«Волонтерство в „красных зонах“ госпиталей». Мария Меринова

Поделиться

У нас в гостях была координатор добровольцев «красной зоны» в ковидном госпитале в Сокольниках Мария Меринова.

Разговор шел о помощи и поддержке людей в так называемых «красных зонах» в госпиталях.

Ведущие программы: Тутта Ларсен и пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский.

В. Рулинский
— Добрый день. Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорим с людьми, которые вдохновлены верой и совершают добрые дела. В студии Тутта Ларсен —
Т. Ларсен
— И пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский. Привет.
В. Рулинский
— Привет. С нами в гостях Мария Меринова, координатор добровольцев «красной зоны» в ковидном госпитале в Сокольниках. Мария, добрый день.
М. Меринова
— Добрый день, друзья.
В. Рулинский
— Вообще, ощущение, что ковид несколько отступил на второй план, а мы узнаём, что, оказывается, есть «красная зона» по-прежнему, восстановлены все эти госпиталя. Какая сейчас ситуация и насколько сейчас заболеваемость выросла? Какая помощь нужна и что делают волонтёры там?
М. Меринова
— Ковид, хочу сказать, сейчас постарел. Это очень сильно видно, потому что если раньше, заходя в палату, ты видел, что есть и молодые, и средний возраст, и пенсионеры, то сейчас, заходя в «красную зону», ощущение, что ты попал в дом престарелых. То есть все люди, которые находятся на койках, это все люди 60+, которые имеют какие-то сопутствующие заболевания. Это может быть деменция, могут быть какие-то ограничения двигательные, а могут быть и всевозможные, как говорится, возрастные такие заболевания. И эти люди особенно тяжело переносят, потому что они дезориентированы, они, как правило, ещё нуждаются в дополнительной помощи по уходу, именно такой патронажной. Поэтому, конечно, они требуют гораздо больше внимания, чем....
В. Рулинский
— В реанимации, наверное, многие сейчас среди пожилых?
М. Меринова
— В реанимации очень много, да, и в палатах интенсивного наблюдения много пациентов.
В. Рулинский
— Сейчас ты являешься координатором добровольцев. Вот добровольцы — зачем они вообще? То есть представление обычное: есть медики, они молодцы, они сражаются с болезнью, они ходят в этих специальных костюмах. А волонтёры — что они делают там?
М. Меринова
— Если сейчас представить себе, что делает волонтёр, нужно просто представить себе на том месте маму, а ещё лучше бабушку. И представить себе, сколько уходит времени и сил для того, чтобы покормить человека, поговорить с человеком, соответственно проявить какие-то уходовые процедуры к этому больному и ослабленному человеку. И сразу становится понятно, что, наверное, даже там и пяти волонтёров в смену будет недостаточно, потому что, как правило, все бабушки требуют... некоторые даже просто не кушают — вот они сидят, не кушают и даже не разговаривают. Если ты подходишь и видишь, что стоит еда, волонтёр только может, как говорится, отнестись к этому с должным желанием и с пониманием, что если пациент не покушает, то он вряд ли здесь поправится. Начинаешь разговаривать, держишь за ручку, что-то спрашиваешь и потом смотришь: хоп, и бабушка уже начинает с тобой разговаривать.
Т. Ларсен
— Слушай, то, о чём ты говоришь, подразумевает, что у волонтёров должны быть какие-то особенные компетенции, то есть ты должен быть и психологом каким-нибудь, и по уходу что-то уметь, и гигиенистом — я не знаю, что там ещё. Но в конце концов, как-то уметь находить к человеку подход — это, вообще-то, талант.
М. Меринова
— У нас, наверное, самая лучшая команда. Я могу прям вот с уверенностью сказать, что каждый из ребят — это человек с необыкновенно большим сердцем, с огромным желанием помогать, потому что предыдущая волна ковида дала огромный опыт ребятам всем. То есть вернулись сейчас все те же опытные ребята. Так самое интересное, что они все закончили курсы по уходу, практически все, то есть большинство закончили курсы по уходу, имеют корочки, что они младшие медицинские сёстры. Так самое интересное, что ещё четыре волонтёра в этом году пошли учиться на младшую медицинскую сестру, пошли учиться именно вот быть медсёстрами.
Т. Ларсен.
— А изначально кто все эти люди? Откуда они берутся?
В. Рулинский
— Где эти волшебные люди, где их искать?
М. Меринова
— Это вот такие люди, которые всегда думали о том, что вот дай-ка я кому-нибудь сделаю что-нибудь хорошее. И вот они ходили и искали: кому бы что хорошее сделать? И когда появился ковид, все сразу поняли, что есть дело, которое можно сделать и которое однозначно принесёт просто огромную пользу. И они вдруг сразу начали как-то вот активизироваться, объединяться, идти на призыв владыки, идти учиться, не бояться надевать на себя эти сумасшедшие костюмы, ограничивать себе, как говорится, поток кислорода. Но они всё-таки заходят, они находят в себе силы, любовь, добро и оказывают просто неоценимую помощь.
В. Рулинский
— Это, я так понимаю, на всю Москву чуть больше тысячи человек записалась в добровольцы. И сейчас в активном таком состоянии в госпиталях сколько задействовано примерно?
М. Меринова
— Да. Ну вот в моём непосредственно триста человек.
В. Рулинский
— Триста человек добровольцев — это, может быть, для Москвы кажется, что это небольшие цифры, но вообще, если так рассудить, то триста человек, которые просто добровольно, бесплатно, подвергая риску своё здоровье, идут помогать тем людям, которых они не знают, это, конечно, удивительно. Я знаю, что у тебя у самой была история, связанная вот с приходом к волонтёрству, очень необычная. Ты же была одним из руководителей сети стоматологических клиник, да? Расскажи про то, как это всё складывалось, как ты поняла, что надо что-то менять.
Т. Ларсен
— Как ты из бизнеса ушла в благотворительность.
М. Меринова
— Дело в том, что ковид заставил, наверное, очень многих пересмотреть свою жизнь, как-то остаться наедине со своими мыслями, переоценить вообще всё, что у тебя происходит в жизни, насколько ты принимаешь то, что у тебя есть и то, что тебя окружает. И сначала ты месяц сидишь дома, потом ты сидишь два месяца дома, потом ты всё-таки увольняешься, потому что без денег сидеть очень тяжело, а с детьми давали пособия. А потом, когда уже появилась возможность выйти обратно, я поняла, что я совсем не хочу делать то, что я делала, и у меня нет желания очередной раз приносить какой-то доход клинике, то есть вот эти все проценты. Я поняла, что, наверное, всё-таки люди важнее и ценнее. Ну, скажем так, это потихонечку получилось. Потому что сначала я пошла волонтёрить. Я сделала всё дома, переделала все свои планы, которые у меня были, начала заниматься спортом, приготовила всю еду, с детьми мы пересмотрели все фильмы, обсудили все, как говорится, интересующие темы. И я пришла к духовнику и сказала: «Батюшка, срочно дайте мне что-нибудь ещё, потому что мне вот надо уже что-то». Он говорит: «Мария, вам нужно идти в больницу, в Первую градскую. Я туда уже ходил. Вот вам там будет точно, как говорится, хорошо». Я туда пришла в инсультное отделение, впервые в жизни увидела людей на больничной койке в таком количестве. И вообще сначала не понимала, что делать, как вообще к этим людям зайти в палату и сказать: «А давайте я вас сейчас помою?»
