«Страх верой побеждается»

В этом выпуске ведущие радио ВЕРА Алла Митрофанова, Александр Ананьев, Кира Лаврентьева и наш гость — клирик Крестовоздвиженского храма в Митине священник Константин Кокора — делились светлыми воспоминаниями о том, как наши разные страхи могут быть побеждены верой и доверием Богу.

Ведущие: Алла Митрофанова, Александр Ананьев, Кира Лаврентьева

---

Указом Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла № У-02/158 от 15 октября 2024 года иерей Константин Кокора запрещен в служении сроком на три года.

---

А. Митрофанова:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, здравствуйте. Понедельник, шесть часов вечера, а это значит время делиться друг с другом теми событиями в жизни, которые нас потрясли, нас в чём-то, может быть, перевернули, поразили, изумили, порадовали и так далее.

А. Ананьев:

— А чаще происходит иначе, чаще происходит так, что ты прожил, не заметил того, что с тобой случилось, как-то запомнил. А потом пришла пора вспоминать какую-то историю на «Светлых историях», и ты анализируешь всё, что прошло. Хуже всего бывает, когда речь в программе заходит о, допустим, людях, которым мы очень благодарны. И ты едешь на запись программы «Светлые истории» и понимаешь к своему стыду, что тебе люди столько раз сделали что-то доброе по-настоящему, просто от души, а ты, неблагодарная скотина, всё забыл. И ты сейчас едешь и вымучиваешь из себя какое-то воспоминание. Это я к чему? Для вас, слушателей, зрителей, это блестящее упражнение в так называемой осознанности. Терпеть не могу это слово, но оно подходит сюда как нельзя лучше. Каждый день с вами происходит от 5 до 7, в редких случаях до 9, чудес — вы их не замечаете. В конце дня вспомните все эти чудеса и поблагодарите Бога за них, и будет вам счастье.

А. Митрофанова:

— Как вы поняли, в эфире только что был Александр Ананьев. Здесь также Кира Лаврентьева, наша дорогая коллега, и священник Константин Кокора, клирик Крестовоздвиженского храма в Митине. Здравствуйте, дорогие.

Свящ. Константин Кокора:

— Добрый вечер.

А. Ананьев:

— Добрый вечер. Отец Константин, удалось ли послушать хотя бы раз «Светлые истории» на Радио ВЕРА?

Свящ. Константин Кокора:

— По-моему, только в своём исполнении.

А. Митрофанова:

— Отлично, это же самое главное.

А. Ананьев:

— Я тоже только в своём исполнении слушаю, поверьте мне. Более того, я ещё и остальных пролистываю.

А. Митрофанова:

— Так, хватит на себя наговаривать. Напоминаю, что «Светлые истории» можно не только слушать, но и смотреть в Ютубе на канале Радио ВЕРА — там выложены все наши подкасты. Проходите туда, разделите с нами вот эту атмосферу, когда мы за столом и с микрофонами. И при этом как будто бы, знаете, правда, в каком-то уютном кафе за чашкой чая. В то время, которые представляете даже безмятежным, что ли. Мы о самом главном говорим, вспоминаем, расставляем акценты, и возвращается какой-то покой даже внутрь.

А. Ананьев:

— Не только покой, но ещё и благоприятный опыт. Наша слушательница и зрительница Энди пишет: «Доброе утро, дорогие. Да, именно доброе утро, потому что слушаю ваши передачи по утрам перед работой. Я воспитатель и по утрам собираюсь, и вы делаете мой день. Спасибо вам за чудесные истории, за радость и за простоту. И знаете, у меня не получается соблюдать Рождественский пост в плане еды практически совсем, к своему стыду. Но я понимаю, что для меня этот пост — это учение быть чуть лучше. И всё благодаря вашим передачам. А ещё младшая дочка-подросток 12-и лет со всеми плюшками типа аниме — это не надену, мне не холодно и далее по всем пунктам — начала спрашивать меня: мама, а что ещё рассказывали в „Светлых историях“? Низкий поклон всем и вашим дорогим гостям-батюшкам».

А. Митрофанова:

— Вот это да — фантастика. Спасибо вам, дорогие, что оставляете свои комментарии. Это нас, конечно, очень поддерживает. Когда порой взгрустнётся, откроешь Ютуб и читаешь ваши комментарии, такой прилив тепла в сердце, прям вот низкий вам поклон. А, тема наша сегодняшняя — я же её ещё не озвучила. Вот сейчас всем станет страшно, потому что мы про страхи будем говорить. Про страхи, которые мешали нам, но с Божьей помощью их удалось преодолеть. Вы знаете, отец Константин, поскольку вы эту тему сами выбрали, я вам первому слово и предоставлю. Единственное, что хочу напомнить потрясающую эту по глубине своей мысль апостола любви Иоанна: боящийся несовершенен в любви, но совершенная любовь изгоняет страх. Настолько это глубоко, что можно прям больше вообще ничего не говорить, уйти и думать. Но мы здесь сегодня делимся своими историями, которые, надеюсь, помогут и с разных сторон тоже смысл этих удивительных слов раскрыть. Вам слово, отец Константин, поскольку вы у нас зачинщик в этой теме.

Свящ. Константин Кокора:

— История связана с ребёнком. Чаще всего с детьми только светлые истории, но эта история могла совершенно по-другому закончиться. Однажды прихожанка звонит мне и просит срочно покрестить ребёнка, который находится в реабилитационном центре. Он родился, но при этом во чреве был обвит пуповиной, поэтому 30 минут он был без кислорода, когда родился. То есть по всем параметрам человек должен был уже умереть, но его откачали, поддерживали. Надо было срочно всё это сделать. Я связался с семьей, мы поехали туда. По дороге я узнал, что семья, и для меня это очень важно было услышать, насколько это правда или неправда, невоцерковлённая. По крайней мере, папа очень скептически к этому относился, ему не очень это всё было близко. В итоге я стал говорить о том, что вот сейчас очень важно какой-то рывок веры совершить, потому что ситуация совершенно критическая. Они сами это понимали, для них это был тоже такой экзистенциальный опыт. Пока мы ехали, я понял, что хотя бы мама воцерковлена и мы можем с ней хоть какие-то молитвы прочитать и так далее. Когда мы приехали, ребёнок в кувезе, мы зашли — мама плачет. Знаете, есть такие моменты в жизни священника, когда, можно сказать, что на алтарь вообще всё кладётся. То есть фактически сейчас, если произойдёт что-то такое, что поможет человеку хотя бы просто выжить, то это уже будет огромное чудо. И мы начинаем крестить. Вы знаете как крестят в реанимации — очень скоро, очень быстро, буквально это несколько молитв. Мама, естественно, всё сквозь слёзы произносит, во всём клянётся. Мы выходим, я говорю: «Дальше надеемся только на Бога». Потому что почти во всех случаях ребёнок либо не выживает, либо остаётся умственным, по крайней мере, инвалидом.

А. Митрофанова:

— С таким диагнозом.

Свящ. Константин Кокора:

— С таким диагнозом. Ну, то есть 30 минут — всё, здесь уже ничего невозможно. Мы выходим, и я говорю: «Дальше наша задача с вами молиться. Пересмотрите что-то в своей жизни, начните как-то приближаться к Богу». На обратном пути мы очень долго и плодотворно, как мне показалось, рассуждали, говорили. Я сказал, что в дальнейшем мы должны его миропомазывать. Говорю, что сейчас вы тоже как-то придите в храм, хотя бы просто что-то поменяйте в своей жизни. Приехали очень светлые, очень добрые, очень хорошие молодые люди. Вдруг проходит какое-то время, они звонят мне, пишут, присылают видео, говорят, что он не только выжил, но и вроде нормально развивается, то есть вроде ещё и положительная тенденция пошла. Я говорю: я вас сейчас ещё больше прошу начать благодарить Бога, то есть придите на исповедь, начните теперь, сейчас уже прям... В конце концов они его приносят, мы его миропомазываем. Он полностью, абсолютно здоров. И ещё одно такое чудо было: у него нога была вывихнута, то есть с ногой всё стало в порядке. Мне это просто рассказывала бабушка, как вот эти все события развивались. И на фоне всего вот этого, то есть физического такого оздоровления, росла огромная вера вот этих молодых людей. Недавно они приезжали, он исповедовался, причащался. Он говорит, что настолько в жизни своей всё абсолютно пересмотрел. Потому что как мы живём? Если этого чуда нет, то как бы нас вроде ничего не цепляет с Богом-то. То есть вроде бы когда всё идёт, как нужно, то Бог где-то в стороне, так скажем, на обочине нашей жизни. И вот когда наступает такой критический момент, человек вдруг понимает: а вот Бог вообще существует или нет, он в каких с Ним отношениях, Он нужен сейчас или нет? В итоге, этот мальчик Артём причащается. У его родителей всё, слава Богу, хорошо.
Но то, через что они прошли, в большинстве случаев я бы, мне кажется, не обнаружил бы такой веры и стремления покрестить — не просто ради крещения. Потому что я очень трепетно к этому отношусь и мне очень важно, чтобы родители хотя бы толику своего труда в это вкладывали. И когда я её спрашивал: а ты действительно веришь в это, ты действительно этого хочешь? Не просто, знаете, покрестить, чтобы сейчас вот чудо, а дальше мы ничего не делаем. И я сразу сказал честно, что мы Бога просим, но при этом мы не заставляем Его делать так, как мы хотим. Мы его просим: Господи, исцели! А дальше мы говорим: в руки Твои отдаём вот этого ребёнка. То есть мы его посвящаем буквально. И вот в этом кувезе, в этом реабилитационном центре, в этой реанимации это было, знаете, физически даже видно, что вот он лежит буквально, как в руках Бога. Мы его отдаём, а дальше мы не знаем, что будет. И я считаю, что вот этот акт веры с их стороны победил действительно страх. Она не отошла, она не разуверилась. Причём у неё уже не первый брак, и не было до этого никогда детей. То есть это первенец, это ещё больше, мне кажется, накаляло обстановку.

А. Митрофанова:

— Вот говорят, что вроде как на чуде вера основываться не должна, потому что если человек увидит, что чудо каким-то образом дезавуировалось в его глазах, тогда и веру тоже потеряет. Вот тот случай, о котором вы сейчас рассказали, как раз, мне кажется, главное чудо, которое произошло, это то, что произошло с родителями. Потому что Господь, понятно, всё может: и детёныша, и ножку исправить, и всё, и жизнь, и, пожалуйста, всё возможно. Единственное, что Господь не может сделать Сам в одностороннем порядке — это вот человека сдвинуть с места, как тот камень. Может ли Господь сотворить тот камень, который не сможет поднять? Вот, да — человек.

А. Ананьев:

— А не является ли, дорогой отец Константин, страх свидетельством неверия или маловерия?Потому что ты сразу превращаешься в этого орущего от ужаса рыбака на лодке во время шторма, который забыл о том, что, вообще-то, он в руках Господа. И ничего такого, что ему могло бы навредить, не случится. Расслабься, получи удовольствие от высоких волн, что ты вибрируешь от ужаса? Да, тебя занесло на скользкой дороге, да, ты крутишься, как юла, под грузовик на встречке — не переживай, ты же верующий человек, Господь с тобой. Чего ты переживаешь?

Свящ. Константин Кокора:

— Нет, об этом можно говорить, если ты находишься уже на такой вершине, когда ты говоришь, что, да, неплохо здесь. Даже в салоне машины крутящейся тоже нормально вроде как. Или ты едешь к ребёнку и говоришь, что, да, в принципе моей веры хватает. А здесь они-то не были вообще к этому готовы, это был такой серьёзнейший, мне кажется, вызов. И это двойное чудо, как в Евангелиях мы видим. Одно дело — физическое исцеление, другое — духовное, и оно произошло сразу у нескольких людей. И вы правы, что это ещё большее чудо. Они не просто ушли. Бывают же такие категории людей, которые получили — фу, слава Богу! Выдохнули — всё, батюшка, до следующего крещения или там чего-то ещё. Нет, они приезжают, они исповедуются и причащаются.

А. Митрофанова:

— Да, собственно, Евангелие, пожалуйста: 10 прокажённых, и 9 ушли себе в Иерусалим показаться там священнику, чтобы он засвидетельствовал их исцеление. А самарянина в Иерусалиме никто не ждал, ему идти было некуда, он к Богу побежал обратно благодарить. И он оказался единственным, кто Богу вообще сказал «спасибо». Вот это, конечно, потрясает. Это тот, от которого никто не ожидал, что он это сделает. Но это, конечно, здорово. А ещё, знаете, какая мысль приходит на ум? Вот вы как-то, видимо, очень от всего сердца, как-то включившись в эту ситуацию, прожив её вместе с этими людьми, вы с ними так говорили. Меня поражает иногда — какие-нибудь комментарии там смотришь и прочее, люди такие пишут, например: «Ой, что ж вы переживаете? Ну, умрёт ребёночек, ну что ж теперь? Значит, Господь забрал, значит, ему там будет лучше».

