Светлый вечер с иером. Феодоритом (Сеньчуковым) (13.09.2016) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

Светлый вечер с иером. Феодоритом (Сеньчуковым) (13.09.2016)

* Поделиться

Феодорит СенчуковУ нас в гостях был врач-реаниматолог, иеромонах Феодорит (Сеньчуков).

Мы говорили о том каковы медицинские взгляды и позиция Церкви по отношению к проблеме эвтаназии, и пересадке органов, также разговор шел о воле к жизни и о помощи Божьей.

 


А. Пичугин

— Это «Светлый вечер» на радио «Вера», дорогие слушатели! Здравствуйте. Здесь, в этой студии, Лиза Горская...

Л. Горская

...и Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— А в гостях у нас ближайший час проведет вместе с Вами и с нами иеромонах Феодорит Сенчуков, врач-реаниматолог. Отец Феодорит, здравствуйте!

Ф. Сенчуков

— Добрый вечер!

А. Пичугин

— Ну, вот просто с ходу вопрос, который уже тут взбудоражил и часть православного Интернета, и вообще как-то так общественное мнение всколыхнул. Это высказывание бывшего генерала милиции (вернее, в отставке, да, наверное?) Татьяны Москальковой...

Ф. Сенчуков

— Бывших генералов не бывает.

А. Пичугин

— Ну, вот да. ...Нынешнего Уполномоченного по правам человека в России, омбудсмена нашего о допустимости эвтаназии. Ну, как — допустимости? На встрече со студентами госпожа Москалькова сказала, что это, пожалуй, самое гуманное отношение к человеку, для которого уже все потеряно.

Л. Горская

Вот тебе и светлый вечер.

Ф. Сенчуков

— Вот, да. Добрый вечер, да. Вот он, светлый вечер.

Ну, что можно сказать? Да, наверное, это гуманно. Только надо всегда помнить о том, что гуманизм есть ересь. И вот с этого надо начинать. Что такое гуманизм? Гуманизм — это обожествление человека.

А. Пичугин

— Ну, гуманизм в разных проявлениях может быть. Ересью может быть...

Ф. Сенчуков

— Гуманизм, как явление, как теория, как учение — это учение, которое ставит человека на первое место. То есть не Бог, а человек — Его образ и подобие, а человек как человек. Как мы помним, одним из первых гуманистов, одним из выдающихся гуманистов был тот самый Варлаам Калабрийский, с которым боролся святитель Григорий Палама. И, в общем, это был один из первых гуманистов — он воспитал Петрарку. В общем, был такой человек достаточно серьезный, который был сторонником этого самого учения. Поэтому если говорить о том, гуманно ли это, гуманизм ли это — да, это гуманизм. Только это гуманизм не в том понимании, в котором мы обычно говорим о гуманизме. Мы же привыкли как? Гуманизм — это когда человеку хорошо. Вот этот гуманизм — это то, что делает человека хорошим. Гуманно относиться, с милосердием. Гуманно кормить животных — птичек, там. Это тоже гуманно, да?

Л. Горская

Ну, смотря чем.

Ф. Сенчуков

— Ну, хорошим чем-то. Вот это гуманно. Волонтерское движение — гуманно, да? Но если мы будем говорить о гуманизме в философском смысле, то гуманизм — это ересь. Это ересь человековолия. Поэтому это, как раз, в общем, вполне в рамках вот этих вот... А вот насколько нам хорошо иметь в качестве Уполномоченного по правам человека генерала с подобным представлением о человеческой природе, это уже разговор другой.

А. Пичугин

— Я думаю, что ее может вполне поддержать огромное количество людей, которые не какие-то там кровожадные злодеи, которым только дай вколоть чего-нибудь или кнопку нажать, чтобы человеческая жизнь прекратилась.

Ф. Сенчуков

— Дело все в том, что...

А. Пичугин

— Они-то как раз ведь все-таки... Давайте попробуем понять логику. Они же все-таки выступают за прекращение страданий человека. Здесь уже...

Ф. Сенчуков

— А вот это как раз вопрос очень двоякий.

Значит, вообще, когда говорится о страданиях, надо послушать тех людей, которые с этими страданиями дело имеют. Не генералов милиции...

А. Пичугин

— Вот мы Вас позвали.

Ф. Сенчуков

— Вот меня позвали, да? Ну, я не совсем имею дело со страданиями, я же реаниматолог. Моя функция немножко другая. Моя функция — не столько избавление от страданий, сколько спасение жизней, согласно Писанию.

Л. Горская

Ну вот, кому, как не Вам, знать ее ценность?

Ф. Сенчуков

— Ну да. Так вот. А есть люди, которые занимаются страданием. И вот Нюта Федермессер, Вы знаете все ее...

А. Пичугин

— Да.

Л. Горская

Да.

Ф. Сенчуков

— Она же сказала своевременно, что если человека обезболить, накормить, дать ему возможность нормально жить, разговаривать с ним, то он перестает просить о смерти, он хочет жить. И вот ей-то как раз в этом плане верить можно даже больше, чем мне. Потому что она имеет дело именно со страдающими людьми. То есть человек ведь не хочет умирать. Ни один человек нормальный не хочет умереть, прекратить свою жизнь — это противоестественно. Господь дает человеку жить... Даже если мы не будем говорить о Господе, даже если мы будем говорить чисто материалистически, человек — это существо, которое живет. У Янкелевича, по-моему, да? «Смерть — если мы есть, то ее нет, если смерть есть — то нас уже нет». По-моему, у Янкелевича есть эта фраза. Так вот ни один человек не стремится к тому, чтобы его не было. Если человек стремится к тому, чтобы его не было, значит, он психически болен. Это тяжелое депрессивное расстройство — когда человек хочет, чтобы его не было. Человек боится, человек не хочет жить, он боится жизни, он боится, и он хочет...

А. Пичугин

— Ну, только в том случае, если он не ждет смерти, наверное.

Ф. Сенчуков

— Нет, а что значит — ждет смерти? Человек может ждать смерти, человек может ее ожидать, человек может к ней спокойно относиться, но он не может ее хотеть.

А. Пичугин

— Но если он тяжело болен, и у него уже просто наступила такая апатия.

Ф. Сенчуков

— Так в том-то все и дело, что если человек тяжело болен и ждет смерти, значит, либо ему жить некомфортно, то есть его... И мы возвращаемся к словам Нюты как раз, что ему надо создать комфортное существование. Либо он тяжело болен психически, и он хочет прервать свою жизнь. Ну, если помните, по-моему, у Фромма это есть сравнение — когда человек понимает смерть как избавление от смерти. Труп не может умереть. Поэтому нормальный человек умирать не хочет — он хочет избавиться от страданий. И вот в этом и основная проблема эвтаназии. Понимаете, это как раз тот самый камень, который дается в руку. Когда человек просит хлеба, а ему дают камень.

