«Славянофилы Иван и Петр Киреевские»

Дмитрий Володихин

Гость программы — доктор исторических наук, профессор Исторического факультета МГУ Андрей Андреев.

Мы говорили о жизни, творческом наследии и духовных исканиях братьев Ивана и Петра Киреевских — одних из лидеров такого религиозно-философского течения общественной мысли, как славянофильство.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и сегодня мы поговорим о людях, которые входят во все учебники истории, в значительное количество литературных хрестоматий, они входят также в хрестоматии по фольклористике, входят в хрестоматии по философии. И вместе с тем огромную часть того, что они говорили, что они писали, сейчас никто не знает, никто не читает, на плаву, на виду, если точнее сказать, имена, имена громкие. Мы говорим о ранних славянофилах, или, как их иначе называют: «о старших» славянофилах, о тех, с кого начиналось умственное движение, те, кто был сложен, глубок, и те, кого сейчас непросто читать, я имею ввиду братьев Киреевских, Ивана и Петра Васильевичей — целая эпоха в умственном состоянии Российской империи, наследие, которое на протяжении многих поколений влияло на русскую общественную мысль и вместе с тем идеи, которые звучат сейчас в очень упрощенном ключе. Почему не читают? Почему упрощенно? И что это было за явление тогда, когда старшее славянофильство расцвело? Для того, чтобы все эти вопросы выяснить с чувством, с толком, с расстановкой, мы сегодня пригласили к нам в студию замечательного специалиста, доктора исторических наук, профессора исторического факультета МГУ, заведующего кафедрой церковной истории, общецерковной аспирантуры и докторантуры... фух, могу отереть пот со лба, — Андрея Юрьевича Андреева. Здравствуйте.

А. Андреев

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели.

Д. Володихин

— Ну что ж, давайте попробуем оттолкнуться, вот мы до передачи спорили, от чего оттолкнуться — знаете, от жизни того времени, когда появились на свет Иван и Пётр Васильевичи Киреевские, это ведь эпоха дней Александровых, это эпоха Наполеоновских войн, это эпоха, когда вся Европа была охвачена не столько даже войнами, сколько столкновениями умственными, и штыки, ядра, картечь, конечно же, прочерчивали кровавые линии в рядах пехоты и кавалерии, но, на мой взгляд, гораздо громче грохотали раскаты философии.

А. Андреев

— Да, я могу добавить, что, собственно, русская философия, как самобытное явление, как то, что мы сейчас называем «русской философией», родилось именно тогда. И действительно, нужно вспомнить контекст эпохи, ведь детство Киреевских падает ещё на период Александровского времени, но уже их образование, их возмужание, всё это эпоха сразу после восстания декабристов.

Д. Володихин

— В университет они пошли в 1822 году, за три года декабристов.

А. Андреев

— Строго говоря, они не были даже студентами университета, они приехали в Москву в 1822 году, это же была дворянская семья, и к ним домой, в замечательную семью, про которую мы сейчас ещё поговорим, приходили ведущие профессора Московского университета, после чего они сдали комитетский экзамен, который нужен был им для производства в чины, так что они не были студентами. Ну, а сам уже Иван Васильевич стал литературным критиком и первую свою крупную статью опубликовал в 1827 году, это в «Московском вестнике», то есть как раз в эпоху после восстания.

Д. Володихин

— Ему 21 год в этот момент.

А. Андреев

— Да. Я просто хочу сказать простую мысль: декабристам, которые старше на одно поколение, чем славянофилы, казалось, что все вечные русские вопросы можно решить легко и просто, тем более имея для этого определённое количество военной силы, нужно просто прийти, выйти на площадь, и после этого всё само собой решится, потому что Конституция, отмена крепостного права, и дальше мы заживём свободно и счастливо. Но поражение восстания декабристов и последующая, безусловно, реакция в обществе, потому что так или иначе, но поражение восстания затронуло большую часть дворянских семей, вот это заставило людей задуматься. Иначе говоря, вопросы остались, а ответы на них ещё дальше оказались, чем то, как это виделось из эпохи Наполеоновских войн. Вы правильно сказали, Дмитрий Михайлович, Наполеон приучил нас решать вопросы легко и просто: в конечном счёте, кто силён, тот и прав, да?

Д. Володихин

— Но истина достигается накоплением штыков в главном месте удара.

А. Андреев

— Совершенно верно. А здесь нужно было думать, то есть славянофильство — это умственное явление, это, конечно, впервые явление такого масштаба в русской жизни. Ему, правда, немножечко предшествовал такой замечательный кружок, как «любомудры», и с ними также Иван Васильевич Киреевский общался, это общество под руководством Владимира Фёдоровича Одоевского, которое было с 1822 года, ну и потом, как раз после поражения декабристов быстро исчезло, потому что они испугались, что их тоже могут каким-то образом привлечь за их общественную деятельность. Но так или иначе нужно было думать и заново осмыслять ключевые вопросы. Какие ключевые вопросы: кто мы такие? Что такое Россия? Что такое Россия в мире? Зачем мы живём? Ну и на эти вопросы отвечали все, и западники тоже, но всё-таки славянофилы нам ближе даже не только потому, что они ответы на эти вопросы искали в православии, но ещё потому, что они, как ни странно, именно они, а не западники, продолжили ту замечательную линию дворянской культуры, пушкинской культуры, золотого века русской культуры, которая всё-таки, мне кажется, наиболее близка даже нам сегодняшним, как бы мы далеки от Пушкина не оказались.

Д. Володихин

— Ну и, кроме того, западники, с моей точки зрения, слегка простоваты. Есть Европа, есть рецепты, есть образцы, давайте потянемся в ту сторону. Ну, потянулись. Не уверен, что получилось хорошо. Славянофилы были сложнее.

А. Андреев

— Да, я подчеркну, что западники стремились оторваться от своей дворянской культуры, даже будучи дворянами. Они, по сути, представляли собой предтечу будущей русской интеллигенции и уже её печальной судьбы, как она складывается к середине и даже во второй половине XIX века. А вот славянофилы были носителями ещё того идеала дворянских родовых гнёзд, определённой утопии, определённого золотого века русского дворянства, можно в него не верить, но если в него не верить, то у нас как бы исчезает сам фундамент, на котором вырастают славянофильские идеи.

Д. Володихин

— Но Киреевские не были особенно богаты, не были особенно знатны, они не были в аристократии. Помнится, в XVII веке некоторые из них достигали младших воеводских чинов, вот сидел один из Киреевских на Валу́йках — это сейчас город на юге России, и, в общем, другой раз сидел в городе Одо́ев воеводой, сейчас это посёлок городского типа, а когда-то был центром княжения, ну вот и всё то самое высокое, что у них было.

А. Андреев

— Ну да, а у отца наших героев, Василия Ивановича Киреевского, было имение До́лбино в семи верстах от Белёва. Ну, Белёв известен по «Запискам охотника» Тургенева, то есть такие замечательные места в Орловской губернии, красота, песчаные берега рек, прозрачный лес. И в этом До́лбине была церковь, где почиталась Успенская икона Божией Матери, соответственно, на Успение там был такой местный, но очень обильно посещаемый крестьянами праздник. Можно, я прочитаю просто, в какой атмосфере вырастали братья Киреевские, нам это поможет почувствовать вот ту самую атмосферу, дух самой этой эпохи.

Д. Володихин

— Прошу вас.

А. Андреев

— Итак: «На Успение купцы раскидывали множество палаток с красным и всяким товаром, длинные густые ряды с фруктами и ягодами. Не забыты были горячие оладьи и сбитень. Накануне праздника смоляные бочки горели по дороге, ведшие к Долбино, и освещали путь, а в самый день Успения длинные широкие тенистые аллеи при церкви были освещены плошками и фонариками, и в конце этого сада зажигались потешные огни». При этом на ярмарке никогда не продавали водки и не было полиции, поскольку всей жизнью и этого села, и этой ярмарки ведал сам Василий Иванович, секунд-майор в отставке, знавший пять языков, имевший обширную библиотеку дома, в юности занимавшийся литературой, переводивший повести и романы, а в зрелые годы посвятивший себя естественным наукам, в частности, медицине, у него дома была самая настоящая лаборатория, он с успехом лечил больных, и вот такой человек полностью сохранял верность патриархальным традициям, и для него в этом смысле утопии славянофилов не было разницы между помещиком и крепостным, они жили вместе в лоне Православной Церкви.

Д. Володихин

— Будучи крепко православным, имея европейское, по сути дела, образование, насколько я помню, отец братьев Киреевских покровительствовал народным гуляниям и любил народные пляски, то есть ему проявление русского народа в его праздничных вариантах, в стихии радостной, веселой, были по душе, ему нравилось, когда всё это случалось рядом с его домом.

А. Андреев

— Конечно, но даже не только в праздниках. Смотрите, я продолжаю читать источник: «Из пятнадцати человек мужской комнатной прислуги в доме Киреевских, шестеро были грамотные (обращаю внимание, что это довольно большое количество) и также были охотниками до чтения; книг и времени было у них достаточно, слушателей много. И регулярно проводились домовые богослужения, которые были очень часто (молебны, вечерни, всенощные, службы Страстной седмицы), и на этих службах его домашние люди заменяли дьячков и пели стройно, причем старым напевом, ибо нового напева Василий Иванович у себя не терпел, ни даже в церкви». Итак, вот это вот, собственно, главное — единение народа и помещика вокруг алтаря, и вполне естественно, понятно, службы Страстной седмицы — это один из самых важных периодов в году для любого православного человека, но когда здесь вместе соединяются и крестьянский мир, и мир высокой культуры — это, конечно, очень дорогого стоит.

Д. Володихин

— Ну что ж, дорогие радиослушатели, есть единственный, на мой взгляд, русский композитор, который идеально ложится на философию славянофилов, старших славянофилов — это Михаил Иванович Глинка. И, входя в воды славянофильской философии, мы позволим себе такую роскошь, как «Вальс-фантазия» Михаила Ивановича Глинки.

Звучит «Вальс-фантазия»

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио — во что нетрудно поверить, слышав только что замечательные мелодии Михаила Ивановича Глинки, — Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы с замечательным историком русского дворянского общества и русской культуры конца XVIII — первой половины XIX века, доктором исторических наук Андреем Юрьевичем Андреевым обсуждаем судьбы и творчество старших славянофилов. Насколько я понимаю, вот в эти аккорды патриархальной, красивой, невероятно красивой усадебной жизни пришел голос издалека, а это голос замечательного поэта Жуковского, и он звучал в судьбе Киреевских никак не меньше, чем народные песни.

А. Андреев

— Совершенно верно, потому что в 1805 году Василий Иванович Киреевский женился на Авдотье Петровне Юшковой, 16-летней девушке, которая приходилась Жуковскому двоюродной сестрой. И в семье быстро родились два сына, в 1806 году — Иван, в 1808 году — Петр. И Жуковский очень часто бывал у них дома. А дальше случилась замечательная пора, правда, ей предшествовала трагедия: в 1812 году Василий Иванович, помогая раненым, которых обильно доставляли в Орловскую губернию, скончался от тифа, семья осиротела. И в 1814 году Жуковский поселился на целое лето в Долбино, и именно здесь он писал чуть ли не главные свои баллады, позвольте, я не буду называть, но все вы их знаете. Огромный цикл баллад был написан именно здесь, так что вот если у Пушкина, это известная литературная шутка: «У Пушкина была Болдинская осень, у Жуковского было Долбинское лето и Долбинская осень». И в 1814 году он пишет в письмах, что они вдвоем с двоюродной сестрой воспитывают детей вместе, то есть, по сути, Иван и Петр стали его воспитанниками напрямую, и главное, что они видели, как рождались стихи Жуковского, н их писал, и они были первыми его слушателями. Жуковский обожал особенно живого и такого резвого Ванечку, а про Петю он говорит, что у того был почему-то угрюмый характер, но пишет о них с огромной-огромной теплотой. И дальше понятно, что баллады Жуковского имеют прямое отношение к немецкой культуре, к увлечению особой эстетикой романтизма, и сама мама Киреевских, вот она, конечно, оказала на них огромное влияние, потому что Авдотья Петровна сама была женщиной с огромным чувством, с очень сильно развитым чувством прекрасного. Она прекрасно рисовала, она любила цветы, она просто была женщиной, которой постоянно нужны были какие-то эмоциональные переживания, и она старалась научить своих детей видеть прекрасное.

Д. Володихин

— Мне хотелось бы немножечко поближе подойти как раз к немецкой стороне их юности, их воспитания, их образования. Дело в том, что помимо вот этой народной струи в их образовании, помимо профессоров Московского университета, которые дали им немало, насколько я понимаю, оба довольно долго путешествовали по Европе и слушали наиболее известных немецких философов того времени.

А. Андреев

— Да, этому предшествовало еще более раннее знакомство с немецкой философией, поскольку в 1817 году Авдотья Петровна выходит замуж вторично за своего достаточно дальнего, но родственника по фамилии Ела́гин, и отсюда мы ее будем знать дальше как Авдотью Петровну Елагину. Ее знаменитый салон у Красных ворот в Москве будет называться «салон Елагиной». И вот у отчима таким образом Киреевских будет большая немецкая библиотека, он сам будет увлекаться уже немецкой литературой, причем самой разнообразной литературой, вплоть до Шти́линга, немецких мистиков, так что у них будет возможность уже в этот момент, то есть уже в начале 20-х, познакомиться с разными пластами немецкой литературы. Но дальше, конечно, ведь Московский университет 20-х годов, при всем к нему уважении, содержал действительно ярких личностей, но уступал по глубине, по масштабу образования немецким университетам, и если у дворян была такая возможность, а главное, было желание, а у обоих Киреевских желание было, то нужно было продолжать образование в Германии. И вот они и поехали, причем интересно, что они поехали как бы в разные источники: если Иван поехал в 1829 году в Берлин, и он таким образом был единственным из славянофилов, которому удалось лично послушать Гегеля, потому что дальше и славянофилы-западники слушали только учеников Гегеля, а Иван Васильевич лично слушал лекции Гегеля, а также Шлейерма́хера, выдающегося богослова, и все это было в Берлине, то Петр Васильевич поехал сразу в Мюнхен, а в Мюнхене был Ше́ллинг, и он нам прекрасно описывает, как он записывался у Шеллинга прямо на лекции.

Д. Володихин

— Мне кажется, что Шеллинга тогда любила вся Россия чуть ли не больше, чем Германия, его знали, почитали, его книгами зачитывались, он был фантастически популярен, очевидно, поэтому один из братьев решил сразу припасть к источнику мудрости, известному всей его стране.

А. Андреев

— Совершенно верно. И я хочу сказать, что это увлечение еще только набирало силы, потому что главный кружок шеллингианцев — кружок Станкевича, это как раз 30-е годы, то есть как раз в это время. Ну вот, и потом Иван приехал тоже в Мюнхен, то есть Петр вообще в какой-то момент регулярно бывал дома у Шеллинга, едва ли не ухаживал за его дочкой. Вот после такого замечательного знакомства с философией случилась холера, и это стало настоящей бедой, (ну, мы-то понимаем, что такое эпидемия теперь, благодаря коронавирусу) потому что они не только вынуждены были прекратить занятия, но услышали про эпидемию в России, они беспокоились о своей семье, и осенью 30-го года они бросают учебу, они бросают все то, к чему они так стремились, и они возвращаются на Родину.

Д. Володихин

— Но они успели к тому времени получить не так уж мало.

А. Андреев

— Безусловно, и это у них осталось на всю жизнь. И вот Иван Васильевич, вернувшись в Россию, в 1831 году сделал всю необходимую работу, чтобы с 1832 года выпускать удивительный, наверное, журнал, который должен был быть лучшим в России. Вышло три книжки за 1832 год, три книжки журнала «Европеец».

Д. Володихин

— Ну и что же это такое? Чуть подробнее.

А. Андреев

— Это журнал, который должен был объединить всю лучшую русскую литературу и поэзию, потому что там обещали публиковаться и Пушкин, и Гоголь, и Язы́ков, и Жуковский, естественно. Проще сказать, кого из русских литераторов не призвал к себе в помощь Иван Васильевич, а сам он предполагал в этом журнале публиковать статьи по философии, то есть как раз то, что он изучил уже, и то, как он видел историю России и историю вообще всей европейской цивилизации. Его ключевая статья называлась «Девятнадцатый век», то есть она должна была объяснить, что же век пришедший нам всем приготовил.

Д. Володихин

— Ну и вопрос первый: кто реально участвовал в этом издании? И вопрос второй: «Девятнадцатый век» — то, что принесло Ивану Васильевичу известность и признание или, скорее, неудобство?

А. Андреев

— Конечно, неудобство, потому что эпоха-то была не очень благоприятная для таких философских журналов. Скорее всего, поступил донос, но нам известна резолюция, а резолюция эта никем иным была дана, как императором, что в статье «Девятнадцатый век», которая была посвящена высокой философии, Николай I увидел чуть ли не воззвание к революции.

Д. Володихин

— Ну а в реальности что там было?

А. Андреев

— В реальности там все-таки обсуждался именно смысл XIX века. За две минутки это не расскажешь, но если говорить все-таки достаточно упрощенно: путь европейской цивилизации, путь русской цивилизации, их сходства, сходства такие, что и та, и другая — это христианские цивилизации, основанные одна на западной вере, другая — на восточной, и та, и другая содержат в себе элементы варварских народов, потому что и славяне были когда-то варвары, и, естественно, германцы, и галлы тоже — это варварские народы. Но у западной цивилизации есть третья составляющая — это античное наследие, которого в России нет, и Киреевский осмысливает роль античного наследия для дальнейшей судьбы вообще истории.

Д. Володихин

— Но странно даже, что вот за эту статью могли тогда крепко наказать.

А. Андреев

— Очень странно. Это был литературный донос, ну, там у литературоведов есть свои... я даже не буду указывать на человека, поскольку, еще раз: журнал был слишком яркий, как бы Киреевский врывался, что называется, в очень конкурентную среду русских журналов, на самом деле.

Д. Володихин

— Ну вот, перефразируя советскую классику: «эх, зависть, зависть». Ну, а все-таки кто поддержал из тех авторов, которые были обещаны в журнале «Европеец»?

А. Андреев

— Журнал поддержали, конечно же, и Пушкин, и Гоголь. Пушкин вообще говорил, что это, может быть, лучший журнал в России. Конечно, Жуковский, Баратынский, Языков, Хомяков, Александр Иванович Тургенев, Михаил Петрович Погодин, это если брать людей, которые увлекались историей России, ну и многие другие. Этот журнал также еще издавался в около университетской среде, я думаю, и многие профессора Московского университета могли там печататься.

Д. Володихин

— То есть, фактически, это была такая литературная феерия, которая была остановлена на взлете?

А. Андреев

— Да, да, да, совершенно верно, причем Киреевский больше никогда не смог получить в свое издание журнал, не просто журнал был запрещен, а сам Киреевский был объявлен неблагонадежным, то есть на уровне третьего отделения был поставлен такой, как сейчас говорят: стоп-сигнал.

Д. Володихин

— Что же, возвращаясь к тому, что все-таки составило судьбу Ивана Васильевича Киреевского, ведь ему не удавалось дальше наладить издание журнала, но печатался он много, во всяком случае, некоторые его статьи в чужих журналах прозвучали.

А. Андреев

— Ну, в том-то и дело, что он, конечно, пытался печататься, но иногда ему даже приходилось печатать статьи без указания своей фамилии, то есть статья под фамилией «Киреевский» могла вызвать цензурные трудности, так что не так уж много, на самом деле, у него статей и вышло. И еще более драматична его попытка стать профессором философии, еще раз подчеркну, что философия была не просто увлечением, а его способом думать, способом размышлять. Он поддал записку на имя попечителя Сергея Григорьевича Стро́ганова, того самого знаменитого мецената и великого деятеля образования, который много сделал для Московского университета — Строганов Киреевскому отказал. Если вы спросите: почему? — Строганов последовательно поддерживал всех московских западников, а западники считали, что славянофилы в университете, если они появятся, они испортят хорошую молодежь.

Д. Володихин

— Ну что же, с нашей точки зрения, скорее, славянофилы, появившись в Московском университете, все-таки немного исправили бы эту дурную молодежь, но что произошло, то произошло. Вместе с тем — да, для Ивана Васильевича это была обида, и это было поражение, однако до конца своей жизни, а это 1856 год, Иван Васильевич продолжает работать, он не молчит, он не становится немым.

А. Андреев

— Конечно, и это ведь тоже часть его учения. Прежде всего Иван Васильевич (мы об этом еще дальше поговорим) учил, что человек должен сам внутри себя обрести какой-то мир и единение с Богом, и потом уже он может этому учить людей, поэтому для Ивана Васильевича, конечно, важнейшим событием стала женитьба, ведь он уезжал в 1829 году во многом (так считают биографы) еще и на фоне своего неудавшегося брака с девушкой, которую он очень нежно любил, но родственники сочли, что их родство слишком близкое, чем дозволяли дворянские традиции того времени. И тем не менее, в 1834 году, спустя пять лет, они пять лет не виделись, они увиделись впервые через пять лет, и тут же оба поняли, что не могут жить друг без друга. Авдотья Петровна их благословила, и вот их семейная жизнь, собственно, жизнь Киреевских была очень простая: зимой в Москве, летом в усадьбе.

Д. Володихин

— Давайте же назовем его спутницу всей жизни.

А. Андреев

— Наталья Петровна, Арбе́нева у неё была фамилия. И уже потом, когда возникнут их связи с Оптиной пустынью, она будет ему помогать в издании перевода святых отцов, и во многом именно Наталья Петровна познакомила Киреевского, собственно, с православными традициями, потому что при всем вот этом возвышенном немецком воспитании, идеальном Иван Васильевич еще был вполне ребенком в отношении того же самого святоотеческого чтения, а Наталья Петровна знала некоторых московских старцев, именно она привела Ивана Васильевича, в частности, в Новоспасский монастырь к такому вот старцу, отцу Филарету, который уже потом передал Ивана Васильевича самому отцу Макарию из Оптиной пустыни.

Д. Володихин

— Ну что ж, хорошая судьба, хорошая жена, романтическая история влилась в океан веры, что может быть лучше, по большому счёту? Дорогие радиослушатели, я хотел бы напомнить вам, что это Светлое радио, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы обсуждаем старших славянофилов — братьев Киреевских, и сейчас мы с вами расстанемся буквально на одну минуту, чтобы вскоре вновь возобновить наш разговор в эфире.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк русской культуры и дворянского быта Андрей Юрьевич Андреев, доктор исторических наук. Мы обсуждаем историю творчества и жизни братьев Киреевских и никак не сойдемся с ним, где ставить ударение: на Кире́евских или на Кирее́вских, но это вечный спор тех, кто изучает старших славянофилов. Мы с вами подошли к тому моменту, когда достаточно уже сказано о судьбе, о воспитании, давайте поговорим о главном, что было в жизни этих людей, а главным было все-таки творчество. У Ивана Васильевича это творчество было философское, буквально несколько статей внесли его в пантеон русской философии и сейчас стоит об этих статьях, о его мировидении, о его философии поговорить.

А. Андреев

— Собственно, две самых важных статьи, но, к счастью, они переиздаются, их легко найти: одна посвящена просвещению Европы и его отношению к просвещению в России, а другая статья повествует нам о необходимости и возможности новых начал для философии. И вот я еще раз повторю, что у Киреевского не было возможности много писать и много издаваться. Зачастую именно его статьи вызывали потом даже запрещение журналов, как это было с «Московским сборником» 1852 года, то есть государство как бы положило ему четкий предел в высказываниях, поэтому он писал скорее даже в стол, не рассчитывая, или, вернее, имея какое-то количество текстов и просто надеясь, что будет возможность их опубликовать, то есть эти статьи, безусловно, закончены, но мы не можем сказать, что он выговорился, мы не можем сказать, что он создал полную систему, полное учение философское. Вот что есть, то есть, нам бы хотелось, конечно, чтобы от него осталось больше, но вот есть эти две статьи. Еще раз: это не лень, не дворянское сибаритство, наоборот, Иван Васильевич был чрезвычайно трудолюбивым человеком, это просто условия философского творчества в такую непростую эпоху, каким было царствование Николая I.

Д. Володихин

— Ну, там есть и другие труды, просто они не столь обобщающие, не столь крупные, а эти две статьи в сущности — историко-философские трактаты.

Д. Володихин

— Да, и причем равно и исторические, и философские, совершенно верно. И говоря именно о философии Киреевского, надо подчеркнуть, что у него есть одно главное слово, и это слово «цельность». Причем цельность относится ко всему, но я бы указал на эту цельность прежде всего в аспекте богопознания, то есть человек вообще весь существует вокруг некоего внутреннего ядра, и вот это ядро, эта нравственная личность человека должна, безусловно, быть в единении с Богом. Если внутри себя человек не построил, то он не может познавать мир, то есть что бы он не познал, ему будет мешать, говоря по-простому, по-православному — грехи будут мешать. И в этом смысле человек, конечно, несовершенен, и особенно несовершенен человеческий разум, которому может казаться, что он решил какие-то задачки, но на самом деле, если внутри человека все нехорошо, то и эти решения этих внешних разумных задачек будут, конечно же, не полными и, скорее всего, неверными, как нас учит Киреевский. Давайте я прочитаю его фразу: «На всякое мышление, исходящее из высшего источника разумения христианин смотрит как на неполное и потому неверное знание, которое не может служить выражением высшей истины, хотя может быть полезным на своем подчинённом месте и даже необходимой ступенью для другого знания, стоящего на ступени еще низшей. Истина же Божественная не обнимается соображениями обыкновенного разума и требует высшего духовного зрения, которое приобретается не наружной ученостью, но внутренней цельностью бытия. Поэтому истинного богомыслия ищет тот, кто думает встретить вместе и чистую цельную жизнь, которая вручается ему за цельность разума, и это можно сделать не там, где возвышается одна лишь школьная образованность». То есть понятно, что одной образованности мало, нужно просто построить в себе внутренне цельного человека.

Д. Володихин

— Помнится, одно время было модным ругать Ивана Васильевича за то, что он в этой своей философии испытал значительное влияние философии немецкой, того же самого Шеллинга. До какой степени он оригинален, с вашей точки зрения?

А. Андреев

— Я считаю, что, конечно, здесь многое от понятия идеала Шеллинга, но самое главное, что вот эту цельность Киреевский не только ищет, а находит, самое главное, он ничего не изобретает, он считает, что она существует именно в учении Православной Церкви, в тех трудах святых отцов, которые он читает и которые он переводит, и в том народном сознании, к которому он прикоснулся благодаря детству. То есть ему представляется, вот исходя уже из его исторического очерка, что русский народ единственный среди всех народов мира сохранил внутри себя эту цельность, потому что она не затмилась у русского народа, он называет хорошее слово: «иноучениями», ибо иноучениями занимается Католическая Церковь, где сфера разума и сфера веры абсолютно разведены: вот есть разумная наука, всё у нас с помощью силлогизмов выводится, а вот есть сфера веры, там католической литургии, которая никакого как бы внешнего отношения к науке не имеет.

Д. Володихин

— То есть, по большому счёту, Иван Васильевич говорит о том, что правильная наука так или иначе должна иметь веру в качестве своей почвы, в качестве того, из чего она напитывается соками идей и чувствований.

А. Андреев

— Совершенно верно, но и обратно — правильная вера тоже должна основываться на науке, вот в этом и парадокс, и одновременно разгадка философии Киреевского. «Русский человек, — он неоднократно подчёркивает в своих трудах, — не может верить в то, что не поймёт разумом, но не может понять разумом в то, что не будет верить», то есть и то, и то необходимо. Разум и вера должны существовать в той самой цельности, а залогом цельности является внутренняя жизнь с Богом.

Д. Володихин

— Но братьев, Ивана Васильевича и Петра Васильевича, называли «славянофилами» явно не за то, чтобы было самым глубоким в философии Ивана Васильевича Киреевского, их называли таковыми за исторические политические приложения к тому, что лежало на глубине.

А. Андреев

— Иван Васильевич не делал никаких политических приложений, если уж так ставится вопрос, я, конечно, могу сказать, что он был по понятным причинам критически и отрицательно настроен к современной государственной действительности, то есть его взгляды были вполне себе умеренно либеральные политические, но не в этом же, не в его политических взглядах, ещё раз, глубина философии. Что касается его брата Петра — да, он ближе к такому традиционному образу славянофилов, но этот образ же тоже сконструирован. Я подчеркну, что никогда ни один из братьев и вообще, даже и Хомяков, всё раннее поколение не называли себя славянофилами. Славянофилы — это название уже следующих поколений, поэтому это слово вообще сюда не приложимо, строго говоря, если мы говорим об историческом контексте. Так вот, Пётр Васильевич, конечно, любил русские песни, он был собирателем фольклора, мы сейчас ещё можем поговорить чуть дальше о том наследии, которое осталось от обоих братьев в целом, что же они дали русской культуре, но и это его наследие не носило никакого политического контекста. Понимаете, эти люди, они думали о том, что же внутри нас, а не вне нас, а политика — это то, что вне нас.

Д. Володихин

— Иными словами, они были не столько славянофилы в современном понимании этого слова, то есть толкователи истории и состояния общества, сколько были людьми, которые искали глуби́ны русского состояния души и разума, то, что находится после очищения души и разума от огромного количества наносных слоёв, в том числе европейского образования и просвещения. Не будучи врагами этого просвещения, они говорили «да, это и есть, это может быть не бесполезно и даже очень полезно, но давайте поищем то, что в нас самих оригинально, что в нас самих интереснее того, что мы получили со стороны».

А. Андреев

— Да, я соглашусь. Давайте ещё раз вспомним, что журнал Ивана Васильевича называется «Европеец», конечно, он был не просто не врагом, он был другом и горячим сторонником именно европейского просвещения. А на ваш вопрос я ещё могу ответить на этот раз по памяти цитатой, с которой Киреевский обращается к Жуковскому, Жуковский спрашивал: «Всё-таки можем ли мы сказать, что мы лучше других народов Европы?», и Киреевский пишет: «Нет, конечно. Ничем мы не лучше никакого другого народа, но есть в нас внутри что-то такое, чего у других народов нет, и что мы должны в себе осознать, и вот если мы это осознаем, вот тогда мы действительно можем претендовать на то, что мы хоть сколько-нибудь лучше станем» — это, между прочим, чистое шеллингианство с точки зрения философии, потому что Шеллинг тоже показывает нам в своей эстетике, в своём философском учении, что у каждого народа есть вот та искра Божия, потому что Господь, Он един, но воплощается по-разному в каждом народе, и вот каждому Он даёт этот смысл бытия и смысл народной судьбы в осознании именно вот этой искры, которую ему дал Господь.

Д. Володихин

— Но в сущности, что в конечном итоге обнажил Иван Васильевич после многолетних своих поисков? Обнажил он то, что основа этой оригинальности, основа того, что должно развиваться в России и в русских — это именно православие, а цельность духа — это скорее то ли форма, то ли инструмент развития.

А. Андреев

— Подчеркну: православие не в смысле обряда, а в смысле жизни. Православие как основа особой цельной жизни, вот то, с чего мы начинали, когда мы естественным образом идём все вместе читать все службы Страстной седмицы, потому что иначе мы не можем, мы живём в Церкви, а Церковь живёт в нас, вы понимаете? Это где-то близко, конечно, и Хомякову, который тоже призывал всем заниматься внутри Церкви, но для Киреевского это была суть жизни, то есть воцерковление как суть нашей русской жизни.

Д. Володихин

— Хомяков в этом смысле был гораздо более историчен и гораздо более политичен.

А. Андреев

— Да, вот это абсолютно верно, Хомяков действительно из этого вырисовывал уже политическое учение, а Киреевский совершенно никакой политики сюда не вносил, это была нравственная категория для него.

Д. Володихин

— А насколько Киреевский и Хомяков были близки, насколько к ним был близок Язы́ков? Дело в том, что время от времени видишь на страницах в учебниках, что они выступали как единая когорта, как спаянная группа, а ведь в действительности всё было не совсем так.

А. Андреев

— Ну, Языков вообще помогал Петру Васильевичу Киреевскому в собрании той коллекции народных песен, которую он собирал. И, конечно же, Киреевский дружил с Хомяковым, но искушённые в источниках наши слушатели прекрасно знают, собственно, так написано в учебнике, что славянофильство формально началось со спора между Киреевским и Хомяковым, так что их дружба не мешала им спорить, потому что Хомяков написал статью «О старом и новом», а Киреевский ответил ему именно вот статьёй, которую даже он нигде не смог опубликовать, она так и называлась: «В ответ Хомякову», то есть при том, что они дружили, это не мешало им спорить и выяснять основы их учения.

Д. Володихин

— Ну что же, они были слишком умны для того, чтобы думать строем. Дорогие радиослушатели, я думаю, что пришло время нового отрывка из Глинки, это будет «Камаринская», знаменитая и очень хорошо подходящая под следующий отрывок нашей передачи, который связан с народным творчеством и его изучением старшими славянофилами.

Звучит «Камаринская»

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы обсуждаем судьбу и творчество братьев Киреевских, тех, кто вписан в историю русской философии, как зачинатели славянофильского умственного движения в России, как люди, которые вошли в общественную мысль России буквально несколькими статьями и произведениями, но не выходят оттуда более полутора столетий, собственно, уже почти два. Ну и, я думаю, стоит уделить внимание второму из братьев, Петру Васильевичу. Он не столько был философ, сколько фольклорист, но тем не менее это фигура примечательная и во всяком случае, по уму своему он брату не уступал.

А. Андреев

— Безусловно, и он просто был фигурой самой по себе достаточно цельной. Все-таки Иван Васильевич ищет, вы видите, он начинает с шеллингианской философии, потом обращается к творениям святых отцов, то есть ему есть что искать, есть что внутри себя переваривать и показывать нам результаты этого. А вот Петр Васильевич как будто бы и есть тот самый русский человек, о котором пишет Иван Васильевич. Он бесконечно любит русский народ. Знаете, есть еще тоже фраза довольно популярная у историков, что Иван Васильевич унаследовал у матери свои эстетические воззрения, страсть к прекрасному, а Петр Васильевич унаследовал все у отца, ведь это же отец жил той самой цельной жизнью, с чего мы начали сегодняшний разговор. И вот Петр Васильевич хочет нам раскрыть те прекрасные горизонты, которые он видит, раскрыть те самые жемчужины, которые существуют в русском народе, в каком виде? В виде песен. И он посвящает основную часть своей жизни именно собиранию песен. То есть его биография предельно проста: да, он учился в Германии, да, он какое-то время служил, потом подал в отставку, и, в общем, жил просто в своем имении и ездил по соседним имениям своей губернии. Языков ему помогал. И надо сказать, что собрание песен Киреевского до сих пор не издано полностью, было издано во второй половине XIX века. При его жизни вообще очень мало издавалось, там только один маленький сборник свадебных песен вышел, не более пятисот единиц, а в общей сумме было издано около трех тысяч его песен, и это, поверьте, далеко не всё, даже, по-моему, не половина всего его собрания, то есть еще очень многое до сих пор так и покоится в архивах, я не знаю, дошли ли у современных фольклористов до этого руки сейчас, поскольку это не совсем моя область исследований. Так что вот он всю жизнь посвятил просто русскому народу.

Д. Володихин

— Ну что ж, умерли братья, не знаю, можно ли в этом искать какой-то символизм, в один год, в 1856-м, в год печальный, тяжелый для России, в год, когда Российской империи было нанесено поражение в Крымской, или иначе ее называют — Восточной войне, многие надежды в обществе исчезли, но, в сущности, деятельность братьев, которые заронили зерно оригинального отношения к собственной истории культуры, оно всеми этими обстоятельствами убито не было, и оно в дальнейшем проросло и зацвело. Да, собственно, уже тогда росло и цвело. Вопрос вот в чем: вот те четыре человека, которых я назвал: братья Иван Васильевич и Петр Васильевич Киреевские, Хомяков, Языков, представлены, как умственная основа старшего славянофильства, но давайте здраво рассудим, до какой степени современные читатели, даже интеллектуалы, даже русские православные люди, для которых, по идее, все это должно быть близко, читают, ну, знают одно-два стихотворения Языкова? Знают, возможно, некоторые произведения Хомякова. А Киреевские... ну, опять же, я тоже не знаю, насколько близки песни, опубликованные и собранные Петром Ивановичем для современных фольклористов, но главные статьи Ивана Васильевича, собственно, тот якорь, на котором вообще держится это умственное течение, они ведь не очень-то сейчас знакомы нашим современникам, и даже специалисты по истории философии, даже люди близких к славянофилам старшего поколения взглядов не очень знают, помнят и желают знакомиться с его произведениями, почему так?

А. Андреев

— На мой взгляд, это просто отражает ту печальную истину, что мы не любим философию в целом, забываем, что философия все-таки является основой, причем основой любых наук. Конечно, если мы имеем счастье прямого богообщения, богопознания, наверное, нам не обязательно читать Шеллинга, но если мы занимаемся наукой все-таки как таковой, то уж, по крайней мере, лекции Шеллинга «Методы академического познания» нужно прочитать каждому ученому, потому что там написано, что такое наука XIX века. Да, понятно, в XX веке возникнут новые методы, новые требования, в XXI веке, там у нас свои есть философы, но если мы хотим разобраться в классической науке, то это, конечно, обязательно чтение Шеллинга и без этого, без такого фундамента Киреевский, действительно, не очень понятен, но замечу: ведь он ставит те вопросы, которые будет потом решать на протяжении полутора сотен лет русская философия. Можно я еще одну цитату приведу, потому что она очень важна: «Противопоставить драгоценные и живительные истины (речь идет о творениях святых отцов) современному состоянию философии, (то есть тому как раз, вот в эпоху Киреевского, когда жили Шеллинг и Гегель) проникнуться по возможности их смыслами, („их“, то есть отеческими смыслами) сообразить в отношении к ним вопросы современной образованности. Все логические истины, добытые наукой, все плоды тысячелетних опытов разума во всех его разнообразных деятельностях, изо всех этих соображений вывести общее следствие соответственно настоящим требованиям просвещения — вот задача, решение которой могло бы изменить все направление просвещения в народе, где убеждения православной веры находятся в разногласии с заимствованной образованностью». И ведь сейчас Киреевский говорит не о России, а о Европе, он, как ни странно, ставит эту задачу для всей европейской цивилизации.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, по его мнению получается так, что и для народов Европы, для тех же немцев, французов, я уж не знаю, венгров, голландцев, просвещение в его радикальной французской форме есть нечто наносное, под которым тоже прячутся глубины иные, не те, что в России, не те, что у русских, но тоже нуждающиеся в очищении.

А. Андреев

— Ну, потому что он пытается убедить, что если вы христиане, вы должны быть цельны, а западная образованность разводит веру и разум, как мы только что с вами говорили. И ведь ему удалось обрести, по крайней мере, одного немца, как вы сказали, а именно замечательного сына лютеранского пастора, который учился в Москве — Карла Зедерго́льма, который благодаря Киреевскому и общению с ним примет православие, приедет в Оптину пустынь, а потом примет там постриг под именем отца Климента и будет одним из самых ревностных проповедников, ну и, как вы знаете, биографом.

Д. Володихин

— Да, он будет духовно окормлять Константина Николаевича Леонтьева.

А. Андреев

— Да, Константина Николаевича Леонтьева, совершенно верно, кому я это говорю.

Д. Володихин

— Ну что ж, вот говоря о передаче наследия славянофилов, в сущности, вы сказали то, что оно сложно для того, чтобы понять то, что писал Иван Васильевич Киреевский, надо иметь определенный философский багаж, иначе тексты просто не поддадутся сколь угодно пытливому уму, но тем не менее, для современников и для ближайших поколений эти статьи не были пустым звуком. На кого в этом смысле, кроме Зедерго́льма, повлияли Киреевские, в ком чувствуется их философская начинка?

А. Андреев

— Вы знаете, сложный вопрос, и вопрос вот почему: вот мы же говорили, что Киреевские занимались русским народом в чистом виде, в отрыве от политики. Самые важные статьи были опубликованы накануне смерти, а, как вы правильно сказали, они умерли оба в 1856 году, ещё хотел добавить, что Пётр скончался буквально пару месяцев спустя Ивана, считается, что они настолько были близки, что Пётр просто горевал, и вот он горевал, горевал, и это его свело быстро в могилу, то есть это действительно символично. И что потом, что после 1856 года? А потом у нас крайне политизированная эпоха. Отмена крепостного права — это же не размышления о духовной и нравственной сущности русского народа, это политические события. То есть очень быстро, на мой взгляд, вот эти учения Киреевских потеряли актуальность, потому что нужно было конкретно решать политические проблемы: как будут жить крестьяне, сколько они получат земли, в конечном счёте, как будет устроено новое русское общество после отмены крепостного права.

Д. Володихин

— Ну и целый каскад других реформ, которые посыпались на голову России после отмены крепостного права.

А. Андреев

— Да. Так что хотелось бы, например, сказать, что Киреевский повлиял на Достоевского, но вряд ли это так. На мой взгляд, нет, конечно, потому что размышления, вот если мы сравним, что Достоевский пишет о русском характере, а уж он, вы понимаете, много пишет об этом — нет, он пишет именно вещи, скорее, вот вытекающие из политики 60-х, 70-х годов, у него же все романы носят в себе какое-то очень острое политическое ядро, а не то нравственное, о котором мы сегодня говорили.

Д. Володихин

— Ну, если только не говорить, что рецепция учения Киреевского через Зедергольма перешла в Константина Николаевича Леонтьева.

А. Андреев

— Здесь, как специалисту, вам виднее.

Д. Володихин

— Зедергольм был наставником духовным Леонтьева, когда тот уже развил собственное учение, уже в не юном возрасте, но, может быть, споры и перекрёстное опыление идеями Киреевских и Хомякова привело к тому, что через Хомякова многие стали воспринимать Киреевских как людей, авторитетных в философии.

А. Андреев

— Согласен. Ну, а с другой стороны, всё-таки подчеркну, что так называемые «поздние славянофилы», то есть, иначе говоря, славянофилы-политики, славянофилы, которые ставили политические вопросы для будущего Российской империи, которые были идеологами в том числе будущих войн, ну, естественно, Русско-турецкой войны прежде всего — это поколение, которое не имело именно прямой связи, они могли себя каким-то образом отсылать на ранних славянофилов, но прямой связи между ранними и поздними славянофилами почти не было.

Д. Володихин

— Ну что ж, сложная картина, и тем не менее в багаже русской культуры братья Киреевские остаются теми именами, которые вычеркнуты быть не могут, популярны они или нет, они — основа.

А. Андреев

— Конечно. Можно я подведу итог словами Ивана Васильевича, которые наиболее, наверное, чётко выражают и его собственные стремления, и то, что они оба смогли сделать: «Одного только желаю я, — писал Иван Васильевич, — чтобы те начала жизни, которые хранятся в учении Святой Православной Церкви, вполне проникнули убеждение всех степеней и сословий наших, чтобы эти высшие начала, господствуя над просвещением европейским и не утесняя его, но, напротив, обнимая его своей полнотой, дали бы ему высший смысл и последующее развитие, и чтобы та ценность бытия, которую мы замечаем в Древней России, была навсегда уделом настоящей и будущей нашей Православной России».

Д. Володихин

— Я думаю, что эта цитата — замечательное завершение для нашей передачи, время её как раз подходит к концу, и мне, дорогие радиослушатели, остается лишь от вашего имени поблагодарить Андрея Юрьевича Андреева, замечательного историка, доктора исторических наук, и сказать вам: спасибо за внимание, до свидания.

А. Андреев

— До свидания.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Кючук-Кайнарджийский мирный договор»
• «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»
• «Современный русский историк Олег Куц»

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов