«Репрессии в Оренбургской области. Церковь в советское время». Павел Лещенко

Нашим собеседником был историк, краевед Павел Лещенко.

Мы говорили о церковной жизни в Оренбургской области в советские годы.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

А. Пичугин

— Дорогие слушатели, здравствуйте. «Светлый вечер» на светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин. Рад вас приветствовать. Я в Орске нахожусь. Ближайший час в студии вместе с нами и с вами — Павел Лещенко, журналист, создатель проекта #Ретро56 портала Урал56.ру, краевед, человек, который занимается популяризацией истории родного края, Орска и его окрестностей. Мы с Павлом говорили об истории Орска в 20-е, 30-е, 40-е годы, о строительстве мясокомбината, о строительстве Нового города, о том, почему возникла необходимость строить Новый город. Как он задумывался, какие были интересные проекты и почему в итоге эти проекты в большинстве своем не были реализованы и Новый город получился достаточно разбросанным и сумбурным. Сегодня мы продолжим разговор об истории Орска. Во-первых, наверное, надо бы сказать про крупные предприятия, которые формировали Орск в то время — в 30-е, 40-е, 50-е годы, какие это предприятия были и почему именно здесь они возникали.

П. Лещенко

— Предприятия, как уже говорил, это мясокомбинат, с этим всё более-менее понятно. Плюс тогда же, в начале 30-х начали у нас строить так называемый крекинг-завод, то есть нефтеперерабатывающий завод, который, к счастью, до сих пор работает успешно. Тогда же примерно заложили и никелевый комбинат. Никелевый комбинат — это, конечно, громадина совершенно невероятная. К сожалению, сейчас он стоит. Ну, кто-то, может, и рад, что нет дымка от труб, потому что в свое время дымок этот доставлял много неудобств жителям, но тем не менее он стоит, это громадное предприятие. Далее, здесь стоит сказать о той эпохе индустриализации — во всем был такой подход системный, государственный. То есть, если сейчас мы говорим: вот, нам выделили столько-то миллионов, и мы можем отремонтировать дорогу или, уж тем более, построить дорогу, и мы счастливы, мы рады — ничего себе! То тогда, конечно, просто взяли и решили в степи построить целый город, позвали инженеров Баухауса: ребята, стройте, планируйте новый социалистический город.

А. Пичугин

— Прошло 90 лет. И Китай, который развивается темпами гораздо большими, чем Советский Союз в 20-30-е годы, но все равно систематика похожая — там тоже начинали возникать города в поле, города, к которым поначалу даже не были подведены никакие коммуникации, не проходил транспорт. Постепенно и транспорт запустили. И ты смотришь десятку самых больших городов в мире, и эти названия ничего тебе не говорят — китайские города. Но спустя некоторое время этот проект тоже считали ошибочным и эти города строить прекратили.

П. Лещенко

— Я не знаю, как в Китае, а здесь этот проект существовал достаточно долго и успешно. Здесь еще дело в чем — построили эти три крупных предприятия. Далее решили строить локомотивный завод, где планировали выпускать паровозы ФД, «Феликс Дзержинский», это мощные тяжелые паровозы. И их какое-то кошмарное количество, в общем, чуть не каждый день по паровозу должно было выходить из цехов этого предприятия. Но вот строят этот локомотивный завод — нужна энергия, электроэнергия, нужен пар, паровая энергия, обеспечивать технологические процессы необходимо. Соответственно, нужна теплоэлектроцентраль. Закладывают Орскую ТЭЦ, которая сейчас называется Орская ТЭЦ-1, потому что планировалась еще ТЭЦ-2, но она не была реализована. Но тем не менее Орскую ТЭЦ строят. Кстати, по тем временам передовое совершенно предприятие — эта Орская ТЭЦ была гораздо серьезнее и мощнее, современнее, чем, допустим, электростанция в Оренбурге, потому что здесь нужно было заложить и развивать энергетическую основу для этого промышленного...

А. Пичугин

— А паровозостроительный завод не построили?

П. Лещенко

— Его не построили. Здесь такая история получилась — его начали было строить, а потом провели геологические изыскания, и осознали, что здесь не всё очень хорошо с железной рудой и просто-напросто будет очень дорого везти откуда-то эту руду. Вернее, даже не руду, а сталь, необходимую для паровозов. И не стали. То есть заложили фундамент, заложили какие-то коммуникации, распланировали дороги, площадки и прочее. Даже построили здание заводоуправления, причем построили его из церковного кирпича — кирпич привезли из города Бузулука, там разобрали собор и в подарок орским трудящимся несколько железнодорожных составов с кирпичом отправили. А из них здесь построили здание заводоуправления, которое сейчас представляет собой деловой офисный центр, такой не очень внятный. Так вот, локомотивный завод заложили, потом законсервировали перед войной. Но зато, когда началась война, он оказался как нельзя кстати — эта площадка уже была, то есть надстрой и запускай производство практически любое. И там разместились 2 завода — это Тульский патронный завод, его привезли, и он стал выпускать гильзы для артиллерийских снарядов; и Южуралмашзавод, который с Украины эвакуировали. То есть в самые кратчайшие сроки на базе нереализованного локомотивного завода они запустили производство.

А. Пичугин

— И это еще одна важная страница в истории Орска — эвакуированные предприятия во время войны.

П. Лещенко

— Да, это важнейшее.

А. Пичугин

— Я правильно понимаю систему? Его эвакуируют откуда-то, куда, по идее, могут дойти немцы, эвакуируют массово, здесь разворачивается производство, а после войны этот завод наравне с Тульским патронным заводом, который продолжает работать в Туле, налаживается и сохраняется выпуск оружия в Орске?