В. Рулинский
— Ну да, здесь нужно как-то переступить через себя, через какие-то свои внутренние барьеры.
Т. Ларсен
— А вообще мысль о том, что ты будешь мыть сейчас чужого человека, как ты через это переступила?
М. Меринова
— Тут просто на самом деле владыка Пантелеимон сделал огромный вклад, я считаю, вообще вот во всё милосердие, непосредственно в Первую городскую больницу. Я считаю, что ей очень повезло, потому что он организовал там сестричество. И вот эти волшебные девушки в белых платочках, в белых сарафанчиках, вот с такой маленькой корзиночкой, в которой есть всё необходимое, чтобы сделать человека счастливым, а именно: чистый памперс, салфетки, щёточка, сменная футболочка, то есть какие-то такие простые вещи. И вот они, как волшебницы, заходят. Вы не представляете, люди сами просят, они их ждут, они знают, что сейчас придёт сестричка Катя, что она помоет ножки, что она подстрижёт ногти, что она покормит человека, который парализован.
В. Рулинский
— Но это ещё и такое внимательное отношение такой любви.
М. Меринова
— Да. Они так смотрят — вот заходишь в палату и просто видишь эти взгляды, они просто знают, что сейчас придёт человек, которого можно попросить. Вот я всегда вспоминаю себя в такой критической ситуации, когда мне делали какую-то операцию. И я вот помню каждого, кто стоял и держал меня за руку. И этот человек на всю жизнь остаётся в твоём сердце, потому что, когда ты только очнулся, когда ты понимаешь, что тебе больно, что тебе тяжело, что тебе, может быть, дышать тяжело, если это была операция там... и вот этот человек берёт тебя за руку и говорит, что всё хорошо, даёт тебе попить воды. И потом он тебя просто внимательно куда-то отвозит и даёт тебе просто возможность почувствовать, что ты не один, когда ты ещё обездвижен, предположим. То есть вот какие-то такие моменты, когда ты уязвлён, ты просто в принципе не можешь быть без кого-то рядом. Вот это состояние, когда ты что-то не можешь.
Т. Ларсен
— Но тебе не пришлось преодолевать какие-то чисто человеческие реакции: страх, отвращение, сомнения?
М. Меринова
— Глаза — вот когда ты видишь глаза человека, которому тяжело, вот я говорю, что мне всегда хочется плакать. Я просто представляю себе, что этому человеку хуже, чем мне. Поэтому уж моё, как говорится, какое-то переживание относительно того, что это мужчина и что мне его нужно помыть, или это женщина, которая сходила в туалет, вот оно всё уходит, оно просто всё растворяется, потому что ты видишь человека, который просто смотрит на тебя такими глазами... просто я даже не знаю, какое слово использовать, но это невозможно описать.
В. Рулинский
— И ты пришла вот в это инсультное отделение, и что было дальше? Ты там задержалась или как? Потому что путь-то до «красной зоны» всё-таки...
М. Меринова
— Я ходила туда, как на работу, через день, то есть у меня была смена, я знала какие сестрички выходят. Я приходила к ним в помощь, потому что у них, помимо сестёр, есть ещё волонтёрство. То есть я приходила, и сёстры меня всему обучали. Потом я поняла, что я могу с сёстрами, но не могу сама, то есть мне нужны какие-то знания. И я пошла учиться как раз на этих курсах младшей медицинской сестры при больнице святителя Алексия. Я туда пришла, отучилась 144 часа и поняла, что я теперь могу сама правильно перевернуть, покормить, перепеленать, пересадить, даже парализованного человека. Я поняла, что теперь умею всё. Я уже думала, что всё: я точно не возвращаюсь на работу, я устраиваюсь сестрой милосердия и буду себе там трудиться, как говорится, пока будут силы.
В. Рулинский
— И тут вопрос важный: всё-таки понятно, действительно, что в стоматологической клинике какой-то доход есть. Сестра милосердия — это вообще, по-моему, ни разу не про доход.
М. Меринова
— Вообще не про доход.
В. Рулинский
— А здесь здесь же выбор не только вот — хорошо бы пойти. Но здесь ещё какие-то материальные стороны...
Т. Ларсен
— Детей кормить-то на что?
М. Меринова
— Смотрите, мы с вами на Радио ВЕРА, поэтому я могу сказать, как есть. И я могу сказать точно, что Господь вознаграждает гораздо большими благами, нежели когда ты рассчитываешь сам на себя. Вот мы работали вдвоём, у меня была руководящая должность, у мужа была руководящая должность, и мы к концу месяца искали по всем карманам деньги на хлеб. Как только я пошла работать волонтёром, получилось так, что у моего мужа прям резко стало всё на работе хорошо, и я спокойно могла зарабатывать свои какие-то деньги на помаду, как говорится, и спокойно нести добро в мир.
Т. Ларсен
— А семья-то вообще как тебя отпустила, особенно в «красную зону»?
М. Меринова
— А у меня муж говорит, что я святая.
В. Рулинский
— А мне кажется, что это он, скорее, терпеливый такой.
М. Меринова
— Да, это он на самом деле святой, необыкновенно добрый человек. Мне кажется, если бы он мог, он обязательно это делал. Он говорит: то, что ты делаешь, я просто могу только восхищаться, но я так не могу.
В. Рулинский
— У вас же двое детей, да?
М. Меринова
— Сейчас четыре.
В. Рулинский
— Про это мы ещё отдельно поговорим.
Т. Ларсен
— Да, это отдельная история. А мальчишки не скучали?
М. Меринова
— Тёма, старший, мне сказал: «Мама, ты с ума сошла?» — когда я уже пошла непосредственно... пока я ходила в инсультное отделение, всех всё устраивало, было так всё миленько, хорошо, все говорили: ну, молодец. А когда мой духовник сказал: «Мария, мне тут владыка дал назначение в ковидный госпиталь. Вы же пойдёте со мной? Вы же умеете?» Я говорю, что конечно. Сама такая думаю: «Как же я это буду делать?» Поэтому, конечно, когда я начала туда ходить, это уже вызвало такое волнение, переживание, потому что все же тогда ковида боялись. Это сейчас заболел ковидом — пишешь, что я на больничном. Но паники нет, что, ой-ой, в соседней квартире кто-то заболел ковидом, срочно все обрабатываем руки, ходим в масках. То есть вот этого всего уже, конечно, сейчас нет.

В. Рулинский
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. В студии Мария Меринова, наша замечательная гостья. Ведут программу Тутта Ларсон —
Т. Ларсен
— И Василий Рулинский. Так вот, а что сказал ребёнок, когда узнал, что мама пошла в «красную зону»?
М. Меринова
— Он говорит: «Ты с ума сошла?» Ты что, не понимаешь, что ты заболеешь?" Я говорю: «Хорошо, а представь себе, что я бы заболела и ко мне бы никто не пришёл». Он так подумал-подумал: «Но ты же их не знаешь». Я говорю: «Ты представь себе, что вот я их не знаю, но туда не может прийти никто из их родных. Вот реально туда никто, кроме волонтёра, зайти не может. И если бы я оказалась на месте этого человека, я бы очень была рада волонтёру, очень».
В. Рулинский
— И как, подействовало, он поменял отношение?
М. Меринова
— Да. Но они вообще так мне уже говорят: «Ой, мам, ну мы всё знаем: ты опять пошла делать добрые дела».
Т. Ларсен
— Иди твори своё вот это самое добро.
В. Рулинский
— Сами не вызывались?
М. Меринова
— Нет, они говорят, что так не могут. То есть они ещё не чувствуют потребности, они не понимают, что от этого получают — скорее так.
Т. Ларсен
— Ну хорошо, «красная зона» — расскажи, как тебе это далось, как это было. Ты не подумала в какой-то момент, что твой ребёнок был прав, а ты сошла с ума?
М. Меринова
— Нет, я никогда так не думаю. У меня просто в принципе по жизни такая установка, что если я понимаю, что что-то надо делать, то я просто иду и делаю, а там в процессе разберёмся. Я понимаю, что, может быть, это как-то безрассудно, но я понимаю, что с Божьей помощью любое направление, которое ты берёшь, оно как-то, раз, и получается: находятся нужные люди. Сначала было страшно, потому что для того, чтобы обучиться, я зашла в ковидный госпиталь ВДНХ, а там ребята помогали именно в реанимациях. Реанимация — это, конечно, очень страшно. Вот если у нас палата интенсивного наблюдения, и там, скажем так, пациенты...
В. Рулинский
— У нас — это имеется в виду в госпитале в Сокольниках — я поясняю для радиослушателей.
М. Меринова
— Да. То есть это достаточно такое спокойное, в принципе, место, там никто не умирает при тебе, там не вывозят никого, и вот этого всего там нет, и никто при тебе не борется за жизнь. Такие, в принципе, все более-менее стабильные, но тяжёленькие. А на ВДНХ ситуация была достаточно страшная и сложная. И мне кажется, я поняла, что если я там смогла выдержать, где было реально страшно, просто реально страшно...
Т. Ларсен
— Потому что всё время кто-то умирал?
М. Меринова
— Они умирали, вот эти постоянно приборы пикали. Потом, я встретила там мужчину, который просто очень сильно похож на моего мужа — просто копия, только ещё лет там 30 плюс. И я реально стояла и плакала, потому что он реально боролся за жизнь. Он настолько был обессилен... представь себе такого двухметрового крепкого мужчину, такого уже лысенького, как мой муж, тоже с бородкой, вот с таким огромным крестом на груди. Причём, кстати, у всех кресты снимают. Я не знаю, почему у него не сняли, но он был с огромным крестом. И ему настолько было тяжело, что он даже не мог перевернуться. Я, когда подошла к нему, он был вот так вот скрючен, и я пыталась его немножко развернуть для того, чтобы ему более удобно было лежать, потому что положение на животе помогает насыщать кислородом лёгкие на ИВЛ. И он был очень большой, мне было сложно как-то его повернуть, но я там ещё кого-то позвала. И когда я видела, что у него падала сатурация, я просто плакала. Я стояла и плакала, я так за него горячо молилась, хотя я его совсем не знаю. Я до сих пор не знаю, выжил ли тот человек или нет. Но вот когда ты видишь, что человек борется за жизнь, это оставляет огромный отпечаток.
В. Рулинский
— Я знаю, что в реанимации много было таких историй, которые очень сильно укрепляли в этом служении и не оставляли равнодушными, наверное, никого. Расскажи хотя бы несколько таких историй.
М. Меринова
— Дело в том, что ты, когда начинаешь с человеком общаться, к нему всё-таки привязываешься. И это естественно, и это нельзя исключить, потому что человек узнаёт тебя по голосу, узнаёт тебя по походке и даже может не смотреть, что там написано на этом СИЗ, они точно знают, потому что они спрашивают, когда ты придёшь. И когда ты приходишь, а человека нет, то приходишь сразу на пост и спрашиваешь: а где Мария Ивановна? И тебе говорят, что она в реанимации. Ты идёшь в эту реанимацию и понимаешь, что там тот человек, к которому ты уже привязался. И вот горячая молитва всё-таки, участие священников — я, кстати, об этом не сказала. У нас в каждом из госпиталей, где есть наше служение, обязательно его окормляют священники. Они приходят, беседуют, исповедуют, причащают. И горячая молитва о тех людях, к которым они ходят, даёт, скажем так, свои чудесные плоды. У нас был священник, которого мы очень все полюбили, его звали отец Роман. И вот у него было поражение лёгких 98%, то есть мне казалось, что это вообще ни о чём, то есть там точно уже никаких вариантов быть не может. А это человек необыкновенной воли. У него взгляд, вы знаете, наверное, как у Христа. Я, конечно, Его никогда не видела, но вот, борясь за жизнь, у него было такое умиротворяющее лицо, он был настолько спокоен. Мы ухаживали за ним, наверное, где-то месяца два.
Т. Ларсен
— Он так долго лежал?
М. Меринова
— Очень долго. Он, по-моему, из какой-то из областей, то есть он даже не из Москвы.
В. Рулинский
— Да, там какая-то история была, связанная с тем, по-моему, что как-то персонал прям про него рассказал...
М. Меринова
— Они прям сказали, что идите, там ваш. Просто они все знали, что есть волонтёры, знали, что есть священники. Они знали, что он священник, и говорили: идите, там ваш. То есть, в принципе, он даже не звал священника, и мы просто его так чудом нашли. И потом каждый священник, который приходил, обязательно его посещал и причащал каждый день. Вы представляете? То есть помимо тех лекарств и ухода медицинского, который был, этого священника ещё постоянно сопровождали священники. И он чудом выжил, он полностью восстановился. Это, наверное, самая такая яркая история из всех, потому что этот человек сейчас служит.
В. Рулинский
— Но ещё была очень яркая, мне запомнившаяся история, которую на встрече со Святейшим Патриархом, когда вот он собирал всех батюшек московских и из разных регионов, кто занимается служением в ковидных госпиталях, и волонтёров — Маша как раз рассказывала Святейшему по поводу записки в реанимацию. Расскажи вот эту историю, мне кажется, что она... я, когда её слышал, едва мог сдержать слёзы. Мне кажется, я и сейчас расплачусь, поэтому Тутта дальше будет вести эфир.
М. Меринова
— Ситуация такая была, что мы очередной раз проходили со священником. У нас волонтёры делились на тех, кто занимается уходом, кто сопровождает священника, кто собирает требы. То есть у нас регулярная такая, налаженная чёткая работа была. И я сопровождала священника в один из дней и увидела мужчину, достаточно грустного. Я помню, что мы его буквально там позавчера причащали. И я к нему подошла и говорю: «Владимир Петрович, здравствуйте. Вроде вы себя хорошо чувствуете, но что вы такой грустный-то?» А он говорит, что у него супруга в реанимации, и он ничего о ней знает. Я говорю: «Так в чём проблема? Сейчас всё узнаю». А им вставать нельзя, то есть они не в состоянии друг друга даже так навестить. Он мне написал, где она находится, как её зовут. Я пошла, соответственно, в реанимацию, нашла её, поздоровалась с персоналом, говорю: «Где у нас тут супруга? Про неё интересуются». А она действительно очень тяжёлая, она в сознании, но у неё огромная маска, которая полностью высокопоточная. Я пришла и думаю: что я могу сделать? Ну, я, соответственно, говорю, что вот так и так, что супруг очень сильно за неё переживает, прям реально сидит и плачет.
А мне медсестра, конечно необыкновенной души человек, говорит, что пусть он ей письмо напишет. То есть мне даже такая идея в голову не пришла. Я, значит, бегом к супругу, говорю: «Мне разрешили передать от вас письмо». Вот пока он его писал, я стояла и плакала, потому что плакал он. У него была вот эта бумага, и вот он просто писал и просто плакал — вот прям следы слёз были на этой бумаге были. И я всё это завернула, с радостью иду читать супруге, передаю. А из-за того, что она в этой маске, у неё нет возможности прочитать, потому что там всё запотевшее. Она говорит, что видит, что это его почерк, но не может разобрать слов — прочитайте. И я письмо открываю, тут стоит медсестра, стою я, и я ей читаю. И вы знаете, там какие-то такие простые слова, но они все про любовь, там в каждой строчке было, что «я тебя очень люблю», «ты мне так дорога», «я тебя умоляю, пожалуйста, крепись, ты должна сделать всё, чтобы выздороветь, потому что я без тебя просто жить не могу». И всё это ещё сопровождается слезами на листе. И я читала это и сама плакала, плакала рядом медсестра. Конечно, супруга тоже в таких чувствах. Она меня схватила за руку вот так прям и говорит: «Вы ему, пожалуйста, передайте, что я его очень люблю, что я сделаю всё для себя возможное, чтобы выздороветь». Она, конечно, говорила сбивчиво, потому что аппарат не позволяет хорошо говорить. И медсестра так тоже растрогалась, говорит: «Давайте мы тоже с ней напишем ему письмо. Но мы писать будем целый день, поэтому вы, пожалуйста, вечером приходите. Я буду подходить к ней, будем записывать по нескольку слов, и вот она тоже передаст ему своё письмо». И мы так и сделали.
Т. Ларсен
— Я пытаюсь себя представить: вот ты весь день находишься на таком пике эмоций, даже если мы не говорим о том, что ты провожаешь умирающих людей, а мы говорим просто о том, что ты находишься в очень высоком таком эмоциональном постоянно состоянии. Ты вообще как-то от этого отходишь? Ты приходишь домой, принимаешь ванну, я не знаю, обнимаешь детей, или у тебя настолько устойчивая психика и крепкая нервная система, что ты можешь себе позволить такие нагрузки?
М. Меринова
— Но там не целый день всё-таки, а три с половиной часа. Это очень важно, потому что это то время, когда ты можешь быть максимально в ресурсе. Если ты находишься весь день, ты рано или поздно начнёшь уставать, ты начнёшь пропускать то, что ты не пропустишь, когда ты два с половиной часа на смене.
Т. Ларсен
— Я держу пари, что ты про эту записку потом несколько дней думала, делая все свои повседневные дела.
М. Меринова
— Да, естественно. Тут такой очень важный момент, что это, скорее, не травма какая-то, которая меняет твою жизнь, а это как будто вот весточка оттуда. Ты просто понимаешь, что вот она — жизнь. Что то, что я здесь и сейчас думаю, что очень важное и нужное, и серьёзное, и самое главное, смысл жизни моей зависит от какого-то решения, ты понимаешь, что это вообще роли не играет. Когда вот посмотришь на то, как человек радуется простым вещам, как он кушает, как он радуется чистой голове, когда он просто пишет записку, и всё остальное, что в твоей жизни, ты выходишь и у тебя просто как будто все проблемы куда-то ушли. А если ты сталкиваешься с какой-то действительно такой травмирующей ситуацией, то ведь у нас же есть священники. Всё наше служение обязательно окормляет священник. И мы регулярно встречаемся, мы регулярно обсуждаем ситуации, мы просим батюшку помочь, если это действительно что-то было такое, что отпечаток оставило негативный, такой тяжёлый, скажем так, груз какой-то, то вот он помогает.
Т. Ларсен
— И у меня ещё один вопрос есть, он такой личный. И если тебе покажется, что он дурацкий, ты можешь на него не отвечать. Прямо можешь мне сказать: Татьяна, я негодую, отвалите. Ты говоришь, что ты молилась за этого человека, даже не зная, как его зовут.
М. Меринова
— Нет, я знаю, как его зовут.
Т. Ларсен
— Хорошо, но ты не знаешь даже — выжил он или нет. Ты молилась за абсолютно незнакомого тебе человека. Хорошо, ты знаешь, как его зовут, но ты не знаешь, что это за человек. И при этом у тебя есть импульс помолиться, и есть какие-то слова об этом человеке, которые ты хочешь в небо донести. Не могла бы ты немножечко объяснить, как ты в этот момент молишься? У нас же как принято? — если человек в больнице, то надо помолиться Косьме и Дамиану, целителю Пантелеимону, архиепископу Луке. Я знаю, насколько дурацкий этот вопрос, но мне кажется, что молитва, как основа вообще жизни всякого христианина, да и вообще любого человека, хотя, может быть, он даже не осознаёт этого, но молитва — это самое главное. И почти никто не умеет молиться. Мы все вот как раз думаем: а кому сейчас, а в каких словах? А, может быть, какой-то акафист надо прочитать? А вот эта молитва, значит, от болезни рук, а здесь подходит молитва от температуры — вот такому святому.
М. Меринова
— Это значит, что не сильно припёрло. Вот когда ты думаешь и выбираешь, кому бы тебе помолиться, значит, тебе не так сильно надо. Потому что когда ты очень сильно что-то просишь у Бога, тебе, вообще, всё равно. Вот я, когда за детей молилась, я реально сидела и плакала, вот так сцепила руки и просто всех, кого знаю, всех святых, вот просто всех, я даже не знаю, отвечают ли они за это — мне вообще было всё равно. Я просто сидела и молилась всем абсолютно святым, которых я только знаю. И я просила, я вот готова была на колени свалиться и просто вот, не знаю... Знаешь ты Пресвятую Богородицу — молись Пресвятой Богородице. Знаешь ты только Иисус Христа, но ты проси Его — без разницы, кого, вообще без разницы.
Т. Ларсен
— Своими словами?
М. Меринова
— Своими словами. Ты просто стоишь, у тебя сердце колотится, ты смотришь, у тебя текут слёзы, и ты просто просишь: «Пожалуйста, я Тебя умоляю, просто сделай, помоги, помоги, помоги!» Вот просто можно даже десять раз сказать слово «помоги». Не обязательно какой-то акафист читать.
В. Рулинский
— Да, Господу ведь нужна, получается, не формальность.
М. Меринова
— Да, нужна искренность, а не то, что ты какой-то акафист читаешь.
Т. Ларсен
— Даже мы можем сказать, что как бы ты молишься не словами в этот момент.
М. Меринова
— Да. Сердцем. Я точно знаю, что есть молитва сердцем. Есть молитва формальная такая, а есть вот от сердца.
Т. Ларсен
— Вы слушаете программу «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы вернёмся через минуту.

В. Рулинский
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорим с людьми, которые вдохновлены верой во Христа и совершают добрые дела. В студии Тутта Ларсон —
Т. Ларсен
— И пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский.
В. Рулинский
— У нас в гостях замечательный человек, координатор добровольцев «красной зоны» в Сокольниках Мария Меринова. Если у вас появилось желание помогать, вы хотите стать добровольцем, то это можно сделать. В Москве вы можете прийти каждое воскресенье в 11:45 в храм царевича Димитрия при Первой градской больнице по адресу Ленинский проспект, дом 8, корпус 12, и записаться в добровольцы, выбрать, кому вы хотите помогать.
Если вы в другом регионе, то вы можете позвонить на единый федеральный номер церковной помощи: 8 (800) 70-70-222 — и уточнить, в каком регионе, где нужна помощь, где вы находитесь, и обязательно можно будет начать помогать.
Т. Ларсен
— Ты уже волонтёришь в «красной зоне», твоя семья уже с этим не просто смирилась, а уже как-то нашла способ этому радоваться и тобой восхищаться. И тут появляется новый вызов в вашей жизни, и в твоей личной, и в вашей общесемейной: приёмные дети. Как это произошло — расскажи.
М. Меринова
— Мы очень долго хотели ребёнка, очень долго. Мы сделали всё возможное, с точки зрения медицины, и всё равно у нас ничего не получилось. Мы пытались отказаться от этой мысли, ЭКО мы даже не рассматривали, потому что это было, скажем так, вразрез с нашими правилами православными. Мы решили, что будем жить ради себя. Но это так тяжело, это очень тяжело — жить ради себя. Потом мы завели собаку, а потом просто поняли...
Т. Ларсен
— Вот я сейчас на стадии собаки нахожусь.
М. Меринова
— У нас сначала была одна собака, потом мы завели вторую собаку, потом мы поняли, что всё равно это вообще не то же самое, что это вообще про другое. И я однажды сказала мужу: «Знаешь, когда я буду бабушкой старенькой, я сяду и скажу себе: а я так хотела дочку. И у меня это не получилось». А так как всё-таки жить нужно каждый день, с возможностью радоваться этому дню и, в принципе, получать возможность каждый день делать то, к чему у тебя душа лежит. И мы просто поняли, что я пожалею, и Дима пожалеет о том, что мы не сделали какой-то шаг, который кажется страшным. Поэтому мы решили, что, значит, мы будем приёмными родителями. Дима говорит: «А вдруг я не смогу полюбить эту девочку?» Я говорю: «Слушай, ты собаку целуешь каждый день, когда приходишь с работы, и тискаешь её 20 минут в руках. Неужели ты не полюбишь человека?» Он сказал, что не знает. Я говорю, что давай попробуем сходить в школу приёмных родителей и проверим.
Т. Ларсен
— А у тебя не было страха, что ты можешь не полюбить чужого ребёнка или будешь любить его меньше, чем своих мальчиков?
М. Меринова
— Но сердце же просит. Господь поможет. Как-то я всегда рассчитываю на то, что если сердце откликается, то надо обязательно решаться, а иначе потом пожалеешь. Ну правда, будешь думать: что же я побоялась, а вдруг я смогу? В общем, мы пошли в школу приёмных родителей. Я очень благодарна, что это был именно негосударственное учреждение — это было при благотворительном фонде «Дорога жизни». Я очень благодарна, потому что это люди, которые нашли возможность открыть сердца и мои, и моего супруга. И всё обучение, которое проходило у них, это действительно такое полное погружение в приёмное родительство, со всеми страхами, со всеми, как говорится, радостями, опасностями, подводными камнями, проблемами со здоровьем. То есть нам просто рассказали абсолютно всё, что нас может ждать. И всё-таки мы вышли с решением, что мы хотим быть родителями двух дочек.
В. Рулинский
— Двух сразу?
М. Меринова
— Сразу. Супруг сказал: а с кем ей играть? У нас мальчишки взрослые. Ну что она будет одна? Ну, собаки, чтобы поиграться у неё есть. Надо двух. И говорит, что найди мне двух близняшек-блондинок с голубыми глазами. Я говорю: ты что? такого не бывает. В Москве детей нет, в России, может быть, ты ещё найдешь одного...
В. Рулинский
— Имеется в виду детей здоровых, то есть без инвалидности, да?
М. Меринова
— Да, я ему говорю: ты что обалдел? такого не бывает. Он говорит: ну ты поищи. Ну так я нашла.
Т. Ларсен
— Где?
М. Меринова
— В Красноярске. В понедельник мы получили заключение. В среду мы были в опеке уже местной. В пятницу мы забрали детей обратно. А в воскресенье, на Троицу, мы их покрестили. Это самый, наверное, быстрый способ.
Т. Ларсен
— А как ты их нашла? В интернете?
М. Меринова
— В интернете. Никаких у нас не было супердоговорённостей, хотя я пыталась найти выходы. В принципе, у меня было несколько контактных номеров людей, которые, возможно, могли бы мне помочь. Но всё получилось абсолютно просто. Ну, конечно, мы молились. Вот как раз здесь мы почитали — кому. Мы читали акафист Пресвятой Богородице. Мы начали читать его где-то за две недели до этого. То есть нам батюшка сказал, что надо подготовиться поусерднее. И мы стали читать, и Дима, и я, каждый вечер мы читали акафист. Мы получили заключение, я села буквально в этот же день после обеда, составила список. У меня было 38 имён и фамилий детей, из которых было только трое двойняшек, то есть сестёр, и все были девочки, конечно же. Из них одна пара уже была пристроена в семью, по другим мне не ответили. А по нашим девочкам мне во вторник сказали, что да, они свободны.
Т. Ларсен
— А сколько им?
М. Меринова
— Полгодика было.
Т. Ларсен
— То есть их из дома малютки забирали?
М. Меринова
— Но они мне сказали, что у них какие-то суперстрашные диагнозы. Сказали: вы вообще думаете? Ну я говорю: вы мне скажите, а мы разберёмся, какие. Они специально пугают.
Т. Ларсен
— Подожди, серьёзно?
М. Меринова
— Да, конечно.
В. Рулинский
— Понимаешь, возврат ребёнка, когда его уже усыновили, обратно — это ещё хуже, это травма.
М. Меринова
— Это очень большая проблема и для ребёнка, и для организации, которая отдала.
В. Рулинский
— Если он ещё, может быть, не понимает, то ещё плюс-минус, а если он уже что-то понимает, то это травма на всю жизнь. Поэтому опека в каком-то смысле, и в школе приёмных родителей, они действительно, я так понимаю, вот Маша подтверждает, пытаются говорить.
М. Меринова
— Они пытаются отрезвить вас, потому что когда ты смотришь на ребёнка, то он такой миленький, хорошенький, плюшевенький такой, но когда ты понимаешь, что у него, например, в карте есть определённые диагнозы, которые будут вынуждать тебя ежедневно давать какие-то препараты, может быть, посещать регулярно каких-то специалистов, то есть все вот эти сложности должны отрезвлять как-то родителей. Они должны оценивать: у них вообще есть ресурс быть такими родителями? Потому что мы все знаем, что если ребёнок заболел, или он ещё чем-то хроническим заболел, то это всегда стресс для родных родителей и детей. А если это приёмный, то скажешь: что я с ним возиться буду так сильно?
В. Рулинский
— Я так понимаю, что ты поехала всё равно на обследование, и выяснилось, что никаких заболеваний особых у детей нет.
М. Меринова
— Не совсем. Они мне написали список с диагнозами, а я сразу сказала: они нас дождутся? То есть мне вообще было всё равно, что они там мне говорят. Я говорю, что приеду и посмотрю сама, потому что школа приёмных родителей нас очень грамотно подготовила. Они дали понять, что есть заболевания, которые меняют качество жизни. То есть, если ребёнок сам ходит в туалет, есть ребёнок кушает, спит и идёт на контакт, это значит, что все остальные заболевания в состоянии либо довести до ремиссии, либо, соответственно, вылечить, то есть всё остальное не имеет критического значения. Соответственно, про всё, что мне сказали по телефону, я проконсультировалась с врачами. Мне сразу дали понять, что 90% из того, что там написано, это сопутствующие диагнозы по недоношенности — девочки родились весом всего 800 грамм. То есть это необыкновенные крохи, они обе были прооперированы по сердцу — у них был порок сердца. А всё остальное — к моменту, когда мы приехали туда, детям было полгода. Все эти диагнозы поставили, когда они только родились. Понятно, что за полгода уже всё это было снято, и оно уже всё прошло. Но в документах это изменится только в год. Они делают вот эту как раз экспертизу только раз в год. Мы приехали, увидели детей, как бы оценили свои возможности, что порок сердца у одной из девочек полностью снят, у второй он как бы скомпенсирован, но требует наблюдения — какое-то время препараты подавать. Ну и всё.
Т. Ларсен
— И ты, имея двух взрослых мальчиков-подростков и последний опыт взаимодействия с младенцами лет 15 назад, сразу стала мамой двух младенцев.
В. Рулинский
— И всё вспомнила.
Т. Ларсен
— Расскажи, как вы вообще адаптировались, как мальчики отреагировали? Вы с ними советовались?
М. Меринова
— Мальчики знали, что мы хотим дочку. Они так сказали, что «мам, ты вот лезешь всё, может быть, я уже сам? Мне уже не нужно вот это твоё „оденься“ и сюсюканье. Ну, хотите — берите». Они относились к этому, знаете, как к домашним животным, — наверное, так. И когда они приехали, конечно, наша жизнь кардинально поменялась. Всё завертелось так, как должно вертеться, и это было так классно.
Т. Ларсен
— Да? Бессонные ночи...
М. Меринова
— Почему бессонные? Спят девочки ночью. Все говорят: Маш, ты, наверное, вообще не спишь. Я говорю: а по мне видно, что я не сплю? Я нормально сплю. Они в девять ложатся, в шесть встают кушать — всё. Вопрос в том, что сначала надо было понять, какой плач значит, что они хотят кушать, когда они хотят на ручки, когда они хотят в туалет. Всё это достаточно быстро, это, как велосипед. Любая мама, хоть раз подняв на ноги ребёнка, через какое-то время начинает понимать, что этому человечку нужно.
Т. Ларсен
— Но есть ещё такое мнение, что дети, от которых отказались во младенчестве родители, сразу после родов, они переживают некоторую такую эмоциональную депривацию вот этой разлуки. И это может проявляться в каких-то сложностях с их поведением: или какие-то капризы, или частые пробуждения по ночам, или, наоборот, ребёнок за тебя всё время цепляется и не слезает с рук. Ты ни с чем таким не столкнулась?
М. Меринова
— Они сначала, во-первых, были в шоке. Они реально были в шоке, потому что они первые сутки вообще не ели, не пили, то есть они даже не кричали. Мы с Димой аж испугались, думали: что такое? То есть вот этот перелёт в самолёте, когда мы заходили в самолёт, я поняла, что у меня пять часов с неизвестными для меня детьми, которые не едят. Вот мы в пятницу их забрали, ночь переночевали в гостинице. Они там просыпались, мяукали — вот реально мяукали, так помурлычут, сосочку сунешь, глоточек они съедят из бутылки, которую мы им купили, и всё. Мы заходили в самолёт, и у меня реально был приступ паники, я думала: а вдруг что? А я не знаю, что делать. Но, честно, мы молились: мы молились, когда летели туда, мы молились, когда сидели перед кабинетом органов опеки. Я молилась со слезами, потому что просто мы пришли, а там никого нет. Я понимаю, что как бы время идёт, это Красноярск, у них нет такого, что... Потом, когда выяснилось, что глава города, который должен поставить подпись, сидит на втором этаже, а опека на первом — это всё можно было вообще в один день решить. Просто я себя настроила на то, что в среду мы записали все документы, в четверг я себе дала установку, что они всё подпишут, а в пятницу мы их забираем. Опека говорит, что мы не уверены вообще... Мы 10 июня их забрали, а 12-го выходной и, соответственно, в понедельник никто не работает. И они мне говорят, что вдруг ещё не подпишут, что мы не уверены, что вы лучше приезжайте во вторник. Я думаю: что, я своих детей оставлю здесь ещё на три дня? Ну нет. И мы приехали, представляете, со всеми вещами, с коляской в опеку просто в пятниц. И ещё в этот день детский дом закрывался в четыре часа дня, потому что это короткий день. И мы приехали в два часа в опеку. Я захожу в коридор, а там вообще все кабинеты закрыты — вообще никого нет. Я просто сидела в коридоре и плакала, и молилась, Дима стоял-стоял со мной, потом ушёл искать кого-нибудь. И мы их забрали.
В. Рулинский
— Удивительная история. Я, если честно, поражаюсь самой энергии Маши. Потому что мне кажется, что даже если это было бы не два ребёнка, а например, три, всё равно Маша бы, помимо этого, ещё бы нашла какое-то дело себе. Я так понимаю, то, что сейчас она координирует добровольцев в госпитале в Сокольниках, совмещая это с уходом за двумя маленькими детьми, это ещё не предел. Потому что вот общаешься с тобой и заряжаешься какой-то фантастической энергией. У тебя был такой период замечательный в жизни — я как раз, можно сказать, видел тебя вот на всех этапах этого периода, когда ты координировала добровольцев в нашем церковном штабе Помощи беженцам в Москве. Расскажи, как это всё происходило, и что нужно было сделать, чтобы привлечь людей и как-то вдохновить их на вот это служение. Это же всё-таки не «красная зона», а это особое такое служение, там свои боли.
М. Меринова
— Штаб — это оказался новый для меня новый проект, и влиться в него было достаточно сначала непросто, потому что это другое направление, это совсем не медицина. Это не люди, которые будут просить у тебя, в принципе, одни и те же процедуры проводить, скажем так, там другое: там невоцерковлённые люди в основном. То есть это был уже такой массивный призыв, и кто-то пришёл из «красной зоны» за мной, потому что госпиталя закрыли. Все такие: «Маш, куда пойдём?» Я говорю, что в штаб идём. Они: «А что делать будем?» Я говорю, что разберёмся — пойдём сначала, а потом разберёмся.
В. Рулинский
— Капитан волонтёров.
Т. Ларсен
— Эту формулу надо высечь золотыми буквами — формулу от Маши: идём, а там на месте разберёмся.
М. Меринова
— Да, точно. И мы, соответственно, пришли туда и, оценив деятельность штаба — на тот момент он уже функционировал какое-то время, но это был, знаете, такой крошечный кабинетик, где сидела на телефоне девочка, соцработник и руководитель штаба. То есть это было такое маленькое, крошечное предприятие, которое работало, скажем так, с 10-15 посетителями, максимум 20, за день. А всё это в результате превратилось в огромное функционирующее общество людей, которое на 90% состоит из волонтёров. Это качественное предоставление информации о том, как человек, прибыв из Украины, может получить всё необходимое в Москве. Это помощь как людям с ограниченными возможностями, молодым мамам, так и просто людям пенсионного возраста, так и информационная, что самое главное. Потому что, прибывая в чужой город, тем более если ты вообще никогда никуда не выезжал, ты вообще не понимаешь ни законов, ни правил, ни что тебе здесь делать. И люди из уст в уста передавали наш адрес мы, соответственно, этих людей принимали, мы организовали систему, регистрации этих людей, организовали систему выдачи гуманитарной помощи, информационной поддержки. То есть там просто реально массивное такое получилось, скажем так, общество, кампания такая серьёзная, был организован даже детский уголок, была возможность людям перекусить, потому что люди, как правило, ехали из какого-то подмосковного города, и пока они добирались вот в этих дебрях наших московских улочек, они приходили порой вот уже такие измотанные и уставшие. То есть их принимали, их кормили, их поили, детьми занимался вожатый. Они, соответственно, регистрировались, получали всю необходимую информацию, также юридическую поддержку информационную. В общем, всё, что можно было только человеку дать, мы давали.

Т. Ларсен
— Вы слушаете программу «Делатели» на Радио ВЕРА. С вами Тутта Ларсен...
В. Рулинский
— И Василий Рулинский. У нас в гостях Мария Меринова, координатор добровольцев «красной зоны» в Сокольниках. Мы говорим про волонтёрство, про приёмное родительство, а ещё мы каждому из вас предлагаем тоже присоединиться к помощи. Для того, чтобы стать волонтёром, можно прийти каждое воскресенье в 11:45 в храм царевича Димитрия при Первой градской больнице в Москве. А если вы в другом регионе, то позвонить по номеру: 8 (800) 70-70-222.
Мария у тебя был очень интересный опыт, но и очень непростой, когда приходилось ехать в другой регион на границу с Украиной и организовывать там церковный штаб помощи беженцам по примеру Москвы. Как это всё было, с чем ты столкнулась? И как вообще удаётся за несколько дней сделать такое действо, чтобы действительно там всё работало, люди получали помощь?
М. Меринова
— Я хочу сказать, что основная, наверное, движущая сила — это команда, потому что я поехала туда не одна. Я поехала с руководителем московского штаба помощи беженцам.
В. Рулинский
— Речь идёт про Белгород, про белгородский штаб церковный, да?
М. Меринова
— Да, про Белгород. Ниночка — это человек необыкновенной энергии и силы. Наверное, мне есть чему у неё поучиться. И я поучилась, кстати, пока мы с ней работали вместе. Нам удалось вдвоём за действительно какой-то очень короткий период времени, наверное, неделя у нас в общей сложности вышла... Мы приехали на территорию монастыря, мы познакомились с человеком, который там всё ведёт. Это Елена Петровна необыкновенная, в которой, наверное, добра хватит, не знаю...
В. Рулинский
— Она руководитель штаба церковного в Белгороде. Она сама приехала в Белгород в 2014 году, спасаясь вот от этих всех событий, и сама была подопечной церковного штаба в Белгороде.
М. Меринова
— Удивительная просто женщина.
В. Рулинский
— Она пришла за помощью. И я помню первый день, когда она пришла — она стояла длинную очередь. И ей то ли не хватило, то ли она не успела, то ли ей отказали, что-то такое было, и несмотря на это, она ещё раз пришла, получила помощь и потихонечку сама увлеклась, стала волонтёром. Потом стала сестрой милосердия этого сестричества, старшей сестрой её назначили. Сейчас она руководит церковным штабом в Белгороде. Такой удивительный человек, мне кажется, тоже сердце такое горячее. Прости, Маша, я тебя перебиваю.
М. Меринова
— Да, это было очень важно, потому что я не все эти тонкости знала для того, чтобы просто представить человека, который занимается Белгородом. Это человек, у которого огромное сердце, у неё огромное сострадание ко всем людям, которые приходят. Ей нужно было просто немножечко системности помочь добавить в то служение, которое было, потому что не хватало людей. Наша задача была с Ниночкой сделать так, чтобы, помимо штатных сотрудников, добавились бы волонтёры. Потому что волонтёры позволяют убрать очередь. Потому что штатные сотрудники могут принять человек 10, точнее минут 15, наверное, на человека уходит как минимум для того, чтобы его полностью ввести в курс, обеспечить его бытовой химией, продовольственными какими-то наборами, то есть это всё требует времени. И когда мы сделали большой призыв в Белгороде, к нам присоединилось достаточно большое количество людей — больше ста человек за несколько дней. Нам удалось выступить на мероприятии — у нас там был забег в городе Белгороде. И Ниночка смогла договориться, чтобы мне дали там приветственное слово. И я, соответственно, призвала людей, чтобы они приходили помогать.
В. Рулинский
— Да, в Белгороде на самом деле была сложная ситуация, потому что с самого утра выстраивались очереди. Чуть ли не в шесть утра приходилось людям занимать очередь, чтобы успеть попасть, получить помощь. Так много было нуждающихся — тех, кто приехал из Украины. И вот как раз, я так понимаю, благодаря вашим преобразованиям в Белгороде, удалось все эти моменты... очереди как таковой уже нет сейчас, да?
М. Меринова
— Сейчас очереди нет, сейчас всё компьютеризировано. То есть, соответственно, есть зона ожидания. Мы постарались сделать всё то же самое, что в Москве. Детьми занимаются студенты педагогических вузов. Соответственно, есть волонтёры, которые непосредственно занимаются регистрацией, сразу выдают путевой лист, где человек может получить, исходя из того, что человеку нужно, он идёт в это окошко, в это. То есть, в принципе, такая хорошая рабочая московская система.
Т. Ларсен
— Сейчас вообще волонтёрство становится таким хорошим тоном. И даже на федеральном уровне эта идея, это движение волонтёрское поддерживается. Оно является составляющей национального проекта «Образование», в частности, есть детские волонтёрские программы. Ты ощущаешь, что к волонтёрству сейчас какой-то особый интерес есть? Ну, какая-то, может быть, статистика есть, что вот в последнее время люди всё больше и больше вовлекаются в волонтёрское движение?
М. Меринова
— В Москве это явно есть, потому что в Москве всё-таки кто-то где-то чего-то, по крайней мере среди моего окружения, все чего-то делают такое, помогают. В Белгороде это было очень сложно, потому что мне сразу сказали, что да вы что, бесплатно кто-то придёт что-то делать? Нет, не будет. Но нашлись всё-таки люди. На самом деле среди нас всегда есть кто-то, кто хотел бы что-то сделать, но не знает, куда себя применить. Если показать людям, где нужна их помощь, они всегда могут найти что-то подходящее непосредственно для себя. Кто-то готов в медицине, кто-то готов с детьми, кто-то готов с престарелыми, кто-то готов просто информационно, удалённо — да всё, как угодно.
Т. Ларсен
— А как донести эту информацию до людей? С твоей точки зрения, как вовлекать людей в волонтёрство?
М. Меринова
— Нужно говорить об этом. Когда ты говоришь о том, что ты делаешь, когда ты говоришь о том, что делают твои близкие, родные, друзья, люди, которые слышат об этом, но не занимаются этим, у них, как говорится, здесь что-то начинает крутиться: ага, я бы тоже хотел, а вот это я бы мог, а вот это я точно бы не смог. И просто иметь возможность информационно поддерживать этих людей, то есть как-то сообщать им о том, что, ребята, вот есть.
Т. Ларсен
— Ну хорошо, а если у человека не закручиваются эти шестерёнки и он думает: а зачем мне это надо?
М. Меринова
— А для него когда сделает вот этот волонтёр что-то, у него заработает. Потому что мы никогда не понимаем, что я могу кому-то что-то сделать, пока ты сам не столкнулся.
В. Рулинский
— А вот ты сам не столкнулся, например.
М. Меринова
— Все столкнутся.
В. Рулинский
— Но это лишь в теории. Как вот Иван Карамазов, в теории-то всех любить хорошо бы, а конкретного человека полюбить — вот это вот сложно. И вот конкретно пойти помочь — это же не теория, это всё сложнее.
Т. Ларсен
— Я очень хочу, чтобы мы старший сын влился в ряды волонтёров. И я ему рассказала, что каждое воскресенье в 11:45 через дорогу от нас в храме царевича Димитрия, даже ехать никуда не надо, бери своего лучшего друга-ровесника и идите. А он говорит: а зачем мне это надо?
М. Меринова
— А ты пойди. А ты приди и расскажи, что я ходила, а я вот это видела, я вот это знаю. Дети всё повторяют за родителями, они смотрят. Если мама и папа делают, если кто-то из их друзей делает, то они тоже начинают делать.
В. Рулинский
— Вообще, да, подход, что типа не ты иди, а пойдём со мной куда-нибудь, без разницы: в волонтёры, в больницу, спортом заниматься, правильно питаться.
М. Меринова
— Да, дети всё смотрят с нас.
Т. Ларсен
— Это не наш случай, потому что я занимаюсь благотворительностью много лет. Но, правда, я не ходила... Это хорошая мысль, кстати: пойдём, вместе сходим — надо ему предложить. Но, например, про спорт я ему и про правильное питание...
В. Рулинский
— Не работает?
Т. Ларсен
— Сейчас заработало в 17, когда...
М. Меринова
— Девочки?
Т. Ларсен
— Нет, даже не девочки. Он вдруг понял, что ему надо, и он познакомился с моим тренером, с которым я пять лет занимаюсь и к которому я пять лет его звала.
М. Меринова
— Ты же дала эту дорогу ему, ты своим примером показала, что есть тренер, есть возможность заниматься этим.
Т. Ларсен
— То есть надо подождать пять лет и, может быть...
М. Меринова
— Но 17 лет — это достаточно ранний период, как правило, такой эгоистический период жизни, когда они всё только на себя, себе. Это нужно дозреть. Я считаю, что волонтёрство — это то, до чего ты дозреваешь, просто кто-то раньше, кто-то позже.
В. Рулинский
— Но я немножко вот нотку такого здорового, так сказать, реализма хотел бы добавить. Вот Москва — у нас тут больше 10 миллионов живёт, да? А в «красную зону» записались, ну хорошо, 1200, может быть, плюс-минус человек. Казалось бы, да, достаточно много. Но всё равно это 1200 для города, в котором живёт 10 миллионов, по самым скромным подсчётам. Мне кажется, это всё равно критически мало. И ощущение, что даже если просмотреть, что вот наши православные люди ходят в храм, а у нас в Москве храмов всё-таки достаточно много и в воскресенье они хорошо заполнены, и явно не 1200 человек. Ну хорошо, мы пенсионеров и маленьких детей убираем из подсчёта, понятно. А всё-таки даже среди православных людей вот как-то не откликается многим людям — правда, не откликается.
Т. Ларсен
— Понимаешь, одно дело, что я денежку перевожу или я нищему подаю. Но волонтёрство — это всё-таки образ жизни, это не просто акт милосердия. Это образ жизни, которому ты отдаёшь достаточно много физически своего времени, своих сил.
М. Меринова
— Это люди, в первую очередь. Потому что волонтёр, на мой взгляд, это тот человек, который отдаёт себя человеку. Потому что деньги перевести — тоже здорово, потому что ты увидел, что они заработали. Но это такое пассивное волонтёрство, но тоже волонтёрство, это один из видов волонтёрства. Я всегда говорю, когда меня спрашивают: как ты там смогла? Я отвечаю: посмотри в глаза этого человека. Приходит беженец, и ты видишь, что... можно расскажу историю? Это что-то вообще страшное. Женщина у нас была — у неё начались преждевременные роды, когда как раз шли все эти военные действия. Муж повёз её в роддом и, соответственно, оставил её в роддоме и поехал домой. У неё в результате случился выкидыш. Она приехала домой, а мужа нет, то есть он пропал. И она очень долгое время ждала, что он вернётся, искала. А потом нашла его на заднем дворе прибитым там чем-то. То есть вот такие вещи, понимаете? И когда перед тобой сидит этот человек, и ты понимаешь, что у тебя-то дома и муж, и дети, и обед горячий. И ты понимаешь, что, наверное, дать хотя бы чуточку своего тепла, вот именно человеческого тепла, именно вот такого тепла, которым ты как-то хочешь согреть этого человека, хоть немножко ему помочь, хотя бы добрым словом.
В. Рулинский
— Да, и какое-то время назад меня тоже поразила эта история в штабе нашем московском. Ты, наверное, знаешь её — Аня. Вот она вот так прониклась одной историей, второй. Выяснилось, что она приютила сначала одну семью беженцев к себе домой — там мама, бабушка и несколько детей. А потом выяснилось, что у неё ещё молодая девушка живёт 18-летняя из Украины. Просто они приходят и им негде жить. Грубо говоря, сейчас мы получим продуктовый набор ваш, узнаем, где получить помощь, и пойдём на улицу. И она в такой ситуации взяла и к себе приняла. И таких людей на самом деле... я просто поражаюсь: они про себя-то не рассказывают. Это просто потому, что она работает в штабе, так мы и узнали. А на самом деле ведь очень много людей сейчас, не только в Москве, приняли к себе...
М. Меринова
— Жильём очень много помогают. И это удивительно, когда человек смотрит, что это действительно беженцы, люди берут и бесплатно пускают к себе жить.
Т. Ларсен
— Так об этом и надо рассказывать. Вот ты говоришь, что информации нет. Вот это действительно...
М. Меринова
— У нас говорят о плохом, про хорошее мало говорят. Если говорить больше про хорошее... хотелось бы это делать, но ты включаешь телевизор и видишь, что всё плохо. А то, что на фоне этого ещё куча благотворительных организаций подключаются, помогают, участвуют. Я говорю, что сейчас есть возможность помогать. Вот в благотворительном фонде моей подруги один помогает, но как бы люди подключаются. Вот съездили туда Лена с Ирой, и многие наши волонтёры, кстати, после «красной зоны», пока всё было достаточно спокойно, люди стали от Синодального отдела ездить в Мариуполь и помогать в больницах. Представьте себе: раненые, очень запущенные люди, которых доставали из подвалов. Ребята со своим опытом в «красной зоне» занимались помощью этим людям. Они просто бросали... вот лето, отпуск — хоть кто-нибудь из них съездил на море? Только я, наверное, одна с детьми. Все остальные съездили на эти две недели отпуска в Мариуполь. Вы понимаете, благотворительные фонды тоже подключаются. Они видят, что можно помочь. Но почему нам не помочь тем, кому сейчас хуже всего? А хуже всего сейчас как раз там.
В. Рулинский
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. С нами была в гостях Мария Меринова, координатор добровольцев «красной зоны» в госпитале в Сокольниках. Спасибо большое, Маша, за это вдохновляющее общение. С вами были: Тутта Ларсен —
Т. Ларсен
— И пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский. Я хочу просто ещё раз напомнить, что мы вынесли от Маши сейчас слоган просто нормальной человеческой жизни: идём туда, на месте разберёмся.
В. Рулинский
— Если вы хотите стать добровольцем, то можно записаться в добровольцы каждое воскресенье в 11:45 в храме царевича Димитрия при Первой градской больнице в Москве, по адресу: Ленинский проспект, дом 8, корпус 12. Если вы в другом регионе, то звоните на единую федеральную церковную линию: 8 (800) 70-70-222. До новых встреч.
Т. Ларсен
— Всего доброго.
М. Меринова
— Всего доброго.

Все выпуски программы Делатели

• «Социальная помощь в Лисичанске». Дарья Ткач
• «Женское служение в Церкви». о. Андрей Постернак
• «Помощь в детских больницах». о. Иоанн Захаров, Татьяна Андроняк