У нас в гостях был ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии, архиепископ Петергофский Амвросий.
Накануне дня памяти святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова мы говорили об этом святом, о его проповеди, а также об истории Санкт-Петербургской Духовной Академии и о сегодняшней жизни преподавателей и учащихся.
________________________________________
А. Пичугин
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие слушатели! Здесь, в этой студии, Лиза Горская...
Л. Горская
— ...и Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Я вспоминаю, что в советское время была такая семинарская поговорка, что, дескать, в Москве студенты молятся, в Одессе трудятся, а в Ленинграде учатся. Сегодня у нас в гостях ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии, архиепископ Петергофский, викарий Петербургской епархии епископ Амвросий. Здравствуйте, владыка!
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Добрый вечер! Христос Воскресе!
А. Пичугин
— Воистину Воскресе! Вот я думаю, что часть программы мы как раз посвятим Санкт-Петербургской Духовной Академии.
Но, для начала: завтра у нас день памяти святого апостола-евангелиста Иоанна Богослова. Тут тоже можно какие-то параллели провести, наверное, потому что мы знаем, что из четырех евангелистов именно апостол Иоанн и его Евангелие считается наиболее, ну, как у нас принято говорить, богословским... Отсюда Иоанн Богослов, наверное. Поэтому давайте сначала поговорим о том, кто такой Иоанн Богослов и какое место он занимает в современной церковной жизни человека.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Вы знаете, святого апостола-евангелиста Богослова часто называют «апостолом любви». И именно на этом делается акцент. А еще его называют любимым учеником Христовым. Вот мне приходилось часто общаться с насельниками святой горы Афон и спрашивать у них, почему Христос избрал себе одного из своих учеников в качестве любимого. И они поправили. Они сказали о том, что любовь — она всегда возникает в ответ на любовь. И что святой Иоанн Богослов был как раз любим именно потому, что он больше всех любил Христа. Наверное, именно потому и стал Богословом. Потому что богословие заключается не в словах, не в написании кандидатских и докторских диссертаций. Богословие — оно в жизни. А жизнь обязательно должна иметь в своей основе любовь, потому что любовь эта созидающая. Хотя и то, что страдает, тоже. А все остальное, что без любви, оно разрушающее. Именно поэтому он стал любимым учеником Христовым, именно Богословом.
Когда мы говорим об обучении своих студентов, мы хотим чтобы они не просто дипломы получили, не просто какие-то квалификационные работы защитили, а чтобы они стали теми людьми, которые смогли бы быть продолжателями апостольского служения — не пафосно, не исторически, а именно по духу, по сути. А суть — в той самой любви, о которой мы постоянно говорим, когда празднуем день памяти святого апостола-евангелиста Иоанна Богослова.
А. Пичугин
— У Вас в Академии даже главный Академический храм посвящен Иоанну Богослову, правильно?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Я немножко поправлю. В Духовной Академии есть несколько храмов. Храм Духовной Академии посвящен Двенадцати апостолам — в историческом здании. Храм Духовной семинарии, которой нет уже... А, да, теперь мы уже называем — Санкт-Петербургская Духовная Академия Русской Православной церкви. Точка. Нет уже больше такого названия, как Санкт-Петербургская или Ленинградская — раньше Духовные Академия и семинария или духовные школы.
А. Пичугин
— Также и Московских тоже.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Также и Московских — это уже неправильно. Мы действительно являемся Духовной Академией, которая реализует соответствующие программы — бакалаврские, магистерские, у нас есть аспирантура, у нас есть программы, которые готовят регентов церковных хоров, у нас есть иконописное отделение, есть иностранцы, которые учатся, но все это входит в состав одного учебного заведения, происходит на площадке именно Санкт-Петербургской Духовной Академии.
И вот в здании тогда еще Духовной семинарии, в котором сейчас располагается часть нашей Академии, был, естественно, построен храм в честь святого апостола-евангелиста Иоанна Богослова. Он был освящен. А лет через 40 была сделана другая пристройка. Почему? Потому что в этом храме одновременно был и актовый зал, и было очень неудобно совмещать и храмовое богослужение, и те мероприятия, которые должны проходить в актовом зале. Поэтому в помещении храма оставили актовый зал, а для храма построили специальную трехэтажную пристройку, на третьем этаже которой и располагается теперь нынешний храм святого апостола-евангелиста Иоанна Богослова.
А. Пичугин
— Это недавно было сделано?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Это было сделано... Он был освящен в 1888 году.
А. Пичугин
— А-а, еще тогда?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Тогда еще, да.
А. Пичугин
— А вот сейчас в Сети можно найти какое-то количество любительских — ну, может быть, не любительских — роликов, хронику такую: это начало 80-х годов, когда ректором был нынешний святейший патриарх, и вот почему-то сейчас в YouTube выложена масса роликов со служб тогда епископа Кирилла, постриг в чтецов — это все внутри академических храмов происходит. Это какой храм там показан?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Это храм Иоанна Богослова.
А. Пичугин
— А, это и есть?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— На тот момент, фактически, единственный храм, потому что, конечно, там Двенадцати апостолов не было. Но уже тот, второй перенесен.
Кстати, так уж получилось, что первый был встроен в здание и, естественно, алтарем своим был направлен на Восток, а вот нынешний храм, который был освящен в 1888 году, алтарем своим смотрит на Север. И мы в своем Северо-Западном регионе молимся на Север.
А. Пичугин
— Подчеркиваете статус Северо-Западного региона.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Хотя в этом здании есть еще у нас один маленький храм — в честь Успения Божьей Матери, который был создан при митрополите Никодиме Ротове и для него же, и как домовый храм ленинградских митрополитов, поскольку в историческом здании Петербургской Духовной семинарии располагались еще и покои ленинградских митрополитов. А здание, кстати, после войны, в 1946 году было передано не полностью. Поэтому Вы представьте себе, в каких условиях находилась тогда Ленинградская епархия, ленинградский митрополит и Духовная Академия. Все они находились в одном месте. Здесь же была и просфорня, здесь же делали свечи, здесь же делали уголь...
А. Пичугин
— И канцелярия, и приемная.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Здесь же была и канцелярия, и приемная, и митрополит, и Академия. И все это находилось в половине переданного в 1946 году здания.
А. Пичугин
— А я просто плохо себе представляю, я никогда у Вас не был — там действительно так тесно?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Добро пожаловать! Сейчас не тесно.
А. Пичугин
— С удовольствием! Вот в Питер приеду в следующий раз.
В этом помещении, я так понимаю, митрополит Никодим и служил. Вы же говорили, что он служил ежедневно?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Я, конечно, человек молодой и не видел никогда митрополита Никодима...
А. Пичугин
— ...но традиции какие-то?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— ...но о нем, конечно, узнаю от старых священников. Надо сказать, что не секрет, что имя митрополита Никодима всегда было таким пререкаемым. Кто-то от него был в восторге, кто-то...
А. Пичугин
— ...наоборот.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— ...наоборот. Когда я приехал в Санкт-Петербург, я, конечно же, ничего о нем, по сути, не знал. Лишь знал о том отношении, которое было сформировано именно в Москве. Когда я стал ректором Духовной Академии, безусловно, начал знакомиться с духовенством, начал знакомиться с архиереями, и вот те из священнослужителей, которые для меня действительно стали очень авторитетными, и мнение, которое для меня очень важно и имеет огромную ценность, они поведали как раз о жизни митрополита Никодима. И для меня, конечно, было открытием то, что он действительно либо служил ежедневно сам, либо, когда он болел (а он действительно очень часто болел), для него сначала прямо в спальне служили Божественную литургию (и он обязательно ежедневно причащался), а потом был построен такой Успенский храм, в котором он также часто служил либо служили иеромонахи из числа студентов Духовной Академии, с которыми он очень часто по-отцовски непосредственно общался. Насколько это можно, действительно очень часто.
А. Пичугин
— А еще про алтарь, пока мы далеко от этой темы не ушли. Про алтарь, который смотрит на Север. У нас есть такое –ну, народное, конечно же, — представление, что вот алтарь должен строго смотреть на Восток. Хотя много примеров храмов, когда они развернуты в разные стороны света — ну, по разным причинам. И я знаю таких не один. Есть ли какое-то каноническое предписание вообще?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— безусловно, существует традиция Восточной Православной церкви, и мы называем Востоком Востоков и Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа. Безусловно, это древняя традиция — молиться на Восток, но она не столь абсолютная, что если такой возможности не представляется, тогда молитва будет недействительна или таинства какие-нибудь будут ущербными. Конечно же, нет. Господь повсюду, Господь везде. И так уж архитектурно сложилось в нашей Духовной Академии, что храм был расположен в составе уже имеющегося комплекса.
Кстати говоря, первый храм был освящен святителем Филаретом Киевским Амфитеатровым. Для меня это тоже как-то имеет очень большое значение, поскольку тот же святой Филарет Киевский Амфитеатров был очень большим попечителем Оптиной Пустыни, которая также славна именами преподобного Амвросия Оптинского и других оптинских старцев. Вот такие параллели лично для меня существуют в моей теперь уже второй родной Духовной Академии.
Л. Горская
— 70-летний юбилей в этом году у Вас.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Совершенно верно.
Л. Горская
— Это то, что мы видим, заходя на сайт, и то, что Вы сказали сейчас. Что-то у Вас к этой дате приурочено — какие-то мероприятия, какие-то... Ну, я просто, честно говоря, поражена вообще масштабом Вашей деятельности. Пока Вы разговаривали с Алексеем, я подробнее изучила сайт. В частности, социальное служение в Академии. Список, конечно, впечатляет — служение инвалидам, больничное служение, детское служение, тюремное служение, служение людям, попавшим в трудную жизненную ситуацию, реабилитационные центры помощи зависимым, молодежное служение, социальное служение военнослужащим и членам их семей, социальное служение глухим и слабослышащим. И, конечно, глупо спрашивать про какие-то формальные мероприятия в этой связи — хочется поговорить: а в этом году что у Вас ожидается?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Традиционно, конечно же, в актовый день, 9 октября, во второй день памяти... (для нас это первый день памяти святого апостола-евангелиста Иоанна Богослова), конечно же, будут торжественное богослужение, конечно же, торжественный акт, который является пиром богословской науки. Конечно же, это конференция, которая пройдет в ноябре месяце, и она будет международная, и она соберет участников не только с богословских факультетов и из духовных образовательных учреждений разных поместных православных церквей, но и из университетов, в том числе и из-за рубежа.
Но это не главное. Главное — что жизнь жительствует. Главное — что Духовная Академия сегодня нацелена на то, чтобы дать нашей Церкви, ну, если можно так выразиться, священнослужителей нового формата — тех людей, которые могли бы найти себя вот именно в каком-то служении Богу через людей. И действительно, ряд наших студентов изучил жестовый язык и теперь уже сам может преподавать жестовый язык. Ряд наших студентов участвует в литургии для слабослышащих в петербургских храмах. Эти же ребята продолжают вести курс изучения жестового языка, и на него записываются обычно порядка 15-20 желающих из числа наших студентов.
Ежедневно после обеда, может быть, даже иногда и за счет обеда, наши студенты обязательно направляются на те площадки социальной практики, которую они проходят не потому, что она должна быть, а потому, что многие студенты уже не в рамках этой практики, ну просто как второе свое дыхание осознают вот это свое служение.
И мне очень приятно, что это делается не из-под палки, не административным методом, и даже не в рамках учебного процесса, хотя это тоже должно существовать. безусловно, и существует в рамках учебного процесса на церковно-практическом отделении, а именно благодаря инициативе наших студентов. Они сами участвуют во всем том, что Вы сейчас перечислили, и постоянно еще меня пытаются к этому привлечь.
Л. Горская
— Каким образом? (Смеется.)
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Они просто говорят: «У нас, допустим, в тюрьме никогда не было архиерейской службы в таком-то храме, в такой-то колонии. Давайте, мы послужим». Находим время — послужим. Можно инвалидов-колясочников — нужно их пригласить, нужно поднять, нужно пособоровать — в какое время? Естественно, они берут на это благословение. Нужно устроить им концерт. Нужно их отвезти, привезти — можно ли взять транспорт? Вот такие вещи всегда тоже приходится, естественно, решать. И я вижу, как люди сами изменяются, как студенты наши изменяются.
Молодежь — она разная. Чаще всего, конечно же, больше можно опереться на тех ребят. которые в армии отслужили. Они уже получают некое представление о том, что в этой жизни стоит. А вот те, которые только из дому пришли, особенно если у них все было дома совсем благополучно, они почему-то думают, что все, в том числе, и Духовная Академия — все очень легко всем дается, и все всем обязаны. Такое присутствует, к сожалению, и в нашей среде тоже, до поры — до времени. А вот когда люди начинают сталкиваться с чужой болью, с теми, кто требует внимания, помощи, доброго слова, участия в жизни, когда видят, что существует обратная сторона правды жизни, и она может быть весьма печальной, они, участвуя в жизни других людей и пытаясь сделать эту сторону ну хотя бы немножко светлее и радостнее, на самом деле получают то, что никогда бы не получили в самых комфортных условиях. И потом они сами об этом говорят.
А. Пичугин
— Друзья, напомним, что этот «Светлый вечер» вместе с нами проводит архиепископ Петергофский Амвросий, викарий Петербургской епархии, ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии.
Тут мы упустили, мне кажется, очень важный момент. У многих может такой вопрос возникнуть — сейчас вернемся обязательно к жизни Академии. Почему 70 лет? Если открыть даже на сайте Академии краткую историю, которая там выложена, ну, Петербургская духовная школа ведет свой отчет с XVIII века. Понятно, что в советское время несколько десятилетий ее не было, а потом, с 1946 года, ее возобновили. Но почему Вы считаете — 70 лет, а не с XVIII века?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— 70 лет именно возобновления празднования.
Л. Горская
— Духовной жизни.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Конечно. Восстановления после закрытия. 295 лет вообще духовного образования. В 2009 году у нас было 200 лет реформированной Духовной Академии, ну, а в 2021 году мы, если живы будем...
А. Пичугин
— ...до 300.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— ...собираемся отметить уже 300-летие.
Но почему для нас очень важен этот период? Знаете, вот то, что связано с последними десятилетиями жизни, оно всегда более живо воспринимается и имеет огромное, ну, если можно так сказать, воспитательное влияние на тех, кто сегодня учится. Ведь в советское время, и особенно в Ленинграде, было очень сложно. И те усилия, которые сделали и митрополит Григорий Чуков тогда, реанимируя Духовную школу в 1946 году, и те колоссальные усилия, которые предпринял тот же митрополит Никодим, когда это уже только-только начинающую заново дышать Духовную Академию пытались снова задушить, он возобновил, можно сказать, дал ей опять еще одно новое дыхание. Все это очень важно для современно человека. Так же важно, как День Победы для нашего общества. Вот это тоже важно для учащихся и учащих. И преподавателей Духовной Академии тоже, особенно молодых.
Поэтому мы в этом году особый акцент делаем именно на 70-летии возрождения.
Л. Горская
— Ну, может быть, тогда стоит подробнее поговорить, почему именно в 1946 году она была открыта? Казалось бы, у страны очень много насущных задач — страна в руинах, разрушены жизненно важные производства и так далее. И вдруг открывается Академия.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Мы очень часто употребляем такое словосочетание — «роль личности в истории». Вот, конечно же, открытие Духовной Академии, наверное, стало возможным именно благодаря личности митрополита Григория Чукова. И, конечно же, оно было поддержано священноначалием нашей Церкви.
А. Пичугин
— А тут, владыка, простите, надо остановиться, наверное, подробнее на личности как раз митрополита Григория. Это же питерский священник, который прошел через лагеря, про которого многие вообще думали, что он расстрелян.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Совершенно верно, да. Это человек, который был глубоко образован. И который не просто был образован — это человек, который дышал задачей дать знания новому поколению, дышал задачей дать новое дыхание Церкви с помощью именно возобновления деятельности Духовной Академии. Он, мне кажется, нашел самую правильную точку — он приложил все свои усилия, как потом уже ленинградский митрополит, именно к самому главному — к образованию. У нас часто бытует такое выражение, и в светском обществе, в том числе: «образование по остаточному принципу». Ну, не секрет, что во многих местах нашей большой, необъятной Родины так часто и бывает. Вот для митрополита Григория такого остаточного принципа не существовало. Для него это было самой главной деятельностью в качестве митрополита Ленинградского. А потом — все остальное. Потом уже приходская деятельность, богослужения и так далее. И, наверное, именно поэтому в 1946 году у него это и получилось. Он стал собирать сначала тех людей, которые еще остались у дореволюционной школы. Он стал собирать тех профессоров, которые, по слову покойного святейшего патриарха Алексия, спели потом свою лебединую песню, и у которых училось поколение теперь уже покойного патриарха Алексия, ныне находящегося на покое митрополита Владимира и других маститых священнослужителей, которых немного уже осталось в Петербурге, но которые об этом вспоминают со слезами на глазах. И удивительно, как они любили свою духовную школу.
И, конечно же, празднуя 70-летие нашей Духовной Академии, первое имя, которое мы называем, это имя митрополита Григория. Благодаря ему. Благодаря ему. Если бы он не двигал, если бы он не выходил с этой инициативой, если бы он не употреблял для этого средства, в том числе и материальные средства, которые на тот момент у него имелись, наверное, ничего бы не было.
А. Пичугин
— Вот еще, если мы говорим о советском времени, очень важная веха в жизни Ленинградской Академии и семинарии... Ведь известно, что в 60-е годы, в 50-е и 70-е тоже, в семинарию очень неохотно, а скорее, вообще не принимали людей из интеллигентных семей, из семей, где родители были с высшим образованием, не принимали после вузов, особенно кандидатов наук.
Л. Горская
— Ты сейчас про какую-то конкретную семинарию говоришь или в целом?
А. Пичугин
— В целом по стране, особенно после 1861 года, после реформы. В Ленинградской семинарии и Академии была отдельная история, когда из-за границы, благодаря усилиям митрополита Никодима, в том числе, привозили профессоров из европейских вузов, чтобы они читали лекции семинаристу.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Это было уже потом.
А. Пичугин
— Ну это было позднее, да, это было сильно позднее.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Ну, а вначале были несколько другие его шаги предприняты для того, чтобы просто сохранить Духовную Академию.
Да, то, о чем Вы рассказали, конечно же, имело место. Семинарий тогда мало было. Ну, фактически, по пальцам одной руки можно было все перечислить.
А вот, наверное, проблем таких, как в Ленинграде, не было, может быть, даже ни в одной епархии. Потому что в Ленинграде Уполномоченным по делам религий был такой Григорий Семенович Жаринов, небезызвестный человек — вроде как, даже особист бывший, который так же, достаточно жестоко, поступал и по отношению к духовенству. Недавно у нас был издан первый том, готовится к изданию второй том «Истории Духовной Академии» Шкаровского Михаила Витальевича, нашего профессора...
А. Пичугин
— Да, конечно...
Архиепископ Петергофский Амвросий
— И вот в нем, когда я листал эти материалы, я познакомился с очень тоже такими удивительными документами и фактами. Один из них был направлен председателю Президиума Верховного Совета СССР от некоего почтенного человека, который подписывался как ветеран, который говорил о том, что все у нас хорошо в Ленинграде, но есть одно место, в котором такое мракобесие, и эти мракобесы еще что-то себе требуют. Рядом с ними построили психбольницу. Вообще, нужно их отсюда вообще убрать. Если они хотят осуществлять свою деятельность, пусть они ее осуществляют где-нибудь на Северном полюсе, и мы посмотрим, как они там выживут. Странно об этом слышать, да?
А. Пичугин
— Ну почему же... Зная историю страны на протяжении 70 лет — почему же...
Архиепископ Петергофский Амвросий
— И, учитывая, какой мощный прессинг был со стороны Уполномоченного, и как он действительно достаточно жестко и даже жестоко расправлялся с теми, кто не хотел с ним соглашаться, можно себе представить ситуацию в Ленинграде. Механизмы того, как не пускали абитуриентов, которые хотели поступить, как их снимали с поездов, как их арестовывали, как направляли в психушки, как их в армию вдруг призывали внезапно, они известны. И, наверное, известны, прежде всего, на примере именно Ленинградской Духовной Академии, поскольку чаще всего это именно там происходило.
Более того, когда была дана разнарядка, из России практически чтоб туда никто не поступал. Давайте-ка нам лучше Западную Украину. Таким образом понижался статус именно потому, что некое различие в языке, некое различие в образовании — все приводило к тому, чтобы в конце концов Духовную школу дискредитировать, а потом и закрыть.
А. Пичугин
— Тут, справедливости ради, надо заметить, что на Западной Украине просто еще оставались незакрытые храмы в достаточном количестве, чтобы каким-то образом поставлять владык и прихожан в Духовную школу.
Л. Горская
— Но согласись, в культурной столице священник с украинскими сельскими корнями находится в заведомо проигрышном положении.
А. Пичугин
— Ну, кстати, по-моему, в Ленинграде их особо и не было?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Как раз очень много было. И надо сказать, что, ну что греха таить, некоторые из них сейчас находятся и в расколе — кто-то у греко-католиков, кто-то у (нрзб.). Но самое интересное — что когда они вспоминают и рассказывают — архиереи с Украины — свое обучение в Ленинградской Духовной Академии, они вспоминают его с благодарностью и со слезами на глазах. Все-таки ностальгия есть, и совесть где-то просыпается.
А митрополит Никодим действительно был один, наверное, архиерей, который на тот момент соглашался идти на Ленинградскую кафедру. Казалось бы, Ленинградская кафедра!
А. Пичугин
— Ну, это еще традиции петербургских митрополитов.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Представьте себе, старое духовенство рассказывало о том, что архиереи не хотели туда идти, потому что они находились там настолько в стесненных обстоятельствах и под таким прессингом Уполномоченного, что никакой город и никакая культурная столица никого не привлекала.
И тогда митрополит Никодим, понимая, что если не он, то закроют Духовную школу, принимает это приглашение, предложение и становится Ленинградским митрополитом.
Ну, первое, что он делает, — конечно же, пытается привлечь иностранных студентов. Но надо сказать, что это тоже был такой шаг... Вот мы сейчас говорим: вот создан ФИС, и в результате Академию не закрыли. А противодействие было страшное. И первый набор студентов в большинстве своем ведь не остался. Местные власти стали делать все, чтобы поработать с этими студентами, с этими африканцами, которые приехали, для того, чтобы их перевести в наши светские университеты, пообещать им те блага, которые очень часто обещали и наши ребята. Можно сказать, искушая таким образом — искушая будущим, карьерой и так далее и заставляя свернуть с того пути, на который эти люди встали.
А. Пичугин
— Ну, с ними, наверное, было сложнее, чем с советскими студентами?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Ну, я могу сказать, что сейчас, знакомясь с архивами, понимаю, что не всегда небезуспешно такие поползновения со стороны светских властей того времени заканчивались. Они действительно имели некий успех. Но митрополит Никодим не останавливался. Он набирал снова, новых, новых. Он тут же в ответ все равно действовал еще более твердо и предпринимал более решительные действия. А потом, конечно, стал приглашать, в том числе, из-за рубежа, из Европы, профессоров из других областей.
А. Пичугин
— Мы продолжим этот разговор через минуту. Напомню, что в гостях у радио «Вера» в программе «Светлый вечер» сегодня архиепископ Петергофский Амвросий, викарий Петербургской епархии, ректор Петербургской Духовной Академии. Лиза Горская, я Алексей Пичугин, через минуту снова здесь.
И вот мы возвращаемся снова в нашу студию, где сегодня беседуем с архиепископом Амвросием, ректором Петербургской Духовной Академии, архиепископом Петергофским. Говорим о жизни Академии, о ее прошлом, ее настоящем. Давайте...
Л. Горская
— Мы вот хотели как раз вернуться к настоящему.
А. Пичугин
— Давайте вернемся, да-да-да, о жизни.
Л. Горская
— Литургия для слабослышащих — мы про них как-то так сказали вскользь, а ведь это действительно удивительное явление для современности. Они, вообще-то, насколько?.. Они давно служатся у Вас, и как часто?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— В нашей Духовной Академии несколько раз за последние годы совершались такие литургии. Но есть при Университете имени Герцена (у нас есть такой педагогический университет в Санкт-Петербурге) храм в честь апостолов Петра и Павла. И в этом храме уже сложилась община, часть которой, достаточно большая часть которой состоит именно из глухонемых и слабослышащих людей. Именно на площадке этого храма один из наших аспирантов сейчас осуществляет свое дьяконское служение и одновременно такую переводческую деятельность — он служит на языке жестов. Недавно я узнал, что, оказывается, где-то в Москве даже есть священник и дьякон, которые сами уже являются глухонемыми.
А. Пичугин
— Да, Тихвинский храм общины Симонова монастыря — она специально для слабослышащих создана, уже много лет существует. Там каждую неделю литургия на языке жестов служится в Петербурге.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Да, и очень важно, что именно эти люди сейчас получают возможность такого полноценного воцерковления, полноценного участия в евхаристической жизни общины. Ведь раньше этого не было. Еще несколько десятилетий тому назад эти люди сидели по квартирам, каждый — ну, может быть, общались друг с другом, но каждый со своей бедой. И они могли узнавать Бога либо по книгам, либо из каких-то телепередач. Конечно, кто-то из них ходил в храм, но чаще всего не слышал, ничего не понимал. Это действительно очень важное дело, ценность которого можно измерить, наверное, только сердцем.
А. Пичугин
— А еще, наверное, такая традиция у Вас возникла из-за того, что в Павловске же есть огромный комплекс, так называемый ВЦ, где на протяжении уже последних, наверное, четырех десятилетий существуют учебные заведения для слабослышащих и глухих. Они как-то, видимо, перекочевали в стены Академии — вот эти традиции? Ну, и вот это как раз повлияло?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Вы знаете, это связано не только даже с Духовной Академией, это связано вообще с церковной жизнью Петербурга. Вот Вы сказали о том, что митрополит Никодим в свое время приглашал профессоров из Европы, кто-то воспринимал это отрицательно — «вот, какое-то западное влияние». Но на самом деле в то советское время, когда священнослужители ограничивались лишь стенами храма, они, конечно же, не знали о таком опыте. А когда новое поколение священнослужителей стало посещать, в том числе, и христианские общины Запада, они стали знакомиться с опытом христиан, находящихся в Европе. Сколько там социальной деятельности! И именно петербургские священнослужители чаще всего этот опыт усваивали и переносили церковную жизнь в православные епархии Петербурга. И в этом отношении мне бы хотелось просто много добрых слов сказать в адрес нашего петербургского духовенства. Потому что все то, что было сделано в 90-е годы, в начале 2000-х годов, все это делалось чаще всего по личной инициативе отдельных священнослужителей, и затем создавались уже общины, затем уже начинали целые движения. И, таким образом, в нашей Духовной Академии тоже вот уже практически стали реализоваться эти программы. Потому что нужно говорить и дальше преемников для того, чтобы таковая деятельность осуществлялась.
Л. Горская
— Вот когда Вы говорили о 70-летнем юбилее духовной жизни, Вы, в частности, сказалим, что вот у Вас сейчас новое поколение семинаристов, новый образец.
А. Пичугин
— Уже студенты — там уже не семинаристы, академисты.
Л. Горская
— Извините, да.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Студенты Духовной Академии.
Л. Горская
— Да, нового образца. А вот что главное для современного студента Академии нового образца, для человека, который связал свою жизнь со служением Церкви, со служением ближнему? Что вот сейчас для него самое-самое?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Мне кажется, задача остается та же, как и Христос — вчера и сегодня, и той же, и вовеки. Другое дело, что эти задачи могут реализовываться разными способами. И современная жизнь, которая бросает и Церкви, и священнослужителям, да вообще и миру, и обществу, все больше и больше новых вызовов, она их как раз подвигает к тому. чтобы искать новые формы вот этого жертвенного служения. И мне бы вот самое главное, что хотелось бы, — безусловно, чтоб наши студенты, и наши будущие, и уже нынешние молодые священнослужители были не только образованными, не только глубоко порядочными людьми, людьми честными, справедливыми, правдивыми, умными, но и людьми с добрым сердцем и с вот этим намерением свою любовь дарить. в том числе, и с помощью жертвы. Жертвовать можно по-разному — своими талантами, своим образованием...
Л. Горская
— ...своим обедом...
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Да. Кстати говоря, у нас даже существует вот такая практика, когда у нас заканчивается трапеза, если, допустим, остается несколько лишних порций или кто-то на трапезе отсутствует, то наши студенты все это собирают, упаковывают и несут людям, которых мы называем бомжами, без определенного места жительства. Несколько человек каждый день так поступают.
А. Пичугин
— А скажите, кого сейчас больше среди учащихся — это молодые люди из Питера и области или все-таки из каких-то других городов страны?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Я Вам сейчас скажу первые две позиции. В первую очередь, конечно, к нам поступают из Петербурга и области, вторая епархия, которая дает нам наибольшее количество студентов, это Пятигорская и Черкесская епархия...
А. Пичугин
— Интересно, почему?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Хорошо архиерей работает и его духовенство. Но, в общем, конечно, не из Петербурга — из разных совершенно регионов к нам поступают, и, в том числе, из разных стран.
А. Пичугин
— А Вы можете как-то... Видите ли Вы изменения вообще в жизни студентов, в их интересах? Вот те годы, когда Вы сами учились в Московской Академии-семинарии (это, я так понимаю, начало 90-х)... И студенты — они же, наверное, в общем, похожи, что в Питере, что в Москве? Вот как изменились сами семинаристы за эти годы? Теперь уже с позиции руководителя Вы за ними наблюдаете!
Л. Горская
— Наш любимый вопрос! Молодежь-то сейчас — не то, что тогда! (Смеется.)
А. Пичугин
— А может быть, наоборот!
Архиепископ Петергофский Амвросий
— (Смеется.) Вы очень трудный вопрос задаете, на который, действительно, с позиции ректора как-то так не всегда удобно отвечать. Это правда. Не то, что тогда, это правда. Но это не значит, что она хуже, ни в коем случае. Молодежь — другая, это другое поколение, это верно. Но мне кажется, что нынешней молодежи просто намного труднее, чем нам. У нас было меньше соблазнов. Было больше трудностей, было больше препятствий, но меньше соблазнов. Сегодня соблазнов больше. Сегодня, казалось бы, во внешней свободе человек на самом деле связывается по рукам и ногам всем тем, что приходит к нему в виде страстей в его жизнь. И сегодня на это целая мощная индустрия просто работает. И наши студенты, естественно, ведь тоже не в вакуумном пространстве живут. Тем, более, у нас Филевская(?) Духовная Академия — не в монастыре живут. Они непосредственно выходят в мир, общаются, они видят, тем более, Интернет, пространство для себя открыто. Молодежь очень талантливая, творческая, интересная, но мне кажется, что именно от нас, от нас, от нашего поколения очень многое зависит, что из нее получится, какой ориентир эти ребята выберут, в конце концов. И будут ли они идти по избранному направлению в течение всей жизни. Для этого нужен пример.
Чем нам было хорошо, в чем нам повезло? Я, например, учился в Московской Духовной Академии. Она находится в пространстве Троице-Сергиевой лавры.
А. Пичугин
— В монастыре.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— А что такое Троице-Сергиева лавра в 80 — 90-е годы? Это старцы — отец Кирилл, другие старцы лавры. Это та атмосфера, которую они создавали, это то общение, которое мы с ними имели.
И вот сегодня — это, конечно, мне даже неудобно об этом говорить, — вот все те, кто учит, мы должны быть для них таким же примером. Я прекрасно понимаю, что это небо и земля — пример тех старцев, которых мы видели, и мы сегодня. Но мы обязаны быть таким примером, потому что за нами то поколение, о котором мы сегодня говорим. И тут мы вместе. Нас не нужно делить — тогда и сейчас. Мы были тогда, а сейчас — и мы тоже, вместе с ними.
А. Пичугин
— Нет, но вопрос, скорее, был о том, что люди, которые поступали в семинарию в начале 90-х, — это те, кто был воспитан в позднесоветское время. Это, ну, в общем, их раннее детство пришлось на брежневские времена, а юность — на перестройку. Вот они поступили в начале 90-х в семинарию. Это же совершенно другое восприятие мира. И молодые люди, которые, скорее всего, — это дети церковных семей... Пускай это не священнические семьи, но они выросли в атмосфере Церкви. Или я ошибаюсь?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Я бы не сказал, что большинство наших студентов, которые поступают к нам, являются в той степени воцерковленными, в которой мы приходили в 90-е годы, хотя не были выходцами из церковных семей. Как тогда, так и сейчас нередко родители потом уже приходят в Церковь за детьми. Такое тоже есть, и, в том числе, в жизненных историях наших студентов. У нас был один студент — есть один студент, он сейчас в священном сане, в монашеском чине. У него дед и прадед были раввинами.
А. Пичугин
— Ну почему бы и нет?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Потом... Ну, естественно, все — советская семья и так далее, так далее. И он становится верующим человеком, он принимает крещение. Мама его не была крещена, мама даже была против. Он принимает монашество, становится священником. И потом происходит чудо — мама становится православным человеком, по-настоящему, придя через своего сына в Церковь. И теперь он воцерковляет уже все свое иное окружение. Это, может быть, одна из наиболее ярких историй, и таких историй немало.
И то, что сегодня у нас есть воскресные школы, то, что сегодня есть доступная информация в плане знания, это еще не значит, что человек по-настоящему является церковным. Очень часто это воцерковление, эта огранка — ну, так и должно, наверное, быть, — в большей степени происходит именно в Духовной Академии. Но эта огранка — это всегда очень тяжелый процесс. И кто-то этот трудный процесс не выдерживает, и кто-то понимает, что это не его путь. А иногда мы понимаем, что это не его путь. Поэтому это действительно ежедневный и ежегодный, начинающийся опять с нулевой точки, процесс, в котором участвуют, конечно же, и учащие, и учащиеся.
Л. Горская
— А вот, кстати, много отчислений в Академии? Легко «вылететь», говоря современным языком, студенческим языком? «Вылететь», да, легко?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Я бы не сказал, что их много, но они есть. Из-за дисциплины, из-за того, что человек не хочет учиться и просто не сдает сессию. Но мы стараемся подходить к каждому человеку очень индивидуально. Однажды — ну, это, наверное, уже является таким хрестоматийным примером, — один из студентов (не наших студентов) в одной духовной школе написал проповедь и отдал ее на проверку преподавателю по гомилетике. Преподаватель поставил тройку за эту проповедь, сказал, что она очень слабая. Тогда студент возмутился и сказал: «Как же так? Это же проповедь святого праведного Иоанна Кронштадтского, я ее списал!» — «Для того, чтоб тебе получить пятерку за эту проповедь, тебе нужно быть святым праведным Иоанном Кронштадтским», — ответил ему преподаватель. (Смеется.)
А. Пичугин
— Владыка, я Вам тут возражу. Есть тоже такой известный пример. Паустовский — известный наш, знаменитый писатель Паустовский и знаменитый наш советский критик Шкловский были соседями по дому на Котельнической набережной. У них были поздние дети, они учились в одном классе. Им учительница задала на дом сочинение, и Шкловский с Паустовским решили за своих детей сочинение написать. Так вот Паустовский получил за него тройку, а Шкловский — двойку.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— (Смеется.)
Л. Горская
— И?..
А. Пичугин
— И?..
Л. Горская
— Ну потому что чтобы получить за него пятерку, тебе нужно быть Паустовским и Шкловским.
А. Пичугин
— Ну так писали-то Шкловский и Паустовский!
Л. Горская
— Ну, и Иоанн Кронштадтский.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Но ведь эти сочинения шли под другими именами! (Смеется.)
Л. Горская
— Не вижу противоречия здесь, я к этому! А у меня вот такой вопрос, наверное, чисто женский. Владыка, когда Вы говорили о значимости того, что люди с ограниченными возможностями получили шанс участвовать полноценно в литургии, сказали, что значимость этого можно, пожалуй, измерить только сердцем. Говоря о том, что главное для священнослужителя, современного, в том числе, Вы сказали, что важно иметь доброе живое сердце. Вот почему это так важно, и почему это так уникально, и насколько, может быть, это сейчас в дефиците?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Но ведь сердце вообще является средоточием жизни христианина. Понятно, что это не то физическое сердце, на котором делаются операции. Это то, что невозможно нащупать в себе с помощью физических ощущений. Это то, о чем люди, когда говорят друг с другом и понимают, что такое духовная жизнь и что такое жизнь в Боге, они без дополнительных слов это хорошо понимают.
Если человек не живет этой сердечной, духовной жизнью, если у него нет связи с Богом, у него не будет ни жертвы, ни любви. А иногда, может быть, и будут какие-то чувства — действительно, очень души прекрасные порывы, но они могут ведь иметь корни совсем в других источниках. А главный источник для нас, источник любви — это Господь. Поэтому здесь все, конечно. Здесь и аскеза, здесь и молитва, здесь и непрестанная работа над собой, над своими собственными страстями. Потому что мы никогда не сможем дать другому человеку того, что нет у нас самих. Это передается не на вербальном уровне, это не передается на уровне знаний. Знания можно получить — ну, и они так и останутся где-то в какой-то шкатулке...
Л. Горская
— В загашнике.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Да, в загашнике. Эти знания — они должны ожить, они должны работать. Вот это самая главная задача — и, наверное, самая трудная задача.
А. Пичугин
— Архиепископ Амвросий Петергофский, викарий Петербургской епархии, ректор Петербургской Духовной Академии сегодня у нас в гостях в программе «Светлый вечер».
Давайте поговорим о настоящем, совсем уже о настоящем. У Вас объявлен набор на новый учебный год. А какие требования Вы предъявляете к Вашим будущим студентам? Кто может к Вам прийти?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Я бы хотел отметить в этому году самое главное, что для нас является очень важным. Именно в этом году мы будем, наверное, впервые, вопреки традициям прежних лет, принимать экзамены раньше. Обычно они всегда проходили во второй половине августа. В этом году мы экзамены принимаем в первой половине июля. Ну, скажем, в первой половине — середине июля. И на это я хотел бы обратить внимание наших будущих потенциальных абитуриентов, если они нас слушают. А вот документы лучше всего подавать в июне месяце.
А. Пичугин
— То есть совсем скоро?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Совсем скоро. Пожалуйста, заходите на наш сайт и смотрите конкретно те сроки, которые там указаны.
А. Пичугин
— А важный вопрос: по ЕГЭ Вы принимаете? Я понимаю, что есть дополнительные какие-то...
Архиепископ Петергофский Амвросий
— А вот теперь дальше: кто к нам действительно может поступить? В этом году на бакалавриате у нас будет две программы. Первая программа — так называемое направление 4803-01 — это теология. Именно по этой программе поступившие и обучившиеся, возможно, при дальнейшей аккредитации могут получить диплом гособразца, и они как раз таки должны иметь ЕГЭ по русскому языку и ЕГЭ по истории. Вступительные экзамены сдают — библейская история (устный экзамен), катехизис и православное богослужение. И также собеседование. Но если вдруг у кого-то балл ЕГЭ ниже, чем он необходим, у нас это указано на нашем сайте, можно посмотреть, если у кого-то, допустим, нет ЕГЭ, он закончил школу, скажем, три года назад, чем-то занимался другим, работал или, например, имеет среднее профессиональное образование, или, например, имеет высшее образование и поступает к нам на бакалавриат, тогда этот человек пишет сочинение по русскому языку — сочинение-экспромт на заданную тему, сдает письменно историю, сдает те же устные вступительные экзамены, о которых я сказал, а также проходит собеседование. Это что касается бакалавриата.
То есть у нас будет два направления. По первому направлению человек при выходе имеет возможность получить диплом гособразца, по второму направлению — диплом церковный.
Ну, и так же, естественно, будет осуществляться набор в магистратуру.
А. Пичугин
— Да, вот это даже важнее, наверное. Потому что огромное количество людей, которые закончили бакалавриат совершенно различных вузов... Например, человек, закончивший бакалавриат светского вуза, хочет поступить в магистратуру в Духовную Академию...
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Ну, если он, например, закончил бакалавриат и стал агрономом или садоводом каким-нибудь, конечно же...
А. Пичугин
— ...то не получится.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Не получится, да. Здесь мы будем смотреть на то, какой бакалавриат он закончил. Конечно, если теология — но и то не всегда. Ведь те, которые окончили бакалавриат по направлению теологии в каком-то светском вузе, они еще должны сдать экзамены. И соответствующие экзамены в магистратуру выявят уровень знаний этого человека. Ему будет предложено, возможно, снова вернуться на бакалавриат. Такие у нас случаи также были.
А. Пичугин
— Угу.
Л. Горская
— А расскажите про жизнь Академии подробнее. Вот мы слышали, что у Вас в этом году была первая венчальная литургия, например. И вообще, из чего состоит вот эта студенческая жизнь? Ведь это же как государство в государстве — люди не только учатся в стенах Академии, они там живут и вообще...
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Совершенно верно, это и есть жизнь. Самая настоящая жизнь. А Духовная Академия, начиная от студента и кончая ректором, это наш дом, потому что мы там живем, мы там учим и учимся, мы там молимся, мы там питаемся, мы там общаемся и...
Л. Горская
— ...некоторые женятся.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Да. И очень многие, в этом году особенно — это наши студенты даже сами отмечают, — после Пасхи либо уже заключили браки, либо заключат их в ближайшем будущем. И берут благословения также на брак.
Да, действительно, на Антипасху я сам впервые в жизни совершал так называемую венчальную литургию. То есть это точное последование венчания, которое совершается по ходу служения Божественной литургии. Для меня это был новый опыт служения, и он оставил какой-то необыкновенный след в моей памяти, в моем сердце. И об этом же говорят те две пары наших студентов и студенток, которые обвенчались. И когда они уже после венчания приходили, и я с ними общался, они сказали о том, что это было что-то необыкновенное. Время пролетело настолько мгновенно, что мы даже не успели понять, что это было такое. И, конечно, это действительно была какая-то особая молитва.
Очень важно, что это происходило именно в самой семье. Представьте себе: вся Академия, три огромных хора. Студенты — ребята справа, девочки из иконописного Ирининского(?) — слева. Наши прихожане, наши друзья, наши гости — все те, кто знают друг друга непосредственно. И они участвуют в этом торжестве — в торжестве рождения из этого огромного организма большой академической семьи двух малых церквей, двух маленьких семей. Это действительно было чудо рождения. Вот, наверное, так можно это охарактеризовать.
Да, в нашей жизни существует очень много интересных моментов, и очень важно, что эти моменты появляются именно благодаря инициативе наших студентов. Ведь та же венчальная литургия прошла именно по инициативе студентов. Они сами подошли, попросили: «Вот мы слышали, что такие венчальные литургии уже совершаются. А вот давайте мы тоже». «А давайте, — я сказал. — Найдите чинопоследования(?), мы изучим, подготовимся и отслужим».
В Великий Пост, по такому примеру уже многолетнему Московской Духовной Академии, мы также служили в этом году в день памяти Андрея Лествичника уставную службу. Наши студенты, которые хорошо разбираются в уставе и полностью подготовили службу, они же проводили сверку с хорами, они же составили целую схему — когда читаются уставные чтения, когда нужно садиться, когда нужно вставать, где архиерей молится, где он участвует, где не участвует.
А. Пичугин
— Это о Всенощном бдении идет речь?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— О Всенощном бдении идет речь.
А. Пичугин
— А там же архиерей не участвует?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Вот в том-то и дело, что он... Но он же участвует в чтении, например...
А. Пичугин
— Ну да, он иерейским чином, например?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Да, да. Совершенно верно. И сидит или стоит в стосидии.
И Вы знаете, это много-, многочасовое богослужение. Оно действительно напомнило нам — мне лично — святую гору Афон. Тем, кто на Афоне не мог побывать или не может никогда побывать, оно тоже напомнило святую гору Афон... (Смеется.)
Л. Горская
— (Смеется.) Добрый взгляд в мою сторону был кинут! (Смеется.)
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Но оно прошло просто на одном дыхании. И так же об этом наши студенты говорили.
Л. Горская
— Раз Вы, владыка, вспомнили Афон, у меня с начала программы вопрос к Вам. И раз мы его вспомнили, я все-таки этот вопрос задам. Вы, когда мы говорили о святом апостоле Иоанне Богослове, и Вы сказали, что во время Ваших поездок на Афон Вам старцы сказали, что любовь всегда рождается в ответ на любовь. А вот поясните, пожалуйста. Ведь а как же такое расхожее выражение в русском языке, как «безответная любовь», «несчастная любовь» и так далее? Или это разные какие-то любови? Или как вообще?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Конечно, бывают разные примеры в жизни, но любовь привлекается любовью, подобное тянется к подобному. Если нет любви у другого человека, это не значит, что ему эту любовь нельзя подарить. Ему все равно нужно дарить, несмотря на то, что она будет безответной. Именно поэтому ценность любви в этом будет заключаться — в том, что мы не хотим получить что-то обратное. Когда мы что-то хотим в ответ на свою якобы любовь получить, это уже не любовь. «Любовь не ищет своего», апостол ведь очень хорошо об этом сказал. Не ищет своего. Тогда это уже к этой, вполне возможно, что любви, примешиваются какие-то соринки эгоизма, которые делают эту любовь менее яркой или, наоборот, более тусклой. А может быть, и вообще ее ценность низводят до самого минимального уровня.
Л. Горская
— Угу. Алексей?
А. Пичугин
— А у меня другой вопрос. Я на самом деле хотел бы... У нас не так много времени остается, поэтому я хотел бы подробнее поговорить о жизни Академии. Мы затронули какие-то очень важные аспекты — это и работа с инвалидами, это и венчальная литургия. Это вот жизнь во всех ее проявлениях, академическая. Но ведь, наверняка, много разных программ реализуется. Сейчас, как заходишь на сайт абсолютно любого вуза, в том числе и на сайт Петербургской Духовной Академии, открываешь раздел «Деятельность», — тут сразу выскакивает такое количество совершенно разнообразных свидетельств научной, социалной работы, и издательская деятельность, и журналистская, и многое-многое другое. Давайте оставшиеся пять-семь минут посвятим вкратце тому, что Вы делаете в этом направлении.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— У нас достаточно активно развивается издательство нашей Академии, которое было создано совсем недавно, буквально несколько лет назад, и издано уже достаточно большое количество учебных пособий. В то время когда сейчас во всей Церкви пока еще стоит задача издания пособий для всех учебных заведений, мы для себя эту задачу решаем сами. Наши преподаватели пишут эти пособия, мы пытаемся изыскать средства и издать эти пособия. Ежегодно у нас издается несколько таких пособий. Это немало.
Издательство проводит еще и разного рода такие миссионерские, просветительские акции, в том числе и на площадках города, в библиотеках города, на площадках университетов города. У нас создан Византийский кабинет в историческом здании нашей Духовной Академии, в который приходят ученые на разного рода «круглые столы». Ученые, соответственно, с той тематикой, о которой заявляется, общаются между собой, и в этом общении принимают участие, в том числе, наши студенты. Это очень непосредственное общение в книжной гостиной или в Византийском кабинете, где люди могут и кофе попить, и чаю попить, и поделиться друг с другом какими-то своими мыслями, и сделать доклад, и о чем-то поспорить. Такие неформальные площадки. Они уже заинтересовали ряд представителей интеллигенции нашего города, что мне тоже особенно приятно.
Наверное, особого внимания заслуживает деятельность нашей, как мы ее называем, пресс-службы. На самом деле, эта пресс-служба ведь включает в себя не только заявления по каким-то разным поводам. Это наш сайт, о котором Вы сказали, который делают, кстати, те же наши студенты.
А. Пичугин
— И в пресс-службе работают студенты?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— И в пресс-службе работают студенты. Это, безусловно, журнал «Невский богослов», который также издают студенты и пытаются найти на него гранты.
Л. Горская
— Можно такой дерзкий вопрос? А зачем Вам пресс-служба?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Пресс-служба — ну, собственно говоря, это лицо Академии, она просто необходима для учебного заведения. Ее по-разному называют — «отдел информации», например. В разных заведениях она по-разному называется. У нас тоже — раньше называли «пресс-служба», это рабочее название, теперь мы называем так же — «отдел информации». Но в отделе информации трудятся пока еще студенты, но, практически, уже они у нас на пороге выпуска. И эти студенты буквально через пару месяцев становятся уже полноценными нашими сотрудниками. То есть мы выращиваем для себя же свои же кадры.
Л. Горская
— А какого рода запросы поступают в эту пресс-службу, в основном? Откуда, что люди спрашивают?
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Наш отдел информации занимается не только информацией связанной с деятельностью непосредственно Академии, но и ставит перед собой задачу дать, по в частности, ту информационную пищу для современного молодого человека, которая позволила бы ему лучше понять и принять Церковь. Для этого наши студенты выходят в разного рода социальные сети и достаточно активно, уже долго присутствуют. ВКонтакте, например, наша группа составляет сейчас более 15 тысяч человек, в Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)...
А. Пичугин
— Во Фливлене — вижу значок Инстаграма (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) на сайте.
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Да, во Фликле. Далее, у нас был опыт такой, можно сказать... Не совсем, может быть, однозначный опыт, но, тем не менее, прямых трансляций в разного рода социальные сети, в том числе и молодежные. В том числе, и молодежные, которые, мы уже понимаем, возможно, будут и враждебно относиться к нашей тематике. Но, тем не менее, молодые ребята дерзновенно все равно туда идут, принимают этот удар, часто очень критический, иногда даже очень дерзкий, и пытаются все равно ответить на те вопросы или те претензии, которые в отношении христианства, Церкви у современных молодых людей возникают. Некоторые наши студенты полемизируют с представителями иных религий в социальных сетях.
И еще раз подчеркну: очень важно то, что благодаря, наверное, той жизни, которая присутствует сегодня в Духовной Академии, все это происходит во многом благодаря инициативе самих же студентов. Эти проекты рождаются по инициативе студентов, чаще всего.
А. Пичугин
— Спасибо! Наше время уже подошло к концу. Напомним слушателям, что сегодня в гостях у программы «Светлый вечер» вместе с нами этот «Светлый вечер» провел архиепископ Амвросий, архиепископ Петергофский, викарий Петербургской епархии, ректор Петербургской Духовной Академии. Спасибо большое, владыка!
Архиепископ Петергофский Амвросий
— Спасибо Вам.
А. Пичугин
— Лиза Горская...
Л. Горская
— ...Алексей Пичугин...
А. Пичугин
— Всего доброго, будьте здоровы!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!