«Воцерковление в Елоховском соборе в советские годы». Игумен Серафим Кравченко - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Воцерковление в Елоховском соборе в советские годы». Игумен Серафим Кравченко

* Поделиться

У нас в гостях был ответственный секретарь отдела по церковной благотворительности и социальному служению Русской Православной Церкви игумен Серафим Кравченко.

Наш гость рассказал о своем воцерковлении в конце 70х годов прошлого века, как ребенком помогал на богослужениях в московском Елоховском соборе, и с какими трудностями из-за этого приходилось сталкиваться.

Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.


А. Пичугин

— Друзья, здравствуйте, «Светлый вечер» на светлом радио. Сегодня четверг и в эфире наша программа совместная — радио «Вера» и музея исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова...

К. Толоконникова

— Здравствуйте, дорогие друзья.

А. Пичугин

— И Алексей Пичугин. И мы с удовольствием представляем нашего гостя. Ближайший час, эту часть «Светлого вечера», вместе с вами и вместе с нами проведет игумен Серафим (Кравченко), ответственный секретарь отдела по церковной благотворительности и социальному служению Русской Православной Церкви. Отец Серафим, здравствуйте.

Игумен Серафим

— Добрый вечер.

К. Толоконникова

— Но поговорим мы на этот раз не о социальном служении, а о вещах, которые имеют отношение к нашей теме — то есть в данном случае о церковном детстве, церковной юности игумена Серафима. Отец Серафим, вы ведь начала 70-х годов рождения, правильно?

А. Пичугин

— 70-го.

К. Толоконникова

— 70-го ровно. И с конца 70-х годов вы уже алтарничали в Елоховском соборе. Как так получилось?

А. Пичугин

— Ребенка взяли в алтарь.

К. Толоконникова

— Это очень необычная ситуация для того времени.

Игумен Серафим

— Церковная жизнь моя началась значительно раньше. Моя бабушка по материнской линии умерла в 1974 году и с тех пор мы с мамой стали ходить в кладбищенский храм — а это ближайшее Подмосковье, Никольское-Трубецкое, храм Рождества Богородицы. Ну там мы бывали где-то раз в две недели, раз в месяц, как это получалось, как складывалось.

К. Толоконникова

— А вы жили в Подмосковье, поэтому и ходили в подмосковный храм?

Игумен Серафим

— Нет, мы жили в Москве. Жили и живу до сих пор в Восточном административном округе, в Гольяново.

А. Пичугин

— Знакомые места.

Игумен Серафим

— Поэтому это было довольно-таки близко. Но в 79-м году умер мамин брат, которого, непонятно по каким причинам, отпевали в Богоявленском, кафедральном на тот момент, Патриаршем соборе, как его называют, Елоховским собором. И вот с тех пор он настолько мне запал в душу — это было отпевание 30 марта 1979 года, мне было 8 лет, и с тех пор собор стал моей такой духовной альма-матер.

К. Толоконникова

— Понятно. То есть из того, что вы рассказываете, выходит так, что ваша семья была церковной.

Игумен Серафим

— Ну церковной, скажем так, в рамках советского времени.

К. Толоконникова

— А что вот под этим можно понимать?

Игумен Серафим

— Что можно понимать? Это в основном, скажем так, были люди, семьи, которые, может быть, не связаны с сугубо церковными традициями, но не отрицали Бога, посещали иногда храм, естественно, отмечали Рождество и Пасху, какие-то церковные праздники, в меру своих сил и возможностей, а может быть, и не всегда так, соблюдали посты.

К. Толоконникова

— Говели.

Игумен Серафим

— Ну вот это было такое, скажем так, околоцерковное существование. В отличие от тех традиционно-религиозных семей, которые связаны были, может быть, с духовенством, с какими-то традициями более глубокими, укоренившимися в их семьях.

К. Толоконникова

— А вот с такой социальной точки зрения семья ваша принадлежала к какому кругу?

Игумен Серафим

— Это рабочие, мама и папа, старший брат — то же самое, был в рабочей среде. Поэтому сказать, что я вырос в церковной семье, я бы так не сказал, но во всяком случае мне не мешали дома. Я любил ходить на раннюю литургию, вставать в шесть, в половине шестого утра. Вернее, в шесть уже на первом автобусе ехать, чтобы успеть к половине седьмого на раннюю литургию в Елоховский собор.

А. Пичугин

— Это сколько вам лет было?

Игумен Серафим

— Это было 8 лет.

А. Пичугин

— И ни у кого вопросов не возникало? Маленький мальчик по ранней такой утренней в Москве едет в храм на службу.

К. Толоконникова

— Из Гольяново.

Игумен Серафим

— Вы знаете, нет. Я потом, уже когда стал студентом, когда точно также ездил в метро уже ежедневно в институт, я удивлялся, когда видел детей, которые ехали одни с портфелем, видимо, куда-то в школу, в гимназию, не знаю.

К. Толоконникова

— Ну сейчас вообще немыслима эта картина.

Игумен Серафим

— И когда я их видел, я думал: какие же безумные родители, которые отпускают своих детей одних в метро. И вспоминал себя, когда я в 8, в 9, там в 10 лет ехал в храм, мама переживала не за то, что я куда-то еду, а за то, что на моем пути были переходы...

А. Пичугин

— Дороги, переходы, да.

Игумен Серафим

— Которые, хотя и были регулированы, были светофоры, но тем не менее те, кто представляют Елоховский собор, это все-таки достаточно интенсивное было движение.

А. Пичугин

— Да, по Бакунинской.

К. Толоконникова

— Ну конечно, да, перекресток.

Игумен Серафим

— По Бакунинской, от Спартаковской, Верхней Красносельской. И поэтому вот переживания были связаны только с этим.

А. Пичугин

— Вот сколько тебе было лет, когда тебя начали отпускать по Москве?

К. Толоконникова

— Очень поздно. Ну наверное, не раньше 12 лет.

А. Пичугин

— Ну мне тоже где-то лет 10-11 было, когда я так отчетливо помню, может быть, чуть раньше, когда я стал ездить. Но у меня-то как раз был похожий маршрут, только более короткий: от «Электрозаводской» до «Бауманской». Мы как раз жили долгое время напротив Елоховского собора, а потом бабушка с дедушкой жили там, и мы переехали на «Электрозаводскую». И вот я ездил к бабушке и дедушке вот эту одну станцию метро, а потом стал ездить чуть дальше, потому что другие бабушка с дедушкой жили как раз рядом с Гольяново, в поселке Восточный. И вот следующий мой по протяженности маршрут, который я стал осваивать самостоятельно — это до «Щелковской», потом на 716 автобусе в Восточный.

К. Толоконникова

— Отец Серафим, а каковы были ваши представления о вере и о Церкви к тому моменту, когда вот Елоховский собор вас так пленил?

Игумен Серафим

— Ну я думаю, здесь все должны четко себе представлять и понимать, что никакой литературы не было, никаких воскресных школ не было, никакого религиозного воспитания, скажем так, в околоцерковных семьях тоже не было. То есть вот это пленение собором, оно, конечно же, происходило в первую очередь на таком эстетическом, наверное, уровне.

К. Толоконникова

— Звуки, запахи, свет, цвет...

Игумен Серафим

— То есть вот эта поразила красота. Красота и величина, наверное, в первую очередь собора Патриаршего, по сравнению с сельским храмом. Хотя этот храм, он каменный, с таким красивым тоже иконостасом. Но вот этот масштаб, вот это величие, оно, конечно, поражало. И я очень хорошо помню отпевание маминого брата, моего крестного. Отпевал его протоиерей Николай Воробьев, многолетний клирик собора. И в этот день, 30 марта, празднуется память преподобного Алексия человека Божия, и в этот день именинником был протоиерей Алексий Демин, другой клирик собора.

К. Толоконникова

— Старейший клирик, да.

Игумен Серафим

— Духовный отец митрополита Питирима (Нечаева), который очень этого священника почитал, всегда отмечал как-то, какими-то подарками, приветствиями день его Ангела. И вот это мне запало, что два таких человека — отец Алексий Демин, он был 1888 года рождения...

К. Толоконникова

— Да, он умер 95-летним старцем, отслужив незадолго до этого литургию.

А. Пичугин

— Да, в соборе.

К. Толоконникова

— Да, в Елоховском соборе.

Игумен Серафим

— И, конечно, видеть вот такого старичка-грибовичка в блестящей золотой митре, которую, как рассказывали, возложил на него и подарил ему Святейший Патриарх Алексий I, потом эта митра перешла к отцу Николаю Воробьеву — ну вот это вот все, конечно, на любого, наверное, человека, тем более на ребенка, произвело то впечатление, которое произвело.

К. Толоконникова

— Но, собственно говоря, ведь общество делало все, чтобы Церковь не производила такого впечатления на ребенка, чтобы она производила пугающее, мрачное впечатление. Ну потом долгая и непонятная служба. И вот вы приезжаете на раннюю литургию, ребенком, вы выстаиваете всю эту службу с какими чувствами? И это же усталость, это же непонятно, это же хочется уйти...

Игумен Серафим

— Вы знаете, мне кажется, здесь следует вспомнить слова Спасителя, которые Он произнес, обращаясь к апостолам, что не вы Меня избрали, а Я вас избрал. В жизни любого человека поворот этот к Богу происходит вне зависимости порой от воли человека. Какие-то события происходят в жизни, которые переворачивают его жизнь, и человек даже иногда не предугадывает, как получится, как произойдет эта встреча с Богом. В течение восьми лет мне довелось окормлять наши приходы сначала в Индии, Бангладеш и Непале — вот в течение двух лет, а в течение восьми лет в Пакистане. И это все храмы при наших дипломатических миссиях, при посольствах, при генеральных консульствах. И когда я общался с нашими дипломатами, сотрудниками, с членами их семей, было удивительно слышать, что люди, приехавшие работать за границу из Российской Федерации, в страны, где православная традиция не укоренена, и они приехали не из каких-то глухих сибирских деревень, они приехали, как правило, из больших городов, миллионников, и они признавались, что у себя дома они никогда не ходили в храм или заходили крайне редко. И вот что им мешало? Почему эта встреча с Богом произошла...

К. Толоконникова

— В Бангладеш.

Игумен Серафим

— В Бангладеш или в Пакистане, в мусульманской среде. Люди, которые стали ходить в храм, стали исповедоваться, участвовать в таинствах, участвовать в жизни прихода. И потом как-то складываются наши отношения, что мы общаемся уже после окончания их командировок — или они в других странах работают, или уже вернулись в Россию, и узнаю, что все-таки эта связь с Церковью продолжается. Это удивительно, но таких случаев можно рассказать много. Я уже вот не раз рассказывал своим знакомым, как в Индии мне пришлось крестить человека, ну где-то уже лет под 70 ему было, его одолевала болезнь Паркинсона, и плюс ему поставили диагноз по онкологии. И одна из его невесток, гражданка Украины, сказала, что нет смысла просить у своих там обезьянок, слоников, Кришну, Вишну и всех остальных здоровья. Вот тебе икона святителя Николая, проси, и все у тебя будет хорошо. Он начал молиться святителю Николаю...

К. Толоконникова

— Как мог.

Игумен Серафим

— Как мог. И его здоровье в какой-то степени стало улучшаться, состояние, и он пришел в посольский храм с просьбой его крестить. И я впервые в своей пастырской деятельности стал его отговаривать, стал отговаривать человека от крещения. Потому что понимал, насколько традиция индуизма, она насколько сплачивает семью вокруг религиозной составляющей. Я его пытался вывести...

К. Толоконникова

— В том смысле, что он станет отщепенцем, да?

Игумен Серафим

— Он станет отщепенцем. Вы знаете, это уже, может быть, уходим в сторону от нашего разговора, но кастовая система, которая формально и отменена в Индии, она все-таки имеет место.

А. Пичугин

— И очень важное занимает.

Игумен Серафим

— Да, очень важное место, очень важная составляющая жизни индийского общества. И человек, который покидает, скажем так, свою религиозную среду, традицию, он становится таким изгоем, он становится предателем, он становится уже человеком, как мы сейчас говорим, нерукопожатным. И в той ситуации, когда его супруга, его дети все были индуистами, причем такими практикующими, я его пытался все-таки отговорить. Мы сошлись на том, что придет его супруга, придут его сыновья, и мы как-то вместе это обсудим. И когда его жена сказала, что если все пройдет на поправку, то я тоже приму крещение, а дети сказали, что если папа решил, значит, мы вообще этот вопрос обсуждать не будем и возражать мы не будем.

А. Пичугин

— И папа решил.

Игумен Серафим

— И папа решил. Все пришли на крестины. Поскольку он очень так плохо владел английским языком, мы часть Таинства Крещения перевели на хинди, чтобы хоть что-то ему было понятно. Его крестили, и он до сих пор, насколько мне известно, продолжает ходить на службы. Его состояние здоровье действительно значительно улучшилось. Супруга тоже приняла Таинство Крещения.

К. Толоконникова

— Ну какой-то святочный рассказ.

Игумен Серафим

— Вот, понимаете, как можно предугадать было в какие-то годы его зрелые, или уж тем более в детстве, что вот так сложится его религиозная судьба.

К. Толоконникова

— И почему Господь взыщет именно его.

Игумен Серафим

— Почему его, почему его сын, который женился на украинской девушке, вот все так вот связалось и соединилось. Поэтому судьба любого человека, она иногда преподносит такие сюрпризы, такие повороты, о которых мы не задумываемся.

А. Пичугин

— Я напомню, что в гостях у светлого радио сегодня ответственный секретарь отдела по церковной благотворительности и социальному служению игумен Серафим (Кравченко). А как же получилось, отец Серафим, что вы в детстве попали именно в алтарь Елоховского собора? Это же тоже, в общем, удивительно, наверное, для второй половины конца 70-х годов. До перестройки еще там шесть лет, и отношения все-таки с Церковью понятно какие — и тут мальчик в алтаре.

К. Толоконникова

— Несовершеннолетний. Если юридизмы употреблять.

Игумен Серафим

— Да, это в то время, если говорить юридическим языком, это было вплоть до таких административных это во всяком случае наказаний. Но были случаи, когда старосты храмов — это не Елоховского собора, где многолетним старостой был Николай Семенович Капчук, а в других храмах Москвы были случаи, когда староста писал в соответствующие органы жалобу на настоятеля за привлечение детей к богослужению и учтиво приходил к настоятелю и говорил: ознакомьтесь.

А. Пичугин

— Ну сложно такое представить в Елоховском соборе, где, с одной стороны, настоятелем был всем известный, всемогущий, насколько это там можно так применить к отцу Матфею, протопресвитер Матфей Стаднюк, а с другой стороны, староста Николай Семенович Капчук, да, и здесь, наверное, этот фактор тоже сыграл свою роль.

К. Толоконникова

— Ну а с другой стороны, известную осторожность необходимо было соблюдать, потому что все-таки Богоявленский Патриарший собор был всегда на виду.

Игумен Серафим

— Всегда был на виду, всегда были, как потом уже выяснилось, были люди, которые надзирали за развитием приходской жизни, за тем, как все это было. И сейчас эта практика, она уже ушла почти на нет, по-моему, она сохраняется в храме Христа Спасителя, а тогда в Богоявленском Патриаршем соборе на пасхальное богослужение ночное раздавались, как называли, билеты пригласительные.

К. Толоконникова

— У нас они есть в музее, кстати, с начала 80-х.

Игумен Серафим

— Да, приглашения. И несмотря на то что если у тебя даже был билет, это приглашение на службу, то подростков, школьников, молодежь, их отсекали на подступах к собору. Очередь была, ограждения ставились еще от метро «Бауманская», перекрывалась улица. И милиция, дружинники всю эту молодежь отсекали под разными предлогами. Поэтому приходилось, допустим, в Великую субботу приходить с утра на богослужение и уже оставаться в храме, чтобы быть уверенным в том, что ты будешь на ночной службе. Как я попал в алтарь? В общем-то, не секрет, что алтарницами были такие престарелые уже монахини в боковых приделах и в главном приделе, которые еще, большинство из них, попали в Богоявленский собор при протопресвитере Николае Колчицком, в послевоенные годы.

А. Пичугин

— Мне кажется, даже я застал последних.

К. Толоконникова

— Очень трогательно — я сейчас в связи с музейной работой разбираю старые «Журналы Московской Патриархии», и очень трогательные некрологи, посвященные вот этим вот старицам-алтарницам. То есть не только усопшим священнослужителям, но вот и отмечается и подвиг этих незаметных как бы служительниц тоже. Это очень трогательно на самом деле.

Игумен Серафим

— Вот одна из них, монахиня Алексия, которая была в Никольском алтаре, в алтаре Никольского придела, она пришла еще прямо в послевоенные годы, в 46-м, по-моему, году, и, конечно, возраст ее был уже достаточно приличный. И понятно, что престарелым монахиням нужна была какая-то вот чисто физическая помощь — что-то принести, что-то там поставить стаканчики в лампады, протереть, налить масло, что-то передвинуть, переоблачить помочь. И вот я как раз был востребован на этом участке работы.

К. Толоконникова

— То есть вас заметили во время какой-то из служб, заметили, что вы ходите часто...

Игумен Серафим

— Я ходил часто, я любил ходить на панихиды, на молебны.

А. Пичугин

— То есть отпевание так подействовало.

Игумен Серафим

— И я, допустим, летом, в течение летних каникул, у нас не было возможности, никогда у нас не было дачи, никуда не уезжал, проводил в Москве. Так вот в Богоявленский собор я ходил каждый день. Но не на богослужение, а именно к началу панихиды и молебна, чуть-чуть позже. И вот, видимо, заметили, в будние дни это легче сделать, чем в какие-то праздничные дни. И вся моя помощь в алтаре, она происходила во внебогослужебное, естественно, время, вот по тем направлениям, которые я уже отметил.

К. Толоконникова

— А вы с радостью это делали или как к чему-то докучному к этому относились?

Игумен Серафим

— Нет, если бы не было, наверное, желания, если бы не было какого-то интереса, который меня бы двигал, конечно бы, этого ничего бы не было. И поэтому я этого ждал, я этого хотел. На панихиде, например, раньше пели прихожане. Сейчас уже это редкость в наших храмах стала, либо это кто-то выдергивается из хора, и для певцов это всегда дополнительная нагрузка, не всегда совпадающая с их планами на день и желаниями. А тогда люди просто приходили, пели в хоре бесплатно, пели вот на панихиде, на молебне.

К. Толоконникова

— И знали последование панихиды.

Игумен Серафим

— Эти люди? Конечно.

К. Толоконникова

— Нет, я и утверждаю как раз, знали последование панихиды.

Игумен Серафим

— Да, и в основном, конечно, это тоже бабушки. И если попадали записки, которые написаны карандашом или, не дай Бог, красной ручкой или слегка так, знаете, одни люди нажимают ручкой достаточно хорошо, другие не очень — и вот эти вот все записки с нечетким текстом мне отдавались, как мальчику с хорошим зрением. Хотя даже вот этот факт, он вызывал, в общем-то, такую негативную реакцию со стороны, скажем так, священноначалия на уровне ключаря.

К. Толоконникова

— Почему?

Игумен Серафим

— А потому что это уже было форма привлечения несовершеннолетнего к какому-то участию...

К. Толоконникова

— К отправлению культа.

Игумен Серафим

— Даже вот не в богослужении, а в каких-то таких требах.

А. Пичугин

— А ключарем как раз и был отец Николай Воробьев.

Игумен Серафим

— Отец Николай Воробьев, да. И, конечно же, может быть, я даже впервые в этом признаюсь и скажу, что отец Николай во мне вызывал тогда самую негативную реакцию. То есть когда я его только видел на горизонте, и у меня в руках были записки — а отец Алексий Демин, которому уже было за девяносто, естественно, уже совсем плохо видел, и он мне эти записочки отдавал. И вот я, ребенок, с трясущимися руками, в которых были эти записки, отец Алексий тоже тушевался и сразу эти записки забирал у меня из рук. Но отец Николай всегда делал замечание и ему, и мне. И только с годами — конечно, тогда я этого ничего не знал, не понимал, и только с годами потом уже все это было проанализировано, и было понятно, что он как ключарь, как административное лицо....

К. Толоконникова

— Ну конечно, он нес за это ответственность за все.

Игумен Серафим

— Обязан был реагировать...

К. Толоконникова

— И реагировать именно так.

Игумен Серафим

— Поскольку все, что связано с богослужением, было на его плечах, на его ответственности.

А. Пичугин

— И более того, он не выгонял никогда, он ничего не делал, просто замечания.

Игумен Серафим

— Он не выгонял, но он делал замечания. И иногда были случаи, когда меня выставляли из алтаря, сказали: вот нужно постоять на солее, вот нужно, понимаете. То есть было не то что тебе нельзя, а вот нужно. То есть я понимал, что эти люди в этом не виноваты. Такова была жизнь, такова была советская действительность. Мне было, ребенку, обидно, иногда было до слез. Но потом, в конце жизни уже отца Николая Воробьева, мы очень подружились.

А. Пичугин

— Ну уже вы священник.

Игумен Серафим

— Я уже был священником, меня рукополагали в сан священника на Благовещение в 2001 году, а его рукополагали в 1951 году.

А. Пичугин

— Тоже на Благовещение.

Игумен Серафим

— Тоже на Благовещение. Как раз был 50-летний юбилей его служения, он тогда уже был болен. Но вот эти вот совсем небольшое количество лет я потом его очень часто подменял, потому что он, по состоянию здоровья уже ему было тяжеловато служить.

А. Пичугин

— В Елоховском.

Игумен Серафим

— В Елоховском соборе, да. И мы очень подружились и, естественно, мы были дружны с теми и его детьми, и детьми протоиерея Геннадия Сибирева, еще одного клирика собора.

А. Пичугин

— Его я тоже помню.

Игумен Серафим

— Это были многодетные семьи, и среди их детей были мои сверстники — 70-го, чуть попозже годов рождения. И это мне в какой-то степени даже помогло. Опять же был такой казусный случай, когда очередные товарищи пришли отслеживать ситуацию в соборе, они стали у бабушек спрашивать, а кто этот мальчик.

К. Толоконникова

— Про вас.

Игумен Серафим

— Про меня. И бабушки — я не думаю, что в их голове были какие-то хитрые схемы, или какие-то такие «злой» в кавычках умысел, но каждая из них называла, что я сын того священника, другая называла, что я сын другого священника, третьего. И ситуация была такая, картинка складывалась очень путанная, никто не понимал, кто я и что я, но вот тем не менее это как-то вроде как сын священника, ну ладно.

К. Толоконникова

— Ну да, это тоже каста, если пользоваться вот этой...

Игумен Серафим

— Индийской терминологией.

К. Толоконникова

— Индийской терминологией, да, но в советском обществе тоже были касты.

Игумен Серафим

— Это сословия.

А. Пичугин

— Мы напомним, что в программе «Светлый вечер» на светлом радио сегодня игумен Серафим (Кравченко), ответственный секретарь отдела по церковной благотворительности и социальному служению Русской Православной Церкви. Программа наша по четвергам, как всегда, совместная с музеем исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Директор музея Ксения Толоконникова, я Алексей Пичугин. И через минуту мы к нашей программе вернемся.

А. Пичугин

— Возвращаемся в студию светлого радио. Напомню, что сегодня мы в этой студии говорим с игуменом Серафимом (Кравченко), ответственным секретарем отдела по церковной благотворительности и социальному служению Русской Православной Церкви. Ксения Толоконникова директор музея «Советский Союз: вера и люди». Я Алексей Пичугин. И мы вспоминаем Елоховский собор — 70–80-е годы. Отец Серафим совсем еще маленьким мальчиком алтарничал в Елоховском соборе — ну насколько это было тогда возможно, в 70-е годы, во второй половине 70-х.

К. Толоконникова

— То есть, собственно, за богослужениями вам не приходилось прислуживать в это время.

Игумен Серафим

— Не только не приходилось, если даже мне доводилось стоять в алтаре, это всегда было какое-то такое, скрытое от глаз место, чтобы тебя никто не видел. И вот этот, ну можно даже сказать, страх, какая-то боязнь быть увиденным, она довольно-таки крепко поселилась в душе. И когда уже наступили 90-е годы, когда уже можно было участвовать, даже не 90-е, а конец 80-х, после тысячелетия Крещения Руси, я старался как-то так избегать того, чтобы надеть стихарь. И первый случай был, когда иподиаконы Святейшего Патриарха Пимена взяли меня подержать поднос для разоблачения архиерея после полиелея на всенощном бдении. Это был 1985 год, сентябрь месяц, приехал в Москву, вернулся из-за границы архиепископ Василий (Кривошеин) — известный патролог, который в течение 25 лет возглавлял Брюссельскую епархию. И этот уже убеленный сединами старец вошел в алтарь, иподиаконы меня схватили, дали поднос, я держу перед ним поднос, они снимают с него облачение, и в этот момент входит Патриарх Пимен в алтарь. Он бросил такой взгляд, и я думаю, что не знаю, как иподиаконы, я готов был куда-то, как говорят, провалиться сквозь землю, потому что понимал, что совершенно неординарное событие — 85-й год. И впервые я надел стихарь только в 1990 году, когда начал иподиаконствовать, сначала у покойного блаженнейшего митрополита Владимира (Сабодана), а затем уже у архиепископа, затем у митрополита Сергия, нынешнего Воронежского и Лискинского. Поэтому, конечно же, ни о каком участии в богослужении в советское время и речи быть не могло.

К. Толоконникова

— Ну да, потому что вот для таких мальчиков из церковных семей 90–2000-х годов это же главная мечта: надеть стихарь, выйти со свечой — это я все хорошо помню.

А. Пичугин

— Монахиня со свечей ходила.

Игумен Серафим

— Да, ну это мы говорим сейчас о кафедральном соборе, о Патриаршем соборе. А, естественно, что и до сих пор эта практика жива, когда и читают бабушки, и выносят свечи. Поэтому не всегда это такая картинка складывается красивая, что это семинаристы или это молодые люди, то есть всегда это по возможности происходит. И я вам скажу, что ситуация была такая, что не то что ты боялся где-то засветиться. Мы, например, начинал я, естественно, не сразу прямо вот в алтарь попал. Я стоял в храме, если службы происходили в главном приделе, мое место, скажем так, было перед иконой Спасителя в главном иконостасе, и ближе вот сюда вот, к мощам святителя Алексия.

А. Пичугин

— То есть просто на солее стояли.

Игумен Серафим

— Нет-нет, в народе.

А. Пичугин

— Или там нет, там уже были заграждения эти большие, а ну там можно пройти.

Игумен Серафим

— Заграждения были, кафедра была, естественно, но вот в уголочке около кафедры я стоял. А по другую сторону, симметрично от кафедры, перед иконой Божией Матери стоял тоже подросток, мальчик, с которым мы учились в одной школе.

А. Пичугин

— В Гольяново.

Игумен Серафим

— В Гольяново, в 767-й школе. Он был на год моложе меня. И вот когда мы приходили, в соборе видели друг друга, мы приветствовали друг друга таким небольшим кивком головы. Но никогда и ни за что мы в школе не здоровались, не общались.

А. Пичугин

— Это была ваша такая общая тайна.

Игумен Серафим

— Это была общая тайна.

К. Толоконникова

— Молчаливый уговор, вы никогда об этом не говорили.

Игумен Серафим

— Мы даже об этом никогда не говорили. Он ходил с папой. Я, как правило, бывал поначалу с маминой старшей сестрой. И мы никогда не общались даже в соборе. И уж тем более в школе. То есть а вдруг кто-то узнает, а вдруг кто-то увидит, и что из этого еще будет.

А. Пичугин

— Сейчас должно быть продолжение: а сейчас этот мальчик...

Игумен Серафим

— Не знаю, как сложилась его судьба. Не знаю. Но факт тот, что даже сейчас это кажется смешным, сейчас это кажется непонятным.

К. Толоконникова

— Нет, смешным не кажется.

Игумен Серафим

— Сейчас... Ну а что мешало нам подойти и сказать: здравствуйте, и там какие-то, если там не дружеские отношения, то просто хотя бы познакомиться поближе, поговорить друг с другом. Нет, этого не было. И я помню, когда я поступил в семинарию, это было в 1992 году...

К. Толоконникова

— А почему вот действительно, это интересно. Кто-нибудь вам говорил: скрывай это, не говори об этом?

А. Пичугин

— Само отношение...

К. Толоконникова

— Это же, вот я все время к этому возвращаюсь. Потому что это поразительно, но это очень характерный для эпохи момент: ребенок сам откуда-то знает, о чем он не должен нигде говорить. Ему не внушает это никто, он просто сам это знает. Откуда? Он впитывает это порами из воздуха?

Игумен Серафим

— Вы знаете, наверное, да. Наверное, вот весь дух, строй советской системы, он все-таки настраивал. Если человек был умный и сообразительный, то, наверное, он все-таки даже в детском возрасте что-то понимал уже, что можно, а что нельзя, что такое хорошо, а что такое плохо. Поэтому сложно сказать. Нет, никто это не говорил, но те, кто, наверное, учился в советское время в школе, помнят, что перед Пасхой ежегодно проходили во всех классах такие просвет-уроки: как попы обманывали дремучих людей в деревнях и селах в дореволюционное время.

К. Толоконникова

— А у вас тоже это было?

Игумен Серафим

— Конечно. Приходила, это возглавляла, как правило, учительница химии или учительница биологии, которая на примере там всяких приборов, реактивов, барометров и прочего рассказывала, вот какие священники были хитрецы, предсказывали там дожди и засухи, пользуясь тем, что люди не имели такой техники, а вот они все это знали. И вот этот вот негатив, он накапливался, наверное, на уровне сознания, что все, что с Церковью связано, это в обществе воспринимается со знаком минус. А если для тебя это плюс, то, наверное, лучше как-то промолчать.

К. Толоконникова

— А какая-то внутренняя драма была в связи с этим или нет? Или вот идет этот поток жизни и параллельно с ним другой поток жизни?

Игумен Серафим

— Вы знаете, наверное, вот такого конфликта, драмы, трагедии какой-то не было. Не было какой-то вот биполярности, я не знаю, не было какой-то двуличности.

А. Пичугин

— Потому что, вообще говоря, это такое расщепление, серьезное очень.

Игумен Серафим

— Хотя я был советским школьником, я был октябренком, я был председателем совета отряда, был пионером одним из лучших. Но тогда, наверное, у ребенка не было такой вот возможности заявить о своей какой-то принципиальной позиции.

А. Пичугин

— А вот можно, не посчитайте, что это какой-то там, не знаю, может быть, некорректный вопрос, простите, пожалуйста. А вы в том возрасте, вот когда сами утром ездили в Елоховский собор, вы верили в Бога? Или вам казалось, что это ну просто красивое что-то такое вот, ну это было очень эстетически приятно, но то, что над всем этим есть какой-то другой смысл, вы не задумывались особенно?

Игумен Серафим

— Я думаю, да. Я думаю, что это детская такая наивная вера, которая не сопряжена с какими-то богословскими размышлениями, философскими поисками смысла жизни и так далее.

А. Пичугин

— Ну в 8 лет было бы странно, наверное, еще.

Игумен Серафим

— У меня этого не было, честно скажу. И вот такая более принципиальная позиция, она уже проявлялась в старших классах школы. Когда речь зашла о комсомоле, я был последним человеком в классе, хотя замечаний у меня по учебе и поведению никогда не было, я был последним, кто вступил в комсомол. Это было буквально за несколько месяцев до окончания школы, когда меня пригласили и поставили, в общем-то, ультиматум: либо я заканчиваю школу с троечным аттестатом зрелости, либо я все-таки вступаю в комсомол. И желание, которое у меня уже было на тот момент, учиться в семинарии, оно, естественно, подвигало меня все-таки получить документ об образовании достойный, а не троечный. И вот это, скажем так, была такая сделка с руководством школы, что я все-таки вступаю в комсомол, чтобы достойно закончить школу.

К. Толоконникова

— А вы обсуждали вот этот вот момент вступления в комсомол своего со священником, которого вы, может быть, могли назвать своим духовником, в том же Елоховском соборе?

Игумен Серафим

— Вы знаете, нет. Духовничества вот я не припомню на своей памяти, чтобы это была такая вот модная тема в те годы. Моим, как я считаю, первым духовником был схиигумен Савва (Остапенко), насельник Псково-Печерского монастыря. Потому что у него опекалась духовно мамина старшая сестра, моя тетя, и он ежегодно к Рождеству и Пасхе направлял всем поздравительные открытки.

К. Толоконникова

— Это была такая традиция.

Игумен Серафим

— И они такие были, самодельные.

К. Толоконникова

— Фотографии.

Игумен Серафим

— Фотографии, да. И мне это настолько нравилось, что вот кто-то, откуда-то, из какого-то монастыря почему вот моей тете присылает, а мне никто и ничего. Напомню, что он умер в 80-м году, и мне на тот момент было 9 лет. И мне очень этого хотелось, и тетя мне предложила написать ему письмо. Я не помню, что я ему написал. Ну что-то, наверное, о себе, попросил его быть моим духовником...

К. Толоконникова

— Таким круглым почерком вот этим.

Игумен Серафим

— Хотя я, наверное, плохо себе представлял, что такое духовник, кто такой духовник, что такое духовничество. Но к Пасхе 80-го года я получил от него открытку. Это была уже последняя его Пасха, больше никаких поздравительных открыток не было. Но это было настолько для меня удивительно, что вот схиигумен, которого я видел только на фотографии, никогда с ним вживую не общался...

К. Толоконникова

— А схиигумен — это вообще же что-то такое непонятное. Вы же не понимали, что такое схиигумен, что такое монастырь.

Игумен Серафим

— Естественно. Ну монастырь — наверное, понимал и представлял, но вот сам вид внешний схиигумена, облачение — это то, чего я никогда не видел реально в жизни, это производило какое-то особое впечатление. И я получил вот эту вот открытку. Хотя, к сожалению, были случаи, когда «духовники», в кавычках, по переписке — это были люди, от имени которых велась переписка компетентными товарищами, которые таким образом брали людей в круг своего какого-то влияния. Мне повезло, вот единственный случай был только, с отцом Саввой. И, конечно, это тоже, сейчас я уже вспоминаю, он прислал пасхальное поздравление, открытку. И обычно это была одна открытка, а тут пришло две, вторая была с изображением преподобного Серафима Саровского, который в руках держал пасхальное яйцо. И впоследствии я вот так анализировал какие-то события, связанные с этим святым в своей жизни: вот почему меня назвал владыка Сергий в постриге Серафимом, вот есть некоторые такие события, которые связаны с этим святым. Хотя я не в честь него назван, а в честь Серафима (Чичагова), но тем не менее вот это вот имя, оно в моей жизни как-то так прослеживается с детства.

А. Пичугин

— Мы напомним, что в гостях у светлого радио сегодня игумен Серафим (Кравченко), ответственный секретарь отдела по церковной благотворительности и социальному служению Русской Православной Церкви. А возвращаясь в Елоховский собор того времени, можно вспомнить очень известных людей, которых, безусловно, сейчас все знают, отца Матфея Стаднюка, но про него отдельный разговор. А вот отец Стефан Гавшев тогда служил, архидиакон с знаменитым голосом. Уже и отца Стефана нет, скоро уж 30 лет как нет, 25, но голос его на записях, манера служения, она, наверное, мало кого оставляла равнодушным и как-то запомнилась ли вам? И вообще кто из священников, кроме отца Николая Воробьева, отца Геннадия, кого еще вы можете так вспомнить?

Игумен Серафим

— Ну архидиакон Стефан Гавшев — это была легендарная личность, человек, который обладал уникальным голосом, уникальным тембром. И, конечно же, все праздничные богослужения, и тысячелетия Крещения Руси, они вошли в историю с его участием, с участием его во всех богослужениях. Это был такой человек (ну я делюсь своим детскими впечатлениями, да) с суровым характером, он тоже у меня всегда вызывал страх и трепет. Но впоследствии, когда уже он служил в храме Воскресения Христова, в Сокольниках, это был совершенно уже другой, более мягкий человек, более открытый, более расположенный к контактам, к общению. Еще один очень такой известный протодиакон, Василий Смирнов, он принадлежал к древнему роду священнослужителей, его брат был архиепископ Орловский и Брянский Глеб (Смирнов).

А. Пичугин

— Да, был такой.

Игумен Серафим

— И насколько я помню, может быть, я ошибаюсь, но до какого-то там 12–13-го поколения в их роду все были священнослужителями. И вот старая практика, и к нему обращались, в частности, отец Николай Воробьев, по имени отчеству.

А. Пичугин

— Да.

К. Толоконникова

— Вот расскажите об этом, это очень интересно. Недавно, кстати, отец Николай Платонов об этом говорил, что не откликалась даже, если говорили по имени.

Игумен Серафим

— Это старая практика дореволюционная, что к протодиаконам, к диаконам не обращались «батюшка», не обращались «отец» такой-то.

А. Пичугин

— Именно к диаконам.

Игумен Серафим

— Да.

А. Пичугин

— Потому что Алексей Константинович Светозарский нам рассказывал, что в деревнях, например, батюшкой называли не только священника и диакона, но еще и псаломщиков.

Игумен Серафим

— Ну вполне возможно. Ну вот я имею в виду именно старая практика — по имени отчеству обращались к представителям диаконского сана.

А. Пичугин

— А отец протоиерей Николай Ефграфович, например, тоже встречал, что и к священникам тоже обращались по имени отчеству часто до революции.

Игумен Серафим

— Бывало, и подписывались они даже по имени отчеству, бывало и такое. Но вот с ним почему-то у меня связано, что его всегда, ну не всегда, но очень многие называли «Василий Иванович». Может быть, это не были бабушки, но вот я имею в виду среди клириков.

К. Толоконникова

— То есть без прибавления «отец», Василий Иванович просто.

Игумен Серафим

— Да, это было так как-то вот несколько необычно, и как-то вот это была какая-то другая эпоха. И, конечно же, клирики Патриаршего собора — это всегда люди, которых, вероятно, отбирали, мнение играло и самого Патриарха. Патриарх Пимен регулярно служил в Богоявленском соборе. Это не те свободные времена, Предстоятель не только не мог наносить визиты в какие-то епархии, но даже его богослужения в первопрестольном, как мы сейчас называем Москву, граде, они тоже, видимо, подвергались каким-то ограничениям.

К. Толоконникова

— Они должны были быть все согласованы, да.

Игумен Серафим

— Единственное, была такая традиция, он еженедельно, если позволяло здоровье уже в последние годы, но до этого еженедельно он совершал акафист в храме Илии Обыденного перед иконой «Нечаянной Радости». Это была такая московская традиция. И вообще мы сейчас очень много говорим о возрождении приходской жизни, даже не возрождении, а о построении какой-то общинной жизни, общины и так далее. Ну вот на мой взгляд, старая Москва, в которой было сорок с небольшом храмов...

А. Пичугин

— В советское время, вы имеете в виду.

Игумен Серафим

— В советское время, да, это был один такой большой приход, одна большая община — люди ездили в разные храмы, люди знали, какие престольные праздники, какие святыни, какие чтимые иконы, где какие частицы мощей, знали духовенство. Духовенство, допустим, вот раньше (я вспоминаю опять же детские годы) на поздравление Патриарха с днем Святой Пасхи или с Рождеством Христовым приезжали настоятели храмов — это вот сорок с небольшим человек, они все выстраивались на кафедре в Богоявленском кафедральном соборе — ну сами понимаете, да, то есть это один большой такой школьный класс. Вы можете всех их запомнить, если даже не поименно, то в лицо точно. И все их знали. Сейчас, к сожалению, вот, на мой взгляд, может быть, неправильный, но это моя такая точка зрения, что некоторые храмы, некоторые приходы организуют свою вот такую приходскую общинную жизнь и становятся несколько замкнутыми. То есть идет какое-то гласное или негласное деление на наши прихожане, не наши прихожане. Какие-то существуют, возникают местечковые приходские традиции, и иногда с ними сталкиваешься в пастырской жизни, просто вот в приходской жизни, иногда заходишь в храм как прихожанин, и ты понимаешь, что как-то вот что-то не так.

К. Толоконникова

— Что-то тебе тут не очень рады.

Игумен Серафим

— И не то что не рады или мне некомфортно, но что-то не так, и вот какая-то внутренняя возникает дисгармония.

А. Пичугин

— Здесь уместно вспомнить, кстати говоря, в продолжении слов отца Серафима про вот эту советскую единую церковную московскую семью, наш экспонат —альбом...

К. Толоконникова

— Да, не альбом...

А. Пичугин

— Ну не альбом назвать, сборник со всеми открытыми московскими храмами, самиздатовский.

К. Толоконникова

— Вот вы знаете, это очень интересный такой момент. Нам принесли в музей сборник фотографий, любительских абсолютно, всех открытых московских храмов. Фотографии сделаны в середине 60-х годов, то есть там уже нет Преображенского собора на Преображенской площади, он уже разрушен.

Игумен Серафим

— Где митрополит Николай (Ярушевич) служил.

К. Толоконникова

— Да, совершенно верно. Но еще нет некоторых станций метро, от которых можно было бы добраться до тех или иных храмов. Потому что все фотографии снабжены, значит, кратким таким маршрутом: вот от «Октябрьской», от такой-то станции и так далее. И я стала с этим альбомом разбираться и задала себе вопрос: а это человек делал для себя или это делалось для распространения? И что-то мне стало подсказывать, что это делалось для распространения. Потому что человек, который бы делал это для себя, он бы подписал фотографии от руки, конечно, зачем ему нужно было фотографическим способом делать эти надписи.

А. Пичугин

— А потом появился еще один такой альбом.

К. Толоконникова

— И к тому же они были зарезаны просто в некоторых местах, то есть это явно делалось не для себя. И как только я задалась вот этим вопросом, через несколько дней нам принесли второй, ровно такой же альбом.

А. Пичугин

— Ну там в издании, видимо, разные люди делали, были какие-то едва уловимые шероховатые там различия.

К. Толоконникова

— То есть ну фотографии все те же самые. То есть и это очень интересно. Это как раз вот соответствует тому, о чем вы говорите: действительно многие церковные люди того времени ездили по... Ну то есть, как правило, был какой-то один порт приписки постоянный, да, но тем не менее престольные дни и празднования чтимым иконам, люди ездили в разные храмы. И еще один экспонат наш об этом нам говорит — замечательный календарь, церковный календарь на 50-й год, где все буквально дни расписаны, куда, в какой храм ехать. То есть мученика Трифона — на Рижскую, иконы...

Игумен Серафим

— «Утоли моя печали» — в Николы Кузнецы, «Нечаянная Радость» — Обыденский, Марьина Роща и так далее.

К. Толоконникова

— Да.

А. Пичугин

— «Утоли моя печали» в Лефортово.

Игумен Серафим

— Почаевская в Лефортово.

А. Пичугин

— А Почаевская — Петра и Павла.

Игумен Серафим

— Да, в Лефортово — Почаевская...

К. Толоконникова

— Почаевская, которая, вот уточните, отец Матфей ее туда принес или она там с более раннего времени?

Игумен Серафим

— Не могу сказать, он был там настоятелем, его связывали с Лефортово очень такие теплые отношения, он всегда старался там служить.

А. Пичугин

— Да, до последних дней туда приезжал.

Игумен Серафим

— Там его настоятелем был отец Анатолий Новиков, с которым он учился еще в семинарии вместе, в академии. Поэтому этот храм в его жизни, он был такой очень знаменательный и занимал особое место в его сердце.

К. Толоконникова

— Значит, у меня такое вот было четкое ощущение, что Почаевской иконы Божией Матери не знали в Москве до войны. На сайте храма написано, что эту икону принесли якобы из какого-то разоренного храма в 30-е годы.

А. Пичугин

— Мы отца Алексия (Вылажанина) спросим, который к нам приходит.

Игумен Серафим

— Да, отец Алексий знает лучше. Я думаю, что почитание Почаевской могло быть связано и с тем, что в послевоенные годы — это касается не только духовенства, но и епископата, — в основном это были выходцы с Украины.

К. Толоконникова

— Вот да, поэтому и...

Игумен Серафим

— Потому что Украина, все-таки Украина и Молдавия, в отличие от Белоруссии, сохранила эту православную традицию.

К. Толоконникова

— Западная Украина, которая, да, конечно.

Игумен Серафим

— Были монастыри, были храмы.

А. Пичугин

— Нам уже пора заканчивать эту часть программы. Мы обязательно с отцом Серафимом продолжим говорить в следующий раз. Единственно, напоследок я хотел сказать, что батюшка говорил про то, что у Патриарха не было такой свободы передвижения по епархиям, то есть фактически Патриарх был куда более ограничен, чем епархиальный архиерей, который все-таки мог объезжать свои храмы в епархии. А епархии зачастую были большие.

К. Толоконникова

— Слушай, я так понимаю, что там тоже нужно было все согласовывать.

А. Пичугин

— Нет, далеко не всегда. Опять же есть вот тот документ, который отец Глеб Якунин показал.

К. Толоконникова

— Ну это, конечно, зависело от произвола на местах.

А. Пичугин

— Да, и там уполномоченный четко прописывает, что есть архиереи, которые беспрестанно ездят сами по себе по своим приходам и служат. А вот хороший пример, там не помню, кто, преосвященный, который большую часть проводит на водах в Карловых Варах. И не выезжает дальше, если не в Карловы Вары, то дальше епархиального города и кафедрального собора не ездит — вот это вот хороший пример. И я почему-то вспоминаю поездку Патриарха Алексия I известную по Волге после войны, на пароходе, когда он хотел в некоторых местах, которые он знал по своей старой жизни, выйти, навестить какие-то близкие его сердцу места. Но ему настоятельно это не рекомендовали делать, потому что все его визиты, все его схождения и возложения венков и цветов были прописаны. А вот войти по собственному желанию где-то на пристани, там сходить туда, куда он знал, он не мог. Ну это уже так просто штрих к одной из тем нашего сегодняшнего разговора.

К. Толоконникова

— Штрих к портрету эпохи, да.

Игумен Серафим

— Ну о произволе уполномоченных в советское время я поделюсь тогда уже одним из примеров в следующий раз.

А. Пичугин

— Спасибо большое. Оставим такую интригу небольшую, подвесим. Напомним, что в гостях у светлого радио был игумен Серафим (Кравченко), ответственный секретарь отдела по церковной благотворительности и социальному служению Русской Православной Церкви. Программа наша, как всегда по четвергам, совместная с музеем исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова директор...

К. Толоконникова

— Спасибо, дорогие друзья, что были с нами. Спасибо, отец Серафим.

Игумен Серафим

— Спасибо вам.

К. Толоконникова

— Доброго всем нам светлого вечера.

А. Пичугин

— До свидания. Спасибо.

Игумен Серафим

— Всего доброго.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем