В этом выпуске ведущие радио ВЕРА Александр Ананьев, Кира Лаврентьева, Константин Мацан, а также наш гость — клирик московского храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе священник Иаков Белый-Кругляков — рассказали о своих ошибках, которые Господь в итоге обернул нам во благо.
Ведущий: Александр Ананьев
Все выпуски программы Светлые истории
- «Светлые пасхальные истории»
- «Страдания и вера»
- «Приход к вере и изменения в жизни в лучшую сторону»
А. Ананьев
— Каждый раз, когда нам становится грустно, мы читаем комментарии к «Светлым историям» в YouTube, Rutube и в социальных сетях. Потому что более светлых, более искренних, более пронзительных слов я едва ли помню, чтобы вот было обращено к нам. Спасибо всем тем, кто пишет, спасибо всем тем, кто смотрит, и уж тем более спасибо всем тем, кто слушает «Светлые истории» на радио «Вера».
Это наша новая программа, которая выходит каждый понедельник в 6 часов вечера. И мы вновь приветствуем вас в светлой студии радио «Вера» на Андреевской набережной.
Во-первых, я хочу представить человека, обладающего блестящим даром рассказчика. Несмотря на юный возраст, ко всему прочему еще и опытного священника, пастыря и богослова, в чем мы тоже не раз убеждались и лично, и благодаря, опять же, тем самым YouTube, Rutube и социальным сетям. Замечательный священник, клирик храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе священник Иаков Белый-Кругляков. Добрый вечер, отец Иаков!
О. Иаков
— Здравствуйте, спасибо большое за столько лестных слов...
А. Ананьев
— Не, абсолютно искренне... Вы скажите вот что: получали ли Вы какой-то фидбэк, обратную связь на «Светлые истории», в которых Вы уже не раз принимали участие?
О. Иаков
— Да, мне пишут и обращаются люди — старые знакомые мои, из Иркутской области, где я вырос, из разных городов, звонят моему папе, моей маме — ваш сын на радио! (смеется) А они звонят мне...
А. Ананьев
— «А вы знаете, что ваш сын на радио! Это ж как так дошло!»... Но приятные вещи говорят?
О. Иаков
— Да, да... Ну, конечно, больше всего радует не это, а то, что есть люди, которые искренне говорят о том, что им что-то помогло, что им что-то очень зашло, в сердце откликнулось и принесло какую-то пользу. Это самое главное, мне кажется...
А. Ананьев
— Также я с большим удовольствием представляю человека, который совсем скоро издаст собственную книгу — если уже не издал тихонько (все, что он делает, он делает тихонько, чтоб никто не узнал). Ставит блестящие спектакли, издает книги, новые программы, подкасты — телерадиоведущий и большой друг Константин Мацан сегодня в студии...
К. Мацан
— Светлый привет вечерний всем! Теперь я понял, что мне нужно делать — спасибо, Саша... (смеются)
А. Ананьев
— Кстати, шутки шутками, а я вот посмотрел на все те 38 выпусков программ, которые у нас на сегодня уже есть, и понял, что это такой архив, который теперь никуда не денется. И если я лет через 45 решу издать мемуары, я не буду ничего сочинять, я просто найму какую-нибудь согласную на многое девушку, которая расшифрует все мои истории из «Светлых историй», а я издам, прославлюсь и стану богатым. Классный план, между прочим!
О. Иаков
— Лайфхак... (смеются)
А. Ананьев
— Да... И девушка с самым заразительным смехом, за которым скрывается самая космическая мудрость — ведущая Кира Лаврентьева здесь сегодня в студии... И по традиции мы хотели бы с Кирочкой начать с историй, которые вы рассказываете в наших комментариях, публикациях к «Светлым историям». Добрый вечер, Кира...
К. Лаврентьева
— Да, добрый вечер. Сашенька, ты сегодня особенно просветлен, так нас всех... в таком прекрасном свете разворачиваешь неожиданно...
А. Ананьев
— Так обычно происходит, когда выключают свет...
К. Лаврентьева
— Неожиданно... Да, вы знаете, дорогие друзья, действительно очень много замечательных комментариев вы оставляете к нашим программам. Некоторые из них трогают до глубины души. Мы сейчас перед записью буквально сидели читали комментарии в очередной раз... И попался нам совершенно трогательный какой-то, вот он очень настоящий — и мы решили, что мы его оставим.
Комментарий Натальи, которая удивляется Божьим чудесам. И вот выдержка из него: «Я до сих пор время от времени и всякий раз удивляюсь, подтверждая опытными житейскими ситуациями, что Бог есть. Например. Я не работала, жила очень скромно и экономно. Но вот всякий раз в уме думала, что было бы неплохо купить рыбки, или вот, например, однажды подумалось, что надо купить картошки, а очень хотелось наесться досыта черешни. Вот думаю: черешня уже отходит, а у меня денег лишних нет купить ее — дорого для меня. А картошки таки пойду завтра куплю, так как ребенку пюре надо сварить. И смирившись внутри себя, решила взять молитвослов и помолиться. Стою такая, читаю, ушла в глубину молитвы... И даже испугалась от неожиданности, когда папа моего ребенка вошел в квартиру с двумя большими пакетами. Каково было мое молчаливое изумленное удивление, когда я увидела, что в одном пакете было килограмм пять картошки, а в другом пакете — примерно три килограмма деревенской черешни. Несколько минут назад я об этом мечтала, и даже словом ни разу не обмолвилась до этого времени бывшему мужу, что я в чем-то нуждаюсь. Так было не один раз. И я твердо поняла, что Бог есть, и что действует Он даже через моего бывшего мужа — для меня, во укрепление веры. Сколько таких, казалось бы, мелочей, по потребностям, могу рассказать еще... Слава Богу — Он милосерден, Он есть... И еще — мне чувствуется, что и юмор у Него тоже есть, не только любовь...». Вот такой светлый комментарий у нашей замечательной слушательницы и зрительницы Натальи...
А. Ананьев
— Люди, которые не занимаются сторителлингом профессионально — они обычно рассказывают истории, изобилующие лишними деталями. В этой истории нет ни одной лишней детали, здесь каждая деталь — она...
К. Лаврентьева
— Слишком настоящая...
А. Ананьев
— Она простая — и при этом какая-то пронзительная... Спасибо вам большое за эту историю! И пусть это будет нашей маленькой традицией — начинать «Светлые истории» с одной из историй наших слушателей.
Ну а что касается нас — сегодня мы тоже будем рассказывать свои истории. Истории, которые объединяет одна неисчерпаемая тема... Так или иначе, мы все равно очень часто рассказываем истории о том, что мы где-то накосячили, мы где-то ошиблись, мы где-то оступились, мы где-то совершили ошибку — а Господь бережно берет и оборачивает любую нашу ошибку, любой наш промах нам же во благо...
И потом, спустя день или месяц, или 25 лет, как в моем случае, ты оборачиваешься, смотришь и думаешь: «Господи, как же хорошо! Слава Богу за то, что оно было так. И не будь вот этой моей ошибки, вышло бы, наверное, хуже. Слава Богу!».
Отец Иаков, можно с Вас начать?
О. Иаков
— Да, вы знаете, у меня такие истории есть. И у меня, я бы сказал даже, это одна из таких вообще основных историй, потому что мне когда предложили рассказать какую-нибудь светлую историю, которая, соответственно, должна идти из моего небольшого опыта... Но чтобы быть настоящим, чтобы быть искренним, чтобы можно было по-настоящему ей поделиться — я так думал, и даже ничего другого вспомнить не мог, как только тот ряд, целый рад и цепочку собственных ошибок, которые в итоге Господь преобразил на пользу, претворил в нечто, что служит мне на пользу.
И действительно, сейчас даже — хотя я как бы осуждаю в рамках очень небольшого, может быть, времени — вот по моему возрасту, да... Но я уже сейчас оглядываюсь на это все и удивляюсь каждый раз с огромной благодарностью и восхищением милостью Божией, которая посетила...
А. Ананьев
— Слушайте, а можно я Вас сейчас немножко перебью? Мы недавно говорили с одним замечательным психологом — умнейшим, умнейшим, абсолютно опытным... И он сказал парадоксальную штуку: «Ошибок не бывает в жизни. Не бывает ошибок. Есть то, что мы воспринимаем как ошибки в силу каких-то разных причин. Но все это так или иначе нас формирует. Соответственно, нельзя относиться к тому, что вот мы считаем ошибками, как к ошибкам. Надо относиться к ним с благодарностью — как к ступеням, по которым мы поднимаемся наверх». Хочется верить!
Ошибки вообще есть в жизни, вот с духовной точки зрения? Или их не бывает?
О. Иаков
— Это интересная мысль философская, да... Вот у нас есть в духовной жизни понятие «грех» — грех, который иначе переводится как «промах», с греческого языка. Даже не ошибка, а промах, то есть как бы непопадание в цель. И я думаю, что мы как христиане могли бы в этом же ключе рассуждать так, что у Бога ошибок нет. И Бог когда создал нас — человека, который может ошибиться, человека, который может оступиться, который может промахнуться — это не было ошибкой... Это не было ошибкой! В этом смысле ошибок нет...
А. Ананьев
— Я представил себе малыша, который только-только начал ходить — в этих вот чунях вязаных, еще не стоптанных, потому что он первый раз встал на ноги...
К. Мацан
— В чем, прости?
А. Ананьев
— Я называю это «чуни»... Это такие...
К. Лаврентьева
— Ну, это такие маленькие пинеточки...
А. Ананьев
— Вот слово «пинеточки» я не знал, а «чуни» знал... (смеются) И вот он встал, так сделал два шага, и так плюх на попу — опять упал... Это же не ошибка! Ну, по формальным признакам это ошибка, но никто не встанет так руки в боки и не скажет: «Федор, ты совершил ошибку! Больше так не делай». Он будет так делать! Иначе он ходить на научится...
К. Мацан
— Ошибка называть чуни пинеточками... (смеются) Или наоборот...
О. Иаков
— Или наоборот... Мне кажется, ответ на вопрос, является ли это ошибкой, как раз стоит в будущем — что за этим следует, какой делается следующий шаг. То есть, если это падения маленького ребенка — то они очевидным образом ведут к тому, что он научится ходить, научится твердо стоять на ногах именно благодаря этим своим маленьким падениям. И если смотреть на это именно так — то конечно, это не ошибка...
Я думаю, что, может быть, в конце концов, человек сам определяет, было это ошибкой или нет, своей жизнью дальнейшей...
А. Ананьев
— А теперь переходим к списку — не длинному, но яркому — ошибок молодого священника Иакова Белого-Круглякова...
О. Иаков
— К списку грехов...
А. Ананьев
— Ну не грехов, нет...
К. Мацан
— Про грехи буду я рассказывать...
К. Лаврентьева
— И я...
А. Ананьев
— Я первый занимал...
О. Иаков
— В каком-то смысле это такой «coming out» определенный для меня. Потому что эта история — я ей делился, пожалуй, только с самыми близкими друзьями, и конечно, ее знает моя семья...
Но вообще я всегда как бы старался об этом молчать, особенно когда поступал в семинарию, когда учился в семинарии... Хотя в конце концов понял, что не было смысла — наоборот, нужно было об этом говорить. И для меня самого... Мне тяжело об этом молчать. Это удивительная история, которую я очень ценю.
О том, как, во-первых, я сначала не смог поступить в православную гимназию. Хотя я, как многие, наверное, знают, сын священника, и рос в церковной семье, при храме, всегда ходил в воскресную школу... Ну как-то так сложилось, что... Я даже не знаю, как называть... Вот этот вот возраст подростковый — он чем-то другим меня увлек в свое время, и я даже никаким образом не подготовился к поступлению...
Я помню момент, когда я сидел на скамейке в этой гимназии, напротив меня сидел человек, который меня каким-то образом экзаменовал — хотя бы по каким-то минимумам, да... Он спросил у меня «Символ веры». Рядом сидел мой отец в рясе с крестом... И я не смог произнести «Символ веры». Я сижу запинаюсь...
К. Лаврентьева
— Сколько Вам было лет?
О. Иаков
— Мне было пятнадцать, исполнялось 15 лет... Вот, и я запинаюсь, пытаюсь вспомнить какие-то отдельные фразы из этого текста... И вижу боковым зрением, как мой папа встает со стула, вот так вот складывает руки в замок за спиной и начинает ходить склонив голову по коридору по кругу, так просто, с таким поникшим взором... И я все это вижу боковым зрением, но ничего не могу изменить в этой ситуации...
И да, я прожил при этой гимназии еще пару недель, за которые руководство убедилось, что брать меня туда не надо. И одним из еще одних моих таких провалов было то в тот момент, что я не смог нормально прочитать первый час за богослужением...
К. Лаврентьева
— За вечерним...
О. Иаков
— Вот меня поставили читать... Да... И меня на середине часа подменил какой-то монах, который вообще случайно оказался на службе. И в конце концов, меня не взяли — что было, конечно, огромным разочарованием для моей семьи, потому что эта гимназия находится далеко от моего дома, и родители уже улетели домой, все, меня уже оставили — все же с Божией помощью должно быть хорошо...
Вот, но не взяли — и экстренно с отцом мы доставили меня в другое православное учебное заведение — училище духовное, 9-10 класс, да, среднее — окончание школьного образования. И вот в это училище я поступил. И я проучился и прожил в этом училище при монастыре год, после чего меня из него отчислили — по разным причинам, но в совокупности, можно сказать, за поведение меня отчислили...
К. Лаврентьева
— Теперь все знают темное прошлое отца Иакова...
О. Иаков
— Да... Но почему вообще я хочу эту историю рассказывать — потому что вот этот момент, когда меня уже отчислили из этого училища, в котором я проучился год — он стал таким переломным, мне кажется, в моей жизни. И я очень благодарен руководству этого училища за то, что они сделали именно так. Потому что я представляю иногда себе, что было бы, если бы я вот так вот потихонечку и доучился, и как-то вот, скрывая какие-то свои темные стороны, так бы дальше шел, строя из себя непонятно кого...
Но слава Богу, этого не случилось...
А. Ананьев
— «Светлые истории» на радио «Вера». Кира Лаврентьева, Константин Мацан и клирик храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе священник Иаков Белый-Кругляков.
Вот Вы знаете, все-таки Вы меня удивили, смогли удивить. Потому что вот Вы когда читаете лекцию там молодежи при храме, да — в воскресной школе или в клубе...
О. Иаков
— Евангельские беседы...
А. Ананьев
— Евангельские беседы... Причем так, что половина просто снимает Вас на мобильный телефон, чтобы ни одно слово не пропало — мне всегда казалось, что вот за этим скрывается человек, который с 2-летнего возраста просто старается быть лучшим. А вот эта история, которую Вы рассказали — ну, во-первых, она удивительная, а во-вторых, она еще и очень утешительная и для многих родителей... Да, Кирочка?
К. Мацан
— Ой, это я прямо вот хотел сказать. Потому что для меня как для папы мальчика очень утешительно, что если даже из священнической семьи в 15 лет будущий отец Иаков не смог «Символ веры» прочитать, то в принципе мой уровень требований к своему ребенку может быть и чуть-чуть пореалистичней, чем у меня...
О. Иаков
— Вот единственное, чего я боюсь — чтобы эта история не стала соблазном... (смеются)
К. Мацан
— Не, она становится утешением...
К. Лаврентьева
— Она утешением станет...
К. Мацан
— Что все в руках Божиих...
А. Ананьев
— Да, ну а теперь очень многие родители будут говорить: «Ну, ладно, не страшно — ведь даже сам отец Иаков Белый-Кругляков в 15 лет...
А. Ананьев
— Не сразу выучил «Символ веры»...
А. Ананьев
— Да, да... Своими словами пересказывал... А часто ли Вам в памяти возвращается вот эта картина, которая ну на самом деле рвет сердце: рядом с тобой отец, и ты его разочаровал...
О. Иаков
— Да, эта картина меня часто посещает. И это, пожалуй, одно из самых мощных впечатлений, которые у меня были в подростковом возрасте, в детстве. Я бы не сказал, что были моменты, когда я боялся наказания отца. Я всегда боялся именно вот этого — разочарованного взгляда такого, поникшего. Абсолютно в этом взгляде не было разочарования какого-то во мне — вообще как в человеке, какое-то «разлюбления» в этом абсолютно не чувствовалось, никакого; а именно вот такая какая-то любящая скорбь, и может быть, даже боль оттого, что ему казалось, что это его, конечно же, недоработки, его какие-то ошибки.
И вот от этого мне, конечно, было больно, и это очень сильно заставляло меня что-то менять. Как раз вот эта ситуация с «Символом веры» заставила меня сразу, как только мы полетели из одного города в другой, чтобы в училище поступить — практически все утренние-вечерние молитвы выучить наизусть, и «Символ веры», и несколько псалмов, и вообще перечитывать раз за разом Закон Божий — такая книжка, да, по которой готовятся к поступлению в духовные учебные заведения, «Закон Божий» Серафима Слободского. Я начал его перечитывать много раз...
И в училище я даже читал те книжки, которые тогда еще нам не предлагала программа — вот именно по богословию, я там начал читать догматическое богословие отца Олега Давыденкова, что-то еще — сам вот брал себе в библиотеке...
Но сочетал это с не очень порядочной жизнью для учащегося духовного учебного заведения. Так удивительно сложилось, что именно благодаря тому, с одной стороны, что я там поучился этот год, я заразился тем, что мне стало по-настоящему интересно, что стало вообще самым главным интересом моей жизни — церковная жизнь, богослужение, Священное Писание. Я там этим очень увлекся. Я там встретил людей, которые меня очень этим зажгли.
С другой стороны, именно благодаря тому, что меня оттуда отчислили, что очень важно для меня — я встретил свою жену. Потому что когда меня отчислили, я вернулся в свой родной город...
А. Ананьев
— Вот с этого и... надо было начинать...
К. Лаврентьева
— Надо было начинать...
О. Иаков
— Да, познакомился со своей будущей женой и смог подготовиться и поступить в Сретенскую духовную семинарию московскую — о чем даже мечтать не мог. Я даже не мог мечтать, что вообще куда-то меня возьмут после такой истории...
А. Ананьев
— Спасибо Вам, дорогой отец Иаков, и за историю, и за образ отца, шагающего со взглядом любящей скорби... Ох как мне хорошо знаком этот взгляд! На меня Алла Сергеевна всегда так по утрам смотрит...
К. Лаврентьева
— Взглядом отца...
К. Мацан
— По утрам тоже «Символ веры» не можешь прочитать?
А. Ананьев
— Не только... Немало фиаско знает наш дом по утрам... И за слово «coming out», которое впервые прозвучало в стенах светлого радио — спасибо!
Кира Лаврентьева, всегда с большим нетерпением ожидаю твоих светлых историй!
К. Лаврентьева
— Вы знаете, моя история очень похожа на историю отца Иакова. И я тоже стыдливо умалчивала целых 15 лет о ней — почему-то полагая, что все так и мечтают ее поскорее узнать, и все так и подозревают в моей жизни какой-то черный период, который мне обязательно надо скрывать всеми путями... На самом деле, я действительно не рассказывала только потому, что не хотела никого искушать ей. Такие истории, знаете, о верующих детях, которые иногда могут себя показать не с лучшей стороны — они не самые поучительные. Но так как у нас тема такая, я подумала, что, ну... реально, кроме нее, рассказать искренне, без каких-то натяжек вот для сюжета и для правильных законов драматургии, ну, мне реально нечего. Поэтому я говорю, что есть...
Значит, в классе 11-м мы с родителями — мы жили тогда в Красноярске — решили, что буду поступать я в Москву, и не куда-нибудь, а в Свято-Тихоновский гуманитарный университет (я, кстати, не хотела его называть, хотела назвать одним небезызвестным богословским институтом). И для меня это была мечта — реально мечта, потому что это уже действительно на тот момент был один из самых сильных (а может быть, и самый сильный) богословский вуз с серьезными гуманитарными дисциплинами, с серьезными преподавателями и очень глубоким спросом. Это действительно было так. Выходили оттуда настоящие умы. И учились там действительно настоящие умы.
Я очень хотела всегда поступить на факультет журналистики, но там этого факультета не было. И поэтому, когда мы пришли... уже приехали в Москву и пришли, в общем-то, в сам институт — я уже была готова. Практически на все факультеты были одни и те же экзамены: значит, «Закон Божий» по Слободскому, который сегодня уже озвучивал отец Иаков, история, русский язык — по-моему, все...
Ну я так эту историю учила, что мне казалось, что если меня ночью разбудят и спросят: «Кто был Тишайший?» — я говорила: «Василий III». Просто меня действительно... не будили, но рано утром могли спросить: «Кого называли Тишайшим?» — я говорю: «Василий III» — и все, ну типа «Дальше учись, пойдешь гулять сегодня с девчонками вечером». И вот, значит, так это и продолжалось, очень серьезно готовилась...
Я очень хорошо поступила. Мы очень волновались, мы все молились — ну, то есть, для нас это было такое событие... И там был на тот момент даже конкурс — на очное отделение там всегда много желающих (на дневное). И я поступила, значит — все пятерки я получила, либо там за изложение 4/5... Ну в общем, очень хорошо, и «Закон Божий», и история... Ну то есть, действительно труды мои честные — они были приложены туда.
И поэтому тем большей грустью овеян мой дальнейший рассказ. Значит, поступила я туда, определили меня в общежитие. А в Свято-Тихоновском как: женская половина общежития, мужская половина общежития... Ну тебе 17 — понимаете, да? Тебе 17... И ты приехала, тебя поселили с девочкой, да, тоже... Там, естественно, все верующие, говорят на одном языке... Но когда ты — человек, ищущий открытий...
А. Ананьев
— Какой красивый эвфемизм, надо запомнить... (смеются)
К. Лаврентьева
— Ну, я без крайностей говорю, ну правда. Я правда очень старалась, я ездила на лекции, уже тогда начала очень быстро втягиваться. У нас тогда очень сильный был преподаватель богословия, мне так нравилось все, у меня вот эти вот тетрадочки, вот эти вот, значит, мои ручечки — все это было действительно искренне очень с моей стороны. Дорогие преподаватели Свято-Тихоновского, я вам до сих пор очень благодарна, потому что вы искренне делаете свое дело...
И прихожу я как-то, в один прекрасный день — или не прекрасный — буквально три недели я проучилась... Ну это вот реально самая, наверное, позорная история за всю... глупая и позорная история — как знаете, десять самых глупых отчислений из хороших вузов — вот я в топ этот вошла...
Пришла домой, купила еще книжку в книжном, лежу, так мне тепло — дождь, а в общежитии так уютно, хорошо... Я налила себе чаек, оделась в пижаму... И тут залетает моя совершенно жизнерадостная подруга Оля — «привет», и таким же жизнерадостным тоном говорит: «Я не понимаю, а ты че сидишь? Все...» — я подчеркиваю, «все»!...
К. Мацан
— Все ищут открытий...
К. Лаврентьева
— «Все» — это такая известная система манипуляции: «Все уже там, а ты?»... И она говорит: «Все уже пошли, значит, туда к ребятам играть на гитаре...» — ну кстати, на самом деле очень невинная такая была история... «Играть на гитаре!». Я говорю: «Куда к ребятам?». — «Да пойдем со мной! Там уже разберемся по ходу дела»...
И я вот обращаю внимание: мне очень не хотелось идти. У меня было реально — Саш, вот ты зря смеешься — меня Ангел-Хранитель пытался остановить до последнего. Мне не хотелось идти. Я призываю всех наших зрителей и слушателей: вот если вам не хочется идти на какую-то аферу, на нее идти не нужно!
О. Иаков
— Играть на гитаре...
К. Лаврентьева
— Это вас до последнего предупреждает Господь, что эта игра на гитаре — она на самом деле может куда серьезнее обернуться... Ну и я, вот знаете, нехотя — я прямо не хотела идти... Обычно я так: попеть, поиграть на гитаре — да с радостью! Но не хотела я идти... Но из-за того, что Оля там стояла у меня над душой... Она говорит: «Слушай, без тебя скучно, ты поешь красиво, давай, пошли!». Я такая: «Ну ладно, послушание проявлю». Ну на самом деле она меня просто уговаривала, мне было неудобно отказаться...
Я пошла, сняла эту пижаму, одела опять эту одежду... Плетусь за ней, знаете — Санчо Панса и Дон Кихот, вот это реально у нас была тогда парочка, она — Дон Кихот, я — Санчо Панса... Она, значит, идет с полной уверенностью — она старше меня на курс, и она, значит, уже была там в курсе всех дел, входов и выходов, где на гитаре играют, где какие... Ну понятно — студенты в общежитии, они все знают, куда идти и зачем...
Приходим мы на мужскую половину общежития. Там уже действительно собрался народ, играют ребята, которые на самом деле сейчас уже — многие из них — священнослужители... Играют — ну на самом деле, это все было очень мило: то есть, они играют там Цоя... И мне говорят: «Кира, спой!». Ну вы представляете: тебе семнадцать, тут сидят, значит, богообразные юноши, и ты такая среди них, начинаешь там — «Песен еще не написанных...», и все такие — «О-о-о...», и ты такая — еще пуще стараешься, пуще...
И тут — звук! Этот страшный звук стука в дверь! И ты понимаешь, что у тебя 10 секунд на реакцию. Самое нормальное, как отреагирует нормальный человек — он выйдет и скажет: «Слушайте, извините, я вот тут три недели учусь, я вообще не знала, что это так все строго... Можно я пойду к себе в комнату?». Но я понимаю, что если я так скажу, то я подставлю мою подругу Олю, которая знала, что тут все очень строго! И как бы так нельзя — это реакция молниеносная, когда в трудной ситуации ты быстро просчитываешь все варианты...
И тут мне говорят: «Быстро в шкаф!». И мы с Олей прячемся в шкаф... Ну очень глупо... Заходит смотрительница общежития: «Так-так-так...». Это знаете вот, как в худших фильмах...
К. Мацан
— Кто здесь пел женским голосом «Кукушку» Цоя?
К. Лаврентьева
— Да, и она говорит: «Что-то я смотрю, вас тут намного больше, чем Вас (и называет по фамилии одного молодого человека) и Вас... Голосов было намного больше». А третий там уже успел тоже куда-то увильнуть, то ли под кровать, то ли еще куда-то... Она говорит: «Так-так-так, мне надо осмотреть, значит, помещение...». Мы сидим ржем — просто еще такая ситуация... В таких ситуациях всегда, как дурак, ржешь... Она, значит, подходит и открывает этот шкаф... А мы такие сидим... Здрасьте...
Нас отводят, значит, к ней писать объяснительную. Ну нормальный человек что сделает? Он напишет нормальную объяснительную. А я, естественно, там начала... Ну, я просто юродствовать начала. Я начала писать там просто какие-то небылицы... Но я не знала, что эту шуточную объяснительную они догадаются отнести ректору института! Ну, это была плохая идея...
Но видимо, в тот момент... Знаете, наглость в какой-то момент должна иметь свой предел! Я думала, что раз я такая обаятельная и так смешно шучу, значит, что мне это все должно сойти с рук. Но в тот момент это мне с рук не сошло.
И когда я пришла к декану миссионерского факультета — а это был не кто иной, как отец Николай Соколов мой горячо любимый вообще, сын матушки Натальи Соколовой, известный род Соколовых-Пестовых, вообще настоятель храма при Третьяковской галерее, где хранится как раз Владимирская икона Божией Матери... Он говорит: «Слушай, ну я понимаю прекрасно, что ты попала по глупости. Я прекрасно это понимаю. Поэтому давай, я тебя оставляю... Ты оставайся»...
Это он со мной уже потом разговаривал, когда вышел указ об отчислении. Три недели всего девочка проучилась, из хорошей семьи, все прекрасно понимали, что реально вот родители передали учреждению ребенка, который пришел реально, совершенно вот... И, значит, он говорит: «Я тебя оставляю; только ноготочки вот свои сотри, ноготочки вот эти вот». Я так смотрю: ноготочки, отец Николай, я... И думаю...
О. Иаков
— Что выбрать...
К. Лаврентьева
— Нет, я думаю: если я вот так прямо сейчас останусь... Он говорит: «Ну понятно же, что тебя с толку сбили...». Я так думаю: нет, если я останусь, значит, моя прекрасная (а кстати, что она прекрасная, это 15 лет дружбы потом подтвердило) подруга Оля останется как бы в этой ситуации, ну, совершенно одинока... И я, как вы думаете, что делаю? Я такая думаю: нет!! Ну, тут еще вот эта юношеская... Мы с ней обе: «Нет, мы не подставим друг друга!».
И, значит, идет этот мрачный дождь, и стоит (я не буду говорить, как зовут священника) смотритель общежития, который нас при всем институте отчисляет, и говорит: «Все выходят (значит, через рупор)... все выходят на улицу... И такая-то такая-то — отчислена... Такая-то такая-то — отчислена...». И там еще пара человек, которые с нами тогда были...
А как оказалось, это сделали, ну — чтобы другим не повадно было. Ну, такой был воспитательный момент...
Для меня это была совершенная трагедия, ну совершенная. Это было ужасно. У меня было ощущение, что вообще просто ну вот рухнула моя жизнь, ну вот реально рухнула. Это было очень тяжело. Мне было дико стыдно перед моими родителями. Мы это все проходили с ними вместе — я решила, значит, что я не буду ничего скрывать и врать. Я немножко буквально приглушала правду, чтобы совсем не шокировать маму. Но она, слава Богу, меня поняла...
И мы, значит, думали, что делать. То есть, понятно, что они были на низком старте — если что, меня забрать, все... Что делать? Мы пошли в другой небезызвестный православный институт — среди учебного года... Сказали: вот так и так, примите нас в этот институт, ПОЖАЛУЙСТА! Нас приняли, слава Богу — теперь уже на факультет журналистики... И я там проучилась совсем немного...
И мне подсказали, что есть еще один вуз, на самом деле, куда у меня были шансы после всех моих вот этих печальных историй попасть — Институт журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ) при Союзе журналистов Москвы. Там был прекрасный Леонид Бежин, Лев Анненский, профессор Жаринов — то есть, они, тогда МГИМОшные преподаватели, все там были...
К. Мацан
— Бежин у нас читал лекции по восточной литературе...
К. Лаврентьева
— Он прекрасен, это действительно так... И я с разницей 40 предметов — 40 предметов!... Мне сказали: «Если ты сдашь 40 предметов, мы тебя возьмем». Я ходила за этими преподавателями, сдавала разницу в 40 предметов... И я тогда все-таки влилась в этот творческий, очень богатый и очень классный коллектив, и заканчивала я уже этот вуз.
Вывод: история крайне неприятная, и во всякие аферы лучше не попадать, конечно. Но то, что тогда даже эту мою глупость совершенно несусветную, нашу глупость с Олей... Оля тогда хорошо очень тоже... Она перевелась в хороший вуз, и она устроилась на очень хорошую работу... То, что тогда это все-таки, наверное, по молитвам наших родителей — уж не по нашим точно, а по молитвам родителей — претворилось в добро — это однозначно!
И какой из меня миссионер? Ну конечно, никакой... И поэтому я...
К. Мацан
— И именно поэтому ты сейчас работаешь на радио «Вера»... (смеются)
К. Лаврентьева
— Да, я поступила... Я стала, в общем, тем, кем я хотела стать. И мне еще учиться и учиться, но — так получилось, что все повернулось к лучшему...
А. Ананьев
— Прежде чем мы уйдем на короткую паузу, я скажу, что Вы, Кирочка — нравственный ориентир для десятков, сотен, а может, даже тысяч слушателей радио «Вера»...
К. Лаврентьева
— Саша, пожалуйста, остановись... Нравственный ориентир... (смеются) Ищущий открытия...
А. Ананьев
— Мы вернемся ровно через минуту. Не переключайтесь.
А. Ананьев
— «Светлые истории» на радио «Вера». Константин Мацан, замечательный священник, клирик храма священномученика Антипы Пергамского священник Иаков Белый-Кругляков и бесподобная Кира Лаврентьева, которая сейчас историю... Ну, вот тот случай, когда история-то трагическая, и ты понимаешь весь трагизм этой ситуации...
К. Лаврентьева
— Да, это очень неприятно...
А. Ананьев
— Особенно когда ты глазами Киры смотришь на нее изнутри, 17-летней девчонкой... Я понимаю вот это ощущение, что мир рухнул вместе с этим осенним дождем — и все! Мы поставили жирный крест на всем — на семье, на карьере, на учебе, на всем. Я понимаю трагизм... Но — тот случай, когда ты сидишь, слушаешь и не можешь стереть совершенно счастливую улыбку с лица. Вот это вот — магия Кириных светлых историй...
Отец Иаков, вот пожалуйста — блестящий пример. Ошибка? Возможно. Промах? Возможно. Грех? Да какой там грех! Да нету там греха никакого! Ну вот нету! Абсолютно чистейшая история. Безгреховная...
К. Лаврентьева
— Да нет, ладно, все...
К. Мацан
— Чистейшей прелести чистейший образец...
К. Лаврентьева
— Есть там грех... Все равно я была не в том состоянии. Вот я это анализировала потом — я была не в том состоянии, как сказал отец Иаков, чтобы учиться в духовном учебном заведении. Это правда...
О. Иаков
— Вы знаете...
К. Лаврентьева
— Это правда. То есть, я просто не озвучиваю каких-то вещей, которые просто не нужно озвучивать — но это было неправильное состояние, неправильное устроение...
О. Иаков
— Да, я понимаю...
К. Лаврентьева
— И этот жесткий урок — он был мне очень нужен, очень нужен...
О. Иаков
— Вы знаете, мне такая мысль пришла — вот Кира сказала, что только благодаря молитвам родителей вот мы из этих ситуаций выкарабкались в какую-то вообще нормальную жизнь — при том, что казалось, что все действительно рухнуло вокруг нее... Мне тоже это чувство абсолютно знакомо. Тоже как раз 16 лет мне было...
Но с другой стороны, я вспомнил... Святые отцы где-то говорят о том, что иногда не в прошлом есть причины следствий в будущем, а наоборот — будущее является причиной прошлого. Вот у Бога так. У Бога же нет времени. Для нас так все вперед идет — есть прошлое, есть будущее; а у Бога все по-другому, и Он иногда обращает... меняет прошлое ради будущего...
Вот какая-то такая мысль подобная есть у святых отцов. И возможно, она основана на толковании отрывка из Библии, когда Иосифа браться продают в рабство в Египет. Это же совершенно беззаконный поступок, совершенно ужасная история — которая потом их всех спасла! Всех спасла Божиим промыслом... То есть, будущее повлияло на это прошлое — что именно так это и должно было быть. Хотя с их стороны это действительно была ошибка. Ошибка, по-другому это не назовешь...
Но Господь — вот такое свойство божественное, и только, наверное, божественное — претворять...
К. Лаврентьева
— Зло в добро...
О. Иаков
— Наши ошибки нам на пользу и нам в добро...
А. Ананьев
— Я уже начинаю думать, что, наверное, нет такой ошибки, которую Господь бы в добро не повернул — ну просто нету...
К. Лаврентьева
— Правильно, правильно...
А. Ананьев
— До тех пор, пока мы имеем еще возможность ходить по этой не всегда веселой земле, все наши ошибки — они так или иначе обернутся во благо, и так, что мы еще потом будем смотреть и удивляться, цокать языком и говорить: «Как же хорошо получилось! Казалось бы, что вот такой дурак дураком — ан нет, смотри-ка, умный!». Видимо, сегодня вузовские истории — судя по тому, что и отец Иаков рассказал, и Кирочка, и по задумчивому, ностальгирующему выражению лица я полагаю, что и Константин Мацан сейчас тоже будет рассказывать историю... ну, я же не могу допустить мысли, Костя, что тебя тоже выгнали из института? (смеются)
К. Мацан
— Дело в том, что меня выгнали из того же самого института, из которого Киру... (смеются)
К. Лаврентьева
— Всем привет...
К. Мацан
— Только на 15 лет позже и с заочного отделения...
К. Лаврентьева
— История была не так глупа...
К. Мацан
— История не про это...
А. Ананьев
— Сижу играю на гитаре, да...
О. Иаков
— И тут приходят девчонки... (смеются)
К. Лаврентьева
— Парень с гитарой! Костя, это был ты!
К. Мацан
— Да, я тоже искал открытий... Да... Нет, ну на самом деле я бы сейчас хотел так мысленно вернуться к началу нашего разговора и к тому, что, Саша, ты подчеркиваешь все время сейчас в наших беседах, в нашей беседе — бывают ли ошибки... И вот отец Иаков сказал, что есть понятие греха... Моя история — абсолютно без каких-либо скидок, история про грех. И тут это важный момент, что это не легкая ошибочная тяга к открытиям, как у Киры, и не, может быть, какое-то общее такое юношеское разгильдяйство, как у... простите, отец Иаков...
О. Иаков
— Именно так...
К. Мацан
— А у меня... В чем ты действительно прав, Саша — история из студенческой юности, с первого курса... Когда я уже к тому моменту пришел к вере — а вернее, открыл веру в себе, будучи человеком из семьи не религиозной на тот момент и таким скорее равнодушным агностиком. Но вот произошла встреча с Богом — я вдруг понял, что я в Него верю, мне это нужно, и картина мира христианская, верующего христианина намного более гармоничная, чем та, в которой я жил до этого...
Но вот ключевые слова — картина мира. Это был некий такой интеллектуальный приход больше, философский. А до какого-то практического воцерковления еще оставалось время... И первый курс — и жить я продолжал, как первокурсник... И то, что Кира легко называла «тягой к открытиям», у нас на первом курсе процветало по полной...
И проснулся я однажды в субботу с жесточайшего похмелья... Тут начинается история про грех...
А. Ананьев
— Подожди, здесь должна быть пауза... Мне надо как-то осмыслить... Продолжай... (смеются)
К. Мацан
— Я не помню, что мы пили, но так плохо не было давно. И последним и, может быть, единственным способом как-то что-то с этим сделать было пойти на воздух. И я пошел гулять — просто потому, что невозможно было лежать, сидеть, стоять — надо было куда-то что-то идти, воздухом дышать...
И у нас в районе, где я живу, есть знаменитый московский храм Архангела Михаила в Тропареве... И иду я, значит, по аллейке, которая к этому храму ведет, и думаю: о, а зайду-ка я в храм — все равно гуляю. Я же уже верующий, надо как-то от теории к практике переходить, давно собирался как раз зайти в храм, раз уж я теперь в Бога верю... А это там какие-то первые месяцы первого курса... И захожу я в храм в этом полумертвом состоянии, стою в нем 10 минут, выхожу из храма — и нет похмелья. Ну все, его просто нет! Его сняло как рукой!
И для меня эта история стала, кроме шуток, очень важным моментом на этапе, скажем так, воцерковления, в каком-то смысле. Важная история для пути к пониманию и к прикосновению к тому, что такое жизнь с Богом. Потому что Господь мне показал: «Смотри, Я есть, и если Мне надо, Я могу с тобой сотворить даже такое чудо. Я могу все».
Но в тот момент я явственно ощутил, что дело не обстоит так, что теперь, значит, можно классно гулять и идти снимать похмелье в храме. Дело обстоит строго наоборот. Что один раз в жизни — больше такого никогда не повторялось — Господь тебе дает такое чудо, и тем самым дает аванс и как бы говорит тебе: «А вот дальше постарайся не грешить сам, не ошибаться. Если Мне надо, Я тебя подстрахую. Но будь добр, пожалуйста, думай своей головой впредь».
И вот это стало таким очень важным опытом. Вот это то, о чем мы сегодня говорили, когда ты вспоминал младенца, который начинает ходить. Вот сначала его ведут и поддерживают, а потом говорят: а теперь сам! И вот это был тот момент, когда меня подержали, а дальше отпустили — вот теперь сам... И это стало действительно таким вот эпизодом, когда ошибка — ошибка, ну вполне «нормальный» (в кавычках), неудивительный, без обиняков и без экивоков грех Господь по Своей милости и любви обратил в такой, если угодно... религиозный опыт. Во внутреннее откровение, которое с тех пор со мной по жизни. Я с тех пор ни разу не повторял того же пути — с похмелья в храм, но как-то вот с тех пор стараюсь думать своей головой.
Еще одна короткая история, просто в добавление к этому, чтобы уж немножко разбавить пафос поиска открытий — это просто милая история, к тому, как простые наши ошибки Господь обращает ко благу. Ну просто почему-то она сейчас на память пришла...
Я приехал однажды на интервью для журнала «Фома» к замечательному священнику — наши радиослушатели его хорошо знают — отцу Константину Кобелеву. Взял интервью, спускаюсь обратно во двор, где припарковал машину, сдаю назад — и, значит, врезаюсь в того, кто едет в этот момент по двору... Слава Богу, не сильно...
Выхожу — я виноват, само собой, я двигался... Мы с этой милой женщиной разговариваем, и выясняется, что десять тысяч рублей вот стоит ремонт того, что я натворил... У меня денег нет, я звоню отцу Константину, потому что он здесь сейчас, поблизости — единственный, кого я знаю. Говорю: «Отче, послушайте, такая ситуация — у Вас нет случайно сейчас 10 тысяч рублей? Я вот до дома доеду и Вам переведу, или когда приеду текст согласовывать, передам». Он говорит: «Конечно, конечно! Давай, заходи»...
А он был вот не у себя дома, а у кого-то в гостях. И я возвращаюсь в подъезд, захожу в подъезд — и передо мной на полу, я вдруг вижу, лежит банковская карточка. Ну какая-то, кто-то обронил. Я ее поднимаю, думаю — вот кто-то потерял...
К. Лаврентьева
— Вовремя...
А. Ананьев
— Поднимаюсь к отцу Константину в квартиру, он мне дает денег... А я ему говорю: «Вот я карточку нашел, на полу валялась просто — может быть, кто-то из хозяев квартиры знает соседей по подъезду и эту карточку передаст им обратно — ну, они же общаются, наверное, знакомы...». И отец Константин берет эту карточку, смотрит и говорит: «Это карточка хозяина квартиры, в которой мы сейчас находимся». Ну вот прекрасная история о том, как все не случайно бывает... Даже удар машины и попадание на штраф Господь оборачивает в возможность кому-то сделать хорошее дело и найти карточку, вот... Ну а деньги потом отцу Константину я потом, конечно, обратно вернул...
К. Лаврентьева
— Это важное дополнение... (смеются)
А. Ананьев
— Фантастический хит-парад ошибок и фиаско сегодня в «Светлых историях» радио «Вера»... Я бы, наверное, даже не взялся сейчас расставить в порядке уменьшения трагичности, осмысленности и значимости эти ошибки.
Я только могу сказать одно. Я думал рассказать сначала одну историю, а потом думал рассказать другую историю, а теперь я уже не знаю, что рассказать...
К. Лаврентьева
— Как обычно...
К. Мацан
— Ты расскажешь обе...
А. Ананьев
— Слушайте, вы такие крутые все, правда... Что даже все вот эти ваши ошибки — они какие-то классные, понимаете, они какие-то замечательные, они какие-то хорошие — вот какие-то человеческие, добрые и светлые.
А у меня если ошибка — то какая-то грязища вообще, и непонятно, зачем все это было и как... Не хватает вот того, что герой комедии «Служебный роман» называет «Вы вдаль смотрите». Вот не хватает мне вот этого «вдаль смотрите», чтобы рассмотреть во всем этом смысл... Простой пример — я хотел другую историю рассказать, добрую — но расскажу злую.
Когда пришла пора поступать в вуз, я понял, что у меня, в общем, большие проблемы, потому что до этого я год прожил в Штатах, и весь год вот этого школьного образования — он пролетел мимо, и все то, что дети учат в 11 классе (а в 11 классе дети еще и, ко всему прочему, в вуз готовятся поступать) — оно, в общем, прошло мимо меня.
Я попытался поступить сразу в МГУ на журфак, но сразу пролетел на сочинении про «Мастера и Маргариту». Я даже сейчас хорошо понимаю, где я там накосячил — в общем, лучше об этом не вспоминать. И я тогда понял, что я всегда хотел быть врачом. Хотел быть хирургом — причем таким известным хирургом, и вот таким с усталыми глазами, с большими руками... У меня вся семья там — врачи, так или иначе... И я хотел лечить людей.
И я тогда начал готовиться к поступлению в мед нижегородский. Ездил на электричках на подготовительные эти курсы, как бешеный какой-то, учил химию, с которой у меня вот просто... Знаете, есть люди неприятные, с которыми ты не можешь общаться в принципе — вы ненавидите друг друга, даже не зная друг друга имени, вы не принимаете друг друга на уровне запахов — вы противны друг другу — вот это наши отношения с химией. Мы не понимаем друг друга и никогда не понимали. Но я даже химию выучил! Биологию, анатомию, что там, еще чего-то... Я старался...
К. Лаврентьева
— Героически...
А. Ананьев
— Да, мне очень хотелось поступить в мед — лечфак Нижегородского мединститута был для меня просто целью всей жизни. А я же год потерял с этими Штатами, где я жил. И если бы я не поступил той осенью, когда у меня был шанс поступить — той же осенью на меня бы надели сапоги, замотали бы меня всего этими — как это называют, которые на ноги наматывают? Страшное слово...
К. Лаврентьева
— Портянки...
А. Ананьев
— Портянки, да...
А. Ананьев
— Вот у меня почему-то образ такой — жизнь кончилась, когда в жизни появились портянки. Я еще с тех пор это хорошо понял и почувствовал вот... И я бы ушел в армию. В 95-м году туда не хотелось...
К. Лаврентьева
— Чечня?
А. Ананьев
— Чечня, по-моему, к тому моменту закончилась. И какое-то хорошее отношение к армии тоже закончилось в 95-м году, потому что там начался такой «ДМБ» прямо — вот фильм «ДМБ», только в худшем варианте. По крайней мере, мне так казалось. Я очень не хотел в армию...
И вот поскольку я ездил на подготовительные курсы, я имел возможность сдать предварительные экзамены — не только вот вступительные, но еще и предварительные. И если бы меня устроила оценка на предварительных экзаменах, я бы мог там поступить заранее.
И вот я приезжаю, долго готовлюсь, не сплю пять ночей... Пишу химию, что-то отвечаю по химии... Потом на следующий день первым приезжаю к этой табличке, где написаны имена и фамилии с оценками, и вижу: «Ананьев — 3». (глубоко вздыхает) Сразу как-то стало понятно, что вариантов-то нету... А причем «3» было практически у всех. Но и у меня было «3»! Не, были люди, у которых было «5», я их тоже знал лично и ненавидел...
К. Лаврентьева
— Как химию...
А. Ананьев
— Да... Но документы надо подавать в один вуз — тогда можно было только в один подать. И это был либо иняз, куда я попадал 100% после там школы с английским уклоном, после года жизни в Штатах. Но мне не хотелось в иняз, я не понимал, зачем туда всем надо — в иняз мне не хотелось, мне хотелось в мед. И я тогда струсил, я...
Это было в 95-м, а сейчас 2022-й. Получается, уже 37 лет, да? Получается, так... Нет, не 37, меньше — 22 плюс 5... 27... Ужас — 27 лет, какой я старый... Вот 27 лет я жалею о том, что я тогда сделал это! Я увидел эту «тройку», я поехал домой... А на следующее утро я забрал документы из меда и подал их в иняз. Ну потому что не хотелось допускать даже риска того, что я попаду в армию...
Это было очень... Да даже не тяжелое решение было! Это была вибрация страха, была трусость полнейшая. То есть, ты просто взял документы и отдал — и перечеркнул: и все свои мечты, и все свое будущее, и все...
Надо было тогда, когда я поступил в иняз и приехал... Меня еще огорошили тем, что в инязе тогда был как раз эксперимент: если ты получал максимум баллов, ты поступал на английский перевод, если среднее количество баллов — на французский перевод, а если минимум баллов — на немецкий перевод. Вот куда шли вообще самые-самые (плюс еще те, которые из немецкой школы).
А поскольку я в иняз не готовился, я набрал меньше всего, потому что я не знал, кто такой Чайльд-Гарольд и куда он ломился — и в итоге я попал вот на немецкий перевод. Не зная немецкого, единственный из группы...
Это был мне вот ответ на вопрос: «Александр, ты правильно поступил или нет?». Нет, ты поступил неправильно! На теперь, ешь немецкий перевод пять лет подряд. А с немецким у нас отношения были примерно как с химией...
К. Лаврентьева
— Феноменально...
К. Мацан
— То есть, химия на немецком была бы для тебя любимым предметом...
К. Лаврентьева
— Я все равно слушаю... Это феноменально — выучить сначала медицинские какие-то предметы, потом пойти поступить на немецкий! Он так... Саша это так рассказывает довольно самоуничижительно, но вообще-то это все даже невероятно себе представить...
А. Ананьев
— Ты знаешь, я просто чтобы несколько в контрасте с вашими прекрасными историями... Решил рассказать эту историю. Она необычна — тем, что тут нет морали. Нет морали и нету того, чтобы вот сказать: «И тут Господь обернул все во благо...». Было бы круто сказать... Я вот думал сейчас: может, досочинить даже, слукавить и досочинить... Что «а ездили мы туда учиться с моим другом Эдуардом, и мы прям были не разлей вода, одинаковые...».
А, самое-то главное: все, кто получили тройки — все потом поступили в мед-то, понимаешь, в чем штука-то!
К. Лаврентьева
— А что ты ушел-то тогда?
А. Ананьев
— Да, все... Что я ушел? Я побоялся стаи! Я побоялся рисковать...
К. Лаврентьева
— Не поступить...
А. Ананьев
— Они не побоялись — они поступили. Я побоялся — я не поступил... И мне хотелось рассказать такое, знаешь, продолжение — что вот... «А там был друг Эдуард, и он туда, значит, поступил, а я не поступил; а вот недавно я узнал, что он через 30 лет так пил, как пьют все хирурги, и вот недавно умер оттого, что он много пил... А я вот не поступил»...
К. Мацан
— А ты недавно читал Евангелие на немецком в храме на пасхальном богослужении...
А. Ананьев
— Да, безусловно...
К. Лаврентьева
— Но слава Богу, друга Эдуарда не было... И хирурги пьют не все...
А. Ананьев
— Да, друга Эдуарда не было... Морали как таковой нету... Более того, у меня дома висит картина... Мой дед — он тоже врач. И у него такие большие — вот почему мне хотелось стать врачом — у него большие руки такие... Большие руки... Я всегда хотел, чтобы я был врачом с большими руками... Я каждый раз смотрю на эту картину, которую мой дед нарисовал (прадед) — смотрю и думаю: вот жаль, жаль...
Но я думаю, что даже в этом... Не думаю — я знаю, что даже в этом есть какой-то огромный смысл. В конце концов, если бы не то, что случилось, я бы сейчас не сидел здесь, в светлой студии радио «Вера». И у меня много друзей в Германии, которых не было бы, если бы у меня не было этого немецкого языка, и много-много всего другого...
Но ошибка все-таки осталась ошибкой. И вот эта вот обида за себя и понимание того, что ты накосячил — оно никуда не делось.
Хотелось быть оригинальным. Я соригинальничал. И нету тут никакой морали...
К. Лаврентьева
— Есть мораль! Есть мораль, и все ее видят. Ты словом... ты словом служишь Богу! Понимаешь... Это же очень важно. Есть мораль — ты просто ее не озвучиваешь, чтобы как бы все это «подвесить в воздухе» — вот, и это тоже часть твоего профессионализма...
О. Иаков
— Нет, а у нас же в принципе... Ну, мораль... Разве у нас есть вообще мораль в этих историях? Мораль одна — что Господь есть...
А. Ананьев
— Ну да, что Господь обернул все во благо...
О. Иаков
— Ну это же не наша заслуга абсолютно...
А. Ананьев
— Не, у меня есть один приятель — у него как раз история, где Господь обернул все во благо... Его зовут Эдуард... (смеются)
К. Лаврентьева
— И его не существует...
А. Ананьев
— Не-не-не, он реально существует...
О. Иаков
— Но его зовут не Эдуард...
А. Ананьев
— Метр семьдесят девять, голубые глаза, такой блондин... Хороший парень, правда! Вот, и он однажды, вот когда учился в институте, он ушел с военкафедры на третьем занятии. Ему военрук сказал: «Либо ты подстрижешься к следующему занятию, либо на следующее занятие не приходи». А он возьми и скажи тогда вот, в те годы: «А я, значит, и не приду». И не пришел, значит, на следующее занятие... И остался без военной кафедры, вот...
А потом он еще и как бы не пошел в армию, потому что он как-то там нашел какие-то хитрые пути... А сейчас ему 45, и у него нет военной кафедры, и он не служил... И он такой довольный ходит... Он смотрит на меня своими голубыми глазами и говорит: «Представляешь, как Господь управил — я-то все, дурак, не мог понять, че я на военную кафедру не пошел... А оно вон оно как вышло...».
Но это неправильно. Это неправильно... Это вот... вот неправильная история. У вас — правильная. А у Эдуарда была бы неправильная...
К. Лаврентьева
— Да, потому что история Эдуарда еще пока... да, еще пока без финала счастливого...
А. Ананьев
— Будем надеяться...
К. Лаврентьева
— Или не счастливого... Но будем надеяться на счастливый финал...
А. Ананьев
— А здесь уже во многом от нас зависит, сумеем мы или не сумеем... Увидеть какой-то... Я сейчас читаю вот эту замечательную книжку вышедшую матери Марии Скобцовой, как раз об этом. Про то, что... Вот то, что сейчас с нами происходит — это же тоже как бы вот какой-то большой-большой косяк, большой грех, большая беда какая-то. Но это и возможность нам самим открыть в себе что-то такое, что поднимет нас на новый уровень. Мобилизует в нас те заложенные Богом в нас резервы и поможет выйти из всей этой истории не озверевшей толпой, а людьми, которые способны на любовь. Да, отец Иаков?
О. Иаков
— Совершенно верно...
А. Ананьев
— Вот я добавил минора в финал «Светлых историй»... (смеются)
О. Иаков
— Наоборот, мажора, мне кажется...
А. Ананьев
— Ну хорошо...
О. Иаков
— О том, что за всем этим стоит Господь... И даже тот факт, что Вы сказали — что все это привело нас сюда, все это привело нас к этому моменту, и к этому месту, и друг ко другу — это же и есть, в общем, мораль. Господь нас ведет...
А. Ананьев
— Спасибо Вам большое... Еще раз вас благодарю, друзья, за ваши истории и прошу прощения за свою...
Сегодня мы беседовали с клириком храма священномученика Антипы Пергамского на Колымажном дворе священником Иаковом Белым-Кругляковым. Также с вами была прекрасная Кира Лаврентьева, Константин Мацан и я, Александр Ананьев.
Напомню, послушать «Светлые истории» всегда можно на сайте radiovera.ru. А вот посмотреть — поскольку это один из немногих проектов, который еще и визуализирован, существует в видеоверсии — можно на YouTube, Rutube и в наших социальных сетях. Обязательно заглядывайте и пишите свои комментарии — потому что завтра... вернее, не завтра, а через неделю, может быть, мы начнем именно с вашей светлой истории. Спасибо вам большое, пока!
К. Лаврентьева
— До свидания!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер