Поделиться
Это было в центре Москвы. Я вышел с работы и пошел к своей машине. И тут услышал за спиной голос: «Помогите, пожалуйста». Обернулся. Это была старушка. Она смотрела прямо на меня. Она была совсем худая, с бурым сморщенным лицом. В старом грязном розовом пальто, явно слишком холодном для зимней погоды. В руках она теребила дырявый пакет. Она попросила денег. Сказала, что ее только что выписали из больницы. Ей некуда идти, и нечего есть.
Я с готовностью достал кошелек. В нем было одна тысячная купюра и двести более мелкими рублей. Я дал двести. При этом я точно знаю, что если бы там была только одна тысячная купюра, я дал бы ее. Я точно дал бы, я знаю. И говорю об этом сейчас без гордости, потому что гордиться тут нечем. Что мешало мне дать бедной бабушке тысячу, даже имея более мелкие купюры? А почему бы не отдать все, что было с собой? Сумма-то не баснословная… И все-таки нет, я дал именно двести рублей. Потому что в этот момент в голове за долю секунды пронеслись мысли о зарплате, о предстоящих тратах, о том, сколько осталось с собой и хватит ли до вечера самому…
Но самое горькое даже не это. В первый момент, когда бабушка ко мне обратилась, у меня возник порыв: вот сейчас взять, все бросить, посадить ее в машину, отвезти накормить, потом отвезти, например, в помещение фонда Доктора Лиза, где могут найти жилье для бездомного, дать одежду и лекарства. В течение доли секунды я готов был все это сделать. Но… Опять-таки только в течение доли секунды. Потому что тут же в голове моментально пронеслись мысли о собственных делах, запланированных на вечер, о том, что и так уже опаздываю, что непонятно, сколько все это займет времени… Я молча отдал двести рублей и побежал дальше.
Бабушка кричала мне вслед слова благодарности. Фраза звучит нелепо — но это и было именно так нелепо. Я уже был метрах в десяти от нее, а она все не могла успокоиться: «Спасибо, спасибо, спасибо…» Как будто эти несчастные двести рублей спасут ей жизнь. А собственно что я сделал? Намного — намного! — меньше чем, мог бы…
Отношение к этой бабушке — наверное — очень похоже на отношение к Богу вообще. Ограничиться малым — когда можешь сделать больше. Ходить на службы только тогда, когда нет других дел. Хотя надо бы было наоборот: подстраивать дела под ритм церковной жизни. Иметь в сердце порыв — стать к Богу ближе, сделать доброе дело, забыть себя ради ближнего — но тут же этот порыв отклонить: потому что неудобно, потому что придется и вправду пожертвовать своими планами и своим временем. Но главное — потому что есть идеальная отговорка для совести: я же пожертвовал деньги, я сделал хоть малое дело…
Но в том-то и парадокс, что жертва — тогда жертва, когда вместе с ней переходишь на новый уровень самоотдачи. Жертва — тогда жертва, когда готов по-настоящему потревожить самого себя. Кто-то никогда не подумал бы поделиться деньгами с другим — и от него Господь ждет хотя бы этого. Но такой человек, делясь деньгами, никогда не задумается: «А не слишком ли мало я делаю?» Потому что даже это для него — уже подвиг. А то, что милостыню даю я — заслуга не моя, это Господь так размягчил мое сердце. Для меня это естественно. Точно так это Господь размягчил мое сердце, послав мне порыв — бросить все и отвезти эту бабушку куда надо… Моей заслугой было бы реализовать этот порыв, прыгнуть выше себя, забыть себя. Но я этого не сделал. К сожалению.
