Гость программы — писатель, автор романа «Багряные ризы» Наталья Иртенина.
Разговор шел о новомучениках, пострадавших за веру в России первые годы советской власти. Наталья рассказала, когда и как начались гонения на Церковь, и какие чудеса при этом происходили для укрепления в вере христиан. Наша гостья поделилась историями таких новомучеников, как священника Неофита Любимова, священника Константина Богородского и священника Иоанна Восторгова.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Д. Володихин
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня мы поговорим с вами о новомучениках, которые пострадали в эпоху гонений на Русскую Православную Церковь в первые годы существовании безбожной власти в России. Для того чтобы разговор не был беспредметным, общим, мы сегодня пригласили в студию замечательного православного писателя — Наталью Валерьевну Иртенину. И я уверен, она знакома вам по множеству книг, но сегодня у нас дополнительный повод, чтобы позвать ее — недавно вышел ее роман «Багряные ризы», как раз посвященный новомученикам, которые ушли из жизни по воле советской власти в 1918 году. И этот роман, кстати, когда-то был удостоен высокой награды, а именно премии «Новая библиотека», Издательского Совета Русской Православной Церкви. Я это не к тому, чтобы лишний раз поздравить лауреата, а к тому, что Церковь поставила на этой книге знак качества. Ну и я, хорошо знакомый с ее содержанием, могу также дать свою рекомендацию: роман стоит того, чтобы с ним ознакомиться. Итак, здравствуйте, Наталья Валерьевна.
Н. Иртенина
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели.
Д. Володихин
— Ну что же, мы начнем с того, что составляет одну из самых страшных страниц в истории нашей страны и в истории нашей Церкви — это гонения на Русскую Православную Церковь, и, в общем, хотелось бы, чтобы вы сначала уточнили, когда они происходили, когда начались, когда прекратились, какие волны там были.
Н. Иртенина
— Ну гонения на Церковь начались еще при временном правительстве, сразу после февральской революции, уже тогда было запущено то негативно-пренебрежительное, прямо сказать, диктаторское отношение власти к Церкви, которое потом подхватили и развили до крайней степени большевики. Но при временном правительстве священников еще не убивали, убийства начались сразу, как только к власти пришли большевики, партия большевиков. Первый новомученик был убит 31 октября в Царском Селе — это священник Иоанн Кочуров, и потом все пошло по нарастающей. За 1918 год было арестовано и убито, как минимум, десять архиереев. И зачастую их убивали самыми садистскими способами, придумывали им самые изощренные средневековые казни и пытки. А по рядовому священству у меня есть цифры, например, по Екатеринбургской епархии, где только за несколько месяцев 1918 года, летом и осенью, было казнено около сорока представителей духовенства. И по Пермской епархии — там за то же время было убито больше девяноста священников, диаконов и монахов, большинство из них сейчас прославлено в лике новомучеников.
Д. Володихин
— Ну или исповедников, если они уцелели, но претерпели страдания.
Н. Иртенина
— А вот эти вот 40 плюс 90 были убиты.
Д. Володихин
— Да, картина удручающая, страшная картина.
Н. Иртенина
— Советская власть, с самого начала она заявила себя как богоборческая и примиряться с существованием Церкви не собиралась до конца, до второй полвины 80-х годов.
Д. Володихин
— Если я не ошибаюсь, были своего рода волны гонений. Были какие-то послабления сделаны в 40-х начале 50-х, были какие-то послабления при Брежневе, но были, наоборот, и пики гонений — там хрущевские и так далее. Об этом сейчас поговорим. И вот хотелось бы только уточнить — вот это очень важный момент для нашей аудитории: в нашей литературе научно-популярной, в сети ходят мифы, что советская власть изначально к Церкви была ну почти что ласкова. Это потом, в «безбожную пятилетку», в конце 20-х — в 30-х ударили по Церкви всерьез. А из того, что вы говорите, выходит, что в первые же недели уже был нанесен удар по Церкви, и они не прекращались, эти удары, все первые годы советской власти.
Н. Иртенина
— В годы гражданской войны творилась просто жуткая расправа с духовенством, я повторюсь, им придумывались самые изощренные казни и пытки. Ну что касается физического уничтожения — если во времена Ленина и Сталина духовенство и верующие миряне уничтожались в огромном числе, то, как вы сказали, в годы поздней советской власти — при Хрущеве, Брежневе — уже не убивали, но травля Церкви и верующих продолжалась до самого конца советской власти. Наиболее активных священников и мирян сажали в тюрьмы, отправляли в лагеря, даже в психушки, как прочих диссидентов. За хождение в храм и участие в таинствах людей увольняли с работы, выгоняли с учебы. Существовал даже запрет на профессию для верующих — им запрещалось работать с детьми, с молодежью, то есть быть воспитателями, учителями, преподавать в вузах. Так что хранение веры почти до самых последних лет советской власти оставалось если не мученичеством, то исповедничеством, духовным подвигом.
Д. Володихин
— Ну а вот то, что говорят о том пике репрессий — именно назовем вещи своими именами: не скверное отношение, не притеснения, а репрессии в отношении Церкви конца 20-х и в особенности 30-х годов — действительно это пик, что там происходило?
Н. Иртенина
— Я недолюбливаю слово «репрессии», потому что оно слишком мягкое в отношении того, что тогда творилось.
Д. Володихин
— Душегубство, убийство.
Н. Иртенина
— Террор — гораздо точнее. А гонения действительно шли волнами, в довоенное время, до Великой Отечественной, было несколько пиков террора. Самыми тяжелыми периодами были годы гражданской войны и время «большого террора» — 37–38-й год. Между ними было еще несколько пиков поменьше — 22-й год, когда в ходе кампании по изъятию церковных ценностей Ленин заявил: чем больше духовенства мы расстреляем сейчас, тем лучше. Тогда же патриарх Тихон был посажен под домашний арест, отсидел почти год, готовился суд над ним с очень возможным смертным приговором, но это не состоялось, к счастью. Еще один пик — вторая половина 20-х, когда ужесточалось антицерковное законодательство.
Д. Володихин
— Вот «безбожная пятилетка», кстати, к тем же временам относится.
Н. Иртенина
— Да, и еще один пик — годы с 30-го по 33-й, когда через лагеря и ссылки прошло большое количество священников, обвиненных в антисоветской агитации.
Д. Володихин
— В особенности в сельской местности — их именовали «кулаками», «борцами за контрреволюционные идеалы».
Н. Иртенина
— Коллективизация проходила под лозунгами как раз вот «безбожной пятилетки» — закрывались храмы, арестовывались священники. Между периодами террора против духовенства в гражданскую войну и в годы «большого террора» есть значительные отличия. Если в гражданскую войну священников, ну вообще духовенство и верующих, убивали без всякого суда и следствия, зачастую просто походя или как заложников, то во время массовых операций 37–38-го года чекисты стремились соблюсти видимость законности, видимость борьбы с врагами государства — фабриковались дела, по которым духовенство и миряне обвинялись не просто в антисоветской агитации, как раньше, а в шпионаже, в диверсиях, в терроризме, в организации вооруженных подполий с целью свержения советской власти. И вот характерные заголовки газетных статей и книг, которые выходили в то время: «Диверсанты в рясах», «С крестом и маузером», ну и в таком же духе.
Д. Володихин
— Я вот вспоминаю, что у нас была передача с Екатериной Федорчук, автором романа «Трибунал», также о гонениях на Церковь, и там совершенно отчетливо было сказано то, что происходило в Саратове: сначала устроили показательный процесс (законодательную базу под юридически оправданное уничтожение духовенства подвести не смогли, потому что это все беззаконие), потом плюнули и просто убили.
Н. Иртенина
— Ну такое судилище для времен гражданской войны — это чуть ли не исключение. В конце 30-х Церковь всячески стремились представить как такую «пятую колонну», которая работает на внешних врагов СССР, на фашистскую Германию или Японию, и только и ждет, когда можно будет встречать этого варга с цветами на территории СССР. И еще одна особенность большого террора конца 30-х: все низовые структуры НКВД получили четкие инструкции фабриковать дела не на одиночек, не на каждого в отдельности, а объединять людей в групповые дела.
Д. Володихин
— Заговоры, организации.
Н. Иртенина
— Да, так было проще — экономилось время, не нужно было доказывать вину каждого отдельного человека, а если он проходит как участник «церковно-фашистского» как тогда именовалось подполья, то он уже виноват и подлежит расстрелу.
Д. Володихин
— Ну да, посидели за чаем, один сказал: «Ох-ох-ох, эта советская власть...», другой сказал: «Да, тяжеловато» — ну что же, контрреволюционная организация есть, можно человек двадцать уже посадить.
Н. Иртенина
— По таким групповым делам, можно было одним-двумя, максимум тремя ударами убрать, уничтожить большую часть духовенства в рамках целой области, не говоря уж о районах. Так, например, в Горьковской области в середине 30-х насчитывалось около 1600 представителей православного духовенства. К концу 38-го этого духовенства в Горьковской области осталось всего пять человек, в самом городе Горьком.
Д. Володихин
— А у нас в 1938 году осталось только четыре пребывающих на своих кафедрах архиерея, что само по себе показатель. Ну вот вы развернули перед нами ужасающую картину репрессий, террора. И я хотел бы задать вопрос по существу. А вот если мы в наше время в художественной литературе, в научно-популярной литературе затрагиваем эту тему, очень часто слышится голос: давайте ради единства общества не затрагивать такие больные проблемы, может быть, смягчить, скруглить, не будем, как сейчас говорят, разжигать. Вот с вашей точки зрения, как человека, который написал уже немало статей, написал роман на эту тему, как относиться к этой трагической теме?
Н. Иртенина
— Я полагаю, что смягчать ни в коем случае не нужно. Лучше всего говорить правду и только правду. Смягчение уместно в книжках для детей, а взрослый читатель имеет все-таки право знать все досконально, как происходило. А любые смягчения там, скругления острых углов, размывание разными трактовками четких и ясных фактов, они искажают картину. То есть в лучшем случае это полуправда, полуложь, то есть ну сокрытие истины — ложь. Я всегда говорю, что изучение истории — это один из способов богопознания. Потому что через события истории, которые Господь нам посылает или попускает им совершаться, Он говорит с нами, Он нас научает, вразумляет, нередко наказывает через разные беды и войны или, наоборот, благословляет. И если мы осмысливаем события истории в религиозном плане, если мы видим в них промысл Господень, если мы пытаемся извлекать из них нравственные уроки, то мы познаем благую волю Господню. А если мы этого не делаем, то получается, как в известном выражении: история учит только тому, что ничему не учит. История — это книга, которую пишут вместе человек и Бог. Поэтому мое твердое убеждение, что изучать историю и рассказывать ее нужно так, как читают Священное Писание — то есть вдумываясь в каждое слово, в каждый факт. Ни в коем случае не перевирать, не смягчать, не искажать.
Д. Володихин
— Как сказано в Священном Писании: да, да; нет, нет, а все остальное от лукавого.
Н. Иртенина
— Да, особенно это относится к истории Церкви.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, мы многое сейчас выслушали о гонениях на Церковь, о новомучениках и исповедниках. Хотелось бы напомнить, что их к настоящему моменту причислено к лику святых более тысячи человек. И я думаю, будет правильным, если прославление их сейчас прозвучит в эфире.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы беседуем с замечательным писателем, Натальей Валерьевной Иртениной, автором романа «Багряные ризы», который посвящен как раз проповеди и подвигам новомучеников, попавших под страшную косу советской власти в первые же годы ее существования, точнее говоря в первый год ее существования. Итак, несколько чрезвычайно крупных фигур русского духовенства, которые пострадали за веру в 1918 году, прошли по страницам вашего романа. Центральная фигура — это, наверное, отец Иоанн Восторгов, и я хотел бы, чтобы вы поподробнее рассказали о нем.
Н. Иртенина
— Отец Иоанн Восторгов — знаменитейший священник того времени, миссионер, проповедник, очень талантливый, обладавший острым умом, у него был совершенно удивительный талант проповедника и публициста. Отец Иоанн Кронштадтский в свое время назвал его «дивным человеком» и «златоустом» за его удивительные проповеди. Это был совершенно бесстрашный человек, он в 1918 году каждое воскресенье до своего ареста в конце мая проводил молебен на Красной площади и произносил проповеди, обличавшие злодеяния советской власти, призывал паству свою, весь народ опомниться, не участвовать в беззакониях, которые тогда всячески насаждала советская власть.
Д. Володихин
— Ну то есть, иными словами, этот человек был настолько храбр, что не боялся никого кроме Господа своего, и во имя Господа готов был встать и говорить в любую минуту.
Н. Иртенина
— Да. Надо было обладать удивительным мужеством, чтобы произносить такие речи прямо под носом у кремлевской охраны, на Лобном месте на Красной площади. А помимо проповедей были еще статьи, которые отец Иоанн печатал в церковных газетах, которые тогда еще не были закрыты.
Д. Володихин
— Ну какое-то время. Потом, конечно, их все закрыли.
Н. Иртенина
— Да, тоже очень смелые, обличительные статьи. Он прекрасно знал, что по всей стране за такие речи и проповеди просто убивают священников и архиереев, и тем не менее он исполнял свой долг пастыря и христианина.
Д. Володихин
— Вот с этой точки зрения гонения на Церковь и подвиги, духовные подвиги наших новомучеников — это ведь нечто необыкновенно близкое по смыслу и по форме к подвигам раннехристианских мучеников за веру.
Н. Иртенина
— Да, по сути, в XX веке повторилось то, что происходило в первые века христианства.
Д. Володихин
— Отец Иоанн Восторгов, каков был его мученический конец?
Н. Иртенина
— Как я уже сказала, его арестовали в конце мая 1918 года, обвинив в продаже епархиального дома — совершенно нелепое обвинение. На самом деле его арестовали именно за его церковную деятельность. Три месяца он просидел вначале на Лубянке, потом на Бутырке. В начале сентября 1918 года, в первый же день официального «красного террора», когда был объявлен декрет о «красном терроре», его расстреляли еще вместе с несколькими людьми — с епископом Селенгинским Ефремом (Кузнецовым), с несколькими царскими министрами. Уже на краю могилы, вырытой ямы, отец Иоанн вел себя очень мужественно. Вместе с епископом Ефремом они провели короткий молебен, попросили чекистов там десять минут, отсрочить смерть, отсрочить казнь. И после такого короткого молебна отец Иоанн первым шагнул к чекистам, сказал: я готов, — то есть он предлагал начать казнь с него.
Д. Володихин
— Ну что ж, формы, может быть, разные — кого-то много веков назад отдали диким зверям на растерзание, кого-то убили свинцовой пулей — но смысл один, что у раннехристианских мучеников, что у новомучеников Церкви Русской. Дорогие радиослушатели, помните это имя: отец Иоанн Восторгов, читайте те статьи, которые остались после него, они очень хорошо показывают, что это противостояние христианского и антихристианского было в основе революции и гражданской войны, это противоречие непримиримо. Но я хотел бы также напомнить, что в вашем романе, Наталья Валерьевна, есть и другие новомученики, поданные, как бы это сказать, крупно, портретно, и один из них — отец Неофит Любимов.
Н. Иртенина
— Да, отец Неофит Любимов. С его стороны было также активное неприятие революционной власти, он сохранял верность монархическим принципам государственности и был арестован в июле 1918 года и убит позднее только за то, что совершил панихиду по расстрелянному царю Николаю II через два дня после того, как это было официально объявлено. Было объявлено только об одном расстреле царя — власть побоялась признать, что она убила всю семью царскую.
Д. Володихин
— Давайте, кстати, напомним, в том числе и маленьких девочек, и мальчика убили.
Н. Иртенина
— Княжон, да, царевича. Но объявили о расстреле одного царя Николая — 19 июля, спустя два дня после расстрела. И 21 июля отец Неофит провел в Спиридоньевской церкви на Козьем болоте, она так называлась, панихиду. Он прекрасно знал, что это будет сочтено контрреволюцией, власть сочтет это контрреволюцией, и был готов к аресту и смерти. Тогда как другие священники отказывались проводить такую панихиду по царю.
Д. Володихин
— Ну что же, отец Неофит следовал тому правилу, что нельзя быть слугой двух господ, одновременно Господа Бога и мамоны, то есть власти безбожной, которая сама подчинена идеалу мамоны. Дорогие радиослушатели, еще об одном новомученике, который попал на страницы романа Натальи Валерьевны Иртениной мы поговорим после небольшого перерыва. А сейчас я должен вам напомнить, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы ненадолго расстаемся, чтобы буквально через минуту вновь встретиться в эфире.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы продолжаем говорить о гонениях на Церковь в первые годы советской власти и о новомучениках, которые пострадали тогда, и портреты которых силами, вернее средствами художественной литературы создала Наталья Валерьевна Иртенина в своем романе «Багряные ризы». Следующая фигура, о которой следует поговорить, это отец Константин или, иначе говоря, святой Константин Богородский — человек, который, в общем, проявил неменьшее мужество, даже если сравнивать с отцом Иоанном Восторговым и отцом Неофитом Любимовым.
Н. Иртенина
— Отец Константин Голубев был настоятелем Богоявленского собора в городе Богородске, это недалеко от Москвы — тоже известный миссионер, очень хороший протоивораскольничий миссионер, тоже человек монархических взглядов. В мае 1918 года он был одним из инициаторов приезда в город Богородск патриарха Тихона со множеством архиереев для торжественного крестного хода по случаю праздника Николы Вешнего — Николы Весеннего. Местные чекисты ненавидели отец Константина и не простили ему этого визита патриарха. И в сентябре 1918 года отец Константин был арестован. У нас нет сведений, за что именно его арестовали, но, очевидно, тоже за его церковную деятельность, за проповеди, которые отец Константин, как миссионер, умел делать яркими и доходчивыми.
Д. Володихин
— И мученический венец ему принес, очевидно, расстрел.
Н. Иртенина
— Не только сам расстрел, но и вся его твердая христианская позиция. Когда его вели на казнь, стали известны его слова, а свидетелями этого было множество людей, которые шли за чекистами, за конвойными, которые вели отца Константина на казнь. Он сказал, он молился точнее: «Господи, прости им, не ведают, что творят». И когда его расстреливали, его только ранили и живым сбросили в могилу, стали закапывать. Ну чекисты вообще любили такой способ казни.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, прошу вас, помните и эти два имени: отец Неофит Любимов и отец Константин...
Н. Иртенина
— Богородский.
Д. Володихин
— Святой Константин Богородской. Эти имена — это истинные драгоценности духовные. И если придут к вам великие испытания, ободряйте себя тем, что им тогда было хуже, им было безнадежно, может быть, плохо, как казалось, в ту пору тем, кто не имел столь сильной веры в Бога. Они понимали, что существует Господь, есть Царствие Небесное, наша жизнь не прерывается гробовой доской, длится вечно. Ну а вот что касается ободрения, то ведь было верующим Москвы и великое ободрение в то время, и оно отражено на страницах вашего романа, Наталья Валерьевна. Это чудо иконы святого Николая в Москве.
Н. Иртенина
— Да, надо сказать, что в первые годы после революции в России совершалось вообще немало чудес: обновлялись иконы на глазах у людей, обновлялись даже купола церквей, было явление в небесах Богородицы, в Архангельске, например. И чудо иконы святителя Николая на Никольской башне Кремля в ряду этих чудес стоит.
Д. Володихин
— Когда оно произошло?
Н. Иртенина
— 1 мая 1918 года. Советская власть решила украсить Кремль красными полотнищами там со всякими лозунгами, и вот икона святителя Николая была полностью закрыта полотнищем с надписью: «Да здравствует интернационал!» И 1 мая, после парада, на глазах у множества людей это полотнище стало отдираться от иконы, разрываться на ленточки и падать на площадь. Не от ветра, само по себе. И это чудо вспоминал позднее будущий архиепископ Иоанн Шанхайский, который наблюдал его своими глазами — он тогда бы подростком, и рассказал, как это происходило. Толпу людей разгоняли, охранники кремлевские выезжали на конях, стреляли поверх голов людей, но люди все равно собирались, смотрели, молились. Кто-то из красноармейцев даже стрелял в икону в то время. А Иоанн Шанхайский описывает такой случай: один из красноармейцев стал стрелять в икону, открывшуюся от этой завесы, а у него было совершенно бессмысленное выражение лица, у этого солдата, что очень удивило будущего отца Иоанна Шанхайского. И вот это чудо очень всколыхнуло верующую Москву.
Д. Володихин
— Какова была реакция публики? Ведь это было многотысячное собрание по поводу красного вроде бы праздника. И тут все увидели это христианское чудо.
Н. Иртенина
— Ну парад уже кончился, это было после парада. Праздник этот, 1 мая, советский был назван среди верующих «Иудиной пасхой», потому что он пришелся на Страстную среду, когда Иуда предал Христа. И в честь этого чуда церковное начальство решило провести торжественные крестные ходы на праздник Николы Вешнего — 22 мая, и буквально со всех московских церквей шли вот эти вот многолюдные крестные ходы, вся Красная площадь 22 мая была заполнена людьми, яблоку было негде упасть. Есть фотографии этого события в интернете, их можно найти, посмотреть, сколько там было людей.
Д. Володихин
— Ну если я правильно понимаю, что слухи, вернее, сведения о том, что произошло на Красной площади, моментально облетели всю Москву и полетели из Москвы по всей России. То есть Господь напомнил, что как бы ни лютовала власть светская, забывшая о Нем, Он существует, Он никуда не делся и Он помнит о тех, кто совершает подвиги и принимает мучения во имя Его.
Н. Иртенина
— Да, это чудо и последующие крестные ходы 22 мая многим верующим дали надежду, что Россия вскоре опомнится, возродится, вернется к своим религиозным корням, сбросит с себя этот революционный морок. К сожалению, этого не произошло.
Д. Володихин
— Ну в конце концов произошло, просто не так быстро. Вероятно, общество так глубоко погрязло в грехах, что его покаяние и его исправление ума, хотя бы частичное, могло быть достигнуто только после очень долгих испытаний.
Н. Иртенина
— Да, в те времена настоящего покаяния в народе не случилось. Большинство населения оставалось теплохладным, равнодушным к вере. Многие даже со злорадством наблюдали, как травят Церковь, один такой персонаж у меня в романе есть эпизодический.
Д. Володихин
— Ну а вот возвращаясь к новомученикам, понимаете, это ведь очень большая ответственность для писателя — портрет настоящего большого святого. И, соответственно, писатель должен рассказать о его речах, о его поступках, я не знаю, до какой степени уместно говорить, о мыслях — это все уже, в общем, чистая стихия воображения, может быть, от этого стоит и воздержаться. И у вас, кстати, ни одной строчки, ни разу не прошло в романе в духе: «отец Иоанн Восторгов подумал...» или «к отцу Неофиту Любимову пришла в голову идея...» — ничего этого нет. Но тем не менее вы ведь придерживалась в этом смысле определенной строгости. На чем вы строили свою методу создания вот таких портретов, портретов святых новомучеников?
Н. Иртенина
— Просто не было надобности что-то выдумывать, залезать в голову к людям, к священникам, придумывать, что они там себе мыслили. Я пользовалась широкой документальной базой — это биографические материалы и мемуары, воспоминания очевидцев тех событий, и литературное наследство самих моих персонажей, отца Иоанна Восторгова, который оставил огромное творческое наследие — это и книги, и статьи.
Д. Володихин
— Что-то сейчас, кстати, переиздается и довольно обильно.
Н. Иртенина
— Да, переиздается. Вымысел в романе связан только с главным персонажем, которого зовут Иван Востросаблин — это светский человек, военный, вот он персонаж выдуманный, и поэтому вот то, что связано с ним...
Д. Володихин
— Ну стихия вымысла, которая естественна для художественной литературы. Чуть погодя мы поговорим и о нем, и о вашем Востросаблине, он тоже, в общем, фигура, несущая и определенный самостоятельный смысл в вашей книге.
Д. Володихин
— А сейчас я хотел бы напомнить, уважаемые радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный православный писатель, автор романа «Багряные ризы», посвященного новомученикам Церкви Русской, Наталья Валерьевна Иртенина. А сейчас в эфире прозвучит мелодия, которая представляет собой фрагмент из саундтрека к советскому фильму «Последнее лето детства». И, с одной стороны, можно увидеть в ней ритм нэпа — эпохи гораздо менее трагичной, хотя для нашей Церкви очень неласковой. А с другой стороны, ну вслушайтесь — это ведь мелодия, которая в какой-то степени показывает советскую власть, советскую эпоху как нечто вроде паровоза, украшенного красными флагами и стремительно движущегося по рельсам, а именно, скажем, железную махину, движущуюся прямо и неумолимо. Если кто-то на эти рельсы попадает — ну что ж, его ждет судьба тех новомучеников, о которых мы сегодня говорили.
Дорогие радиослушатели, мы тут послушали эту мелодию. Может быть, стоит представить себе, как вот под такой бравурный ритм, ритм, как я уже говорил, паровоза, который едет по железной дороге с нарастающей скоростью, сшибая со своего пути все что попалось. И теперь наложите на эту мелодию судьбы тех, кто пал тогда, пал под колесами этого красного паровоза. Что ж, после этого мы продолжим разговор о речах и поступках новомучеников, как их должен отражать современный писатель — задача творческая, удивительно сложная, удивительно ответственная, как я уже говорил. Наталья Валерьевна уже начала говорить об этом, но я вижу, вы хотите продолжить и договорить.
Н. Иртенина
— Поступки персонажей священников, реальных исторических лиц в романе, взяты из документальных свидетельств, также как и речи их. Ну выдуманы только какие-то бытовые разговоры о несущественных предметах. Но когда речь заходит о вере, об идеологии, о политической ситуации в стране, о причинах всего того, что происходило и происходит в стране, это опять же подлинные слова этих людей.
Д. Володихин
— Ну насколько я понимаю, вот у отца Иоанна Восторгова наследие действительно огромное, и когда он говорит о чем-то, вы вставляете отрывки из его произведений, верно?
Н. Иртенина
— Совершенно верно. Отец Иоанн настолько выдающийся проповедник и настолько яркий публицист, что его формулировки настолько точные, емкие, глубокие по смыслу, что хочется...
Д. Володихин
— И безжалостные, в общем-то.
Н. Иртенина
— Да, безжалостные по отношению к советской власти, что хочется их запоминать и потом цитировать, что я, собственно, и делала в романе. Хотелось даже еще больше поместить в романе его высказываний, просто был бы уже перебор.
Д. Володихин
— Тогда было бы уже не художественное повествование, а сборник эссе и афоризмов от отца Иоанна Восторгова. Но что касается святого Константина Богородского и святого новомученика Неофита, там ведь не так много высказываний, вы в этом случае чем руководствовались?
Н. Иртенина
— Ну одна из проповедей отца Константина взята из его биографии.
Д. Володихин
— То есть в данном случае, может быть, это какие-то воспоминания современников, мемуары, дневники, которые отразили их судьбы или что?
Н. Иртенина
— Там, по-видимому, была запись проповеди в приложении к книге, я просто взяла оттуда кусок — то есть это его собственная проповедь, записанная кем-то.
Д. Володихин
— А что касается отца Неофита, то в данном случае вы просто-напросто использовали факты из его биографии, взятые из каких-то исторических источников.
Н. Иртенина
— Ну да, когда свидетельств было недостаточно документальных, то сами судьбы этих людей подсказывали логику их речей, их поступков. Например, в романе есть сцена несостоявшегося спасения арестованных священников Востросаблиным — этот эпизод выдуман, но реально отец Иоанн Восторгов, вне романа, я думаю, в таких обстоятельствах мыслил бы и поступил точно также.
Д. Володихин
— Ну то есть Востросаблин пытается спасти священника, которого ведут убивать...
Н. Иртенина
— Нет, их, троих священников, переводят из одной тюрьмы в другую.
Д. Володихин
— Тот видит, что, возможно, сейчас будет схватка со стрельбой, с кровью и...
Н. Иртенина
— Отец Иоанн просто отказался, ну он сделал жест, знак глазами, взглядом показал Ивану, что не надо этого делать, потому что будет кровь, будут трупы.
Д. Володихин
— Но это, насколько я понимаю, предел художественной вольности, которую вы позволили себе, работая с судьбами новомучеников.
Н. Иртенина
— Да, таких эпизодов в романе немного, в основном все документировано.
Д. Володихин
— Ну что же, мне хотелось бы здесь отвлечься от нашего разговора, уважаемые радиослушатели. Те из вас, которые являются литераторами, писателями, публицистами, журналистами, да даже хотя бы и блогерами — пожалуйста, вы послушали сейчас Наталью Валерьевну, совет, который идет из глубины души моей: пожалуйста, следуйте этой строгости, не пытайтесь, если вы любите новомучеников, если вы хотите их прославить, не пытайтесь прославить больше, чем это сделал Господь Бог. Время от времени в современной литературе встречаются вещи крайне неприятные, когда тому или иному большому православному святому приписаны слова и действия, которых он не совершал. Тому, кто это написал, кажется: ну я добавлю еще духовных подвигов, ну сделаю красивее, ну я сделаю, может быть, более радикальным, может быть, более драйвовым подвиг этого человека. А все это на самом деле лишнее. Это все равно что к хрустальному дворцу пристроить деревянную халупу — и по площади будет больше, а что касается общего вида, то вид будет просто страшный. Вот эта кристальная ясность, простота и следование тому, что было в жизни сей — абсолютно правильный подход. Надо отказывать себе в таких излишествах воображения, даже если очень хочется их допустить и никогда не пытаться рассказать о святом новые чудеса — вот чего не было, того не было. Через святых Господь Бог, может быть, рассказывает нам притчи. Стоит ли искажать эти притчи? Подумайте. Ну а те из вас, кто не писатели, а читатели, когда вы видите вот эту благородную строгость, пожалуйста, не пытайтесь дорисовать себе в воображении то, что было помимо нее. Этого достаточно. Возвращаясь к главному герою Востросаблину, о котором мы уже говорили, с одной стороны, он является своего рода проводником, который ходит от одного новомученика к другому, и его глазами, его ушами читатель воспринимает слова, поступки новомучеников. Это с одной стороны...
Н. Иртенина
— Да.
Д. Володихин
— То есть он не вполне самостоятельная фигура. Но все же это живой человек, хоть и выдуманный персонаж, но и он несет определенную нравственную нагрузку. Это очень странное создание — человек мечущийся, и трагедией революции и фактически уже тлеющей гражданской войны здорово нравственно искалеченный. Так вот до какой степени он изменился, пройдя через встречи со святыми новомучениками? До какой степени они оказали на него духовное влияние?
Н. Иртенина
— Ну в начале романа это действительно человек с еще не устоявшимся мировоззрением: ему всего 20 лет, он воевал на фронтах Первой мировой, потом попал в красногвардейский отряд, участвовал в подавлении антибольшевистского восстания в провинциальном городе. Он не верует в Бога и сам о себе говорит: я на войне у красных такого повидал, что и в Бога-то не верю.
Д. Володихин
— Он человек перекошенный, можно так сказать, и перекосила его сама эпоха. Он таков, каково общество — где-то верующий, где-то неверующий, а где-то можно сказать «поверивающий» — то есть и хотел бы уверовать, но ужасы, которые повидал, ему мешают. И вот хочется увидеть: его скитания — а он действительно ведь бесприютный странник по сути своей, — приносят ли они ему и его нравственному облику, его душе какую-то пользу?
Н. Иртенина
— Ну когда он был в красногвардейском отряде, он во время вот этого подавления антибольшевисткого восстания совершил тяжкое преступление. И этот тяжкий смертный грех камнем лег ему над ушу, отяготил его совесть. Но до поры до времени Ивану удается заглушать в себе голос совести. Он оправдывается тем, что он сбежал из красного отряда и примкнул к антибольшевистскому подполью в Москве, которое готовило восстание против советской власти во многих городах России.
Д. Володихин
— Ну попытался примкнуть, скажем так.
Н. Иртенина
— Иван последовательно знакомится со священниками — с отцом Иоанном, с отцом Константином, с отцом Неофитом, он общается с ними, слышит их проповеди, речи, видит, как они ведут себя...
Д. Володихин
— А там, кстати, на периферии повествования проходят и другие новомученики и исповедники.
Н. Иртенина
— Да, около десятка.
Д. Володихин
— Это, скажем, наиболее яркие фигуры, наиболее выраженные в тексте.
Н. Иртенина
— Эти трое, они просто даны крупным планом. Иван осознает жертвенность этих пастырей ради спасения душ своей паствы. И в какой-то момент совесть его начинает говорить громче, какие-то вещи, связанные с религией, он переосмысливает. Он понимает, что в текущей ситуации Церковь в стране единственная законная и авторитетная сила, что лучшие представители ее вполне могут противодействовать вот той эскалации безумия и беззакония, которые насаждала советская власть.
Д. Володихин
— Вы имеете в виду, что представители духовенства как люди, поставленные от Бога проповедовать и исправлять души, гораздо важнее в своей деятельности, чем, скажем, люди, которые хотели бы там бомбой убить какого-нибудь комиссара из подполья.
Н. Иртенина
— Безусловно.
Д. Володихин
— Востросаблин это понимает.
Н. Иртенина
— Да. За что этих священников, собственно, и убивают — чтобы они не мешали торжеству революционного хама и насильника. А Иван видит в этих пастырях образец для подражания, и в конце концов он сам совершает аналогичный поступок — он жертвует своей жизнью ради спасения жизни другого. И тем самым он спасает себя. Потому что Господь его помиловал, ибо сказано: нет больше той любви, когда кто душу положит за други своя. А Иван в тот момент еще далек от церковного покаяния. И вот Господь ему дает, дарует жизнь для совершения этого покаяния. Он буквально восстает из могилы, то есть и в прямом смысле, и в духовном воскресает душой.
Д. Володихин
— Это не значит, что он превращается в зомби. А просто он должен был погибнуть, но что-то вроде чуда его спасло.
Н. Иртенина
— Господь его спас. А он воскресает душой и оживляется верой в Бога, и в конце книги это уже совсем другой человек.
Д. Володихин
— Можно ли сказать, что здесь есть какая-то перекличка с современностью? То есть Востросаблин — это ведь в значительной степени человек наших дней, который запущен в странствие по эпохе великих гонений на Церковь, и есть в его преобразовании нечто, ну если не использовать такое слово «нравоучительное», то, может быть, попроще — душеполезное для наших современников.
Н. Иртенина
— Да, ну сейчас же очень многие люди тоже оказываются в плену атеизма, материализма, в плену этих левых революционных идей, этого морока. С ними может произойти тоже точно то же самое. Ну я не думаю, что повторится гражданская война, но вот...
Д. Володихин
— Ну надо надеяться, что Бог нас сохранит от этого.
Н. Иртенина
— Но гонения на Церковь могут вернуться в любой момент. Мы должны быть просто к этому готовы.
Д. Володихин
— Что же, флуктуация большой политики в наши дни может привести ко всему чему угодно. Хотя, конечно, не дай Господь.
Н. Иртенина
— И вот духовный путь, который он прошел, он вполне по силам любому человеку.
Д. Володихин
— Из наших современников. И мне хотелось бы (наша передача постепенно подходит к концу) задать вопрос, который нельзя не задать писателю, сидящему здесь, в студии, у микрофона: эта тема, она завершена, оставлена вами, по вашему ощущению? Или все же у вас есть творческие планы как-то продолжить работу внутри нее?
Н. Иртенина
— Я продолжаю тему новомучеников, планирую сейчас начать писать роман о 37-м годе. Основа романа опять же будет документальная — это сфабрикованное в Горьковской области групповое дело, сфабрикованное чекистами.
Д. Володихин
— Вы говорили об этом.
Н. Иртенина
— Да, дело, которое было названо чекистами «церковно-фашистской диверсионно-террористической шпионской организацией».
Д. Володихин
— Ну как их только не сделали еще агентами Венгрии и Японии.
Н. Иртенина
— Да. По этому делу было арестовано почти полтысячи человек и большинство из них было убито или погибло в тюрьмах на допросах или погибло в лагерях. Якобы эту организации возглавлял Горьковский митрополит Феофан (Поляков), которого на допросах очень жестоко пытали, выбивая из него показания. Митрополит Феофан будто бы, по версии чекистов, выполнял указания самого митрополита Сергия (Старгородского), тогдашнего главы Русской Церкви. А митрополит Сергий был родом из Нижегородской губернии, из Арзамаса. И вот осенью 1937 года именно, когда раскручивалось это дело, в Арзамасе арестовали его сестру и расстреляли именно по этому делу. Тогда в каждом районе Горьковской области чекисты как бы «вскрыли» филиалы этой организации и работали вот по этому делу, вычищали частым бреднем духовенство области.
Д. Володихин
— Ну что ж, время нашей передачи подошло к концу. Мне бы хотелось, дорогие радиослушатели, подвести итоги буквально в двух фразах. То, что пишет Наталья Валерьевна Иртенина, читать тяжело, читать страшно. Это настоящая большая литература и одновременно это русская жизнь, ничуть не выглаженная и ничуть не вычищенная от тех складок и пятен, которые оставили на ней годы безбожной власти. И порой создается впечатление, что на земле разверзся ад, и огненная преисподняя плясала безумно по нашей земле и выжигала духовенство, и верующих, и храмы. Потом думаешь: только ли это впечатление или все же именно так и было на самом деле? Мне остается от вашего имени, дорогие радиослушатели, поблагодарить Наталью Валерьевну Иртенину за сегодняшнюю передачу. И сказать вам: спасибо за внимание, до свидания.
Н. Иртенина
— Благодарю. До свидания.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер