У нас в гостях был клирик храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами в Москве священник Павел Усачёв.
Мы говорили с нашим гостем о том, как можно разнообразить семейный досуг с детьми и провести это время с духовной пользой.
Все выпуски программы Семейный час
- «Голос совести». Прот. Андрей Рахновский
- «Верующий и неверующий в семье — как избежать конфликтов?». Священник Алексей Лымарев
- «Супруги и их родители: секреты счастливых взаимоотношений». Прот. Илия Кочуров
А. Ананьев
—Добрый вечер, дорогие друзья! В очередной раз, за семейным столом в нашей тёплой и светлой студии на Андреевской набережной собираются ведущие «Семейного часа» на радио «Вера» Алла Митрофанова
А. Митрофанова
—И Александр Ананьев.
А. Ананьев
—И сегодня мы хотим поговорить о... Вот, не нравится мне выражение «досуг в семье», но, на самом деле, — что мы можем и что мы должны делать для наших детей, чтобы они отдохнули и научились чему-то, может быть, более важному, чем то, чему они учатся в школе, при выполнении домашних заданий и на кружках. Те минуты, которые они проводят с отцом и матерью, чему они могут их научить, и чего они лишаются, если мы в своём круговороте дел забываем или не находим возможности провести со своими детьми хотя бы немного времени. Какие есть варианты, куда можно пойти, что вредно, а что — полезно? И, знаете, Алла Сергеевна, хочу начать с трогательнейшей истории, которая, что называется, в самое сердце попала — о том, что касается досуга в семье. На днях, в Америке, на матче Университетской баскетбольной премьер-лиги одна из болельщиц заметила уставшего мужчину в грязной одежде, онсидел и смотрел матч вместе со своим маленьким сыном. То есть, буквально: потрёпанная грязная униформа, грязные колени, грязная раскидистая борода — он сидел и со своим сыном смотрел матч. Она сфотографировала его и выложила эту картинку в соцсети, после чего эту картинку заметил тренер местной команды, знаменитый Джон Калипари. И он сделал публикацию, которая собрала более двухсот тысяч лайков. Цитирую дословно: «Этот мужчина пришёл посмотреть на нашу команду сразу после смены, и я не знаю, кто это, но у меня есть для него и его семьи вип-билеты на все наши матчи». И в комментариях отозвалась жена героя, которая рассказала подробности и оказалось, что её муж- действительно, шахтёр, в этот день он ушёл на смену в 4:45, отработал 12 часов, и он с трудом успел отвести сына на вечернюю игру любимой команды — у него было всего 45 минут, чтобы добраться до стадиона, и он это сделал за 45 минут. Не умывшись, не переодевшись, но он обещал сыну отвести его на игру любимой команды — и он отвёл после 12-ти часового рабочего дня. В этой истории есть что-то глубоко христианское. И она мне так понравилась!
А. Митрофанова
—Да, здесь не что-то, здесь всё глубоко христианское.
А. Ананьев
—Казалось бы, Америка, баскетбол, шахтёр... Но в этой истории столько любви и столько самопожертвования, причём не такого, чтобы порвать на груди тельняшку — и на баррикады с флагом наперевес. Нет, очень бытового самопожертвования, которое в миллионе других случаев не заметят, а здесь заметили. И эта история стала важной. И мне очень захотелось, чтобы эпиграфом к нашему сегодняшнему разговору стала именно она. Здесь нет никаких вопросов, захотелось просто поделиться и с Аллой, и со слушателями, и с нашим сегодняшним гостем — простите, что мы столь долгое время не обращали на вас внимания, отец Павел. Клирик храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами, священник Павел Усачёв сегодня у нас в гостях. Добрый вечер, отец Павел.
Свящ. Павел Усачёв
—Добрый вечер.
А. Ананьев
—Мы перед эфиром немножечко поговорили, что вы не только и не столько прикованы к своему служению в центре Москвы, сколько, в силу обстоятельств, в силу долга и служения вынуждены много путешествовать.
Свящ. Павел Усачёв
—Ну, собственно, да, это путешествие заключается в том, что живём мы на северо-востоке Москвы, а это — командировка на юго- запад, то есть, в пределах МКАДа. За время своего путешествия, в зависимости от ситуации, я успеваю либо поспать в вагоне метро, либо подготовиться к проповеди, либо написать какой-нибудь пост ВКонтакте или Телеграм-канале. Вы сказали, что я вынужден, да, но, на самом деле, эта моя командировка — моё желание и даже, можно сказать, рвение, потому что, когда мне предложили этот вариант, я сейчас расскажу, о каком храме речь идёт. Это храм Архистратига Божиего Михаила при Университете МВД.
А. Ананьев
—То есть, вы служите с курсантами?
Свящ. Павел Усачёв
—Да-да, этот храм совсем небольшой совсем, он даже называется храм-часовня, если быть точным. Он открыт и для простых людей, то есть, вход с улицы для тех, кто там рядом живёт, и для курсантов. То есть, у него два входа — со стороны университета и со стороны улицы. И в 2021-м году настоятель этого храма — отец Александр Шестак — почил. Царствие ему небесное, скончался от коронавируса. И это место нуждалось в очень скорой замене. Мне предложили, и я сразу же согласился, тогда настоятелем храма Вознесения, клириком которого я являюсь, был Владыка Савватий, который сейчас Кыргызстанский и Бишкекский, и он меня благословил там служить без всяких указов, потому что этот храм является приписным к Синодальному военному отделу, который находится на территории храма Вознесения Господня. Это немного сложно, но суть в том, что я- клирик храма Вознесения Господня, там находится Синодальный военный отдел, председатель Синодального отдела и настоятель храма — это одно лицо. И он благословил меня служить в этом храме, поскольку этот храм — приписной к синодальному отделу, с тех пор я уже больше года там служу и очень-очень рад, даже, можно сказать, счастлив, потому что приход у нас небольшой, но очень дружный. Отец Александр, почивший, сумел создать очень крепкую общину. Курсанты тоже постепенно приобщаются, но это процесс непростой и очень длительный. Курсант — это как драгоценный камушек, который попадает к нам в храм. Мы их очень любим.
А. Митрофанова
—Ну, я думаю, что, как и любой прихожанин в храме и, вообще, любой человек в глазах Божиих — он как драгоценный камень. Отец Александр, а на дорогу-то у вас сколько времени уходит? Мы ведь к чему ведём-то: теперь ездить стало гораздо дальше.
Свящ. Павел Усачёв
—Да, конечно, на дорогу сейчас уходит больше времени, потому что я теперь понял. Я служу шесть лет практически в сане иерея, и за эти шесть лет я немножечко набрал вес, попросту говоря: стоячий образ жизни, а энергия та же, хочется всё успевать. В общем, я теперь хожу пешком до метро, и от метро тоже пешком, и получается в дороге и на свежем воздухе я провожу больше времени, меня всё устраивает. В метро я успеваю отдохнуть, до метро я подвигался, после метро — тоже.
А. Ананьев
—Вы потом отдельно расскажете, как вам в московском метро удаётся отдыхать. Я в московском метро всё больше устаю. Это тема для отдельной беседы: искусство отдыхать в московском метро. Когда вы поступали в семинарию, у вас уже на тот момент было пятеро детей, если я ничего не путаю, я это почерпнул из программы Кира Лаврентьева и Кости Мацана «Путь к священству» с вашим участием. Сейчас у вас семеро. И вот, внимание, вопрос. Сразу же вспоминается этот славный американский парень с окладистой бородой, который вышел из шахты и отвёл сына, потому что обещал. Семеро детей — и вот такая нагрузка. Удаётся ли вам то, что сейчас в народе называют «досуг для детей» хоть в каком-то виде. Я не говорю про футбольный матч Кентукки на американском стадионе, конечно же. Но удаётся ли хоть что-то?
Свящ. Павел Усачёв
—Мне очень понравился ваш пролог, эта история замечательная, она, вообще, очень резонирует с нашей семьёй, потому что наша семья очень сильно связана с миром искусства, мы все музыканты: моя жена — пианистка, сам я тоже мечтал быть пианистом, композитором, скрипачом, трубачом — кем только не мечтал. В общем, к музыке я тогда очень плотно шёл и занимался. Но параллельно и в моей жизни, и в жизни моей супруги очень активно шла тема спорта: моя супруга очень любила играть в футбол, я тоже очень любил футбол. То есть, непонятно, на чём мы сошлись: то ли на музыке, то ли на футболе. Футболом мы даже дольше, наверное, занимались. И сейчас вот это всё не то, что повторяется, оно ещё получило развитие и приумножение в виде наших детей. Потому что один из моих сыновей, которому десять лет, профессионально занимается футболом. Поэтому, что когда я, действительно, прихожу как тот шахтёр со своей смены, понятно, что жизнь бывает такой непредсказуемой, и мы ещё можем об этом поговорить — мне приходится смотреть с ним очередной обзор Лиги чемпионов, чемпионата России, но бывает и такое, что удаётся достать билеты на футбольный стадион и, весь взмыленный, я прибегаю после своей смены тоже на футбольный стадион и мы смотрим матч. Мне от этого очень хорошо. Сразу от этого куда-то уходит вся усталость и какие-то стрессы.
А. Ананьев
—Удивительный священник, в жизни которого каким-то образом гармонично сочетаются любовь к семерым детям, к футболу, к музыке, к жене и к своему служению, клирик храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами и не только, священник Павел Усачёв сегодня с вами в программе «Семейный час». С вами Алла Митрофанова и Александр Ананьев. Вы знаете, отец Павел, этот вопрос я не планировал задавать, но сейчас, всё-таки, задам: священник и трибуны стадиона во время футбольного матча. Понимаете, к чему я клоню? Ведь это же страсть, ведь это же азарт, ведь это же, как говорит один мой приятель, грешновато.
А. Митрофанова
—Слушайте, а можно?
А. Ананьев
—Женщина, ты же никогда не была на футболе! О чём ты рассуждаешь? Дай мужчинам поговорить спокойно. Какой-то у меня сегодня жёсткий настрой. Но, всё-таки, речь о футболе.
Свящ. Павел Усачёв
—Азарт — да, но, во всём надо знать меру, конечно, но я сейчас постараюсь оправдаться, ибо то, что происходит на футбольном поле, особенно в нашем чемпионате, не очень похоже на азарт в последнее время. Но, с другой стороны, а эти 90 минут, которые отведены для футбольного матча, не успеваешь заразиться азартом настолько, что начинаешь вырывать сиденья и поджигать файеры. Речь о другом, о том, что ты, может быть, немножко такой обезвоженный после тяжёлого дня приходишь, и ты чувствуешь концентрацию жизненной энергии в этой игре, в этой атмосфере, это не то, чтобы подзарядка, но чувствуешь в этом какую-то энергичную и даже творческую жизнь. Я не считаю это серьёзным грехом. Может быть, если бы я был каким-то вовлечённым болельщиком и входил в какой-то фан клуб — да, это противно, мне это как-то неблизко. То есть, для сына это возможность посмотреть вживую, как это происходит. Мы видим наглядно, что такое мужественность, что такое борьба, волевые качества — это же хорошие вещи: мы их видим, обучаемся им, наполняемся ими. Я вижу больше хорошего от футбола и матчей. А потом, когда празднуют гол — это же такая радость!
А. Митрофанова
—Я скажу, несмотря на то, что меня ограничивают. Это же полтора часа побыть с сыном вместе! Поболеть за любимую команду, обняться, покричать — это же и для вас, и для ребёнка бесценно.
А. Ананьев
—Я никак не могу представить спокойного отца Павла, кричащего во время футбольного матча.
А. Митрофанова
—"Ура! Гол!" — почему нет?
А. Ананьев
—Надо тихонько вздохнуть, улыбнуться и сказать: «Ну, и слава Богу.»
Свящ. Павел Усачёв
—Нет, я могу себе такое представить, но тогда я еще не был отцом Павлом. Мы тогда с моей ещё будущей супругой болели, были такими, действительно, страстными болельщиками — в этом я вижу не очень приемлемые вещи для священнослужителя. Но это было в молодости, мы тогда были такими горячими, сейчас немножко другое, сейчас смотришь на это как на какой-то спектакль, какое-то действо.
А. Митрофанова
—Слушайте, ну вот вы рассказали про одного из ваших сыновей. Семеро детей, среди них есть совсем маленькие — последней дочери десять месяцев, это для совместного досуга пока, наверное, рановато. А другие детки? Отец Павел, поделитесь просто опытом, как вы занимаете их, что придумываете, может быть, супруга ваша предлагает какие-то варианты или дети сами о чём-то просят?
Свящ. Павел Усачёв
—Да, конечно. Ну, в общем, здесь у нас такая история: когда мы родили первого ребёнка, мы очень много с ней занимались, точнее, с ней — это девочка. Мы что только не придумывали, и возились, и всё. Со вторым было примерно также, но они у нас погодки — первый и второй. Но чем дальше, тем тоскливее я думаю об этой теме досуга. То есть, меня накрывают воспоминания о том, как мы здорово с детьми возились, а сейчас они уже больше сами друг друга занимают — они возятся, а мы включаемся, только если что-то происходит, когда разбивается очередная чашка или какой-то потоп — тогда мы уже понимаем, что надо включаться. Но так, по большому счёту, я думал об этом, пока ехал на передачу: досуг — это же как достижение возможности немного побыть вместе, отдохнуть, наполниться силами. И у нас это достижение тоже исполнилось в нашей жизни: пятеро из семерых детей профессионально занимаются музыкой. То есть, день начинается с того, что из разных комнат несутся Шопен, Чайковский, второй концерт Рахманинова доска сейчас учит. И всё это вместе сливается в такое смешение. Я долго не выдерживаю в такой ситуации. Я очень рад, что у меня большая нагрузка, и я быстро убегаю из дома по утрам. Но, тем не менее, иногда получается провести весь день дома. Соседи от нас убежали, раньше у нас за стеной снимали квартиру. Сейчас уже не снимают, наверное, потому, что они не очень любят классическую музыку, а под нами магазин — удивительная ситуация, что мы можем спокойно заниматься музыкой. И для нас сейчас, в современной обстановке и ситуации так происходит достижение досуга: когда я вечером прихожу домой, и они уже все отзанимались, и так получается, что мы все вместе вываливаемся на улицу, практически каждый вечер такое происходит. И это, действительно, такой драйвовый, настоящий досуг, потому что все уже уставшие от всей этой музыки, и свежий воздух, и можно побегать. Меня недавно матушка так удивила: она бегала за детьми и всех догнала, представляете?
А. Митрофанова
—Подождите, но дети бегают с сумасшедшей скоростью вообще-то.
Свящ. Павел Усачёв
—Да, но видимо она так засиделась дома... И, вообще, у нас досуг в последнее время скорее не культурный, а физкультурный, потому что усталость от этих всех занятий, а потом — спортивная площадка, турники, все у меня отжимаются и подтягиваются. Девочки — по 10 раз, кстати, недавно был рекорд у второй девочки — 16 раз, все очень спортивные, и они ждут времени, когда я приду, чтобы пойти на эту сумасшедшую прогулку. Потому что со стороны это выглядит достаточно необычно: когда вечером из дома вываливается сумасшедшая толпа, все кричат и бегают.
А. Ананьев
—С одной стороны, я завидую. Завидую невероятно, потому что это аот настоящая жизнь. Я представляю себе восторг в глазах детей, когда вечером они все вместе выходят из дома, да ещё с родителями, ещё и на спортивную площадку, можно оторваться, а если ещё и мяч взять с собой...
А. Митрофанова
—И суперприз в виде папы! Это же ж...
А. Ананьев
—Это с одной стороны, а с другой стороны, здесь у меня возникает лёгкий диссонанс. Я сейчас не говорю о том, что в одной картине у меня плохо уживаются священник Русской Православной Церкви и турник. Наверное, это моё заблуждение. Я очень рад за тех священников, которые занимаются собой. У нас за окном эфирной студии радио «Вера» на Андреевской набережной, иногда бегает наш дорогой друг и замечательный священник — отец Антоний Смирнов вместе со своими ребятами из храма, они практически профессионально занимаются бегом. И каждый раз, когда они пробегают мимо, они присылают мне видеосообщение: Александр, почему вы не с нами? Побежали с нами, а то засиделись у себя на студии. То есть, это нормально и это очень круто, когда человек занимается собой. Но, когда мы говорим о досуге, часто в голове возникает какая-то культурная составляющая: чтобы это было не только в радость, не только разрядка, не только побегать и поорать, но и чтобы это было на пользу. И это очень важно, как мне кажется. Потому что разрядки физической, на мой взгляд, добиться довольно легко- отвести детей туда, где они могут побегать и поиграть в салки, в догонялки, в футбол, подтягиваться. Но найти для детей что-то такое, что будет им на пользу и в радость, подобрать что-то, найти баланс между пользой и радостью — вот это сложно. И для многих родителей это становится работой: они начинают искать, мониторить, изучать афиши, узнавать отзывы. А у вас есть, хоть в какой-то мере, такая задача: мы с детьми должны отдыхать не только с удовольствием, но и с пользой?
Свящ. Павел Усачёв
—Конечно, есть. Эта задача стоит и перед нашей семьёй, и перед любой семьёй. Но я уверен в том, что эта задаса должна реализовываться не натужно и искусственно, а как-то естественно.
А. Ананьев
—Это как?
Свящ. Павел Усачёв
—Ну, вот например мы идём по тому же парку, и вдруг возникают какие-то темы о жизни, какие-то ситуации, например, нашего Егора на футбольном поле побил мальчик, а он в два раза больше меня, и я понял, что лучше мне отойти подальше, и не смог за себя постоять. То, что, действительно, насущное на сегодняшний день. Но это, понимаете, не то, что: давайте мы все сядем, у нас есть тема, и мы сейчас будем говорить. Вот, недавно была такая ситуация: был престольный праздник в одном селе, где мы отдыхаем каждое лето, и приехали гости из других городов и сёл. И когда мы уже попели песни под гитару после службы, что-то такое естественное и доброе произошло, одна женщина сказала: «А сейчас, дети, давайте скажем, почему мы так любим Бога?» И единственное желание было у всех — куда-то деться в этот момент, потому что это было настолько искусственно и притянуто за уши.
А. Ананьев
—Как говорит один мой приятель: хороший тамада — и конкурсы интересные.
Свящ. Павел Усачёв
—Ну, а на самом деле у нас есть такое очень важное и полезное, то, что происходит в жизни постоянно, это немножко модифицируется и видоизменяется — если позволите, я расскажу. Это тоже связано с нашим профессиональным делом, с занятиями музыкой. Мы какое-то время, несколько лет, прожили в одном селе в Подмосковье, помогали восстанавливающемуся храму, и по мере наших способностей и возможностей устраивали благотворительные концерты. Дети тогда ещё не достигли школьного возраста, их тогда было пятеро — был такой счастливый период в нашей жизни, когда никто из детей ещё не пошёл в школу. Это было просто удивительно, сейчас вспоминаю это буквально со слезами на глазах: тогда можно было круглый год гулять, творить, устраивать всякие занятия, поделки, мы ездили и путешествовали. Золотое было время, но когда-нибудь оно ещё обязательно наступит, когда дети вырастут.
А. Ананьев
—Отец Павел, через двадцать лет вы будете с теплом вспоминать эти золотые годы, когда дети ходили в школу, всё было спокойно, тихо и хорошо.
Свящ. Павел Усачёв
—Спасибо за утешение. Тогда мы — это тоже всё как-то очень естественно произошло — приняли такое решение, чтобы поддержать этот восстанавливающийся храм, мы начали устраивать благотворительные концерты. И дети тогда ещё не умели ни на чём играть, они просто участвовали в этом. Например, я исполнял сольно какую-нибудь русскую народную песню, а дети просто выходили с какими-то трещотками и побрякушками и участвовали. Нам удавалось создать такое замечательное, живое действо, были полные залы в местных ДК. Это было очень успешно, живо и здорово, а не натужно, не искусственно. И они участвовали в этом, они там росли — это продолжалось на протяжении пяти лет, как-то мы тогда с несколькими многодетными семьями объединились — тоже это получилось как-то естественно, подобное притягивается к подобному, наверное — и получился у нас семейный творческий союз, мы назвали его «Радонежский круг», поскольку это Сергиево-Посадский район, круг — это такая форма, которая может уменьшаться и увеличиваться, мы всех туда приглашали, кто-то приходил, кто-то уходил. И были у нас такие замечательные творчеакие моменты: благотворительные концерты, ярмарки устраивали. И для детей этот выход на сцену стал настолько естественным и желанным, что последующие занятия музыкой тоже начались как-то естественно. А сейчас этот «Радонежский круг», знаете, чем занят? Это воскресные вечера, мы приезжаем к нашим многодетным друзьям, у них тоже семеро детей, мы приезжаем в их дом в Сергиев Посад со своими детьми, и бывает, что в одном доме собираются до сорока и даже до пятидесяти детей одновременно. И у нас всегда общее застолье, берётся тема, которая может волновать подростков, и предлагается высказаться всем, кто пожелает. Это очень полезное занятие, оно тоже происходит вполне естественно. В это время каждый занимается тем, чем хочет: подростки играют в «Мафию», малыши катаются на машинках и возятся, а взрослые — наши отцы и наши матушки — получают возможность просто пообщаться и немного отдохнуть. И всё это вместе как-то — простите, сегодня я, наверное, слишком часто это слово употребляю — естественно и не натужно — но это очень важно при воспитании подрастающего поколения, в особенности, подростков, которые очень тонко чувствуют любую фальшь или любую манипуляцию, даже когда это происходит на пользу или с желанием принести какое-то благо.
А. Ананьев
—Я склонен думать, что воспитывать детей, и я всё чаще и чаще с этим соглашаюсь — штука совершенно бесполезными. Как бы ты их не воспитывал, они будут такими же, как ты: они будут интересоваться тем, чем интересуешься ты, они будут любить то, что любишь ты, они будут избегать того, чего избегаешь ты. И весь вопрос в том, что тебе нравится, чем ты занимаешься, и как ты проводишь — простите меня за этот казённейший штамп — свой досуг. Мы вернёмся к разговору через минуту, у нас сейчас минута полезной информации на радио «Вера» для вашего досуга, а затем мы продолжим разговор в программе «Семейный час».
А. Ананьев
—Как организовать семейный досуг семьи с детьми? Сегодня у нас настолько замечательный гость, что тема как будто для него придумана: священник Павел Усачёв, клирик храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами, отец семерых детей, музыкант, спортсмен и, вообще, всесторонне развитый человек, чего не скажешь обо мне — а об Алле скажешь, хотя в футболе она не разбирается. Алла Митрофанова сегодня с нами в программе «Семейный час».
А. Митрофанова
—И Александр Ананьев. Ты не обратил внимания на то, что отец Павел пока ещё ни разу не остановил внимание на какой-то организованной форме общего семейного досуга. Всё как-то само собой получается.
А. Ананьев
—Не натужно и естественно.
А. Митрофанова
—Вот именно. Получается, дети привыкли, что родители часто выступают на сцене, что родители — музыканты, дети сами постепенно в это влились, теперь вы наверняка ещё и ходите на концерты друг к другу. Вы любите футбол, вы с супругой любите футбол, дети, как следствие, с вами ходят на футбол — и это нравится вашему десятилетнему сыну, которому интересно и просто побыть с папой. Или то, о чём вы там рассказывали про турники, вечерние прогулки и прочее — такое ощущение, что это какие-то абсолютно естественные вещи. То есть, вы не садитесь и не смотрите в календарь: так, вот у меня есть свободный день, давайте в этот день мы сходим в театр или сходим в кино.
А. Ананьев
—Подождите, а иногда получается так, что вы, отец Павел, с матушкой садитесь, открываете сайт с афишами и начинаете искать: так, где и какие у нас детские спектакли, кинопоказы, презентации и прочие развлечения?
Свящ. Павел Усачёв
—Для этого у нас есть моя мама — их бабушка — которая постоянно их выдёргивает на эти мероприятия.
А. Ананьев
—Как называлась эта должность в советском прошлом, которая занималась развлечениями и досугом? В любой организации был такой человек? Массовик-затейник!
Свящ. Павел Усачёв
—Да-да-да. И вот моя мама сейчас, на данный момент, в Коломну детей забрала — там они ткут, что-то ещё делают, вчера у них было чаепитие с Достоевским — и такое есть мероприятие, танцы, какие-то балы, в общем, какое-то невероятное действо. Она только шлёт видеофрагменты оттуда. Мама моя — она просто тоже творческий человек, она певица, она в своё время даже организовала детский садик, в котором мы учились. У неё море энергии.
А. Ананьев
—Ну, вот с этого надо было начинать, отец Павел, а то — естественно и не натужно. Да у вас мама — просто золотой человек, который берёт всю организацию досуга ваших детей на себя! А что делать остальным? Причём, я вспоминаю своё детство, моим родителям было непросто, хотя они отчаянно старались. Но всё, что предлагали детские театры и кукольные театры в конце 80-х — начале 90-х годов — это было, особенно у нас, в Нижегородской области, что называется, в глубинке — это было настолько уныло, настолько замшело, настолько пыльно. И ты приходил смотреть спектакль, который неинтересен даже актёрам, которые в этом спектакле играют. И всем неинтересно, все сидят и отбывают этот спектакль. И я завидую современным детям, потому что сейчас, мне кажется, эта палитра просто бесконечна. Можно подобрать любой спектакль по вкусу, любое действо по вкусу. И, кстати, благодаря нацпроекту «Культура», сейчас обновляются и театры юного зрителя, и кукольные театры. И театры становятся не просто залами с креслами, а мультимедийными культурными центрами. То есть, можно расширить репертуар программ, и теперь есть из чего выбрать! Теперь существуют специальные интернет-порталы, на которые можно зайти и посмотреть.
А. Митрофанова
—Ты знаешь, тут есть ещё одно важное замечание. Одна моя подруга — театральный критик, и, как следствие, её дети смотрели все детские спектакли, которые есть вообще. Но, тут есть тоже такой важный момент — она-то, понятно, ходит и на взрослые спектакли, но на взрослые спектакли не на всякие с ребёнком можно сходить, а вот детские спектакли, если они поставлены хорошо и со вкусом — пожалуйста, с удовольствием смотрят и дети, и взрослые. И именно на детские спектакли можно сейчас ходить всей семьёй, как вариант. Тем более, что театры сейчас обновляются и появляются мультимедийные форматы.
А. Ананьев
—Я не совсем согласен. Я думаю, что с детьми можно смотреть всё, что угодно, и я сейчас это поясню. Знаешь, какое у меня самое яркое воспоминание из моего театрального детства? Это как мы с мамой из моего родного Дзержинска приехали в Москву, и попали в Захаровский ЛинКом на «Поминальную молитву». Там ещё Леонов был в главной роли. Мне было, наверное, девять или десять лет, и я помню этот спектакль, настолько он просто врос в детскую душу.
А. Митрофанова
—Саша, ну «Поминальная молитва» — это совершенно отдельная история, тем более, что там играл Евгений Леонов. А сейчас в этом спектакле играет Олеся Железняк, дорогой нашему сердцу человек — мы там просто рыдали, глядя на эту постановку. Но, положа руку на сердце, сейчас в театре можно нарваться на всё, что угодно. Поэтому, лучше мониторить, проверять, и так далее. Детские спектакли, если они хорошо и со вкусом сделаны, могут стать, действительно, приключением для всей семьи, в хорошем смысле этого слова.
А. Ананьев
—Были ли у вас фиаско с выбором спектакля, с выбором театра либо с выбором фильма, чтобы вы поняли, что это — либо духовно опасно, либо недостойно, либо скучно, это ошибка, и больше такого не надо? Скажем так, отец Павел, емли бы я попросил вас составить список из трёх или, может быть, из пяти пунктов — чего не стоит делать, организуя досуг для своих детей, что бы туда вошло?
Свящ. Павел Усачёв
—Так, ну это надо подумать. Ну, такое бывает иногда, когда я смотрю какие-то афиши, какие-то рецензии. Но как-то это естественно происходит, что ты отметаешь постороннее и видишь то, что нужно, а ненужное потом уже не помнишь. Вот. А кино, «Семнадцать мгновений весны» сейчас посмотрели, не всем это было интересно, но дети смотрели. Причём интересно, как это происходит: садятся все дети, первая серия проходят — остаются двое, причём из разных возрастных категорий? Всегда интересно, кого это зацепило. Совместный просмотр фильмов — это тоже такое, очень важное дело.
А. Митрофанова
—Но, опять же, каких? Есть сейчас такое предубеждение, что чёрно-белые советские фильмы типа «Золушки» современным детям совершенно не интересны. Ну, или вот, пожалуйста — «Семнадцать мгновений весны», вы говорите. Но я понимаю, о чём здесь речь: и тематика, может быть, не совсем близка, и попробуй — вклинься в жизнь. Я этот фильм впервые посмотрела отнюдь не в детстве, а будучи уже взрослой гражданкой, осталась совершенно без ума от этого фильма и теперь периодически пересматриваю. Но вот этой детской увлечённости от этого фильма у меня не было, и, вполне возможно, что и не вышло бы. Понятно, что здесь всё очень индивидуально, не знаю, вот эти фильмы, которые смотрели в детстве мы — они же не обязательно выстреливают.
Свящ. Павел Усачёв
—Конечно-конечно, но в процессе нашей сегодняшней передачи я вдруг обнаружил, что, на самом деле, у нас в жизни очень здорово всё схвачено: за культурный досуг отвечает бабушка, за фильмы отвечает крёстный — он у нас актёр профессиональный и большой любитель и ценитель фильмов, у него огромная фильмотека. Я просто ему звоню и говорю: вот такая проблема, или ситуация, или запрос. Он обещает прийти через полчаса и приносит диск, на котором можно смотреть — он рядышком живёт, мы всегда накрываем на стол — это тоже очень радостное событие для всей семьи, потому что будет вкусно и будет интересно, и мы смотрим фильм. Единственное моё свойство — я очень плохо запоминаю. Я помню, что нечто произвело на меня сильное впечатление, а что именно, не могу вспомнить из-за своей загруженности, понимаете? То есть, я полностью доверяю его вкусам и его знаниям, он всегда приносит серьёзные вещи и говорит: детям это можно. Значит, можно. Даже фильмы для взрослых с недетской какой-то тематикой, не то что там 5+. Он очень хорошо разбирается в этом мире всевозможных фильмов, и именно в настоящем кино, настоящих актёров. Он, например, открывает для нас голливудскмх актёров 1930-х годов, когда это всё только начиналось, вообще, удивительно, у него ещё есть свой лекторий, в котором он об этом рассказывает. То есть, когда тебе это просто даётся, ты даже не особо включаешься, а просто пользуешься.
А. Митрофанова
—Отец Павел, хорошо вы так устроились! Это же надо ещё всё правильно организовать в своей жизни: этим у вас бабушка занимается, этим — крёстный, музыкой — мама. Такое разделение труда, естественное и не натужное. Это же просто потрясающе!
Свящ. Павел Усачёв
—Может быть, имеет смысл предположить, что у многодетной семьи вообще меньше проблем с организацией воспитания. Может такое быть? Потому что я помню, что с первым ребёнком мы очень заморачивались. Мы первых трёх детей вообще провели через целый цикл программ семейного досугового центра «Рождество», может быть, вы о нём слышали. Замечательные программы: введение в традицию, когда всей семьёй эти занятия, мы проходим все церковные праздники, обсуждаем это всё. Устраиваются настоящие праздники, разыгрываются спектакли в доступной для детей форме. На Рождество, я помню, мы с детьми ставили вертеп кукольный, и это тоже всё происходило очень естественно. У них очень хорошая программа подготовки к школе. А сейчас... То ли это стало уже не нужно, то ли сил нет, не знаю, но как-то эта машина запустилась, и старшие какой-то свой опыт передают, они реально могут как-то помочь, занять, поиграть с детьми. Когда говорят о том, что один ребёнок — это много, дальше там уже всё равно становится.
А. Ананьев
—Не в первый раз в студии радио «Вера» звучит эта в чём-то парадоксальная, но очень глубокая и мудрая мысль: чем больше детей, тем более здоровыми и воспитанными они вырастают, и тем легче, как это ни странно, родителям.
А. Митрофанова
—А родители начинают меньше заморачиваться. Это классическая история, что, если в семье один ребёнок, и он съел корм кота — то это ужас, кошмар, и просто все бегают по потолку и вызывают «скорую». Если в семье двое детей, и кто-то из них съел корм кота — то реакция родителей обычно такая: ну, ничего страшного, всякое бывает, посмотрим через пару часов, не будет ли какой-то аллергии. И, если в семье трое детей, и один из них съел корм кота — то это, извините, проблема кота. То есть, при многодетности родители начинают как-то включаться и адаптироваться.
А. Ананьев
—"Семейный час" на радио «Вера», Алла Митрофанова, Александр Ананьев и клирик храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами, замечательный священник Павел Усачёв. А теперь я расскажу, как это происходит в 99% случаев в российских семьях и, наверное, не совру, если скажу, что и по всему миру. Досуг в обычной семье: выбирается канал на ютубе или скачанный фильм, либо вставляется диск, причём родители знают, какие мультфильмы любят их дети, они .вставляют этот диск, дети залипают на телевизор, родители выдыхают и спокойно занимаются своими делами — это и есть досуг. То есть, по большому счёту, досуг и нейтрализация детей на час — это синонимы, это одно и то же. В принципе, это может быть вполне, почему бы и нет? С другой стороны, есть ли в этом риск, потому что я лично наблюдал это многократно в разных семьях, в том числе, и в моей. Есть ли в этом риск, или, может быть, вы скажете, что нет ничего дурного, если ребёнок в семье посмотрит один и тот же мультфильм несколько раз по кругу. Что вы скажете?
А. Митрофанова
—Как будто ты не слушал по кругу грампластинки в детстве? Ну, правда, я их все наизусть знала, и несколько раз просила поставить мне мои самые любимые, дети любят, чтобы повторялось их любимое. Пожалуйста, «Вопросы Веры и Фомы» на радио «Вера»: родители нам часто пишут, что они уже знают некоторые программы наизусть, потому что дети постоянно просят их повторить. Своё самое любимое дети просят повторить: это нормально или нет?
Свящ. Павел Усачёв
—Нет, это нормально. Я думаю, что эта ситуация, когда нужно нейтрализовать ребёнка, всё-таки, чаще всего возникает в те моменты, когда родителям действительно тяжело. Им нужно отрубиться хотя бы на час, поспать или сходить, сбежать в магазин — когда действительно тяжело становится. Эти моменты бывают в жизни любой семьи, и, всё-таки, если это не превращается в систему, то ничего страшного в этом нет. Ну, посмотрит, ну, залипнет. И дети, действительно, залипают в эти гаджеты — в любых семьях это есть, в том числе, и в многодетных. И здесь нужно просто уметь договариваться, уметь отдавать какие-то моменты. Есть такая замечательная программа, по-моему, «Family link» называется, когда ты со своего телефона можешь поставить, сколько времени твой ребёнок может находиться в телефоне, потом он блокируется, и ребёнок возвращается к обычной жизни.
А. Ананьев
—А в отношениях с женой так можно сделать?
Свящ. Павел Усачёв
—Можно, но это небезопасно. Нет, эта проблема — она общая, она представлена и существует во всех семьях, в том числе, в многодетных и в тех, где организован досуг, это понятно. Но я хотел сказать: когда существует, действительно, какой-то досуг как служение — можно попытаться такую тему разобрать. Взять, к примеру, Царскую Семью. Что они делали во время Первой Мировой войны? Они посещали лазареты, навещали раненых.
А. Митрофанова
—Конечно, и Царица, и Великие Княжны сами были там сёстрами милосердия.
Свящ. Павел Усачёв
—И здесь можно даже не гадать, это, действительно, было так: они воспринимали это своё служение как что-то очень важное. Если представить, что у них в то время были бы гаджеты с любимыми программами и мультиками, они наверняка откладывали бы их в сторону и даже не вспоминали бы про них. И, когда у ребёнка в жизни есть, может быть, не что-то подобное, но что-то сродни — мне кажется, это перекрывает всё. Это может быть какая-то театральная студия, какой-то коллектив или молодёжное движение — отец Кирилл Сладков сейчас занимается с молодёжью в Москве, у него очень интересные проекты. В нашей семье тоже существует свой проект, я хотел бы о нём рассказать, он связан с моим служением в военном отделе синодальном. Сейчас только разрабатывается эта тема, но, тем не менее, сейчас она очень остро встаёт — это посещение тех лазаретов, где находятся наши раненые бойцы. И недавно мы эту тему подняли с председателем военного синодального отдела, сейчас эта тема стоит остро, и она будет разрабатываться. Меня назначили помощником главного священника в том, чтобы как-то наладить посещение священниками раненых. И, что касается нашего проекта, мы хотим устраивать творческие вечера, какие-то культурные мероприятия, концерты в таких местах, чтобы поддержать наших раненых солдат, и, наверное, что-то очень важное объяснить детям. Причём, наверное, это и есть воспитание, когда ты без каких-либо уроков или лекций видишь вживую тех людей, которые мобой пожертвовали, которые были ранены и которым предстоит ещё жить дальше. И когда ты приходишь и после концерта видишь их радостные, светлые лица, слышишь слова благодарности. Мне бы очень хотелось, чтобы эта мечта осуществилась. Это непросто, потому что это — режимные объекты, туда не так просто зайти, мы сейчас над этим работаем, чтобы наладить систему посещения госпиталей. Я очень этого хочу, потому что это будет, действительно, такое их дело, очень важное служение, и здесь ты вообще забываешь про все свои вредные привычки, мне кажется, когда ты видишь эту чужую боль, когда ты сталкиваешься с этим.
А. Митрофанова
—Может быть, это правда про служение такое детское, потому что дети со своими чистыми душами — кто такие люди, которые лежат в этих лазаретах? Это люди, которые уже никогда не станут такими, какими они были до. Потому что весь этот ужас — там нет романтики никакой, там ужас, и они весь этот ужас впускают в себя. И это ломает, и это страшно. Об этом много написано. Я сама не была, сама не видела, но это описано множество раз, это снято во множестве фильмов: что происходит внутри человека- но только в таких, скажем так, более документальных. Это люди, которым бесконечно важно снова почувствовать себя среди людей. Это, действительно, может быть служением.
А. Ананьев
—У нас остаётся две минуты, отец Павел, и у меня к вам вот какой вопрос: допустим, к вам приходит семейная пара с синими кругами под глазами, уставшие такие, и говорят: «Отец Павел, у нас проблема. У нас не хватает ни сил, ни времени, чтобы организовать для своих детей нормальный досуг, понимаете? Мы чувствуем, что надо, но как-то забросили своих детей. Что нам делать, скажите, пожалуйста.» Я думаю, что очень многие из тех, кто нас сейчас слушает, подписались бы под этим, если заглянуть так глубоко в душу к себе, то как-то экономим мы на детях, силы и время экономим, оставляем их самих по себе наедине с мультиками, с гаджетами, а вот предпринять что-то сил не хватает. Что бы вы посоветовали людям, у которых есть проблемы с организацией досуга детей, с тем, чтобы найти время и силы заглянуть в души и в глаза своих детей, в конце концов?
Свящ. Павел Усачёв
—Таким людям я бы посоветовал включиться в те живые семьи, где это естественно и не натужно происходит. Или коллективы, то же «Рождество», почему бы нет, введение в традицию. Или, пожалуйста, приезжайте в Сергиев Посад, улица Колхозная, дом 20. Каждый воскресный вечер здесь собираются многодетные семьи и обсуждают насущные проблемы. Дети заражаются общением, высказываются на очень важные темы, имеют возможность пообщаться, повстречаться, отдохнуть, и всё это вместе как-то. То есть, включаться в коллективы, где это важно, и досуг детей, их воспитание, где это происходит естественно, где это, вообще, происходит.
А. Ананьев
—Спасибо вам большое за совет. Мне, вообще, кажется, что сегодня у нас в программе «Семейный час» прозвучало очень много важного и полезного, а местами, так и вовсе, неожиданному. И всё благодаря нашему сегодняшнему гостю — клирику храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами священнику Павлу Усачёву. Спасибо вам большое.
Свящ. Павел Усачёв
—Спасибо вам большое. Было очень интересно. Спасибо.
А. Ананьев
—С вами была Алла Митрофанова
А. Митрофанова
—И Александр Ананьев.
А. Ананьев
—Вернуться к нашему разговору можно на сайте radiovera.ru. Ну, а мы прощаемся на неделю. Проведите это время с пользой. Всего доброго!
А. Митрофанова
—До свидания.
Свящ. Павел Усачёв
—Всего доброго.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!