К. Лаврентьева:

— Это самый любимый цикл комментариев и советов.

А. Митрофанова:

— Я не знаю, что в голове у людей, которые это пишут. Вот как так? Чем это объяснить?

Свящ. Константин Кокора:

— Мне кажется, глупостью.

К. Лаврентьева:

— Нет, есть ещё вариант. Если, например, ребёнок с синдромом Дауна или с какими-то особенностями...

А. Митрофанова:

— «Это вас Бог наказал за грехи!»

К. Лаврентьева:

— Или лучше: «Вы что? У вас же теперь есть бесплатный билет в рай. Это же вам Бог спасение послал». Елена Кучеренко, одна наша небезызвестная знакомая, которая для «Фомы» много писала, говорит, что она так тоже рассуждала, пока в её семье не появился ребёнок как бы вот с синдромом Дауна. И она говорит, что это, конечно, билет в рай, но цену этого билета знаешь только ты, а не очень много добрых советчиков вокруг.

А. Митрофанова:

— Делаем выводы, слушатели наши дорогие. Это, конечно, не про вас все эти истории. Но на всякий случай я всегда себе в копилку в таких ситуациях: делаем выводы.

К. Лаврентьева:

— Да, чтобы самим потом не проштрафиться.

А. Митрофанова:

— Да, чтобы не дай Бог кого-то поранить.

А. Ананьев:

— А как мы от темы страха ушли к теме «все дураки»?

А. Митрофанова:

— А мы сейчас к теме страха вернёмся.

А. Митрофанова:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА, дорогие. В нашей студии священник Константин Кокора, клирик Крестовоздвиженского храма в Митине, Александр Ананьев, Кира Лаврентьева и я, Алла Митрофанова. Говорим мы сегодня о страхе, который удалось преодолеть через поддержку вот эту самую свыше. Вот это вертикальное измерение, которого в нашей жизни никто не отменял. Бывает непросто про него помнить, бывает непросто вообще его для себя открыть. Но когда оно есть, появляется, когда мы туда как-то глаза поднимаем, становится проще со всеми нашими земными прибамбасами, тараканами, квестами и катастрофами, и настоящими даже катастрофами, в которых мы оказываемся. И как-то с Богом, правда, всё это не настолько фатально, как если бы мы были здесь брошены.

А. Ананьев:

— Слушай, страх — это всё равно болезненная реакция на жизнь. Это как раскалённый утюг, к которому ты прикасаешься рукой. Смелый ты или не смелый, вера твоя крепка или вера твоя некрепка, причащался ты на этой неделе или нет, — ты приложишься рукой, тебе будет больно. Окажись ты в ситуации, когда рождается страх, тебе будет страшно. Весь вопрос в том, что ты сделаешь дальше.

А. Митрофанова:

— Расскажешь свою историю?

А. Ананьев:

— А у меня, с одной стороны, нет никаких историй. С другой стороны, этих историй бесконечное количество. Опять же традиционный подход в наших «Светлых историях». Потому что я сейчас сидел и думал, как и Кира, тоже я пришёл сегодня в студию Радио ВЕРА, толком не представляя, о чём рассказывать. А потом начал анализировать: когда я испытывал такой довольно сильный страх, недавно буквально, на днях? И понял, что я регулярно испытываю жуткий страх, причём такой, что у тебя просто пробивает позвоночник этим холодным потом, когда родители звонят из другого города (они живут в другом городе) в то время, в которое они обычно не звонят. И каждый раз ты берёшь в руки телефон, видишь — папа. И обдаёт вот этим холодным потом позвоночник. И прежде, чем ты так проведёшь пальцем «принять вызов», ты молишься, чтобы всё было хорошо. И Господь всё время спасает. Он как-то уводит от тебя эту липкую длань беды. То есть ты говоришь: «Что случилось?» — «Всё хорошо, просто так позвонил — узнать, как дела». И такой: «Слава Тебе, Господи!» — и тебя отпускает. И ты вообще ничего не можешь сделать, да? Ты можешь только попросить Бога, чтобы вот этот звонок не был свидетельством чего-то плохого, что все здоровы, что все живы, ничего не случилось, что это просто так. Казалось бы, ничего особенного, но жутко. Господь спасает. Вы рассказывали об ощущении близости Бога, отец Константин, даже ощущений ладоней Бога, глядя на ребёнка в кувезе. И я поймал себя на мысли, что я тоже помню это ощущение. Оно, правда, знаете, такое, по сравнению с больными детьми или опасностью для жизни, скорее такое отпускное и не такое жуткое, но оно всё равно было очень яркое. И, по-моему, даже отчасти мы как-то с Алечкой рассказывали эту историю про то, как мы в отпуске на одном из греческих островов взяли напрокат машину. Одну из тех обтягивающих машин, которые размером чуть больше меня, то есть туда надо влезть, не застряв. В неё можно было забраться, только намазавшись кремом от загара. А еще у неё двигатель то ли 0,3 литра, то ли 0,5 литра, то ли 1,2 литра, то есть вот какой-то такой, размером с 2 по 200. И, соответственно, в гору ехать она не могла даже на первой скорости, а их там всего, по-моему, четыре, ручная коробка. На первой скорости она практически не ехала, приходилось дверь приоткрывать и ногой её толкать, чтобы она ехала. Но это просто картина для понимания. И машина возраста... когда машина ещё не дорогой коллекционный раритет, но уже уже давно не автохлам. Но они там все такие хорошие, с историей.
И мы, конечно же, с Алечкой проложили маршрут в какой-то из монастырей, где хранилась и хранится почитаемая икона Богородицы, причём со следом от удара палашом, какой-то саблей. И вот этот удар по-прежнему мироточит. Очень важно было увидеть и приложиться к этой иконе. И мы в точке А прокладываем точку Б, и дорога так, худо-бедно, ведёт нас из точки А в точку Б в зоне вай-фай. И мы так сохранили эту карту и поехали. А эта карта же молодец — она показывает всё в двухмерном пространстве. А если бы она показывала в трёхмерном пространстве, стало бы понятно, что дорога не идёт так из точки А в точку Б, она идёт из точки А в точку Б. То есть у нас на пути была, мягко говоря, какой-то горный хребет. А это такое состояние у тебя отпускное, когда ты особо не задумываешься о последствиях: давай закажем кучу еды — давай закажем; давай пойдём туда — пойдём; поехали туда — поехали. И ты поехал туда. И вот здесь надо обладать талантом Некрасова, чтобы описать, что происходило со временем.

К. Лаврентьева:

— Почему именно Некрасов?

А. Ананьев:

— Это первый писатель, пришедший мне в голову.

К. Лаврентьева:

— Кому в Италии жить хорошо?

А. Митрофанова:

— Это было в Греции.

К. Лаврентьева:

— Да, простите.

А. Ананьев:

— Сначала ты едешь и слушаешь музыку громко, машина меняет угол — ты делаешь музыку потише, потом вообще выключаешь её. Зачем-то открываешь окна, думая, что так безопаснее, чтобы выпрыгнуть в случае чего. Потом закрываешь окна, потому что понимаешь, что с открытыми небезопасно — ты можешь вывалиться в пропасть, которая у тебя справа. Причём пропасть справа, а слева стена, а под тобой гравий. И он так неприятно шуршит, а колёса такие тонкие, как колечко на пальце твоей жены. И тебе просто страшно, и не просто страшно, а у тебя ужас. И ты понимаешь ещё, что развернуться-то уже никак, потому что ты либо вперёд, либо оставайся здесь. Хорошо нам здесь жить, будем оставаться здесь. Сделаю тебе шалаш, останемся тут навсегда. И в какой-то момент мы подъехали ближе к вершине горы, и над нами показались ветряки. А они издалека кажутся такими милыми, тоненькими, а вблизи это такие могучие сооружения. Там лопасть полтора километра одна, толстенные вот эти основы для этих лопастей. И я остановился и дрожащим голосом говорю: «Жена, давай мы остановимся и постоим здесь. Смотри, какая красота». А на самом деле мне просто надо было остановиться, потому что я не мог дальше ехать от ужаса.

А. Митрофанова:

— Ах вот что это было!

А. Ананьев:

— Давай мы здесь сфотографируемся, потому что здесь очень красиво. А на самом деле мне очень надо было остановиться, потому что страшно.

А. Митрофанова:

— А я на негнущихся лапах — муж позвал, значит, надо идти. У меня коленки трясутся, меня вообще всю трясёт. И я такая: «Да-да, конечно, любимый, я уже иду!»

А. Ананьев:

— И я выхожу, осторожно закрываю дверь, обхожу так, чтобы не свалиться в пропасть. И ветер там, воздух свежий, на горизонте океан такой бесконечный. А я стою и думаю, что же делать дальше. И вдруг за спиной обращаю внимание на звук, которого я не слышал, как бы ни в машине, нигде. А он такой, знаете, как какие-то большие ладони или как какое-то такое дыхание — от этих вот ветряков. А ты же стоишь и молишься как бы. А Алечка ехала с молитвословом в руках просто и молилась, чтобы ничего не случилось, потому что ей тоже было страшно. И вот там в этом звуке я вдруг почувствовал такое облегчение, мне стало так хорошо как-то. Знаете, как будто было больно-больно, а потом раз — и боль отступила. И тебе не стало хорошо, тебе просто стало не больно. И вот тебе не стало хорошо, а тебе вдруг стало не страшно. Но это было не безрассудство какое-то и не ещё что-то, а абсолютное спокойствие, как будто бы ты, как тот младенец в кувезе, почувствовал себя в больших ладонях Бога. И там море на горизонте и ветер. И жена твоя на горе стоит, и это красиво, и надо сфотографировать. И мы сфотографировали. Я потом сел в машину, толкнулся ногой, потому что на первой она не ехала в гору, и мы поехали. Вот проехали немножко ещё, спустились, и там сразу дорожка прямо — сад и монастырь, а там эта икона. А мы не знали, сколько ехать до неё — там интернет не работает, вай-фай не работает.

А. Митрофанова:

— А обратно дорога лежала уже по асфальту и цивилизованным местам. Понимаете, то есть как так?

А. Ананьев:

— Да. И потом весь день у меня была такая какая-то радость, как будто бы у меня день рождения, Новый год, я закончил институт, одновременно школу, одновременно музыкальную школу, выиграл в лотерею и ещё похудел на 20 килограмм. То есть всё сразу хорошее, что могло случиться, оно всё случилось в моей жизни. Я был такой счастливый. Хотя я ничего не сделал для того, чтобы страх ушёл. Я не могу сказать, что моя вера была так крепка, и я так истово молился, я такой молодец. Поэтому я сжал зубы, перестал бояться и покарабкался наверх, срывая кожу с коленок. Я ничего не сделал, но я вдруг почувствовал, что я не один и что я в безопасности.

А. Митрофанова:

— Мне это, знаешь, напоминает твою историю, которую мы даже в нашем спектакле читаем «12 непридуманных историй», про нашу собаку Добби. Добби же такой творческий парень, и он, когда ещё поменьше был, щенком совсем, ну не совсем, но так уже подросток, взял моду: мы уезжаем, например, сюда, на Радио ВЕРА. Он остаётся дома за старшего. И как он проявляет себя? Вот он остался дома за старшего. Он очень скучает по хозяину. И он подходит к своей лежанке, к своей кровати вот этой, которая напольная собачья, прогрызает дырку там и начинает разбрасывать пух по всей квартире. А потом приходит хозяин, смотрит, как тут некоторые накосячили, садится, вздыхает и начинает запихивать это всё обратно и ставить заплатку на кровать. И вот мне очень понравилось: Саша эту историю когда рассказывал, писал, проводил такую аналогию, что вот так же и Господь. Вот Он смотрит, как мы все тут накосячили и начинает собирать нас по кускам, зашивать и ставить заплатки на наши дырки. И у Него всегда хорошо получается. Вот мне кажется, эта история про то, как у тебя паническая атака вот эта прошла, это как раз про то, как вот Господь вздохнул: ну, что с ними делать? Они там без связи, без интернета, без всего.

А. Ананьев:

— Кстати, спектакль — это тоже ещё один повод для ужаса. Потому что однажды Алечка решила, что нам надо поставить настоящий спектакль в настоящем театре.

А. Митрофанова:

— Ну это слушатели, мне кажется, знают эту историю.

А. Ананьев:

— Они знают эту историю, но они не знают, как мне было страшно. Потому что одно дело, когда ты, я не знаю, встаёшь на табуретку и для Киры читаешь стихотворение. И то ты будешь как-то переживать, потому что тут целая Кира, а тут ты на табуретке и читаешь Есенина. А вдруг ей будет неинтересно? А тут всё гораздо сложнее. Я же не актёр профессиональный, Алечка — не профессиональный театральный режиссёр.

А. Митрофанова:

— Ну, я вообще не режиссёр.

А. Ананьев:

— Как? А почему ты не предупредила меня об этом до свадьбы?

А. Митрофанова:

— А смысл?

А. Ананьев:

— А тут такой очень конкретный театр с гардеробом и буфетом. В театр приходят не абы кто, а конкретные зрители. А что их делает зрителями? Они пошли в театральную кассу, купили билет, на билете написано «театр, спектакль». Вот они с этим билетом на спектакль приходят в настоящий театр, там настоящий занавес. Он открывается, а там я. А я не актёр. И получается, что я всех этих хороших людей обманул. Мне было реально очень страшно. Мне было очень страшно, но Алечка вовремя сказала, что «а чего ты боишься? Это же не твоё. Пойми, что это не твоё. И ты не можешь там накосячить, а тебе надо просто быть самим в той ситуации, куда тебя поставил Господь». И она меня поставила, и я, собственно, там стоял.

А. Митрофанова:

— И до сих пор, потому что как-то, слава Богу, и отзывы прекрасные. До сих пор мы играем и надеемся, что и в этом году тоже неоднократно и в Москве, и в другие города, надеюсь, тоже сможем съездить. Дорогие друзья, мы сейчас буквально на минуту прервёмся и продолжим потом разговоры о наших страхах, о том, как с Божией помощью удаётся выбираться из самых непростых ситуаций. Господь людей не кидает — кто не верит, пусть проверит, это доказано опытом самых разных людей. И, собственно, про это такими историями мы сегодня друг с другом делимся. И напомню, что нас можно не только слушать, но и смотреть в Ютубе — в канале Радио ВЕРА. Можно увидеть замечательного отца Константина Кокору, клирика Крестовоздвиженского храма в Митине, Александра Ананьева, Киру Лаврентьеву, ну и меня тоже, если будет желание. И буквально через минуту вернёмся к разговору.

А. Митрофанова:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются. Дорогие друзья, мы сегодня по инициативе нашего гостя священника Константина Кокоры, клирика Крестовоздвиженского храма в Митине, говорим о страхах — о страхах, которые сковывают нам сердце, парализуют волю, заставляют спрятаться под одеяло или, наоборот, вылезти из-под одеяла и начать уже что-то делать в этой жизни. Вот это конструктивная такая история. А бывает так, что страх настолько парализует, но Господь же всегда рядом. И Господь наши страхи умеет каким-то образом нейтрализовывать.

А. Ананьев:

— Всё по-другому работает. Я вспомнил, где мы с тобой последний раз, вот буквально вчера, видели леденящий ужас в глазах от страха у человека. Это когда я подстригаю когти собаке. У собаки может случиться два возможных самых больших ужаса в её жизни. Это то, собака останется одна, её бросят хозяева, или что хозяева начнут подстригать ей когти. Вот это просто равноценные по степени страха события.

А. Митрофанова:

— Но есть какие-то счастливые собаки — я периодически на короткие видео натыкаюсь, — они сидят такие в салонах красоты специальных для собак, им там что-то натирают, маникюр... но это не наш случай.

А. Ананьев:

— А этот чуть сознание не теряет от ужаса. Причём ему не нравится с кусачками, я ему купил за какие-то бешеные деньги какой-то такой прибор — там пилочка такая механическая, она на разных скоростях, с подсветкой. Эта пилка пугает его ещё больше, она пугает его, как меня бормашина. И у него в глазах страх. И вот это наш страх, хотя казалось бы, да? И у него такой взгляд: хозяин, за что всё это мне? Ты меня не любишь, ты бросил меня. Хотя на самом деле я делаю это ему же во благо, потому что если не подстригу когти, у него будут искривлены лапы, ему будет больно, он ходить не сможет.

А. Митрофанова:

— Ну и нас передерёт тоже. Мы уже и так в порезах, шрамах, потому что с ним играть — это как под газонокосилку.

А. Ананьев:

— Вот она — она природа наших страхов.

А. Митрофанова:

— Примерно так. Кира, твоя очередь.

К. Лаврентьева:

— Не знаю, я уже как-то после ваших лёгких, таких оптимистичных историй реально кажусь себе какой-то такой сибирской сказательницей в формате «Светлых историй», которая носит сюда страшные сибирские истории, леденящие кровь.

А. Митрофанова:

— Давай тяжёлую артиллерию.

К. Лаврентьева:

— Все слушают и говорят, что не знают, что говорить после меня, то есть это уже как бы такой непрофессионализм, знаете, утяжелять беседу. Но, с другой стороны, просто не смогу другое сегодня рассказать. Вот сегодня замечательная ведущая у нас — Алла Митрофанова. А у меня бабушка Анна Митрофановна. Представляете? Не бабушка, а прабабушка. И это был человек, не имеющий страха вообще никогда. И я очень много маму спрашивала о ней — она её воспитывала очень в детстве много, как это бывает часто. И она говорит, что очень много выпало на её долю. И понятно, что люди ХХ века это, знаете, такие люди сильной закалки. У нас сейчас то тут, то там слышны разговоры о том, что вот были люди сильной закалки, вот они были сильные люди. Это вот не то, что мы — мы уже другие. И это правда, действительно, да, мы уже другие. И, вы знаете, она всю жизнь прошла с молитвой. Но я хочу рассказать буквально один эпизод.
Но прежде, чем я его расскажу, буквально вот просто для того, чтобы наши слушатели и вы, коллеги, поняли, что это был за человек. Во время Великой Отечественной войны она оставляла маленьких детей, потому что просто некуда было их девать. Это была деревня Лопатино, рядом с Транссибирской магистралью как раз лежит это живописнейшее место. И они уходили с женщинами вязать снопы. Это такие колоски собираются в большие снопы и связываются, чтобы потом специальными цепями их размолотить в муку. Всё это вручную. И когда она приходила домой, она так вот садилась на кресло, и с рук у неё — и это не история такая, знаете, былинная, а это действительно правда, это была практика нормальная, — у неё капельки крови стекали с пальцев. И на следующий день всё опять. То есть это вот такой вот дух. И человек всё время проходил с молитвой. И вот так она прошла с молитвой войну, после войны, рожала, дети у неё умирали, к сожалению. У неё двое детишек совсем маленьких умерли, потому что некому было просто их выхаживать и условий не было. Но дело-то не в том. Был в её жизни совершенно удивительный эпизод, когда она, ещё молоденькая девочка, ехала из Красноярска в это Лопатино, или откуда-то они ехали с отцом или с родителями. Вечером уже, смеркалось.
Ну вот, представляете: едешь ты в повозке в санях, везёт тебя лошадь. Едешь, спокойно уже дремлешь, засыпаешь, тебя укачивает, ты понимаешь, что скоро дом уже, видны огоньки деревни, как-то ты уже все тревоги проходят, покой такой, думаешь, что быстрее бы лечь спать. И тут появляются такие, знаете, множественные огоньки сзади — такие маленькие противные огонёчки. Жители Сибири очень хорошо знают, что это глаза, к сожалению, волчьи. И их догнала стая волков голодных. Вы можете себе представить, что такое голодные волки? Это можно, это легко себе представить — все мы читали, знаем, слышали и так далее. И папа, естественно, кричит лошади, что давай быстрее, она начинает нестись. Лошадь несёт и она выбивается из сил, а они догоняют, то есть там совсем маленькое расстояние осталось. И понятен исход этих событий. И Анна Митрофановна рассказывает, что она понимает, что ничего, кроме как молиться, сейчас им не остаётся. И это было уже советское время, но это никого, естественно, не смущало — веру из людей калёным железом на самом деле не выкалишь, и это хорошо. И она начала очень сильно молиться, очень сильно. То есть это та самая молитва, когда ты запоминаешь на всю жизнь, что ты так, наверное, никогда ни до, ни после не молился, возможно. И вот они догоняют уже, и как бы понятно, что вот сейчас уже они лошадь повалят и всё, а дальше люди. То есть это всё очень просто, к сожалению, сибирской зимой. И в какой-то момент совершенно непонятный, когда уже, казалось бы, всё у них в руках, и на уставших и выбившихся из сил волков они явно не походили — баба Нюра, значит, молится, молится, молится, и они отстают. Отстают они от них абсолютно по непонятной причине, то есть они просто останавливаются, и всё, и лошадь убегает вперёд.
И для нас это, знаете, была такая история, которую передают из поколения в поколение. И мой дедушка ещё, если уж про вот такие явные прямо чудеса говорить, как-то тоже в лес зачем-то пошёл, а навстречу ему медведь. Просто настоящий медведь, которого разбудили. Это, к сожалению, тоже очень большая печаль, опасность, и шансов тут немного — это шатун. И в детстве нас учили, что если тебе медведь попадётся, то ни в коем случае ты не должен убегать, потому что это всё. На дерево тоже бесполезно забираться, потому что он будет сидеть столько, сколько нужно, пока ты не свалишься с этого дерева обессиленный. Ну, то есть вариантов у тебя немного, разве что притвориться мёртвым, потому что медведь как бы не трогает мёртвого человека. И дед Миша прислонился к дереву, представляете, и просто замер. А его мама была очень верующей, и сам дед Миша тоже. И вы знаете, по молитвам своих родных, может быть усопших уже родных, подошёл к нему этот медведь и обнюхал вот так. То есть там действительно можно получить удар. Ну и всё, и он вот так вот его, значит, попробовал, понюхал, потыкался в него и ушёл. И он стоял так ровно столько, сколько нужно было, чтобы медведь куда-то очень далеко ушёл. И он пришёл в совершенно, понимаете, невменяемом состоянии.
И вот когда ты живёшь среди таких историй, ты понимаешь, что, наверное, да, действительно понятно, почему люди не самовнушением, а жизнью своей в вере и опытом своим понимают, что действительно и волос с головы без воли Божией не упадёт. То есть ты можешь бояться, ты можешь не бояться, но будет ровно так, как хочет Бог. И вот, наверное, с того момента, когда ты это понимаешь, страхи твои глубинные действительно заканчиваются. А до этого времени ты мечешься, бегаешь, страдаешь, думаешь постоянно о будущем или о прошлом, но никогда не бываешь под своей настоящей кожей, никогда не бываешь в моменте. И вот когда я о них думаю, знаете, для меня это такой урок того, что действительно, если тебе жить, то ты и будешь жить. И аминь на самом деле, дай Бог, чтобы мы жили, жили наши близкие и жили наши соотечественники, жили все люди на земле, как-то были счастливы и живы в наше нелёгкое время.

А. Митрофанова:

— Сильно, конечно, насчёт медведя. Я, кстати, сразу вспомнила, как мы по Якутии ездили. Там же тоже между городами, когда ездишь, они говорят, что не дорога, а направление. То есть там трасса федерального значения, ты на неё заезжаешь, а там такой, знаете, лунный пейзаж, очищенный от леса просто. И вот все эти кратеры, колдобины, вот это вот всё. Короче, я не знаю, какие там должны быть шины. У нас был довольно приличный такой внедорожник — там прокололись все колёса. То есть там была запаска, было всё, но когда последняя запаска уже прокололась, мы поняли, что надо просто тупо посреди лесной полосы стоять и ждать, когда подъедет автобус, который где-то через час или около того приедет. В общем, час нам нужно постоять вот в этом самом якутском лесу, где-то между Нерюнгри и Алданом на этой трассе. И был у нас один спутник, который сказал, что чего стоять-то? — лето, погода нормальная. Он сказал: «Я, пожалуй, пойду». Ему говорят, что ты только имей в виду, что здесь, вообще-то, медведи.

А. Ананьев:

— Через две тысячи километров поверните направо.

А. Митрофанова:

— Он говорит, что вроде где-то недалеко должна быть заправка. Водитель говорит, что, да, заправка есть, через 4-5 километров примерно. Он говорит, что отлично, на заправке тогда и встретимся, как раз, говорит, я дойду за час, а вас тут за час этот автобус заберёт и туда отвезёт. Мы встретились через час на заправке. Он сидел задумчивый такой. Мы, естественно, спросили, что случилось. Он сказал, что то, о чём его предупреждали. А я просто знаю, что бежать-то бесполезно, потому что скорость медведя до 65 километров в час. То есть при желании он даже и автомобиль может догнать, если тот движется с такой скоростью, не может ехать быстрее. Бесполезно куда-то прятаться, потому что у медведя обоняние. Насчёт того, что прикинуться ветошью, вот этого я не знала — надо тоже запомнить на всякий случай. И есть ещё один народный рецепт. Не знаю, правда, насколько он всё-таки актуальный: визжать на высоких частотах.

К. Лаврентьева:

— Да, они не выносят этот звук.

А. Митрофанова:

— И у них начинается медвежья болезнь. И вот он сказал, что он забыл про запрет на бег. Он побежал и он завизжал. И он говорит, что что-то из этого сработало.

Свящ. Константин Кокора:

— Самое главное, запомнить что в следующий раз.

К. Лаврентьева:

— Не перепутать.

А. Митрофанова:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, вы знаете, у нас сегодня не такая уж и мрачная, как могло бы показаться на первый взгляд, атмосфера в студии — мы говорим о страхах. Но, вы знаете, у нас не то что там готическая такая обстановка. Мы говорим о том, как с Божией помощью страхи в жизни преодолеваются, как из самых непростых ситуаций так вот, раз, и вытаскивает нас забота Божеской руки. Это потрясающе. Священник Константин Кокора, клирик Крестовоздвиженского храма в Митине, Александр Ананьев, Кира Лаврентьева. Ну что, моя очередь рассказывать, да? Что-то я и так много болтаю, простите, как всегда. У меня конечно, история будет такая — про главный, наверное, страх, который был в моей жизни. Отчасти он и остаётся, думаю, что многие меня поймут. Речь о страхе смерти — вот этот экзистенциальный страх, который, наверное, до конца вполне удаётся преодолеть только святым людям, да и то тоже по-разному. Вот это вот ответственность, что ты предстанешь перед Христом, она такая... как сказать? Как ты перед Ним предстанешь, с чем? Вот с тем, что у тебя внутри? Потому что, чем светлее человек, чем чище, чем больше внутри человека Бога, тем больше он видит того, что в нём ещё осталось в серой зоне, скажем так, осторожно выразимся. И он видит это, и вот каждый раз уповает на милость Божию. А что касается нас, простых смертных, то тут, конечно, вообще осознаёшь, с чем ты придёшь к Богу, хочется это исправить. Но дай Бог, чтобы хотя бы сотая часть получилась.
Так вот, я помню себя ребёнком, наблюдающим за тем, как молятся двоюродные бабушки. Но при этом для себя я вот это всё как-то не очень-то и осознавала. У меня какой-то амулет был на шее в пять или в шесть лет, мы его заговариваем — ну, какие-то такие вещи, абсолютно идиотско-детские такие, имели место. Мы погадать могли с подружками, что-то ещё. Ну, то есть вот это ощущение, что в жизни есть какая-то мистика, как я тогда это для себя определяла, что есть что-то запредельное, у меня было. И был вот такой абсолютно мистический страх смерти. Никакой там в категориях ответственности перед Христом, что я Ему скажу о своей жизни, какой Он меня увидит, обнаружит, в чём Он меня застанет — вот об этом я, естественно, понятия никакого не имела. Меня пугало другое — что жизнь конечна. Вот этот хтонический, простите за штамп, ужас, описанный у Гомера в «Одиссее» как один из эпизодов подсвечивающих, когда Одиссей спускается в Аид и видит там величайшего из героев, который тенью бродит тенью — этого Ахилла. Тот у него спрашивает: ну как ты здесь, что? — ты же величайший герой. Он говорит, что лучше бы я был последним подёнщиком там, на земле, чем первым героем здесь. Тоска, безнадёга, отчаяние, даже если допустить, что есть вечная жизнь. А если её нет, а если всё вот так вот оборвётся?
А мы жили в доме, где было довольно много пожилых людей, бабушек, которые с моей бабушкой дружили. И мы постоянно с подружками друг к другу бегали по этажам в гости, и мы постоянно видели крышки гробов, потому что довольно часто кто-то умирал. И была почему-то эта традиция в то время крышки гробов выставлять на лестничную площадку в подъезде. И, вы знаете, этот холод, сердце замирает, когда ты видишь это, и такой ужас сжимает и ярость перед этой смертью, которая придёт и там не будет ничего, и ты ничего с этим сделать не можешь. И ты бежишь к родителям, бежишь к бабушке и к дедушке, начинаешь им выносить мозг — ну, тебе пять лет. Тебе пытаются как-то на твоём языке объяснить, утешить. И говорят: что ты переживаешь? — ты-то никогда не умрёшь, ты же будешь жить долго-долго, вырастешь большая-пребольшая. И ты понимаешь, что это неправда. Вот тебе пять лет и ты понимаешь, что это неправда. Потому что в три года я поняла, что Деда Мороза не существует, потому что я поняла, что это у взрослых есть такая игра — там кто-то из взрослых переодевается, ты это понимаешь, но ты им подыгрываешь. А здесь я понимаю, что они сами, наверное, очень боятся, поэтому они мне так говорят. Ну что значит, что я вырасту большая-пребольшая? Большой — это дядя Стёпа из книжки. Значит, я буду тётей Стёпа, и я буду ходить такая длинная-длинная, и от меня будет большая тень, и она будет, наверное, тянуться через весь наш городок.
Вот так вот я себе это представляла, и я понимала, что это неправда. И были несколько моментов ещё в детстве, когда Господь намекал на то, что Он есть в нашей жизни, утешал. Я сейчас даже не буду об этом говорить. И вот это отчаяние, вот этот вот страх, они отодвигались перед радостью, трепетом, которые способна почувствовать душа, ничего не знающая о Боге. Когда мне было 17 и я уже приехала в Москву поступать в институт, я ломанулась в храм. И началась моя церковная жизнь. И я постепенно начала открывать для себя вот те важнейшие смыслы, которые я и раньше из детского Евангелия знала, хотя и взрослое как-то уже читала. Но здесь вот это стало соединяться с практикой, с Причастием, с Таинством покаяния.
И вы знаете, не могу сказать, в какой момент что икак произошло, но мне было, наверное, лет 25, что ли, и скончался хороший мой знакомый — монах молодой. А мы как раз какое-то время накануне довольно плотно общались. Не могу сказать, что мы были друзьями, но довольно плотно общались. И он был человеком, который открыл для нас Троице-Сергиеву лавру. Когда он скончался и было отпевание, мы как-то все поехали на это отпевание. И вот это были, наверное, первые похороны с тех пор, как я помню что-то вот такое из моего детства. И разница, конечно, была потрясающая.
Понимаете, это был молодой монах, который умер сном праведника во сне. Вот во сне умер — такая смерть. А он был такой радостный, такой глубокий, наполненный. То есть вот говорят, что Господь иногда забирает прямо вот на самом пике. Ну вот его так Господь забрал. И было полное ощущение, что мы, может быть, становимся свидетелями самого торжественного момента в его жизни, той долгожданной встречи, о которой он думал всю жизнь, к которой он стремился всю жизнь, готовился всю жизнь и ради которой он эту жизнь и жил. Там был дикий мороз, зима, вот этот дискомфорт постоянный, голод внутри, и ты об этом обо всём не думаешь, потому что у тебя захватывает дух от момента, когда, знаете, трепещет душа. Ты присутствуешь при этом как будто бы даже ликовании и у тебя трепещет душа. Мне кажется, даже на Радио ВЕРА как-то я рассказывала об этой истории, может быть, даже и сравнение это приводила, долго думала, как это можно объяснить. Это как, если ребёнок живёт в каком-нибудь приюте, и ему говорят, что завтра к нему приезжают его родители, что вот он, в силу каких-то обстоятельств, с ними разлучён, но он должен ждать. И они приедут обязательно. И он ждёт, готовится, переживает: каким они меня увидят, понравлюсь ли я им? — и так далее, вот эти детские переживания. И вот момент встречи, когда наконец они приезжают. И этот ребёнок, малыш, он несётся со всех ног и кричит: «Папа!» — потому что это самая дорогая встреча, которая может быть в его жизни. Вот таким было это отпевание. И это тот страх, который, я опять же повторюсь, знаете, не факт... я не знаю, как мы будем умирать, с чем мы столкнёмся в этот момент, с какими вопросами внутренними, экзистенциальными. Но вот то, что Господь даровал через совершенно очевидное присутствие Его в нашей жизни, в моей жизни, вот в результате этого у меня целиком и полностью изменилось отношение к этому моменту перехода.

А. Ананьев:

— А помнишь нашу прекрасную Милену из Сербии, из сербского города Нови-Сад, когда она рассказывала нам о своём страхе во время бомбардировок? И это блестящее завершение нашего разговора о страхах. Бомбардировки. Буквально конкретные бомбы летят на конкретные дома, в конкретном городе. Конкретная семья, мама, папа, ребёнок. Уехать не получилось, а прятаться особо негде. Теоретически можно, конечно, искать какое-то укрытие, но догнать может везде, и им страшно. Но им страшно не столько погибнуть, сколько страшно, что не вместе. И что они сделали? Каждый раз, когда объявляли воздушную тревогу, они все вместе ложились в одну кровать, выключали в свет, зажигали лампады и молились. И им становилось не страшно, потому что теперь с ними ничего не случится. Ну то есть даже если, то мы вместе, и тогда совсем не страшно.

А. Митрофанова:

— И тогда в каком-то смысле даже и какая разница?

Свящ. Константин Кокора:

— Получается, что все наши истории именно о страхе смерти. Я не помню, кого я читал, но сейчас, пока вы говорили, мне эта мысль вспомнилась. Потому что на самом деле вот самый наш животный страх только перед смертью. То есть мы боимся потерять вот эту именно жизнь. А с остальным со всем можно примерно справиться. И вот очень важно, когда на панихиде, на отпевании мы поём такие слова о том, что вот это вот надгробное рыдание Христос претворяет в радость какую-то: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. То есть только Бог, по сути, может из такого, где-то бессмысленного и, безусловно, самого плохого явления как смерть, а смерть всегда плохая, мы сейчас с вами говорили об этих извращениях, когда люди говорят, что ничего страшного — забрал, но ещё даст и так будет лучше...

А. Митрофанова:

— Ой, это такой цинизм.

Свящ. Константин Кокора:

— То есть нужно признаться себе, и Господь это недвусмысленно в Евангелии говорит, что это самое худшее, что может быть. И Он недаром над гробом Лазаря плакал именно — не радовался, не говорил, что и ладно, всё хорошо, ничего страшного. Именно Бог может только один сделать из самого худшего самое лучшее. То есть то, что уже, казалось бы, невозможно возвратить, возвратить обратно, причём с новым смыслом, дать вот эту новую жизнь какую-то. Поэтому слава Богу, что Господь нас посещает так.

А. Митрофанова:

— Да, я не знаю, может быть, на какой-то более мажорной ноте получится завершить наш разговор. Отец Константин, про страхи вы просили — вот...

Свящ. Константин Кокора:

— И завершайте сами, да?

А. Митрофанова:

— Ну, опять же вспомнила у Иоанна Богослова: совершенная любовь изгоняет страх.

Свящ. Константин Кокора:

— Кстати, самые частые слова в Евангелии: не бойтесь. То есть этот страх неискореним в принципе, потому что мы рождаемся с этим страхом. Вообще, само исшествие наше в мир из чрева матери — это уже страх потери. Даже кстати, некоторые психологи, психиатры, наряду со святыми отцами, пишут, что вот это потеря рая. То есть нам там хорошо, мы выходим: куда мы вышли? где Бог? верните нас обратно к родителям — почему от нас дети не отстают. И вот этот выход из нашей жизни — это тоже страх. И, в любом случае, мы боимся вообще всего, часто у нас такие фобии, над которыми другие просто смеются. Но Бог может сделать невозможное.

А. Ананьев:

— Чтобы не заканчивать на совсем уж минорной ноте: когда я был маленький, добрые люди сказали мне, что если чихнуть и не успеть закрыть глаза, то глаза вывалятся. И мне долгое время было очень страшно читать. Я сначала зажмуривался, а потом, когда появились очки, стало не страшно.

К. Лаврентьева:

— Слушайте, с пугалками советских времен ничего не сравнится — это что-то изощрённое такое было.

А. Митрофанова:

— Да, любили как-то щекотать нервы.

Свящ. Константин Кокора:

— Да, детей не жалели.

А. Митрофанова:

— Слушайте, можно подумать, что братья Гримм какие-нибудь жалели детей. Они, правда, не для детей писали, но вот эти сказочки без купюр-то откроешь — и там волосы дыбом.

Свящ. Константин Кокора:

— Андерсена я купил...

К. Лаврентьева:

— «Мальчик с пальчик» — жуть полная...

Свящ. Константин Кокора:

— «Мальчик с пальчик»... ведьмы эти безголовые, священник убитый. Я думаю: так, дочери пока это рано читать.

А. Митрофанова:

— Вот именно. А ведь, знаете, это же тоже важный опыт, ведь дети через сказки проживают страх смерти тот же самый.

А. Ананьев:

— Готовятся к семейной жизни?

Свящ. Константин Кокора:

— Кто как.

А. Митрофанова:

— Или так. «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, напоминаю, что нас можно не только слушать, но и смотреть в Ютубе на канале Радио ВЕРА. Обязательно присоединяйтесь. Каждый понедельник с шести до семи вечера мы с вами здесь: ведущие Радио ВЕРА и наши дорогие гости. Сегодня это был священник Константин Кокора, клирик Крестовоздвиженского храма в Митине, и наши дорогие, любимые Александр Ананьев, Кира Лаврентьева. Я — Алла Митрофанова. Прощаемся с вами: до свидания.

К. Лаврентьева:

— До свидания, всего доброго.

Свящ. Константин Кокора:

— До свидания. С Богом.

А. Ананьев:

— Всего доброго.

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «Чудо новой жизни»
• «Ты не один»
• «Спасающая добродетель»