«Значимые в нашей жизни святые»

В этом выпуске ведущие Радио ВЕРА Кира Лаврентьева, Александр Ананьев, Константин Мацан, а также наш гость — духовник Иверского женского монастыря в городе Орске Оренбургской области протоиерей Сергий Баранов — поделились светлыми историями о святых, ставших для нас особенно значимыми.

Ведущие: Кира Лаврентьева, Константин Мацан, Александр Ананьев

---

К. Лаврентьева:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Это уже стало доброй традицией — по понедельникам собираться в этой студии, рассказывать разные истории прекрасные, переплетение судеб, их узоры, Промысл Божий и наше личное в этом какое-то тоже участие освещать. С радостью представляю вам нашего сегодняшнего гостя — протоиерея Сергия Баранова, секретаря Орской епархии, духовника Иверского женского монастыря. Здравствуйте, отец Сергий.

Прот. Сергий Баранов:

— Здравствуйте.

К. Лаврентьева:

— Также со мной в студии Константин Мацан, Александр Ананьев. И всех нас вы можете не только слушать, но и смотреть на нашем канале Радио ВЕРА в YouTube и Rutube. Меня зовут Кира Лаврентьева. И я с радостью сразу озвучу тему, хотя Костя явно хотел что-то сказать.

К. Мацан:

— Я хотел тебя опередить и тем, кто ещё не понял, сказать, что этот прекрасный женский голос, который сегодня единственный женский голос в нашей компании, это Кира Лаврентьева.

К. Лаврентьева:

— Да. Обязательно смотрите наши «Светлые истории», потому что все, кто их слушал, но не смотрел, а потом смотрел на YouTube, говорят, что разница колоссальная. Потому что всё-таки тут живые эмоции, живые люди, нас очень хорошо видно, все наши слабости и радости. Всё как есть, так вот мы перед вами и открываем.

А. Ананьев:

— Более того, если смотреть, то это ещё и даёт такое 3D восприятие.

К. Лаврентьева:

— Как будто вы тоже с нами в студии.

А. Ананьев:

— Да. Знакомишься с человеком лично. Как написала кто-то из наших зрительниц: «Я долго не могла понять, почему же я снова и снова включаю „Светлые истории“. Такое впечатление, что какая-то неведомая тайна тянет меня снова и снова на страницу Радио ВЕРА. А потом я поняла, что просто люблю Киру Лаврентьеву».

К. Лаврентьева:

— Я этого не видела, спасибо.

А. Ананьев:

— Очень симпатичная барышня написала, что она всю жизнь мечтала быть такой же, как ты, Кирочка.

К. Лаврентьева:

— Ну да, но это у нас тоже тут как бы часовая зарисовка, а наша истинная суть видна только нашим близким. С радостью озвучиваю тему: «Знакомство со святым». Мы, наверное, сегодня будем рассказывать о святых, с которыми мы в личных отношениях не состояли, но в какой-то момент познакомились. И у нас задалось вот такое дружеское личное общение со святым. Мы говорим о наших небесных друзьях. И, конечно, отец Сергий, по доброй традиции «Светлых историй», мы вас, наверное, попросим рассказать свою историю первым.

Прот. Сергий Баранов:

— Я такой важный момент скажу, как прелюдию, который потом позволит мне перейти непосредственно к святому, о котором я хотел сказать. Понимаете, святые, когда входят в формат Бога, они несколько выходят из формата этого физического мира, они нарушают законы этого мира. Бог находится вне времени и вне пространства, поэтому иногда встречи со святыми бывают уникальны — вот именно вопреки законам этого мира. Святой, умерший много сотен лет назад, может являться сегодня как живой человек, как нынешний твой собеседник. Они нарушают законы пространства, святой может одновременно... вот, например, батюшке Серафиму Саровскому, может быть, вот в эту самую минуту молятся сотни человек. И он не говорит одному, что «у меня сейчас по графику Николай, потом будет Пётр, а потом Мария». Он может одновременно уделить внимание этой сотне человек в полном объёме. То есть вот эта уникальность состояния святых действует уникально на наш формат общения с ними.

И я перехожу к одному из своих любимых святых, который уже канонизирован Константинопольской Патриархией, эту канонизацию уже признали другие Поместные Церкви, а мы немножко отстаём. Но я уже позиционирую своё отношение к нему как к святому. Это преподобный Софроний (Сахаров) — уникальная личность. И, кстати, вот это отчасти моя небольшая боль — что мы чуть отстаём. И это была боль его, когда он был жив, и Афон, Западный мир его уже принимали как большой авторитет. Я на Афоне много раз был и спрашивал: что для вас Софроний (Сахаров)? И афониты говорили очень просто, что для них это святой. Тогда ещё он был неканонизированный, но они говорили, что для них он святой. На материке я спрашивал богослова из университета в Салониках, профессора, что для него Софроний (Сахаров). Он сказал, что это ведущий богослов современности, ХХ века, даже среди святых уникальная личность.
Для меня Софроний (Сахаров) — знаете, очень трогательно, что святые иногда отвечают на наши какие-то симпатии в их сторону, а иногда как-то, может быть, даже бывает такое уникальное состояние, когда он сам тебя выбирает и сам к тебе идёт навстречу, даже иногда, когда ты не был ещё с ним знаком. Но это многие случаи, когда люди констатируют факт и говорят, что даже не знали о существовании такого святого, а он явился или во сне, или в каких-то обстоятельствах жизни, и потом уже узнали о нём, когда стали искать, кто это. Когда я воцерковлялся в конце 80-х годов, тогда была книга «Силуан Афонский» очень популярна, ходила среди православных. Она была какая-то даже, знаете, вне формата «жития святых», она была немножко другая. Даже в агиографической литературе она была более глубокая богословски, именно богословием жизни, а не богословием учения. И я тогда прочитал эту книгу.
Но потом мне стали попадаться другие книги Софрония (Сахарова), которые были на тот момент. Но, понимаете, Софроний (Сахаров) употребляет очень много специальных слов, терминов научных употребляет, философских, богословских терминов. Но это не самое главное, а самое главное, что он пишет о тех состояниях, которые среднему обывателю, даже в Церкви, совершенно запредельные. Поэтому их, может быть, и можно было бы как-то сформулировать по-другому, но формулировки ничего не значат, если ты не понимаешь, о чём говорят. Если ты не занимался квантовой физикой, тебе хоть как объясняй, ты этого не поймёшь. Я много раз приходил к книгам Софрония (Сахарова), читал, откладывал, потом немножко читал опять. И у меня была такая история на день памяти Силуана Афонского, духовного отца Софрония (Сахарова). Кстати, мир-то о Силуане Афонском узнал именно через Софрония (Сахарова). Если бы Софроний (Сахаров) не написал книгу, мир бы и не узнал, и не канонизировали бы преподобного Силуана Афонского.

И вот в день памяти преподобного Силуана я служу службу и беру с собой в алтарь книгу «Видеть Бога, как Он есть». И на кафизмах у меня есть возможность присесть, я сажусь, открываю книгу, и вдруг я начинаю её впитывать не через интеллект, а через дух. Я даже сейчас не могу это объяснить в точных деталях. Но вдруг она просто льётся мне в сердце — каждая деталь, каждый оттенок этой книги. И я был настолько приятно поражён, наполнен этой благодатью, что я тут же беру ручку и на первой странице книги пишу: «Преподобный Софроний, я тебя люблю». И то, что происходит дальше, конечно, это я не могу объяснить, потому что через короткое время, может быть, неделя, максимум две, вдруг мне звонит человек, знакомый из Москвы, ничего до этого не было, ничего не предвещало, и вдруг он мне говорит: «Отец Сергий, вы хотите попасть в Англию, в Эссекс — в монастырь Софрония (Сахарова)? У нас есть возможность, я беру вам билеты». То есть две недели назад я признаюсь ему в любви, и через две недели это не этот человек из Москвы приглашает, а это старец Софроний так реагирует на моё искреннее такое в его сторону чувство. И он тут же мне отвечает, я говорю, вне формата времени, пространства, потому что святые прорывают эти форматы, нарушают их.
И через две недели я нахожусь в Англии, в Эссексе, у гробницы Софрония (Сахарова) и говорю ему: «Я тебя люблю. Спасибо, что ты так быстро ответил». И потом у меня очень много с Софронием было. Знаете, я даже дружен с его келейником, с отцом Серафимом (Бараделем). И он говорит: «Знаете, у вас в книгах даже некоторые обороты речи похожи, вы мыслите очень близко». И шесть лет назад своё пятидесятилетие я решил встретить на Афоне. Я последнее время жил в Новом скиту, там, где могилка Иосифа Исихаста, где он умирал. Мы дружим со старцем этой кельи, всегда там останавливаемся. В 15-20 минутах ходьбы находится пещерка Софрония (Сахарова), в которой он жил возле монастыря Агиа Павла. И в это время он был духовником греческого монастыря и многих скитян, которые находились вокруг. Он жил там по благословению — когда старец Силуан Афонский умирал, он благословил его уже на вот этот образ жизни, на духовничество. Он там мог жить сугубо внимательно, сугубо уединённо — вот в этой атмосфере сугубой духовности. И я в ночь на своё пятидесятилетие один ухожу в эту пещеру. На закате я делаю правило земных поклонов, провожаю солнышко, сажусь в кресло, с Иисусовой молитвой встаю на рассвет.
Это был лучший день рождения в моей жизни. Я провёл ночь, эта ночь прошла, как 15 минут. На рассвете я вернулся в скит — в скиту все ещё отдыхали. Я заварил себе кофе, выпил кофе и пошёл дальше пешком на Карулю — это ещё, может быть, часок-полтора ходьбы по горам. Бессонная ночь, такой переход. Я прихожу на Карулю, в Иверскую келью, в которой я расписывал алтарь как иконописец. Меня встречает монах, мы садимся за чашку кофе. Я говорю: «Знаешь, я сегодня не спал всю ночь. Я пришёл к тебе пешком. Во мне нет ни капли усталости, сна. Во мне внутри моторчик жизни такой работает, моторчик Святого Духа». И он говорит: «Это подарок Божий тебе за то, что ты пятидесятилетие встречал не в ресторане, а в пещере Софрония (Сахарова), своего любимого святого». И когда я говорю, что эта ночь прошла как 15 минут — наверное, в это время человек выходит из формата времени, он отчасти находится в вечности. Этой любовью к преподобному Софронию, конечно, я заразил весь наш монастырь. Все сёстры очень любят, очень почитают батюшку Софрония (Сахарова). Я специально возил матушку игумению в Эссекс второй раз. Она взяла себе дипломную работу о личности Софрония (Сахарова), защитила её на пятёрку. Вот такие у нас отношения со святым, которому я просто в искреннем таком детском порыве признался в любви, и он так скоро ответил.

К. Лаврентьева:

— Да, отец Сергий, огромное ещё раз спасибо.

К. Лаврентьева:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются. У нас в гостях протоиерей Сергий Баранов, секретарь Орской епархии, духовник Иверского женского монастыря. С вами мои коллеги Александр Ананьев, Константин Мацан, я — Кира Лаврентьева. Мы продолжаем нашу тему знакомства со святым, знакомства со святым опытное.

К. Мацан:

— Пока далеко от темы отца Софрония не ушли — я не могу, что называется, молчать. В эту же тему история, не моя, но меня просто поразившая. Мы недавно на Радио ВЕРА делали интервью с митрополитом Дубнинским Иоанном (Реннето), главой Архиепископии русских приходов в Западной Европе, которая несколько лет назад вернулась в состав Московского Патриархата — историческое событие. И владыка Иоанн, как он себя сам называет «французик из Бордо», коренной француз, в своё время пришедший к православию, тоже был монахом у старца Софрония. И вот он рассказывал потрясающую историю, мне очень она запомнилась. Когда он приехал впервые в монастырь к нему жить, общался со старцем, и отец Софроний говорит будущему митрополиту Иоанну: «На листе бумаги опиши мне всю свою жизнь: кем ты был, что ты делал, как ты дошёл до жизни такой, что в монастырь приехал, — напиши». Владыка Иоанн подумал, что, наверное, старец хочет познакомиться, узнать получше. Он написал на нескольких листах, два дня писал, вспоминал, принёс к старцу, к отцу Софронию. Отец Софроний взял эти листы бумаги и, не читая, бросил в камин, в огонь. И сказал будущему митрополиту Иоанну: «Вот теперь начинается твоя жизнь. А всё, что было до этого, мы бросаем в огонь. Теперь ты начнешь жить во Христе, со Христом, учиться жить и так далее». Меня настолько это поразило. Это что-то приоткрывает ещё про то, вот как было рядом с отцом Софронием, как с ним жили монахи, и с какой чуткостью и любовью, а иногда такой вот парадоксальной святостью он с ними общался.

К. Лаврентьева:

— Костя, расскажи нам свою историю.

К. Мацан:

— У меня в каком-то смысле это история всей жизни. Потому что, много лет работая в журнале «Фома», ты так или иначе начинаешь размышлять и себя как-то соотносить или знакомиться с самим апостолом, и смотришь на него по-другому. И я не могу сказать, что есть какая-то история, когда апостол Фома вдруг как-то открылся или пришёл, или явился, но постоянное нахождение в его орбите, скажем так, и постоянное произнесение слова «Фома», имени этого апостола, конечно, бесследно не может пройти. Я даже как-то делал интервью с Юрием Павловичем Вяземским, он тогда написал свой роман «Сладкие весенние баккуроты», эту серию романов про апостолов. И он делился со мной — то ли это было интервью, то ли частная беседа какая-то, но это было давно. И мы с ним так разговариваем, он по-писательски интригующие говорит: «Вот я сейчас на вас смотрю и думаю: какого апостола я буду с вас писать? Вот губы, глаза, повадки — вот какого апостола я вашей внешностью наделю?» Надо сказать, что у Юрия Павловича была задумка разным апостолам, кроме тех трёх, которых Христос возвысил, взяв с Собой на Фавор, то есть кроме Петра, Иакова и Иоанна, скажем так, определить некоторые такие художественные, если угодно, смысловые функции в этой сфере романов «Сладкие весенние баккуроты».
И вот оставшиеся девять апостолов должны были как-то символизировать, являть некое течение мысли в мире, вообще в истории мировой мысли. Но тут надо сказать, что это не более, чем вот писатель фантазировал, это, может быть, в романе и не так уж проявилось, или проявилось, но как-то не радикально. И, может быть, это вообще не чувствует читатель и не должен чувствовать — это внутренняя кухня писателя, вот как он размышляет. И у него была такая концепция, что вот апостол Андрей Первозванный — это такой облик православия, это такой богатырь. И он в романе «Великий понедельник» описан как статный такой, величественный. Симон Зилот по мысли Игоря Павловича, по задумке такой вот писательской фантазии, должен был являть собой католичество, потому что он друг Петра. Симон Зилот говорит: «У нас Пётр главный апостол, и всё, как Пётр скажет, так и будет». А вот апостол Фома по задумке, я помню, должен был являть собой протестантство.
Потому что вот есть я и Христос, и мне никто ничего не должен говорить, я вот как-то хочу с этим сам разобраться. Тут надо, конечно, оговориться, что ни в коем случае то, что я сейчас говорю, нельзя воспринимать как какую-то богословскую концепцию Юрия Павловича Вяземского — это фантазия писателя. Он формирует персонажи, их характеры, и это может даже не проявляться в тексте романа, но просто читатели будут чувствовать, что герои разные, у каждого своя история, своя тональность. То есть не надо в этом какого-то догматического утверждения видеть. И у меня в голове всё это совмещается, и когда я читаю роман, дохожу до образа апостола Фомы и думаю: а вдруг Юрий Павлович выполнил своё обещание? Даже не обещание, а свою такую провокацию — и как-то кого-то с меня писал. И даже если это хотя бы на одну долю секунды вероятности так, то просто в этот момент понимаешь, что как-то апостол так распоряжается, что «давай мы с тобой в какую-то дружбу вступим, я тебе даже так откроюсь».
Любопытно, ведь апостол Фома вообще как-то в массовом сознании считается «Фома неверующий» — так мы говорим. Есть ещё с легкой руки поэта Сергея Михалкова упрямый Фома, который нигде, никогда ни во что не верит. Но если посмотреть на евангельского Фому, то он же совсем другой. Это апостол, который усомнился не потому, что не верил, а как раз по прямо противоположной причине — потому что ему очень нужно было утвердиться в том, что его вера истинная, потому что очень хотел верить. Если вспомнить историю Евангелия, может быть, её можно напомнить: когда Христос впервые явился апостолам, среди них не было Фомы. И когда он пришёл потом к своим друзьям... Любопытно, что владыка Антоний Сурожский это так комментирует, что он, видимо, не увидел в них какой-то радикальной перемены: если вам являлся живой наш Учитель воскресший, где ваши горящие глаза, почему вы такие же, как прежде? Я вам не верю. И не поверю, что Он воскрес, до тех пор, пока сам не увижу и не вложу в Его раны свои персты. То есть настолько было важно для Фомы, что Христос воскрес, настолько это было краеугольным камнем всей его жизни, всей его веры, всего его бытия, что даже толики сомнения он не хотел допустить. Ему нужно было настолько в этом утвердиться, потому что от этого зависела вся его жизнь. И вот она — вера Фомы и его неверие.
В акафисте апостолу Фоме, который был в своё время написан, скажем так, не без приглашения журнала «Фома», хотелось, чтобы возник такой акафист апостолу Фоме. И автор этого акафиста, который тогда его писал, на тот момент наш современник, я сейчас точно не помню, кто, но придумал, сочинил вот этот текст, очень точный: «Радуйся, апостоле Фомо, неверием добрым веру утвердивый». Вот парадоксальным образом доброе неверие, на примере апостола Форы, веру утверждает. И я, чем дольше об этом думаю, тем больше понимаю, что, в общем-то, всё, чем я как журналист занимался в журнале «Фома», всё то, чем я занимаюсь на Радио ВЕРА, это такое продолжение, может быть, в каком-то смысле вот тех заветов, которые оставил апостол Фома: заново открывать для себя основания своей веры. Вот недостаточно просто один раз поверить и потом вспоминать об этом, как о каком-то бывшем факте, а каждый раз эту веру утверждать, может быть, каждый день. Даже не то что переосмыслять, как менять что-то, а чтобы из твоего прошлого, ещё вчерашнего, вера и жизнь со Христом была настоящим, её нужно каждый день проживать как в первый раз здесь и сейчас.
И вот апостол Фома, который хотел свою веру утвердить этим неверием, даёт такой потрясающий в этом смысле пример и завет, и зовёт нас к этому. Меня, во всяком случае. Я ещё вспоминаю один образ, очень мне запомнившийся. В журнале «Фома» есть уже много лет заместитель главного редактора Николай Шешин, очень много делающий для журнала, такой просто его мозг и двигатель абсолютный. И как-то снимали фильм о журнале «Фома», и вот Колю Шешина спрашивали: а кто для вас этот апостол? И он привёл потрясающий, как мне кажется, образ. Он сказал: «Вот собирается планёрка. В кабинете, где планёрка проходит, стоит икона апостола Фомы, и она стоит вот как-то вровень со столом примерно, как-то на этом уровне. И вот я смотрю: кто у нас в планёрке участвует? Ну вот Володя, Петя, Лёша, Даша, Маша, апостол Фома, Катя и так далее. Он вот среди нас сидит и участвует с нами в том, что мы делаем». И вот так апостол Фома, который древний святой, исторический персонаж из двухтысячелетней давности, как-то становится твоим современником.

К. Лаврентьева:

— Мне ещё кажется, что он очень сильно расстроился. Он расстроился больше, чем другие апостолы, может быть. Это моё тоже личное такое, совершенно не предлагаю принимать это ни в коем случае за истину. Но он так сильно горевал, настолько сильно ушёл в своё горе, потому, по той причине, что Спасителя распяли, у него настолько рухнул мир, что он просто не успел — мышления вот так организовано — быстро всем поверить в воскресение, всё собрать обратно, перезагрузиться, переосмыслить. И ведь тоже в этом смысле Господь оказал ему милость. Он же подошёл к нему, Он же показал ему Свои раны, хотя мог бы этого не делать. Он снизошёл к его особенностям — это очень важно, это, наверное, можно перенести на каждого из нас. У нас тоже есть у всех свои особенности, к которым, мы надеемся, что Господь просто вот милостиво исходит. Да, вот такая вот история у Кости.

К. Мацан:

— Но при этом, знаешь, вот ещё один момент тоже, который меня просто в тексте Евангелия поражает, именно поражает, особенно на фоне такого какого-то общего представления о Фоме как о Фоме неверующем.

К. Лаврентьева:

— Он самый верующий, может быть, даже.

К. Мацан:

— Вот показывает ему Христос Свои раны и говорит: вложи перста свои. И текст Евангелия нам не сообщает, что Фома реально перста вложил. Мы помним картину, где Фома почти уже касается ран, но это тоже фантазия художника. Фома, во-первых, мог этого и не делать — ему достаточно было увидеть. А во-вторых, после этого — вот это лаконизм текста Евангелия и лаконизм фразы Фомы, когда Фома в эту же секунду исповедует веру, вообще лишённую намёка на сомнения. Он говорит: «Господь мой и Бог мой». И это самое глубокое, самое бескомпромиссное исповедание веры, которое Фома нам оставляет, как это передают евангелисты.

К. Лаврентьева:

— Дорогие друзья, это «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Сегодня мы говорим о знакомстве со святым, об опытном знакомстве со святым, рассказываем свои истории. Костя совершенно удивительную историю рассказал про знакомство, и переосмысление этого знакомства, с апостолом Фомой. Напоминаем, что у нас в гостях протоиерей Сергий Баранов, секретарь Орской епархии, духовник Иверского женского монастыря. У микрофонов Александр Ананьев, Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы вернёмся после короткой паузы.

К. Лаврентьева:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются, дорогие друзья. У нас в гостях протоиерей Сергий Баранов, секретарь Орской епархии, духовник Иверского Орского женского монастыря. У микрофонов мои коллеги Константин Мацан, Александр Ананьев, я — Кира Лаврентьева. Сегодня мы говорим о знакомстве со святым, о переосмыслениях, может быть, каких-то личных этого знакомства, о сердечном знакомстве со святым. Ведь, быть может, мы молились 20 лет одному и тому же святому, сердечного ответа не чувствовали, а на 21-м году поняли, что этот святой всегда был с нами рядом, просто мы по каким-то причинам, по каким-то своим собственным условиям этого не чувствовали, не ощущали. И, знаете, прежде чем мы перейдём к истории Саши, я бы всё-таки, под впечатлением от истории Кости, хотела бы задать вопрос, отец Сергий, сначала вам, а потом моим дорогим коллегам. Какой из апостолов, отец Сергий, если позволите, ближе всего вам?

Прот. Сергий Баранов:

— Не знаю, я как-то так такой вопрос перед собой не ставил. Знаете, может быть, иногда мне бывает очень близок апостол Пётр в его слабости. Почему-то я в последнее время, так остро стал переживать своё ничтожество. Вроде бы мы выше и выше, а оценка себя ниже и ниже. Вот у меня есть фильм «Иерусалим», в котором трагедию Петра я переживаю как свою. И вообще в этом фильме я озвучивают вопрос, когда Христос сказал перед распятием: «Истинно говорю, один из вас предаст Меня». И апостолы в какой-то такой детской наивности и такой предельной искренности о самих себе стали, перебивая друг друга, спрашивать: «Господи, не я ли?» Вот это такая драгоценность, это выше любой высоты — вот это схождение вниз, в признание глубины своего ничтожества: а ведь и я могу. По большому счёту, это сделал Иуда, но каждый из апостолов задавал себе вопрос: а не я ли? А ведь, в принципе, качественно ведь во мне это есть. Это было так трогательно. И апостол Пётр до своего предательства — один апостол, а после предательства вдруг другой человек. Мир переворачивается, но этот мир переворачивается — движение вверх начинается после схождения в самый низ, самый-самый. Иногда говорят такое понятие, что когда ты тонешь, единственная остаётся возможность выплыть — это достигнуть дна и оттолкнуться.

К. Лаврентьева:

— И при этом такая надежда от их диалога с Господом, совершенно пронзительного: «Пётр, любишь ли ты Меня?» То есть, понимаете, после всего того, что было...

Прот. Сергий Баранов:

— Я так люблю вспоминать вот этот момент, когда впервые Господь на Генисаретском озере им является. Он стоит на берегу, апостолы в лодке, вдруг апостол Иоанн Богослов говорит: «Учитель!» — и все плывут на лодке. А Пётр бросается и плывёт, хотя по нашим человеческим всем психологическим законам я должен плыть в обратную сторону, спрятаться, закрыться, только не посмотреть Ему в глаза. А в Петре происходит кардинально другое: он не прячется, он не может ждать, когда лодка доплывёт. Он просто бросается в море и первым старается доплыть, хотя это вопреки нашей гордости, совести даже. Вот эти отношения с Богом — любовь превозмогла всё, даже стыд, даже чувство предательства. Любовь уже была совершенная, выстраданная, и во дворе первосвященника, в его отречении она прошла через такие искушения, что потом уже ничто не могло... И поэтому конец его жизни, финал такой, мне близок.

К. Лаврентьева:

— Спасибо, отец Сергий.

А. Ананьев:

— У меня, кстати, если ты спрашиваешь, тоже апостол Пётр.

К. Лаврентьева:

— Да, у всех апостол Пётр, конечно.

А. Ананьев:

— Помнишь эту чудную историю про камень, пекарню эту Петра и Павла? У меня такое впечатление, что я время от времени от него получаю какие-то такие открыточки. Он так мне говорит: «Саша, ты как Костя ещё не дорос до каких-то умных книг. Давай я открытки тебе буду рисовать?» И он тебе понятные какие-то образы присылает. А ты: ой, спасибо, как это здорово, как это прекрасно!

К. Лаврентьева:

— Ну, не дорос до умных книг — это, конечно, скромность.

А. Ананьев:

— Да нет, серьёзно. Я вообще бросил читать, к огромному своему сожалению. По поводу апостолов — я хочу поделиться с вами радостью. Я очень давно хотел увидеть картины Мераба Абрамишвили. Это фантастический художник, скончавшийся не так давно, но который на кончиках пальцев восстановил древнюю фреску. То есть он брал кусок дерева огромный, размером метр на два, покрывал его грунтом, тканью, потом рисовал на этом грунте какие-то силуэты, образы, покрывал ещё грунтом, протирал в этом грунте тряпочкой, потом ещё рисовал. Каждую картину он рисовал несколько лет. У него есть масштабные изображения рая, ада, ещё чего-то... райского сада. Причём там огромная картина один на два метра, и каждая фигурка там с полсантиметра: какие-то люди, собачки, какие-то животные, какие-то цветы. Невероятные картины. Мы ездили в Грузию, вот только что вернулись. И в Национальной галерее я увидел, что там будет... Причём выставка заканчивалась в день нашего прилёта. Я расстраивался, приехал, а нам наша подруга, которая нас встречала, сказала, что её продлили на два дня.
И вот я попал на эту выставку. Я залип перед фреской «Тайная вечеря» — я такого никогда не видел. Никаких там черт лиц, никаких деталей. Из деталей только 13 чаш, по-моему, сколько-то рыб, сколько-то хлебов на этом столе. Огромная фреска, написанная по всем канонам иконописи, то есть с обратной перспективы. И вот эти силуэты 11 апостолов и Христа, такие светлые, такие тревожные. И у всех апостолов такое вот какое-то движение кисти, как будто бы: кто? И все они тянутся как Спасителю. Я сначала не мог заметить Иуду, а потом заметил его. Вот они все так направлены ко Христу, а он так немножко в противоположную сторону, и он каким-то истерически красным написан, у него одного кулаки так сжимаются. Это можно найти — «Тайная вечеря» Мераба Абрамишвили. Конечно, надо смотреть вживую, рассматривая каждый пальчик буквально там, каждую рыбу на столе. Но вот увидеть эту фреску можно и нужно сейчас, она есть в интернете — обязательно посмотрите.

К. Мацан:

— Я вспомнил, просто буквально одну секунду займу. Я упомянул роман Юрия Павловича Вяземского «Сладкие весенние баккуроты». Во-первых, то, что я сказал, что там апостол Фома, по задумке Юрия Павловича, это такой образ протестантства. Во-первых, опять-таки этого в тексте может не быть. Во-вторых, конечно, евангельский апостол Фома не даёт основания для таких каких-то радикальных обобщений. То есть это не более, чем писательская фантазия, которую он может себе позволить. Но я почему об этом вспомнил? Потому что там что-то близкое, видимо, судя по тому, что ты рассказываешь про эту картину. Потому что это роман про апостолов, они все там герои. Но Христа как героя, который бы был придуман писателем, там нет. В этом романе Христос говорит только фразами Евангелия, они выделены отдельным шрифтом в романе. И чисто художественно — апостолы там живые люди со своими человеческими, если угодно, характерами, а Христос там, как икона. Он светится, а они на Его фоне есть. А Он предстаёт перед ними просто как Спаситель, в тайну Которого писатель своей фантазией не пытается проникнуть.

К. Лаврентьева:

— В продолжение наших «Светлых историй» Александр Ананьев сейчас расскажет о своём знакомстве со святым, я надеюсь. А посмотреть вы прекрасного Александра Ананьева можете на нашем канале в YouTube и Rutube.

А. Ананьев:

— Слушайте, лучше смотрите фрески Мераба Абрамишвили — вот это действительно стоит смотреть.

К. Лаврентьева:

— Александра Ананьева тоже стоит смотреть. Включите и убедитесь.

К. Мацан:

— Ещё можете смотреть картины Александра Ананьева.

А. Ананьев:

— Я знал, что ты подведёшь меня под монастырь, Кирочка. Потому что я втайне надеялся, что всё-таки ты мне дашь первому слово, и я не буду выглядеть так нелепо на фоне всех остальных участников разговора. Потому что вот что отец Сергий, что Константин — вот это какой-то такой масштабный, трёхмерный, глубочайший опыт.

К. Лаврентьева:

— Ты сейчас пытаешься бдительность нашу усыпить.

А. Ананьев:

— Нет, я серьёзно.

К. Мацан:

— Помнишь, как у Довлатова? — «я настолько гордился своими успехами в спорте, что намеренно их преуменьшал».

К. Лаврентьева:

— Точно.

А. Ананьев:

— А дальше начинаюсь я. Это трагедия, потому что я буквально только что с самолёта. На моих ботинках нечищеных по-прежнему пыль грузинской земли, монастырей и всего остального. Я постараюсь коротко, но коротко вряд ли получится — всё-таки это Грузия. Мы обычно с женой, когда едем куда-то отдыхать или отмечать её день рождения в конце января, мы же, вообще, просветлённые оба, обязательно заедем в эту церковь, в эту, мы заедем в этот монастырь, в этот. Мы распланируем весь наш большой отпуск, он будет насыщенным, высокодуховным. А в этот раз вот этот год минувший истрепал нас. И у нас всего четыре дня в этой Грузии. И нам даже в голову не пришло какой-то паломнический элемент внести в наш этот... мы такие, значит, всё: хинкали, хачапури, вино, балкон с видом, машина, Кахетия, дядя Гога, пёс Буба, проснуться утром и есть прямо с ветки подмороженный инжир — всё, ничего больше.

К. Мацан:

— Красиво.

К. Лаврентьева:

— Да, очень. Как Саша это описывает, никто так не описывает. Это невероятно.

А. Ананьев:

— У жены день рождения в конце января. И Валя Семилет, наша дорогая подруга, многие знают её, снимает нам отель на площади Майдани. Это самый центр, старый город, с шикарным балконом, огромным балконом, как у меня однокомнатная квартира в Москве. Шикарный грузинский балкон, с балкона открывается вид на церковь. Мы такие выходим в день рождения жены: ой, какая церковь прекрасная, красивая, зайдём наверное, если время останется — у нас же хинкали, у нас же хачапури. Мы заходим в эту церковь, такая красивая церковь, как называется — не помню, надо почитать. «А что это рядом с алтарём красивое? Что-то сияет — и слева сияет, и справа сияет. Муж, посмотри, что там». Я говорю: «Я не вижу. Сокровищница какая-то, и справа какая-то сокровищница». Ну ладно, сокровищница. Выходим. И в тот же день нам говорят, что это церковь Сиони. И в левой части алтаря в специальном ковчеге хранится тот самый крест святой равноапостольной Нины из виноградных лоз, а справа — мощи апостола Фомы.
И знаете, что самое удивительное? Вот вы приехали на четыре дня, и как раз в эти четыре дня отмечается день памяти святой равноапостольной Нины. А знаете, что происходит в этот день? В этот день единственный раз в году выносят крест этот из алтаря в центр храма. И это происходит вот прямо сейчас. А я стою на этой площади Майдани и жду машину, которую нам должны были из прокатной компании прислать. А это всегда такой нервяк и вообще неловко как-то и тревожно. Мы бросаем всё, как есть, паркуем машину во дворе отеля и бежим в этот храм, чтобы хотя бы увидеть этот крест. И мы заходим и видим всё это — вот, пожалуйста. И очередь, и всё, и нам удаётся приложиться. Алечка там не могла оторваться от мощей апостола Фомы, которые там же. А потом мы садимся в машину, все такие... Знаете, у меня в телефоне икона святителя Николая. Я эту икону подержал прям возле этого креста. И мы поехали на машине, и с нами Валя. Она говорит: «Сейчас мы, значит, поедем в Кахетию к Гоги, но сначала заедем в одно место. Значит, ты ехай туда и туда...» Я говорю: «А что там?» — «Там монастырь хороший».
В тот самый день, когда мы приложились к кресту святой Нины, мы приезжаем туда. Дорога горная, и мы видим, что очень много машин едет туда — нас обгоняют, мы обгоняем. Приезжаем, а там прям огромное количество машин, огромное количество людей, прекрасная церковь. Рядом с церковью часовня, а в часовне маленькая дверца чуть ниже человеческого роста. Мы заходим туда — это церковь, там алтарь, справа от алтаря маленькая дверца. Заходишь, а там она — мощи святой равноапостольной Нины. И в церкви никого, вообще никого. И там, где хранятся мощи, вот в этой маленькой комнатке, никого, кроме одного батюшки, который там стоит на коленях, смотрит на нас и улыбается так счастливо, как будто бы он нас вообще давно видел, давно знает и просто соскучился. Мы с женой заходим туда, встаём на колени, приложились к этим мощам. Я с этой иконкой святителя Николая, как дурень, вообще, счастливый. А он так нас обнял, маслом крестик на лбу нарисовал, помазал. Мы оттуда выходим и сразу толпа народа, сразу очередь туда. А мы так выходим на цыпочках, как отец Сергий говорит, чтобы не спугнуть и думаем: невероятное просто что-то. Такое впечатление, что за это короткое время вот эта святая равноапостольная Нина, руками Вали Семилет, которая нас там встречала, руками этого священника, который оказался крайне почитаемым грузинским батюшкой каким-то, она нас просто обняла и сказала: «Дорогие вы мои, наконец-то вы приехали ко мне. Пойдёмте, что покажу». И мы такие счастливые ходили за ней и удивлялись.

К. Лаврентьева:

— Вы представляете, какие у нас сегодня невероятные «Светлые истории»? Мы сегодня вспомнили архимандрита Софрония (Сахарова). Мы сегодня вспомнили апостола Фому, апостола Петра и других апостолов.

А. Ананьев:

— Ещё Гавриила (Ургебадзе) не вспомнили.

К. Лаврентьева:

— Про Гавриила (Ургебадзе) это вообще отдельная история. Это невероятный старец, в моей жизни, кстати, он тоже поучаствовал. Спасибо ему большое. И вот давайте тоже его вспомним, и Нину Грузинскую. И, в общем, вы понимаете, у нас сегодня такой какой-то прекрасный разговор о наших духовных небесных друзьях. Называть их друзьями, конечно, очень дерзновенно с нашей стороны. Но, так знаете, как Господь сказал, что «Я не называю вас рабами, называю вас друзьями».

К. Лаврентьева:

— Хочу напомнить нашим дорогим радиослушателям, нашим зрителям, нашим друзьям, что сегодня мы проводим «Светлые истории» с отцом Сергием Барановым, секретарем Орской епархии, духовником Иверского Орского женского монастыря

А. Ананьев:

— И строителем сей обители.

К. Лаврентьева:

— И вообще прекрасный монастырь. Кстати говоря, многие мои друзья ездили и очень его любят, сердцем к нему прикипают. И отец Сергий автор множества книг. Вообще, я вам рекомендую, если вы по какой-то случайности про отца Сергия ничего не знаете, обязательно в интернете поищите — много всего нового, интересного откроете, может быть, и книги почитаете. Настоятельно рекомендуем. Также в студии мои коллеги Александр Ананьев, Константин Мацан, я — Кира Лаврентьева. И мы продолжаем наши «Светлые истории» про святых. Отец Сергий, вы хотели что-то сказать.

Прот. Сергий Баранов:

— Да, небольшая деталь, коли заговорили о Грузии. У меня с Грузией очень много связано. Знаете, в Грузии такая особенность есть. Вот сами грузины говорят, что если ты встретил наивного человека, значит, он грузин.

К. Лаврентьева:

— Как дети.

Прот. Сергий Баранов:

— Да, в хорошем смысле, в евангельском смысле этого слова. И у них вот это детское отношение к духовности, к святым, они могут за столом сидеть, поднимать бокалы, и вдруг поднять за Георгия Победоносца. И поэтому те святые, которые уже перешли к Богу, и те святые, которые в Грузии находятся сейчас, у них нет никаких разделений, настолько бывает естественная эта святость. Мы много говорим о Гаврииле (Ургебадзе), о прекрасном грузинском святом, почти нашем современнике. У меня была история с одной личностью тоже, который почил несколько лет назад. Это владыка Кутаисский Каллистрат. Это была тоже настолько харизматическая, уникальная личность, тоже с элементами такого хорошего юродства. Я просто сейчас вспомнил: когда я первый раз приехал в Багратский храм в городе Кутаиси, шла архиерейская служба, митрополит Каллистрат служил службу. Я скромно встал в храме, не стал проситься в алтарь служить. Вдруг в процессе службы выходит пономарь и говорит, что митрополит просит вас войти в алтарь — как-то он меня увидел. Я захожу дьяконскими вратами в алтарь, только переступаю порог и вдруг я слышу громкий возглас на весь алтарь: «Сергий, где ты был столько лет? Я тебя жду-жду. Где ты был столько лет?» Я человека вижу первый раз в жизни, и вдруг он меня встречает, как будто он меня сто лет ожидал, уже состарился в этом архиерейском кресле, и наконец-то я переступаю порог. У них настолько всё харизматично, необычно, что я отчасти удивился, а с другой стороны, отчасти принял это как какую-то данность грузинскую.

К. Лаврентьева:

— Прекрасно, отец Сергий. Давайте мы ещё одного святого вспомним, который познакомил меня с ещё одним святым. Но перед этим я хочу сказать, что, вы знаете, у нас нынешнее время такое интересное. Я сейчас говорю довольно занудные вещи, но не сказать их тоже не могу. У нас сейчас все стали психотерапевтами, включая меня саму, то есть мы немножко так окунулись в мир психологии, узнали о каких-то элементарных психологических приёмах, законах, может быть, даже диагнозах. И мы со смелостью и шашкой в руке берём иногда на себя смелость анализировать жизнь и характер святых. И, к сожалению, я не раз натыкалась, в интернете, и в комментариях, и даже у людей таких подкованных, на такое авторитетное мнение о том, какой святой был очень вспыльчив. И, значит, попытки анализа его характера или, может быть, каких-то проблем. Знаете, как будто святой к нам на приём пришёл, и мы сейчас его психологически обязательно проанализируем. Вот мне кажется, что ни в коем случае нельзя по этому пути идти, и объясню, почему.
Однажды я шла по Маросейке — иду по Маросейке, мне 17 лет, переоценка такая очередная ценностей, но ещё такой возраст, когда ты ещё вообще про себя ничего не понимаешь, но очень хочешь понять. И шла я, шла, смотрю — храм какой-то открыт, я зашла в него. Смотрю — какие-то мощи. И как-то так получилось, что, будучи с детства в Церкви, я не знала ничего о святом Алексии Мечёве. Смотрю — какие-то мощи, уже храм закрывается, все собираются, ноты клирос складывает. Подхожу, смотрю — святой Алексий Мечёв. Я приложилась к мощам и поняла тогда, что история наша с отцом Алексием на этом не закончена. И ушла, и забыла. Я запомнила это событие, но совершенно это у меня выпало из головы и про отца Алексия Мечёва я больше не помнила. И много лет спустя, уже когда родился мой второй ребёнок, и мы посмотрели, что ближайшее празднование святого Алексия — это Алексий Мечёв. Я поняла, что всё далеко у нас не просто с отцом Алексием.
И вы знаете, дорогие наши друзья, кто этого святого не знает, это совершенно удивительный человек, основатель известной Маросейской общины, который потерял жену и очень горевал по этому поводу. Но в какой-то момент к нему приехал старец, отец протоиерей Иоанн Кронштадтский и, в общем, вернул его к жизни. Он провёл с ним до такой степени пронзительный разговор, пронзительную беседу, что он просто буквально вытащил отца Алексия на проповедь. И, благодаря этому разговору, отец Алексий просто начал вторую жизнь, он смог спасти и помочь ещё очень многим душам. Так вот, я свидетельствую о том, что отец Алексий очень живой святой. Если вы живёте в Москве, не пожалейте времени, храм святителя Николая в Клённиках, если не ошибаюсь, находится прямо возле метро «Китай-город». Не пожалейте своего времени прийти и поговорить с отцом Алексием.
И знаете, я ещё одну вещь поняла: святые имели, действительно, определённые характерологические склонности при жизни и определённое душевное расположение. И такое ощущение, простите, мой узкий ум, может быть, и не глубокие рассуждения, но есть глубокое ощущение, что святые сохраняют свою вот эту идентичность и там тоже. Вот у них тоже есть определённые свойства их души, они сохраняются, всё величие их личности сохраняется и уже после канонизации. И мы видим, что человек при жизни, например владыка Антоний, он был очень такой глубокий человек, его ученица Фредерика де Грааф говорит, что владыку Антония по мелочам не беспокоит, спрашивает только если вот реально нужно. И то он будет говорить «думай сама» и поможет в тот самый момент, когда думать сама она уже не в силах. Так же точно мы знаем, что святитель Николай был такой очень скорый на помощь, явную такую, яркую, быструю.
Так же святитель Николай никого из нас не оставляет — нет человека, который не знает святителя Николая. Святитель Спиридон, то есть все наши дорогие, любимые небесные друзья — матушка Матрона, блаженная Ксения — все они очень очень любят нас и приходят на помощь иногда просто моментально. Но есть святые, которые, вы знаете, ищут к нам подход, они понимают, как мы больше способны воспринять. И не всегда это эмоциями, и не всегда на тебя, может быть, какое-то озарение снисходит, а потом ты в течение своей жизни понимаешь, что этот святой действительно был всегда рядом с тобой. И вот это самое я поняла не только про отца Алексия, но и про отца Иоанна Кронштадтского, который приезжал к отцу Алексию. Стоит только приехать в монастырь на Карповку, припасть к его мощам и поговорить с ним как с живым, ты поймёшь, что отец Иоанн живее нас всех, здесь присутствующих, и вообще, наверное, всех-всех.

К. Мацан:

— У нас как-то была в программе «Светлый вечер» женщина, сейчас не вспомню, как её зовут, она катехизатором тогда работала в храме на Маросейке, в общине Алексия Мечёва. И, конечно, в этом храме и память хранится об отце Алексии, и очень воспроизводится. И она такой пример приводила тоже, я как-то его запомнил, очень в сердце попал: когда она работала катехизатором, то есть проводила беседы перед крещением — не знаю, как сейчас, а тогда полагалось выдавать справку о том, что беседа пройдена перед крещением. И вот бывает, ситуация, как рассказывала она, что приходит человек — он на двух беседах был перед крещением, а на третью не успел или ещё почему-то у него не получилось прийти. А справка ему очень нужна, потому что её надо предоставить, чтобы пройти крещение. И вот эта женщина признавалась, говорит, что себя спрашивала: как бы на её месте поступил отец Алексий? То есть справку давала. И это даже не про то, как можно формальности обходить, это история не про это, а про то, что человек, конкретно эта женщина, вот настолько в живой связи с отцом Алексием, что «вот как бы он на моём месте поступил?». И это вот то, как на самом деле очень просто, но действенно святые в нашей жизни участвуют.

К. Лаврентьева:

— То же самое можно сказать и про отца Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского. Это совершенно удивительный святой, который просто при жизни все житейские сложности старался разрешать и помогать людям. То же самое он делает и сейчас, и я прошу его молитв. И тоже прошу: дорогие наши слушатели, познакомьтесь обязательно с отцом Иоанном, с отцом Алексием, с отцом Иоанном Кронштадтским, и, в общем, со всеми, кого мы успели сегодня вспомнить в течение этого замечательного светлого часа.

К. Мацан:

— И всех святых. Аминь!

К. Лаврентьева:

— Да, все святые, молите Бога о нас, действительно. Огромное спасибо за этот разговор, мои дорогие коллеги. И низкий поклон и огромное спасибо отцу Сергию. Дорогие друзья, мы напоминаем, что сегодня в гостях у «Светлых историй» был протоиерей Сергий Баранов, секретарь Орской епархии, духовник Иверского женского Орского монастыря. Он рассказал нам совершенно удивительную историю про схиархимандрита Софрония (Сахарова). Также в студии были мои коллеги Александр Ананьев, Константин Мацан, и я, Кира Лаврентьева. Смотрите нас в соцсетях и «ВКонтакте», радуйтесь вместе с нами. Простите, если что не так, мы люди слабые и немощные, но очень хотим как-то посильно вас порадовать. Мы прощаемся с вами до следующего понедельника.

Прот. Сергий Баранов:

— До свидания.

А. Ананьев:

— Всего доброго.

К. Мацан:

— Пока.

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «День Победы»
• «Первые шаги в Церкви». Игумен Филарет (Пряшников)
• «Светлые истории: пасхальные»