В нашей студии был настоятель храма Ризоположения в Леонове протоиерей Андрей Рахновский.
Разговор шел о смыслах и особенностях богослужения в ближайшее воскресение, о начале Успенского поста, о днях памяти святого мученика Иоанна Воина, священномученика Вениамина Петроградского и Происхождения честных древ Животворящего Креста Господня.
Ведущая: Марина Борисова
Марина Борисова:
— Добрый вечер, дорогие друзья! В эфире Радио ВЕРА — наша еженедельная субботняя программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость — настоятель храма Ризоположения в Леоново протоиерей Андрей Рахновский.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Здравствуйте!
Марина Борисова:
— И с его помощью мы постараемся разобраться, что ждет нас в церкви завтра, в седьмое воскресенье после Пятидесятницы и на наступающей неделе. Ну, неделя у нас богата смыслами и событиями, но, как всегда, начнем мы все-таки с поиска смысла наступающего воскресения, исходя из тех отрывков из апостольских посланий и Евангелий, которые прозвучат завтра в Церкви за Божественной Литургией. Мы услышим отрывок из Послания апостола Павла к римлянам из 15 главы, стихи с 1 по 7. И вот с 1 стиха, думаешь: это о ком? Потому что апостол пишет: «Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать. Каждый из нас должен угождать ближнему во благо к назиданию». Начнём с того, что, я думаю, многие наши радиослушатели усомнятся, что это относится к ним, поскольку сами себя сильными не считают. И утверждение, что каждый должен угождать ближнему во благо к назиданию, заставляет задуматься, а сам-то я знаю, где благо, и каким образом я своего ближнего могу назидать? Апостол всё время усложняет задачу. Вот читаешь и думаешь, ну как? Вот только более-менее разобрался, кто такой ближний, а тут тебе такие задачи ставят, что ты уже не знаешь, что это — высшая математика или это вообще уже за гранью понимания человеческого.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— По мысли апостола Павла, уступать должен тот, кто сильнее, да, то есть не должно быть так, что вот кто-то несется вперед, да, а кто-то: ну раз ты не успеваешь, да, то это твои проблемы. Я проиллюстрирую мысль апостола Павла следующим примером. Я служил в храме, в котором были очень долгие уставные богослужения. Я как-то поинтересовался у настоятеля, говорю: «Батюшка, а вот если люди, например, кто-то там тяжело, не выдерживает?» На что он мне ответил: «Мы не должны на слабых ориентироваться». Наш приход не для слабаков, другими словами.
Марина Борисова:
— Ну это прямо как в олимпийском...
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Да, в олимпийской сборной. А тут, конечно, совершенно другой подход. То есть ты должен думать, как себя чувствует тот, кто более немощен. Если это перенести на семью, это уже очень важно. Не важно, это воцерковлённая семья. То есть мера, скажем так, мера подвига духовного, она опять-таки выстраивается по слабейшему. По детям, например, да. То есть ты-то там хочешь там молись сколько ты можешь, да, но есть, что касается каких-то общей молитвы, общих походов в церковь и так далее, всё должно выстраиваться именно по слабейшему. Приведу ещё один реальный случай. Был у меня знакомый один прихожанин, был очень строгий, очень строгий со своей семьёй, вот именно он, как бы, ни к жене, ни к детям не снисходил, а их за собой, значит, тянул такой железной рукой. Я ему каждый раз говорил, что надо к детям, к жене быть более такими, скажем, внимательными. Он всё, значит, у него был такой чёткий порядок, что утром там все встают, едят просфорку и запивают святой водой. Я специально сейчас даже интонацию поменял, потому что именно вот так вот было. И тут он приходит на службу, говорит: «Ой, отец Андрей, что вот делать? Я вот готовился к Причастию». Я говорю: «Ну, хорошо». «Так я утром-то съел просфорку, запил святой водой». Говорю, вот, говорю, вы попали в ловушку, которую сами себе придумали. Вот до чего доводит, да? Когда мы за неким порядком, да, теряем вообще суть, а для чего этот порядок нужен. Ну, понятно, апостол Павел там, он перед этим же рассуждает, он же там рассуждает о немощных в вере, да, кто вот продолжает соблюдать вот это разделение на чистую и нечистую пищу, кто думает, что идоложертвенное как бы энергетику плохую там сообщает, да, поэтому нельзя это есть. То есть, вот так вот. Но перекладывая на наше время, это должно выглядеть именно так. Но апостольское время это период же особого духовного дерзновения христиан. И понятно, что в христианской среде могло вот это зародиться. Опять-таки, наша община не для слабаков. Да, мы, скажем так...
Марина Борисова:
— Школа Олимпийского резерва.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Да, Школа Олимпийского резерва.
Марина Борисова:
— Ну если идти дальше по тому, что говорит апостол, он говорит, что всё, что написано было прежде, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохранили надежду. То есть в контексте того, что вы только что сказали, по-видимому, речь идет о том, что ветхозаветные табу носили такой совершенно дисциплинарный характер в отсутствии осмысленного откровения. Но для меня всегда ключом к пониманию вот этих сентенций апостола Павла было то, что он, говоря о том, что есть можно всё, что угодно, но если это искушает брата моего, не буду есть мясо вовек.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Да, то есть понятно, что ситуация была именно такая, что вот христианин, имеющий здравое христианское сознание, он действительно мог есть идоложертвенное, неидоложертвенное, потому что всё, как апостол Павел говорит, освящается Словом Божиим и молитвой. Но были люди, которые не могли этого, они считали, что это грех. Ну апостол Павел говорит, хорошо, оставьте это знание правильное для себя. Потому что если кто-то сердцем уязвляется, соблазняется, начинает страдать, снизойди к нему. Вот это очень важно. Поэтому он сказал, знание надмевает, а любовь назидает. Но, с другой стороны, апостол Павел умел вот эту грань провести правильно. Он говорит в другом месте: если бы людям угождал, не был бы рабом Христовым. То есть есть какие-то вещи, да, где снисхождение будет равносильно как бы...
Марина Борисова:
— Предательству.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Предательству веры, да. Но, вот, а вот как эту грань не перейти, это вот большое очень искусство рассудительности духовной.
Марина Борисова:
— Обратимся теперь к отрывку из Евангелия от Матфея, из 9 главы, стихи из с 27 по 35. Там описывается целых два исцеления. Исцеление двух слепых, которые кричали: «Помилуй нас, Иисус, Сын Давидов». И когда Иисус спросил: «Веруете ли, что я могу это сделать?», они говорят Ему: «Ей Господи», тогда Он коснулся глаз их и сказал: «По вере вашей да будет вам», и открылись глаза их. Ну и как довольно часто бывает в описании евангельских чудес исцеления, Спаситель говорит: «Никому не говорите», исцелённые тут же идут и всем рассказывают. Это очень по-человечески. И второе исцеление, описанное в этом отрывке, это исцеление немого бесноватого. Вот само сочетание «немой бесноватый» всегда вызывало во мне живой интерес. Ведь мы, когда читаем о великих подвижниках, один из аскетических подвигов — это подвиг молчания. И это всегда вызывает такое сугубое уважение. Вот этот человек, вот умеет он молчать. Вообще про молчание у святых отцов очень много красивых и замечательных слов сказано. И тут мы вдруг читаем о том, что молчание может быть беснованием. Вопрос. Каким же образом это монашеское достояние, это искусство, этот подвиг во имя Христа одновременно может оказаться своей противоположностью?
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Вот смотрите, сейчас люди любят различного рода такие, скажем так, оздоровительные практики, какие-нибудь там диеты. И вот приходит человек, которому ты рассказываешь про пост, он говорит: для меня вообще никаких проблем нет, я почти не ем животную пищу и более того, практикую там оздоровительное голодание. И когда ты говоришь: а вы попробуйте делать то же самое, поститься, но ради Христа. И когда человек начинает это делать ради Христа, почему-то это начинается... Это очень тяжело, очень тяжело. И то же самое. Можно молчать ради Христа для того, чтобы... При том, что на самом деле молчание даже просто многодневное, оно, я уж не знаю, почему, но настолько перестраивает, скажем так, психику, то ты начинаешь, ну, скажем, у тебя более активно начинает работать мозг, мысли. Иногда за потоком слов ты не можешь сконцентрироваться на себе. А есть молчание, как бы, бесовское. Есть чудо от Господа, есть псевдочудеса от дьявола. Поэтому для нас, как бы, важно то, что мы что-то делаем со Христом. А я даже так скажу, можно и молиться не со Христом, можно и добродетели стяжать как бы не со Христом. Для нас важно именно то, что мы получили благодаря Христу, ради Него и вместе с Ним. Поэтому для нас добродетель и вообще этика, она не является как бы изолированной, она именно всегда как бы ради Христа, потому что Христос сказал: Кто не со мной собирает, тот расточает. Ну, то же самое можно сказать, а вот были коммунисты, которые за свою идею отдали жизнь, пострадали. Чем они не христианские мученики? Нет, разница здесь всё-таки есть, поэтому это ответ на вопрос по поводу молчания.