П. Лещенко

— Где как. Например, из Подмосковья привезли к нам завод КИМ (Коммунистический интернационал молодежи), завод с очень давней историей... Он выпускал патефонные иглы изначально, это еще до революции. Во время Первой мировой он начал выпускать, я сейчас могу ошибиться, но какие-то детали для взрывателей — для мин, гранат и так далее. Затем, уже когда стали немцы подходить к Москве, его эвакуировали к нам в Орск. И здесь он размещался в Старом городе. Это небольшой заводик был, и он продолжал выпускать эти самые детали для взрывателей уже для Второй мировой, для Великой Отечественной войны. Потом, как война закончилась, его благополучно увезли обратно в Подмосковье и, насколько я знаю, он до сих пор выпускает бритвенные лезвия. Но это маленький заводик. А вот крупные, такие как ЮМЗ, например, его из Новокраматорска сюда доставили. А потом разбирать и обратно на Украину отправлять, это совершенно нецелесообразно и ЮМЗ оставался у нас здесь и работал достаточно благополучно до самого недавнего времени. Сейчас, к сожалению, там процедура банкротства и производство остановлено. Тот же самый Тульский патронный сейчас называется Механическим заводом, до сих пор он выпускает гильзы под оборонный заказ. И, кстати, в советские времена именно этот Механический завод на базе Тульского патронного стал выпускать легендарные холодильники «Орск», которые прославили наш город и чуть не в каждой советской семье эти холодильники были. Но сейчас с производством холодильников всё худо. Но, повторяюсь, на оборонку этот завод по-прежнему работает.

А. Пичугин

— То есть сам завод работал?

П. Лещенко

— Да, завод работал.

А. Пичугин

— А сколько лет он не выпускает холодильники?

П. Лещенко

— Холодильники перестали выпускаться что-то порядка пяти или семи лет назад. Но эти планы по возобновлению производства постоянно возобновлялись. Вот, в прошлом году именно завод холодильников — сейчас его вычленили из Механического, это отдельное совершенно юрлицо, отдельное производство, хоть и на одной площадке, есть новый собственник, но мы надеемся, что он запустит выпуск этих легендарных холодильников. Хотелось бы верить.

А. Пичугин

— Конечно, хотелось бы. Это одно из моих ранних воспоминаний. Собственно, мне кажется, что я и о городе Орске узнал, потому что... Ну, у нас был «Саратов». Но, естественно, куда ни придешь в гости — там «Орск». Где-то «Орск», где-то «Саратов».

П. Лещенко

— Да. И во время войны, в принципе, у нас, наверное, половина предприятий, которые работали в нашем городе в позднесоветский период, они были эвакуированы. Причем они после войны получали развитие совершенно другое. Допустим, та же швейная фабрика, которую эвакуировали тоже с Украины, она сначала ютилась где-то в Старом городе на территории дореволюционного спиртоводочного завода, а потом уже после войны построили в Новом городе огромное здание, громадные цехи. Правда, к сожалению, она тоже сейчас уже не работает.

А. Пичугин

— Еще одна страница в истории Орска связана с репрессированными. Для начала, наверное, надо вернуться в 30-е годы к моменту строительства мясокомбината, никелевого комбината. Понятно, что рабочая сила в том числе состояла из заключенных, а отчасти из людей ссыльных.

П. Лещенко

— Да. Когда только строился мясокомбинат, рядом с ним был так называемый городок мясокомбината. В основном, как я уже говорил, он состоял из бараков, где жили обычные люди — завербованные люди, приехавшие в Орск работать, комсомольцы. Кстати, были комсомольские наборы и так далее. А был так называемый второй городок мясокомбината, который в народе еще называли «кулацкий городок». Это была спецкомендатура, похуже качеством бараки, немножко в стороне. Там был комендант, там была охрана, и там жили так называемые спецпереселенцы — это раскулаченные.

А. Пичугин

— Я прочитал у вас, что продуктовая норма, которая выделялась в день на человека, на вольнонаемных и на кулаков отличалась примерно так: дети вольнонаемных получали столько, сколько получали взрослые кулаки.

П. Лещенко

— Да. Кулаки, конечно, получали меньше и продуктов и вознаграждение за свой труд. И труд был все-таки разным — они работали на самых тяжелых работах, прежде всего земляные работы, разумеется. Кстати, я находил архивные документы, к земляным работам тогда привлекали солдат. У нас в помещении бывшего Покровского монастыря квартировал 45-й дважды Краснознаменный кавалерийский полк дивизии имени товарища Морозова. Так вот, кавалеристов приглашали, они рыли котлованы для никелевого комбината и для мясокомбината. Понятно, не было еще экскаваторов, по крайней мере, так, чтобы много. Практически всё делалось вручную — привлекали солдат, привлекали завербованных, привлекали этих раскулаченных и привлекали заключенных. В Орске был, сначала это называлось исправительно-трудовая колония, потом она получила статус исправительно-трудового лагеря, в котором было как минимум 10 000 заключенных. 10 000 — это уже немаленький райцентр по нынешним временам. Так вот, к войне разросся этот лагерь еще сильнее. Существует книга, Георгий Фельдгун ее написал, называется «Записки лагерного музыканта». Он во время войны был переводчиком на фронте, и его осудили за шпионаж и отправили отбывать наказание в Орский ИТЛ. И он там кратко, но тем не менее рассказывает, как был устроен этот лагерь — это было огромное-огромное предприятие, которое с середины 30-х и вплоть до послевоенных времен существовало здесь. И отделение этого лагеря было практически при каждом крупном Орском предприятии. На строительстве использовались заключенные. Даже есть, я находил документ, где председатель исполкома пишет письмо Науму Райскому. Наум Райский — это был руководитель областного нашего Оренбургского НКВД ...

А. Пичугин

— Расстрелянный впоследствии.

П. Лещенко

— Да, впоследствии он сам был репрессирован. Так вот, председатель горисполкома писал письмо Райскому и просил: не забирайте, пожалуйста, заключенных с моих объектов. Потому что заключенные строили школы для орских детей. То есть труд заключенных использовался чрезвычайно широко. И, конечно, репрессии были — это были и люди, доставленные к нам сюда, но и в Орске тоже репрессии совершались.

А. Пичугин

— Я напомню, что сегодня мы беседуем с Павлом Лещенко, журналистом, создателем проекта #Ретро56 на портале Урал56.ру. Говорим об истории Орска в советское время. Кулацкий городок, который вы уже неоднократно упоминали — там проживали люди, которых высылали сюда из Оренбургской области или же со всей страны?

П. Лещенко

— Я думаю, со всей страны было нецелесообразно доставлять людей. Документов, кто откуда конкретно прибыл, я не видел. Но вряд ли. Конечно, скорее всего, это Поволжье, то есть людей от центра сюда ближе к Уралу передвигали. И да, они работали на этих предприятиях. Хотя я разговаривал со старожилами — люди, которые застали те довоенные времена и которые помнят, как эти кулацкие дети ходили в ту же школу вместе с обычными вольными детьми. И они говорят, что, в общем-то, к обитателям этого кулацкого поселка отношение на обывательском уровне было, в общем-то, неплохое, нормальное. Но при этом администрация всячески подчеркивала, что это именно кулаки. И сохранились некоторые документы, где руководство «Мясохладостроя» жалуется, что комсомольцы живут в таких же бараках, как и кулаки.
А. Пичугин

— В таких же плохих.

П. Лещенко

— В таких же плохих, да. И это преподносилось так: вы что, с ума сошли? У вас тут комсомольцы в каких условиях живут?

А. Пичугин

— Я сейчас подумал, что, наверное, никогда бы раньше и представить себе не мог, но, наверное, сейчас уже нужно пояснять термин.

П. Лещенко

— Термин «кулак»?

А. Пичугин

— Да. Мы-то все выросли... Ну, просто потому, что так еще даже обзывались в моем детстве раннем, которое пришлось на конец 80-х, начало 90-х. А еще «кулак» это было нарицательным, я это помню прекрасно. А сейчас...

П. Лещенко

— Сам термин «кулак» еще до революции возник. И тогда это был крестьянин, который живет не своим трудом, то есть не сеет хлеб, а перекупщик. Понятно, что можно больше денег заработать, если ты не занимаешься этим рискованным земледелием, а скупаешь у соседей хлеб и втридорога перепродаешь его в городе мельнику как-то... И вот этих людей еще до революции называли кулаками. Понятно, что уважением они не пользовались. Но они были достаточно богатыми. То есть это уже тогда было таким ругательством. А после революции был несколько переосмыслен...

А. Пичугин

— Кстати, спорный вопрос, пользовались они неуважением или нет. Поскольку от губернии к губернии было отношение к крестьянству, вышедшему после 1861-года, очень разное. И разное положение они занимали. Например, около моего дома стоит дом, построенный крестьянином, трехэтажный красивый доходный дом в стиле модерн. Он из своего сословия выйти не мог, он все равно оставался крестьянином. Но он был богаче многих сословных дворян.

П. Лещенко

— Ну да. Понятно, что...

А. Пичугин

— Я к чему — к тому, что люди, которые нанимали других крестьян на работу, оставаясь при этом тоже крестьянами, все-таки, наверное, были очень разными. Кто-то с большим уважением и пиететом строил школу для бедноты, оставаясь тоже при этом крестьянином все равно.

П. Лещенко

— Собственно, вот этот критерий — использовал ли ты наемный труд — после революции он стал решающим. То есть кулак это был тот, кто нанимал батраков. То есть, есть крестьянин бедный — он не работает на своем поле по разным причинам. Может быть, допустим, у него нет семян, чтобы посеять на своем поле. Может быть, он свое поле куда-то заложил, потому что нужда такая пристала. И он идет в наемные работники к более богатому соседу. В этом, безусловно, нет ничего плохого, потому что кто-то таким образом давал работу тому, кто не мог себя прокормить — это, вроде бы как хорошо. Но после революции само по себе то, что ты нанимал людей, жил не только своим трудом, но и кого-то нанимал, это было уже поводом раскулачить. Потом еще шире стали понимать это — просто любой зажиточный крестьянин уже воспринимался, как неблагонадежный и уже подводился под эти критерии. А дальше было, там несколько степеней было: часть кулаков злостных — те, которые вели агитацию против советской власти, они подлежали либо заключению в лагерь, либо расстрелу; часть кулаков, которые, так скажем, более умеренные, они выселялись куда-то на другие территории. Допустим, в Орске надо строить этот мясокомбинат — вот его отправили, он там живет в кулацком городке и работает, работает от зари до зари — очень тяжелый труд, причем со всеми домашними. И были те, кто, если на деревенском исходе решили, что этот кулак, во-первых, не вредный, а, во-вторых, у сельчан есть к нему какие-то симпатии, он мог выселяться из своего дома, нажитого, так сказать, неправедным трудом, но оставаться в своей деревне. И вот у меня, допустим...

А. Пичугин

— Один победнее...

П. Лещенко

— Да, один прадед у меня был выслан. Он был мельником, получил тюремное заключение, потом он вернулся. А другой остался в своей деревне и относительно благополучно жил в своей деревне.

А. Пичугин

— То же самое у меня в семье. Два прадеда — один был выслан аж в Казахстан. Это частенько происходило, практически вся деревня уехала туда.

П. Лещенко

— Во-первых, в какие-то относительные малонаселенные места высылались. Мы знаем, в Сибирь много отправлялись.

А. Пичугин

— Многие прочитали книжку «Зулейха открывает глаза» и фильм посмотрел кто-то.

П. Лещенко

— Ну да, там это тоже описывается. Действительно, по-разному могла сложиться судьба — многие не возвращались из этих ссылок.

А. Пичугин

— А вот с жителями кулацкого городка, что было в итоге?

П. Лещенко

— Они, как мне рассказывали старожилы, они как-то растворились в массе орчан без каких-то особенных... Ну, разумеется, разные были случаи, но в общем и целом они растворились. Этого городка сейчас нет и в помине, поскольку жилища были, понятно...

А. Пичугин

— Временные бараки.

П. Лещенко

— Да, они без фундамента, от них вообще ничего не осталось. Приезжаешь в степь, ты просто знаешь, что там был этот второй городок мясокомбината — и вообще ничего нет.

А. Пичугин

— Представляете, после хрущевского проекта по укрупнению колхозов и ликвидации неперспективных деревень, сейчас можно ехать по Центральной России и смотришь на карту: 50-е годы — огромные села с церквями. А сейчас — чистое поле, вспаханное тракторами, и даже следа нет.

П. Лещенко

— Ну да. От второго кулацкого городка мясокомбината сейчас совершенно ничего не осталось.

А. Пичугин

— Интересная ситуация здесь была с церквями в 30-е годы. Насколько я понимаю, создание нового соцгорода, окруженного заводами, живущего исключительно предприятиями, здесь не предполагалось вообще никакой религиозности.

П. Лещенко

— Это на официальном уровне как бы и не обсуждалось. То есть формально, мы же все знаем, что в СССР не было гонений на религию...

А. Пичугин

— Конституция гарантировала, естественно.

П. Лещенко

— То есть, если вы хотите быть мракобесами — будьте ими. То есть никто не запрещал формально. Но при этом в 1933-34-м годах по городу прошел — понятно, мы сейчас понимаем, что это организованное движение было — собирали на предприятиях рабочих и спрашивали: «Нужны ли церкви?» Рабочие единогласно говорили: «Нет, нам не нужны церкви». И они...

А. Пичугин

— Речь шла о тех пяти церквях, которые были в городе?

П. Лещенко

— Да. Пять церквей, одна из них монастырская, при Покровском монастыре.

А. Пичугин

— Покровская. Существующая по сей день.

П. Лещенко

— Да, существующая. И про мечети тоже речь шла, это же всё вместе, все культовые сооружения. И интересно, что собрания проводились домовыми комитетами, то есть просто по улицам ходили, собирали людей и спрашивали «нужны церкви?» И находились люди, которые говорили: «Да, нам надо». На предприятиях города, и это уже называлось неорганизованное население, то есть неработающее, частично было за церкви, за сохранение их. А рабочие единогласно, 11 тысяч пионеров спросили — нет, нам не нужны церкви.

А. Пичугин

— В итоге, хотя бы одна церковь оставалась открытой?

П. Лещенко

— Нет. Закрыли абсолютно всё. Та же самая Николаевская церковь, про которую я уже говорил и в которую Николай II сделал первый денежный вклад, прибыв в Орск — он пожертвовал деньги, чтобы построили на историческом месте, там когда-то была Покровская церковь, она сгорела. И вот это пепелище безобразное на самой высокой точке города было. И император будущий, тогда еще цесаревич, пожертвовал деньги и в честь его небесного покровителя построили Никольскую церковь. Так вот, потом эту Никольскую церковь разобрали и из этого кирпича построили театр имени Социалистической революции.

А. Пичугин

— Это речь идет о кафедральном соборе. Не кафедральном, а соборе.

П. Лещенко

— Нет, это Никольская церковь. Из Никольской и Михайло-Архангельской, из двух церквей разобрали. Михайло-Архангельская, это которая рядом с братской могилой защитников города 1918-го года.

А. Пичугин

— В парке.

П. Лещенко

— А Никольская — та, что на горе. От нее осталась...

А. Пичугин

— Колокольня.

П. Лещенко

— Колокольня, да. Которую по непонятным совершенно причинам не разрушили. Почему, никто не может объяснить. Она все советские годы стояла, торчала над Старым городом и все ее видели. И пытались ее приспособились — башню с часами сделать, еще были какие-то проекты, планетарий хотели там сделать. Но ничего не получилось — она просто стояла, стояла... А потом к ней пристроили по историческим чертежам такой же храм, теперь он Покровский.

А. Пичугин

— Любопытно, что когда цесаревич Николай приехал, вы говорите пепелище, — то есть реально была сгоревшая церковь, которая полуразрушенная и сгоревшая стояла на горе?

П. Лещенко

— Да. Когда в Орск пришла экспедиция Ивана Кирилова в 1735-м году, здесь заложили храм Андрея Первозванного. Но город постоянно затапливался, он в низине стоял. Храм снесло очень быстро. Потом несколько раз главный храм переносили, Преображенский храм построили в Старом городе чуть ниже. А вот на горе была Преображенская церковь, которая сгорела, а потом на пепелище Никольский храм...

А. Пичугин

— А собор?

П. Лещенко

— А собор — это как раз тот самый Преображенский собор. Он был чуть ниже, его просто разрушили. Я не знаю, использовались ли как-то кирпичи из него...

А. Пичугин

— Мне кто-то говорил, что его остатки вошли в часть существующих строений, нет?

П. Лещенко

— Нет, в часть существующих строений, именно в театр имени Октябрьской революции и городскую гостиницу, это единый комплекс. Кстати, судьба здания плачевна — этот театр потом стал кинотеатром, сейчас там сетевой супермаркет, потому что больше он ни на что не сгодился. Вот эта гостиница, потом там был горисполком, потом там был пединститут, один из корпусов, а сейчас там нет ничего, здание закрыто.

А. Пичугин

— А на месте собора?

П. Лещенко

— На месте собора построили индустриальный техникум. Ну, плюс-минус, там рядом. Его снесли подчистую. И вот, в 1934-м году получилось, что одна мечеть под радиоузел, другая под клуб, потом детский сад. Монастырь перестроили — там разместили кавалеристов дважды Краснознаменного полка. Что-то просто снесли. В одной из мечетей был недолго кинотеатр. И так далее. То есть именно культовых сооружений, где бы продолжались службы, тогда не было. И только в 1937-м году православная община города Орска решила открыть молитвенный дом. И этим навела очень много паники в рядах руководства.

А. Пичугин

— Это очень интересная история, мы о ней поговорим буквально через минуту. Напомню, что сегодня в программе «Светлый вечер» Павел Лещенко — журналист, автор проекта #Ретро56 портала Урал56.ру. Никуда не уходите. Действительно, интересная история про открытие молитвенного дома в 1937-м году в Орске. Я — Алексей Пичугин. Через минуту мы все снова здесь.

А. Пичугин

— Возвращаемся к нашему разговору. Напомню, что сегодня в программе «Светлый вечер» Павел Лещенко — журналист, автор проекта #Ретро56 портала Урал56.ру. И мы говорим об истории Орска в советское время. И очень любопытная история с открытием в Орске в 1937-м году молитвенного дома.

П. Лещенко

— К тому времени, с 1934-го года в Орске не было культовых сооружений...

А. Пичугин

— Кстати, а куда люди на службу ходили, если это кому-то тогда все-таки было нужно?

П. Лещенко

— Я полагаю, что не ходили никуда, то есть храмы были закрыты. Кстати, в той Никольской церкви, про которую мы говорили до паузы, которую в итоге разобрали на кирпичи и построили театр имени Октябрьской революции, например, там столовая была. Нет, не было культовых сооружений. Ну, кто-то, сколько-то человек при опросе сказали, что им надо где-то помолиться. Но их было не так много — их не приняли в расчет. Ну, я думаю, что изначально для того и проводили опрос, чтобы были основания просто закрыть всё.

А. Пичугин

— Но кто тогда ходатайствовал в 1937-м году об открытии?

П. Лещенко

— А в 1937-м году собралась такая община, собрались люди, лидером этой общины был некий гребенщик, я, честно говоря, до того как этот документ увидел, не знал, что такая профессия была. Гребенщик — этот тот, кто делал костяные гребни, расчески, теперь позабытое ремесло. И туда входили в основном пожилые люди — извозчики, домохозяйки, разумеется, много женщин, мы знаем, что в советские время именно бабушки церковь спасали и наполняли храмы преимущественно. Но была и одна ответственная работница, то есть чиновница. И они всё по законам того времени оформили, в горисполком написали заявление: «Мы хотим соблюдать ритуалы, надо нам отправлять культовые надобности». И я так понимаю по тону переписки, которая велась тогда между Орском и Оренбургом, в исполкоме запаниковали, потому что: как так? У нас такой промышленный город, у нас тут рабочий класс, у нас тут социалистический город строится — и, здравствуйте, какие-то мракобесы вдруг молиться собрались. А эти самые мракобесы между тем наняли бывшую кузницу, то есть заключили договор аренды, за достаточно приличные деньги они арендовали это здание кузницы, чтобы в нем проводить службы. При этом с духовенством не было проблем, то есть духовенства было много в городе — шутка ли, закрыли 5 церквей, разумеется, священников было много...

А. Пичугин

— Значит, возможно, что некоторые из тех, кому было надо при этом опросе, возможно, где-то собирались и какие-то тайные службы совершались?

П. Лещенко

— Вероятнее всего, конечно, совершались, потому что в Орске был ведь еще и монастырь. Это не документы какие-то, а рассказы старожилов — в Старом городе во многих домах было нечто вроде домовых церквей, основанных... Или даже не церквей, потому что священников-то не было — это были молитвенные комнаты или что-то такое. Монахини монастыря. То есть их разогнали, поселили кавалеристов. А им-то куда деваться? Разумеется, они растворились в городской массе и, конечно, где-то небольшие общины были.

А. Пичугин

— Это распространенная история того времени.

П. Лещенко

— Да. Поскольку были священники, вероятно, и службы служились, я думаю.

А. Пичугин

— Я знаю случаи, когда в Подмосковье такие тайные монахини, монахини из разогнанных монастырей, которые еще в середине 90-х совсем старенькие были живы. Но удивительно, что и сейчас какие-то продолжатели у них есть.

П. Лещенко

— Да. И вот эта община собралась, и люди обратились к городским властям. И городские власти выслали на место, в эту самую кузницу санинспектора, отправили инструкторов. Ну, понятно, чиновники приехали, посмотрели и сказали: нет, кузница очень маленькая и там нельзя собираться больше, по-моему, 20 человек. А под этим ходатайством подписалось достаточно много народу. И сказали, что на каждую службу будет приходить человек, который будет считать, не превышает ли численность молящихся разрешенного установленного лимита. И вот так получилось. Но недолго просуществовал этот молитвенный дом, очень недолго, потому что власти поступили по-своему — они просто репрессировали всех пятерых священнослужителей.

А. Пичугин

— Все они погибли?

П. Лещенко

— Все они погибли.

А. Пичугин

— И до 1946-го года в Орске не было храма.

П. Лещенко

— Да. Мы знаем, что в 1944-м были некоторые послабления, разрешили людям молиться. К тому времени храмов уже не было, понятно. И люди стали собираться уже после 1944-го года на старом городском кладбище.

А. Пичугин

— И были какие-то священники.

П. Лещенко

— Да, были священники. Они приходили на кладбище, и вот просто под открытым небом — вот кресты, они никого не смущают своим видом. И эти молящиеся люди, они молились под открытым небом. Потом со временем разрешили открыть молитвенный дом, который существует и сейчас, в Старом городе он есть.

А. Пичугин

— Там церковь.

П. Лещенко

— Да, сейчас там храм. Какой-то врач пожертвовал общине свой дом — там водрузили купола, со временем звонницу соорудили, и он довольно долго действовал. Позже у нас в Орске построили и в Новом городе храм. История этого храма совершенно удивительная. К нам в Орск прислали священника, который когда-то в 30-х, еще будучи честным атеистом и советским инженером, он приезжал сюда в Орск, чтобы строить наши предприятия, вот эти самые гиганты.

А. Пичугин

— Это отец Владимир Рожков.

П. Лещенко

— Тогда он не был отцом — он был просто инженер, молодой инженер Владимир Рожков, который очень много для Орска сделал как гражданский специалист, как строитель. А затем он попал на войну, Великая Отечественная война. И там, как многие-многие солдаты, он поверил в Бога и дал обет, что если он выживет, то есть он попал в самые жуткие бои, там кошмар совершеннейший был. И выжил он чудом. И он решил, что если он выживет, то станет священником. Он приехал в Оренбург, сначала он в Оренбурге был священником, потом его отправили в Орск. В Орске он вспомнил о том, что он строитель, а он, действительно, был замечательный строитель. И в Орске он построил храм в поселке Локомотивстроя, того самого локомотивного завода, про который мы говорили, который строили, да не достроили. Потом на его основании построили целых два завода и так далее. Так вот, вот этот локомотивный завод окружал барачный городок, там как попало строились бараки, понятно, это было временное жилье. Плюс землянки люди сами строили. И вот среди всего этого отец Владимир Рожков взял и вдруг выстроил храм — хороший, полноценный нормальный храм. И это вызвало еще один скандал.

А. Пичугин

— Насколько я понимаю, ему было очень тяжело строить — он постоянно сталкивался с противодействием. Он же храм этот строил хитро — он здание молитвенного дома постепенно стал обстраивать со всех сторон.

П. Лещенко

— Да-да. И самое главное, так получилось, что это здание стояло недалеко от железной дороги и смущало наших местных орских руководителей, что люди, в том числе уважаемые люди, гости, по гостевому маршруту въезжают в город. И что их встречает? — их встречает купол церкви. Что такое, как такое может быть?

А. Пичугин

— Свежепостроенный.

П. Лещенко

— Да, свежепостроенный. В который, на удивление всем, люди приходили работать. То есть понятно, что местные власти ему ставили палки в колеса, чтобы он не строил, а люди приходили, и люди бесплатно работали. Разумеется, в газетах печатали какие-то гнусные фельетоны по его поводу, его всячески высмеивали, гадости говорили. Но тем не менее храм был построен. А дальше произошло что-то совершенно невероятное — решили снести весь район. То есть, на самом деле, речь об этом шла довольно давно, потому что, повторюсь, там жилье было построено как попало — там не было нормальных прямых улиц, там ничего не было. А тут еще подоспело наводнение 1957-го года, когда Урал разлился очень сильно и затопил многие бараки и землянки...

А. Пичугин

— Отец Владимир Рожков пострадал, вместе с женой они пострадали...

П. Лещенко

— Да. Он спасался на крыше от этого наводнения...

А. Пичугин

— Два дня, пока вертолет не прилетел.

П. Лещенко

— Да. В общем, в итоге решили весь этот район просто сносить подчистую. И вместе с храмом, вновь возведенным. Ну, тогда просто сносили всё под ковш. И сейчас даже трудно сказать, где этот храм находился, потому что там заново все дороги распланировали, всё-всё — трамвайные пути, всё заново. То есть там сейчас стоят пятиэтажки и прочее. Ну вот, такая история была.

А. Пичугин

— Но отец Владимир уже этого не застал, он уехал, его лишили регистрации.

П. Лещенко

— Да, он уехал еще до того, как храм был ликвидирован.

А. Пичугин

— Да, и служил уже в других местах. А храм, да, ликвидировали. И это, насколько я понимаю, основное... А нет, еще в наших программах мы упоминали историю священников, в 60-е годы служивших в Орске в таких молитвенных домах. Один из этих священников жив и здравствует поныне. История с дезертиром, которого они укрывали, не зная, что это дезертир. А потом приехала военная прокуратура, и их тоже лишили регистрации.

П. Лещенко

— Вообще, против священников в 60-е годы была развернута борьба очень серьезная.

А. Пичугин

— Это так называемая хрущевская антирелигиозная кампания.

П. Лещенко

— Да. Хрущевская для кого-то оттепель получилась, а для кого и не очень оттепель. И тогда принимал наш городской совет план работы против тунеядцев, то есть решили бичевать тунеядцев в городской газете. Интересно, что в тунеядцы попали, прежде всего, священники. И тогда чуть не каждую неделю публиковались фельетоны о том, что священники пьянствуют, они занимаются каким-то развратом и прочее. Это было регулярно, регулярно, регулярно, то есть такая травля осуществлялась на постоянной основе.

А. Пичугин

— Кстати, сюда не только духовенство попадало. Я раньше не знал и не думал об этом именно в таком разрезе, а у вас я прочитал, что дармоеды, бездельники и тунеядцы в представлении наших предшественников в 60-е годы, журналистов, это не те люди, которые сидели дома и били баклуши и которые ничего не делали, а это люди, которые своим трудом зарабатывали. Причем зачастую труд был тяжел, но он просто был не на государство.

П. Лещенко

— Действительно, тогда тунеядцами считались кустари — те, кто занимались кустарным производством. Допустим, если я столяр и делаю табуретки, стулья, столы, мебель, я должен был получить в исполкоме патент на то, чтобы я мог продавать на базаре плоды своего труда.

А. Пичугин

— Причем не больше определенного количества.

П. Лещенко

— Да, на определенное количество. И что интересно, даже этот патент, скажем так, он прикрывал от милиции, но он не прикрывал от прессы. И журналисты давали с фамилиями и отчествами: такой-то и такой-то обогащается, продает мебель, уродливую мебель плохого качества. Но люди же покупали, наверное, не такая уж и плохая эта мебель была. Да, бичевали тунеядцев. Этот тунеядец не то что лежал на диване и смотрел телевизор целыми днями, нет. Допустим, человек, который в своем саду выращивал фрукты и овощи, их потом продавал — да, это тоже порицалось, считалось, что это тоже тунеядство, потому что иди на завод и работай, не надо продавать на базаре, пользоваться тем, что народ испытывает дефицит.

А. Пичугин

— Напомню, что сегодня беседуем с Павлом Лещенко — журналистом, создателем проекта #Ретро56 на портале Урал56.ру. Говорим об истории Орска в разных аспектах. Вот еще одна страница, о которой мы не говорили — это военнопленные. Недавно по всей стране показывали и рассказывали о том, как возлагали цветы к памятнику военнопленным на одном из орских кладбищ. Но не будем про эту историю, а будем про военнопленных. Как так вышло, что в Орске их было много? И венгры, и итальянцы и немцы.

П. Лещенко

— В Орске был лагерь военнопленных, он был очень-очень крупным. Во-первых, помимо военнопленных, были еще интернированные — то есть были граждане Советского Союза, но им не повезло, это потомки колонистов, у них были немецкие фамилии, то есть многочисленные поволжские немцы. Понятно, что настоящие немцы, гитлеровцы придвигались к Волге, соответственно, от Волги отселяли этнических немцев, которые давным-давно обрусели, которые были гражданами Советского Союза.

А. Пичугин

— Их ничего с немцами, которые шли на восток, не связывало.

П. Лещенко

— Совершенно верно. Этническая принадлежность, фамилии. И поэтому до сих пор, скажем, в Казахстане, в прилегающих областях и здесь у нас, в Оренбургской области, так много людей с немецкими фамилиями — это те самые потомки колонистов с Волги, которых сюда переселяли, и они пополняли так называемую трудармию, трудовую армию. Они работали на орских предприятиях. Понятно, что орские мужчины в массе своей, большинство отправлялись на фронт защищать страну, они призывались, они были солдатами. А работали женщины и дети, и в том числе эти самые трудармейцы, их труд был очень кстати. Но трудармейцы не были поражены в правах, формально они оставались гражданами Советского Союза и они не лишались свободы. А были еще и военнопленные. Да, их сюда стали пригонять массово. Повторюсь, здесь нужны были рабочие руки, ну очень нужны, потому что эти эвакуированные предприятия нуждались — где-то надо что-то строить, где-то нужно рыть землю, где-то надо на самих предприятиях работать. И сюда пригоняли с фронта и немцев, и итальянцев и венгров. Даже говорят, несколько японцев содержалось в нашем орском лагере. Не совсем понятно, как они сюда попали. Но, возможно, под самый конец войны. И вплоть до конца сороковых этот лагерь действовал, и были несколько отделений, практически при каждом крупном орском предприятии действовали.

А. Пичугин

— А где он находился?

П. Лещенко

— Вообще, командование, основная администрация лагеря была неподалеку от Орской ТЭЦ в районе улицы Крупской. Затем были в районе поселка Мостострой, там тоже было отделение лагеря, в том числе больница. И, кстати говоря, больница была на территории нынешнего трамвайного управления. А рядом с больницей, понятно, что в больницу доставлялись военнопленные, понятно, что они там умирали во множестве, где-то от истощения. И пленные, прямо скажем, питались не очень хорошо. Да и наши соотечественники, конечно, во время войны были большие проблемы с продовольствием. И от истощения, от каких-то болезней умирали военнопленные. И их хоронили в братских могилах на городских кладбищах. И так, допустим, появились захоронения в поселке Мостострой. Понятно, что те, кто умирали, их закапывали на так называемом цыганском кладбище города Орска.

А. Пичугин

— Я был там как-то раз.

П. Лещенко

— Уже в 90-е годы туда приехали представители Германии, представители Венгрии, Румынии и ставили памятные знаки, что где-то здесь, где, кстати, толком никто не знает, потому что никак не помечались эти братские могилы. Вообще, есть подозрение, что на их месте давно гаражи построили. Но где-то в том районе были братские могилы и там сейчас стоят эти памятники.

А. Пичугин

— Но там кладбище не в самом лучшем состоянии сейчас — та его часть, где, по всей видимости, хоронили кого-то из военнопленных. Но когда я там ходил, я находил сильно вросшие в землю небольшие кресты равноконечные с немецкими табличками. Это военнопленные или это люди, которые уже, не будучи военнопленными, оставались по какой-то причине?

П. Лещенко

— Я думаю, что вряд ли это военнопленные, потому что там, где захоронения военнопленных, там бы никто не ставил крестов. Индивидуальных могил, насколько мне известно, не было. То есть, вероятно, это кто-то лютеранского вероисповедания. Возможно, это какие-то немцы из трудармии той же самой. То есть граждане Советского Союза.

А. Пичугин

— А почему некоторые из них не уезжали? Не возвращались в Германию, а оставались жить здесь?

П. Лещенко

— Интернированные?

А. Пичугин

— Нет, не интернированные — именно военнопленные. Или это ошибочное...

П. Лещенко

— Я думаю, что это ошибочно. Военнопленные в массе своей, конечно, покинули наш город. Здесь остались именно многие поволжские немцы. Да, часть из них переехали сюда. Были, кстати, кёнигсбергские. То есть когда Калининград (Кёнигсберг) отошел к СССР, оттуда выселяли местное население и переправляли в Казахстан, на Урал, в Оренбургскую область в том числе. То есть этнические немцы приезжали, они заводили семьи, многие из них оставались, безусловно. И поэтому у нас здесь с немецкими фамилиями довольно много людей. И сейчас существует община немецкая, она основала католический приход и он существует сейчас у нас в городе.

А. Пичугин

— И это именно из интернированных?

П. Лещенко

— В основном, да.

А. Пичугин

— И священник-поляк окормляет.

П. Лещенко

— Почему-то да.

А. Пичугин

— Ну, потому что везде в России так. А как складывалась в целом судьба военнопленных? Сколько они после войны еще оставались?

П. Лещенко

— После войны, их сразу по окончании войны начали постепенно отправлять организованно обратно на Запад. Если мне не изменяет память, вплоть до 1948-го года существовал лагерь, когда он был ликвидирован полностью, когда последних отправили. Но, повторюсь, довольно много немцев осталось здесь, они просто погибли.

А. Пичугин

— А от лагеря никаких следов нет сейчас?

П. Лещенко

— Сейчас уже никаких следов не осталось. Опять-таки, повторюсь, это не были капитальные сооружения — все-таки это бараки. И всё это место уже застроено жилыми домами.

А. Пичугин

— А существовали в окрестностях Орска или в Орске лагеря системы ГУЛАГ?

П. Лещенко

— Да, у нас в 30-е годы была создана исправительная колония № 3. Впоследствии она стала исправительно-трудовым лагерем № 3. И именно заключенные этого лагеря работали на большинстве городских строек, их труд тоже очень активно использовался и в довоенные годы и в военные годы. Можно найти документы, допустим, где обращается лагерное начальство к исполкому с просьбой предоставить им какие-то озера рядом с Орском для рыбной ловли, официальная формулировка «для улучшения контингента в снабжении». Да, лагеря были. И с этим связаны некоторые городские легенды. Одно из отделений лагеря находилось в районе поселка Ущелье. И там есть гора, которую называют Чертов палец, на ней был барельеф Ленина и Сталина. И есть городская легенда, будто это кто-то из зэков придумал отлить барельеф из бетона и водрузить на эту гору, чтобы можно было видеть из проезжающих мимо поездов. Но на самом деле, это не более чем легенда — на самом деле этот барельеф никакого отношения к лагерю не имеет.

А. Пичугин

— Но он не сохранился?

П. Лещенко

— Его зачем-то в 90-е годы сковырнули и скинули, и до сих пор под этой горой лежат ухо Ленина, усы Сталина. Хотя мне совершенно непонятно, зачем нужно было это делать, но это сделали...

А. Пичугин

— В целом, нельзя сказать, что репрессивная машина здесь работала несколько иначе, чем во всей стране того времени из-за того, что город промышленный?

П. Лещенко

— Нет, работала она, как везде. Допустим, здесь у нас сгинул Франкфурт, это известнейший большевик, это как бы око и правая рука Серго Орджоникидзе. Он был уполномоченный наркома Тяжпрома, его прислали к нам в Орск, чтобы строить никелевый комбинат. И именно он курировал это строительство, и он здесь был признан вредителем и был расстрелян в Оренбургской областной тюрьме. Когда Франкфурта репрессировали, его очень жестко осуждал наш председатель городского совета Иван Бондовский, он выступил с речью. И когда смотришь эти архивные документы, просто до мурашек продирает: вот, Иван Бондовский выступает и говорит, что мы не позволим, наша страна разоблачила шайку предателей и так далее и так далее. А спустя две недели горсовет принимает на экстренном заседании решение, которое называется «О Бондовском», так коротенько — о Бондовском, — где говорится, что он оказался врагом народа и мы обязуемся исправить то, что он тут навредил.

А. Пичугин

— И человек точно так же сгинул.

П. Лещенко

— Да, он тоже был расстрелян. Также было очень много кого из руководства города — начальник нашей городской милиции, допустим, был репрессирован, был репрессирован секретарь местного отделения комсомола в 30-е годы. То есть очень много. И даже можно найти такие интересные документы в переписке, когда нечаянно взяли и приписали к троцкистам какого-то человека и его исключили из партии. Это как исторический анекдот воспринимается — человек обращается в городской совет и говорит: вы меня исключили не из партии, вы меня исключили из членов городского совета, но я не был в городском совете. А его исключили, потому что он вредитель. А он говорит: так я и вредителем не был. И начинают разбираться: а, да, это не он вредитель, это другой — вредитель. И он и не депутат горсовета, поэтому, ну ладно, отменяем решение о его исключении, потому что его нельзя исключить, не приняв.

А. Пичугин

— И человек остался жив?

П. Лещенко

— Я надеюсь.

А. Пичугин

— А правда ли, что город чуть не стал — вы вспомнили Франкфурта, помощника Орджоникидзе, — что город чуть не стал Орджоникидзе?

П. Лещенко

— Да, когда Серго Орджоникидзе скончался, провели в городе траурный митинг, и все трудящиеся города в едином порыве решили переименовать Орск в город Орджоникидзе. Они это так мотивировали, они говорили, что Орск — это название города степных кулаков, а мы хотим быть революционным городом и давайте дадим городу имя Серго Орджоникидзе. Но это не прошло по очень банальной причине — город Орджоникидзе уже в Советском Союзе был, это город Владикавказ. И в итоге эта задумка, как вот Оренбург сделали Чкаловым, а Орск городом Орджоникидзе не смогли.

А. Пичугин

— А Оренбург долго носил имя Чкалов?

П. Лещенко

— Да, с 1938-го по 1957-й год. В годы войны Оренбург был Чкаловым, Оренбургская область была Чкаловской областью.

А. Пичугин

— Спасибо большое. Напомню, что сегодня мы беседовали с журналистом, автором проекта Ретро56 на портале Урал56.ру, Павлом Лещенко. Интересная история города Орска и его окрестностей в советские годы, очень разная, здесь было всё: здесь были и великие ударные стройки, и репрессии и лагеря, и лагеря для военнопленных. Об этом обо всем мы постарались вам рассказать. Павел, спасибо большое.

П. Лещенко

— Вам спасибо.

А. Пичугин

— Прощаемся. Всего хорошего. До свидания. Будьте здоровы.

П. Лещенко

— До свидания.

Программа подготовлена при поддержке акционерного общества «Холдинговая компания «Металлоинвест».