Поделиться
Четвертая дочь последнего русского императора, Анастасия Николаевна Романова, далека от хрестоматийного образа царевны. Великая княжна с самого раннего детства проявляла себя настоящим сорванцом, сорви-головой. Необычайно подвижная, неистощимая в выдумывании шалостей, она доставляла немало хлопот нянюшкам и гувернанткам. Младшая царевна не слишком любила рукоделие и прочие приличествующие девочкам занятия, она предпочитала лазить по деревьям, качаться на качелях, играть в прятки, догонялки и лапту. За вечное ребячество в семье ее звали «пострелёнком». Необычайно артистичная, Настя обладала комическим даром и искрометным чувством юмора — она умела шутить, сохраняя серьёзный вид, так, что все вокруг захлёбывались от смеха.
В подростковом возрасте девушка увлеклась фотографией, которая в те годы только-только появилась. Возможно, именно великая княжна Анастасия Романова стала автором первого сэлфи, запечатлев свое отражение в зеркале, с трудом удерживая тяжелую камеру Кодак. Этот снимок сохранился в царском архиве с припиской: «Это было непросто, так как руки мои дрожали»
Как и сёстры, Анастасия Николаевна была непритязательна в быту и не избалована роскошью. Она делила с великой княжной Марией комнату, обстановка в которой была почти спартанской. Девочки спали на жестких армейских кроватях. Два раза в день они принимали ванну — утром холодную, вечером тёплую, с маленькой капелькой любимых духов. И носить воду в вёдрах, чтобы наполнить ёмкость для купания, с определённого возраста входило в обязанность самих царевен.
Во время гражданской войны младшие царевны не могли наравне со старшими, Ольгой и Татьяной, работать в госпитале сестрами милосердия. Но никто не доставлял раненым бойцам столько утешения, как Настя. Ее артистическое дарование раскрылось здесь в полной мере — она читала вслух книги, пела песни, разыгрывала смешные сценки. Девушка помнила многих солдат и офицеров по именам и молилась каждый день об их выздоровлении и облегчении страданий.
Императрица Александра Федоровна, узнав об отречении государя от престола, не сразу решилась сообщить это горькое известие детям. Николай Александрович находился в Могилеве, в Ставке главнокомандующего, под надзором заговорщиков, и любящей жене оставалось только надеяться, что они увидятся вновь. Анастасия чутким сердцем уловила настроение матери, и сама обратилась к ней с вопросом.
— Что с тобой, мамочка? Ты очень бледна...
— Ничего, дитя мое, это пройдет. Все проходит в этом мире.
— Что-то случилось с папа? Пожалуйста, не скрывай, я уже взрослая, я все выдержу.
— Случилось со всеми нами, Настя. Со всей Россией. Государь был блокирован заговорщиками в своем поезде и под давлением подписал отречение от престола. За себя и за Алешу. Теперь наша жизнь будет иной, чем была прежде.
— Но папа жив? Он не ранен? Он вернется?
— Да, сам он здоров, и больше всего я ожидаю того момента, когда мы опять будем вместе.
— Главное, чтобы папа оставался с нами, а все остальное не так уж и важно.
К «неважному» юная царевна старалась отнести все невзгоды, которые выпали на долю царской семьи после февральской революции 1917 года. Её задорный смех оглашал залы Александровского дворца во время домашнего ареста, он звучал в Тобольском доме свободы, куда Романовых поселили в ссылке. И даже в Екатеринбурге, в доме Ипатьева, где условия содержания были невыносимо тяжелыми, Настя не унывала. Она и здесь нашла, чем увлечься — кухарка научила царевну печь хлеб и та предалась новому занятию.
Едва ли Анастасия могла предположить, что идет на смерть, спускаясь с родными по приказу чекистов в подвал Ипатьевского дома в ночь на 18 июля 1918 года. Подобные побудки стали уже привычными для Романовых — надзиратели часто поднимали их среди ночи по тому или иному надуманному предлогу. Настя стояла перед палачами, прижимая к себе маленькую собачку Джимми — вряд ли бы девушка стала брать с собой любимицу на верную гибель.
После расстрела в комнате великих княжон нашли рисунок, сделанный рукой Анастасии — качели меж двух берез. Этот незатейливый этюд — словно последний привет озорной царевны, чья веселая душа взмыла ввысь, чтоб больше никогда не знать горя и боли.
