Наш собеседник — настоятель Свято-Алексиевской Пустыни иеромонах Петр Василенко.
Мы говорили о Свято-Алексиевской Пустыни: в чем её особенность, с чего началось её возрождение, как в её стенах появились дети, и почему многие родители не только из России, но и из разных стран мира хотят, чтобы их дети именно здесь получали образование. Отец Петр поделился, в какой поддержке нуждается обитель сегодня, и как можно помочь её насельникам.
Ведущий: Алексей Пичугин
А. Пичугин
- Дорогие слушатели, здравствуйте, это «Светлый вечер» на светлом радио, меня зовут Алексей Пичугин, я рад вас приветствовать сегодня, правда, не в студии светлого радио сегодня, неподалеку от Переславля-Залесского, замечательного города в Ярославской области, в Свято-Алексеевской пустыни, и мы беседуем с настоятелем пустыни иеромонахом Петром Василенко. Отец Петр, здравствуйте, добрый вечер.
о. Петр
- Здравствуйте, добрый вечер.
А. Пичугин
- Я достаточно давно знаю про Алексеевскую пустынь, правда, впервые сегодня сюда приехал, очень рад побывать у вас в гостях, спасибо большое за приглашение. Я, наверное, не совсем точно себе представлял, что такое Свято-Алексеевская пустынь, потому что мне казалось, что это что-то вроде монастыря, но вот мы сегодня порядка двух часов перед тем, как начать эту беседу гуляли по территории пустыни, и это не монастырь, это такая, скорее, я так понимаю, форма жизни людей вместе на одной территории, но тем не менее как-то с монастырской жизнью Свято-Алексеевская пустынь тоже связана.
о. Петр
- Да, это сопряжено с идеями монастырской жизни, у нас монашеское, монастырское общежитие, обитель мы называем либо монастырь для мирян, либо монастырь и для мирян, потому что здесь и монахов немало, но, в основном, конечно, большая часть, подавляющее большинство насельников - это миряне. Это я сравнил бы, мне близки археологические аналогии, параллели, я бы сравнил это с православным полисом, это как древнегреческий полис, то есть город, государство, можно такую параллель в каком-то смысле провести, потому что здесь много всевозможных институций, и церковных, и гражданских, и коммунальных, скажем так, и все это очень близко по укладу к монастырской жизни, к монастырскому укладу, вот такое православное общежитие.
А. Пичугин
- Причем, насколько я понимаю, здесь очень много земли вокруг, которая обрабатывается, то есть извините за такую аналогию, но для кого-то эти аналогии, просто они будут более понятные, кто-то может сказать: ну вот, здесь у вас своеобразный колхоз, потому что много техники, много земли обрабатывается, я понимаю, что это достаточно уже устаревшее и сейчас даже, наверное, многих молодых людей спросить, что такое колхоз, они не ответят, поскольку такой формы хозяйства уже почти 30 лет не существует, но вы обрабатываете землю, у вас учатся дети, у вас живут люди, они работают.
о. Петр
- Да, хорошая параллель, мне всегда нравилась эта форма хозяйственная – колхозы, и меня она никогда не смущала. Да, много земли, мы обрабатываем землю, держим большое количество скота и сами обеспечиваем себя, как правило, овощами, бывают неурожайные годы, когда мы с задачей не справляемся, этот год, в частности, такой, но обычно нам всего хватает, и мы делимся и с монастырями и семинариями, и с частными лицами, семьями, которые испытывают нужду в продовольствии, в продуктах. А так вот молочные продукты, мясо и овощи, все своего производства.
А. Пичугин
- Как все начиналось?
о. Петр
- Начиналось все неожиданно и для меня самого, потому что когда я сюда приехал, никаких целей создавать коммуну, колхоз или монастырь у меня не было. Здесь абсолютно было брошенное место, когда-то это было подворье Феодоровского монастыря Переславского, где-то около 20-го года монастырь был ликвидирован, соответственно, и подворье перестало быть таковым, и возникла здесь сначала, так и называлась коммуна, потом она стала отделением одного совхоза, другого совхоза, какие-то периоды самостоятельное такое поселение было, в общем, жизнь какая-то была, но к несчастью, как многое в то время, в основном, все проживали то, что было нажито до…
А. Пичугин
- Доживали даже, это отразилось в фольклоре того времени, как мы переживем этот год, как мы доживем, 92-й выдержать бы год…
о. Петр
- Нет, я-то имел ввиду советское время. Например, такая частность: вокруг была каменная стена, кирпичная стена по всему периметру Свято-Алексеевской пустыни, было много построек, мы сейчас задались целью, вот я знаю, Алексей, что вы увлекаетесь археологией, но если вы даже как археолог зададитесь целью найти следы этой стены, фундамента, вы их не найдете, то есть так активно все разбиралось, все ломалось, куда-то что-то переделывалось и в результате полуторакилометровая стена ни одна не сохранилась, вы ни одной печки в округе не найдете в округе, сделанной из кирпичей этой стены.
А. Пичугин
- Куда-то еще дальше шло?
о. Петр
- Знаете, есть такое народное выражение: «прахом пошло», вот когда все это не по-Божьи, то все, что из этого делали, все прахом куда-то пошло, а вот мистика какая-то, я не знаю, куда все делось, но его нет.
А. Пичугин
- Здесь, по крайней мере, не дошло до того, я в Тульской области в свое время наблюдал такую картину в селе, таком, уже достаточно заброшенном остатки колхозного коровника, ну и мы с товарищем пошли побродить по территории, а там можно было по разрушенной стене коровника подняться по двухэтажной, там на втором этаже тоже какие-то хозяйственные отделения были, и вот на уровне второго этажа мы видим, что коровник сложен из белокаменных надгробий монастырского кладбища, а монастырь сейчас, слава богу, восстанавливается, там где-то в двух-трех километрах от села и вот: «Под камнем сим покоится тело монаха такого-то» на уровне второго этажа в коровнике.
о. Петр
- Да, но здесь такого не было, конечно. Благо, когда строилась эта пустынька, первое, что игумения сделала, был кирпичный завод и специально прямо здесь, рядом, и из местной глины сестры делали миллионы штук кирпичей, из которых и было все сложено, но все тем не менее исчезло.
А. Пичугин
- А как вы сюда попали, в каком году?
о. Петр
- В 91-м году я был переведен из Ярославского Феодоровского кафедрального собора в Свято-Духовский храм села Новое.
А. Пичугин
- А это надо нашим слушателям объяснить, если вы бывали в Переславле-Залесском или ехали сюда из Москвы, то, сворачивая со скоростной трассы дальше по Ярославскому шоссе, первый храм, который вы увидите, большой пятиглавый храм – это и есть как раз село Новое, где отец Петр начинал, еще будучи священником Алексеем.
о. Петр
- Да. И храм огромный, пятипрестольный, три престола в летнем храме, два престола в зимнем храме, когда его передали в январе 91-го года он еще был занят и нам отдали вначале зимний храм, мы за пять дней, с 10-го по 15-е января его освободили, вывезли оттуда 30 грузовиков металлолома, не знаю сколько тачек мазута, а 16-го уже служили службу, без окон, затянули пленкой, без отопления, при минус 28-градусном морозе, тем не менее начали служить. А жилья не было, причем не было не только жилья для священника постоянного, даже снять было негде, ну вот такое время было тревожное, народ ничего не продавал, ничего никому особо не сдавал, ну и мне в конечном итоге после двух-трех месяцев мытарств предложили руины дома, в котором мы находимся.
А. Пичугин
- Тогда же, наверное, если я не ошибаюсь, вы наверняка знаете хорошо этого человека, была в свое время популярная книжка, которая описывала будни сельского священника Ярославской области, Ярославской епархии, был такой протоиерей Александр Шантаев, который написал книжку «Между небом и Львами», Львы – это село неподалеку от Ростова Великого, и вот он описал несколько лет своего служения в полуразрушенном храме деревенском, как это было вот буквально по дням, очень наглядно.
о. Петр
- Знаете, к стыду своему должен сознаться, что я не знаю ни батюшку, ни книжку…
А. Пичугин
- Ну может быть, я понимаю, что Ярославская епархия достаточно большая, а там, в этой книжке действительно очень подробно описано, как он был настоятелем этого сельского храма в те же годы в селе Львы и вот то же самое, о чем вы говорите, там где-то примерно на двух сотнях страниц разворачивается это описание.
о. Петр
- Ну вот, и поскольку жить где-то надо было, невзирая на то, что это был совершенно разрушенный дом без кровли, без потолков, без полов, местами окна, там уже дачники кирпич вынимали, себе на печки выковыривали. И храм, естественно, тоже стоял в руинах с проваленным сводом и так далее и все, больше не было ничего, вот эти две постройки, две руины. Но делать было нечего, мы так, на скорую руку сделали одну комнату на втором этаже для жилья, и вторую комнату прямо над нами для домового храма по благословению владыки Платона, тогдашнего архиепископа Ярославского и Ростовского, и переехали сюда, в одной комнате жили, в другой служили, а в праздники, воскресенья я служил, естественно, много.
А. Пичугин
- Я напомню, что сегодня мы в гостях у отца Петра Василенко, иеромонаха, настоятеля Свято-Алексеевской пустыни в Ярославской области неподалеку от Переславля-Залесского. И вот на дворе 91-й год, огромное количество приходов отдается Церкви, с тех пор многие из них возродились, там проходят службы, но я не знаю таких примеров, чтобы вокруг прихода сложилась вот такая, опять же, как это правильно назвать, такая община, такой опыт совместного проживания людей, где и школа, где и сельское хозяйство, где все подчинено вот этому единому распорядку жизни.
о. Петр
- Мы первоначально не только не планировали создавать никакую общину, мы даже я, по крайней мере, я всегда мечтал и стремился жить в удаленных каких-то местах, вести такой образ жизни, далекий от цивилизации, я даже несколько лет жил в архангельской деревне брошенной один, далеко от соседей, не было ни деревень близко, ни городов никаких…
А. Пичугин
- Это еще до священства?
о. Петр
- Да. Мне очень нравилась такая уединенная жизнь, и я мечтал, что вот сейчас мы будем жить: я, матушка и двое младших детей, но так не вышло, к сожалению…
А. Пичугин
- Простите, можно мы сейчас такой экскурс небольшой в историю сделаем, если вы не против: а как вы вообще пришли к священству?
о. Петр
- Это такой вопрос длинный, я не знаю, можно ли кратко как-то на него ответить. Мне казалось, что я человек верующий, но это было не так, я был, наверное, как многие из наших российских, советских интеллигентов, мы же были каким-то пантеистами, скорее, знаете, вот там мир, космос, рассматриваем их, как некую такая разумную система, вот это и есть Бог – ну пантеистический взгляд такой.
А. Пичугин
- Неверующим не назовешь, но тем не менее такой стройной системы религиозной, конечно, нет.
о. Петр
- Да нет, конечно, я сейчас называю, что я типичный неверующий, ну какая это вера, это сродни тому, что говорят: «ну да, где-то что-то есть». Ну и вот в 78-м году я случайно оказался в храме на службе, в сельском храме, и меня там просто пронзило, не знаю, почему, ничего такого не происходило, ничего не случилось, ну просто во время службы, причем уже под конец утрени вдруг меня как молнией прошибло.
А. Пичугин
- Знаете, и меня также пронзило в сельском храме в простом, фактически на ровном месте, идет служба вечерняя, и вдруг что-то такое произошло.
о. Петр
- Вот-вот, и я после этого как-то очень быстро, буквально в течение двух-трех дней я почувствовал, что это все, это мой порт конечного прибытия, конечная станция, дальше мне нечего искать, некуда идти, я пришел в пункт назначения и тут же мне стало ясно, что я должен быть священником. Вот в 78-м году такая ясность наступила, с того времени я в Церкви.
А. Пичугин
- Да, но с тех пор прошло много лет, и только вы говорите, что у вас было желание жить в отдаленном, в уединенном месте, когда находишься в Свято-Алексеевской пустыни, пожалуй, есть ощущение, что вот эта большая жизнь города, несмотря на то, что Переславль-Залесский большим городом не назовешь, но все-таки он немаленький, он вот тут недалеко, но если так задуматься: вот Сергиев Посад чуть дальше, а вот и Москва, до нее час всего. Но это место, оно действительно уединенное, здесь ходишь и не ощущаешь себя внутри цивилизации.
о. Петр
- Тем не менее, Лёш, конечно, я думал о другой жизни, и я думал, что я буду один вообще, вот я пришел на службу, пять-шесть километров в свое село Новое, отслужил, совершил требы, вернулся домой, и тут у меня из семьи никого нет. Почему я здесь оказался, в Новом – я служил в кафедральном соборе год, и владыка Платон был намерен меня там и оставить, но мне очень хотелось такой жизни, и я стал проситься, я попросил меня куда-нибудь направить в деревню, он говорит: «Да как же ты детей будешь?» Говорю: «Владыка, вы же сами говорите, ни один священник на приходе еще голодной смертью не умер, ну как-нибудь».
А. Пичугин
- Как у Ардова: «Ни один священник на кладбище с голоду не умер».
о. Петр
- Да. Да нигде, просто в глухой деревне, все равно выживают, бедно живут, но выживают. Ну и вот мы сюда когда приехали, вдруг оказывается, один человек приехал, другой человек: вот не возьмете ли вы меня пожить? Первый был такой Алексей Мысеку, он был ветераном афганской войны, молодой парень совсем, ну вот он тоже искал такой духовной жизни, ну, тут пришел ко мне и предложил свою помощь, он православным не был, был в какой-то секте, адвентист, по-моему …
А. Пичугин
- Тогда много сект было.
о. Петр
- Да, тогда сектантство процветало ой-ей-ей, и он принял крещение, потом второй, третий, откуда-то они появлялись, то есть никто их сюда не звал, никто их здесь не собирал, а потом в 93-м году у нас появились первые дети-сироты, попросили взять из Москвы одного мальчика, вскоре добрался еще один мальчик, и так вот какие-то родители, причем мужчины, как ни странно, с детьми тут приехали и так у нас образовалось человек семь детей, глядя на это какие-то семьи стали проситься с детьми, и вот возникла такая маленькая общинка, а поскольку дороги тогда не было, от шоссе нужно было идти по буеракам, а дети могли ходить только за шесть километров в школу, а одних их отпустить было нельзя, потому что этот участок старой Ярославки, он тогда воспринимался действительно, как дорога жизни, там погибало столько народу…
А. Пичугин
- Я прекрасно помню, что там оживленное движение было всегда, и в начале 90-х…
о. Петр
- Да, и так получилось, что где-то до 95-го года детей мы туда как-то водили, на каком-то тракторишке возили, но в 95-м году вынуждены были здесь устроить школу.
А. Пичугин
- А вы так и служили в Новом?
о. Петр
- Да, до 2000-го года я там служил.
А. Пичугин
- И в итоге вот тут надо, наверное, уже сказать, что есть сейчас, сейчас есть школа…
о. Петр
- Сейчас есть много чего, сейчас есть школа, общеобразовательная гимназия, есть школа искусств, есть кадетский корпус, причем очень успешный…
А. Пичугин
- …который еще мы хотели бы об этом отдельно поговорить, еще чуть позже это проговорим, но надо сразу подчеркнуть, что незадолго до нашего приезда, буквально за полторы недели кадетский корпус, к сожалению, сгорел, был очень сильный пожар и сейчас Свято-Алексеевская пустынь, конечно, нуждается в помощи для восстановления корпуса.
о. Петр
- Это страшная катастрофа, дети остались на улице, понятное дело, живут они не в палатках, это ясно, не в шалашах, распихали мы их как-то, расселили, но беда большая, потому что кадетский корпус был очень хорошо поставлен, организован и потеря его – это колоссальная потеря.
А. Пичугин
- И если сейчас, может быть, нас слушают люди, которые могут как-то помочь в деле восстановления, воссоздания даже, потому что я был на месте, где стоял корпус, там, увы, ничего не осталось, слава богу, настолько профессионально, тоже надо отметить, преподаватели, которые сумели, нам сейчас рассказывали ваши помощники, в течение полуминуты эвакуировать всех детей. Если нас слушают люди, которые могут помочь в деле восстановления, воссоздания корпуса, то есть сайт, куда можно зайти, там есть реквизиты, по которым можно оказать помощь или, может быть, если кто-то может помочь каким-то материалом строительным, можно привезти в Свято-Алексеевскую пустынь: «www.svalep.ru». Ну или, наверное, в любом поисковике можно набрать «Свято-Алексеевская пустынь» и ее сайт будет в выдаче и там, конечно же, есть все реквизиты. Итак, гимназия, школа искусств, кадетский корпус, и мы еще видели морской корпус.
о. Петр
- Да, у нас был сначала только сухопутный корпус, а потом к нам приезжали несколько адмиралов постоянно, и они стали говорить: «А почему у вас нет морского?» Я говорю: «А почему у нас нет моря? –Нет, все равно, отец Петр, в Москве тоже моря нет, а мореходное училище есть».
А. Пичугин
- Кстати говоря, все-таки Плещеево озеро – дедушка русского флота, второй эксперимент Петра по созданию флота после Воронежа и здесь, конечно, огромное озеро, где можно учиться.
о. Петр
- Ну так все и получилось, в конечном итоге, однажды они приезжают, три адмирала, главком морских пехотинцев, привозят нам Андреевский флаг, привозят флаг морпехов: «Все, отец Петр, собирай линейку, сейчас будем создавать морской кадетский корпус».
А. Пичугин
- И необязательно дети станут потом после этого корпуса, даже если они решат связать свою жизнь в дальнейшем с флотом, военными моряками, они могут идти, то есть для них открыт любой путь.
о. Петр
- Естественно, у нас не так много народа, на самом деле, совсем немногие идут чисто по военной стезе, но многие связывают свою жизнь с армией косвенно, в этом году у нас пять человек поступили, допустим, в Бауманское училище, но это же, по сути дела, все равно «оборонка», один в Политехе, в этом году поступил в Политех московский, тоже, скорее всего «оборонка» будет и так далее. Но кадеты не для того воспитываются, чтобы быть непременно военными, а чтобы быть мужиками, быть мужчинами.
А. Пичугин
- Я напомню, что мы сегодня в гостях у отца Петра Василенко в Свято-Алексеевской пустыни, это неподалеку от Переславля-Залесского в Ярославской области, это программа «Светлый вечер», я Алексей Пичугин, мы через минуту к нашему разговору вернемся, никуда не уходите.
А. Пичугин
- Мы возвращаемся к нашей беседе, напомню, что сегодня мы в гостях, не в студии светлого радио, не в Москве, а под Переславлем-Залесским в Ярославской области, в Свято-Алексеевской пустыни и беседуем с ее настоятелем иеромонахом Петром Василенко, спасибо большое еще раз, отец Петр, за приглашение, за возможность приехать к вам. Мы рассказываем о том, как живет Свято-Алексеевская пустынь, это не совсем привычный, вернее, совсем не привычный и не монастырь вовсе, но тем не менее это такая форма общежительства, здесь совершенно разные люди, приезжающие отовсюду, и дети, мне в ходе экскурсии рассказали, что дети из Дании, из Германии даже здесь учатся, понятно, что это не немцы, не датчане, это русские семьи, которые когда-то туда уехали, но тем не менее.
о. Петр
- Да, у нас из очень многих государств дети учились, включая Соединенные Штаты, Канаду, Австралию в разное время.
А. Пичугин
- А родители говорили, вы же, наверное, беседуете с ними, что привлекает, почему именно сюда?
о. Петр
- Они считают, что, во-первых, здесь хорошее образование, но и действительно, в этом году у нас пять золотых медалистов, например, на 22 выпускника, конечно, это бывает нечасто, такие урожайные годы, но тем не менее бывает, оказывается. У нас стопроцентное поступление в лучшие вузы России, причем на бюджет. Во-вторых, это православное воспитание, многих именно это привлекает, многие наши соотечественники, которые оказываются за границей, они только там начинают понимать, как важно иметь традиционное, основанное на русских каких-то традициях, на русских корнях воспитывать детей, поэтому и везут со всей страны, с Дальнего Востока, из Сибири, отовсюду, и из-за границы.
А. Пичугин
- А учителя, вы говорите, что очень хорошее образование, наверняка это так, но где вы находите учителей, потому что для Москвы, для средней общеобразовательной московской школы найти штат хороших учителей большая проблема, в каждой школе есть два-три хороших педагога, но редко больше.
о. Петр
- Да, но это селекция, так назовем, мы долго ей занимались, долго отбирали учителей, сейчас у нас первоклассный коллектив. Знаете, может быть, удивитесь, часть учителей, около половины – это те, кто здесь живут, а остальные из Переславля-Залесского, не из каких-то дальних палестин, не из каких-то чудесных изумрудных городов…
А. Пичугин
- Вполне возможно, что Переславль-Залесский, тут срабатывает феномен 101-го километра, вот вы улыбаетесь, так это или нет, но все-таки Переславль – это один из тех городов, куда высылали людей, которые по разным причинам политическим 50-х годов, 40-х не могли жить в Москве и в том числе, среди них была ссыльная интеллигенция, которая, конечно, их дети…Нет?
о. Петр
- Нет, в составе педагогов это никак не отразилось, и я не знаю ни одного педагога, который таким образом бы здесь оказался. Просто кроме учителей есть еще один фактор – это программы и методики, у нас они не совсем такие, как в массовой школе.
А. Пичугин
- А как вам удается это совмещать с, я сейчас буду, может быть, путаться в ведомствах, но с Министерством просвещения, с Рособлнадзором, которые очень крепко, я знаю, держат частные школы и стараются не допустить серьезных методологических расхождений.
о. Петр
- То, что они от нас требуют, мы все выполняем, что требуется для ОГЭ и ЕГЭ, мы все это проходим, мы стандарт выполняем, а все, что сверх того это уже как бы наше право, и мы его реализуем.
А. Пичугин
- А что «сверх»?
о. Петр
- Особенности методик, к примеру, математику мы все-таки даем не по современным учебникам, написанным на гранты Сороса, а мы даем по Киселеву и по учебникам Киселевской школы, это то, что было в Советском Союзе и что делало советское образование лучшим в мире, оно действительно было лучшим в мире, у нас любят криво ухмыляться на подобной фразе, но оно было действительно лучшим в мире.
А. Пичугин
- А насколько это сейчас читается, опять же, тот вопрос, ведь мы говорим обычно про единый учебник истории, который, я от себя лично хочу надеяться, что все-таки не будет единого учебника по истории, потому что тут огромное количество разных учебных пособий, разного качества, но среди них есть гораздо лучшие нежели тот единый стандарт, который предлагается. Но как это все сочетать?
о. Петр
- Алексей, я вам скажу свой взгляд на это: в стране должен быть единый учебник по каждому предмету, потому что предполагается, что в стране должно быть единое образовательное пространство, в противном случае в одном университете не смогут учиться выпускники разных школ. Другое дело, какого качества этот единый учебник истории, вот мы сейчас можем говорить, допустим, о том, который реально написан и реально он сейчас внедряется, единый учебник истории, он далек от совершенства, но если кто-то сможет когда-то написать идеальный учебник истории, и если он будет сделан единым, это будет только лучше.
А. Пичугин
- Но это уже в области, как мне кажется, каких-то наших мечтаний, что хорошо бы это когда-то было, но вот, наверное, этого не будет никогда.
о. Петр
- Это именно так, потому что если держаться этой плюралистической точки зрения, что каждый может учить по тому учебнику, который он выберет, каждый директор школы или каждый город, ведь среди директоров тоже есть люди разного уровня образованности, разного уровня культуры и просто разных идеологических установок, и мы опять будем наступать на те же грабли, опять в какой-то школе будут учить, что золотое время – это святые 90-е, что до 90-х в России не было ничего хорошего, со смертью Ельцина все закончилось, ну вы же понимаете, насколько это далеко от истины и поэтому единый учебник истории и вообще, вот был у нас единый учебник математики, то есть я, конечно, немножко условно говорю, вот единая линейка учебников по математике, вот сейчас восемь или сколько этих линеек – ничего хорошего в этом нет, потому что один автор, не буду называть фамилию, первый класс начинает не со счета палочек: один, два, три, четыре, или там два яблока плюс три яблока, сколько будет яблок, а она начинает с теории множеств, что есть величайшая глупость, безусловно, но тем не менее это был самый массовый до недавнего времени учебник, слава богу, его наконец запретили, но эта линейка учебников у нас царствовала без малого двадцать лет.
А. Пичугин
- Я думаю, что стоит еще раз напомнить, дорогие слушатели, что мы сегодня в Свято-Алексеевской пустыни еще и потому, что мы хотим как-то помочь с вашей помощью, мы надеемся, отцу Петру, у него такая беда случилась около двух недель назад: сгорел один из учебных корпусов, кадетский корпус и сейчас, конечно, для Свято-Алексеевской пустыни восстановить его, а здание достаточно большое сгорело полностью, восстановить его сложно, не так просто, есть адрес в интернете: «www.svalep.ru», Свято-Алексеевская пустынь, ну или в любом поисковике можно набрать «Свято-Алексеевская пустынь» и в выдаче будет сайт официальный, и там есть реквизиты, если вы знаете того, кто может помочь или можете помочь сами, имеете такое желание, конечно, вы можете это сделать, потому что здесь проходит очень интересный образовательный процесс и со сгоревшим кадетским корпусом, конечно, он не в полной мере может проходить так, как задумано.
о. Петр
- Кадетский корпус – это была наша гордость, потому что этот корпус, невзирая на то, что мы – такая дыра, глухомань, глубинка, наш корпус занимал первые места по России много лет и первые это не в смысле: первое, второе, третье, а конкретно первое, причем во всех видах кадетских соревнований, мы почти всегда занимали первое место, редкие годы, когда было второе. И если учесть, что некоторые регионы выставляли сборные команды, Чечня какая-нибудь и так далее, а мы все-таки занимали первое место, а не они, а не их сборная, это очень высокий статус и, конечно, потерять сейчас такую жемчужину очень бы не хотелось.
А. Пичугин
- Когда мы с вами говорили об истории, вы сказали, что школа появилась здесь по необходимости, поскольку приезжали родители с детьми и учить детей было негде, но как вышло так, что у вас целых четыре корпуса возникло разных направлений совершенно? А ведь надо сказать еще, что у вас, помимо того, что здесь гимназия, школа искусств, надо сказать, что здесь направления разные, не только кадетский, морской корпус или школа искусств, здесь еще есть геологическая, минералогическая, историческая…
о. Петр
- Но это все в рамках доп.образования в гимназии, специальных структур по этому поводу не существует дополнительно Если говорить о том, что есть еще такое, что можно рассматривать отдельно - это трудовая школа, мы приучаем детей к труду и это наша установка такая, очень убежденная, очень выстраданная, мы понимаем, что человек должен уметь трудиться, поэтому каждый день два часа в течение всего года посвящается простому незамысловатому физическому труду, такое еще направление.
А. Пичугин
- А как так получилось, что столько направлений решили создать, если можно было сделать просто одну школу по типу средней общеобразовательной ну и не тратить силы на такое количество?
о. Петр
- Вы понимаете, без труда воспитать из человека нравственную личность очень сложно, может быть, и возможно, но я думаю, что это намного сложнее, чем, употребляя труд, поэтому труд, как фактор нравственного воспитания, нам было с самого начала ясно, что он необходим, он должен присутствовать. То есть есть образование, которое должно быть качественным, а для воспитания мы сочли, что еще к этому телу образования главному нужно еще два крыла: труд и искусство – это то, что мы всегда внедряем в образовательный процесс, прививаем детям этих два начала. Искусство, оно смягчает неотесанные грубые современные детские души, дети приходят очень часто, почти всегда с очень грубой душой, они воспитанные на каких-то жестоких мультиках, ну «Том и Джерри», вы сами знаете, кого может воспитать такое…
А. Пичугин
- А «Ну погоди!»?
о. Петр
- Тоже самое, жестокий.
А. Пичугин
- Но мы все росли…
о. Петр
- Да, росли, и я не знаю, как это наша педагогическая общественность недосмотрела, что там, на самом деле, очень такая серьезная несправедливость присутствует: заяц всегда прав, даже тогда, когда он совсем не прав.
А. Пичугин
- Но это подчеркивается, на самом деле, что в «Том и Джерри» тебе больше жалко кота, так и в «Ну погоди!» тебе очень часто жалко волка, там прям красной нитью проходит.
о. Петр
- Прямо стокгольмский синдром воспитывают (смеется).
А. Пичугин
- Мы напомним, что сегодня беседуем с иеромонахом Петром Василенко, настоятелем Свято-Алексеевской пустыни в Ярославской области, неподалеку от Переславля-Залесского находится Свято-Алексеевская пустынь. Интересная форма проживания детей, с такой я не сталкивался еще нигде, как мне рассказали, у вас не 11, а 12 классов, с 1-го по 12-й класс, причем если ребенок приезжает в 1-й класс поступать, то соответственно, он живет здесь, не уезжая домой на каникулы до 12-го класса. Я понимаю, что, наверное, родители могут забрать ребенка, если надо, увезти его, забрать из школы, но в принципе, в идеале по вашей методике ребенок живет с 1-го по 12-й класс, 12 лет здесь, почему так?
о. Петр
- Знаете, не нами придумано, Александр Сергеевич Пушкин за семь лет обучения в Царскосельском лицее так-таки дома ни разу и не был, и это касается и кадетских корпусов старых, и пажеских корпусов, и благородных пансионов, и лицеев, не только Царскосельского, всех остальных тоже, и институтов девичьих, это понятно, почему –потому что есть определенная концепция воспитательная, которой в учреждении придерживаются, и она очень часто идет вразрез с привычным укладом семьи, что я имею ввиду: например, ребенок должен уметь себя во всем контролировать и ограничивать, вот он здесь не может покурить, пивка попить, так, грубо говоря, приедет домой на каникулы, там друг купит баночку пива себе, баночку другу, и все наши усилия пойдут прахом, и очень часто мы теряли детей именно таким образом.
А. Пичугин
- Но неужели вы не сталкиваетесь с детскими мольбами, просьбами: «хочу домой к маме, папе хотя бы на несколько дней, потому что я привык, это мой дом», это понятно совершенно.
о. Петр
- Когда я сказал об этой концепции одному адмиралу, он аж подпрыгнул: «Отец Петр, вы не представляете, как вы правы!» Он говорит: «Я срочную на флоте служил четыре года, три года служил, крейсер мой стал для меня домом родным, никуда мне не хотелось, меня все устраивало, великолепно все было, потом я получил отпуск за отличную боевую и политическую подготовку на десять дней, поехал я на эти десять дней домой, и дома я понял, что я ненавижу этот крейсер, я не хочу туда возвращаться, тут бабушка утром пирожки подносит: «внучок, поспи еще часик-другой», тут еще друзья какие-то, тут с самогоночкой гости придут, я возвращался на этот крейсер, как на каторжные рудники, я с трудом этот год дослужил, а потом все-таки стал адмиралом, но это другой уже был этап жизни, поэтому говорит: как вы правы. И вот с этим сталкивались: ребенок живет 4-5 лет, потом папа уговорит или мама, на один день, на день рождения бабушки, отпускаем, а через месяц приходится звонить и говорить папе: приезжайте, забирайте парня или девочку, потому что все, как подменили ребенка.
А. Пичугин
- А какой распорядок дня при этом у детей? Просто мне очень сложно представить, родители же наверняка могут приезжать?
о. Петр
- Они должны приезжать, мы требуем, чтобы они приезжали, навещали чаще, общались.
А. Пичугин
- Ну, какой распорядок дня?
о. Петр
- Знаете, я не очень владею этой информацией, но вот как я себе представляю, подъем у них, по-моему, где-то в 6.30, у кадетов в 6, у гражданских в 6.30, у кадет зарядка, а потом у всех вместе утреннее молитвенное правило, потом два урока, завтрак, потом опять дальше продолжаются уроки, обед и еще пять уроков, потом перерыв какой-то, не знаю, сколько времени, потом самоподготовка, во второй половине дня это школа искусств, это кадетские занятия по воинским дисциплинам, у сестер милосердия медицина, ну и так далее. Вечером тоже молитвенное правило.
А. Пичугин
- А какие развлечения у детей есть?
о. Петр
- Ой, да сколько угодно, такие же, как и везде, футбол, волейбол, баскетбол, кино раз в неделю.
А. Пичугин
- Но при этом ведь дети же не живут здесь 12 лет безвыездно?
о. Петр
- Они очень много выезжают.
А. Пичугин
- Я знаю, что вы их много куда возите, а как, куда?
о. Петр
- Экспедиции у нас были от Мурманска до Байкала, весь Урал исхожен, Кольский полуостров, Карелия, южный, средний и юг северного Урала, Кавказ, Байкал.
А. Пичугин
- На юг, на море?
о. Петр
- А на море – это другое дело, это отдых, это уже каникулы, в этом году все дети, правда, очень короткий был отдых в этом году, всего по две недели, потом что у нас не хватало просто ресурса…
А. Пичугин
- Потом, и с коронавирусом связано?
о. Петр
- Да, коронавирус и людей не хватало, чтобы большее количество детей.
А. Пичугин
- Но это бесплатно или родители за это платят?
о. Петр
- Нет, никто не платит, все оплачивает пустынь, форма, допустим, школьная, одежда, питание – это все за счет пустыни, и обучение, и содержание, пансион – это все за счет пустыни.
А. Пичугин
- Но помимо образовательного, у нас уже не так много времени осталось, но все равно надо обязательно поговорить про другие формы жизни пустыни, ведь здесь же не только все вокруг детей и образовательного процесса, здесь же еще, я смотрю, и мы об этом говорили вкратце - сельское хозяйство, здесь есть еще какие-то формы деятельности.
о. Петр
- С вашего позволения я позволю тогда чуть-чуть с другого боку начать, не с сельского хозяйства. Я сказал про образование художественное - это школа искусств, это и живопись, и графика, и музыка во всех ее видах, но есть еще один элемент – это очень много концертов, к нам приезжают прославленные знаменитейшие коллективы: хор Минина, хор имени Свешникова, Большой Симфонический оркестр, оперный театр «Амадеус», оркестр «Кантус Фирмус» и прочее, и прочее, эти люди ежегодно, у нас минимум один концерт Большого Симфонического оркестра, то есть главный оркестр страны приезжает, минимум один, а чаще два оркестра имени Некрасова, вот это то, что наши будни, сейчас немножко, конечно, сломано коронавирусом, а так это было не реже, чем раз в две недели такие концерты. Потом, у нас огромная библиотека – более 600 тысяч томов, потом, у нас великолепные музеи, у нас 40 музеев…
А. Пичугин
- Трехэтажный музей
о. Петр
- Да, один, сейчас еще одно трехэтажное здание вводится в оборот, в эксплуатацию, на полторы тысячи квадратных метров, все это музеи, около 100 тысяч единиц хранения в основном фонде, это где-то около 15 процентов областного музейного фонда Ярославской области там из 750 тысяч музеев области около 100 тысяч у нас, это вот из жизни такой научной, культурной и так далее. Что касается хозяйства – это основа уклада – это труд и многие насельники, которые не заняты в образовании и воспитании детей, они работают в аграрном секторе.
А. Пичугин
- А сколько у вас насельников, сколько детей?
о. Петр
- Это вопрос, я бы сказал, на засыпку, насельников у нас взрослых очень мало, это человек 120, но из них 2-3 десятка - это престарелые инвалиды, то есть не так много. Детей сейчас мало в связи, опять же, с этой пандемией, у нас обычно до трехсот человек детей, а сейчас у нас 225, где-то вот так, это школьников, но еще есть дошколята. Что касается, если вернуться к хозяйству, то за стол садится вместе с работниками, с приезжими педагогами, техническим персоналом приезжим 500 человек, 4 раза в день.
А. Пичугин
- Но это огромные деньги, конечно, это фактически, опять же, с колхозом сравнили, с чем еще можно сравнить – целое село, но это и есть фактически территория бывшего села.
о. Петр
- Да, территория, потому что, конечно, здесь такого количества никогда не было народа.
А. Пичугин
- Это безусловно, то есть это территория в советские годы хорошего села большого, ну сейчас или тем более в досоветские годы.
о. Петр
- Вот хорошая пропорция для села, что детей в 2, в 3 раза больше, чем взрослых, но эта пропорция хорошая для статистики, но очень плохая для нас, потому что, конечно, на каждого ребенка должно быть, ну как в государственных учреждениях интернатного типа, там взрослого персонала почти столько же, сколько и детей, а если речь идет о детях-сиротах…
А. Пичугин
- А у вас тоже есть дети- сироты…
о. Петр
- Есть да, взрослых там обычно в 2, 2,5 раза больше, чем детей.
А. Пичугин
- Но у нас, к сожалению, уже время подходит к концу, я надеюсь, что мы разговор про Свято-Алексеевскую пустынь как-то по возможности при случае продолжим у нас на радио, но обязательно нужно нам напомнить, что есть сайт «www.svalep.ru» - Свято-Алексеевская пустынь, там есть реквизиты, такая вот нужда у пустыни сейчас: буквально незадолго до нашего приезда сгорел кадетский корпус, большой был корпус, больше 30 детей учились и жили, насколько я понимаю, слава богу, их удалось всех оперативно эвакуировать, но корпус сгорел и сейчас его надо восстанавливать, но средств на это, еще учитывая современную ситуацию нет, если вы, дорогие слушатели, понимаете, что у вас есть какая-то возможность помочь посильно пустыни в восстановлении корпуса, то вот, на сайте «www.svalep.ru» - Свято-Алексеевская пустынь есть реквизиты, по которым можно как-то помочь пустыни. Спасибо большое, отец Петр, за беседу, надеюсь, что она как-то и вам тоже поможет и будет полезной. Напомню, что иеромонах Петр Василенко, настоятель Свято-Алексеевской пустыни в Ярославской области, неподалеку от Переславля-Залесского, был моим собеседником, я Алексей Пичугин, мы прощаемся с вами, до новых встреч, благодарим и всего доброго, будьте здоровы, до свидания.
Деяния святых апостолов
Деян., 6 зач., II, 38-43
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Как христианину правильно организовать свою жизнь? Существуют ли какие-то рекомендации по этому поводу? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который читается сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
38 Петр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святаго Духа.
39 Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш.
40 И другими многими словами он свидетельствовал и увещевал, говоря: спасайтесь от рода сего развращенного.
41 Итак охотно принявшие слово его крестились, и присоединилось в тот день душ около трех тысяч.
42 И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах.
43 Был же страх на всякой душе; и много чудес и знамений совершилось через Апостолов в Иерусалиме.
В только что прозвучавшем отрывке мы находим краткую, но ёмкую характеристику первой Церкви. Говорится, что после проповеди апостола Петра в Иерусалиме к последователям Спасителя присоединилось около трёх тысяч человек. Приняв крещение, они радикально изменили свою жизнь. Книга Деяний описывает, в чём внешне проявлялось это изменение.
Во-первых, они пребывали в учении апостолов. Ученики Спасителя рассказывали вновь крещённым подробно об Иисусе Христе и Его учении. Важной частью этого обучения было объяснение Священного Писания. Несмотря на то, что вновь обращённые, будучи иудеями, знали его с детства, апостолы расставляли в тексте новые акценты. Они показывали, как древние пророчества указывали на пришествие Христово и появление христианства. Благодаря такому обучению Писание оживало. Люди ощущали себя участниками священной истории.
Во-вторых, в прозвучавшем только что отрывке говорится, что уверовавшие пребывали в общении и преломлении хлеба. Иными словами, они регулярно собирались на общественное богослужение, Литургию, для того чтобы принять участие в центральном Таинстве Церкви, Евхаристии, то есть Таинстве благодарения. Это было торжественное собрание, во время которого они причащались Тела и Крови Христовой, а также делили друг с другом трапезу.
В-третьих, книга Деяний святых апостолов сообщает, что верующие пребывали в молитве. Очевидно, что речь идёт о личном духовном делании. Причем под молитвой подразумевается не только словесное общение с Богом, но и всякое дело, которое совершается человеком в присутствии Творца, то есть с непрестанной памятью о Нём.
Заканчивается рассказ упоминанием о том, что «был страх на всякой душе». Под страхом здесь, конечно же, подразумевается не животный ужас, но состояние благоговения и священного трепета, в котором пребывали первые христиане. Ведь благодаря такой упорядоченной организации своей жизни, они получали вполне ощутимые духовные результаты, а именно — опыт реального присутствия Творца. Господь наполнял Своей благодатью саму их повседневность и быт.
Очевидно, что в рамках христианской традиции пути к Богу довольно разнообразны. Вспомним, например, жизнь отшельников, которые уходили в пустыни и пребывали в уединении до конца своих дней. Или судьбу тех людей, которые, видя подвиг мучеников, объявляли себя христианами и тут же принимали смерть, а вместе с ней обретали Царство Небесное. Однако описанный в только что прозвучавшем отрывке путь наиболее универсальный. В каком-то смысле он самый надёжный и безопасный. Следуя ему, все мы, простые люди, можем установить живую связь с Творцом и в той или иной степени навести порядок в своей духовной жизни. Ведь правила предельно просты. Каждый день старайся хоть немножко узнать о своей вере. Найди церковную общину себе по сердцу. Принимай участие в её богослужениях и таинствах. По мере сил служи этой общине. Поддерживай постоянную связь с теми, кто так же, как и ты, идёт по пути спасения. Учись у них, спрашивай совета, сам, если понадобится, щедро делись своим опытом. Наконец, веди личную духовную жизнь. Исполняй заповеди Евангелия и во всех своих делах ищи волю Бога. Говори с Ним чаще, а не только в установленное время утром и вечером. В той степени, в какой проявим усердие и заботу об этих сферах своей жизни, Бог наполняет наше сердце, и у нас появляется опыт Его реального присутствия во всех наших делах.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер