на всю жизнь складывается у каждого и потом навсегда служит, кажется ему его внутренним лицом его личности. То есть, мы как бы во взрослой жизни живем с оглядкой вот на это время, потому что тогда мы сформировали основные свои черты.
И для меня, вот наблюдая все это, возник определенный вопрос: а можно ли как-то помочь нашим детям (не обязательно моим) — нашим детям, нашему подрастающему поколению, церковному, преодолеть вот этот сложный и очень важный период, не только чтобы они что-то не потеряли, но и что-то важное для себя приобрели?
И здесь, конечно, мы понимаем, что в этот период — я немножко на педагогическую колею вывернул, да? — важно, чтобы ребенок сохранял церковную жизнь. Чтобы он участвовал в таинствах, в благодатной жизни Церкви. Важно очень, чтобы к этому моменту он уже послушал в детстве множество хороших книг — в том самом младенчестве. Но крайне важна именно в этом возрасте та пища культурная, которую он начинает получать непосредственно в этот момент.
И вот здесь, на мой взгляд, возникает действительно, иной раз, серьезная проблема. Потому что вот рядом его с собой теперь не посадишь, как раньше. И, более того, у него уже свое собственное мнение. Если, скажем, воспитатель, педагог воскресной школы считает, что вот эта книжка очень подходит этому мальчику, ему рекомендует, мальчик открывает, смотрит две страницы, пролистывает и говорит: «Она скучная, она нравоучительная, она назидательная, мне это неинтересно. И вообще, у меня столько дел — я в школе занят, у меня домашних заданий столько, я очень занят», но, в то же время, он находит время для таких книжек и для таких фильмов, которые, конечно, ему бы этот педагог не порекомендовал... То есть, в этом возрасте иногда очень резко меняется «репертуар», если можно так выразиться, того, что слушают...
Диакон И. Цуканов
— ...и читают.
О. Симонов
— ...и читают, читательский «репертуар», да, того, что читают наши дети. Ну, и слушают, и смотрят, конечно.
Поэтому вопрос действительно непростой.
Диакон И. Цуканов
— Ну, и вам хотелось, очевидно, сделать... дать вот этому поколению какую-то книжку, которая была бы, с одной стороны, увлекательной, да, вот действительно такой живой, затрагивающей сразу вот какие-то струны в его душе, а с другой стороны, и полезной, да? — вот как раз поддерживающей его вот те семена, которые в младенчестве как раз были в него заложены?
О. Симонов
— Вы правы. Тут еще вообще возникает вопрос в такой сложной ситуации — я рассматриваю какой-то сложный случай, когда подросток вот не очень хочет читать...
Диакон И. Цуканов
— Ерепенистый.
О. Симонов
— Ерепенистый, да. А вообще — нужно ли как-то вот что-то ему предлагать, что-то в него вкладывать? Ну понятно, что когда воспитатель начинает давить на подростка, как правило, добром это не кончается. Он может просто отступиться: в конце концов, он уже получил достаточно много в раннем детстве — когда-нибудь это все, может быть, сыграет свою роль.
Но вот здесь мне как-то вспоминается в связи с этим — именно в связи с этим моментом — знаменитое евангельское событие о насыщении пяти тысяч человек пятью хлебами. Вообще, мы очень привыкли к евангельским словам и не задаемся порой вопросом, почему вот так получилось, и для нас это кажется все естественным и по-другому быть не могло. Вот в данной ситуации Христос долгое время проповедует перед народом, народ жадно ему внимает... И вот наконец все физически устали, день склонился к вечеру, и ученики предлагают Господу: «Отпусти народ — пусть они купят хлеб в окрестных селениях, на стороне». И, в общем-то, в этом желании, наверное, нет ничего плохого. Пусть сходят, где-то еще купят.
Диакон И. Цуканов
— По-моему, человеколюбивое предложение.
О. Симонов
— (Смеется.) Да. А Христос говорит: «Нет. Вы дайте им есть».
И вот в этом ответе, мне кажется, очень ясное указание, такой ясный смысловой акцент на том, что все действительно важное, подлинно необходимое для христианина, для его духовного роста (а хлеб — это символ в Писании именно духовного, духовной пищи) должна давать Церковь — в идеале.
Поэтому, что касается нашей темы — литературы, культуры, культурной пищи, которая такое важное влияние оказывает на детей в этом возрасте, я считаю, что это прямой призыв к нам, взрослому поколению, учиться давать культурную пищу очень содержательно. То есть, она не просто должна быть безвредной какой-то, нейтральной, лишь бы ничего совсем плохого там не было. Нет, она должна быть содержательной и позволять детям, которые раньше восприняли какие-то истины христианства, в детстве, сейчас глубже их осознать, узнать, прочувствовать.
Поэтому да, у меня было желание написать такую книжку содержательную. Но сразу, конечно, возникает вопрос: они же не хотят читать серьезные книжки, они, как вы говорите, «ерепенятся». (Смеется.) И здесь, понятно, мы должны как-то учиться это делать. Если ребенок в этом возрасте готов читать только то, что ему очень интересно, а больше ничего, давайте давать ему те книжки, которые он будет читать.
Поэтому вот эти два главных качества, как мне показалось, подростковой литературы — содержательность и увлекательность — они очень важны, и потеря любого из них приводит к тому, что либо книжка пустая, либо книжку не будут читать. Прекрасная книжка с массой добрых, умных слов — она будет пылиться в углу.
Поэтому да, вот у меня был такой посыл — присоединиться к тем людям, которые попытались в своих книжках что-то такое попытаться дать детям увлекательное и, в то же время, важное с точки зрения христианства и даже церковности, я бы сказал.
Диакон И. Цуканов
— Хотел бы еще задать вопрос — как вот вы сами пришли, ну, к вере, пришли в Церковь? Вот я помню, вы рассказывали в одном из интервью, что ваши папа и мама серьезно относились к жизни и как-то к таким каким-то важным, важнейшим вопросам человеческого существования, но вот такой верующей семью все-таки нельзя было назвать, да, изначально, насколько я понимаю?
О. Симонов
— Да. Наоборот, я бы сказал, что вопросы бытия для папы, для мамы были очень важными и серьезными. Вот я не могу себе представить такую ситуацию, чтобы в нашей семье кто-то крестился из-за моды или отдавая дань времени. Для папы это был вопрос фундаментальный. Вот он очень переживал, когда началась эта перестройка, какие-то появились новые веяния. Он был очень человеком думающим и честным по отношению к себе, и для него было очень важным понять, действительно ли это дань времени, или это что-то назрело в обществе такое важное, серьезное, настоящее.
Для меня это тоже было... Я, конечно, на своих родителей тогда, прежде всего, смотрел. Для меня это было тоже очень важным вопросом, не допускавшим такого половинчатого ответа.
Но здесь все-таки, наверное, скажу так, не вдаваясь в подробности излишние... Мне очень понравился ответ нашего пушкиниста Валентина Семеновича Непомнящего, когда его спросили по поводу того, как вообще вера в его жизни, какую роль заняла. Он сказал, что, «вы знаете, когда в этой сфере ты делаешь один шаг, то навстречу тебе делают десять». Действительно, шагов у меня было немного в свое время, но я почувствовал действительно очень серьезный ответ. И, конечно, дальше уже была динамика, да? То есть, первые шаги — ты только входишь в Церковь, присматриваешься немножко так испуганно... (Смеется.)
Мне, конечно, помогло, именно помогло... Все-таки у каждого человека духовный путь — свой собственный, и нельзя сказать, что какой-то человек извне может навязать приход к вере. Но мне, конечно, помогло то, что я видел в то время достаточно много людей удивительных, потому что в них сочетались, с одной стороны, высочайший профессионализм и, как правило, культура высочайшая, и, с другой стороны, настоящая, подлинная, не показная вера. Кроме того, эти люди были, в общем, такими смиренными христианами, что, конечно, очень подкупало. Вот это помогло. Поэтому когда, скажем, уже в наше время, сейчас мне иногда приходится слышать, что, «вы знаете, христиане, вообще, это ограниченные люди», я немножко так вспоминаю, какие «ограниченные» люди иногда встречаются, и только улыбаюсь.
Ну, путь был свой. И, конечно, когда я приехал в Москву, очень важно было, что я попал в церковную среду. Я познакомился и с семьей нашего настоятеля, и других священников узнал. У меня был положительный опыт исключительно по поводу тех людей, которых я видел вокруг себя. Например, в Ярославле я застал еще замечательного совершенно пастыря — отца Бориса Старка. Он — человек той эпохи, служил в свое время в Париже на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Приехал в 1952 году — еще Сталин был жив — в Советский Союз. Тоже очень простой, смиренный человек. Культурнейший, конечно. Его семья тоже на меня такое впечатление произвела очень большое.
Поэтому какими-то шажочками... Конечно, основной все-таки был свой собственный посыл — какое-то желание идти, да, и двигаться в этом направлении. Ну, а Господь помогал.
Диакон И. Цуканов
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера», дорогие друзья. Мы беседуем сегодня с Олегом Юрьевичем Симоновым, автором двух повестей — «Грозовые раскаты» и «Пашкины крылья», две повести для подростков, современных ребят, которые, с одной стороны, выросли в такой церковной среде, а с другой стороны, ищут какой-то увлекательной литературы, ну, как все подростки. Такие две замечательные книги вышли в издательстве «Вольный странник» — одна в 2021 году, другая — в 2022-м, не так давно.
Олег Юрьевич, ну вот возвращаясь к книге... Действие происходит в 1935-м, если не ошибаюсь, году, да? То есть, это сталинская эпоха, это такие уже довольно серьезные гонения на Церковь — ну, которые, собственно, начались с 1917, с 1918 года, но к 30-м годам мы все понимаем, что вот этот «накат», да, так сказать, возрастал и возрастал, уже не за горами был и большой террор. Почему именно эта эпоха вас вот как-то так заинтересовала, почему именно ее вы сделали — ну, нельзя сказать — «фоном», да? — а местом действия, скорее?
О. Симонов
— Да, это непростой вопрос. Если мой читатель подружится с моим героем, а у героев возникнут очень серьезные, так сказать, препятствия, проблемы, сложности в его жизни, и если читатель будет это воспринимать на свой счет, для меня это было очень важно — чтобы он попал в эту обстановку реалистичную, столкнулся с реальными сложностями и с реальными бедами. Поэтому нужно было выбрать эпоху.
Ну, для меня, на самом деле, выбор, вроде бы, был очевидным, потому что, если говорить о смысловой нагрузке, то 30-е годы — это, конечно, эпоха с колоссальным содержанием, эпоха новомучеников, время подвига не только тех людей, о которых мы знаем, прославленных в лике святых, но и эпоха массового героизма, если можно так выразиться по аналогии с военными книжками. Кроме того, время, не очень далекое от нас, по историческим меркам. Кроме того, время такое турбулентное, с разными, так сказать, столкновениями, какими-то сложными поворотами в обычной жизни. Поэтому, вроде бы, хорошая пища для приключенческой литературы, в которой борьба либо со стихией, либо с другими людьми происходит.
Но на самом деле в этой эпохе таится очень большая сложность — в восприятии этой эпохи не только детьми, подростками, но и даже многими взрослыми православными. Я не раз как бы слышал, что, когда вообще начинаешь говорить об этой теме — о новомучениках, о подвиге этих людей, такая реакция иногда — «очень тяжелая тема», «тяжелая, давайте больше позитива».
Поэтому действительно эпоха непростая. Почему? Ну, попытаюсь на примере показать.
Вот одна из многочисленных историй этого времени — скажем, 1937 года, времени большого террора. Батюшку арестовывают, заключают в тюрьму, следователь допрашивает его, предъявляет ему какие-то совершенно бессмысленные и абсурдные обвинения. Батюшка не подписывает, но следователя это нисколько не смущает, передает дело «тройке», «тройка» за пять минут рассматривает это дело, выносит смертный приговор, и батюшку везут и казнят — в Бутово, в Коммунарке, в других местах.
И вот, на первый взгляд, кажется, что это событие — оно остается не только непонятым, но оно даже незаметно для всего, что окружало этого батюшку. Потому что родные и его паства годами не знают о его судьбе. Они надеются, что он еще придет, приедет. Может быть, сокамерники подозревают, что, наверное, увезли, но у них у самих проблем хватает, им не до этого, они забывают об этом быстро. Ну, а сотрудники НКВД с сознанием честно выполняемого долга на следующий день уже занимаются новыми страдальцами — новые приговоры, новые расстрелы. И вот этот... То, что это духовная победа, огромная духовная победа, это не так просто понять, даже взрослому человеку.
Кроме того, вот эти все истории... Ведь мы же по некоторым новомученикам знаем очень мало. Несмотря на то, что время близкое, но от некоторых остались только протоколы допросов, написанные под копирку, это трафареты. Только что вот фотографии, да, которые перед расстрелом делаются, они нам достаточно много говорят. А так присутствует элемент схематичности в описании этого события. Ну конечно, здесь напрашивается, что художественная именно литература могла бы погрузить нас в эту эпоху, сделать этих людей более близкими нам, нашим читателям.
Кроме того, я уже как-то вот выше сказал, что это такая эпоха новомучеников, да, но те люди, которые тогда жили, конечно, не воспринимали ее как какую-то эпоху новомучеников, не называли такими высокими словами. Для них это было время, в котором они живут. Такое тяжело, иной раз, время, иногда опасное, очень хлопотливое. Но, в общем-то, заполняли, в основном, жизнь какие-то повседневные дела и заботы. Даже гнет той силы, которая противостояла Церкви, тоже подчас ощущался в каких-то мелких действиях. Но иногда вот эта сила выходила на поверхность, и человек, христианин оказывался лицом к лицу с ней. И тогда вот начиналось, на церковном языке, «клеветоискушение», то есть, дословно, «испытание на прочность» его душевных качеств— ну, больше всего, конечно, самой веры.
И у детей происходило на своем уровне то же самое. Тоже испытывалась в какие-то моменты важные. Может быть, они были не готовы часто к этому. Вдруг приходилось выбирать, с кем они, и свидетельствовать о своей вере.
Вот об одном таком испытании говорит фрагмент аудио, который мы можем сегодня услышать.
Диакон И. Цуканов
— Вот мы как раз, да, сейчас можем послушать фрагмент книги. Давайте тогда отвлечемся от беседы на некоторое время и послушаем. А потом мы поговорим об этом. Напоминаю, друзья, что это будет фрагмент из книги «Грозовые раскаты» Олега Юрьевича Симонова, который сегодня с нами в студии.
«В конце классного сбора Пашкина голова разболелась окончательно. Кажется, и в самом деле простуда, а то и хуже. Вечером надо признаваться маме и лечиться.
Клара Никаноровна положила газету на стол и взяла новую. Ну, вторая часть обычно бывает интереснее. В прошлый раз читали о детской железной дороге в Тифлисе, до этого — про горьковских школьников-авиамоделистов.
— «Бежин луг»! — громко провозгласила классная руководительница.
«Ага. Рассказ писателя Тургенева из „Записок охотника“. Не Майн Рид, конечно, но ничего, можно послушать. Еще бы в голове не стучало...»
Но это был не Тургенев. Клара почему-то опять косо взглянула на Пашку и начала:
— «Океан ржи — там, на горизонте, он сливается с таким же безбрежным океаном неба. Одинокая дозорная вышка посредине необъятного колхозного поля, мальчик стоит на вышке и зорко вглядывается вдаль. И вдруг выстрел разламывает тишину. Вскрикнув, падает с вышки окровавленный Степок. Отец-убийца наклонился над ним, издевается зверски над умирающим сыном: „Если когда-нибудь родной сын предаст своего отца, убей его, — говорит в Писании Господь Бог, — тут же убей!“ — „Так и сказал?“ — прошептал Степок, сжавшись в комочек. — „Так и сказал, — подтвердил убийца. — Как собаку, убей, говорит Господь Бог“.
Кулак, поджигатель колхозного добра, смертельный враг советской власти, вот кто такой отец Степка. Его сын, пионер, разоблачил всю кулацкую свору и за это поплатился жизнью.
Но уже бегут со всех сторон разбуженные колхозники, мчатся на конях из ночного, с Бежина луга, ребята. Окружены убийцы и поджигатели, некуда им деться. Сквозь океан ржаных колосьев проступает океан пионерских лиц. Твердо подняты руки в салюте, сжаты губы и сдвинуты брови. Да, мы знаем — враг будет беспощадно раз-дав-лен!» — Последнее слово Клара Никаноровна скандирует по слогам. И вновь косой взгляд на Пашку.
Он понял, еще с середины рассказа понял, чем все это кончится. Жалко класс, жалко ребят, с которыми он уже успел сдружиться, несмотря на маневры Клары, оттирающей его от коллектива. Но ничего не попишешь — трудно, ох как трудно иногда сделать простую вещь — встать из-за парты. Говорят, в окопах, когда звучит сигнал к атаке, ноги, руки, все туловище будто примерзает к земле. Смертельно трудно оторваться от нее, почти невозможно. Пашкины руки-ноги сейчас как деревянные. Он тяжело поднимается с места.
— Кто разрешил тебе встать, Кораблев? Немедленно сядь!
— Неправда это, — хрипло и тихо произнес Пашка. Слова выговорены невнятно, но в классе стоит мертвая тишина, и Пашка знает — все их услышали.
Клара, видимо, сдерживает себя:
— Неправда, что у советской власти есть враги? Неправда, что вся страна должна с ними бороться?
Голос остается подчеркнуто спокойным, хотя сейчас, уверен Пашка, разразится буря. Что ж, отступать поздно. Но нужно объяснить ребятам.
— Я не против советской власти, — говорит он все так же хрипло. — Неправда — про Бога.
Пашка выбирается из-за парты и машинально подбирает с пола сверток с учебниками и тетрадями, идет между рядами, будто издалека слыша крик Клары: «Как ты смеешь, Кораблев? Немедленно сядь на место!» Странная она, Клара. Знает ведь, что теперь его место не здесь, несмотря на Всеобуч. Жалко, ужас как жалко.
Пашка неловко закрывает за собой дверь — она хлопает с жутким грохотом. «Вот, подумают, что нарочно, — мелькает в мыслях. — А, теперь уже все равно».
Диакон И. Цуканов
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У микрофона диакон Игорь Цуканов. Сегодня у нас в гостях Олег Юрьевич Симонов, автор книги «Грозовые раскаты» и ее продолжения, повести «Пашкины крылья». Мы вернемся в студию буквально через несколько секунд — пожалуйста, не переключайтесь.
Добрый вечер, дорогие друзья. «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У микрофона диакон Игорь Цуканов, и сегодня мы беседуем с Олегом Юрьевичем Симоновым — писателем, автором двух подростковых повестей, ну, то есть, повестей для подростков, современных подростков, которые называются «Грозовые раскаты» и продолжение этой повести — «Пашкины крылья». Вышло продолжение совсем недавно.
Олег Юрьевич, добрый вечер еще раз!
О. Симонов
— Здравствуйте.
Диакон И. Цуканов
— Вы ведь, помимо Московского государственного университета, закончили еще Православный Свято-Тихоновский институт, да, тогда? Теперь он называется университетом.
О. Симонов
— Да, да-да.
Диакон И. Цуканов
— А Свято-Тихоновский университет — он как раз знаменит особым таким, сугубым почитанием памяти новомучеников. Вот ваши повести — они происходят как раз в эпоху, когда... которая выковывала, можем так сказать, новомучеников, и это 30-е годы, 1935 год, если точнее говорить. Вот мне хотелось спросить — ну, для начала, почему вы почувствовали, вот как-то ощутили необходимость в таком богословском образовании? Ну, и сразу спрошу: если говорить про новомучеников, наверняка, когда вы писали эту книгу... Я понимаю, что, там, вот священник, да, один из героев вашей повести, он не является главным героем, но он является значимым все-таки героем, и мне хочется спросить, кто из, ну, реальных, если можно так сказать, новомучеников, ну для вас как-то вот особенно дорог, особенно вами любим, особенно, там, почитаем? Ну вот, в том числе, вами как выпускником Свято-Тихоновского университета? И почему?
О. Симонов
— Спасибо, очень хороший вопрос. Потому что... (Смеется.)
Диакон И. Цуканов
— (Смеется.) Ну он задан тоже выпускником ПСТГУ, поэтому...
О. Симонов
— Да. Потому что, во-первых... Меня нередко спрашивают, во-первых, каков прототип главного героя, Пашки моего, второе — каков прототип у священника, отца Иоанна, который является настоятелем храма в Академии, в который ходит Пашка и который занимается, можно сказать, возится с этой ребятней.
Я отвечаю обычно так: что вот у храма, который изображен в этом произведении, есть реально прототипы четкие, однозначные. А у священников — там два пастыря, на самом деле, в этой книге изображены — нет реальных прототипов. Хотя масса и биографических подробностей, и каких-то черт взяты из биографий действительно святых ХХ века. Сделав это важное замечание, чтобы вы меня потом не обвинили в том, что я исказил биографию подлинного, так сказать, настоятеля...
Диакон И. Цуканов
— А я специально не спросил, кто прототипы! (Смеется.)
О. Симонов
— ...я скажу, что один из людей, который... образ, который вдохновлял действительно меня, был настоятель храма Святителя Николая в Соломенной Сторожке отец Василий Надеждин. Собственно, можно даже сказать, что какие-то значимые биографические подробности здесь изображены, как мне кажется, довольно точно. Но это другой человек.
Очень важную вещь я, можно сказать, взял, читая житие отца Василия — замечательное житие, по-моему, как раз ПСТГУ издало его, — отношение отца Василия Надеждина к высокое мировой культуре. Вот он, когда уже умирал, писал жене письмо последнее, и он просил ее о двух самых важных вещах, которые нужно было ей сказать в связи с тем, что он оставляет этот мир, а она остается с детьми. Первое — конечно, он просил воспитать детей в церковном духе (комментарии не требуются). А второе — он просил ее приобщить к высокой культуре. Он даже не сказал... не важно, к какой — главное, подлинной. Он считал, что вот эта причастность к настоящим культурным ценностям послужит хорошей прививкой для его детей в эпоху такого агрессивного безбожного мировоззрения, господства.
Второй батюшка, новомученик из этого же храма, отец Владимир Амбарцумов — тоже, конечно, образ очень яркий. Он совсем другой. То есть, мои священники, которые изображены в моей повести, они совсем другие, но этот образ, конечно, он для меня тоже очень важен.
Отец Сергий Мечёв... Отец Алексей Мечёв — хотя он не был священномучеником, но он как бы был...
Диакон И. Цуканов
— ...ну, исповедником, так можно назвать...
О. Симонов
— ...отцом новомучеников, да? И он принадлежал к предыдущему поколению. Вот эти московские пастыри, и не только московские, конечно — и Правдолюбовы из Рязанской области, и смоленские пастыри — я читал очень хорошие книги, и как раз про... воспоминания — к сожалению, сейчас не вспомню автора точно — сына священномученика из Смоленска. Очень яркие воспоминания, потому что они такие живые, и там нет такого какого-то пафоса ложного, там просто изображение вот его жизни как мальчика — как вот отец с ним ходил, что-то рассказывал, что-то показывал, вот эти все времена.
Поэтому да, тут очень много, на самом деле, историй о новомучениках как-то у меня в голове сидело, но те люди, которые там изображены, это все-таки литературные персонажи.
Диакон И. Цуканов
— Олег Юрьевич, мы сейчас можем послушать еще один фрагмент из вашей повести «Грозовые раскаты». Если можно, в двух словах вот ну представьте, да, что это будет, почему... Ну, то есть, может быть, есть какие-то слова, которые бы вы хотели сказать в упреждение?
О. Симонов
— Да. На самом деле, фрагмент очень сильно отличается от первого, но он дает, мне кажется, вместе с первым фрагментом такой объем в изображении тех тем, которые поднимаются в книге. Я много говорил о том, что у христиан в то время было много проблем, трудностей, они преодолевали их. Может сложиться впечатление, что вообще книга — это вот такое сплошное преодолевание каких-то трудностей, и назвать это очень увлекательным и живым повествованием для подростков — ну, может быть, слишком сильно сказать. Но это книга о детстве, конечно. И в детстве, мы сами помним, что присутствует такое ощущение безграничности будущего. Будущее светлое, большое, оно лежит такой бескрайней дорогой, и до конца просто настолько далеко, что невозможно разглядеть...
Диакон И. Цуканов
— Главное, что это будет что-то настоящее — вот не то, что сейчас... Сейчас подготовка, а вот потом будет настоящее.
О. Симонов
— Да, если что-то не так сейчас пойдет, мы потом все выправим, и у нас будет много возможностей для этого, да? То, что жизнь пролетает моментом, такого ощущения совсем нет в этом в детские годы. Каждый день кажется огромным, безграничным.
И вот для того времени мне показалось, что главному герою пристало свое будущее мыслить в связи с авиацией. Мы помним, что 30-е годы — это годы бурного развития вообще всей советской промышленности, но авиационной — особенно. И рекордные перелеты наших летчиков, и спасение челюскинцев незадолго до вот описываемого периода здесь, то, что много самолетов в небе, то, что рядом с поселком, в котором живет мой герой, располагается центральный аэродром, — все это очень, конечно, на него влияет. Есть одна глава, в которой мальчишки бегают смотреть за полетом самого большого в мире на тот момент, гигантского аэроплана «Максим Горький» и становятся свидетелями авиакатастрофы. Один из друзей Пашки — Боря — у него папа работает в ЦАГИ (Институт, в котором проектируются новые летательные аппараты, не только самолеты), и вот он приносит своим друзьям, показывает журналы авиационные, даже чертежи иногда. И, конечно, то, что, да, Пашка видит вокруг, что вся страна думает об авиации.
В конце дилогии он попадает вместе со своими друзьями в пионерский лагерь. Они живут там и участвуют в работе кружка авиамоделистов, готовятся к авиапразднику под руководством энтузиаста своего дела, бывшего авиатехника, еще ветерана Первой мировой войны. И руководство лагеря объявило, что победителя конкурса поднимут в небо настоящие аэроклубовцы на настоящих самолетах или на планерах. Пашка делает своей первый в жизни аэроплан и очень на него надеется. Вот об этом фрагмент.
"Накануне праздника авиамоделистов Пашка работал, как никогда, наверное, в своей жизни. С утра оставалось слишком много всего — и приклеить правое крыло, и доцентровать фюзеляж, и нанести опознавательные знаки. Можно было не успеть к вечеру, хотя, вроде бы, он все так хорошо распределил на эти дни. Пашка даже сбежал с обеда, чтобы сэкономить лишние полчаса.
И вот теперь Пашкин аэроплан наконец закончен. От волнения он чуть подпрыгивал на ходу, вытирая сухие губы. «Только бы полетел! Только бы... А то ведь, бывает, Семеныч говорил — иной раз отлично собранная модель совсем не планирует. Или оказывается слишком тяжелой, или заваливается набок. И то бы ничего — коли есть время подогнать, подлатать, можно выправить. Но времени уже не было. Теперь все на кону: или Пашкина «Утка» сделает то, что должна, просто обязана (так надеялся он на эти изгибы крыльев и фюзеляжи), либо... Но это означало бы, что Пашкины фантазии насчет формы аэроплана оказались действительно фантазиями. «У-уф! Страшно!»
Пашка вышел на прямой отрезок дороги, идущей через поля. Серая дорога, серый лес, слева вдали — темнеющее небо. Главное сейчас — не кокнуть модель, тогда все труды прахом. Пашка вынул из кармана моток английского шпагата: лучше перестраховаться, перемотать еще раз. Теперь, благословясь, вперед.
Пашка поднял модель над головой, взяв за фюзеляж близко к носу, и стал медленно разгоняться. Вот шпагат натянулся. Еще пара шагов, модель пошла вверх — отпускаем... Отпускаем! Пашка бежит все смелее, он перехватывает шпагат правой рукой и регулирует натяжение. Аэроплан ровно набирает высоту. Быстрее, бежать еще быстрее! Разматывается шпагат, растет натяжение — выше, выше, быстрее! Пашка запрокидывает голову и, не веря еще как следует, высматривает, нет ли завала вбок, не рыскает ли «Утка», не... Все отлично, все просто на ура! Балансировка — порядок, планирование — порядок, подъемная сила — что надо!
А ведь завтра победителей поднимут в воздух аэроклубовцы — пассажирами в большом планере. Пашка чувствует озноб от этой мысли. Ведь если он не умудрится сломать свой самолет до начала конкурса, если по-человечески его запустит, то его модель будет первой! Это так! Пашка думает об этом не из-за самонадеянности — просто он видит, как «Утка» идет над ним уверенно, будто настоящий конструкторский самолет, держит воздух, планирует. Только бы не погубить все в самом конце!
Пашка плавно сбавляет шаг, выбирает шпагат, еще и еще несколько больших шагов, уменьшить скорость — плавно, плавно... Он перехватывает модель обеими руками и останавливается.
Пашка вновь поднимает лицо вверх, будто еще следя за полетом аэроплана, его первого аэроплана. Как здорово он двигался по траектории, как быстро вошел, ворвался в огромное небо, точно век летал по нему с ласточками и стрижами, точно живой! Не верится, что это на самом деле был он — так спокойно лежит самолетик теперь на Пашкиных ладонях. Как будто спокойствие только видимое, как будто Пашке на мгновение кажется — на самом деле, аэропланчик задумался о полете: «Уйду в небо, и на этот раз всерьез, сколько хватит тяги в моторе, сколько понесут крылья!» Пашка бережно прижимает самолет к себе: «Не подведи завтра, родной!»
Вокруг сумерки, неприветливо смотрит пустынное поле, хмурится еловый вес, но на душе легко и весело. Пашка идет по проселку к лагерю и напевает про себя: «Все выше, выше и выше стремим мы полет наших птиц...»
У аэроклуба его ждут остальные четверо. Они заранее договорились с Семенычем, что сами закроют сарай и отнесут ключ, прежде чем покинут лагерь. «Как?» — «Порядок». Пашка вносит аэроплан, аэроклуб запирают, Тим убегает с ключом и вскоре возвращается. Они бредут в поселок той же серой дорогой, и снова она кажется совсем не унылой и не пустынной — отличная, замечательная дорога!"
Диакон И. Цуканов
— Дорогие друзья, это «Вечер воскресенья» на радио «Вера». Я напоминаю, что сегодня у нас и у вас в гостях Олег Юрьевич Симонов, автор двух повестей для подростков. Первая повесть — «Грозовые раскаты», вот мы сегодня слушаем фрагменты из этой повести, и другая повесть, в продолжение первой, называется «Пашкины крылья». Вышла она совсем недавно. Обе книги вышли в издательстве «Вольный странник».
Олег Юрьевич, ну вот у нас есть возможность послушать еще один фрагмент этой повести, но прежде, чем он прозвучит, я хотел бы задать вам вот какой вопрос. Вот мы говорим про эту эпоху — 30-е годы, эпоха новомучеников, которая описывается вами через призму восприятия детского, через призму восприятия, ну, такого подросткового, когда жизнь видится, конечно, в таком свете — ну, не розовом, может быть, но достаточно оптимистичном, в целом. Но эпоха сама довольно страшная и тяжелая. Вот как вам кажется, эта эпоха насколько актуальна для нас сегодня, насколько сегодня для нас важно обращаться к опыту вот людей, живших в то время? Что, какие, может быть, вот важные вещи для нас сегодня актуальны из того опыта?
О. Симонов
— Я бы сказал так. Собственно, действительно, эпоха сложная была и двойственная. И мой герой воспринимал ее не так двойственно. С одной стороны, новая советская жизнь, которая зовет за собой, в которой очень много привлекательного. И вот, в то же время, мой Пашка ощущает себя частью, конечно, церковной жизни. И, достаточно повзрослев, он понимает, что новая «кипучая, могучая» советская жизнь — она выдавливает Церковь из себя. Такой возникает разлад определенный в его душе. Он хочет найти себя в этой жизни, но думает, как с этим быть. И этот сложный вопрос порождает другой: а будет ли Церковь дальше жить? Как она будет жить? Вот его поколение новомучеников, которых он видит рядом с собой, это молодые достаточно еще люди, священники. Но кажется, что сейчас их раздавит эта новая советская жизнь. И для него самое важное, конечно, в этом вопросе — сохранить веру. И сохранить какой-то стержень, который позволит ему преодолеть любые трудности, любые испытания. Вот эта вот тема преемства Церкви, которая в связи с этим возникает, они немножко — третий фрагмент, в том числе.
Диакон И. Цуканов
— Ваши дети книжку читали? Что они сказали, поделитесь, пожалуйста.
О. Симонов
— Да. Дети у меня... Дети, да... Книжка писалась гораздо медленнее, чем росли дети. Дети у меня очень большие... (Смеется.) Взрослые... Вот. Поэтому да... Один перед тем, как идти в армию, прочитал первый текст, сказал: «Папа, нормально». Дочка тоже прочитала — вроде бы, не жаловалась. (Смеется.) Хотя она требовательный читатель.
Диакон И. Цуканов
— То есть, апробацию прошла?
О. Симонов
— Да, апробацию прошла.
Диакон И. Цуканов
— Замечательно. Дорогие друзья, сейчас мы послушаем еще один фрагмент из повести «Грозовые раскаты». Я хочу, Олег Юрьевич, поблагодарить вас сердечно за то, что вы к нам сегодня пришли. У нас, мне кажется, состоялся такой очень какой-то трепетный разговор, и я очень вот рад этому разговору, и... Но надеюсь, что, может быть, эта дилогия превратится когда-нибудь в трилогию или, может быть, что-то еще из-под вашего пера выйдет такое, что можно будет действительно предложить нашим детям, у которых действительно сейчас очень мало, вот я совершенно согласен, очень мало книг, которые бы их могли увлечь и при этом оставить в них ну что-то такое... христианское, что-то настоящее, что-то подлинное. Так что спасибо вам и за разговор, и за книги!
О. Симонов
— Спасибо! (Смеется.)
Диакон И. Цуканов
— У нас сегодня в гостях Олег Юрьевич Симонов, автор книг «Грозовые раскаты» и «Пашкины крылья». У микрофона был диакон Игорь Цуканов. Мы с вами прощаемся до следующего воскресенья и слушаем фрагмент из повести «Грозовые раскаты». Всего доброго!
О. Симонов
— До свиданья!
«Еще в августе Пашка познакомился с детьми отца Сергия. Миша и Люба приезжали к матери на три недели. Молчаливые ребята, но вполне живые. Они даже успели в шутку поссориться при Пашке из-за какой-то старой мягкой игрушки, которую Люба хотела увезти в Питер, а Мишка не давал. „Тоже мне, брат!“
На следующий день дети уезжали, и Варвара Александровна за столом обсуждала с ними бытовые вопросы — хватает ли денег на еду, не мешает ли учебе шум от соседей? Ребята занимали углы в большой комнате коммуналки. Кроме них, там обитало четыре съемщика.
Мишка собирался подрабатывать с нового учебного года. Нашлась подходящая вакансия, связанная с переводами. Теперь он горячо доказывал матери — ему самая пора почувствовать на собственном опыте, как достается насущный хлеб. Варвара Александровна с сомнением качала головой, но не возражала. Сын энергично кивнул и допил последний глоток чаю.
— Мам, я сгоняю к Тихону? Завтра уже не свидимся.
— Конечно.
Через минуту за Михаилом захлопнулась входная дверь.
Люба отвела взгляд от фотографий, висевших на противоположной стене, и вздохнула.
— Что, малыш, Питер надоел?» — голос матери был не много встревоженным.
— Дома лучше... Помнишь, как папа нас учил с Мишкой? И как змея с косогора запускали? Сколько всего было совсем недавно! — Люба отошла к окну и прижалась лбом к переплету. Варвара Александровна чуть нахмурилась:
— Возвращайся домой, если невмоготу.
Люба удивленно посмотрела на мать:
— Не, мам, ты прости, это я так, что-то взгрустнулось, нашло на меня. — Она упрямо встряхнула кудрями. — Питер совсем нестрашный, привыкну! Пойдем на наше место, постоим?
Варвара Александровна поднялась вслед за дочерью и направилась к двери, ведущей в садик. Пашка подумал, что настало время улизнуть, чтобы не портить хозяевам последний семейный вечер, и подался со стула в прихожую. Но Варвара Александровна его предупредила:
— Павлуша, если хочешь на нашу горку подняться, пойдем.
Из-под яблонь дорожка вывела их на вершину холмика. Дальше толпа ныряла с косогора, убегая к берегу. Пашка забрался на старый пенек. Они долго молчали, следя за дальней лодкой, еле заметно дрейфовавшей вдоль западного берега. Полного штиля не было, порывы ветра то там, то здесь набегали на зеркальную поверхность озера, и она мутнела от ряби. Пашка отчего-то подумал: через много лет, очень нескоро, он умрет, а солнце все так же будет золотить березовый клин на западном берегу и треугольники елей, по-прежнему хмуро отражаться в темных водах. А в прошлом сколько поколений хозяев этого дома глядели на пруд с горки! Или недосуг им было заниматься такими пустяками?
Из задумчивости его вывел голос Любы:
— Мам, помнишь, папа говорил — здесь у нас как в Раю?
— С папой везде было как в Раю, — помолчав, ответила Варвара Александровна. Глаза ее, казалось, слегка заволокло туманом. Это продолжалось секунды две, не больше. — Но жаловаться нам не на что, верно?
Люба энергично кивнула.
— Слава Богу, — сказала мама.
— За все, — тихо добавила дочь".
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер