Светлый вечер с Владимиром Легойдой (07.04.2017)

А.Пичугин

— Пятница, дорогие слушатели, здравствуйте. В студии Алексей Пичугин, мы начинаем нашу программу «Светлый вечер» и как обычно в нашей студии сегодня Владимир Легойда — председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского патриархата, профессор МГИМО и главный редактор журнала «Фома», здравствуйте!

В.Легойда

— Добрый вечер!

Наше досье

Владимир Легойда. Родился в Кустанае в 1973 году. Окончил МГИМО, стажировался в Соединенных Штатах, кандидат политических наук, профессор МГИМО. Некоторое время возглавлял кафедру международной журналистики. Оставил эту должность после назначения на пост председателя Синодального информационного отдела Московского Патриархата. С 1996 года Владимир Легойда — главный редактор журнала «Фома», он также входит в состав различных государственных и церковных органов. Таких как Президентский Совет по правам человека, общественный совет при Минюсте, Патриарший совет по культуре, Высший церковный совет. С декабря 2015 года Владимир Легойда является председателем Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ.

А.Пичугин

— Сегодня Благовещение, поздравляем вас наших слушателей с этим замечательным праздником. О нем, я думаю, мы поговорим чуть позже, все-таки еще событие, которое произошло несколько дней назад и которое прогремело в прямом смысле слова на весь мир, к сожалению — теракт в петербургском метро, более 10 человек погибло, несколько десятков пострадали. Естественно было очень... ну тут политику можем оставить в стороне, было очень много заявлений и со стороны Церкви, и панихиды служились, и говорили о помощи, которая Петербургская епархия и Русская православная Церковь в целом будет оказывать пострадавшим, семьям погибших. Можно как-то немножко конкретизировать, что будет делать Церковь, что уже сейчас делает?

В.Легойда

— Да, но Вы знаете, я прежде всего, с Вашего позволения, хотел еще раз выразить слова соболезнования родственникам тех, кто погиб, чей жизненный путь был прерван этим страшным действием, этим взрывом и слова поддержки хотел бы сказать также людям, которые пострадали и которые сейчас находятся в больнице, или может быть уже дома. Церковь конечно в первую очередь молится и это такое главное церковное действо, но также, как Вы справедливо заметили, речь идет о помощи, поддержке, духовной помощи прежде всего тем людям, которые пострадали, которые находятся в больницах. Священники Санкт-Петербургской митрополии готовы эту помощь оказать и оказывают, посещали людей, находившихся и находящихся сейчас в больницах. Но я думаю, что если там в процессе общения выяснятся еще какие-то сложности, то конечно все то, что зависит, то, что возможно и то, что в силах Санкт-Петербургской епархии — это будет сделано.

А.Пичугин

— Мы когда-то говорили по поводу оказания помощи, вот что могут делать священники, которые приходят в больницы, встречаются с родственниками. Вы тогда говорили о том, что единственная главная помощь, которую может оказать священник — это... есть психологи профессиональные, а священник должен плакать с плачущими.

В.Легойда

— Ну, да, может быть не единственное, но это действительно такой евангельский призыв, к которому призван в общем-то любой христианин, ну священник просто находится на передовой таких отношений с человеком и конечно — это такое испытание. И здесь, мне кажется, помощь очень нужна и конечно люди, которые с этим постоянно сталкиваются, я имею в виду священники, которые работают в хосписах, например, больницах, конечно они уже обладают очень большим опытом, и духовным опытом, и просто опытом взаимодействия с людьми и я думаю, что они уже чувствуют, какая нужна помощь. Потому что в принципе, мне кажется, что... скажем так, если применимо такое выражение, обычный человек может даже растеряться, потому что — это не так просто оказать человеку помощь, поддержать его, даже просто найти какие-то нужные слова, или, что также очень тяжело, человеку, который потерял близких. Я вообще лично для себя мало с чем могу сравнить этот труд по поддержке людей, которые оказались в этой сложной ситуации. И хотя может быть для кого-то это «плакать с плачущими» прозвучит так метафорично, но мне кажется, что это самое... это то, что сильнее всего может быть человека утешит и та помощь, которую можно оказать человеку — его поддержать, разделить его горе, но при этом стать для него опорой и какой-то поддержкой. Поэтому еще раз и еще раз хотелось конечно пожелать и духовных сил, и физического выздоровления тем, кто пострадал и сейчас находится в больнице, или может быть дома уже. И если позволите, еще я хотел несколько слов вообще об этой ситуации сказать.

А.Пичугин

— Да, конечно.

В.Легойда

— Мне кажется, что... естественно, как и многие я наблюдал за тем, что показывали по каналам телевидения, что было в интернет СМИ, в блогах и так далее и мне кажется, что понятно стремление журналистов выполнять свою работу, информировать людей о том, что происходит, пытаться привлечь экспертов. У нас такой стандартный ход — надо привлечь людей, которые могли бы прокомментировать. И здесь, мне кажется, что это тема, где все-таки нужно быть...вообще в любой теме, когда привлекаются какие-то люди для комментариев экспертных, нужно быть чрезвычайно осторожными и тщательно подбирать таких людей. У нас есть группа экспертов, которые даже с канала на канал кочуют и по всему кругу вопросов высказываются. Но мне кажется, что даже здесь, когда привлекают людей, особенно, простите, когда к таким темам, то очень важно, чтобы это здесь косвенно хотя бы не возникало такой ситуации, когда ужас того, что произошло, он мультиплицируется, он увеличивается еще от таких разговоров. Потому что, если так серьезно рассуждать содержательно, у террористического акта две цели — одна цель — это непосредственно люди, которые пострадали уже, а вторая цель — это все общество. И понятно, что вторая цель важнее для террориста. Эта цель — посеять панику, посеять страх, заставить людей находиться в постоянном страхе и естественно дестабилизировать человека, общество, государственные структуры. И мне кажется, что нельзя на это поддаваться, поэтому когда первые часы после случившейся трагедии, ты постоянно слышишь, что, ну а что люди, вы очевидец... Причем тоже странно, очевидцем называли человека... очевидец произошедшего и ты понимаешь, что очевидец — это человек, который непосредственно своими глазами...

А.Пичугин

— В вагоне в том самом был на перегоне.

В.Легойда

— Или видел, на станции находился, когда это вагон выехал... А говорят о человеке, который подходил к метро, когда из него стали выходить раненые, или те, кто убегал.

А.Пичугин

— Ну, это уже вопрос и профессионализма, наверное, вопрос того, кто согласился вообще говорить в этот момент на камеру.

В.Легойда

— Да, но понимаете, когда говорят, что люди испытывали, и постоянно говорят, что люди в ужасе, все в панике и так далее... Вот зачем это делается? Тут конечно я понимаю, что это делается неосознанно и нужно, что называется, находиться в эфире и я повторяю, что я здесь не хочу как-то упрекать коллег, потому что я понимаю, что это сложная тема очень и ты понимаешь, что ты должен делать свою работу, ты на работе, ты же не можешь просто выключить экран, или включить музыку какую-то, ты должен делать свою работу. Но здесь очень важно понимать, что здесь нельзя ни в коей мере эту вторую цель подставлять, скажем так осторожно, нельзя подставлять эту вторую цель. Тем более, что знаете, даже я наблюдал, опять же, приглашают каких-то экспертов, не очень правда понятно, почему они соглашаются, потому что, когда их выводят в эфир, я видел несколько комментариев людей, которые имеют какое-то отношение, судя по тому, как их представляли, к спецподразделениям и их спрашивают: «Что вы можете сказать?» — «Ну а что, пока сказать ничего нельзя».

А.Пичугин

— Или это отставные ветераны спецподразделений, которые 30 лет на пенсии, но могут...

В.Легойда

— Даже дело не в этом, но я имею в виду, что эти люди, я пару таких комментариев видел, они были достаточно честными, то есть человек не пускался в какие-то рассуждения, о том, что вот, или в воспоминания, как они действовали в каком-то году сто лет назад. Но при этом это был с точки зрения смысла разговор совершенно не содержательный. Повторяю, что это конечно, когда это делается в ситуации с колес, быстро — это не так просто, понятно, что есть какая-то база, какие-то телефоны, кому-то дозвонились, кому-то не дозвонились и понятно, что нужно в эфире менять с места событий, вот картинка, вот наш корреспондент, вот у нас эксперт на связи — понятно, что это чрезвычайно сложно, но по крайней мере, повторяю, хотелось бы, чтобы было... здесь может быть, действительно — это как-то помогало людям в большей степени, и уж точно не увеличивало эту ситуацию ужаса. Потому что на самом деле, понятно, что должны работать и работают, и низкий им поклон за это, людям, которые по долгу службы занимаются нашей безопасностью, охраняют. Понятно, что чрезвычайно сложно от этого уберечься, чрезвычайно. В современном демократическом обществе, я не хочу сам уподобляться тем, с кем я сейчас не вполне соглашался и пускаться в какие-то дилетантские рассуждения, но насколько я понимаю — это практически невозможно. То есть можно минимизировать риски, но полностью исключить чрезвычайно сложно.

А.Пичугин

— Мы это видим по всему миру в последнее время.

В.Легойда

— И в том числе, как мы с Вами уже неоднократно на эту тему говорили — это ни в коей мере не какой-то аргумент антидемократический, но это такая цена демократии в каком-то смысле. Потому что никто никогда не знает и не слышит, и не говорит о террористических актах в обществах тоталитарных, в закрытых обществах.

А.Пичугин

— Хотя вполне можно допустить, что они происходят. Можно вспомнить Советский союз.

В.Легойда

— Происходят, но мы с Вами также прекрасно понимаем, что они никогда, даже если они происходят, они всегда другие по масштабам и они точно не попадают во вторую цель, потому что о них никто никогда не рассказывает.

А.Пичугин

— Напомню, что в гостях у радио «Вера» сегодня, как всегда по пятницам, Владимир Легойда — председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского патриархата. Хорошо ли, что они не попадают во вторую цель... то есть это хорошо...

В.Легойда

— Вы знаете, это не вопрос хорошо и плохо, это вопрос, условно говоря, хорошо ли, что Мерседес, я сейчас очень условно говорю, набирает разгон до 100 км быстрее, чем какая-нибудь другая машина? Нет, но понятно, что в случае столкновения, когда машина едет за 200, удар тоже будет сильнее — чистая физика. Так и здесь — это особенность строя. Повторяю, в каком-то смысле, если хотите, цена демократии, потому что нельзя не рассказывать в этой ситуации. И я не призываю не рассказывать, я призываю эту тяжелую сложную работу делать максимально собранно и профессионально, и конечно не давать людям каких-то ненужных надежд и успокоений, но уж точно не способствовать увеличению этой паники, потому что конечно психологически — это очень тяжело. Но Вы знаете, еще один момент, который с Вашего позволения...

А.Пичугин

— Да, я только прошу прощения, в 1977 году в Москве произошла серия терактов, один из них взрыв в метро — метро Первомайская. Как раз погибли семь человек, около 40 пострадали — никто же об этом не говорил, никто же об этом не знал практически. Но с другой стороны, сколько людей не вернулись домой после того теракта и естественно как-то родственникам должны были сообщить, опять же сарафанное радио разве что получилось.

В.Легойда

— Да, но повторяю, что здесь я не пытаюсь сказать, что это хорошо, или плохо, или лучше, или хуже — это особенности времени, если говорить по советское время, про закрытое общество, то здесь криминальным является, может быть не само умолчание, наверное, скорее, а бездействие тех служб, которые должны за это отвечать. Но Вы знаете, говоря о службах, если позволите, еще один такой поворот темы, я когда-то даже сам помню первый раз, вылетая из Израиля, немножко посмеивался, немножко раздражался на тщательность досмотра, а потом как-то мы это обсудили и проговорили с друзьями, и я понял, что над этим не нужно иронизировать, над вопросами, и рассматривать их, как какие-то странные и шутливые. Потому что люди, живущие на вулкане, они не шутят про вулкан.

А.Пичугин

— Я хорошо это помню, меня в Израиль не пускали из-за сирийской визы в паспорте. Пустили потом, но это было очень тяжело.

В.Легойда

— Ну да, понятно, что там есть много формальных ограничений и прочих, но я хочу сказать, что я теперь, и мне кажется, что современному человеку, скорее нужно переживать, когда он слишком легко проходит досмотр в аэропорту, или еще где-то, а не тогда, когда он его проходит медленно и его досматривают слишком тщательно. То есть, здесь слово «слишком», даже скорее плохо применимо и неуместно, потому что это вопрос безопасности и здесь не может быть слишком.

А.Пичугин

— Но возмущения то начинаются как раз тогда, в основном, когда досмотры — это во всем мире так, мне кажется — когда досмотры очень тщательные, но при этом обязательно что-то происходит. нам как бы говорят, вы досматривайте как угодно и сколько угодно, а мы это пронесем другим коридором.

В.Легойда

— Ну да тут, повторяю, что тут нельзя полностью исключить, но можно минимизировать и кстати сказать, пример Израиля — это хороший пример, в том смысле, что как раз там эти досмотры действительно позволяют обеспечивать довольно высокий уровень безопасности. Но кстати сказать и у нас, по крайней мере, если говорить о Москве, о Петербурге, про аэропорты, то здесь конечно довольно серьезно это поставлено, насколько я понимаю, насколько я вижу, могу сравнивать и так далее.

А.Пичугин

— В этой истории с Петербургом меня, если посмотреть серии терактов, которые происходили несколько лет назад, в динамике, в развитии все, что происходит с обществом, и таксисты, и готовность оказать помощь просто тем, кто рядом с тобой оказался окровавленным, пострадавшим — что-то меняется в обществе. Потому что в Москве несколько лет назад таксисты действительно отказывались людей сажать, возили за бешеные деньги.

В.Легойда

— Да, я даже помню патриарх об этом говорил, потому что это было в момент богослужения. Я помню, мы тогда приехали, он спросил, мы прямо на службе подошли к патриарху и он обратился со словами соболезнования и обратился в том числе к этим людям.

А.Пичугин

— В тот день официально все такси в Петербурге были бесплатными. И более того, на следующий день было сообщение, что около Московского вокзала группа таксистов, ну тут уже можно другие оценки давать, наверное, избили своих коллег, которые брали деньги за поездки по городу в тот день в Петербурге.

В.Легойда

— Ну там, к сожалению, про Петербург в этот раз тоже были разные сообщения, но в основном совершенно верно, была информация о том, что люди просто оказывались брать плату и я с Вами совершенно согласен — это конечно какое-то такое изменение общества и проявление такой подлинной солидарности, помощи.

А.Пичугин

— Но что-то происходит еще и в журналистике, потому что опять же раньше все старались приехать первыми и сунуть камеру в самую гущу событий. Не знаю, может быть теперь камеры смартфоны заменили и всегда более, или менее доступны записи с этих смартфонов и они попадают в сеть и уже не надо мчаться операторам впереди всех и брать у тяжелораненых людей, которые умирают на носилках интервью, о том, что вы думаете... но что-то меняется, наверное, в этом отношении, потому что такого тоже больше нет. Но появляются другие очень неприятные вещи. Два, или три дня назад было сообщение, что молодой человек, которого сначала СМИ растиражировали фотографии и подозревали в теракте, он житель Норильска, если не ошибаюсь...

В.Легойда

— Чуть ли не пострадавший.

А.Пичугин

— Нет, он не пострадавший, по-моему, он сам пришел в полицию и заявил о том, что он как раз непричастен, его проверили и отпустили. Он был в Петербурге по делам, он дальнобойщик откуда-то из северного города какого-то, из Заполярья и ему сообщили, что он уволен — его работодатель уволил, его не пустили в самолет, потому что пассажиры отказались с ним лететь — это русский молодой человек, который просто принял ислам когда-то в свое время, сменил фамилию, ну и видимо внешний вид тоже как-то изменился. И он даже не может теперь улететь, потому что ни одна авиакомпания ему не продает билет и его работодатель просто уволил.

В.Легойда

— Я к сожалению эту историю не слышал.

А.Пичугин

— Жуткая история совершенно.

В.Легойда

— Да, но Вы знаете, тут действительно много разного рода издержек. Вот скажем, я слушал тоже где-то одну дискуссию, где говорили, о том, что конечно очень часто людей призывают к бдительности, вот вы увидели бесхозно оставленные сумки и прочее... Но тут тоже знаете сложно оценить коэффициент полезности что ли такой бдительности обывателя, потому что действительно такие ситуации и призывы к внимательности, вызывают шквал звонков в правоохранительные органы о том, что там найдено, там такой-то подозрительный человек, там-то, там-то и понятно, что в подавляющем большинстве случаев эти вещи не имеют к реальным угрозам никакого отношения. Но однозначно при этом... у меня язык не поворачивается при этом сказать, что это однозначно плохо, потому что условно говоря, если на 90 случаев хотя бы 10, или один — реальная угроза была и благодаря такому звонку, или сообщению эта угроза потенциальная подтвердилась и смогли избежать риска здесь, то это, наверное, оправдывает. Но сложно, тут много... хотя эта история, которую Вы рассказали, конечно — это...

А.Пичугин

— Просто дай Бог, чтобы ситуация с этим молодым человеком как-то разрешилась, потому что, странно. И я понимаю опасения работодателя, понимаю опасения авиакомпании — это безопасность, наша с вами безопасность. Но таким образом страдают совсем невинные люди.

В.Легойда

— Нет, но если есть информация о том, что он пришел в правоохранительные органы, его проверили и есть подтверждение того, что он непричастен, то, мне кажется, что здесь работодателю то зачем проявлять бдительность...

А.Пичугин

— Ну там работодатель ссылается на Следственный комитет, Следственный комитет в свою очередь говорит, что откуда, естественно не при чем. Это скорее перестраховка такая. Я напомню, что в гостях у радио «Вера» сегодня Владимир Легойда — председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского патриархата. Я — Алексей Пичугин. Мы вернемся в эту студию через минуту.

А.Пичугин

— Возвращаемся в студию светлого радио, здесь сегодня председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского патриархата, профессор МГИМО и главный редактор журнала «Фома» — Владимир Легойда. Мы говорили о трагедии в Петербурге, о теракте и сейчас сменим тему. Правда из Петербурга далеко мы уезжаем. Заксобрание Ленинградской области разработало законопроект о правовом регулировании деятельности социальных сетей и внесло в Госдуму и об этом омбудсмен по правам детей — Анна Кузнецова говорила тоже неоднократно. О том, что детям до 14 лет могут запретить регистрироваться в социальных сетях. Ну тут по-разному можно смотреть на эту новость. С одной стороны, возникает вопрос, не будет ли это первым шагом к ограничению свободы интернета, вообще к деятельности социальных сетей в России, как уже в Китае, у нас есть пример Китая, где свои социальные сети и свои правила регистрации, общения в них.

В.Легойда

— Вы знаете, я не настолько хорошо знаком с примером Китая, чтобы его однозначно оценивать, как отрицательный, или положительный, знаю только то, что он действительно свой, что там действует система ограничений и там нет доступа ко многим ресурсам, которые есть в других странах. Но здесь конечно надо тщательно разбираться, может быть тщательно обсуждать и рассматривать ту аргументацию, которая предложена в данном случае, почему именно этот возраст...

А.Пичугин

— Ну, в 14 лет человек паспорт получают, там предлагают, чтобы регистрация через паспорт проходила.

В.Легойда

— Но это все равно формальная причина, она не глубинная. Всегда возрастное ограничение, или разрешение, как мне представляется, всегда, или во многих случаях обладает некоторой условностью и поэтому нужны какие-то очень серьезные причины соотнесения с другими вещами, разрешенными, запрещенными в это время. Вот так сходу, без рассмотрения аргументации и какого-то анализа, мне кажется — это таким чрезвычайно серьезным шагом, который должен быть основательно очень объяснен. При том понимании, может быть и определенной полезности того, что мы может быть немножко детей из социальных сетей таким образом уберем, даже не столько с точки зрения той опасности, которая есть в связи с темой суицида, которая сейчас активна.

А.Пичугин

— Ну там и суициды, и митинги — очень много таких информационных поводов в последнее время.

В.Легойда

— Я имею в виду как раз не политическую составляющую — это как раз, мне кажется, отдельная тема, а вот именно того, что представляет угрозу жизни и здоровью непосредственную, или психике ребенка, или, что...

А.Пичугин

— Там и наркотики тоже, которые сейчас продают через интернет.

В.Легойда

— Да, и то, что попадает под может быть уголовные какие-то статьи.

А.Пичугин

— Проблема в том, что в провинциальных городах в маленьких те же самые наркотики дети отнюдь не через интернет покупают, там, простите, номер на заборе где-то может быть написан.

В.Легойда

— Да, это понятно, но это автоматически не означает, что поэтому Бог с ним, не будем обращать внимание на то, что происходит в социальных сетях. Мне кажется, что тут надо все каналы стремиться контролировать, перекрывать. Перекрывать я имею в виду не в смысле тотального запрещения, а то, чем занимается, я так понимаю, Роскомнадзор, и различные добровольные кибер дружинники, которые с педофилами, например, борются в социальных сетях — это связано просто с мониторингом и ликвидацией таких ресурсов, которые вредят просто действительно нашим детям. Но вообще инициатива заслуживает отдельного большого обсуждения, на мой взгляд, я не знаком с аргументацией. Прежде всего, повторяю, для меня вопрос — это возраст, почему этот возраст выбран.

А.Пичугин

— Возраст выбран исключительно потому, что предлагается... там система штрафов уже прописана, но у нас же, как всегда...

В.Легойда

— То, о чем Вы говорите — я услышал, но это формальная история, давайте подождем, пока он получит паспорт... А почему мы должны ждать... Это не отвечает...

А.Пичугин

— Он получает паспорт и регистрируясь в соцсети он вносит паспортные данные.

В.Легойда

— Ну что, это все равно формальная вещь, ну пусть он вносит данные свидетельства о рождении, почему не 12 лет, почему не 10 лет, почему не 11, почему не 15.

А.Пичугин

— 14 — это такая первая ступень ответственности.

В.Легойда

— Понятно, но повторяю, что я здесь не вижу какой-то безусловно такой аргументации, она скорее формальная. Так удобно, у всех есть паспорта, должны нести ответственность и так далее. Не готов с ходу...

А.Пичугин

— Я в этом вижу угрозу, если социальная сеть Вконтакте может пойти на такой шаг, то Facebook (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), который находится в общем-то, вне регулирования со стороны российских надзорных органов, он конечно, работая на территории России должен выполнять требования, но при этом он может просто уйти из России. А мы с вами все пользуемся Facebook (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)’ом.

В.Легойда

— Да, мы пользуемся и находим в этом какую-то определенную пользу. Я не склонен рассматривать это, как некий апокалипсис — уходи Facebook (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)’а, или еще чего-то. Я это не к тому, что я его готов приветствовать и так далее. Но повторяю, что мне кажется, что здесь нужно смотреть все-таки, каковы аргументы. Поэтому я, простите, содержательно не вполне готов к тому, чтобы как-то оценивать эту инициативу. Но то, что нужно мониторить и исходя из тех данных реальных, которые сегодня есть, по рискам, связанным с присутствием детей в социальных сетях — это понятно, что это очень важная тема и конечно нужно внимательно за этим следить, и бездействовать здесь невозможно просто, на мой взгляд.

А.Пичугин

— В Новосибирске собираются установить памятник Сталину и очень обеспокоены те, кто собираются установить памятник Сталину, очень обеспокоены тем, что памятнику Сталина места в Новосибирске не находится, а вот памятнику императору Николаю II место нашли. Соответственно памятник Николая II, если я не ошибаюсь, он ставится на деньги фонда какого-то, а суть в том, что на памятник Сталину деньги собрали поклонники Иосифа Виссарионовича — 200 000 рублей, заказали скульптору проект, он выполнен и теперь не могут найти место, куда его поставить. Я предлагаю поговорить не о том, нужен ли нам памятник Сталину, или нужен нам памятник императору Николаю II, или наоборот, а вообще, может быть у нас прошло время в России политических памятников, раз они вызывают такие споры в обществе, дискуссии?

В.Легойда

— А политические памятники, Вы что имеете в виду?

А.Пичугин

— Ну, мы понимаем, что мы ставим памятник Сталину и тут же получаем очень большую дискуссию в обществе на тему нужен, или не нужен. Мы ставим памятник Николаю II мы соответственно тоже получаем такую же дискуссию.

В.Легойда

— Понятно, Вы знаете, я, как я уже сказал, я понимаю логику, предложенную Вами. Я не вполне готов ее принять, исключительно с точки зрения примеров. Потому что сам подход вполне понятен, как Вы понимаете...

А.Пичугин

— Это инфоповод просто...

В.Легойда

— Нет, я имею в виду подход, который Вы озвучили, в том смысле, что естественно, скажем и Церковь старается не провоцировать все то, что вызывает разделение, никак с этим не сочетаться, не увеличивать социальное разделение и напряжение в обществе, а наоборот стараться и призывать и действовать так, чтобы люди относились друг к другу с уважением, чтобы не попиралось человеческое достоинство и так далее. Но с точки зрения примеров, мне кажется, что слишком разные примеры. Я как-то плохо понимаю рассмотрение, допустим, личности Сталина и Николая II в одном поле.

А.Пичугин

— Я даже не предлагаю.

В.Легойда

— Это все-таки очень разные вещи, потому что теоретически многие яркие исторические, может быть даже большинство ярких исторических фигур, могут вызвать какие-то недоумения и тут я согласен, что это просто нужно делать с умом. Я не очень понимаю, кому может сегодня, современному человеку, сильно возмущать памятник Николаю II.

А.Пичугин

— Ну есть определенная часть общества, которая называет его Николаем Кровавым, например.

В.Легойда

— Мне кажется, из даже меньше, чем тех, кто собрал деньги на памятник Сталину. Поэтому, я думаю — это все-таки какая-то ничтожно малая часть.

А.Пичугин

— Тем более, в год столетия революции опять эти разговоры сейчас как раз очень популярны. Это еще все и подогревается тем, что в Рузе, например, подмосковной, собираются ставить памятник Ивану Грозному и вот-вот уже могут поставить. Там сейчас очень большое противостояние и православной общественности, с одной стороны, и православной общественности с другой стороны. Историков с одной стороны, уже научное сообщество включается, и научное сообщество, с другой стороны. Там довольно спорная фигура автора этой инициативы Бойко-Великого предпринимателя, владельца известного молочного предприятия.

В.Легойда

— Хорошие продукты делают, прошу не рассматривать это, как рекламу. Может быть им стоило сосредоточиться на непосредственной своей деятельности, которая точно приносит людям больше пользы, чем такая историческая.

А.Пичугин

— Так, Владимир Романович, я поэтому и говорю, что может быть прошло время политических памятников и мы придем в ближайшее... ну, хотелось бы, чтобы может быть мы пришли к тому, чтобы... у нас Москва расширяется очень быстро, появляются новые районы, даже спальные районы нынешние, наверняка у них уже есть какая-то своя история на момент существования спальных районов, каких-то деревень, которые были когда-то в этом месте. Это же все справедливо не только для Москвы, но и для других больших городов и небольших тоже. Всегда есть свои какие-то маленькие локальные герои района — это могут быть и учителя школьные, и кто-то еще, вот кто оставил свою яркую память, и даже животные могут быть. Вот быть может сосредоточиться? Это же очень красивая история.

В.Легойда

— Главное, чтобы Вы не сказали популярную фразу о том, что собаки людей, или еще что-то...

А.Пичугин

— Зачем же, я же не об этом, я о том, что...

В.Легойда

— Я понимаю, я знаете о чем подумал, все-таки, может быть я не прав конечно, но я противник таких универсальных решений и какого-то разрешения ситуации такими широкими мазками. Мне кажется, что тут в каждом конкретном случае нужно просто с вниманием подходить. Сложно, понимаете, мы не опишем критерии этих политических памятников, не так просто, мне кажется, описать. Потому что, если есть те, кто протестует против Николая II, кто-то выйдет протестовать против Петра I и так далее.

А.Пичугин

— Ну вот, и мы будем все время натыкаться на такую... у нас очень мало объединяющих нас исторических... Вот мы Ивана III как-то с Вами вспоминали.

В.Легойда

— Как-то совсем отказаться, а кто-то выйдет против Ивана III и скажет, что я не понимаю, что он сделал.

А.Пичугин

— Это уже другой вопрос.

В.Легойда

— Ну как, он в той же логике.

А.Пичугин

— В Новгороде кто-то может и будет протестовать.

В.Легойда

— Я не думаю, что кто-то знает здесь какие-то такие детали.

А.Пичугин

— Я столкнулся недавно с тем, что, например, в Рязани действительно очень почитается Олег рязанский князь, но попробуй приедь с Олегом рязанским во Владимир, с которым у них историческое противостояние Владимира и Рязани из средних веков.

В.Легойда

— Ну, может быть не надо ехать с Олегом рязанским во Владимир?

А.Пичугин

— Это же даже на таком уровне иногда происходит.

В.Легойда

— Вы знаете, если Вы мне позволите полушутливый уход с этой темы, то я могу сказать, что дай Бог, чтобы у нас тема установки памятника Олегу Рязанскому и они были самыми острыми темами в нашем обществе, самыми проблемными, так сказать.

А.Пичугин

— Ну это понятно, просто проблема то все равно существует. И вот в Рузе, кстати говоря, одним из вариантов разрешения этого конфликта как раз предлагали установить памятник именно Ивану III, вместо Ивана Грозного, который кстати имеет к Рузе больше отношения, потому что он там неподалеку, возможно, если не в самой нынешней административной границе города родился.

В.Легойда

— Я могу только еще раз сказать, что я обеими руками за памятник Ивану III, в Рузе, или в каком-то другом месте, но горячо поддерживаю и считаю, что это действительно просто наш долг благодарных потомков. Вы знаете, меня всегда почему-то, не знаю, у каждого, наверное, из нас есть такая личностная реакция на те, или иные памятники в данном случае и так далее. Вот меня всегда в какой-то трепет внутренний приводила надпись на памятнике Минину и Пожарскому перед собором Василию Блаженному: «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия». Это какая-то такая благородная сдержанность, но в этих двух словах: «благодарная Россия» все, меня как-то всегда это приводит в такое состояние какого-то внутреннего трепета.

А.Пичугин

— У нас тоже с памятниками в основном, такое же, с памятниками, посвященными войне.

А.Пичугин

— Владимир Легойда — председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского патриархата — гость программы «Светлый вечер». Владимир Романович, Вы все время в Facebook (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)’е вспоминаете блаженного Августина и его «Исповедь».

В.Легойда

— Не то, чтобы вспоминаю, я просто Великим постом все время перечитываю «Исповедь» и поэтому... а в Facebook (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)’е я просто какие-то вещи, которые меня особо... знаете как, в каждом прочтении по-разному реагируешь, один и тот же текст, но все равно каждый год ты его... тем более такой текст, как «Исповедь» Августина, ты все время видишь что-то, может быть, что раньше не видел, или тебя какие-то вещи больше задевают. Для меня это великая книга, она не только для меня, она понятно, что в целом великая. Но для меня она очень лично как-то... я с ней в каком-то смысле уже сжился. И я тут очередной кусочек из «Исповеди» написал там цитату и кто-то написал: «Какая замечательная мысль, какой ужасный перевод». А я, поскольку текст настолько уже стал частью моей внутренней жизни, я не знаю, может быть у меня вкус такой, но мне он не кажется каким-то плохим переводом, конкретная цитата, которую я приводил.

А.Пичугин

— У меня скорее вопрос был, что это за книга, может быть стоит напомнить, если Вы читаете...

В.Легойда

— Ну это да, одна из таких важнейших, с разных и со многих точек зрения книг, но прежде всего может быть стоит сказать о самом Августине — это святой еще общей, как мы говорим, неразделенной Церкви, который жил во второй половине IV — начале V веков и, который является одним из столпов Западной Церкви, ну или вообще ранней Церкви. У католиков есть такое понятие «четыре доктора Церкви», вот древних, Августин наряду с тремя другими к ним относиться. И конечно, если говорить, скажем о философском, о богословском развитии средневековой мысли, то по крайней мере в западном мире, в западноевропейском мире, потом уже ставшим католическим, до появления Фомы Аквинского, то есть до XIII века, фигуры сопоставимой с Августином не было. Но это не значит, что он потерял актуальность с появлением Фомы Аквинского, нет, это просто значит, что века не рождали личность подобного масштаба.

А.Пичугин

— А неужели так бывает?

В.Легойда

— Да, особенно в то время так бывало и более того, и до сих пор люди совершенно разных интересов что ли, или профессиональных интересов, они находят размышления Августина в частности в той же «Исповеди» чрезвычайно важными и глубокими. Размышления о времени, которые кстати сказать там многие физики оценили по достоинству, многие психологи естественно. Но уникальность этой книги, если смотреть на нее как на христианский взгляд... понятно, что Августин стал родоначальником жанра, жанра, который вышел за границы собственно опять же христианского, я имею в виду такого богословско-философско-литературного жанра исповеди, то есть первая такая исповедь, которая прозвучала и после этого Жан Жак Руссо писал исповедь...

А.Пичугин

— То есть на Руссо повлиял Августин безусловно?

В.Легойда

— Ну, на Руссо повлияла вся традиция, но Августин был первым, кто написал такую вещь. Лев Николаевич Толстой, у него есть своя исповедь. Все это конечно так, или иначе восходит к Августину. Но в отличие, скажем, от Руссо, и уж точно в отличие от Льва Николаевича, да и от Руссо безусловно тоже, который кстати носил портрет Руссо вместо крестика многие годы...

А.Пичугин

— Толстой?

В.Легойда

— Да, он носил на шее на веревочке, или на цепочке, не знаю, он носил портрет Руссо в юности, сейчас не помню точно годы, но такой факт называют некоторые биографы. Так вот про Августина, один из современных авторов замечательно сказал о книге «Исповедь», он сказал: «Августин пишет о себе, но не о себе он пишет». И это знаете, это может быть не сразу понятно и мысль кажется противоречивой и не очень умной, может быть, но мне представляется, что здесь очень точно схвачена самая суть. Попытаюсь объяснить, если позволите, если возможно, что я имею в виду. Я так пришел к мысли о верности этого утверждения, задумался об этом, когда прочитал «Подростка» Достоевского. И там в начале есть такое рассуждение Достоевского устами героя, он пишет, что нужно быть слишком подло влюбленным в самого себя, чтобы без стыда писать о себе. И вот мне кажется, что Федор Михайлович, или его герой, или Федор Михайлович устами героя не понимает, как можно без стыда о себе писать. а вот Августин, при том, что там колоссальный такой внутренний анализ идет, но мне кажется, что при этом Августин все равно пишет не о себе, он, как сказал этот наш исследователь Боткин: «Пишет о себе, но не о себе он пишет». Потому что Августин сказал, что две вещи достойны только познания — Бог и душа. Но душа именно, стремящаяся к Богу. Поэтому эта исповедь, как душа человека, которая раскрыта перед Богом, поэтому ее нельзя рассматривать в терминах современных. А я в свое время, когда прочитал как раз «Подростка» Достоевского, над этим задумался, потом книга Августина пришла, а потом я как-то прочитал, с Вашего позволения не буду говорить, но одного известного человека, еще советской эпохи, скажем так, связанного с определенным видом спорта, я прочитал его книгу и в своем юношеском дневнике тогда написал, что Достоевский не понимал, как можно без стыда писать о себе, а вот автору этой книги это с блеском удалось, потому что человек не просто пишет о себе без стыда, а он писал о себе с каким-то таким неизменным и постоянно растущим восхищением.

А.Пичугин

— Но этим многие авторы страдали, причем не только в XX веке, наверное.

В.Легойда

— Наверное, но я в данном случае, уже как факт моей биографии, как говорила одна моя добрая знакомая, но я как-то эти вещи связывал постоянно. И для меня это конечно такая пропасть, которая лежит между собственно христианским отношением к себе, к осмыслению своей жизни, ну и тому, к чему человек может прийти. Хотя этот, скажем так, спортсмен безусловно личность яркая и интересная, но как-то совсем иначе смотрящая на мир.

А.Пичугин

— Но это примерно... ту можно по крайней мере провести параллель с Андреем Критским, собственно канон, которого в храмах читался, человек, который с юности в Церкви, с юности оказался в монастыре, а в каноне он про себя говорит какие-то очень странные для человека постороннего, пускай даже знакомого со Священным писанием, особенно Ветхого завета вещи, которые явно он сам делать не мог, ну вряд ли по крайней мере. И это же тоже своеобразная исповедь, но исповедь какого человека — человека, который все это через себя пропустил, как-то размышляя об этом, или человека, который все это прожил реально. Он же жил после Блаженного Августина через, если я не ошибаюсь, 250-300 лет, то есть это уже разные традиции абсолютно.

В.Легойда

— Конечно, поздняя античность и раннее средневековье. Но Вы знаете, очень здорово, что Вы провели эту параллель, потому что мне даже показалось, опять же — это не результат какого-то такого анализа, а скорее такая ситуативная реакция, я как раз, когда на днях «Исповедь» перечитывал и одна из фраз мне показалось, что в каком-то смысле весь канон в ней Андрея Критского заключен, но она об этом же, о том, что мы читаем в каноне. Для меня здесь вообще параллели прямые, хотя конечно это и жанры разные все равно — богослужебный текст и... Но для меня Августин очень-очень близок именно этим текстом, несмотря на то, что, как я уже говорил, многие считают, что это не очень удачный перевод. Ну и конечно Августин, на мой взгляд, во многом, не с сугубо богословской точки зрения, а именно с такой... во многом с точки зрения этих размышлений над собой, о себе и не о себе, он конечно весь из апостола Павла выхода. То есть мне Августин помог понять апостола Павла... не понять, а по-другому прочувствовать то, что пишет апостол Павел, потому что все-таки евангельский язык — особый язык и когда ты не всегда настроен на это, иногда какие-то вещи прочитываются и вся эта глубина и напряжение, которое есть на самом деле в посланиях апостола Павла, просто прочитывается и ты не останавливаешься на этом.

А.Пичугин

— Ну, она иногда ощущается легче, чем евангельский текст, а иногда сложнее гораздо.

В.Легойда

— Безусловно, но я просто после Августина стал по-другому читать послания апостола Павла, особенно те места, где о похожем, скажем так, говорится.

А.Пичугин

— Владимир Романович, как Вы думаете, а почему... мы говорим с Вами об «Исповеди» Блаженного Августина, о каноне Андрея Критского, мы знаем огромное количество... корпус книг святоотеческого наследия — все это позднеантичное наследие, средневековье, не обязательно раннее, позднее средневековье и как будто бы такое литературное святоотеческое наследие Церкви в какой-то момент останавливается. Даже, наверное, в новое время в России мы не вспомним, кроме нескольких святых, оставивших после себя, там Игнатия Брянчанинова, может быть нескольких еще человек...

В.Легойда

— Иоанн Кронштадтский.

А.Пичугин

— Ну, Иоанн Кронштадтский, да...

В.Легойда

— «Моя жизнь во Христе».

А.Пичугин

— Да, может быть, но все равно, все это....

В.Легойда

— Феофан Затворник.

А.Пичугин

— Все это уменьшается. Все равно согласитесь, что тут можно по пальцам пересчитать, а там гораздо больше отцов Церкви. От чего это происходит? Церковь то живет, развивается, человеческая мысль, самое главное, развивается.

В.Легойда

— Вы знаете, я здесь не претендую на конечно какой-то окончательный и глубокомысленный вывод, но мне кажется, вот что нужно иметь в виду. Скажем, смотрите, догматическое богословие Церкви ведь создавалось в результате реагирования. То есть это не программа была — давайте-ка мы напишем основные догматы, а это во многом и собственно Вселенские соборы собирались, на минуточку, Соборы, которые Символ веры принимали, потому что была необходимость ответить на разные околохристианские, антихристианские, или претендовавшие быть христианскими вызовы, начиная с Ария, который был осужден, как еретик. Поэтому какой вызов — такой ответ и существует конечно дискуссия о возможности богословского развития и догматического развития, богословского развития...

А.Пичугин

— А существует такая дискуссия?

В.Легойда

— Ну, она существует, существуют, скажем, разные подходы — у нас и у католиков точно есть нюансовое отличие, как минимум. Я не здесь, не будучи специалистов и вообще в силу темы не хотел бы сейчас ее сильно развивать. Но я просто хочу привести другой пример, здесь немножко в другую сторону, что в этом смысле нет ничего такого вторичного в том, что это реагирующая позиция. Обычно, когда говорят, что я занимаю реагирующую позицию — подчеркивается, что это вроде как не главное, или это может быть не самое... и вообще может быть даже не важное. На самом деле в данном случае — это указывает, мне кажется, на такую вот теснейшую связь христианства с реалиями жизни. Когда есть потребность, тогда возникает и реакция, потому что, скажем, Феофан Затворник, мы его упомянули сегодня, Вы справедливо сказали, что Каппадокийский символ, то, что сделали, например, каппадокийцы в эпоху поздней античности, с чем это можно сравнить в истории христианской догматической мысли, вряд ли с чем-то можно. Но посмотрите, а то, что делал Феофан Затворник, можно с чем-то сравнить? Человек, который, уйдя в затвор уже в XIX веке, не в египетскую пустыню, или там еще куда-то, он находился в монастыре выше и переписывался с огромным количеством людей. Там какая-то часть его писем издана и видно какая это колоссальная пастырская работа, имевшая безусловно не только значение тогда, но и сейчас для нас. Это важнейшее такое наследие. Поэтому каждое время находит, как мне кажется, ставит свои задачи. Это такая очевидная, наверное, мысль, но как-то мы в этой студии уже говорили, позволю себе напомнить вам один случай, который произошел со мной минувшим летом. Мы были в Равенне с женой и смотрели мозаики, любовались естественно ими, и жена сказала, что сейчас никто так не может сделать, что утеряна традиция и вообще сейчас другой ритм жизни, эта работа требует совершенно другого течения жизни. И я об этом задумался, мы обсуждали и пришли к выводу, что сделать никто не может, но они уже есть, эти мозаики уже есть. А вот какой будет наша мозаика христиан XXI века, то есть, что нам пытаться сделать что-то такое подобное... Нет, конечно я не против того, чтобы делались мозаики, украшались, но я имею в виду, что христианство этот вклад в культуру уже внесло — это уже не вычеркиваемо.

А.Пичугин

— А оно продолжает его вносить, кстати?

В.Легойда

— И продолжает вносить.

А.Пичугин

— Интересный вопрос, а в чем, где оно теперь его вносит?

В.Легойда

— Так я и говорю, что понимаете, условно говоря, если для V-VI века может быть это было тогда важно, и тот же каппадокийский синтез чуть раньше который возник и так далее, а сейчас — это беспрецедентная допустим, ситуация, когда представители разных религий живут вместе, мир чрезвычайно маленький и это отношения не средневековые уже людей друг с другом, и не нового времени, и даже уже не XX века. И мы должны, смотрите, все эти проблемы с беженцами и прочее, какой должен быть ответ? Вот я, например, общаясь с представителями католической Церкви, европейскими в первую очередь, конечно вижу, что для них — это один из главных вызовов сейчас. Как к этому относиться, как реагировать, что такое христианский ответ на этот вызов, как себя должен вести христианин — важнейшие и сложнейшие вопросы. И тут не нужно думать, что они менее важны, чем в свое время были письма Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова.

А.Пичугин

— Ну а если из богословия исключительно в культурную плоскость перейти, а действительно, очень хороший вопрос, что сейчас христианство в плане культуры дает миру? Прекрасно мы понимаем и мозаики Равенны, и наше белокаменное зодчество Древней Руси — все это церковное, христианское зодчество, вся церковная архитектура и иконы, и можно... тут одну программу только можно перечислять лишь малую, сотую долю того, что христианство дало миру в плане культуры тогда, а сейчас в XXI веке?

В.Легойда

— Вы знаете, справедливый вопрос, но тут возникает другой вопрос, или скажем так, я бы по-другому сказал, как говорит один мой знакомый, а что мир готов брать от христианства сегодня? Поясню, что я имею в виду. Я со студентами на днях говорил о понятии культурного идеала и говорил, что если мы возьмем средневековье, то конечно святость — это один из основных культурных идеалов средневековья. И мы с ними стали размышлять, я ребятам задал вопрос: что для современного человека является культурным идеалом? Или кто является таким идеалом в современной культуре? И мы сошлись на том, что, наверное, если искать хоть какие-то общие универсальные идеалы, то скорее всего — это будут те, кого называют «звезды». То есть это что-то связанное с миром шоу-бизнеса и так далее. С этим совершенно бессмысленно спорить, на уровне масс — это люди, которые самые известные.

А.Пичугин

— Но это должно мир, который стал очень маленьким объединять в таком случае.

В.Легойда

— Тут возникает вопрос, в качестве ответного вопроса на Ваш вопрос: а вот этот мир, где идеалом является «звезда», киноактер, он что готов брать от христианства? Наверное, христианство может вносить в этот мир, в том числе и в этот мир, как минимум, не может, а вносит, какую-то толику смысла. Потому что очень много в этом пространстве массовой культуры, о чем естественно много написано, уже и в XX веке было коммерциализирующейся массовой культуры, и так далее, может вносить какие-то смысловые скрепы. Хоть это слово сейчас у нас и приобретает негативное звучание, хотя хорошее очень слово. Смысловые какие-то скрепы в этот мир распадающегося смысла. Это немало. И, наверное, еще следующей момент, что должно, что привносит христианство — я очень надеюсь, что конечно эту ноту милосердия, которое действительно в свое время... Опять же, мы можем говорить: ну, причем здесь христианство? Да, при всем. Помните «Эра милосердия» у Вайнеров книжка была, по которой снят гениальный фильм Говорухина «Место встречи изменить нельзя». Эра милосердия наступила 2000 лет назад, она наступила тогда, когда с креста Спаситель произнес слова: «Господи, прости им, потому что не ведают, что творят», — имея в виду солдат, которые делили в этот момент одежду.

А.Пичугин

— Хитон.

В.Легойда

— Одежды Иисуса. Вот тогда наступила эра милосердия, тогда представления о должном и не должном, они перевернулись.

А.Пичугин

— Но мы живем в гораздо более милосердное время, в милосердном обществе, чем даже 100 лет назад.

В.Легойда

— И да, и нет, тут о многом можно говорить, но нельзя сказать, что наше общество не нуждается в милосердии.

А.Пичугин

— Я думаю, что ни одно общество до конца времени не будет в нем нуждаться.

В.Легойда

— Я поэтому и сказал, что это не является исключительной особенностью, но ведь Вы спросили, что сегодня привносит и тот факт, что оно приносило...

А.Пичугин

— Мы из культурной плоскости перешли.

В.Легойда

— Для меня культура, все-таки, как для культуролога — это не искусство и литература, и музыка, а это вообще все, что создано... вся совокупность, все пространство смыслов — экономика, это тоже часть культуры, политика — это часть культуры, в культурологическом смысле, не в искусствоведческом, а в культурологическом. Я в этом плане отвечал. И в нашу жизнь вообще, пространство жизни и в пространство культуры вносит ноту милосердия.

А.Пичугин

— И все-таки у нас Благовещение сегодня, о котором мы пока не поговорили. Я вспоминаю несколько лет назад, когда Благовещение выпадало... то есть сам праздник Благовещения всегда 7 апреля, а Пасха переносится на разные числа. И вот Кириопасха, когда Благовещение выпадает на Пасху. И несколько лет назад, когда Благовещение было толи в Великую Пятницу, то ли в Великую Субботу и на службе священник говорил, что перед нами начало и конец. Он как-то так хорошо это сказал, что действительно в этот момент прочувствовали, что здесь и начало, и конец. Для Вас праздник Благовещения, который мы сегодня отмечаем, имеет какое-то личностное значение?

В.Легойда

— Ну, я думаю, что в каком-то смысле для любого христианина праздники, по крайней мере, связанные с земной жизнью Спасителя и с тем, что непосредственно с этим связано, они так, или иначе, наверное, имеют какое-то личностное значение с точки зрения их какого-то глубинного смысла. Я не готов сейчас, не могу сейчас вспомнить каких-то может быть историй, что всегда хорошо слушается — помню, как-то раз... Наверное, не готов сказать, но мне кажется, что это... вот такое у меня есть сравнение, связанное с этим праздником. Знаете, проповедь и вообще пастырское слово, оно может быть, естественно, и является, и бывает разным. Оно может быть назидательным, может быть успокаивающим, может быть сострадающим, может быть вдохновляющим. И мне посчастливилось видеть разных замечательных священников и духовников, и сейчас я их часто встречаю, и мне кажется, что одно из важных пастырских служений — это служение людей вдохновлять. Потому что мы живем в пасмурном мире, который пасмурный не только из-за той погоды о которой нам сообщают различные ресурсы сегодня многочисленные, но и из-за такого сумерка греха. И человек может признавать существование греха, но некая серость и тяжесть жизни, она им так, или иначе переживается. И вдохновлять человека, действительно вдохновлять, то есть показывать ему возможность радости жизни в этом пасмурном мире — это величайший дар и очень большая радость, что у нас есть и такие люди, и такая возможность. И Вы знаете, для меня всегда праздник Благовещения был праздник вдохновляющий, я всегда его воспринимал, как такой залог надежды, всегда больше, чем просто слова. То есть для меня за этими словами стоит настроение. Как мы с Вами сейчас вспоминали, когда за словами «благодарная Россия» — для меня эти слова, сразу такое настроение, эмоция, семантика, все, что угодно. Так и здесь, Благовещение и ты сразу понимаешь, что нет потерянности, нет этой безысходности зла в мире и прочее-прочее. Потому что это объявление, слова о радостной, счастливой, благой вести. Вот такое у меня ощущение, не знаю, насколько оно личностное, не личностное, но как-то так.

А.Пичугин

— Спасибо! У нас сегодня Благовещение, праздники продолжаются — завтра Лазарева суббота, послезавтра Вербное воскресенье. Эта череда праздников, с одной стороны действительно праздников, торжественных дней. Для христиан, наверное, в некотором роде печально-торжественных, потому что дальше идут Страсти Христовы, крестная смерть Спасителя. Но все равно живем мы все в ожидании Пасхи, которая тоже скоро должна, даст Бог прийти. С этими праздниками со всеми, с Вербным воскресеньем, с Лазаревой субботой и с сегодняшним Благовещением мы Вас еще раз поздравляем. Владимир Легойда — председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского патриархата, профессор МГИМО и главный редактор журнала «Фома» был гостем программы «Светлый вечер». Я — Алексей Пичугин. Прощаемся с вами, всего хорошего и будьте здоровы!