«Страстная Седмица» - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Страстная Седмица»

* Поделиться

В этом выпуске ведущие радио ВЕРА Константин Мацан, Александр Ананьев, Алла Митрофанова, а также наш гость — духовник Иверского женского монастыря в городе Орске Оренбургской области протоиерей Сергий Баранов — поделились светлыми историями, связанными со Страстной Седмицей.

Ведущие: Константин Мацан, Алла Митрофанова, Александр Ананьев


К. Мацан:

— Добрый вечер, дорогие друзья. «Светлые истории» на светлом радио, как всегда по понедельникам, в шесть вечера, а неделя у нас сегодня особенная (чуть было не сказал: Страстная седмица на Радио ВЕРА началась) началась для всех. И попробовать поделиться светлыми историями в такие, может быть, самые духовно напряженные дни года — очень интересная задача. Но поскольку за Страстной приходит Пасха, она нам светит, и она уже по чуть-чуть где-то в глубине души памятью прошлых лет начинает нас согревать, вступая в Страстную, все равно каждый раз надеешься и знаешь, что все-таки Пасха будет, вот сегодня наши светлые истории будут о Страстной — истории, которые происходили на Страстной, которые как-то раскрывали ее смысл или как-то иначе связаны этими особенными днями церковного года. С нами сегодня в студии протоиерей Сергий Баранов, духовник Иверского монастыря в Орске. Добрый вечер.

Протоиерей Сергий:

— Добрый вечер.

К. Мацан:

— Я снова рад вас приветствовать в студии Радио ВЕРА. Большая, хорошая традиция с вами в нашей студии встречаться, на волнах нашей радиостанции беседовать. И мои дорогие коллеги: Алла Митрофанова, привет.

А. Митрофанова:

— Здравствуйте.

К. Мацан:

— И Александр Ананьев.

А. Ананьев:

— Добрый вечер, дорогие друзья. Я в очередной раз вот просто нижайше благодарю вас — даже не столько за ваше внимание, за то, что вы проводите этот час с нами, сколько в первую очередь за те истории, которыми вы делитесь. Мы часто вот с Аллой и с Константином размышляем: вообще откуда берутся эти истории, а вот что нам рассказывать, у нас сейчас включатся микрофоны, мы не знаем, что рассказывать, какие истории. И иной раз вы подсказываете нам даже не сами истории, а то, как они рождаются. Вот наша слушательница... Можно, Кость, я расскажу эту историю?

К. Мацан:

— Конечно. Нужно.

А. Ананьев:

— Потому что я под впечатлением хожу уже дня два как она мне пришла. Наша слушательница Ирина Гарнова, очаровательная девушка с улыбкой Одри Тоту в роли Амели Пулен, написала историю, которая с ней случилась — она не имеет отношения к Страстной седмице, но она очень крутая. «Был праздник Преображения Господня, — пишет она, — в народе Яблочный Спас. Это было недавно, в 2022 году, 19 августа прошлым летом. Был рабочий день, я пошла на службу одна без мужа, он работал. И вот на выходе из подъезда меня попросила наш консьерж (у нас замечательные отношения) освятить ей яблочки и дала мне три маленьких яблока и совсем небольшую гость винограда в пакете. И вот рабочий день, я иду в храм с тремя яблоками и пакетом винограда, и думаю, что а я-то яблоки не купила, я-то яблоки не взяла. И у знакомой просить яблоко как-то уже нехорошо в храме, они там маленькие, их там немного. В общем, стояла на службе, и вся служба мимо, в голову постоянно лезут мысли о том, что я не принесла яблоки освятить. А мне хотелось хотя бы одно яблочко чтобы у меня было на освящении, на празднике. А праздник у нас престольный, как раз Преображения Господня — храм в честь этого праздника назван в Долгопрудном. И владыка епископ Фома Сергиево-Посадский приехал, и такая чудесная служба, потрясающая просто. И вот уже все начали выходить на крестный ход, и я потихоньку. И мысли все не унимаются: «Господи, ну хоть бы одно яблочко!» И подхожу в толпе к выходу из храма. И вдруг рядом со мной женщина с корзиной с яблоками, она увидела, что яблоко на полу кто-то обронил, подняла его и спрашивает у всех, смотрит на меня: «Чье яблоко?» Никто не отзываются. Люди идут и идут. И, главное, яблоко у нее в руках прямо передо мной, и она на меня смотрит. А я на нее смотрю, и внутренний голос мне подсказывает: это твое яблоко, это для тебя. Я молча протягиваю руку, и она кладет в нее яблоко. Это происходит очень быстро. Я, не помня себя от радости, прижала это яблоко к груди, благодарила Господа, и даже слезы проступили, как это было хорошо. Это чудо какое-то, вот такая забота Господа о нас. Не оставил меня без радости в такой светлый праздник. Более того, после окончания службы еще на улице мне дали два яблока, и два пирожка с яблоком, и я уже совсем-совсем счастливая пошла домой. И, получилось, всей моей семье по яблоку. А то яблоко я съела, и такое оно было вкусное, до сих пор помню. Что-то нереальное случилось, и так радостно было, и ощущение того, что Господь совсем близко и о всех заботится даже в мелочах и утешает нас, детей Своих, которые суетятся, и пекутся, и переживают о многом, хотя надо-то всего лишь об одном. Другие могут сказать: глупость какая-то и ерунда — переживания из-за яблока. Может быть, глупость, а для меня — чудо«. Вот как.

К. Мацан:

— Потрясающе.

А. Ананьев:

— Спасибо, Ирина, это чудесно. Я попросил у вас позволения прочитать эту историю в эфире, и я это сделал.

К. Мацан:

— Давайте мы продолжим делиться историями. И по какой-то хорошей традиции хочу начать с нашего гостя. Отец Сергий, у вас всегда такие глубокие и такие в хорошем смысле трогательные, трогающие душу истории из вашей богатой жизни на события. Что было со Страстной связано?

Протоиерей Сергий:

— Вот мы сейчас подъехали, Оксана у меня спросила: вы какую историю будете? Я говорю: я сейчас придумаю.

К. Мацан:

— Оксана — это наша замечательный редактор, без которой всего бы этого не было.

А. Ананьев:

— Подожди. Оксану, которая душа всего этого, ты редактором назвал? Оксана —душа, и только потом редактор.

К. Мацан:

— Оксана — это наша замечательная душа и редактор, без которой ничего бы того, что вы, дорогие наши слушатели, слышите, вы бы не слышали.

А. Митрофанова:

— И не видели.

К. Мацан:

— И не видели. А кстати, да, это важное дополнение. Аля, спасибо. «Светлые истории» можно не только слушать, но и смотреть в нашем аккаунте ВКонтакте.

Протоиерей Сергий:

— Я почему так вот акцентировал? Потому что, знаете, меня иногда молодые священники спрашивают: батюшка, как вы готовитесь к проповеди на литургии? Я говорю: я никак не готовлюсь. Я стараюсь на литургии молиться, и Господь всегда дает естественно, что сказать. Знаете, моя история, вот она родилась тоже так естественно, но она не буквально про Страстную седмицу, хотя... Может быть, и не буквальность, и вы сейчас поймете, может быть. Я продолжу. Я хотел рассказать, я попечитель детского дома для больных деток и слабоумных, и ну все остальное. Там есть детки, которые всю жизнь просто лежат и смотрят в потолок. И я сейчас вспоминаю, у меня был маленький мальчик, который (кстати, вошла история этого мальчика в наш фильм «Не забывай меня»), этот мальчик представлял из себя —это на кровати лежала большая огромная голова и маленькое тельце. И в связи с тем, что вот эта огромная голова, он не мог даже повернуться с боку на бок. Он не мог позвать санитарку, чтобы она его повернула, он не говорил, он даже не мог глотать, его кормили всю жизнь через зонд. Его назвали так еще умилительно — Левушка. Ну Лев, но Лев — к нему совсем не походило. Маленький Левушка, который прожил всю жизнь, лежа на кровати. Ну это, я говорю еще раз, это была большая голова и маленькое тельце. И он не мог даже пожаловаться, что он хочет, мы просто могли понять, что ему плохо или больно, потому что ну слезинка покатилась. Или он так мог слегка улыбнуться, когда я приезжал и просто пальчиком по щеке его водил и говорил: Левушка, Левушка. И вдруг он так слегка улыбался. История этого мальчика была вот такая печальная, скорбная, но почему она вот для меня ассоциируется со Страстной седмицей? Скорбная история, которая потом переходит в состояние Пасхи. Левушка отмучился, наверное, лет десять его жизнь была такая, и потом он умер. И знаете, так трогательно, десять лет, и к нему приезжал дедушка, навещал его. Ну просто как он навещал? Он мог просто приехать, посидеть возле него, туда, в этот детский дом. И Левушка умирает, меня зовут на отпевание. И я все эти годы видел просто большую голову и маленькое тельце, накрытое пеленочкой. И вдруг я приезжаю — и в гробике лежит Левушка в костюмчике. Первый и последний раз в жизни этот мальчик одел черный костюмчик, белая рубашечка и там даже галстучек был. И вот эта лежит большая голова, которая, казалось бы, должна сразу поражать каким-то ну отторжением от этого роста, он лежит такой красивый. Ну он вообще красивый был. Ну, конечно, это уродство его коверкало, голова большая, а тут в гробу он лежит — ну вот прямо ангелочек, до того, и в этом белом костюмчике, так неожиданно, так трогательно. Я его отпеваю, провожаю в последний путь. И вот, наверное, может быть, даже вот в районе сорока дней происходит такое событие очень необычное: Левушка мне снится, и он мне снится с нормальной головкой. С нормальной головкой, стоящий на ножках, сам. И он мне оттуда, с того мира говорит: «А здесь у нас не бывает слепых, увечных, здесь у всех ручки, ножки на месте, все ходят здесь, где сейчас я». И самое главное, вот вокруг него была такая атмосфера — такой тихой радости, счастья. Действительно в Царствии Небесном нет уже никаких уродств. Но ему, чтобы дойти туда, до этого светлого финиша, пришлось пройти свою Страстную седмицу, которую он прошел. Ну у него и выбора не было. Я почему в связи со Страстной вспоминаю Левушку, и вот этот такой светлый, добрый, какой-то пасхальный конец. Кстати, я сразу сделаю такое отступление небольшое. Вот я когда стал служить в монастыре духовником, мои Пасхи стали другими. Если до этого Пасхи были такие, немножко бесшабашные, праздничные, то монастырская Пасха, она другая: ты как-то не теряешь молитвы и вот этой сосредоточенности. Пасха Светлая, но тихая такая, деликатная, я бы так сказал. И вот вспоминая историю с Левушкой, я вспоминаю еще, что накануне Страстной седмицы происходит история с Лазарем. И, кстати, у меня был опыт двенадцатилетнего содержания дома для приюта для бездомных, где 12 лет этим занимался, и там у нас домовый храм был, и мы всегда на Лазареву субботу служили свой внутренний праздник. Я вспоминаю, вот накануне Страстной, в Лазареву субботу, и вот конкретную деталь. Помните, когда Господь говорит: нужно идти, Лазарь умер. Он сначала говорит: уснул. И апостолы не понимают: ну если уснул, то проснется. Потом Он уже конкретно говорит: Лазарь умер. И один из апостолов с такой трогательной детской наивностью говорит: «пойдем и мы умрем с ним».

А. Митрофанова:

— Фома.

Протоиерей Сергий:

— Да, наш любимый Фома. Вот это такая, вот это такая драгоценность — без рассуждения: пойдем и мы умрем. Ну потому что с Господом ничего не может быть плохого. Когда, казалось бы, даже и сценарий уже в каком-то критическом тупике, в отрицательном, куда уж отрицательней момент более, чем смерть, смерть — это как бы самая скорбная точка жизни человека, самая-самая отвратительная.

А. Ананьев:

— Кстати, правильно так относиться? Это же не по-христиански.

Протоиерей Сергий:

— Почему?

А. Ананьев:

— Ну потому что смерть — это подарок для христианина, это долгожданная встреча с Господом.

Протоиерей Сергий:

— Вообще-то смерть не должна входить в смысл жизни человеческой. Но если бы не было грехопадения, Адам с Евой не умирали, и первые люди жили по девятьсот лет. А наша жизнь сокращается, и в нее входит, помните, после грехопадения Господь говорит: теперь вам будут сопутствовать болезни, скорби. А до этого, когда люди были с Богом, и было все мирно, спокойно. Люди сами себе устроили такое. Я, может быть, знаете, если так мыслить пафосно, можно как-то по-другому сказать. Но у меня в жизни столько скорби, что я могу сказать: я плачу, я вздыхаю, я жалуюсь, я ищу сочувствия, но в конечном итоге говорю Господу: да будет воля Твоя. Вот это в нас должно быть, и это самое драгоценное.

К. Мацан:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Мы сегодня рассказываем, в первый день Страстной седмицы, входим в нее — вечер уже, входим в нее со светлыми историями, которые так или иначе заставляют раскрываться смыслы Страстной седмицы, и продолжаем мы об этом размышлять. Вот еще Алин голос мы сегодня с историей не услышали.

А. Митрофанова:

— Так еще и твой не услышали, и Сашин.

К. Мацан:

— Наших голосов просто мы уже понаслушались сегодня, успели. А вот твой — еще нет.

А. Митрофанова:

— Непросто после отца Сергия...

А. Ананьев:

— Давайте вообще договоримся: нашим дорогим гостям давать слово в конце. Потому что после них рассказывать что-то смысла не имеет.

А. Митрофанова:

— Не имеет, это правда.

К. Мацан:

— А мы просто будем часто сейчас отцу Сергию слово давать, чтобы все почувствовали эту тяжесть на себе. Не только кто непосредственно в первый раз после отца Сергия высказывается.

А. Митрофанова:

— А у моей истории есть предыстория. Как-то знакомая рассказывала, оказалась она на Рождество Христово на Святой Земле, в Вифлееме, как вы догадываетесь, в храме Рождества Христова.

К. Мацан:

— Была тихая, спокойная, немноголюдная служба...

А. Митрофанова:

— Совершенно верно. Не самый большой по размеру храм, естественно, был набит битком так, что люди, такое ощущение, что в два яруса стояли: на полу, там где-то, прислонившись к стеночке, вися на волоске — кто как, кто где, вот в таком состоянии они...

А. Ананьев:

— И все разные.

А. Митрофанова:

— Конечно. Это были времена задолго до пандемии, наверное, что-нибудь середина двухтысячных, вот так, мир открыт — и люди, естественно, путешествуют и паломничают. Ну и куда же православному человеку в Рождество Христово податься? Многие в то время — это потом уже как-то, знаете, стали стараться все-таки Рождество Христово и Пасху встречать в собственном приходе, а вот прямо была какая-то такая волна, когда все ехали — вот обязательно надо в Иерусалим, у кого была такая возможность или, соответственно, в Вифлеем. И вот она как раз оказалась в Вифлееме. И сидят они своей группой паломников, вместе с батюшкой, который их сопровождает, и ждут начала ночной литургии. Трезво оценивая обстановку, думают: а как же мы... Ну вот тут мы где-то в уголочке пристроились, там за какой-то колонной. А как же мы причащаться-то пойдем в конце службы? А батюшка был человек опытный и всех утешил, и ободрил, и сказал: дорогие мои, вы знаете, даже если так получится — там Господь все устроит, все будет хорошо, но даже если так получится (там кто-то переживал, что не хватит причастия), что кому-то из вас не хватит причастия, вы же должны этому порадоваться. Вы же должны, вообще ну мы же последними должны в Царствие Небесное идти. Я последний, там, условно, за мной не занимать. Порадоваться, что кому-то хватит. Пусть лучше не хватит нам. А у людей, вы понимаете, да, вот смысл жизни в этот момент: они копили деньги, на последние там кто-то прилетел, год откладывал, чтобы вот в паломничество на Святую Землю. И на Рождество Христово, конечно же, в храме Рождества Христова быть в Вифлееме и причаститься — они же христиане. И тут выясняется, что этого может не случиться. То есть вот весь год, получается, вот так вот насмарку. И тут батюшка говорит: ну даже если вам не хватит, ну порадуйтесь за тех, кому хватит. И когда мне об этом рассказывала женщина, которая в этом паломничестве была, я как-то мысленно перенеслась в это место, поставила себя в ситуацию, когда вот ты так год или больше даже кто-то, собирает средства, да, чтобы попасть. И смысл-то весь в том, что вот тебе причаститься в Рождество Христово в храме Рождества Христова. И тут — раз, и этого может не произойти. Ну то есть про что был весь вот этот вот год? Или про что были вот эти полтора года твоей жизни? Вспомнила я эту предысторию, поскольку в моей жизни был подобный эпизод. Я на такие подвиги не способна, сразу говорю, да, но был в моей жизни похожий эпизод, связанный как раз со Страстной седмицей. Есть среди наших коллег уникальный человек — я не буду его имя называть, потому что мне влетит по заднее число, как только он эту историю в эфире услышит, поэтому называть его имени я его не буду. Он наш сверстник, но, в отличие от меня, он очень глубокий христианин, понимающий суть вещей. Он как-то видит это, чувствует, и он всегда с Богом. Вот в отличие от меня, он всегда с Богом. И образуется в нашем рабочем графике то, что, наверное, я бы назвала «бутылочным горлышком» — вот такая узкая воронка, где у каждого из нас огромное количество задач на Страстной неделе, и я понимаю, что я в эту воронку просто не пролазию. Конечно, одно из главных богослужений на Страстной неделе — это служба Великого Четверга, литургия, когда Господь учреждает Таинство Причастия. И, конечно же, каждый христианин, если он считает себя христианином или хотя бы соотносит себя с христианской системой смыслов — уж довольно с нас и этого, призван бросить все, отложить всякое попечение, вообще все отложить в этой жизни и на этой службе оказаться и, конечно же, сделать все, чтобы причаститься. То есть ты можешь отпахать неделю до, ты можешь после, ты можешь, я не знаю, как-то ночами не спать, перестроить свой график, но вот ты в Великий Четверг, естественно, ты причащаешься на литургии. И вот образуется это «бутылочное горлышко», и я понимаю, что я не успеваю там какие-то моменты по работе сделать. И я ему звоню, говорю: дружище, вот так и так, ты понимаешь, и что-то как-то я загналась. И он так мне спокойно, тихо и по-дружески говорит: а ты не переживай, ты присылай мне, я сделаю. У меня будет время, я сделаю. Я, конечно, так у меня глаза слегка приподнялись от удивления, брови, что как это? Когда он успеет, что он успеет? Но он так уверенно об этом сказал: ты ни о чем не волнуйся, иди спокойно на службу, вот иди. А все успеем. Я иду. Конечно, там ноги подкашиваются, уже усталость, понятно там, пост и все на свете, и Великий Четверг, и так это все ответственно. Я помню, что проходит служба, как всегда очень глубокая, напряженная, радостная. Я выхожу со службы и получаю от него сообщение, значит, там: все сделал, все в порядке. Я ему звоню, говорю: а когда ты успел? Потому что я на службу пошла в 7.30, да, ну это самое раннее, вот она закончилась. Когда ты успел? Он говорит: ну вот только что. И до меня доходит: он не был на службе. Для того, чтобы на литургию попала я, он взял на себя мои обязанности, за меня отпахал, чтобы я попала на богослужение Великого Четверга. И у меня в этот момент, конечно, все внутри перевернулось. Какая я чебурашка известная, понятно всем. Но вот это про настоящее христианство. То есть вы понимаете, он, даже не оказавшись в этот момент на литургии Великого Четверга, был на литургии Великого Четверга.

Протоиерей Сергий:

— А говорят, времена святых прошли.

А. Митрофанова:

— Нет, я свидетель. Я свидетель, понимаете. И это из серии, ну я не знаю, мне кажется, я до такого никогда не смогу дотянуться, потому что для этого вообще-то нужно максимально уменьшить свое «я». Это вот просто, мне кажется, я никогда своим «я» не переболею в этой жизни, но Господь открывает вот это великое чудо через человека рядом. И радость, что вообще-то такое возможно. И многое понимаешь про себя. Не все, конечно, не все Господь сразу открывает, но многое понимаешь про себя. И от этого как-то становится немножко и радостно что ли. Я, по правде говоря, стала загоняться тоже: как так, какая я христианка после этого, как человек рядом со мной... Но Господь и тут утешил. Потому что, помню, выползаю уже в Великую Пятницу после выноса Плащаницы, после там вечерней службы Погребения, и опять же это все очень продолжительное, а у меня лапы подкашиваются, колени уже трясутся. Я выхожу из Татьянинского храма — я тогда туда еще ходила, хотя мы с Сашей уже поженились, и я переехала, соответственно, к Саше, на Пресню. Это вот, по-моему, первая Пасха наша такая была, когда я еще вот ходила в Татьянинский храм, но при этом жили мы уже совсем в другом районе. И, я помню, стоять не могу, сидеть, вообще ничего не могу, у меня вот просто тремор, вот в конечностях тремор. И на автопилоте иду и просчитываю, где поменьше остановок будет в метро, поменьше пересадок. Дохожу до поворота и вижу — остановка, а там стоит автобус, и на нем написано «Красная Пресня». А я тогда не все маршруты еще знала. А этот автобус, видимо, недавно пустили. И я понимаю, что мне никуда не надо пересаживаться, я просто сажусь в этот автобус и практически по прямой в нем еду до дома. У меня такое ликование было детское. Все-таки чебурашку тоже Господь не бросает. Ну вот это такой настолько разный опыт. И когда свои какие-то косяки видишь, и когда рядом с тобой вот такая святость ближнего.

К. Мацан:

— Потрясающе.

А. Митрофанова:

— Вот.

К. Мацан:

— Я ты когда рассказывала про эту сложную ситуацию, которая могла бы возникнуть у кого-то на Святой Земле, и люди копили, и готовились, ехали. Я вспомнил, я был на одном там собрании, приходская группа собиралась ехать на Светлой седмице, правда, не на Страстной, на Светлой, на Святую Землю. Ну и состав был в том числе возрастной, и кто-то из участвующих спрашивает: а как у нас со страховкой? Ну потому что мало ли что может случиться на Светлой седмице, за границей, там как-то нужно все эти вопросы вентилировать. И входит ли в страховку покрытие самого худшего? Ну человек, видимо, на Страстной, мысли такие были. На что настоятель дал, по-моему, гениальный ответ, он сказал: «Братия и сестры, преставиться на Светлой седмице на Святой Земле — это такая честь, которой никто из нас не удостоится. Можете быть спокойны».

А. Митрофанова:

— Да, хорошо.

К. Мацан:

— Светлые истории мы продолжим рассказывать на светлом радио после небольшой паузы.

К. Мацан:

— Светлые истории мы продолжаем в этот Страстной Понедельник рассказывать. И истории наши неминуемо сегодня связаны со событиями Страстной седмицы, со смыслами Страстной седмицы. Ну потрясающая история про человека, который пожертвовал своей возможностью пойти на службу в Великий Четверг.

А. Ананьев:

— Причем мы все знаем этого человека.

К. Мацан:

— Ну я догадываюсь, но у меня вариантов больше, чем один. Поэтому я подозреваю многих в святости. Это очень приятно: подозревать многих знакомых в святости.

А. Ананьев:

— Под подозрение попали многие, алиби были не у всех.

К. Мацан:

— Саш, ну не удаляйся от микрофона.

А. Ананьев:

— А что не удаляйся, Константин? Беда у меня. Принес я одну историю, потом другую историю, вертел в руках. Ну вот когда послушал отца Сергия, когда послушал Алечку — я даже, собственно, не знал, что она эту историю будет рассказывать, мои истории, они мне самому кажутся такими, даже не столько легковесными, сколько не имеющими отношения к смыслу происходящего, к значимости происходящего. Посудите сами. На этой Страстной седмице Господь так устроил, что у нас с Алечкой есть дом. У этого дома есть большое окно с выходом на веранду, и у этого окна есть прекрасные, красивые деревья. И среди этих прекрасных, красивых деревьев есть маленькое и страшное. Маленькое, страшное и вот прямо неказистое, неприятное на вид, смотреть на него радости никакой. И вот это страшное, некрасивое дерево для меня дороже всего. И для меня оно стало каким-то вот не символом, но чем-то близким по смыслу. История какая: семь лет назад я посадил семь апельсиновых косточек. Съел апельсин и посадил семь апельсиновых косточек....

К. Мацан:

— Куда посадил?

А. Ананьев:

— А в кадку с пальмой, Константин. Выбрасывать было лень и я их пальцем запихал в землю у корня пальмы. Так иногда делают мужики, склонные к садоводству, в районе там своих сорока пяти.

А. Митрофанова:

— Тут надо понимать, что у Саши талант: он, что бы ни ткнул пальцем, оно обязательно вырастет.

А. Ананьев:

— Если не пропалывать. Всякие баобабы, — как нахмурился бы Маленький принц. И выросло семь прекрасных апельсиновых деревьев. Я их пересаживал из маленького горошка в горшок побольше, из горшка побольше в горшок еще побольше, какие-то апельсиновые деревья дарил дорогим мне людям, они разошлись — там один маме, один там подругам каким-то, нашей общей знакомой с Алечкой ушло одно апельсиновое дерево. И в итоге осталось четыре, и одно из этих деревьев, ранней весной в прошлом году оно начало чахнуть. Причем необъяснимо. Вот оно начало просто подыхать. Я его поливал, я его обрезал, я с ним разговаривал, подкармливал, пересадил. Но оно пить не хотело, есть не хотело, оно сбрасывало листья, оно деревенело. И вот совсем недавно я понял, что... ну как совсем недавно — в начале зимы я понял, что все, до свидания. Буратино умер, несите нового. А это можно выбрасывать. Ну выбрасывать я его не стал, потому что у меня есть чувство прекрасного. Оно странное, как и все что есть у меня, ну оно такое, забавное. Я его выкопал, я его вымыл как следует. А это же дерево, и у него корень такой вот, спиралеобразный, он прямо вдоль стенки горшка прошел, и это настолько красиво — я подумал, что я вот его обрежу, поставлю, это будет такая вот инсталляция, памятник умершему апельсину. Назову его как-нибудь, придумаю концепцию этому арту. А дальше произошло невероятное: вот эта сердобольная девушка, Алла Сергеевна Митрофанова, глядя на мои манипуляции с этим обрезком бывшего дерева, взяла его в руки вот так бережно, подышала на него и говорит: слушай, нельзя его выбрасывать. Я говорю: ну как нельзя? Оно же умерло. А хранить его как бы ну смысла нет. Она говорит: давай дадим ему шанс. Вот я его люблю, я не могу его выбросить, отпустить там, в помойное ведро. Нет, давай дадим ему шанс. И вот поверьте мне, исключительно чтобы не расстраивать жену... Ну есть вещи, которые тебе не сложно сделать, а жене будет не неприятно. Вот ей не будет приятно, но, если ты не сделаешь, она запомнит. А если сделаешь, она будет благодарна и быстро забудет. Это надо просто иметь опыт какой-то отношений с женщинами.

К. Мацан:

— Так это работает.

А. Ананьев:

— Так это работает, да. И что мы сделали: в тот самый помытый горшок из-под этого апельсина мы поставили полиэтиленовый пакет, налили туда немножко воды, поставили туда вот это обрубок Буратино, завязали этот пакет. Алечка его перекрестила, говорит: вот теперь у тебя все будет хорошо. Я так ухмыльнулся: какое там... Верите, нет — незадолго до Великого поста, вот прямо незадолго, Алечка подходит, говорит: иди, посмотри. Подхожу, смотрю — а там на уже такой конкретной коре этого дерева, прямо посреди ствола, выбилась такая зеленая точка — росток посреди мертвого дерева. Потом вторая, потом третья, потом четвертая. И в итоге там торчит сейчас такая палка, из которой растут листья. И вот у меня на этой Страстной седмице возле окна, дома, вот эта странная... Там есть прекрасные: есть раскидистая олива — размером с меня, есть пальма — размером с пять меня, там есть какие-то гибискусы — размером с Ботанический сад в Москве. И вот есть вот эта палка с торчащими из нее листьями. И вот эта палка мне дороже всего. Она как будто бы вот умерла у меня там — и воскресла. И для меня это такое даже не чудо, а что-то очень-очень значимое произошло у меня на глазах. Только благодаря тому, что вот эта женщина поверила и не выбросила вот это прекрасный апельсин. Мы же ему даже имя какое-то дали, смешное...

А. Митрофанова:

— Брюс. Ты его Брюсом назвал.

А. Ананьев:

— А, да. Это совпало с ужасной новостью о тяжелой болезни моего любимого Брюса Уиллиса, который страдает Альцгеймером, по-моему, у него понемножку отказывает мозг. А мы очень любим Брюса Уиллиса, и мы его назвали Брюсом, потому что он не сдается и крепкий орешек.

К. Мацан:

— Отец Сергий, а как у вас эта история отзывается?

Протоиерей Сергий:

— Как по-гречески преображение?

А. Ананьев:

— Метанойя?

Протоиерей Сергий:

— Нет. Μεταμόρφωσις?

А. Ананьев:

— Звучит как название какого-то заболевания.

К. Мацан:

— Или лекарства.

Протоиерей Сергий:

— Если я не ошибаюсь. Это вот как раз этот рассказ лучше всего ложится вот прямо в русло Страстной седмицы и потом в Пасху.

К. Мацан:

— Это что-то про бесплодную смоковницу.

А. Ананьев:

— Да, Христос же проклял бесплодную смоковницу.

К. Мацан:

— Это как раз одна из тем Страстной седмицы — проклятие бесплодной смоковницы. Ну, правда, с ней-то все плохо закончилось, Господь ее проклял. А у этого дерева оказалось...

А. Ананьев:

— Будущее, да.

К. Мацан:

— Уже ближе к сладким весенним баккуротам.

Протоиерей Сергий:

— Это напоминает, как умирание гусеницы в коконе и рождение через это умирание прекрасной бабочки.

А. Митрофанова:

— Это правда. Здесь важная ремарка: у Саши действительно дар. Я не знаю, как это. Но вот мне взаимодействие с домашними растениями не дано — они у меня чахнут, сохнут, дохнут, как цапля, да, в известной этой самой, скороговорке. И как только мои цветы переехали к Саше, когда мы поженились, они все моментально преобразились. И эти апельсины, выращенные из косточек, для меня действительно чудо. Когда увидела, что это вообще в принципе возможно. Из обычных косточек, из апельсина, купленного в каком-то супермаркете, понимаете, Саша своими руками вырастил потрясающей красоты деревья. У меня это на голову не налазит, я не очень понимаю, как это возможно.

Протоиерей Сергий:

— Саш, после передачи это, руки мне на голову положишь.

А. Митрофанова:

— И конечно, было жаль этого Брюса, как можно было его... Это же труды мужа, понимаете, семь лет, действительно столько любви вложено. Поэтому я не то что там какими-то волшебными свойствами обладаю, нет. Просто было безумно жаль вот таких трудов мужа, замешанных на такой любви к этому делу. Вот и все.

А. Ананьев:

— Как говорил тот самый Мюнхгаузен: если бы вырос лес, я бы сказал: вырос лес. А если выросло дерево, то зачем мне врать? Я говорю только правду.

А. Митрофанова:

— Вот да, это именно так.

Протоиерей Сергий:

— Знаете, я иногда такую фразу говорю: любовь действует вопреки.

А. Митрофанова:

— Да, ну вот тот самый Мюнхгаузен. Это точно. А история, правда, она такая, связанная с умиранием и с воскресением.

А. Ананьев:

— Хотя на самом деле вот вся наша жизнь сейчас, я поймал себя на ощущении, она похожа на вот этого высохшего Брюса нашего, наш этот апельсин. Знаешь, вспомнил какую, гораздо более трагическую и еще не завершившуюся историю. В мою вторую Страстную седмицу в мою жизнь — а это было начало пандемии. Было начало пандемии, мы с Алечкой, как раз когда выходить из дому можно было, только имея какой-то волшебный QR-код там или еще чего-то, должны были поехать ночью, с этими QR-кодами, встречать посылку с нашей собакой, клетку, в «Шереметьево-Карго», в грузовой терминал «Шереметьево». И я никогда не забуду вот этого ощущения. Это, знаешь, как какой-то сон. Причем сон такой, похожий на кошмар: как будто наступил апокалипсис, все умерли, и выключили свет в «Шереметьево». Ты проезжаешь по эстакаде над «Шереметьево» — терминалом, который ты хорошо знаешь, любишь, ты там знаешь, у тебя там пять-шесть любимых кафе в этом терминале — а там свет выключен, а там никого нет. И вот это вот ощущение Страстной седмицы — что все. Я поначалу, знаете, какого дня больше всего боялся? Субботы. Потому что в любой другой день можно сказать там, что: «Господи, помоги. Господи, протяни руку». А в Субботу Господа нет, и ты не можешь к Нему обратиться — Он уже умер, но еще не воскрес. Суббота — это страшный день для меня был. И до сих пор у меня еще нет всех ответов на мои вопросы. И вот было ощущение вот той самой Субботы. И я проезжал над этим аэропортом так, зажмурившись практически за рулем. И думал о том, что ну ладно, ладно, не может быть, чтобы это было надолго. Это обязательно закончится и в аэропорту включат свет. Прошло три года. Свет там до сих пор не включили. И я просто молюсь о том, чтобы туда вернулись люди, зацвели апельсиновые деревья, и в «Шереметьево» включили свет. Если бы я написал роман, он бы назывался: «В „Шереметьево“ включили свет».

К. Мацан:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Мы сегодня рассказываем, вспоминаем делимся с вами, как всегда по понедельникам, в этом часе на волнах этой радиостанции. Вот у меня нет истории, которая была бы очень сюжетной, по поводу Страстной. Но как-то есть история, охватывающая, я сейчас так подумал, много-много лет собственной церковной жизни. Я от одного священника очень опытного слышал такую мысль, которая мне очень понравилась: что примерно раз в 15 лет человек свои отношения с Богом переосмысливает. Почему-то вот именно эта цифра была названа — 15 лет. И переосмысливает — не означает, что отказывается от старых, а как-то вот что-то новое открывает, ну в следующий класс что ли переходит.

А. Ананьев:

— Ну 15 лет — это поколение.

К. Мацан:

— Ну вот речь идет о конкретной душе. И вот ты живешь какое-то время, накапливаешь-накапливаешь, а потом все то, что накоплено, оно становится ступенью к чему-то другому, вернее включается что-то более, может быть, широкое и новое. И у меня вот такой второй религиозной опыт, сопоставимый с первым, с приходом к вере, как раз вот случился, наверное, так можно посчитать, примерно это было 15 лет с момента воцерковления, и это было связано со Страстной. У меня такой в институте приход к вере был очень интеллектуальный — я этим словом не горжусь, а наоборот, подчеркиваю им то, что это было такое восхищение христианской литературой как образом мысли. Прекрасные книги — Честертон, Льюис, владыка Антоний Сурожский, — которые открывают тебе новые смыслы, новые значения знакомых понятий, и все вдруг становится каким-то таким гармоничным в твоем взгляде на мир. Но это именно образ мысли. А есть еще образ жизни. Причем когда я говорю «образ жизни» — это такое выражение, которое, как правило, связано с тем, что вот, надо там не грешить, да, вести хороший образ жизни. Это тоже, безусловно, но я даже шире говорю: Церковь как жизнь, как такое вот что-то, что ты не только понимаешь, сколько проживаешь, — до этого оставался еще путь. Я этим путем долго шел, и постоянно на самом деле сам с собой был в таком внутреннем диалоге. А вот вообще Церковь как богослужение — вот что-то нужно по этому поводу чувствовать, но оно остается для меня как будто чуть-чуть закрытым. Я хожу на службы, я участвую в таинствах, я безусловно верю и исповедую, что без этого невозможно. Но такое ощущение, что вот если на чаше весов образ жизни и образ мыслей положить, то образ мыслей пересилит. А образ жизни — через какое-то преодоление. И у меня был короткий эпизод обучения на богословском факультете, и самым трудным предметом была литургика. Но это просто показывает, что живое такое участие в богослужении всегда оставалось чем-то, к чему себя нужно понуждать, обращать, что требует постоянно какого-то ответа на вопрос: а зачем? И что я сейчас должен здесь получить, прочувствовать и прожить? И вот очередной год, идет Великий пост, и стараешься с очень переменным успехом этим постным делом заниматься. И вот в очередной раз, а мы, православные журналисты (хотя я это выражение, не люблю, ну так использую для того, чтобы было понятней), много рассуждаем о смыслах церковных праздников, темы Страстной седмицы, уже есть много конспектов статей, где каждый день такая-то тема, и ты это много раз читал, и такое ощущение, что никогда это до сердца не доходило. Вот честно признаюсь перед слушателями: что вроде бы я это произношу, и верю, что произношу искренне, но понимаю, что до конца это, в общем-то, скорее слова, чем жизнь. И вот очередной Великий пост, очередная Страстная — и, может быть, это было связано с тем, что в тот год я читал «Дневники» отца Александр Шмемана Великим постом, и это постоянно в этом тексте (опять тексте) обращение к тому, что Церковь есть небо на земле, которая проживается в литургии. И я очень хорошо помню момент — и как все такие важные моменты, он не из чего не проистекал, я никак этого не ожидал, оно просто соткалось из воздуха, когда я стоял на службе в маленьком храме — это была одна из служб Страстной седмицы, внимательно следил по тексту за тем, что происходит, и тексты богослужебные, то есть песнопения чередуются с текстом библейским. И вдруг ты стоишь — и тебя пронзает, как будто ответ на вопрос, который много-много, примерно 15 лет в тебе сидел: а что ты здесь должен почувствовать, пережить, зачем тебе богослужение? И этот ответ, он не формулируется: вот затем. Он вдруг формулируется совсем в другом ощущении: какое счастье, что у тебя есть Церковь. Потому что Церковь за тебя все сделала — в своей литургии, в своих текстах, в своем пении, в своем убранстве храма. От тебя, по большому счету, чувствую я, требуется только одно: прийти на службу и понимать ее текст. Вот как бы это банально ни звучало. Ты просто приди. Все остальное за тебя веками сделали люди, которые Церковь составляют и которые называются святыми. Все для тебя уже есть, тебе открыта сокровищница — просто приди. От тебя, грубо говоря, Господь все остальное для тебя уже сделал. И я, какой-то переворот совершился в моей жизни и вот в этом мировоззрении, когда наконец-то я этот ответ для себя получил, и вот случился тот, ну если угодно, такой важный религиозный опыт, сопоставимый с первым обращением, с первой любовью. И это был один из дней Страстной седмицы, и я помню свои ощущения вот эти — я как-то вот с ними шел, их нес, я ложился с ним спать. Я ложился спать и, засыпая, у меня вот в висках звучало: какое счастье, что это есть... А потом Суббота — тихая, а в душе ликование. Вот, наверное, как в аду Христос, но там же Христос — это свет, который внутри этого ада светит и этот ад разрушает. Вот такое ликование в тихую Субботу тишины, которая готовится выплеснуться в пасхальную радость. И я помню, что я вот подумал, что до этого эти там многие годы в Церкви я шел, как бы пытаясь быть учеником Христа — в какой-то большой толпе ты стоишь, как будто перед Христом, много тысяч людей. Может быть, это вот когда от одной проповеди апостола Петра несколько тысяч человек обратилось. И вот ты стоишь, и где-то там вот Он, Учитель — Он безусловно есть, Он спасение, Он Спаситель, но вот Он там, и ты в этой толпе большой. А потом вдруг эта толпа начинает действовать, что-то какое-то брожение и, знаете как, если бы тебя вдруг из этой толпы, из какого-то заднего ряда, куда-то случайно вынесло в самый первый ряд, и ты перед Спасителем лицом к лицу. И слов нет, и есть только слезы ликования. Это вот тот новый опыт, как произошло знакомство с Церковью. По-настоящему, спустя много-много лет после первого знакомства. И это был опыт Страстной седмицей и опыт Великой Субботы и потом опыт Пасхи.

А. Ананьев:

— Как мне не хватает такого опыта. Я его каждый год ищу. Ну, видимо, надо чтобы прошло 15 лет, прежде чем ты, не задавая каких-то совсем уж детских вопросов таких — я уж не скажу даже неофитских, а именно детских, — вдруг почувствуешь вот все то, что ты сейчас так очень здорово, убедительно и ярко описал.

К. Мацан:

— Я боюсь какие-либо делать из этого продолжения или обобщения, но мне почему-то кажется, что, если такой опыт искать, он не наступает. А если ничего не ждать от Бога, то он наступает. Может наступить в нужный момент.

А. Ананьев:

— Мне сорок пять. Начну с плохого: я 45 лет жил, ничего не ожидая, и ничего не наступило, понимаешь. Нет, ну как — наступило все важное, что должно было наступить, но вот того переживания, о котором ты говоришь, не было.

К. Мацан:

— Ну, как в одной известной телепередаче: отвечает протоиерей Сергий Баранов.

А. Митрофанова:

— Вот да, да.

К. Мацан:

— Отец Сергий, ну может быть, вы...

Протоиерей Сергий:

— Я сейчас, знаете, что вспомнил? Последние кадры фильма «Человек Божий», где святитель Нектарий говорит парализованному человеку: возможно, Господь сегодня вас удивит. Помните?

А. Митрофанова:

— Да.

Протоиерей Сергий:

— И вот на этого человека кладут одежды, когда омывают святителя Нектария, и парализованный человек встает. Знаете, я думаю, самое драгоценное в наших отношениях с Богом, да и не только с Богом, а также друг с другом — искренность и бескорыстность. Совершенная бескорыстность приносит нам такие подарки, которые нас удивляют. Когда мы не ставим Богу условий, сроков, формата, когда мы вот эта совершенная бескорыстность, как чистый белый лист бумаги. И тогда происходят чудеса. Если на этом листе уже что-то написано... Вот я говорю, чтобы написать слово «Бог» очень четко и определенно, нужен чистый белый лист бумаги — и слово «Бог» будет. А если там очень много написано, эти буквы будут растворяться. Нам просто нужно остановиться — и Бог нас Сам найдет. Нам просто нужно замолчать — и тогда Бог начнет говорить в нашу сторону. Он настолько деликатен, что Он никогда не перебивает, пока мы говорим. Самая деликатная личность — Бог. Он ждет ту паузу, когда мы наконец замолчим, и Он может что-то сказать.

К. Мацан:

— Не вижу поводов эту паузу не сделать. Хотя, конечно, в абсолютном смысле, работая на радио, будет трудновато замолчать. Но время такое особенное сейчас — эта неделя совершенно ни на что непохожа.

Протоиерей Сергий:

— Вот можно, я прямо одну строчку? Как раз в эту неделю, знаете, у меня всегда в ушах звучит прежде всего: «Да молчит всяка плоть». Вот в эту неделю самое драгоценное слово — это молчание. А молчание — это тоже слово, просто в другом формате. «Да молчит всяка плоть человеча».

К. Мацан:

— Это были «Светлые истории» на Радио ВЕРА. С нами сегодня в студии был протоиерей Сергий Баранов, духовник Иверского монастыря в Орске. Мои дорогие коллеги — Алла Митрофанова, Александр Ананьев. И я, Константин Мацан. Мы желаем вам светлой Страстной седмицы и светлой Пасхи. До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.

А. Ананьев:

— Всего доброго.

А. Митрофанова:

— До свидания.


Все выпуски программы Светлые истории

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем