Первого октября тысяча восемьсот девяносто шестого года обитателей мужского отделения Александровского ночлежного дома собрали в столовой. Обед уже прошёл, и люди гадали, с чем связана такая «всеобщая мобилизация».

— Лекцию читать будут, — предположил частый гость ночлежного дома, молодой парень в линялой рубахе в горошек. — Недавно доктор приезжал, про гигиену говорил, велел руки мыть перед едой. По два куска мыла на брата даром выдал! — важно прибавил он.

Наконец, дверь столовой открылась, и появился комендант. Следом за ним шёл высокий темноволосый молодой человек в толстых очках.

— Василий Павлович Казанский, — представил начальник гостя. — Студент второго курса Петербургской Духовной Академии. Он проведёт с вами беседу на духовные темы.

Когда комендант вышел, столовая загудела. «Да, видать, мыла не будет!» — вздохнул парень в полинялой рубахе.

...Но минул час. Пошёл второй. Комендант решил проверить, всё ли в порядке и подошёл к закрытой двери, откуда доносился звонкий, уверенный голос гостя. Не утерпев, приоткрыл её. Бездомные — казалось бы, навсегда ожесточившиеся люди — слушали молодого студента и... утирали слёзы!

Василий Казанский, сын священника из Олонецкой губернии, приехав в тысяча восемьсот девяносто четвёртом году в Петербург поступать в Духовную Академию, с первых же дней в столице был поражён тому, как много на её улицах нищих и обездоленных. Василий не мог равнодушно пройти мимо просящих милостыню, и часто раздавал едва ли не все свои и без того весьма скудные средства, которые ему присылали из дому. И вскоре решил нести Божье слово и надежду туда, где царил мрак безысходности — в ночлежки и приюты для нищих.

Один из сокурсников Василия Казанского, по фамилии Дав, вспоминал, что и другие в Духовной Академии пытались подобным образом «ходить в народ», но уже после первой попытки, натолкнувшись на стену отчуждения, охладевали к идее проповедовать среди «отверженных». Совсем по-другому было с Василием — его слова мгновенно вселяли в сердца людей надежду, помогали им начать новую жизнь, вырваться из плена нищеты, а главное — обрести веру в Бога.

В тысяча восемьсот девяносто пятом году Василий принял монашеский постриг с именем Вениамин и был рукоположен в иеромонахи — то есть, стал монахом-священником. А в тысяча девятьсот десятом его возвели в высокий сан митрополита Петроградского. Но и тогда владыка Вениамин, как и прежде, по первому же зову, в любое время суток, невзирая ни на дождь, на ни снег, шёл в бедные лачуги на окраине города, подвалы и всё те же ночлежные дома — причастить, исповедовать, напутствовать перед последним часом. В нескольких районах города он организовал отделения Общества трезвости, где тоже регулярно проводил беседы. Простота, с которой митрополит Вениамин Петроградский общался с народом, его искреннее желание доказать, что можно изменить свою жизнь, действительно творили чудеса, утешая и поддерживая людей в самых тяжёлых жизненных обстоятельствах.

И тем смехотворнее выглядело обвинение, предъявленное владыке Вениамину большевиками, арестовавшими его в июне тысяча девятьсот двадцать второго года: «враг трудового народа». «Я верный сын своего народа, люблю и всегда любил его. Я счастлив тем, что народ платил мне тоже любовью» — ответил митрополит своим обвинителям. А через два месяца, в августе двадцать второго, владыку Вениамина расстреляли на артиллерийском полигоне под Петроградом. Спустя семьдесят лет Русская Православная Церковь прославила его в лике святых. И не случайно в тропаре — краткой молитве — святителю-мученику Вениамину Петроградскому есть такие слова: «Любовь и милосердие в сердцах верных насаждая, благотворити призывал еси терпящим глад и нищету».

Все выпуски программы Имена милосердия

• Елена Казимирчак-Полонская
• Иван Алафузов
• Иван Арнольд