Марина Борисова:
— Напоминаю нашим радиослушателям сегодня, как всегда, по субботам в эфире Радио ВЕРА программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма Ризоположения в Леонове, протоиерей Андрей Рахновский. 12 августа у нас очень любимый многими православными праздник — это день памяти святого Иоанна Воина. Я всегда не крещеная была и вообще не думала ни о каких высоких смыслах, и Евангелие не читала, и ничего не знала про святых, но то, что есть такой святой — Иоанн Воин, я знала, по-моему, с детского сада. Все очень просто объясняется. Одно из экзотических достаточно для Москвы зданий — это здание французского посольства на Калужской площади, на Большой Якиманке. А напротив него удивительной красоты храм. Причём этот храм, вот насколько я помню по описанию, он, хотя изначально был построен чуть ниже, около Москвы-реки, потом после всяких наводнений, затоплений его чуть-чуть перенесли повыше. У него всегда был достаточно большой участок, отгороженный оградой. Когда Якиманку, на моей памяти уже, расширяли, отрезали кусок этого сада, который был перед храмом, но вот этот удивительный храм как эмблема Москвы почему-то у меня вместе с московским Кремлем незыблемо запечатлелся в памяти с детства — храм Иоанна Воина. Ну, понятно, что в России с ее воинственной историей воинов почитали, и всевозможных храмов, посвященных разным стратилатам, достаточное количество. У нас вот Андреевский монастырь посвящен Андрею Стратилату. И удивительного ничего нет, тем более там была одно время стрелецкая слобода. Ну, как-то все логически увязывается. Но сам по себе Иоанн Воин, как святой, мне кажется, среди множества стратилатов стоит особняком, потому что, во-первых, он дожил до того, что его выпустили из темницы, а во-вторых, он, пройдя испытания с заточением и нависшей над ним казнью, навсегда оставил свое воинское ремесло, как тогда говорили, и весь остаток жизни занимался только благотворительностью. Вообще история такая, по-моему, очень современная.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Да, и мы как-то с вами говорили уже на эту тему, и мне кажется, в житии Иоанна Воина она просто вот кричит, что это человек, который должен был по своей должности преследовать христиан. Он, вопреки этому, наоборот, пользуясь своим положением, христиан спасал от преследований, за что и поплатился. Хотя мог сказать: ну это же вот работа такая, ну что я могу поделать, а как я семью буду кормить, а как я родственникам буду, а что ж мне делать? Нет, то есть он, тем не менее, был в этом смысле последовательным христианином. Я люблю этот, скажем так, пример приводить, я как-то вот разговаривал с человеком, у нас такая была исповедальная беседа, в процессе которой я понял, что этот человек как юрист, был юристом в какой-то крупной, скажем так, фирме, и он участвовал в разного рода судебных заседаниях. Эти судебные заседания были, как правило, посвящены тому, что сотрудника несправедливо с нарушениями увольняли, он подавал в суд, но, тем не менее, фирма суд выигрывала, потому что человек не мог себе позволить грамотных юристов. И когда я спросил: а как же вот вы, вот христианин, и вы вот участвуете в таких судебных процессах, явно несправедливых, скажем так, неравносильных? Он говорит: «Ну как, ну это же работа». Вот у Иоанна Воина такой шизофрении не было. То есть он как раз хотел быть последовательным христианином, и в общем-то, вплоть до того, что ценой, в общем-то, потери своей службы и дела всей своей жизни.
Марина Борисова:
— Но мне кажется, что тут тема для размышления — это наша вера и воинская служба вообще. Я понимаю, что это не очень популярная сейчас для размышлений тема, но она существует, и никуда от неё не денешься, потому что человек может соглашаться с точки зрения идеологии с очень многими вещами, но когда он с этим сталкивается сам в границах своей личной жизни, это может вызвать очень много неразрешимых проблем. И то, что человек, закончив воинскую службу, уходит в благотворительность, согласитесь, это не очень часто встречающийся вариант развития событий. И, может быть, здесь есть о чем подумать сейчас, когда воинов и по разным причинам бывших воинов становится все больше.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Да, конечно, но тут ведь как? Недаром же мы сейчас, читая молитву, которая обычно называется молитва о победе, мы же там просим, чтобы Господь дал воинам соблюдение заповедей Христовых, да? Потому что все равно есть некий... даже у войны есть определенные границы. И если произойдёт такое чудо, что человек, побывав на войне и увидев человеческое горе, потом придёт сюда, вернётся в обычную жизнь, и в него будет такой внутренний порыв: я воевал, я людям хочу помогать, это очень будет хорошим исцелением от, скажем, того ожога войны, который получает каждый человек, который там был.
Марина Борисова:
— Знаете, я никогда не рисковала вести разговоры о том, что человек переживает на войне. У меня ключом, может быть, со школьных времён служила одно четверостишие Юлии Друниной. Это поэтесса, которая в юности, как раз во времена Великой Отечественной войны, была медсестрой на фронте, поэтому у неё целый цикл таких фронтовых стихотворений. «Очень всё просто. Я столько раз видала рукопашный: раз наяву и тысячи во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне». Вот как-то меня в юности пробило это стихотворение. Я понимаю, что есть темы, которых касаться человеку, не видевшему это изнутри, очень опасно. С другой стороны, люди возвращаются с войны всегда в мирную жизнь, и они возвращаются с бременем, которое они оттуда приносят. Вот это вот всё тяжкое и страшное, нужно во что-то переработать. Но если ты верующий человек, ты должен это каким-то образом преодолеть внутри себя и весь этот негатив вывести в позитив. Может человек сделать это один? Я сильно сомневаюсь. С Божьей помощью — да, но мы можем как-то ему помочь или лучше в это не вмешиваться?
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Нет, мы и можем, и должны помочь. Недаром, допустим, святитель Василий Великий в рекомендательном ключе говорил о том, в своих правилах, что три года причащаться после военных действий человек не должен. Не потому, что он недостойный, а потому, что нужно в себе, скажем так, разобраться, в том числе испытать свою совесть, все ли ты делал как бы правильно, да, в первый момент. То есть как бы духовная забота здесь. Вот, обязательно, вне всякого сомнения, это психологическое лечение. Я просто могу это сказать, поскольку у меня своего сын и сейчас на войне, и был на войне, и я, как бы, знаю это, как бы, не понаслышке, что помощь здесь специалистов, она просто необходима. И несмотря на то, что у людей верующих, не только верующих, есть какое-то предубеждение против психологии, психотерапии, я могу свидетельствовать, что это абсолютно, скажем так, неправильное предубеждение, и это реально помогает и реально работает. А когда, скажем так, помощь психике человека соединяется с духовной помощью, с неким духовным освобождением от бремени греха, то это очень важно. Это помогает человеку вернуться в нормальную жизнь. Есть замечательная такая книга, вот как раз как бы в тему, которая освещает такой мирской аспект того, о чем вы говорите. Она не только о войне, правда, говорит, но в том числе «Тело помнит все». Это известная, скажем так, книга. Почитайте, и вы поймете масштаб проблемы. И поэтому, конечно, этим нужно заниматься.
Марина Борисова:
— В эфире Радио ВЕРА программа «Седмица». С вами Марина Борисова и настоятель храма Ризоположения в Леонове протоиерей Андрей Рахновский. Мы ненадолго прервемся, вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.
Марина Борисова:
— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. Продолжаем нашу еженедельную субботнюю программу «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья предстоящей недели. У микрофона Марина Борисова и настоятель храма Ризоположения в Леонове, протоирей Андрей Рахновский. 13 августа церковный календарь предлагает нам вспомнить удивительного человека — священномученика Вениамина, митрополита Петроградского и Гдовского. Вообще вот эта плеяда иерархов, которые первыми приняли на себя мученический крест в 17-18-19 годах, они поражают масштабом личности. Я не хочу сказать, что у нас сейчас нет масштабных личностей среди священноначалия, но просто в те времена так, наверное, совпало, что настолько носилась в воздухе эпоха гонений, настолько она чувствовалась, что вот на этот колокольный вызов, колокольный звон собирались не только прихожане спасать церкви, которые собирались сносить, что было, кстати, в 18-м году с Александро-Невской лаврой, которую отстояли как раз прихожане. А монахам пришлось потихоньку через какие-то там тайные тропы, через кладбище выводить красноармейцев, которые собирались как раз эту всю и лавру закрыть, и монахов разогнать. И вообще очень многие вещи, когда начинаешь пристально присматриваться к истории 17-го, 18-го, 19-го годов, начала коммунистических гонений, скажем, как-то их надо же обозвать, на церковь, удивительно не совпадает трафаретная картинка, к которой мы привыкли с детства, что вот, да, большевики начали кампанию борьбы с церковью, и весь народ в героическом порыве присоединился, стал крушить церкви, ломать кресты и убивать священнослужителей. Этого, конечно, было в достатке. Но при этом, как это ни странно, Путиловский завод, мы, наше поколение, когда росло, нам объясняли, что Путиловский завод — это колыбель всех революций, что вот там замечательные всякие революционные ячейки. Так вот, чтобы вынести святыни, которые хранились в заводской церкви, пришлось делать это ночью, потому что в дневное время рабочие не пускали. Все эти несостыковки приводят к тому, что когда мы подходим к первому судебному ошеломительному процессу над иерархами и прихожанами петроградских храмов, оторопь берёт от того, что, во-первых, очень много людей осудили на смертную казнь, из них казнили только четверых, а остальных через год просто выпустили. Вся эта фантасмагория, вот, правда, я сколько раз читаю, столько раз не могу уложить. У меня вообще всё, что происходило все годы в отношении государство и церковь, не укладывается, никак не выстраивается, ни в какую-то целенаправленную кампанию не выстраивается, потому что на все плюсы находится столько же минусов. Но, конечно, удивительные фигуры людей, которые шли на крест, причём абсолютно сознательно. Я помню, как меня в дневниках пианистки Марии Юдиной совершенно потрясла фраза, относящаяся к началу 1920-х годов, когда она пела на клиросе в храме Спаса на Крови. Она пишет, что ее поражает количество хиротоний. Казалось бы, мы пишем исторические статьи о том, как шатался клир, обновленческая церковь, попытки изнутри взорвать всю церковную среду. Насколько они были успешны в начале, сколько людей уклонилось в этот раскол живоцерковный. И при этом огромное количество свидетельствует о том, что каждую субботу и воскресенье огромное количество хиротоний, то есть молодые люди, которые добровольно идут, принимают священнический сан, зная, что вступают на путь на Голгофу. Вот всё, что понамешано было в этой истории начала гонений, мне кажется, ну просто необходимо во всём этом разбираться, потому что это всё имеет отношение к нам сейчас.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Да, и вы знаете, вот вы свои рассуждения начали с характеристики духовенства и иерархов того времени, и с контраста, который виден на фоне той пропаганды антирелигиозной, которая тогда происходила, потому что когда начинаешь внимательно изучать жизнь того же митрополита Вениамина, она как бы с пропагандой никак не клеится. Вот специально даже пока, вот скажем так, вы говорили, нашел вот этот вот как бы слоган, да? «Понятно для всякого, где дело строится, вредят одинаково поп и пропойца», да? Ну вот этот пропагандистский слоган, ну, как бы, явно не подходит никаким образом к тем личностям, о которых мы сейчас говорим, да? И меня всегда, как бы, поражала личность митрополита Вениамина. И что бы мне хотелось сказать. Ведь во время суда над митрополитом ему был предоставлен адвокат. И адвокат, будучи по национальности как евреем, в начале процесса, хотя, понятно, процесс был такой сконструированный, срежиссированный, тем не менее, он сказал, что я буду с большой радостью защищать православного священнослужителя, помня то добро, ту услугу, которую православная церковь оказала как бы евреям во время дела Бейлиса. Вы помните, когда это известное дело в 1913 году, оно было в Киеве, когда иудея, еврея обвиняли в якобы ритуальном убийстве какого-то христианского мальчика. И тогда была как раз заказана экспертиза духовным академиеям, правда ли, что действительно иудеи практиковали ритуальные убийства христианских младенцев? На что был дан экспертный ответ духовных академий наших, что эти слухи подобны тем, которые все время язычники распускали о христианах, что они там едят... занимаются каннибализмом и так далее, да? И то есть мы видим, да, вот какой отклик, то есть, казалось бы, такое время, явно, что власть не на стороне православных служителей, а в начале процесса адвокат благодарит, адвокат иудей благодарит Русскую православную церковь за защиту, которую дала церковь тогда, когда церковь была еще в силе, когда она была государственной, церковь в 1913 году. Немаловажный, мне кажется, такой штрих. С другой стороны, вот вы правильно вспомнили про Путиловский завод. Есть замечательные мемуары, я просто советую всем их обязательно прочитать, архимандрита Феодосия Алмазова. И как раз он очень подробно описывает эту ситуацию на Путиловском заводе. И действительно несмотря на то, что были пригнаны специально грузовики с людьми, которые должны были участвовать в подставном голосовании, тем не менее рабочие Путиловского завода не дали разворовать, не дали закрыть храм. Это произошло попозже, когда уже из-за событий Гражданской войны просто люди физически не смогли уже охранять этот храм. Поэтому действительно настроения в обществе были как бы неоднозначные. Я думаю, что была еще возможность, недаром ее разделяли многие люди того времени, возврата. То есть, на самом деле, в общем-то, советская власть почувствовала себя достаточно уверенно где-то уже после 30-го года. Примерно с 34-го, с 35-го года. До этого это был еще вопрос, насколько долго продержится безбожный режим. Но, тем не менее, как бы вот много говорят о недостатках дореволюционной церкви, но ведь это парадокс, что какие великие личности были воспитаны этой якобы изжившей себя, как некоторые говорят, структурой целиком сросшейся, я это иронично сейчас говорю, с государством. Ну не бывает такого, не бывает в структуре целиком мёртвой и сросшейся с государством вот такие явления, как мучительская кончина митрополита Вениамина, Юрия Новицкого, архимандрита Сергия Шеина и так далее.
Марина Борисова:
— Там, в этом питерском деле, там еще очень важно то, что прошлись кувалдой по головам наиболее активных мирян.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Да, и это еще такой удивительный урок этого времени. Действительно, об этом, может быть, не так часто говорят, но церковь в годы гонений, особенно 20-30-е годы, выжила благодаря православным мирянам, но это были особого рода миряне. Это миряне были церковно активны, которые чувствовали свою ответственность за церковь и считали церковную жизнь своим делом и зоной своей ответственности. Пусть на меня никто не обидится, но мне кажется, сейчас, когда для людей церковь — это для многих сфера услуг, покреститься и повенчаться, и они в церковь приходят именно за удовлетворением потребительского некого спроса, то я не знаю, сможет ли сейчас церковь выстоять во время гонений, найдутся ли вот такого рода миряне. Более того, что это были миряне богословски образованные. Это были люди, не просто воодушевленные какой-то идеей, это люди, имевшие глубокий опыт воцерковления.
Марина Борисова:
— Но вообще-то, начиная буквально с 17-18 годов, колоссальный всплеск интереса к церкви, к церковной истории и к религиозной философии — это же было повсеместное явление, причем именно та самая молодежь, которая раньше ходила в марксистские кружки, открывала философские вечера, на которых разбирала совершенно богословские вопросы. Удивительно, что это все происходило на фоне очень бурных политических событий.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Да, и вот как раз в резонанс к тому, что вы сказали, хочу просто посоветовать нашим слушателям, пожалуйста, найдите, они есть в том числе в электронном виде, дневники Николая Онуфриевича Лосского. Это отец нашего известного богослова. Это как раз дневники вот этой эпохи, и это был человек, который, став философом, ушёл от православной веры, а потом обратно в неё вернулся. И он удивительно передаёт детали событий того времени, которые преломлялись через быт профессуры, интеллигенции того времени. Это очень интересно, поэтому... Это очень такой, скажем так... Чтобы понять дух эпохи, невозможно пройти мимо этих мемуаров. Феодосий Алмазов и Николай Онуфриевич Лосский. Пожалуйста, найдите и прочитайте.
Марина Борисова:
— Напоминаю нашим радиослушателям, в эфире Радио ВЕРА программа «Седмица», в которой мы каждую субботу говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и настоятель храма Ризоположения в Леонове, протоирей Андрей Рахновский. Но самое главное событие наступающей недели, ну, я думаю, все со мной согласятся, 14 августа, происхождение Честных Древ Животворящего Креста Господня, начало Успенского поста или то, что в народе называется Медовый Спас. Вот о значении Успенского поста, вообще феномен этих летних постов, чем больше я пытаюсь поговорить о них со священниками в этой студии, тем больше убеждаюсь, что говорить есть о чём, потому что непонятно ничего. Есть у нас великолепный пример Великого поста, драматургия которого детальнейшим образом расписана во всей церковной жизни, начиная с подготовительных недель и заканчивая великолепным нашим любимым пасхальным циклом. И вплоть до Троицы у нас всё осмысленно. Можно просто следить за богослужением, и Твоё сердце будет биться в унисон с церковным сердцем. Но когда речь заходит о постах летних, я имею в виду и Петров пост, и Успенский пост, вопросов уйма, но никто их не задаёт, потому что как-то неприлично их задавать. Что касается Петрова поста, очень многих смущает то, что смысл его чисто исторический. Мы читаем в объяснениях, что это пост заместительный для тех людей, которые в древности не могли соблюдать Великий пост по каким-то объективным обстоятельствам. Замечательно. Мы стараемся соблюдать Великий пост. Зачем нам Петров? Ну, это я оставляю за скобками. Что касается Успенского поста, здесь со смыслами как бы всё понятно, потому что он весь пронизан праздниками. Это просто не пост, это один какой-то нескончаемый праздник. Но дело в том, что он приходится на пик каникулярного сезона, на пик сезона отпусков, и настроение абсолютно праздничное, замечательно, всё совпадает, кроме одного — это строгий пост, и он, по логике вещей, должен быть направлен внутрь себя и вызывать чувство покаяния. И вот с этим большие проблемы.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Ну ведь понятно, что когда этот пост рождался из недр церковной жизни, тогда не было периода отпусков. Да и вообще в августе в Средиземноморье не хочется есть вообще-то, только под вечер разве что, уже в вечерней прохладе. Есть некая проблема, которую сейчас мы не решим на нашей с вами передаче, которая не решается вообще как бы просто, да? Вот, я сейчас скажу такую вещь... Ну, все равно ее давайте все-таки скажу. Надо в себе разобраться, где мы живем реальной духовной жизнью, а где мы пытаемся косплеить прошлое. Я опять-таки оставлю ответ, скажем, за скобками, но, тем не менее, всё-таки я советую к Успенскому посту подойти крайне разумно. Прежде всего, понять его идею основную, потому что Успение — это то, что мы называем Богородичная Пасха. Что произошло в Успении? Богородица первая из людей, кто воскрес. Понятно, воскрес Христос плотью, но он Богочеловек. А вот первый человек, который воскрес, то есть на ком исполнилось вот это «чаю воскресения мертвых», это Богородица. То есть Она как бы является символом того, что да, им наше тело тоже воскреснет, но уже во время Второго пришествия Христова. Поэтому это как бы особый праздник, который вот нам наглядно показывает: смотрите, Господь принес жизнь, победил смерть. И вот Богородице дана такая благодать в силу ее исключительного, скажем так, подвига, что Она уже воскресла. То есть пребывает в том состоянии, в котором нам, кстати, и святым людям еще только надлежит быть. Поэтому ей предшествует этот вот такой прекрасный двухнедельный пост для того, чтобы мы в своем сознании как-то это отметили. Поэтому корреляция между Великим постом шестинедельным, да, и Успенским постом двухнедельным она есть, она как бы прямая, она в этом смысле, ну, абсолютно как бы логичная, вот. Мера соблюдения этого поста, ну, пускай каждый решает, как бы, по своей, совести, да, и пост нужен, и, я думаю, каждый, христианин, он способен по совести эту проблему для себя решить, пока у него нет такого общецерковного, скажем так, осмысления. Но все-таки я настаиваю на том, что этот пост осмысленный, осмысленный и важный.
Марина Борисова:
— Но мы обычно как рассуждаем? Есть главный праздник — Пасха или Рождество Христово, и длительный пост нас как по лестнице ведёт к этому празднику. Что касается Успенского поста, то у нас не посередине, а всё-таки ближе к его завершению самый удивительный, прекрасный и великий праздник — Преображение Господня. И, внутренне готовясь к празднику, мы же, к сожалению, люди несовершенные, мы не можем дозировать то, что у нас соотношение наших внутренних усилий и результата. Очень часто получается, хотим мы этого или нет, главным праздником Успенского поста становится не Успение Пресвятой Богородицы, а Преображение. Потому что он вот вызывает настолько максимум внутреннего соотнесения себя с этим праздником, что после него собраться для того, чтобы вот последний аккорд поста пришёлся по твоему сердцу, очень трудно.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Вот это происходит именно потому, что люди не могут оценить, на самом деле, масштаб праздника Успения. То есть, когда я даже каким-то, допустим, семинаристам или студентам семинарии, или даже отдельным священнослужителям говорю про воскресение Богородицы во плоти, я встречаю удивление. Получается, что, в общем-то, ни часто студенты духовной школы, ни само духовенство не знает подлинного содержания этого праздника. Соответственно, он не может объяснить это людям. Для меня, например, Успение в этом смысле ничем не ниже Преображения Господня. То есть в моем сознании никакого диссонанса нет, я не делаю какой-то особый акцент на Преображении, так что мне потом тяжело как-то осознать праздник Успения. Но в этом смысле то, что вы сказали, оно в целом отражает умонастроение людей в силу просто некого непонимания. То, что мы не делаем в этом празднике, не расставляем правильные акценты. Мы говорим все о смерти Богородицы телесной. Ну так получается, да? Ну и человек, ну да, ну вот она, значит, преставилась, да? А что, а почему, а что это за собой повлекло? Ну еще кто-то вспомнит: ой, чудесным образом все апостолы собрались на ее погребение, ну замечательно, а все-таки, а почему? Почему апостолы должны были стать свидетелями Её Успения? Почему? Вопрос как бы повисает. У меня это не так. То есть я как бы не могу сказать, что то, что вы сказали, оно как бы соответствует моему внутреннему переживанию этих праздников. Но это, несомненно, так, и тут надо просто. Вот праздник, нужно быть на богослужении, нужно подготовиться к исповеди, к Причастию. Хорошо. А мы говорим о том, что праздник нужно уметь ещё созерцать, что нужно посвятить время, не вычитке правила молитвенного перед Причастием, а вот то же время посвятить молчанию и созерцанию праздника, вдумчивому чтению богослужебных текстов, рассмотрению, созерцанию. Вот как мы любуемся картиной художника великого, вот так надо любоваться в молчании каждым праздником. И тогда, возможно, отношение наше к празднику будет совершенно другое.
Марина Борисова:
— Вы знаете, удивительное дело. Я когда училась в институте и подрабатывала, как многие из нас, переводчиком и экскурсоводом, меня поражало, что количество Успенских храмов какое-то зашкаливающее. То есть для наших предков было абсолютно всё понятно.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Да, а самое-то интересное, что, как правило, изначально Успенские храмы, если говорить о великих, скажем так, храмах на Руси, да, вот, это храмы, которые были посвящены Христу. То есть почему называются Софийскими? А почему у Софийских храмов у них вдруг престольный праздник на Успение? То есть произошло некое переосмысление, да? Это понятно исторически, но тем не менее это очень интересно, что храм, изначально посвященный Софии, а именно Ипостасной Премудрости Божьей, то есть Господу Иисусу Христу, стали впоследствии Успенскими храмами. Ведь не просто так именно с праздником Успения это соединилось. То есть очевидно есть прямая связь между личностью Христа и тем идеалом Христовым, Христовой жизни и бытия, которая воплотилась в Богородице.
Марина Борисова:
— Вы своим прихожанам перед началом Успенского поста что советуете?
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Обычно в это время я нахожусь в отпуске.
Марина Борисова:
— Как вам повезло. Это какая-то такая хитрая хитрость, как уйти от ответственности за собственных прихожан. Но если бы вы не были в отпуске...
Протоиерей Андрей Рахновский:
— Я говорю, как есть. Это ведь очень здорово, что мы праздник Успения начинаем воспоминанием Креста Господня. Понятно, что это воспоминание о Кресте носило такой, в хорошем смысле, церковно-утилитарный смысл. То есть это крестный ход с частицами Древа Господня по городу с молитвой об избавлении от бедствия и эпидемий. Но тем не менее, это воспоминание поклонения Кресту Господню. Соответственно, и весь Успенский пост, он проходит в созерцании Крестного подвига Спасителя, подвигу Его личности, и уже через личность Христа мы воспринимаем и личность, и значимость подвига Богородицы. Более того, что у отцов, преподобного Никодима есть проповедь о Богородице, Успенская проповедь, идея этой проповеди следующая, что ради Богородицы был создан мир. Почему? А потому что Богородица послужила делу воплощения Господа на земле. А оказывается, Господь и создал-то мир для того, чтобы воплотиться. То есть, независимо от того, отпали бы мы или не отпали от Господа в раю, Господь имел желание воплотиться. То есть, получается, что Богородица была нужна в принципе не потому, что мы согрешили, а для того, чтобы замысел Божий о мире достиг своего исполнения совершенства. Поэтому Личность Богородицы, Она как бы предуведана в предвечном Совете Божием. Вот так вот связаны Личность Христа и Личность Богородицы. Но как не подготовиться к этому празднику более или менее строгим постом? Давайте сейчас про строгость его не будем говорить. Важен сам факт поста. Остальное уже детали. Но именно такое богословское осмысление должно давать драйв этой подготовке.
Марина Борисова:
— Спасибо огромное за эту беседу. Вы слушали программу «Седмица». С вами были Марина Борисова и настоятель храма Ризоположения в Леонове, протоирей Андрей Рахновский. Слушайте нас каждую субботу. До свидания, до новых встреч.
Протоиерей Андрей Рахновский:
— До свидания.
Все выпуски программы Седмица
Бесплатная медицинская помощь для тех, кто попал в беду
Год назад в Санкт-Петербурге открылась Благотворительная клиника. Здесь бесплатно принимают тех, кто оказался в трудной ситуации — людей без жилья и документов, в том числе и беженцев. В клинике трудятся опытные врачи и медсёстры.
Наталья пришла сюда на приём рано утром. Женщина средних лет с больными, распухшими ногами. В руках она держала клетчатую дорожную сумку, в ней — всё её имущество. «К врачу можно у вас записаться?» — тихо спросила она.
В следующие пять минут Наталья коротко рассказала сотрудникам клиники о себе: документов нет, полтора года живёт на улице, пробовала попасть в приют, но мест не оказалось.
Пока женщина сидела в фойе клиники и ждала приёма врача, с ней разговорился другой пациент. «А что вы кушаете?» — спросил вдруг мужчина. «Редко ем совсем. Считай, что голодная», — робко ответила Наталья. «Беда. И пенсии-то у вас нет, вы на десять лет меня моложе — слышал, какого вы года. А ночуете где?» «На скамейке» — проговорила женщина и грустно опустила глаза.
На этом их беседа прервалась, потому что Наталью позвали в кабинет врача. Через полчаса она вышла оттуда с повязками на обеих ногах и в новых носках. В руках у неё были лекарства и еда. Наталье рассказали, где в Петербурге можно бесплатно поесть, помыться и переночевать. И попросили через 2 дня снова прийти в клинику — сдать анализы и сменить повязку на воспалённых ногах.
Чтобы заботиться о Наталье и других людях, попавших в беду — проводить обследования, выдавать лекарства, делать перевязки и не только — клинике нужны финансовые ресурсы и расходные материалы. Если вы хотите помочь проекту и его подопечным, переходите на сайт Благотворительной больницы: https://charityhospital.ru/
Поддержать сбор на оплату работы медсестры: https://dobro.mail.ru/projects/shans-vyizdorovet-dlya-ruslana/
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Кино и вера». Андрей Апостолов
Гостем рубрики «Вера и дело» был киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм» Андрей Апостолов.
Мы говорили о кино, как о значительной составляющей современной культуры, о том, какое влияние фильмы производят на зрителей, какую ответственность это возлагает на авторов, а также о том, за счет чего существует и развивается отечественный кинематограф.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, у микрофона Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы разговариваем с предпринимателями, экономистами, бизнесменами, культурными деятелями — о христианских смыслах экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Добрый вечер, Андрей.
А. Апостолов
— Добрый вечер, Мария.
М. Сушенцова
— Скажите, пожалуйста, что вас привело в сферу кино, и что вас сподвигло поступать во ВГИК?
А. Апостолов
— Знаете, очень часто вот эта история приобщения человека к кинематографу, она рассказывается сама по себе с какой-то драматургией такой кинематографической, то есть рассказывают про какое-то очень раннее детское знакомство с каким-то фильмом, который произвел неизгладимые впечатления, но в моём случае всё прозаичнее, на самом деле. Я могу сказать, что до шестнадцати или семнадцати лет я вообще не задумывался о кинематографе, у меня были совершенно другие планы на жизнь и на образование, и на какую-то карьеру, но так получилось, что и в моём случае тоже случилась встреча с фильмом. Чуть-чуть расскажу предысторию: я тогда увлекался футболом, практически исключительно только им и занимался и в секции, и смотрел его регулярно, и в этот вечер был очень важный матч с моей, тогда любимой командой в мои шестнадцать лет. Я его посмотрел и как-то перенервничал, переволновался, не мог потом никак уснуть, это была уже поздняя ночь, я до сих пор помню, это маленький телевизор на кухне, чтобы не мешать родителям и родным, и я просто искал себе какой-то телеканал, какую-то передачу, под которую можно будет уснуть. Я переключал каналы и наткнулся на чёрно-белый фильм, увидел изображение мужчины, он мне показался знакомым, я не мог его опознать, атрибутировать, тем не менее мне показалось, что, наверное, это любопытно. В следующем кадре очень эффектная женщина заходила в обтягивающем платье в фонтан, и я подумал: да, что-то здесь есть, определённо, любопытное. И дальше я уже досмотрел этот фильм, и, в общем, это была встреча с фильмом, который действительно поменял мою жизнь на до и после, то есть до этого кино я никогда не интересовался, а здесь вдруг открылся какой-то другой мир, и стало понятно, что существует вообще какое-то кино, которое я себе не представлял, какое-то другое кино, которое может мне что-то сказать про меня, про мир. И на следующий день я просто посмотрел в журнале «Семь дней» или что-то такое, вот телепрограмму, и увидел, что это фильм «Сладкая жизнь» Федерико Феллини, и с этого всё началось, я начал смотреть другие фильмы Феллини, посмотрев практически всю фильмографию, я понял, что вообще не Феллини единым, начал искать каких-то других режиссёров, и вот так началось это путешествие. Так что во многом спонтанно, абсолютно случайно, может быть, если бы не эта встреча по телевизору, никаких отношений с кинематографом в моей жизни бы не случилось. Но, с другой стороны, эта история по-своему показательна, потому что сейчас мне иногда, в общении со студентами, например, очень не хватает как раз вот этого ощущения, я это называю такая «спонтанная телевизионная эрудиция». Мы привыкли как-то телевидение сейчас, если не осуждать, то как-то скептически к нему относиться, и мы прекрасно понимаем, что новые поколения уже не являются телезрителями, я и про себя могу сказать, что я уже пару десятилетий телевизор не смотрю, может быть, вот с тех самых пор, когда посмотрел «Сладкую жизнь», но при этом в телевизоре было вот это преимущество, что ты мог спонтанно, несознательно, как это происходит в интернете, когда ты сам создаёшь своё пространство поиска, интереса, просмотров и так далее, а вот когда ты спонтанно натыкаешься на что-то, что может стать для тебя открытием, и я за это безумно благодарен телевидению — именно за эту встречу с фильмом, про который я ничего не знал. Да, лицо мужчины мне было знакомо, но я не узнавал Марчелло Мастроянни и так далее. И вот в этом открытии, в этой новизне был, мне кажется, очень серьёзный эффект, потому что, если бы я смотрел уже как подготовленный человек, который знал бы, что «Сладкая жизнь» — это фильм, получивший «Золотую пальмовую ветвь», знал бы что-то про Феллини и так далее — я думаю, что этого эффекта бы не случилось, потому что я бы уже заранее как-то изготовился к тому, что это какое-то серьёзное кино, а там это был, в том числе, и эффект неожиданности.
М. Сушенцова
— Здорово. Знаете, у нас, мне кажется, в народе бытует такое клише, может быть, шаблон, что в вузы, связанные с киноискусством, поступить очень трудно, что это для каких-то небожителей, звёзд и так далее, вы поддерживаете такое представление или, наоборот, близки к его опровержению?
А. Апостолов
— В каком-то смысле я сам являюсь его опровержением, потому что никаким небожителем я не был, и моя семья никогда с кинематографом не была связана, но действительно стереотип такой существует, потому что, когда я озвучил свои намерения, связанные со ВГИКом, а это, на самом деле, была даже не моя идея, на тот момент моя девушка, наблюдая за моим интересом к кино, что я каждый вечер смотрю какие-то фильмы, она мне сказала: «А ты знаешь вообще, что есть такой ВГИК, там есть такой факультет — сценарно-киноведческий, там изучают кино, исследуют его историю?» Для меня это было всё чем-то даже таким забавным, потому что я не мог поверить, что это всерьёз считается высшим образованием, но тем не менее, дальше я решил попробовать. А дальше сработало то, что называется «гений места», то есть я приехал во ВГИК для того, чтобы просто подавать документы и, оказавшись там, просто погрузившись в эту атмосферу, погуляв по коридорам, где кто-то распевается, кто-то фехтует, это производит очень сильное впечатление, я, по крайней мере, сразу почувствовал, что вот если я и хочу где-то учиться и получать высшее образование, (у меня были на этот счёт тоже свои колебания) то именно в этом месте. А что касается небожителей, то, безусловно, какая-то система диаспор, династий у нас в кинематографе существует, и на самом деле, в этом нет тоже ничего такого предосудительного, это не всегда разговор про блат, это очень часто разговор просто про то, что вот я сам учился, например, параллельно с Иваном Шахназаровым, сыном Карена Георгиевича, он просто действительно к моменту поступления в институт гораздо больше про кино знает, просто потому, что он рос на съёмочной площадке, и это создаёт конкурентное преимущество для него, вот и всё, поэтому не всегда человека с известной фамилией берут в институт творческий, кинематографический в том числе, по принципу фамилии, просто часто он по объективным причинам более подготовлен. Но в то же самое время, тут и про себя могу сказать, что творческие вузы, и я вот эту сторону в них очень ценю, это ещё и такое, давайте я скажу немножко грубо, но откровенно — это убежище для двоечников, потому что люди зачастую, которые не очень здорово учились в школе, у которых не очень хорошие результаты выпускных экзаменов, как было раньше, или ЕГЭ, как сейчас, вот как во ВГИКе происходит: на самом деле, на результаты ЕГЭ особенно не смотрят, потому что невозможно по результатам ЕГЭ определить будущего режиссёра или будущего сценариста, или будущего актёра, поэтому ЕГЭ просто как формальность некоторая принимается, а дальше всё решает только внутренний творческий конкурс. И в этом смысле тут и про себя тоже могу сказать, что отчасти не от хорошей жизни я пришёл во ВГИК, у меня были не очень хорошие, не очень выдающиеся результаты в школе, и мне нужно было искать какой-то такой вариант высшего образования, который не подразумевал бы серьёзных экзаменов по школьной программе, то есть здесь совпала и встреча с фильмом «Сладкая жизнь», с одной стороны, а с другой стороны, возможность как-то себя проявить, не будучи сильным знатоком математики, физики и общего курса школьной программы.
М. Сушенцова
— Спасибо. Насколько я знаю, одним из таких самых крупных ваших научных интересов киноведческих является советский кинематограф, и хотелось бы о нём спросить: почему именно он? Что именно в нём так привлекает, цепляет? Может быть, вы можете какие-то характерные черты или тему выделить, которая в нём особенно хорошо раскрывается?
А. Апостолов
— На самом деле, здесь тоже много факторов, почему я стал заниматься именно историей советского кинематографа. Во ВГИКе очень важен фактор субъективного влияния, поскольку это система мастерских и очень сложно людям, совсем не посвящённым, не представляющим себе, как это работает, объяснить, передать, что такое мастер и что такое авторитет мастера в мастерской, но он абсолютен. К сожалению, эта система имеет и другую сторону обратную, то есть, если у студента с мастером отношения не сложились, или если студент мастера не очень ценит и не очень прислушивается к его мнению, то могут быть очень серьёзные проблемы, просто это обучение превратится в мучение для студента, если вот он не нашёл контакт с мастером. Ну или, наоборот, вот как в моём случае, для меня мастер стал абсолютным таким наставником, действительно, учителем с большой буквы в профессии, и не только в профессии, а вообще по жизни, какая-то ролевая модель в карьере, в жизни и творчестве, это Армен Николаевич Медведев, который в своё время возглавлял Министерство кинематографии и большой след оставил в истории нашего кино. И я могу сказать про себя, что, когда я поступал во ВГИК, я писал творческие работы по творчеству Альмодовара, по творчеству Кустурицы и по творчеству Вонга Карвая, то есть ничего не предвещало советского кинематографа, а дальше, не буду скрывать, это прямое влияние мастера, который вёл историю отечественного кино, и в какой-то момент я почувствовал, что, благодаря этому предмету, я теряю ощущение какой-то дистанции по отношению к объекту исследования, для меня перестала существовать история отечественного кино или история советского кино, как какой-то предмет, с которым нужно разбираться, в который нужно погружаться, это стало историей нашего кино, это стало мне близко, и я стал, благодаря Армену Николаевичу, чувствовать какую-то личную ответственность за то, как наше кино развивается и вообще за сохранение какой-то его истории, каких-то важных его моментов.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», у микрофона Мария Сушенцова и наш гость, Андрей Апостолов. Раз уж мы заговорили про советский кинематограф, и поскольку наша программа связана с вопросом ценностей, как они в том или ином деле, предмете проявляются, то вот такой хочу вопрос задать. Насколько я поняла, вы очень так лично подошли к советскому, к отечественному, к нашему, в конце концов, кино, а вот скажите, как в нашем отечественном кинематографе раскрывается нравственная проблематика, какие очертания она приобретает, через какую конкретную проблему, может быть, она подается, и насколько вот этот аспект, эта тема вас трогает, как-то она вас заинтересовала?
А. Апостолов
— Я бы начал с ещё одного небольшого комментария по поводу моего увлечения кинематографом. Когда я уже начал им как-то заниматься, когда начал в это пространство погружаться, что меня привлекло: советский кинематограф, во-первых, он ни на что не похож, то есть это какой-то уникальный такой период, такая вещь в себе, вот было советское кино, но ни постсоветское кино, ни кино тех же периодов, но других стран не похоже на советское кино по одной простой причине — советский кинематограф никогда не был нацелен на извлечение прибыли, и это его отличительная черта. Сейчас очень часто это как-то превозносится, обозначается, как какая-то его великая заслуга и великое достижение, но я к этому так не отношусь, я думаю, что это просто его особенность, и это то, что делает его исключительным. Советское кино было призвано просвещать, у него были дидактические задачи, в том числе, и какое-то нравственное просвещение. Я думаю, прелесть советского кинематографа в том, что советская культура, советская система, советская власть, они очень переоценивали возможности кинематографа, вот возможности кинематографа с точки зрения его влияния на общественную жизнь. И когда сейчас очень часто вспоминают с таким придыханием советский кинематограф и говорят: «Вот, сейчас больше такого не снимают, как же вот наши шедевры, там 50-х, 60-х годов...» Мне кажется, дело не столько в том, что «вот сейчас больше такого не снимают», такого искреннего или такого гуманистичного кино — дело просто в том, что сейчас кино, в принципе, не является столь значимым институтом социальной реальности. Сейчас есть интернет, уже после 60-х возникло телевидение, которое, особенно в Советском Союзе, распространилось в 70-е, 80-е, и уже тогда кинематограф утратил вот это своё место такого ключевого медиума общественной жизни. И поэтому просто вряд ли сейчас может случиться фильм, который может действительно как-то непосредственно повлиять на умы, на умонастроение, как-то повлиять вообще на климат общественный, в этом смысле, мне кажется, что мы по инерции где-то до сих пор преувеличиваем значение кино, но на самом деле, вот этот принцип, вот этот лозунг «кино — важнейшее из искусств», который где-то у нас ещё с советских времён теплится и помнится, но в этом смысле советское кино — это всё-таки такое исключение, это эксперимент, и эксперимент — вот последнее, что по этому поводу скажу, — не во всём оправдавшийся, то есть, несмотря на то, что я занимаюсь советским кино, очень часто люди думают, что раз я им занимаюсь, я такой его адепт, поклонник или популяризатор и так далее. Нет, безусловно, там есть свои достоинства, но это всё предмет отдельного разговора. На что бы я хотел обратить внимание: что само по себе советское кино, как система, как раз как система очень дидактическая, просветительская, где-то нравоучительная, оно себя не оправдало. Это очень просто увидеть, вспоминая, какой фильм был, на самом деле, самым кассовым советским фильмом за историю. Вот вы не знаете, Мария, какой фильм был самым популярным советским фильмом?
М. Сушенцова
— Просветите, пожалуйста, меня и нас.
А. Апостолов
— Хорошо. Это фильм «Пираты XX века». Вот не знаю, видели вы его или нет, но это абсолютно — я сейчас не хочу никого обидеть, люди, конечно, старались и проделали серьёзную работу, — но вообще это абсолютно бестолковый боевик с экшн-сценами, где мужчины с обнажённым торсом сражаются с другими мужчинами, и это чистой воды боевик. Почему этот фильм вызвал такой ажиотаж? Почему его так смотрели? Почему он стал кассовым рекордсменом? Просто потому, что советский зритель постоянно находился в системе вот этого искусственного дефицита. Просто потому, что он не смотрел такое кино. И просто потому, что зрителю, на самом деле, всегда и везде хочется зрелищ, и в этом смысле этот опыт советского кино, который пытался бороться вот с этой инерцией зрительского восприятия, что зрителю всегда хочется простого, незамысловатого, эффектного и так далее, а мы будем зрителя пытаться как-то нравоучать, воспитывать, перевоспитывать и так далее — этот опыт, я думаю, мягко говоря, не во всём удался. И то, что постсоветский зритель уже в 90-е годы с таким азартом, с таким ажиотажем смотрел самую низкопробную зарубежную продукцию типа «Рабыни Изауры» или каких-то самых тоже примитивных американских боевиков, это во многом эффект опыта советского кинозрителя, которому просто вот этого примитивного зрелища очень и очень не хватало.
М. Сушенцова
— Мы сейчас вместе с Андреем погрузились в такую киноведческую стихию, невероятно интересную, и хочется погружаться в неё ещё глубже, но я себя удержу в рамках закона жанра нашего сегодняшнего и хочу такой вопрос задать, он сейчас у меня спонтанно возник: а как вы считаете, у кино может быть заведомо просветительская или нравоучительная задача? Вот именно ваше субъективное мнение каково? Или же это вот каждая мастерская творит то, что хочет конкретный мастер, конкретный человек, творец, который самовыражается таким образом? Или всё-таки может быть какая-то предзаданность?
А. Апостолов
— Вы знаете, я очень настороженно отношусь к такой установке, когда мы говорим о том, что кино должно как бы нравоучать, потому что тогда сразу возникает вопрос: а кто за это отвечает? А кто те люди, которым мы доверяем высказывать какие-то нравственные послания, и почему эти люди считают себя вправе это делать, что им это право даёт? На мой взгляд, очень часто это ведёт художников к каким-то саморазоблачительным заблуждениям. И если уж говорить серьёзно, я думаю, что настоящая нравственная работа, которая может случиться с человеком во время просмотра фильма — это очень редкий, уникальный случай, вот вообще, когда кино становится не просто проведением досуга, а когда твоя встреча с фильмом становится событием твоего внутреннего опыта, и это требует такой внутренней работы, это требует такой включённости, что это не стоит преувеличивать. Вы знаете, мне кажется, мы иногда думаем об этом в духе тоже такого советского представления о том, что вот мы сейчас расскажем о добрых и хороших людях, и люди как-то вот впечатлятся их примером, и дальше будут как-то совершенствоваться в нравственном смысле, вот если они будут знакомиться с образцами для подражания — я думаю, что это так не работает, и это так никогда не работало, ведь какие-то бандитские организации в 80-е и 90-е годы тоже были собраны и организованы из людей, которые смотрели в 60-е и 70-е годы доброе советское кино, в том числе детское и так далее. Так что вот так буквально кино не облагораживает, и это бывает с небольшим количеством людей, как, например, фильмы Андрея Арсеньевича Тарковского, и это очень сложный путь, как раз такой духовный путь, который заложен в содержании каждого этого фильма, и редкий зритель, на самом деле, готов по этому пути пройти, вот по-настоящему, поэтому это кино и превращается, загоняется в какой-то резервуар — кино не для всех, но вот это кино, мне кажется, действительно может быть эффективным в нравственном смысле, но ни в коем случае нельзя заблуждаться тоже и представлять себе, что благодаря каким-то фильмам мы можем облагородить и как-то преобразовать общественную жизнь в целом. Думаю, это невозможно, и очень часто мы видим, не буду называть сейчас имена и фамилии, но мы видим какие-то сломы, которые происходят с режиссерами, которые в какой-то момент берут на себя вот эту миссию, миссию художника подменяют миссией проповедника, и мне кажется, это очень часто в режиссере просто художника убивает.
М. Сушенцова
— Да, мы тут прямо философскую проблему нащупали, которая очень широко обсуждается и в литературе, и на конференциях, и в университетах — о том, насколько искусство и проповедь могут сосуществовать рядом, могут ли они взаимно проникать друг в друга и так далее. Знаете, меня подмывает просто мое любопытство вас спросить, поэтому я позволю себе этот вопрос: есть ли у вас любимые режиссеры или любимые фильмы? Мы можем для лаконичности ограничиться цифрой «три», то есть количеством, но не будем ограничиваться советской эпохой, как вы здорово вначале сказали: «из нашего кинематографа», вот три либо режиссера любимых, либо киноленты.
А. Апостолов
— Ох, как ни странно, такие вопросы всегда звучат как самые простые, но при этом они сложные, на самом деле, потому что сложно ограничиться тремя или вот есть, например, режиссеры, у которых я страшно люблю отдельные фильмы и наоборот, не люблю какие-то другие фильмы, поэтому такой список, конечно, всегда сложно составлять, но давайте попробуем. О ком я могу сказать однозначно — это Кира Георгиевна Муратова, вот это, возможно, мой самый любимый отечественный кинорежиссер, и я думаю, что самый свободный кинорежиссер вообще в истории, возможно, мирового кинематографа, понимаю, что это сейчас звучит как-то пафосно и, может быть, патетично, но не только моё мнение, и Александр Николаевич Сокуров когда-то об этом говорил, и вот это тоже один из парадоксов для меня советского кинематографа: как внутри советского кинематографа — системы, очень скованной разного рода цензурными и стилевыми ограничениями, и жанровыми ограничениями и так далее, ведь дело не только в том, что нельзя было какие-то политические протаскивать темы или суждения, дело, например, ещё и в том, что просто нельзя было снимать кино в определённых жанрах, например, нельзя было снимать фильмы ужасов в советское время, и там какие-нибудь исключения типа «Дикой охоты короля Ста́ха» скорее, наоборот, только подтверждают, что нельзя было снимать фильмы ужасов, и как в этой системе вдруг рождались такие свободные люди, как Кира Муратова, например, или Сергей Параджанов, действительно, свобода, самовыражение которых абсолютно как-то беспрецедентны на уровне мировой кинематографии, мы не найдём в европейском или американском кино людей вот такой духовной и художественной свободы. Да, нужно сказать про Тарковского, хотя это звучит настолько как-то банально, однозначно и самоочевидно, что, наверное, не обязательно, но мимо Тарковского пройти в любом случае невозможно. Я очень долго как-то от этого отнекивался и думал, что, в общем, проживу жизнь без Тарковского, но в какой-то момент всё-таки и со мной эта встреча случилась благодаря фильму «Ностальгия». И Василий Макарович Шукшин, вот другой совершенно полюс, однокашник Тарковского и его прямая противоположность, но который тоже мне очень дорог, может быть, не столько как исключительно кинорежиссёр, а просто как человек с какой-то определенной мировоззренческой позицией.
М. Сушенцова
— Я напомню, что у микрофона Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся и разговариваем с экономистами, бизнесменами, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Вернёмся после короткого перерыва.
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, с вами Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся с экономистами, предпринимателями, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Продолжаем наш увлекательный разговор. Мы остановились на любимых режиссерах нашего кинематографа, нам очень ёмко рассказал сейчас о них Андрей. В продолжение этой темы мне бы хотелось у вас, Андрей, спросить: не могли бы вы поделиться своим опытом работы на телеканале «Спас», где вы были выпускающим редактором передачи «Светлая память», потому что эта передача, насколько я понимаю, имеет прямое отношение к выдающимся деятелям советского кино.
А. Апостолов
— Да, давайте я коротко об этом расскажу. Коротко, потому что это был не очень продолжительный опыт, это было в какой-то момент неожиданное даже для меня предложение. Что меня привлекло прежде всего, если в двух словах: это передача, которую вела, может быть, и ведет до сих пор, хочется надеяться — матушка Ольга (Го́бзева), наша выдающаяся актриса когда-то, и я знал ее именно как актрису, не как матушку, вот я действительно очень люблю советские фильмы 60-х, 70-х, а Ольга Гобзева, ну так вот просто совпало, так получилось, что это моя любимая актриса этого периода, и я очень ее ценю, её работы в «Заставе Ильича» или в фильме «Три дня Виктора Чернышёва», в общем, много ее работ, и вот именно это меня привлекло, оказывается, она, во-первых, стала матушкой, во-вторых, она вела телепередачу, где приглашались гости, и матушка Ольга расспрашивала их о каких-то выдающихся актерах прежде всего, её интересовали именно актеры, в основном, нашего кинематографа, в том числе, кстати, была программа и про Шукшина, о котором мы недавно говорили. В течение нескольких программ, мне кажется, буквально около десятка, я действительно был выпускающим редактором, то есть что это значит: я предлагал кандидатов в герои программы, матушка Ольга одобряла, потом я предлагал вопросы, которые бы она могла задавать по этому поводу, ну и вообще редакторская работа — определять какую-то концепцию программы, потому что понятно, что про любую такую фигуру, как Василий Макарович Шукшин или Виталий Мефодьевич Соломин говорить можно бесконечно, поэтому нужно какое-то направление определить. А дальше я занимался монтажом, то есть вот не буквально руками, а я сидел рядом с монтажером, и мы, поскольку понятно, что в эфир выходит программа, я уже сейчас точно не помню, но где-то примерно сорокаминутная, а запись ведется около двух часов, то мы, соответственно, с ножницами занимались монтажом и определяли, что для нас более ценно или, может быть, что соответствует как раз главной вот этой магистральной линии сюжета передачи. Я очень благодарен матушке Ольге за этот опыт и за опыт диалога, потому что мне было очень интересно, как она, человек, в какой-то момент радикально изменивший свой жизненный путь и, соответственно, изменивший и свое тоже мировидение, миропонимание, она где-то считает теперь свой актерский опыт греховным или таким опытом заблуждения, она могла смотреть на своих когда-то коллег как будто бы с двух ракурсов, говоря кинематографическим языком, как будто бы она, с одной стороны, вспоминала о них, о непосредственном опыте работы или общения, а с другой стороны, уже и с высоты своих лет, и своего разнообразного опыта, в том числе, и нового духовного опыта, она уже могла давать тоже какую-то оценку их работе не просто как профессиональному самовыражению, а с точки зрения того, что этот человек оставил, может быть, на каком-то более глубоком, опять же, духовном уровне.
М. Сушенцова
— Расскажите, пожалуйста, немного о своем опыте преподавания. Когда я изучала вашу биографию, видела, что вы преподавали и преподаете не только во ВГИКе, но и в Школе телевидения МГУ, и в «Шанинке» продолжаете преподавать, и тут фокус моего вопроса в том, с одной стороны, что вас вдохновляет в преподавании, а с другой стороны — а что волнует студентов, которые приходят к вам на эти киноведческие курсы?
А. Апостолов
— Да, здесь я могу сказать, что у меня, так получилось, довольно большой уже опыт преподавания. Как только я закончил ВГИК, я сразу начал преподавать, и важно, что это всегда были очень разные предметы, очень разные специальности. Я преподаю редакторское мастерство, я веду продюсерские мастерские, так что это не всегда касается киноведения, и это всегда очень разная аудитория, то есть, например, группа в «Шанинке» и группа во ВГИКе — это абсолютно разные люди, с совершенно разным бэкграундом, с разными целями, и я могу сказать, что, может быть, вот чего мне не хватает в той же «Шанинке», хотя это замечательное учебное заведение с очень высоким как раз цензом и очень высоким средним уровнем студентов, но мне там не хватает вот этих вот самых двоечников, которые заполняют зачастую творческие вузы. В «Шанинке», правда, очень высокий ценз того же самого ЕГЭ при поступлении, поэтому все ребята очень умные, но, может быть, не хватает гениев с творческой точки зрения. (смеется) Что это для меня? Ну, скажу какие-то банальные вещи, но совершенно искренне. Во-первых, это какая-то очень важная энергетическая подпитка, то есть, с одной стороны, энергетическая отдача, но, мне кажется, в этом смысле это всё работает как-то равномерно: сколько ты отдаёшь, столько же ты получаешь, а может быть, получаешь даже в ответ ещё больше. А с другой стороны, есть очень какие-то практические соображения у меня на этот счёт: для меня студенты — это мои будущие коллеги, люди, которых я потом приглашаю на работу, и которым я могу доверять, которых я очень хорошо могу узнать за время обучения. С другой стороны, хотя я относительно ещё молодой человек, но на меня когда-то во ВГИКе такое сильное впечатление производил мой мастер, например, когда ему уже было немного за восемьдесят, и тем не менее он оставался остроумным, трезвомыслящим, и я прекрасно понимал, что это, в том числе, благодаря общению с нами, благодаря продолжению какой-то непрерывной коммуникации с молодым поколением, и для меня это тоже важно — вот не отрываться от языка каких-то новых поколений. И потом, честно говоря, мне просто это нравится, и если уж совсем что-то самое простое про свой преподавательский опыт говорить: я очень люблю рассказывать про советское кино, я люблю представлять фильмы, я иногда подрабатываю «говорящей головой», как я это называю, на телевидении и рассказываю тоже о советском кино, и хотя это очень энергозатратный и очень многообразный опыт, но я просто люблю это делать, мне почему-то доставляет удовольствие, когда я чувствую, что я сейчас открою какому-то человеку какое-то имя или какое-то название, с которым он до этого был незнаком, и вот это чувство благодарности, которое человек испытывает за эту встречу с фильмом, который ты ему обеспечиваешь — это для меня какое-то отдельное удовольствие и какой-то особо ценный опыт.
М. Сушенцова
— Спасибо. Мне кажется, вы нам сегодня уже несколько таких дверок приоткрыли, я лично вот записывала, как студент на лекции. У вас богатый опыт практический в киноиндустрии, и поэтому хотелось бы, знаете, такой, может быть, слишком общий вопрос задать, даже такой обывательский вопрос, но мне кажется, многих интересует, все-таки как живет российская киноиндустрия, даже не мировая, не будем уж слишком обобщать — эта индустрия направлена прежде всего на максимизацию прибыли, то есть это такая денежная история в своем корне, или же все-таки впереди идет замысел, идея режиссера, сценариста, та самая реализация художника и его вот видение?
А. Апостолов
— Я сейчас могу прозвучать как-то цинично или слишком категорично, но я считаю, что кино, действительно, так уж получилось, оно исторически всегда было рассчитано на зарабатывание, оно всегда было рассчитано на извлечение прибыли. Тут ведь, кстати, тоже очень важно, с какого момента мы ведем отсчет истории кинематографа — не с того момента, когда изобрели, собственно, киноаппарат, а с того момента, когда провели первый платный сеанс, вот когда люди пришли, заплатили деньги и посмотрели вместе «Прибытие поезда», «Выход рабочих с фабрики» и так далее, вот это и есть начало истории кинематографа. Понимаете, я не вижу ничего зазорного в том, что кино на это ориентировано, я всегда тоже немножко, может быть, цинично и грубо говорю авторам, которые хотят отстоять каждое слово в своем сценарии, а мне в качестве редактора приходится посягать на целостность этих сценариев, вот я всегда призываю идти в литературу и заниматься гораздо более самостоятельным художественным творчеством, а в кино всё, правда, в большей степени подчинено логике и конъюнктуре проката, потому что, вот смотрите, ведь на самом деле не так много инструментов существует для того, чтобы как-то выявить и оценить объективный уровень фильма, вот когда мы говорим об успехе или неуспехе, то первый критерий — это кассовые сборы, это вот показатели внимания аудитории, потому что, если кино не работает с аудиторией, если оно не вызывает интерес, то, соответственно, после первых выходных никакого потока публики не будет. Вот можно как угодно относиться к фильму «Чебурашка», но если он бьет там все мыслимые рекорды, значит, что-то в этом фильме работает, значит, что-то там правильно выстроено, просто мы, мне кажется, опять же, с советского времени привыкли мыслить в категориях вот такой оппозиции: либо извлечение прибыли, либо чистое творчество, опять же, какая-то нравственная цельность и так далее, но ведь во всем мире это не было так, во всем мире правила рыночные, скажем, они в кино всегда существовали, и они не мешали Феллини, например, создавать фильм «Сладкая жизнь», о котором я уже говорил, и они не мешали Фрэнсису Форду Ко́ппола создавать «Крёстного отца», ведь это и хит проката, с одной стороны, с другой стороны, это шедевр как раз кинематографа. И последнее, что мне по этому поводу хочется сказать, всё-таки поддерживая вот эту установку кинематографа на извлечение прибыли, что в Голливуде, например, вот эти кассовые показатели, они ещё и являются регулятором института репутации кинематографистов, режиссёров и продюсеров, то есть даже если ты Фрэнсис Форд Коппола, даже если у тебя великие заслуги, ты снял «Апокалипсис сегодня», двух «Крёстных отцов», фильм «Разговор», дважды получил «Золотую пальму ветвь» и так далее, но дальше, в 80-е годы твои фильмы проваливаются в прокате, то следующие свои фильмы ты будешь снимать уже в кредит или на свои деньги. Вот это тот механизм, который в нашем кинематографе отсутствует, то есть мы очень половинчато перешли на рыночные принципы в кинематографе, потому что институт репутации тех или иных режиссёров, продюсеров у нас никак от результатов фильма в прокате практически не зависит. Я не буду, опять же, сейчас называть имена и фамилии, но огромное количество примеров, когда человек выпускает фильм, фильм выходит с какой-то грандиозной помпой, поддержкой в рекламе, поддержкой телевизионной, все маркетинговые возможности привлекаются, в том числе и с помощью государственных средств, а в итоге никакого результата не происходит. Но, тем не менее, дальше этот же человек получает субсидии, получает поддержку на производство следующих фильмов, вот поэтому я за принцип прибыли, как регулятора отношений в киноиндустрии, на то она и индустрия, но тогда в этом нужно быть последовательными, вот у нас в этом смысле индустрия работает очень половинчато, в том числе и потому, что у нас, как ни в одной другой стране, если не брать опыт Китая, например, активно влияние государства в кинематографе, то есть фактически остаётся главным финансовым источником на сегодняшний день именно государство.
М. Сушенцова
— Я напомню, что в студии Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело» и сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Мы продолжаем наш разговор о том, как изнутри устроена экономика киноиндустрии. Я правильно понимаю, что основным источником доходов являются прокатные доходы, сколько фильм собирает в прокате?
А. Апостолов
— Это сложный механизм, на самом деле.
М. Сушенцова
— Мне, как экономисту, хотелось бы в эту дверку немножко подсмотреть.
А. Апостолов
— Какие статьи доходов могут быть у фильма: это его прокатные результаты, хотя продюсеры — производители фильма не первые, кто получают деньги с проката, первые — это, собственно, прокатчики, прокатная компания, и кинотеатры, в которых эти фильмы показывают, так что очень часто до продюсера вообще никакая выручка уже не доходит, собственно, с проката. Также это деньги от продажи фильма, прав на фильм на телевидении и на онлайн-платформах, вот основные источники дохода. Но на самом деле, хотя это сейчас прозвучит, может быть, тоже на грани фола, но очень часто основным источником дохода для продюсеров является производство, является субсидия на производство, то есть, условно говоря, поскольку это система господдержки, как это происходит, будем называть вещи своими именами, это сейчас происходит всё реже и реже, и система государственного финансирования, государственной поддержки всё строже и строже работает в сфере кинематографа, и тем не менее, зачастую это было устроено так: государство выделяет на производство фильма субсидию, это может быть, например, сумма в восемьдесят миллионов рублей, продюсер отчитывается за всю эту сумму и ещё даёт сведения о привлечении какого-то дополнительного финансирования, но на самом деле производит кино за пятьдесят миллионов, а остальные тридцать миллионов, собственно, и являются прибылью, которую он получил. Понятно, что продюсеры не должны зарабатывать на производстве, но здесь скажу, что это часто было связано не столько с желанием просто нажиться и урвать лёгкие деньги какими-то хитрыми схемами, а просто тем как раз, что никакой прибыли наши фильмы не получали, в прокате были очень ограничены возможности, телевидение предлагало очень небольшие суммы, вообще в какой-то момент не было ещё онлайн-кинотеатров и так далее. Сейчас, в ситуации, когда можно рассчитывать на реальную прибыль, экономить на производстве просто невыгодно, потому что, чем больше ты сэкономишь на производстве, тем меньше ты получишь уже на выходе, то есть очень простые механизмы, но в этом смысле наша индустрия постепенно, тут могу свидетельствовать, облагораживается, мы всё меньше стремимся зарабатывать на производстве, потому что рассчитываем, что всё-таки кино сработает в прокате.
М. Сушенцова
— Спасибо, что вы нам рассказали об этой внутренней кухне, это действительно очень интересно, и вот так, без специалиста, туда и не заглянешь. Мне хотелось бы ваше мнение уточнить: как вам кажется, а нужна ли вообще нашему кинематографу вот такая массированная государственная поддержка, или пусть рынок всё сам регулирует? Вот вы сказали, что ведь это и показатель, в том числе, и авторитетности, репутации, может, он лучше отрегулирует?
А. Апостолов
— Ох, вы знаете, это очень спорный вопрос, потому что, конечно, часто хочется вот так вот огульно сказать: да лучше давайте, действительно, рынок сам будет регулировать все процессы, и тогда мы избавимся от вот этих хитрых схем, когда идёт заработок на производстве, тогда мы избавимся от каких-то абсолютно сиюминутных конъюнктурных проектов, когда продюсеры явно пытаются просто подстроиться под какую-то государственную конъюнктуру, сложившуюся на определённый момент, и делают проекты халтурные, назовём это так, тогда мы избавимся от каких-то элементов протекционизма, когда определённые продюсеры или определённые компании рассчитывают на какое-то особое отношение со стороны государства, и все пытаются быть первыми у определённых кабинетов и так далее, вот в системе такого обильного государственного финансирования много порочных моментов, с одной стороны. С другой стороны, я боюсь, что без государственной поддержки киноиндустрия, как индустрия очень затратная, она просто не выживет в нынешних условиях, это долгий разговор, который требует приведения статистических данных и серьёзной аналитической подпитки, но я просто скажу, что это издержки далеко не только российского кинопроизводства, практически во всех, по крайней мере, европейских странах — да, конечно, есть Голливуд, где нет никакого влияния со стороны государства, но это отдельное как бы государство в государстве, на Голливуд ориентироваться невозможно, потому что Голливуд — это монополист-экспортер, Голливуд показывает своё кино по всему миру, поэтому не нуждается в государственной поддержке, — а всё европейское кино существует за счёт государственных инвестиций. Просто другой разговор, что, может быть, это не такие масштабные кинематографии, не такие масштабные индустрии, например, там скандинавское кино, которое всё поддерживается и финансируется государством, но там и не такой объём производства, они мало фильмов выпускают в год. В России, на самом деле, очень большое производство, и вот, кстати, может быть, даже вас это удивит, может быть, удивит наших зрителей, но объёмы кинопроизводства в России сейчас серьёзно превосходят объёмы кинопроизводства в советское время. Вот мы очень часто, мне кажется, я уже об этом говорил — так огульно превозносим советское кино, вот какое оно было масштабное, как была налажена система — да нет, на самом деле в советское время руководители советского кинематографа мечтали бы о тех масштабах кинопроизводства, которые существуют в России сейчас.
М. Сушенцова
— А как наша киноотрасль чувствует себя сегодня в условиях международной такой изоляции, или эта изоляция особо не чувствуется для деятелей кино?
А. Апостолов
— Ну как изоляция может не чувствоваться? Естественно, она чувствуется. И на чём это сказывается, на чём это отражается в первую очередь? Ну, очень просто. Во-первых, для кого-то это большое подспорье, в том числе, для наших новых жанровых проектов, для блокбастеров, для бесконечного количества сказок, которые сегодня снимаются, потому что сказки эти призваны как раз служить импортозамещению. Мы недополучаем голливудской зрелищной продукции, соответственно, мы будем заменять её продукцией отечественной, нет в этом ничего ни зазорного, ни обидного, нам нужно сохранять действующие кинотеатры, нам нужно поддерживать систему проката, поэтому такие фильмы нужны в большом количестве. Так что для кого-то это действительно возможность заработать на прокате, и есть уже довольно много фильмов, опять же, не хочу никого обижать, поэтому не буду названия произносить, но когда фильмы, мягко говоря, спорных художественных достоинств отечественные выдают достойные прокатные результаты — ну, явно из-за отсутствия серьёзной конкуренции со стороны Голливуда. Но к чему это дальше может привести? Во-первых, это приводит уже сейчас к явному, ну не то, чтобы прямо уничтожению, но умалению области авторского кино, авторского кино становится всё меньше и меньше, по какой причине: раньше государство точно так же финансировало авторское кино, формально оно и сейчас продолжает его финансировать, в конкурсе субсидий Министерства культуры есть вот этот раздел «Авторский и экспериментальный кинематограф», но на деле там всё меньше авторского кино, потому что, если раньше продюсер получал субсидию Министерства культуры на авторский фильм, делал авторское кино, которое потом попадало на престижный международный кинофестиваль в Канны, Венецию, Берлин или, например, в Роттердам, и для государства это тоже было оправданным вложением, государство могло, грубо говоря, отчитаться по линии мягкой силы: вот наше кино пользуется почётом за рубежом, мы получаем награды, мы участвуем в ключевых международных кинофестивалях. А теперь, когда эти международные кинофестивали закрыты, не совсем понятно, вот с точки зрения чисто государственной логики отчётности, зачем государству вкладываться в авторское кино — чтобы потом это кино показывать на кинофестивалях российских, которые тоже само Министерство культуры финансирует? Получается какая-то убыточная история. Ну и второе, что может произойти в связи с этой ситуацией изоляции — это просто деградация вкусов. К сожалению, когда зритель лишён какой-то альтернативы внятной, и когда он смотрит кино не потому, что оно его так привлекает, не потому, что оно ему так нравится, а потому, что просто у него нет особенного выбора, это в итоге приводит к тому, что зритель будет готов довольствоваться очень средней продукцией, потому что выбора у него не будет. Поэтому мне всё-таки кажется, что ситуация, в которой наше кино было вынуждено, как и кино по всему миру, соревноваться с голливудскими образцами — это ситуация той самой конкуренции, которая способствует прогрессу, потому что вот тот уровень, например, даже тех же самых спецэффектов, к которому сейчас пришло наше кино, которое демонстрируется в фильмах типа «Майор Гром» или «Сто лет тому вперёд» — это тот уровень, который наше кино вынуждено было выработать для конкуренции с Голливудом. А если этой конкуренции не будет, то можно дальше на этом уровне остаться, и, собственно говоря, у зрителя не будет особенных альтернатив.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Вы очень активно участвуете в международных кинофестивалях, участие российских фильмов, насколько я понимаю, в них всё-таки продолжается, пусть и в урезанном масштабе? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
А. Апостолов
— Да, я могу поправить сразу, потому что я занимаюсь, собственно, как раз российскими кинофестивалями.
М. Сушенцова
— Хорошо. Вопрос, тем не менее, примерно такой же и был у меня: вот что вы можете сказать о молодых начинающих режиссёрах, сценаристах? Есть ли какие-то восходящие звёздочки, вот что-то вас, может быть, впечатлило в последнее время, или вы видите какие-то тенденции, что какая-то тематика особенно вот сейчас превалирует среди именно молодых, только начинающих?
А. Апостолов
— Мне кажется, в нашем кино сейчас превалирует одна тенденция, и она глобальна, и она распространяется на кино и массовое, и фестивальное, и на кинематографистов опытных, и начинающих — это тенденция эскапистская, это тенденция как бы бегства от реальности. Это всё не про здесь и сейчас, это всё — бегство от современности, потому что о современности говорить сложно, не выработан где-то ещё язык, и мы ждём только тех проектов, которые как-то начнут рефлексировать наш сегодняшний день или последние годы. И вот это мне кажется, может быть, главной проблемой нашего сегодняшнего кинематографа, то, что ещё возникает система определённой самоцензуры, когда какие-то острые углы, проблемы мы пытаемся обходить, ещё и потому, что режиссёры сами пытаются, скажем так, не впасть в чернуху, чтобы не разочаровать зрителей, и поэтому наше кино становится всё менее и менее проблемным, всё более бесконфликтным, и я боюсь, что оно рискует потерять доверие зрителей. Что я имею в виду: когда мы начинаем обходить специально какие-то проблемы в кинематографе или замалчивать их, мы как бы лишаем кино его, я бы сказал, терапевтической функции, потому что кино, как общественный институт, может влиять на — ну, если не решение каких-то проблем, то, по крайней мере, их обсуждение, их вот именно что терапию. А если терапии не происходит посредством кинематографа в том числе, то дальше работает медицинский принцип: та проблема, которая замалчивается и не лечится, она превращается в хроническую, очень не хотелось бы, чтобы это происходило.
М. Сушенцова
— Ну вот, на такой, немного пессимистичной ноте, мы заканчиваем наш разговор, тем не менее, он был очень насыщенным, очень много референсов было в нём, интересных обобщений, которые, честно говоря, где-то удивили и заставили задуматься. Я напомню, дорогие наши слушатели, что у микрофона была Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело», в рамках которой мы встречаемся с предпринимателями, бизнесменами, деятелями культуры и разговариваем с ними о христианских смыслах экономики. И сегодня нашим гостем был Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Спасибо большое, Андрей, за этот разговор.
А. Апостолов
— Спасибо.
Все выпуски программы Вера и Дело
«Преодоление конфликтов и непонимания между детьми и родителями». Анна Савари
У нас в гостях была психолог, советник «Национального фонда защиты детей от жестокого обращения» Анна Савари.
Разговор шел о том, что может помочь наладить взаимоотношения родителей и детей, в том числе приёмных, как можно обезопасить детей от опасностей современного мира, а также каким образом психолог может помочь детям, пострадавшим от жестокого обращения.
Ведущая: Анна Леонтьева
Все выпуски программы Светлый вечер