А. Пичугин

— А если он уже не находится в сознании?

Ф. Сенчуков

— А как можно... А о какой эвтаназии тогда можно говорить? Эвтаназия вообще предполагает добровольность.

А. Пичугин

— Родственники.

Ф. Сенчуков

— Нет, родственники... А какое отношение родственники имеют ко мне?

А. Пичугин

— Ну, я отталкиваюсь от слов...

Л. Горская

Ну, ты теоретически предполагаешь: если человека юридически признали недееспособным, могут ли?.. Ну, это уже, по-моему...

А. Пичугин

— Ну, я сейчас отталкиваюсь от слов Татьяны Москальковой, которая как раз там на родственниках делает акцент.

Ф. Сенчуков

— Нет, значит, что такое родственник, да? Кто такой родственник? Значит, сегодня родственник хочет прекратить страдания...

А. Пичугин

— Завтра родственник хочет квартиру.

Ф. Сенчуков

— Завтра родственник хочет квартиру. Но даже если не брать это, давайте поговорим о страданиях, да? Вот где граница того страдания, когда человека можно взять и убить? Ну, где эта граница? Ну, онкологический больной — понятно, мучается, страдает. Там, больной БАС — тоже понятно. А вот больной со множественными спинальными грыжами — это как? Это больной, который мучается от тяжелейших болей в спине. Да?

А. Пичугин

— Ну, я думаю, что все-таки таким людям ни в одной европейской стране, где эвтаназия легализована, не предлагается уход из жизни — ну, только если он сам категорически не попросит. У нас перед Паралимпийскими играми, если помните, выступала спортсменка...

Л. Горская

Я как раз хотела вспомнить этот случай.

А. Пичугин

— Да, может быть, ты его, кстати, лучше вспомнишь, чем я, в общих чертах.

Л. Горская

Я его не стала хорошо запоминать, но там смысл был в том, что спортсменка перед участием в Паралимпиаде заявила, что после участия она совершит эвтаназию. И я помню, что меня это поразило, поскольку для меня это было просто как надругательство, профанация самой идеи Паралимпиады как идеи преодоления. И... Ну, не знаю, Алексей, дополни. Мы с тобой тогда как раз это, по-моему, очень подробно обсуждали.

А. Пичугин

— Вот не обсуждали, потому что оба были в отпуске...

Л. Горская

А, да? То есть мы как-то?.. Ну, видимо...

А. Пичугин

— Да. Мы вообще не обсуждали. Но факт остается фактом. Женщина — Вы помните такой случай...

Ф. Сенчуков

— Так она совершила эту эвтаназию-то или нет, в конечном итоге?

А. Пичугин

— Я так...

Л. Горская

Нет, по-моему.

А. Пичугин

— Пока нет. И там, на самом деле, даже с точки зрения законодательства было много вопросов. Там легализована эвтаназия, но было много вопросов, и склонялись к тому, что это невозможно.

Ф. Сенчуков

— Ну, вот, я думаю, именно поэтому она это и заявила — что это невозможно.

Л. Горская

Просто чтобы?..

Ф. Сенчуков

— Ну, пиар, пиар...

А. Пичугин

— Она сказала, что ей слишком больно жить — физически.

Ф. Сенчуков

— Если человеку больно физически жить, его надо обезболить. Его надо обезболить, а не убить. Вот. Понимаете, я еще раз говорю, что где граница того страдания, которое человек не может переносить? Больной со спинальными грыжами, больной просто с остеохондрозом — это же тоже больные!

А. Пичугин

— Ну все-таки есть болезни, которые Вы перечислили.

Ф. Сенчуков

— И что?

А. Пичугин

— Это та же самая онкология.

Ф. Сенчуков

— И что? Нет, ну, а почему страдания онкологического больного более страдательны, чем страдания больного с остеохондрозом? Боль при остеохондрозе жуткая.

А. Пичугин

— Ну, потому что, скорее всего, его страдания финальны.

Ф. Сенчуков

— Э-э... Но дело в том, что... Так тогда вообще нелепо, да? Давайте...

А. Пичугин

— Да, я сейчас не хочу выступать как сторонник эвтаназии, тем более, что им не являюсь... Но я пытаюсь все-таки адвокатировать какую-то определенную позицию.

Ф. Сенчуков

— Нет, но даже если Вы себе представите... Даже если Вы себя сейчас выставите в качестве сторонника эвтаназии. Вот смотрите, человек страдает онкопроцессом. Он мучается, он болеет. Он скоро умрет. Вот он умрет — через восемь месяцев он умрет. Больной остеохондрозом страдает жуткими болями. Это действительно очень тяжелые боли, очень часто не купируемые никакими обычными способами. У него впереди еще 40 лет такого страдания. Так, может быть, ему надо больше?.. Так сказать, он больше заслуживает эвтаназии?

А. Пичугин

— Ну, он, по крайней мере, может надеяться, что через какое-то время появятся средства, лекарства.

Ф. Сенчуков

— А онкологический больной так и так умрет.

А. Пичугин

— Но уже через восемь месяцев.

Ф. Сенчуков

— Уже через восемь месяцев. Он и так умрет через восемь месяцев.

А. Пичугин

— Но он это понимает.

Ф. Сенчуков

— Ну, он понимает. Так от чего он пытается уйти с помощью эвтаназии?

А. Пичугин

— От сиюминутных страданий.

Ф. Сенчуков

— Значит, а чем хуже больной остеохондрозом?

А. Пичугин

— Ну, вот это такой вопрос, Вы понимаете, который...

Ф. Сенчуков

— Нет, просто, понимаете, как только мы легализовываем эвтаназию, у нас возникает вопрос: на каком основании мы лишаем человека одной болезнью права на эвтаназию, разрешая ее в другом случае, да? Опять же, а человек, которому тяжело жить, потому что ему психологически тяжело жить? Он имеет право на эвтаназию?

А. Пичугин

— Вы сами говорите, что у любого нормального человека желание... Для любого человека желание смерти — это признак уже психического...

Ф. Сенчуков

— Это признак психического нездоровья. Но дело все в том, что — а почему мы тогда должны считать, что желание смерти для человека с онкопроцессом не является признаком этого самого нездоровья?

А. Пичугин

— Ну, оно может быть оправдано.

Ф. Сенчуков

— Нет, что значит?..

А. Пичугин

— Ну, правда, любое заболевание человек может под чего-то там подводить...

Ф. Сенчуков

— Любое заболевание чем-то оправданно.

А. Пичугин

— Его нельзя ни в коем случае осуждать.

Ф. Сенчуков

— Да. То есть любое заболевание оправданно. Почему человек, страдающий какой-нибудь депрессией, менее заслуживает права на эвтаназию, чем онкобольные?

А. Пичугин

— А вогт здесь такая еще «вилка», смотрите. Не так давно умер Ислам Каримов, президент Узбекистана. Сначала там долго выясняли, когда же он все-таки умер, а потом западные врачи и, по-моему, кто-то из наших врачей, кто принимал участие в его якобы лечении, сказали, что смерть мозга после инсульта наступила практически сразу. Но он продолжал как-то существовать, подключенный к аппаратам. Потом просто, видимо, было какое-то волевое решение кого-то отключить его от этих аппаратов. А здесь как быть?

Ф. Сенчуков

— Смерть мозга — это очень условное состояние.

А. Пичугин

— Но оно разве обратимо?

Ф. Сенчуков

— Нет, оно не обратимо. Ну, на настоящем этапе оно необратимо. Но дело все в том, что это... Значит, необратимых состояний на свете очень много. Понимаете, рождается ребенок-идиот...

А. Пичугин

— Кстати, тоже необратимое состояние.

Ф. Сенчуков

— Надо ли его убить сразу?

А. Пичугин

— Вопрос. Тут даже, наверное, не применимо к Каримову... Таких случаев ведь много. Это не обязательно заболевание — это какие-то травмы, когда врачи говорят родным этого человека, что «мы можем продолжать его держать на этих аппаратах сколько угодно долго, вот Вам счет за это».

Ф. Сенчуков

— Ну, это, наверное, не у нас в стране, да?

А. Пичугин

— Не знаю.

Ф. Сенчуков

— Ну, у нас в стране такого нет.

А. Пичугин

— Нет? А я не знаю, как у нас в стране — слава Богу, наверное.

Ф. Сенчуков

— Никак у нас... У нас всем гражданам гарантирована бесплатная медицинская помощь.

А. Пичугин

— Медицинская помощь. Но если человек уже существует исключительно на аппарате, который поддерживает его жизнь?..

Ф. Сенчуков

— Какая разница? Какая разница?

А. Пичугин

— ...то он так и будет его поддерживать?

Ф. Сенчуков

— До тех пор... Значит, у нас существует законодательство. Значит, тут это немножко... Значит, такой маленький экскурс. У нас существует законодательство, которое оговаривает критерии смерти. Ну, то есть это законы. Это Федеральный закон 323 «Об охране здоровья населения». И к нему прилагаются две инструкции. Одна инструкция — об определении смерти, об определении биологической смерти и прекращении реанимационных мероприятий и инструкция о констатации смерти на основании смерти мозга. Существуют две инструкции, которые позволяют признать человека мертвым. Ну, сейчас еще вот есть некоторый нюанс в плане детей до 500 граммов.

А. Пичугин

— И это тоже считается, да?

Ф. Сенчуков

— Нет, там есть некоторый нюанс. То есть раньше, в любом случае, они признавались как бы плодом. Сейчас они признаются... Сейчас им должны быть проведены все нужные мероприятия, но признают их человеком только через семь дней. То есть раньше вот эта граница — 500 граммов — считалась границей жизни. Сейчас, хоть даже если он родится 200 граммов (есть такое, это принципиально возможно), то его должны начать... начать ему все необходимые мероприятия по интенсивной терапии, но признают его живым только через семь дней. Но это касается детей.

Касательно всех остальных: есть определенные критерии биологической смерти, просто определенная симптоматика, которая позволяет сказать, что данный человек мертв. И есть такое состояние, когда человек признается мертвым на основании смерти мозга. То есть делаются определенные тесты, по которым человек признается мертвым. То есть мозг... Якобы мозг не работает, у человека работает сердце, за человека дышит аппарат искусственной вентиляции легких, мозг якобы не работает.

Почему говорю «якобы»? Потому что мы не можем реально посмотреть работу мозга. Мы ее... Да, мы эту работу мозга видим только на основании каких-то, ну, методов исследования, которые ведь не... То есть мы, допустим, снимаем энцефалограмму, да? Энцефалограмма показывает нам — или не показывает — какую-то активность.

А. Пичугин

— Иеромонах Феодорит Сенчуков, врач-реаниматолог, сегодня в программе «Светлый вечер». Да, энцефалограмма показывает какие-то процессы — или не показывает.

Ф. Сенчуков

— Нет, она не показывает процессы.

А. Пичугин

— Ну, активность, активность.

Ф. Сенчуков

— Она показывает активность, которую мы можем записать. Значит, тесты. Там есть несколько тестов — там, апно или вентиляция, и так далее. Они тоже показывают как бы уже функцию — не функцию самого мозга, а производную от этой функции. То есть на самом деле мы же не знаем, какие процессы в данный момент идут в клетках мозга. Мы говорим только о том, что проявлений, которые мы можем зафиксировать, нет. Мы признаем на этом основании человека мертвым.

А. Пичугин

— И обычно отключаем его уже от всего.

Ф. Сенчуков

— Ну, как правило, признается человек... Для смерти мозга... Это, на самом деле, достаточно дорогостоящая процедура — провести все эти тесты. Их не в каждом учреждении можно провести. Значит, делается это исключительно для нужд трансплантологии.

А. Пичугин

— Это мы тоже сейчас еще обсудим.

Ф. Сенчуков

— Ни для чего другого это не нужно. Потому что... На самом деле, после того, как человека признают мертвым... А признает его специальная бригада. Это не просто само учреждение...

А. Пичугин

— Это какая-то независимая экспертиза, независимые специалисты?

Ф. Сенчуков

— Ну, да... Нет, теоретически, это может быть и свое учреждение, но там очень сложная градация. То есть там надо приглашать судмедэксперта и так далее. Так вот, признается данный человек мертвым, да? После этого эта трансплантологическая бригада либо удаляет у него органы, либо, если это по каким-то причинам в данном учреждении сделать невозможно, поддерживается его жизнедеятельность, после чего его транспортируют в какое-то другое учреждение, где производится забор органов.

А. Пичугин

— Но это, с гражданской точки зрения, да и с любой другой, фактически, убийство, да?

Ф. Сенчуков

— С гражданской точки зрения это не убийство, потому что закон это разрешает, а с позиций церковной, духовной, человеческой...

А. Пичугин

— ...морально-нравственной...

Ф. Сенчуков

— ...морально-нравственной — это убийство. Это убийство и не более того. То есть так же, как и эвтаназия. Ведь, опять же, если мы возвращаемся к эвтаназии... Ведь что такое эвтаназия? Эвтаназия — это человек просит его убить. То есть сам он по каким-то причинам самоубийство совершить не может — технически или, там, в силу того, что у него рука дрогнет. Он не может себя убить...

Л. Горская

А может быть, он думает, что самоубийство — это грех, а вот если другой...

Ф. Сенчуков

— А если другой? То есть, он другого втягивает в грех?

Л. Горская

Да.

Ф. Сенчуков

— То есть, вот такой злодей?

Л. Горская

Ну, возможно. Мы допускаем, что это...

Ф. Сенчуков

— Нет, ну, во-первых, так: если человек просит о том, чтобы его убили, он самоубийца. Он, в любом случае, самоубийца.

Л. Горская

Вот это важное пояснение.

Ф. Сенчуков

— Он, в любом случае, самоубийца. То есть, независимо от того, втянул он кого-то в это или нет, он все равно самоубийца. То есть эвтаназия ведь, опять же... Опять же, у нас под словом «эвтаназия», к сожалению, понимают не то... Ну, «к сожалению» — не к сожалению, а у нас просто в бытовом... В бытовой сфере у нас понимают разные совершенно состояния. Потому что есть пассивная эвтаназия, есть активная эвтаназия, есть убийство из милосердия, есть ассистированное самоубийство. Это все как бы разные... Юридически это не одно и то же. Потому что активная эвтаназия — это я попросил Вас, чтобы Вы меня взяли и убили. Это активная эвтаназия. Пассивная эвтаназия — значит, я прошу Вас, чтобы Вы прекратили лечение, которое поддерживает мою жизнь. Это пассивная эвтаназия. Убийство из милосердия — это значит, это Вы решили, что мне не надо жить, и меня взяли и убили — из гуманных соображений. Вот то, что Москалькова говорит. А есть еще самоубийство, ассистированное врачом — то, чем занимался Геворкян. Ну, то есть создал приборчик, человек сам нажимал на кнопку — и...

А. Пичугин

— ...вроде бы, как больше никто и не видал.

Ф. Сенчуков

— Вроде бы, да. То есть Геворкян как бы сам не убивал, да, но приборчик давал. Так что, в любом случае, в каждом из этих случаев, кроме убийства из милосердия, мы имеем дело с самоубийством. Поэтому для человека церковного, для человека верующего эвтаназия неприемлема в принципе.

А. Пичугин

— Я понимаю, что у нас «Светлый вечер», но получается он не очень светлым, но все равно не могу не спросить касаемо аппаратов, которые искусственно поддерживают жизнь в человеке. Ну, предположим, произошла какая-то страшная авария, человека привезли в больницу, и его родственникам говорят, что да, он может быть, подключенный к этим аппаратам, еще сколь угодно долго жив.

Ф. Сенчуков

— Ну, хорошо.

А. Пичугин

— И он так и лежит в больничной палате.

Ф. Сенчуков

— Да, он лежит в отделении реанимации.

А. Пичугин

— И так может годами происходить?

Ф. Сенчуков

— Ну, если у данной реанимации хватает на это возможностей...

Л. Горская

Мощностей?

А. Пичугин

— А если нет?

Ф. Сенчуков

— А если нет, то он умрет. Он умрет просто потому, что там не хватит антибиотиков, еще чего-то, еще чего-то и еще чего-то. То есть не то, что их не хватит, но просто их может не быть. Мы же, опять же, живем... Как это называется — «Я живу...» Песня у «Ва-Банк» была: «Я живу в Москве», да? Вот так у нас... Вот такое у нас — мы живем в той стране, в которой мы живем. В Америке, во Франции, где угодно — да, он будет жить столько, сколько возможно.

Л. Горская

В Америке, во Франции и где угодно, мне кажется, сейчас идет очень мощное продвижение идеи о том, чтобы люди не держали своих родственников на аппаратах. И это действительно идет на фоне продвижения идеи о том, что нужно ну как бы оформлять документы при жизни и не уносить, как они формулируют, свои органы с собой в могилу. То есть это идет на фоне того, что развивается трансплантология, это все активно рекламируется, это внедряется в сценарии сериалов — вот такие душераздирающие моменты. И действительно, во многие фильмы тоже сейчас включаются в сценарии вот эти муки родственников, которые думают: отключить, не отключить своего, вроде бы, безнадежного родственника от прибора? И, в общем, они это тяжелое, но правильное — преподносимое как правильное — решение отключить от приборов принимают. Я вот на что обратила внимание.

Ф. Сенчуков

— Значит, родственники, на мой взгляд, не имеют никакого отношения к этому процессу вообще. Никто не имеет права за человека решать, жить ему или умирать. А вот человек — да, он может пожертвовать жизнь свою за други своя. Несколько лет назад Синод Элладской церкви — все написали заявления о том, что они просят в случае такой ситуации взять у них органы.

А. Пичугин

— Это именно Синод? Они не заставляли писать каждого священнослужителя, а это был епископат?

Ф. Сенчуков

— Это был епископат, они приняли решение — они это сделали. Значит, человек имеет право пожертвовать собой ради ближних. Да, наверное... то есть, не наверное, а совершенно точно, это действительно очень хороший способ окончания жизни — если ты понимаешь, что твои органы пригодятся, а ты уже жить не можешь, то ты жертвуешь своей жизнью. Это другая немножко ситуация. Но ни родственники, ни главный врач, ни Уполномоченный по правам человека права на это не имеют.

Л. Горская

А если человек недееспособен?

Ф. Сенчуков

— А если человек недееспособен, значит, его нужно лечить столько, сколько он лечится.

А. Пичугин

— Иеромонах Феодорит Сенчуков, врач-реаниматолог, в гостях программы «Светлый вечер». ЗДесь Лиза Горская и Алексей Пичугин, и через минуту мы продолжим.

Возвращаемся в студию Светлого радио. Напомню, друзья, что здесь Лиза Горская...

Л. Горская

...и Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— А беседуем мы с иеромонахом Феодоритом Сенчуковым. Отец Феодорит — врач-реаниматолог. Какую-то тему мы затронули, в общем... Мне кажется, об этом надо говорить, пускай даже программа называется «Светлый вечер», а тема не очень светлая, но все равно...

Ф. Сенчуков

— Да тема-то светлая, в общем. На самом деле, донорство органов — это, в общем... В нем самом по себе нет ничего темного. Темное — в том, как это построено.

А. Пичугин

— Церковь как-то относится? Вот мы вспоминали — в Социальной концепции что-то по этому поводу прописано?

Ф. Сенчуков

— Э-э...

Л. Горская

Обтекаемо.

Ф. Сенчуков

— Очень обтекаемо. Там очень обтекаемый текст. Значит, дело все в том, что Церковь не может одобрить убийства. С другой стороны, это убийство направлено для спасения жизни других людей. Поэтому здесь вопрос ставится именно так. И это оговорено — что положить жизнь свою за други своя — это хорошо. Это, кстати, по-моему, есть в Социальной концепции.

Л. Горская

Да, это есть там. И там же есть, по-моему, презумпция согласия.

Ф. Сенчуков

— Вот в том-то все... Как раз вот там есть разговор о презумпции несогласия, насколько я помню. То есть человек должен сам решить, чтобы...

Л. Горская

Ну, да, это я перепутала, да-да-да. Чтобы это было добровольно, прописано.

Ф. Сенчуков

— Да-да. Чтобы это было добровольно. Вот добровольно — это хорошо, недобровольно — это плохо. Вот это плохо — недобровольно. Это не совсем эвтаназия — это немножко другая история, да? А эвтаназия — это всегда плохо, потому что при эвтаназии это вопрос, который связан с тем, что человек либо психически болен, либо ему не могут обеспечить избавление от страданий.

А. Пичугин

— А это и есть то, что все емко называется одним словом — «биоэтика» и преподается сейчас?

Ф. Сенчуков

— В частности. Ну, биоэтика сводится не только к этому, но и к этому тоже.

А. Пичугин

— Но она обязательно сейчас входит в перечень предметов, которые изучают студенты медицинских вузов?

Ф. Сенчуков

— Да, биоэтика сейчас есть.

А. Пичугин

— А что тогда, в целом, она подразумевает?

Ф. Сенчуков

— Нет, ну, в биоэтику входит и отношение к абортам, и отношение к пациенту. Если говорить о биоэтике в целом, то это отношение вообще к живому. Биоэтика — не только медицинская этика. Это довольно сложный комплекс знаний о взаимоотношениях между людьми, отношением человека к живому. Ну вот, в частности, в медицинских институтах, естественно, вопрос больше заострен именно на отношении к смерти, отношении к болезни. Биоэтика — это еще и болезнь, да? Отношение к абортам и всему прочему.

Л. Горская

Я прошу прощения, я нашла эту цитату из Социальной концепции. Я сейчас ее в усеченном таком, урезанном виде могу Вам прочитать. Ну, рассуждение — и резюмировать. «Церковь считает, что органы человека не могут рассматриваться как объект купли и продажи. Пересадка органов от живого донора может основываться только на добровольном самопожертвовании ради спасения жизни другого человека. И в этом случае согласие на эксплантацию — изъятие органа — становится проявлением любви и сострадания. Однако потенциальный донор должен быть полностью информировал о возможных последствиях и так далее.

Ф. Сенчуков

— Ну, вот, в принципе, очень четко все прописано.

Л. Горская

И еще очень важно: морально недопустима эксплантация, прямо угрожающая жизни донора.

Ф. Сенчуков

— Ну, дело все в том, что эксплантация, угрожающая жизни донора... Опять же, что мы называем словом «жизнь»? Если мы законом определяем ,что «смерть ему за это, смерть!», но здесь... Почему говорят в очень обтекаемых формулировках? Вот согласно данному тексту, если его принимать буквально, то, по сути своей, мы полностью ставим крест на пересадке сердца, легких и так далее.

Л. Горская

Ну, нет. Если его понимать буквально, мы как раз его не ставим. Потому что если тут речь идет о добровольном согласии, значит, речь идет о человеке, который в сознании.

Ф. Сенчуков

— А если она не может быть... угрожать жизни донора... Значит, у человека изымают сердце, он умирает.

Л. Горская

Имеется в виду человек, который в сознании, я так понимаю, здесь.

Ф. Сенчуков

— Человек, который в сознании, не может дать согласия на пересадку сердца.

Л. Горская

Значит, тогда вот так, как Вы говорите... Что?.. Да?

А. Пичугин

— Тут уже я, наверное, просто совсем не понимаю каких-то медицинских тонкостей. Вернее, скорее всего, вообще и не тонкостей даже. А если человек мертв и его сердце невозможно пересадить?

Ф. Сенчуков

— Нет, значит, вот это как раз та самая смерть мозга, да? То есть как мы должны считать этого человека? Значит, в свое время сейчас не помню, кто ввел понятие зоны неопределенности. Вы помните, в «Буратино» есть такой момент, когда (нрзб.) Буратино лекаря? И один говорит: «Больной скорее жив, чем мертв», другой говорит: «Больной скорее мертв, чем жив», а третий говорит, что «больной ни жив и не мертв», да? Так вот, понимаете, есть зона неопределенности. Вот это самое состояние смерти мозга — это зона неопределенности. То есть у человека работает сердце, у него — ну, считается, что — не работает мозг, у него не работает дыхание. Но есть три критерия, по которым мы определяем жизнь. На самом деле их больше, но три вот основных. Значит, это сердечная деятельность, это работа дыхания и это работа мозга.

А. Пичугин

— Мозговая активность.

Ф. Сенчуков

— Да, мозговая активность. Значит, на самом деле — сразу говорю — Священное Писание у нас не разговаривает ни о дыхании, ни о мозге. В Священном Писании мозг вообще не упоминается, ни в каком виде.

А. Пичугин

— Ну, там его просто еще не находили.

Ф. Сенчуков

— Нет, почему? Что такое мозг, все знали.

А. Пичугин

— Ну, смотря в какой части Священного Писания.

Ф. Сенчуков

— Ну, ни в какой части Священного Писания о мозге не говорится. Говорится о сердце, говорится о дыхании. Так вот, Священное Писание нам дает один-единственный критерий — это сердечная деятельность.

А. Пичугин

— Но медицина знает позитивные примеры, когда человек с диагностированной смертью мозга возвращался к нормальной жизни?

Ф. Сенчуков

— Значит, понимаете, вопрос, во-первых, такой. Во-первых, давайте уберем слово «нормальной жизни». Знаете, это напоминает тот самый анекдот: «Доктор, а вот когда я вылечусь, я буду играть на скрипке?» — «Ну да, наверное, будете».

А. Пичугин

— «Классно! Раньше не играл»...

Ф. Сенчуков

— Да-да-да! Понимаете? Значит, «нормальная жизнь» — это очень условная вещь. Опять же, якобы, где-то это происходило. Это такие вот околомедицинские данные, они где-то гуляют по Интернету. Честно говоря, я ни в одном серьезном научном журнале об этом не читал. Всегда есть ссылки на что-то. Но, еще раз повторяю, существует очень много вещей, от которых люди не излечиваются. Ну, в частности, болезнь — боковой амитрофический склероз, болезнь двигательного мотонейрона. От нее люди не излечиваются. Нет такого, не бывает. Но это же не значит, что человека нужно взять и убить?

А. Пичугин

— Но они с ней живут, по крайней мере.

Ф. Сенчуков

— Они с ней живут. Так вот больной... Они будут... Для того, чтобы этот больной жил, он должен жить на аппарате ЭВМ.

А. Пичугин

— Больной с БАС?

Ф. Сенчуков

— Больной БАС, да. То есть на каком-то этапе больной БАС приходит к тому, что его надо постоянно вентилировать.

А. Пичугин

— И уже нету шансов, что...

Ф. Сенчуков

— И нет никаких шансов больше. Нет никаких шансов. И вся его жизнь будет дальше привязана к аппарату. Более того, он будет мучиться, страдать, он будет обездвижен.

А. Пичугин

— Но жизнь его, в общем, долгой не будет все равно?

Ф. Сенчуков

— Почему? А вот этого никто не знает — сколько лет будет... Значит, как известно, больные подобного типа... Максимально — это, по-моему, какой-то японский случай, когда больной прожил 27 лет. У нас в Институте неврологии при покойной Поповой (была там такая великая женщина — профессор Попова, которая как раз развивала нейрореаниматологию в Советском Союзе)... У нее больные жили по 11-12 лет. Поэтому у нас сейчас есть пациент, который четыре года уже в таком состоянии живет. Умирать, кстати, не хочет. Но ему действительно все... Жена от него не отходит, дети постоянно с ним, батюшка приезжает — все...

А. Пичугин

— А он обездвижен?

Ф. Сенчуков

— Полностью. Он единственное, что может сделать, — моргнуть одним глазом.

А. Пичугин

— И говорить, естественно, тоже?

Ф. Сенчуков

— Естественно. То есть, понимаете, это вопрос об отношении к человеку...

А. Пичугин

— А как тогда Вы понимаете, что он умирать не хочет?

Ф. Сенчуков

— А потому что он же глазом-то показывает — «да», «нет».

Л. Горская

Знаете, это действительно загадочно для меня... Мне еще знаете что... Откуда у самого этого человека берется отношение к жизни? У меня есть тоже свой пример. У меня, у моей школьной приятельницы папу недавно разбил тяжелейший инсульт. Тяжелейший. Папа сам врач, папу парализовало. У него чудовищное разрушение мозга, были констатированы... Естественно, нет никакой речи, не двигается. И вот — да, вот Вы сказали — он моргает глазом. И он этим глазом научился общаться с женой, научился общаться с дочерью, делиться вообще своим настроением. То есть она его спрашивает: «Пап, ты как?», понимая, что ну вот он загрустил, вот он на ногу показывает, что нога не начинает работать — начала чуть дергаться, а дальше не дергается. И у них вот год — по-моему, уже год, как у него инсульт, — у них идет живейшее общение. Я недавно встретила ее в электричке. Она знает про папу вообще все, все его переживания за этот год. Папа старается. Откуда он берет вот эту волю к жизни?

Ф. Сенчуков

— Ну, вот Господь дает. Здесь вот как раз действительно Господь дает.

Л. Горская

Причем, часто же у человека в таком состоянии идет агрессия, раздражение...

Ф. Сенчуков

— Бывает такое.

Л. Горская

Он не дает себе помочь.

Ф. Сенчуков

— Бывает такое. Но, понимаете, это как раз... Человек в таком состоянии начинает обостреннее чувствовать реальное отношение близких. То есть если отношение к нему — «да, мы за тобой ухаживаем, но ты нам обуза», он это почувствует. А если он видит, что он нужен... Понимаете, вот этот Николай, про которого я рассказываю, видит, что он нужен семье.

У нас был другой больной. Там жена тоже ухаживала, она все делала. Она была пожилая женщина, он был старше гораздо. Она — пожилая женщина, ей было тяжеловато, но там дочка вообще не отходила от отца. То есть у нее был маленький ребенок, этот ребенок постоянно сидел у деда в кровати, и дочь постоянно была с отцом. Он умер, в конечном итоге, прожив... два года, по-моему, он прожил. Но... То есть, понимаете, бывают самые разные вещи.

Л. Горская

А я продолжаю читать Социальную концепцию Русской Православной церкви на сайтеwww.patriarchia.ru. Вы извините, я очень внимательно Вас слушаю, но вот как-то параллельно все-таки хочу подробнее понять, что здесь прописано. И вот что здесь говорится — цитируется Священное Писание, где смерть представляется разлучение души от тела. «Таким образом, можно говорить о продолжении жизни до тех пор, пока осуществляется деятельность организма как целого. Продление жизни искусственными средствами, при котором, фактически, действуют лишь отдельные органы, не может рассматриваться как обязательная и во всех случаях желательная задача медицины. Оттягивание смертного часа порой только продлевает мучения больного и лишает человека права на достойную, непостыдную и мирную кончину, которой православные христиане испрашивают у Господа за богослужением».

Ф. Сенчуков

— Понятно. Значит, вспоминаем, что сказано в точном изложении православной веры. Сказано там следующее: душа соединяется с телом не часть с частью, а вся со всем. То есть нельзя сказать, что мы отрезали человеку ноги, и у него душа отлетела. Нельзя сказать, что мы оторвали человеку мозг, и душа отлетела. Мы говорим о том, что пока организм функционирует, то у него, соответственно, есть неразрывная связь души и тела.

Опять же, в Писании же сказано — «Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова», глава 38, стихи с 1-го по 14-й... Там есть указание на то, что дело врача — продление жизни. Значит, что врачи — от Бога, что Бог им дает методы, и дело врача — это продление жизни. Значит, если мы с помощью нашей медицины можем продлить жизнь, мы должны ее продлевать. Поэтому говорить о том, что существуют какие-то отдельные органы... А что такое отдельный орган, функционирующий в организме, когда организм не работает?

Л. Горская

Я не знаю.

Ф. Сенчуков

— Ну вот и я не знаю. Вот я себе не очень представляю — организм, в котором функционирует отдельный орган...

А. Пичугин

— Нога работает, а все остальное нет.

Ф. Сенчуков

— Нога работает, а все остальное — нет. Так же не бывает!

Л. Горская

Но, только прошу прощения, у курицы такое бывает.

А. Пичугин

— Но недолго.

Ф. Сенчуков

— Очень недолго. Если говорить о больном человеке, у него не может быть такого состояния, что у него действует что-то одно. У него все равно работает что-то еще. То есть если у него работает сердце, значит, у него работает... Ну, как минимум, у него работает механизм тканевого дыхания.

А. Пичугин

— Наверное, надо пояснить, что это такое.

Ф. Сенчуков

— Что такое корневое дыхание? Процесс дыхания — это очень сложный процесс. То есть вот есть верхние дыхательные пути, а есть легкие, где происходит газообмен с кровью. Когда кровь приносит кислород в ткани, то в клетках происходит тканевое дыхание. То есть кислород попадает в клетки, и клеточная органелла существует, и клетка живет. То есть если мы даже этому человеку, допустим, по какой-то причине выключим легкие, но мы каким-то образом научимся кислород подавать в кровь (а такое есть — такое есть понятие «мембранная оксигенация»)...

Л. Горская

Красивое слово.

Ф. Сенчуков

— Красивое слово. То до тех пор, пока кислород в клетках утилизируется, мы будем говорить о существовании тканевого дыхания. Так как у нас организм работает — в целом или нет? Это первое.

И второй момент: а что мы, собственно говоря, просим, какой «непостыдной кончины»? Ведь на самом деле вот это прошение в ектенье, когда мы просим безболезненной, непостыдной и мирной кончины, мы же читаем ее по-русски, по-церковнославянски. А в греческом языке немножко не так. Дело в том, что у нас «кончина» и «смерть» — синонимы. В греческом — нет. Слово, которое стоит там, обозначает «окончание жизни». Мы просим безболезненного, непостыдного, мирного окончания жизни. То есть оно безболезненное, непостыдное и мирное. Потому что оно праведно. А смерть — «танатос» — это немножко другое слово. То есть мы просим не того, чтобы нам умереть без мук — мы просим праведной кончины. Именно поэтому она не болезненная.

Л. Горская

Я правильно понимаю, что мы решили не совсем согласиться с «Основами Социальной концепции»?

Ф. Сенчуков

— Нет, мы просто немножко расшифровываем это понятие. Понимаете, если мы себе предположим, что мы попытаемся сохранить культуру печени, вот изолируем печень... Грубо говоря, у нас перестало биться сердце, у нас перестало функционировать дыхание, мы констатировали смерть мозга, но мы решили из каких-то из наших соображений сохранить печень. Да, печень умирает не сразу. И вот мы каким-то образом поддерживаем кровоток, поддерживаем тканевое дыхание, поддерживаем то, се, пятое, десятое, и вот мы сохраняем печень, да? Зачем издеваться над человеком? Зачем издеваться над человеком, он уже умер. Но дело все в том, что культура печени — это не организм в целом. Это просто культура печени, даже если она находится внутри организма.

А. Пичугин

— Врач-реаниматолог иеромонах Феодорит Сенчуков сегодня гость программы «Светлый вечер» на радио «Вера».

Ф. Сенчуков

— Ну, так что с «Социальной концепцией» мы не спорим. Мы ее...

А. Пичугин

— Ну, «Социальная концепция» — она еще, к тому же, и не призвана уточнять какую-то медицинскую терминологию. Она призвана сформировать отношение.

Ф. Сенчуков

— Естественно, естественно. Поэтому...

А. Пичугин

— Идет ли оно вразрез... Вернее, насколько оно в полноте согласно с мнением, которого придерживаются в других христианских странах?

Ф. Сенчуков

— Дело все в том, что, опять же, с христианскими странами вопрос ведь какой... Как известно, Католическая церковь против эвтаназии.

А. Пичугин

— Но, однако ж, в странах, где Католическая церковь...

Ф. Сенчуков

— А это не значит, что страны... Дело все в том, что страны-то — они светские, они же не католические страны...

А. Пичугин

— Да, в Ватикане эвтаназии нету.

Ф. Сенчуков

— Да, в Ватикане, как известно, эвтаназии нету. А католическая страна у нас только одна на свете — это Ватикан.

Л. Горская

Тут, извините, еще интересно — не очень относящееся... относящееся, но опосредованно, к теме нашей беседы. Вычитала в «Основах Социальной концепции», что, оказывается, сокрытие от пациента информации о тяжелом состоянии под предлогом сохранения душевного комфорта — это очень плохо.

Ф. Сенчуков

— Ну, правильно.

Л. Горская

Потому что лишает умирающего возможности сознательно приготовиться к кончине, к духовному утешению.

Ф. Сенчуков

— Да, абсолютно правильно. Абсолютно правильно. Человек должен знать о своем заболевании. К сожалению, та модель, которой придерживались, вот та гуманная модель... Вот как раз...

Л. Горская

В кавычках.

Ф. Сенчуков

— Нет, она не в кавычках — это именно гуманная модель. То есть мы считаем, что гуманно не испытывать страдания. Но ведь это не так. То есть это гуманно, но в плохом смысле слова. Господь ведь почему попускает страдания? Потому что страдания нужны человеку для осознания себя. То есть человек может прожить и без страданий, если их нет, если Господь считает, что ему они не нужны.

А. Пичугин

— Но, Вы понимаете, тут тогда можно уйти совсем в дебри и заявить, что раз Господь попускает страдания, то давайте тогда анальгетики все тоже отменим.

Л. Горская

Ну...

Ф. Сенчуков

— Нет. Потому что Господь не только попускает страдания — Он еще создал медицину. И об этом сказано в Писании. Давайте будем формалистами в данном вопросе, буквоедами, да? Вот что сказано в Писании? Положено лечить? Положено лечить. Лечение от Бога? От Бога. Значит, давайте лечить.

Л. Горская

Звучит несколько парадоксально все равно.

А. Пичугин

— Господь попустил страдания, но при этом и попустил создание медицины.

Ф. Сенчуков

— Господь и страдания допускает, и милосердие проявляет. То есть человек может и должен знать о своем заболевании, но он должен это знать не просто так. Человек должен об этом знать именно для того, чтобы подготовиться к смерти. То есть достойно подготовиться к смерти. Собственно говоря, почему мы, собственно, тянем больных? Если мы подумаем об этом как бы с духовной позиции, то мы тянем больных до последнего, продолжаем реанимацию как раз для того, чтобы душа человеческая была готова к встрече с Богом. Ведь, опять же, ведь мы привыкли считать покаяния — пришел к батюшке под епитрахиль, там чего-то сказал и покаялся. Но ведь это не так. Покаяние... Душа же способна к покаянию до тех пор, пока человек жив, пока она находится в теле. Да, но человек может этого не высказать. Но ведь это же не значит, что душа не кается. Он просто это не может вербализировать.

А. Пичугин

— Ну, тут уже понятно, что мы переходим в плоскость того, что для Бога, наверное, не так важно, наклонил человек голову под епитрахиль или нет.

Ф. Сенчуков

— Да. В том-то все и дело.

А. Пичугин

— А Вы, кстати, епитрахиль с собой возите на вызовы?

Ф. Сенчуков

— Нет. Я епитрахиль на вызовы не вожу. Надо бы возить, по-хорошему говоря, но как-то обычно не вожу. Иногда бывает. Ну, дело все в том, что обычно на вызовы... Обычно я все-таки не декларирую на вызовах, что я священник.

А. Пичугин

— Ну, понятно, что, в случае чего, Вы не начинаете без согласия родственников облачаться и...

Ф. Сенчуков

— Да, я не декларирую это. Но...

Л. Горская

Но по Вам, вообще говоря, все равно заметно.

А. Пичугин

— (Смеется.)

Ф. Сенчуков

— (Смеется.) Ну, да, «попа и в рогожке видать». Да-да-да, это понятно. Нет, дело все в том, что постольку, поскольку у меня бригада очень специфичная, то есть вообще основная функция нашей бригады — это межгоспитальные, межрегиональные перевозки реанимационных больных... То есть недавно мы ездили на украинскую границу, передавали больного коллегам с Украины...

А. Пичугин

— Подождите, тот ролик — ну, это немножко оффтопом, конечно, — который я в Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) видел, это Ваш?

Ф. Сенчуков

— Это мой. Это наш. Но это не на Украину.

Л. Горская

Вот я не видела ничего ни в одной из социальных сетей.

А. Пичугин

— Наши слушатели могут тоже зайти и посмотреть, полюбоваться на дороги и направления, по которым ездит реанимобиль.

Ф. Сенчуков

— Это — нет, это Владимирская область, это не очень далеко. Это Владимирская область.

Л. Горская

(Смеется.) Когда гуманитарный конвой придет во Владимирскую область?

А. Пичугин

— Ну, во Владимирской области дороги знатные, я свидетель.

Ф. Сенчуков

— Да, это Владимирская область, это мы едем за больным. Нет, а недавно мы перевозили больного, который парень с Украины, нырнул неудачно — шейная травма — вот, кстати говоря. Но, правда, у него сохранились движения в руках, и вот мы его передавали коллегам с Украины. То есть он поехал домой, собственно. Двадцать дней он отлечился в подмосковной больнице, и вот мы его...

А. Пичугин

— А с ним несчастье здесь произошло?

Ф. Сенчуков

— Здесь, да. Он приехал к брату. Приехал к брату, пошел купаться — и вот так неудачно нырнул. И мы его отправляли домой, потому что вот здесь как раз сыграл свою роль и финансовый момент — потому что он иностранец, и...

А. Пичугин

— Ну, вот эти межрегиональные перевозки — неужели, они просто на реанимобилях делаются? Это не авиация?..

Ф. Сенчуков

— Ну, когда-то — на... Вы представляете, сколько стоит заказ самолета?

А. Пичугин

— Ну, слава Богу, нет...

Ф. Сенчуков

— Ну, вот... Значит, нет... Смотря какие, смотря куда, понимаете? В Якутск, наверное, на реанимобиле не поедешь.

А. Пичугин

— Ну, понятно. Но граница с Украиной у нас тоже не ближнее Подмосковье.

Ф. Сенчуков

— Ну, 515 километров от Москвы.

А. Пичугин

— 500 верст — это тоже...

Ф. Сенчуков

— Ну, это... (Смеется.) Это для нас нормально. Вот сейчас мои коллеги поехали в Липецк — 450 или 460 километров. Как раз я вот был, они как раз собирались выехать.

А. Пичугин

— А это и есть та самая медицина катастроф, да?

Ф. Сенчуков

— Нет, это просто... Есть такая служба при «скорой помощи».

А. Пичугин

— Да, вот такой у нас получился «Светлый вечер». Ну, вообще, может быть, со стороны покажется, не совсем светлый, хотя вот, с другой стороны...

Ф. Сенчуков

— Нет, вечер на самом деле светлый, потому что, в общем, мы говорили о подготовке к вечной жизни. Мы не должны... Мы же не считаем, наверное, что... Все-таки мы люди церковные, люди православные... Мы не считаем, что жизнь заканчивается в ямке на Востряковском кладбище. Мы считаем, что жизнь продолжается в вечности. И вот именно о подготовке к вечной жизни мы и говорили. Именно подготовку к вечной жизни, именно покаяние, именно стремление к богообщению мы можем реализовать именно в ситуации даже тяжелой болезни, тяжелого страдания. То есть для этого нам...

Если вот... Помните, был такой святой — Пимен Многоболезненный. Очень такой вот момент интересный... Этот святой был полностью обездвижен. Он, правда, разговаривал. И братья за ним ухаживали. И вот он не просил смерти — он просил как бы его... Он принимал свои страдания как должное. И вот пример Пимена Многоболезненного как раз нам и дает, что человек не просто лежал — он достиг святости. Он достиг святости, принимая свои страдания. Поэтому когда мы говорим о досрочном прекращении, мы всегда должны помнить о двух вещах — во-первых, о том, что страдающий человек достоин милосердия, то есть ему надо это страдание постараться облегчить. Это с одной стороны. А с другой стороны, человек, желающий умереть, это человек, имеющий серьезный душевный недуг. И поэтому ему нужна помощь не только лечебная, но и помощь еще душеполезная — душеполезная как в медицинском плане, так и в духовном. И вот это тоже надо всегда помнить.

А. Пичугин

— Ну, что ж, спасибо! Иеромонах Феодорит Сенчуков, врач-реаниматолог, был гостем программы «Светлый вечер» сегодня на радио «Вера». Лиза Горская...

Л. Горская

...Алексей Пичугин...

А. Пичугин

— Будьте здоровы!

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем