У нас в гостях был руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации иеромонах Геннадий (Войтишко).
Мы говорили о том, как научиться христианскому отношению к различным испытаниям в жизни, в чем состоит их духовная польза, и где искать точку опоры в периоды уныния и отчаяния. Наш собеседник поделился, почему именно страдания чаще всего связывают с посещением Бога, какой смысл вложен в выражение из апостольского послания: «Господь, кого любит, того наказывает», а также о чем предупреждает Господь, говоря: «Чашу, которую Я пью, будете пить».
Ведущий: Константин Мацан, Марина Борисова
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья! В студии моя коллега Марина Борисова...
М. Борисова
— ...и Константин Мацан.
К. Мацан
— Добрый вечер! В гостях у нас сегодня иеромонах Геннадий Войтишко, руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. Добрый вечер.
Иеромонах Г. Войтишко
— Добрый вечер.
М. Борисова
— Отец Геннадий, вот очень такой вопрос — с одной стороны, вроде как, элементарный, а с другой стороны, когда касается непосредственно твоей жизни, очень сложный. Я говорю о том, как христианину относиться к испытаниям. Ну, вроде, об этом столько всего написано и у святых отцов, и не у очень святых отцов, и в храме об этом говорят чуть ли не на каждой проповеди. Но каждый раз, когда мы сталкиваемся с болезнями, с какими-то экономическими кризисами, да просто с какими-то житейскими ситуациями экстраординарными — там, я не знаю... от протечки водопровода до пожара, там, еще чего-то, мы каждый раз, как ни странно, забываем все, что сказано святоотеческой литературой по поводу того, как относиться к испытаниям, и каждый раз мы хватаемся за голову и стараемся разрулить то, что разрулить иногда и невозможно. Вот что в нас не так, и можно ли в принципе это отрегулировать?
Иеромонах Г. Войтишко
— Мы люди — такие люди. Наша проблема в том, что мы живем после грехопадения. И в этом вся и драма, и трагедия, и, в конечном итоге, отправная точка от этого одна для всплытия в какую-то нормальность. Когда говорят об испытаниях, всегда, мне кажется, важно задать вопрос: а кто испытывает? Вот смотрите: мы хотим что-то или кого-то испытать. Ну, например, есть испытательная установка на заводе, мы проверяем на прочность, я не знаю... рельсы. Или мы... Вот сейчас я испытаю этого человека — как он обращается, там, я не знаю, с этим прибором, умеет ли он на экспериментальном токамаке что-то делать приличное, прежде, чем ему доверить что-то такое серьезное? Вот про жизнь когда мы говорим — а кто нас испытывает? Как я себе отвечаю на этот вопрос: известно ли Богу про меня все? Нужно ли Богу каким-то образом выяснять, кто я есть на самом деле? И в этом смысле — нужно ли Богу меня испытывать? И мне кажется — опять же, может быть, неканонический ответ, — но мне кажется, Богу про меня все давно понятно — и про мои возможности, и про мои слабости, и про мои какие-то неожиданности, для меня неожиданности. Про мой потенциал и потенциал ко злу, и потенциал к добру.
А вот мне самому себе про себя не очень-то многое чего понятно. И если совсем уже так финишировать эту долгую тираду, то, как раз-таки, оказываясь в состояниях, в ситуациях, то, что мы называем, испытаний каких-то экстремальных или, может быть, пограничных, как говорили люди, любящие философию экзистенциализма, вдруг мы обнаруживаем в себе, кто ты есть на самом деле. Оказавшись между добром и злом, вот в этой пограничной ситуации, между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью, между, между, между вот такими экстремумами, кто ты есть на самом деле? А это и есть суд. И в этом суде ты обнажаешься и вдруг оказываешься проявившимся во всей своей полноте, как какая-то лакмусовая бумажечка тут вдруг начинает светиться каким-то специалььным цветом, именно в экстремальных ситуациях.
И в этой связи я вспоминаю такой анекдот (по-моему, даже в этой студии рассказывал) — по поводу того, что батюшка как-то скворечник мастерил, и мальчик, подойдя к нему, сел рядом и наблюдал. Батюшка умиленно так вот: «Ой, Ванечка, ты тоже хочешь научиться скворечники делать?» Ванечка: «Ну нет». — «А что такое?» — «Ну вот я жду, когда вы себя по пальцу ударите, и что при этом скажете».
Мальчик-то прав, на самом деле. Батюшка бы проявился во всей красе, если что-то не так. Потому что недостаточно носить специальную одежду. Что... чем сердце твое живо? Вот в таких вот ситуациях удара по пальцу иногда человек о себе узнает очень много интересного.
М. Борисова
— Ну вот смотрите: мы только что выскочили из двух с лишним лет продлившейся пандемии, которая показала, что мы, в общем-то, совсем-совсем не готовы ни к каким испытаниям, мне так кажется, в большей массе. Я имею в виду...
Иеромонах Г. Войтишко
— Ни к каким трудностям?
М. Борисова
— Да. Я имею в виду именно христиан, с которыми общаешься. Посмотрите, очень редко от кого на протяжении этих двух с лишним лет можно было услышать то, что было естественно еще, там, лет сто назад от любой деревенской старушки: «Господь посетил». Вот что-то случилось — это, значит, Божье посещение. Такого отношения я — может быть, мне просто так сильно не повезло, — но я не встречала вот в нашей православной среде. В основном делились, там, соображениями по поводу, надо ли вакцинироваться или, там, соблюдать какой-то особый режим, или ходить или не ходить в церковь, или смотреть трансляцию. То есть, вот это обсуждалось достаточно бурно. А тема Божьего посещения — она как-то была, по-видимому, так снивелирована, что вот мое внимание ее не зацепило. А ведь, по сути дела, ну как? — если у вас трагически погиб или умер ваш близкий человек, это горе, которое мы не умеем горевать. Вот как в солдатской песне «Взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать!» Вот «горе горевать» мы не умеем совсем. Мы начинаем выяснять диагноз, начинаем выяснять, не было ли врачебной ошибки, и вообще, вовремя ли приехала «скорая помощь». Но если исходить из простой мысли, что в животе и смерти только Бог властен, то, значит, есть некая закономерность — что случилось все так, как случилось. Но все это проходит мимо нашего сознания, мы не цепляемся за это. Что нам нужно в себе попроавить, чтобы все-таки заметить, что ничего не бывает просто так?
Иеромонах Г. Войтишко
— Во-первых, помнить о том, что Бог — хозяин жизни и смерти, да? Как вы верно процитировали. Фокус внимания на что? Вот этот вопрос надо себе задавать регулярно: на чем сконцентрирован твой взгляд, или на ком? Если... Послушайте, конечно, я бы никогда никому не пожелал бы смерти близкого человека или разрушения собственного дома. Это совершенно очевидные вещи. Но любое обстоятельство жизни может быть преодолено — мне, убежденному христианину, кажется — тогда, когда человек видит, что это не конец, что дальше из всего этого, из всех этих ситуаций есть выход. Безнадеги не существует. Мне кажется, состояние ада — это состояние тотальной безнадеги, катастрофы безнадежности. И что бы ни происходило, даже если у тебя близкие уходят трагически, неожиданно, — то шли еще будет. Вот это памятование о том, что конец этого мира — он про явление Христа в этом мире. И про не конец Света, а про конец тьмы. И в глобальном смысле, главное — что в жизни конкретного человека. Это удивительная вещь. Памятование. Да, наши близкие умирают, мы тревожимся за наших близких и за их конечную судьбу — где они окажутся вот на этом Страшном Суде. Эта есть тревога, есть ужас расставания, есть ужас видения трагедии человеческой жизни и человеческой смерти. И во многих моментах лучше, вы знаете — откровенно скажу, — замолчать, заткнуться, я бы даже так сказал, и просто сострадать или соучаствовать сердцем в жизни другого человека, который что-то теряет. Ему больно. И вот это сопереживание человеческой боли — наверное, мне кажется, важный христианский ответ. Но это сопереживание человеческой боли еще и в том, что это не конец, это не финал, и это не драма. Она будет преображена, как смерть Христова. Она же... Знаете, вот для учеников, видевших снятие тела с Креста, это драма всей жизни. Это катастрофа, обрушение всего и вся. Но в первый день недели, то есть, в воскресенье, они видят Его воскресшим — Господа и Учителя своего. А что говорит Мария, когда Его видит воскресшим? Она — прямо даже это еврейское слово оставили, «раввуни» — она восклицает: «Учитель и человек!» Это вот с уменьшительно-ласкательным суффиксом это слово употребляя. Не просто «Учитель» — «ох, Учитель». «Учитель и человек». Это что-то такое невероятное — когда твое горе, смерть, слезы вдруг обрушается светом, и этот свет наполняет тебя, потому что Христос Воскрес. Вот на мир если ты смотришь глазами с этой памятью о том, что Христос Воскрес, все остальное можно преодолеть по-другому.
К. Мацан
— Вот у Марины в вопросе эта фраза прозвучала: «Господь посетил», которую верующие люди произносят нередко, когда случаются скорби. Вы об этом начали тоже говорить, но вот само это выражение — как вы его понимаете, как оно в вас отзывается? Ведь в нем... Оно парадоксальное. Вот происходит скорбь — «Господь посетил». А что, раньше не посещал? Раньше Он о тебе не заботился? И тогда пытливый ум спрашивает: «А чего ж тогда у вас, в христиан, все так — надо пострадать обязательно, чтобы тебя Господь посетил? Как-то непривлекательная вера у вас получается». А тем не менее, как-то верующие говорят вот — «в скорбях Господь посетил». А почему не мог в радости посетить вот? И потом, даже сама эта фраза... Вот «посетил» — встреча какая-то произошла. А обязательно ли для нее было такие условия, для этой встречи, создавать? Нельзя было как-то по-другому?
Иеромонах Г. Войтишко
— Впервые я услышал эту фразу в школе. Я не помню, что-то мы читали, и сюжет был — у кого-то дом сгорел, и кто-то из героев этого литературного произведения как раз-таки и говорит: «Вот Господь нас посетил». И тогда это слышалось с такой интонацией: «Ну вот, все плохо». То есть, посещение Богом — это ну просто... до лучших...
К. Мацан
— (Смеется.) «Дождались!»
Иеромонах Г. Войтишко
— Да, «дождались»! «Да сидел бы Ты себе на облаках, а мы б тут жили». И если в таком ключе, то я с этой мыслью совершенно не согласен, ну вот категорически, от слова «совсем», нет. И тогда мне была как-то эта интонация... ну как-то режущей ухо. Ну что это такое — про Бога говорят обычно что-то приличное, а тут пришел Бог, посетил, всех покарал — и ушел. Ну что это такое вообще? Всем причинил зло.
Вот это же, на самом деле, драма — восприятие образа Бога, и Бога как того, кто причиняет тебе зло. Бог же зла не творит — это аксиома христианской мысли. Бог зла не творит. И в тех обстоятельствах, которые с тобой возникают, Бог присутствует. Вот, мне кажется, вот это содержание мысли о том, что Бог тебя посетил. Не в том, что Бог к тебе пришел и устроил беду, а в том, что Он и в беде с тобой. Это первое.
Второе. Бывают такие ситуации, когда человеку требуется операция. Когда человеку требуется серьезная, может быть, полостная операция. И еще долгий период реабилитации. И Господь иногда, как хирург, действует для того, чтобы спасти остатки живой души в человеке. Она вся прилипла ко греху, и отцепиться от нее — это все равно, что от пораженной ткани метастазами отделиться, больно. Но, будучи погруженным в жизнь мира сего...
Мы не так, кстати, вот недавно разговаривали с одной прихожанкой. Удивительная девочка, очень талантливая, и она мечтала пойти на стажера в одну известную иностранную компанию. А тут случились известные события — и ни компании, ни стажировки. И ее это обрушило. У нас был долгий разговор о том, что «ну ведь твой смысл, смысл тебя, твоего бытия, твоего существования — не в том, чтобы иметь тот или иной статус или ту или иную стажировку, ты ведь как человек самодостаточна, достаточна, и в тебе самой есть опора для жизни». Конечно, часто люди не видят эту опору, а для меня, как для христианина, очень важно сказать, что этой опорой внутри самого человека является Сам Бог, Сам Христос. Потому что рано или поздно, думая о себе, что «я все могу и у меня все получится, потому что это я», человек рано или поздно обрушится. Когда люди опираются на вещи и предметы мира сего (а чаще всего только в этом как раз-таки эти обрушения происходят), и от человека это отделяется по тем или иным причинам. И есть прямое Божье участие. А иногда просто может быть злая воля другого человека. Мы, опять же, в этой же студии как-то однажды говорили о том, на все ли воля Божья. Есть воля Бога на твое спасение, на благо для тебя. Но есть еще злая воля другого человека, который может подойти и причинить тебе зло и страдания. Так это что, в этом Бог, простите? Чтобы направить к тебе негодяя, который, там, изнасилует твоих детей? Да нет, конечно. А в том, что Бог будет тебя вытаскивать из той катастрофы, трагедии, которая с тобой может случиться в этом мире. Он с тобой пойдет до всех глубин ада, в которых бы ты ни оказался. Не важно, где ты физически находишься, твое состояние ада — это состояние твоего сердца и ума, когда ты не видишь ничего. Но Бог туда приходит и пытается... и помогает тебе выйти из этого замкнутого, черного состояния. Мы видим, как многие люди вот и сейчас, и вообще, в принципе вот схлопываются внутрь самого себя и ничего, кроме темноты, не видят, и паника, и прочие, прочие какие-то вещи. На самом деле, это состояние ада. Он не про то, как когда-то потом он может, этот ад, случиться. Он может происходить здесь и сейчас. И вот туда Господь спускается и пытается тебя вытащить. И Он пребывает в твоей боли, в твоем страдании с тобой, у которого сгорела та самая хата из того сюжета литературного, или с тобой, вышедшим с распростертыми глазами из Освенцима. Это же вопрос был после всех этих трагедий Второй мировой войны: «А где был Бог?» Так называемое «богословие после Освенцима». Бог сострадающий, Бог, присутствующий с тобой вплоть до присутствия с тобой в той самой газовой камере. Вот где Бог, вот Он, вот Его посвящение — Он с тобой, несмотря ни на что. И в этом смысл христианской веры и жизненные опоры.
К. Мацан
— Иеромонах Геннадий Войтишко, руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».
М. Борисова
— Мне кажется, что тут главное взаимность. То есть, то, что Он к тебе придет, это, я думаю, для большинства из нас аксиома. Но вот готов ли ты, и нужен ли Он тебе. Вот когда в ситуации экстремальных испытаний человек отключается от того, что его отвлекало... Ну, возьмем классический пример: 1941 год, Советский Союз, вот-вот вчера ничего не было, и вот сегодня уже все, катастрофа случилась. А дальше все зависит от того, как ты в эту катастрофу вошел, с чем ты вошел. Ну, в конкретной жизни и частной жизни. Вот близкий человек — раковый диагноз. Вот он умирать будет у тебя на руках еще какое-то время. И как ты вошел в это? Тебя по-прежнему интересует куча ненужных вещей, которые заполняют твою жизнь каждый день? Ну, я думаю, каждый из нас может это о себе сказать. Или же вдруг все становится абсолютно неважным, и ты на этот вот последний отрезок его жизни полностью сконцентрирован на нем и на диалоге с Богом, чтобы хоть как-то включиться в то, что происходит. Может быть, я не знаю, либо словами молитвы, либо просто каким-то внутренним устремлением облегчить или как-то хотя бы подержать за руку на этом последнем отрезке пути. То есть, уходит все, что составляет нашу жизнь каждый день, когда нету никаких испытаний. Когда происходят испытания, вдруг все оказывается неважным.
Иеромонах Г. Войтишко
— И да, и нет. Опять же, действительно, все зависит от вас и от способности к этому диалогу, как вы сказали, с Богом. Но, мне кажется, очень важно, насколько ты остаешься человеком. Можно про очень высокие духовные материи говорить и даже акафисты читать-читать-читать-читать, когда у тебя больной требует постоянной, там, я не знаю, смены памперсов, приготовления еды... Еще и детей надо проконтролировать, что они, там, с уроками. И у тебя не остается ни времени, ни сил на чтение, молитвословие и псалмопение. У тебя есть силы в ограниченном количестве лишь на понимание, что ты с Богом и Бог здесь, а дальше все остальное — и силы, и время, и все твои ресурсы посвящены тому человеку, с которым ты вместе. Помогаешь, поддерживаешь, заботишься. И тут важен не только диалог этот с Богом — это важен диалог с другим человеком. Мы не просто так существуем вместе друг с другом. Мы одно единое большое существо, можно сказать, существо Человек — многоипостасное. И в проявлении с другим человеком мы проявляем себя, кто мы есть на самом деле. Еще раз говорю, можно много красивых, правильных религиозных слов произнести в этот момент. Но ты можешь остаться читать Акафист или, там, не знаю, канон за болящего, а можешь встать и пойти человеку менять памперсы, к примеру. Но не только. И, знаете, вот не могу удержаться от этого, но все-таки поделюсь каким-то своим наблюдением. Мне кажется, в том или ином смысле наступает у человека момент и личный, и глобальный, и общечеловеческий, когда кажется, что мир складывается, как домик, карточный домик. Вот он сложился — и нет ничего, вот все «обнулилось». Вот все «обнулилось». И когда у кого-то, там, сгорел дом, и когда у кого-то, не знаю, умер близкий человек, или когда тебе какой-то страшный диагноз озвучили, в этот момент ощущение — «все „обнулилось“, больше нет, вся шелуха ушла». Вот то, о чем мы как раз-таки говорили. И мир вот начинает скла... Или начинает, и так это его цикличность, что он складывается, как карточный домик, и все «обнуляется». И в этом смысле остается что-то такое настоящее. Ты какой настоящий — вот здесь и сейчас?
Я обратил внимание: когда публикуются сейчас снятые на телефон разного рода события, там, с обстрелом или попаданием какого-то снаряда, очень часто эта видеозапись сопровождается просто изрядной тирадой мата. Какое-то такое ощущение, что вокруг всего... ну, каких-то таких моментов человек непроизвольно проявляет себя даже вот в этой такой непроизвольной реакции человеческого слова. И... И вот в этом состоянии такого глобального «обнуления» человек либо восклицает это слово мата, или же он останется все-таки христианином и человеком. И для меня вот это удивительное открытие последних вот этих дней. Я не касаюсь, там, политики, каких-то процессов других, но меня оно поразило — как даже в таких элементарных вещах люди проявляют себя, и это для них (ну, или для меня, во всяком случае) кажется неожиданным.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» иеромонах Геннадий Войтишко, руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. В студии моя коллега Марина Борисова, я — Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио ВЕРА продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. В студии моя коллега Марина Борисова и я, Константин Мацан. А в гостях у нас сегодня иеромонах Геннадий Войтишко, руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. И мы говорим о том, как христианину проходить через испытания, как их оценивать, где искать точку опоры в любого рода испытаниях, касаются ли они тебя лично, близких, не знаю, общества, страны и мира и так далее.
И вот в связи с прохождением человека, как правило, через какие-то личные скорби в православном языке нередко возникает это выражение библейское: «Господь кого любит, того наказывает». И оно тоже, надо полагать, нуждается в каком-то комментарии, объяснении, потому что для человека, со стороны услышавшего такого, христиане представляются такими, ну, в общем, садо-мазохистами. То есть, в общем-то, и хорошо бы, чтобы наказал и так далее, а мы будем смиряться и терпеть. «А у нас Господь такой — Он нас так, значит, любит». Вот. Что-то странное. Объясните, пожалуйста, о чем здесь речь.
Иеромонах Г. Войтишко
— (Смеется.) Отсюда рождается другая фраза: «Бьет — значит, любит». В продолжение...
К. Мацан
— Когда мужья стремятся подражать Господу, так понятому.
Иеромонах Г. Войтишко
— Ну да. На самом деле, становятся исчадием ада.
Ведь что такое наставление, назидание, да? Вот что такое наказание? Это же... Ну, это урок, это какая-то попытка помочь быть лучше. Мы же ведь собираем детей в школах для того, чтобы дать какой-то им наказ, наставление, помочь им развиваться, становиться лучше, а не для того, чтобы применять меры психического или физического террора.
К. Мацан
— Абьюзмента, как сейчас принято говорить.
Иеромонах Г. Войтишко
— (Смеется.) Да, чтобы еще и помочь им сформировать другое понятие — «газлайтинг». Вот. Оправдание насильника.
Нет. Человеку свойственно ошибаться. И ошибаться очень крупно, и ошибаться и духовно, а это влечет за собой, ну, проявления греха в обыденной жизни — опять-таки, по отношению к себе, по отношению к другому человеку и даже по отношению к обществам людей, в том числе, к своей собственной стране. И Господь, заботясь об этом человеке, ищет способ донести его ему не просто неправоту, сказать «ты неправ, и все, и гореть тебе в аду, и до свидания». (Смеется.) Не в этом же смысл. Тогда не надо было бы ему приходить в этот мир. Он хочет помочь человеку измениться, оторваться от удобосклонности ко греху и увидеть, в чем проблема твоя. Для некоторых людей Господь вот прямо, ну, образом каким-то внешним может достучаться. Кому-то чуть-чуть сложнее, но тем не менее. Тем не менее, наказание не есть покарание — просто такое, знаете, произвольное и чрезмерное применение насилия, потому что, ну, Бог справедлив, значит, Он должен всех палкой отлупить. Никогда не говори, что Бог справедлив, ибо если бы Он был справедлив, по справедливости Его закона нам, откровенно говоря, не жить. Но Бог есть Любовь. Бог есть Любовь. Поэтому наказанием — попытка поддержать человека в его изменениях. И если надо, отобрать вот эту любимую игрушку, которой он уже ну почти раздолбил весь дом, в котором он живет. Ну, значит, надо так это и сделать.
М. Борисова
— Интересно... Я неожиданно вспомнила: в моем детстве, которое пришлось на 60-е годы, то есть, время, когда, в общем-то, в сознании большинства советских людей понятие Бога, Церкви было настолько далеко, просто закатано в асфальт буквально, но, удивительным образом, народная память на уровне чисто вербальном — я помню, когда мы начинали слишком хулиганить, бабушка говорила: «Это не дети, это какое-то Божье наказание!» (Смеются.) Причем, бабушка была абсолютно атеистически вымуштрована всем советским строем, но это осталось — это осталось вот где-то на уровне слов, на уровне каких-то образов, которые никуда не могли исчезнуть, несмотря на все усилия советской власти, которая несколько поколений вытравляла буквально дустом из сознания народа всякое упоминание о Боге. А вот никак, не получается.
Иеромонах Г. Войтишко
— А вот никак. Да, но это, знаете, тоже один из способов свидетельствования другим о том Боге, Которого ты знаешь. Можно знать такого Бога, который только причиняет тебе скорби и страдания. Вот Он сидит там где-то в облачках и думает: «Как же тебе сделать побольнее, чтобы ты там... чтобы тебя встрясти?»
Кстати, интересно. Вы помните одно из пророческих чтений, которое начинает неделю... первую Седмицу Великого Поста? Он так и говорит: «Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Вся голова в язвах, и все сердце исчахло. От подошвы ног до темени головы нет у него здорового места. Язвы, пятна, гноящиеся раны, неочищенные и необвязанные, и не смягченные елеем. Земля ваша опустошена», — и так далее, так далее, так далее. И говорит дальше пророк Исайя: «И если бы Господь Саваоф не оставил нам небольшого остатка, то мы были бы то же, что Содом, употребились бы Гоморре». То есть, вообще было бы все плохо. «Слушайте Слово Господне, князья Содомские, внимайте Закону Бога нашего, народ. К чему Мне множество жертв ваших?» И дальше он говорит о том, какой должен быть пост: «Все, изменитесь. Переменится все. Оставьте злые дела, прекратите делать всякую неправду». Вот с этого, кстати, начинается наставление в Великий Пост. Человек... До человека очень трудно иногда достучаться. И Богу не нужно... Он не жаждет этого насилия по отношению к человеку. Вот Он восклицает это не для того, чтобы упиваться тем, что вот так вот Он делает по отношению к человеку. Это крик сострадания человеку: «Что с вами происходит, люди? Остановитесь! Ну посмотрите на себя — всё... все в язвах, все в прокажении каком. Что еще нужно вам для того, чтобы вы вернулись в жизнь?» Вот это не окрик на человека — это просто крик отча... ну, если возьмем в кавычках, отчаяния, но такой какой-то попытки, последней попытки донести надежду в этом отчаянии Бога. Вот, вот, вот про что я чувствую, когда я слышу «Господь посетил».
М. Борисова
— Мне кажется, что беда в том — может быть, я ошибаюсь, — но если посмотреть на историю (и давнюю, и совсем недавнюю), то где-то, наверное, до середины ХХ века я думала, что, фактически, во всех странах мира большинство людей жило трудно. Технический прогресс сыграл очень злую шутку, мне кажется, в том смысле, что несколько десятилетий в большой части мира люди стали жить настолько комфортно, и с каждым десятилетием все комфортнее и комфортнее, что они просто отучились от необходимости ежедневно преодолевать какие бы то ни было трудности. По крайней мере, последняя вот пара десятилетий, когда во многих странах мира население все больше скапливается в каких-то агломерациях, в каких-то огромных городских массивах и начинает жить какой-то вымороченной жизнью, включенной в компьютерную реальность, в какой-то придуманный быт, не связанный ни с чем природным... Ну, то есть, все дальше и дальше уходим в какую-то подарочную коробку, в которой вот, как в кукольном доме, мы находим себе удобное место. И как только мы чуть-чуть чувствуем дуновение нормального свежего ветра, мы в растерянности, потому что мы забыли, что жить можно не в этом кукольном доме, а можно жить просто вот в реальности. И поэтому все эти испытания приводят нас в такое состояние обескураженности. То есть, мы теряем кураж, мы абсолютно не понимаем, как с этим бороться. (Смеется.)
Иеромонах Г. Войтишко
— (Смеется.) «Где сердце ваше, там и вы будете». И если говорить о, знаете ли, таком залипании человека, я бы сказал, в зоне сверхкомфорта и ощущении того, что этот сверхкомфорт вечен, а оказывается в какой-то момент, что это вмиг может быть разрушено, и не по воле только Божьей, кстати, — для человека наступает трагедия бессмысленности его существования. Опять же, сердце его — в том, что сейчас претерпело разрушение. И поэтому говорится в Писании то, что сердце человека может — ну, извините за такое выражение, перевожу на русский — «ожирнеть», заплыть жиром. Сколько такого в нашей сейчас реальности! Человек, заплывший жиром интеллектуальным, интеллектуально, сердце, покрывшееся вот этим все. Да и, собственно говоря, физическое состояние человека, в гиподинамию находящегося, оно тучнеет. Тучнеет. И — ну, опять же, такой странный вопрос — все равно ли Богу на все это? Готов ли Он с этим смириться? Готов ли Он оставить в этом состоянии, ну, такого умирания, в «жире» комфорта? Все равно ли Богу на человека? Я уверен, что нет. Именно поэтому Он и побуждает человека двигаться, и побуждает человека сбрасывать в себе эти лишние жиры — для того, чтобы ему окончательно не погибнуть.
По поводу посещения. Я тут вспомнил еще одно такое интересное место из Священного Писания. Помните, Господь приходит в землю Гадаринскую? Он посетил пастухов свиного стада. Но Он посетил этого человека, который страдал, будучи одержим легионом этим бесовским. И эта реальность посещения для вот этих двух ну как бы групп людей, так скажем — для бывшего бесноватого, который стал свободным, который захотел идти за Христом, и для торговцев (нрзб. — 11:40), для пастухов, фермеров свинины, так скажем — они потеряли все свое утешение, надежду. Все свое свинство они потеряли, для них это трагедия. Я вижу, когда люди теряют свое собственное свинство, и это причиняет просто дичайшую боль. Поэтому и тогда говорили: «Выйди из пределов наших», и сейчас говорят: «Да что ж такое? Бог нас посетил»,
К. Мацан
— Вот есть еще один аспект той проблематики, о которой мы говорим. Есть необходимость человеку как-то вот понять, где здесь Бог, почему такое происходит и как это согласовать с Его милостью и благостью и Его любовью, и одновременно есть внутренний мир, в котором мы часто реагируем на испытание унынием. Вспоминается этот знаменитый анекдот, когда говорит человек духовнику: «Вот у меня уныние, уныние, уныние». Духовник отвечает: «Вы знаете, уныние — это монашеское, у вас просто депрессия».
Иеромонах Г. Войтишко
— (Смеется.)
К. Мацан
— Но, тем не менее, и текущие события, которые нас сейчас окружают, многих вот из нас, тех, кто... чья жизнь по-прежнему протекает в безопасных, комфортных условиях, чувствуя на себе давление всего — информации, мыслей разных, вот человек впадает в уныние, и это, может быть, вполне вот та страсть, о которой святые отцы пишут, когда вот уже ничего не хочется делать, хочется просто забиться в угол и лежать головой, носом к стенке, и так далее. Это такая вот страсть, о которой нам рассказывают святые отцы. Что с этим делать?
Иеромонах Г. Войтишко
— Прежде всего, уныние — это осознание, четкая мысль о том, что все безнадежно и Бог мне не поможет. Ничего... Все плохо, все болит, ничего не помогает, и Бог вообще... Наверное, иногда проще сказать о том, что наступает состояние сумрака духа, из которого человек не видит вокруг себя ничего.
Я вот признаюсь откровенно: нескольких из своих знакомых, глядя на все эти обстоятельства, увидел в состоянии реального сумрака духа, который их привел в дичайшее паническое состояние. Им ничего не угрожало, ничего с ними дурного не происходило. Вот эта внутренняя катастрофа внутренней темноты, и я не знаю, что это такое — депрессия, не депрессия, уныние, не уныние? — она взвинтила их в такое действительно психопатическое состояние, что вынуждены были куда-то бежать. Куда бежать, зачем бежать? И только потом, как-то так остановившись, люди понимали: «Боже, а деньги-то потрачены на вот эти вот все перемещения. И что? А что поменялось? Ничего не поменялось». Это невозможно осознать. Я думаю, что самое важное — быть таким человеком просто хотя бы в молитве. У меня так получилось с одним моим товарищем — его просто накрыла вся эта история, и он очень болезненно все переживал. Действительно, ему плохо. Ему страшно стало, и так далее, и так далее, и он оказался в Петербурге вдруг — просто такой импульсивный был жест. Ну, не особо воцерковленный, но верующий в Бога. И он спросил: «Где здесь есть какая-то чудотворная икона?» (Смеется.) Я говорю: «В Петербурге много всего замечательного. Но вот сейчас на сердце легло — поезжай на Смоленское кладбище, там покоятся мощи Ксении Петербуржской». Он: «Да, я сейчас приеду. Но давай так: я буду там молиться... А как молиться?» — «Ну, — говорю, — как можешь, своими словами, от сердца — вот что твое сердце говорит в этот момент». «Но ты, пожалуйста... — он мне говорит, — но ты там у себя тоже молись». И он мне прислал SMS: «Я на месте». Вот. (Смеются.)
К. Мацан
— «Я начинаю». (Смеется.)
Иеромонах Г. Войтишко
— (Смеется.) Да, я открыл «Молитвослов», какой-то там набор был в «Молитвослове» к святой блаженной. А он там, у себя. И он мне пишет: «Я не понял, что произошло, но меня отпустило. Какой-то свет, мир и покой». Ну и слава Богу! Было солнечно на улице, и я порадовался. И в Петербурге было солнце в этот момент.
Другое дело, что не так долго... ненадолго его хватило. Но тем не менее. Мне кажется, все эти вещи очень духовны. Очень духовны. Конечно, можно испытывать физиологическую депрессию, еще какие-то вещи, вызванные объективные обстоятельствами. Но вот способность выйти из этого иногда лежит только в плоскости духовной — молитвы, поддержки человека, просто сопереживания бытия вместе, со-переживания с человеком в молитве и в каком-то добром присутствии с ним.
К. Мацан
— Иеромонах Геннадий Войтишко, руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».
М. Борисова
— Отец Геннадий, вот когда-то на заре моей церковной жизни одна очень такая церковная, верующая женщина мне сказала фразу, заставившую меня тогда сильно задуматься, потому что мне она очень не понравилась, эта фраза, тогда. Она сказала: «Ты знаешь, ведь каждый верующий должен пройти весь тот путь, который прошел Христос. И у каждого непременно будет своя Голгофа». Я помню, что меня это сильно как-то резануло, мне очень не понравилась такая перспектива. Но чем больше я живу, тем больше я понимаю, что она имела в виду. Но вот так ли это непреложно? И слова Христа о том, что «Чашу, которую Я пью, вы будете пить, а вот сесть по правую или по левую сторону от Меня, от Меня не зависит», вот... (Смеется.) Тут десять раз подумаешь.
Иеромонах Г. Войтишко
— Когда я вас слушал, конечно, я хотел спросить, а как вы сейчас эту слышите фразу. (Смеется.)
М. Борисова
— Да это, наверное, слишком такой интимный разговор... (Смеется.) Просто оглядываясь на какой-то достаточный отрезок жизни, уже прожитый, я понимаю — даже, может быть, не исходя из собственного опыта, сколько проводив всех своих близких уже в мир иной и присутствовав при этих проводах очень близко, — я, наверное, что-то начинаю понимать про ту Голгофу, про которую она говорила.
Иеромонах Г. Войтишко
— Вы знаете, все равно эта жертва Христа, которая открылась на Кресте, Его победа любви над смертью в восхождении на Голгофские страдания... мы не сможем никогда не то, чтобы понести — мы никогда не сможем их ни умом, ни сердцем, ничем осознать во всем объеме. Так, где-то, к чему-то прикоснувшись, мы видим на какой-то поверхности более-менее нам доступные. Другое дело, что мы не можем войти в Воскресение, не умерев для жизни сей, для жизни мира сего. Именно в этом смысле для нас так очень значимым является фактом погружение человека в крещенскую купель, то есть, когда он... когда совершается таинство Крещения, вхождения в жизнь новую, в жизнь Церкви. Человек умирает для жизни той и воскресает для жизни новой. И в этом смысле, будучи непричастными ко греху, мы начинаем жить так, как говорит апостол Павел, «се живу не я, но живет во мне Христос». Это такие прямо правильные, очень правильные слова. (Смеется.) А как это... как это прожить, как эти слова прожить вот в этой реальности здешнего мира? Как отказаться от собственного «я», когда хочется настоять на своем? Как следовать Закону Божию, когда вокруг тебя все говорят: «Ты что, сумасшедший, что ли? Ты что, сумасшедший, что ли? Как это, что значит „не ворую“, что значит „не будем участвовать в откатных схемах“, что значит „не прелюбодействуй“, что значит „не завидуй“, что значит?.. Ну ты что, с ума посходил, что ли? Ну, там, все это хорошо, но мир-то про другое сейчас. Поэтому не занимайся тут ерундой, святоша нашелся». Вот как следовать этому? Не говоря про заповеди ветхозаветные, а говоря про то, чтобы любить врагов? Ух ты, ничего себе! Поди тут сейчас... Особенно такой, может быть, важный момент — обратить на свое сердце в том, чтобы ни грамма ненависти в нем не возникло. А как этого избежать?
И вот человек в этом смысле, глядя на все происходящее вокруг изнутри самого себя, может взойти на собственную Голгофу — в том, чтобы распяться для мира сего. Не быть руководимым всеми похотями, сластями здешнего мира. Когда речь идет о том, что мы теряем близких или дальних, и что-то от нас отнимается, поверьте, это не Голгофа. Это не Голгофа. Голгофа начинается тогда, когда человек начинает распинаться... распинать собственный грех на этом Кресте. Когда он доверяет больше Христу, а не мотивам мира здешнего. Не даже сиюминутной «правильностью», «справедливостью», «рациональностью», «здравостью» — все это беру в кавычках, а тем, что говорит Христос. И как только начинается — ну, такой спред — разница, расстояние, замечаемое между миром сим, к чему он тянет в обыденной моей жизни, и реальностью Евангелия, человек оказывается вот растянутым на этом кресте.
М. Борисова
— Вы знаете, мне кажется, что если немножко «приземлить», что ли, рассуждения, вот это расстояние между песней, которую мы пели в детском саду, про комсомольское прощание («А тебе, товарищ мой, я желаю всей душой, если смерти, то мгновенной, если раны, небольшой» — «Уходили комсомольцы на гражданскую войну»), и тем, что мы слышим в Покаянном каноне преподобного Андрея Критского: «Токмо даждь мне, Господи, прежде конца покаяние». То есть, это вот две экстремы. То, о чем мечтают очень много людей, независимо от их веры или неверия, — о мгновенной смерти. То есть, смерти, которую ты не успеешь осознать. Существует ли такая, никто не знает, потому что те, кто ушел...
Иеромонах Г. Войтишко
— Ученые говорят, что нет.
М. Борисова
— ...те, кто ушел, не могут сообщить то, что им открылось. Но это некоторое такое упование очень большого количества людей. И в то же время нужно как-то осознать еще, пока ты жив и здоров, относительно хотя бы, что, вообще-то, самое страшное — не это, а самое страшное — умереть без покаяния.
Иеромонах Г. Войтишко
— Именно поэтому, кстати, с христианской точки зрения, внезапная смерть — прямо крайне нежелательная история. Потому что ты не успеешь покаяться.
М. Борисова
— Но у нас же есть специальная мясопустная родительская суббота, когда мы вспоминаем как раз всех, кто нечаянною смертью умер, будь то в путешествии, там, или на войне, или как-то еще. Но это такое попечение всей Церкви, чтобы о них...
Иеромонах Г. Войтишко
— Все да, но на это не надо рассчитывать. Все да, но на это не надо рассчитывать: «Ах, я буду жить, а за меня Церковь помолится. А, я, там, буду то-то, то-то, то-то, меня отмолят». Как некоторые люди предъявляют нам, верующим: «Надо же, вы там нагрешите, понаубиваете, понаделаете зла, а потом чего — к батюшке придете, все расскажете, покаетесь, и все на этом, что ли? Ну ничего себе христианство!» Это просто непонимание, что такое покаяние, непонимание того, что для человека, для христианина важно не просто сказать, что вот это плохо, и даже сказать, что «я не хочу с этим иметь вообще ничего больше общего», но и еще не просто, там, скользить по этой поверхности греха, а наоборот, быть с Богом, Который к греху непричастен совершенно. Поэтому этот выбор — «ну да, когда-то, там, за меня Церковь помолится, в том числе, и в родительскую субботу», или быть сейчас со Христом... Ведь на самом-то деле эта дилемма, этот выбор проходит по тому самому простому вопросу: а сейчас ты хочешь быть с Богом? А сейчас ты хочешь быть с Господом Иисусом Христом? Вернее, так: Он для тебя Господь? Он для тебя Бог? А вообще кто для тебя Иисус Христос? Сначала с этого начнем разговор. А потом — хочешь ли ты быть с Ним? Если Он для тебя важен, Он для тебя ценен, Он тебе любим, хочешь ли ты жить с Ним? И может так получиться, что оглянешься назад — а ты уже, вроде как, испустил дух свой, а жизнь эту прожил не вместе со Христом, Который стоит перед тобой и воспринимает дух свой в руци свои. Выбор — с кем ты хочешь прожить жизнь? И почему я должен этот выбор откладывать на последний вздох?
М. Борисова
— Вы знаете, я думаю, что в жизни каждого из нас больше, чем любые рассуждения и даже собственные размышления, больше роль играет конкретный человеческий пример. Я просто слушаю вас и вспоминаю одну удивительную встречу, случившуюся еще в 80-е годы. В Новом Афоне тогда была турбаза, и из старых монастырских строений был какой-то такой барак, сарай — по-видимому, там был то ли хлев, то ли что-то такое, то ли конюшня когда-то, в те времена, когда этот монастырь строился. И вот женщина, у которой я в отпуск жила, она из прихода Гудаутского, она меня повела познакомить с двумя удивительными монахинями в миру, тайными монахинями. Еще в 20-е годы, спасаясь от голода, они туда девчонками пришли, познакомились с еще жившими тогда уже при закрытом монастыре монахами новоафонскими, потом от одного из них принявшими постриг. Они были, ну как в партизанском отряде, связными — то есть, они носили еду и все, что необходимо, тем отшельникам, которые спасались на горах, знали тайные тропы. Нужно представить себе, что это за жизнь была. Это ХХ век, это сталинские репрессии, это война, это все, что было после. Это и хрущевские... Это все вот это вот... какой-то клубок постоянных притеснений и... Но на старости лет они жили вот в этом лишенном всякого представления о человеческих удобствах хлеву. Удивительно — одна из них к тому моменту, когда я туда попала, уже несколько лет была прикована к кровати. У нее была какая-то там травма позвоночника. В общем, она все время испытывала боль и поднимала себя привязанным за спинку кровати полотенцем.
Мы пришли навестить больную. Мы провели с ней где-то часа полтора-два, и было такое ощущение, что нас пригласили на праздник, а вот сейчас елка закончилась, и надо уходить. То есть, этот человек излучал столько любви, столько радости и столько... вот просто через край лилась жизнь из нее, что вот я до сих пор... Прошла целая жизнь моя — я до сих пор помню это ощущение.
Я к тому, что чтобы что-то понять, наверное, мало разговоров — надо еще с чем-то соприкоснуться в жизни. Но как, как это дастся, если ты все время находишься в каком-то замкнутом пространстве своих еженедельных, ежедневных забот? И за этим ты уже ничего не видишь. Что-то должно тебя вышибить оттуда! Вот, может быть, эти испытания — для того, чтобы тебя из этого колеса, в котором ты, как белка, вращаешься, выбить на какое-то время, чтобы ты хоть что-то увидел еще, кроме этого? Или я ошибаюсь?
Иеромонах Г. Войтишко
— Я с вами согласен. Ну, во-первых, я согласен... мое сердце согласно с этим опытом переживания встречи с такими удивительными людьми. И то, что я слышал от разных людей о встрече с какими-то действительно духоносными и монахинями, и просто людьми в миру, и теми, кого сейчас называют старцами, — такое же... такое же переживание, такой же опыт.
И что касается этой самой встряски. Ведь эта встряска — для того, чтобы, ну, может быть, действительно, как в последнюю минуту, уже как последний шанс, попытаться пробудить человека, засыпающего в том самом сугробе и погибающего, на самом-то деле. Вот последняя попытка, может быть, не дать человеку потерять сознание и потерять вообще, как таковую, жизнь. И иногда эта встряска кому-то очень не нравится. И, наверное, может быть... наверное, нет и смысла доводить свою жизнь до того, чтобы была необходимость такой встряски.
Но тут удивительный еще есть парадокс. Говоря о болезни, которую как бы Бог кому-то там посылает, — определенно, это встряска, конечно. Ну человек читает свой диагноз о неизлечимой болезни — это для него потрясение очень серьезное.
Удивительно, что многие святые, многие люди здесь духоносные просили у Бога болезни, чтобы по-настоящему увидеть себя вот в такой кризисной ситуации. Это какой-то такой предел поста, на самом-то деле, для человека, в который... из которого он выходит, как из огня, совершенно как вот золото, да, вот на огне держат так, чтобы очистился этот слиток от всяких примесей и это был только вот этот сияющий металл. Наверное, через такое человек действительно духовный проходит и становится таким сиянием света.
Для другого человека, может быть, эта мера огня — она может быть и неподъемной, и он живет просто обычной, но порядочной жизнью, стараясь не делать зло другому человеку, стараясь как-то руководствоваться Словом Божиим. И, может быть, для него этого достаточно. И как-то мы видим, что многие люди проходят этот свой жизненный путь без каких-то глобальных катаклизмов и вполне себе достойно. Мне кажется, очень важно здесь не позволить себе скатиться в конечный суд — и духоносных старцев, и тех безбожных каких-то безбожников, которые вообще исчадия ада, и, там, прочее, прочее. Чтобы не выносить суд об их конечной участи. Это Божье. Но, взирая на тех, кто прошел этот путь, «поминайте наставников ваших», да? Помните, как это у апостола? Для нас этот самый опыт, что можно жить в мире сем иначе, чем диктует мир сей, мир зла.
М. Борисова
— Ну и потом, наверное, все-таки иногда происходит что-то, что не зависит от личной воли какого бы то ни было человека. Ну, я не знаю, стихийное бедствие или историческое бедствие. Слово «катастрофа». Вот ХХ век, история России: жили люди, не тужили...
Иеромонах Г. Войтишко
— Да каждый век такой.
М. Борисова
— ...потом вдруг — раз! — и все исчезло.
Иеромонах Г. Войтишко
— Да.
М. Борисова
— И полный кошмар. На пепелище нужно что-то новое... Надо себя найти и еще что-то на этом пепелище построить. Только более-менее чего-то построили — раз! — Отечественная война, опять. И вот это вот несколько раз за ХХ век. И закончилось это 1991-м годом. Я думаю, что наши молодые радиослушатели вряд ли в состоянии представить себе, что это было для людей, которым тогда было вот где-то в районе пенсии. То есть, они... Дело не в том, что они потеряли, там, материальные какие-то ценности или еще что-то — сломался мир. Так же, как в 1917 году для тех поколений сломался мир, вот все... все исчезло — все ориентиры во времени и в пространстве. А они были уже в преклонном возрасте, и строить еще раз что-то заново — это было невыносимое испытание для многих из них. Я думаю, что, наверное, это как раз и есть Божье посещение. Потому что, если исходить из того, чтобы ты не собирал себе сокровища на земле, как написано в Евангелии, иногда такая наглядная демонстрация — что бывает с сокровищем на земле, причем, не персональным твоим, а вообще, на уровне всего социума.
Иеромонах Г. Войтишко
— (Смеется.) Вы знаете, тут очень важный, мне кажется, момент есть в том, что Господь не дает нам заповедь «а то Я у вас отберу», а Он предупреждает о том, что так бывает... что бывает не по Его воле даже, а по воле злых людей, например. Ну, решили «обнулить» нашу экономику в какой-то момент эффективные менеджеры, допустим, да? Или эта известная борьба — противостояние двух империй, советской и империи звездно-полосатого флага в то время, да, эта «холодная война». И она же была все равно, так или иначе, на поражение. И оно случилось, вот так случилось, как оно случилось. И люди претерпели эту катастрофу. И Господь нас предупреждает, Он не оставляет нас в неведении. Он говорит: «Имейте в виду, это может в любой момент пойти прахом. Все может кончиться. Не ставьте на это ставку своей жизни, не зацикливайтесь на этом. Не думайте, что все вот в этом мире постоянно. И вы это с собой заберете в Вечности. Не в том смысле, что Я приду, у вас это все отберу, и Я вас тут вот прямо... лучше вам быть нищими и так далее. Нет, Господь так не говорит, но Он нас предупреждает, чтобы наше сердце не утонуло в этом... в мире сем, не на этом было сконцентрировано, а оно было полно другими сокровищами, которые действительно человек, единственное, что и сможет забрать с собой, и жить с чем, и на что опираться. И когда вокруг тебя рвутся снаряды, иметь это ощущение, что «Бог, Господь — пастырь мой, ничего не убоюсь».
К. Мацан
— Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. У нас в гостях, я напомню, был иеромонах Геннадий Войтишко, руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. В студии была моя коллега Марина Борисова, я — Константин Мацан, до свидания.
М. Борисова
— До свидания.
Иеромонах Г. Войтишко
— До свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер
«Дети и музыка». Светлана Феодулова
У нас в гостях была многодетная мама, оперная певица, обладательница самого высокого в мире голоса по версии «Книги рекордов Гинесса» Светлана Феодулова.
Мы говорили о чудесной роли музыки и искусства в воспитании детей, а также наша гостья рассказала о новой музыкальной сказке «Кукла и ангел».
Ведущая: Анна Леонтьева
Все выпуски программы Светлый вечер