«Путь к священству». Светлый вечер с о. Павлом Островским (09.10.2018)

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева...

К. Лаврентьева

— Добрый светлый вечер.

К. Мацан

— И Константин Мацан. У нас сегодня в гостях священник Павел Островский, настоятель Никольского храма в Павшинской пойме, это город Красногорск. Добрый вечер, отец Павел.

о. Павел Островский

— Здравствуйте.

К. Мацан

— Хочу вам вначале предложить одну цитату из вас же. Вы не боитесь, когда вас цитируют?

о. Павел Островский

— Из «вас же» можно.

К. Мацан

— В вашем интервью давнишнем, 2012 года, есть такие слова: «С 14-15 лет я пытался выбиться из-под родительского контроля. Но где-то лет в 18 Бог стал меня „попинывать“ (это слово в кавычках — попинывать от слова „пинать“) и возвращать меня обратно в Церковь». Чтобы для наших радиослушателей стало яснее, скажу, что отец Павел представитель священнической династии. У отца Павла отец священник — известный протоиерей Константин Островский. Один ваш брат — епископ, другой ваш брат — тоже священник. То есть вы из священнической семьи. В этой ситуации вы говорите, что вы пытались из-под родительского контроля выбиться, и вас нужно было в Церковь возвращать.

о. Павел Островский

— В этой ситуации любой нормальный человек захочет из-под контроля уйти.

К. Мацан

— Расскажите об этом: почему так происходило?

о. Павел Островский

— На самом деле, конечно, я пошутил, что любой нормальный человек захочет уйти. Я думаю, недавно мне эта мысль пришла, что, слава Богу, что я был очень хитрым и большинство своих похождений смог скрыть от своих родителей. Они о них узнали спустя какое-то время, и поэтому они о некоторых вещах просто не переживали, они просто о них не знали. Но здесь дело даже не в каком-то контроле, что я из дома уходил и так далее. По моему личному убеждению, на мою христианскую веру негативно повлияла воскресная школа. Я в этом вопросе нахожусь в оппозиции со своим папой, который директор этой воскресной школы. Мы с папой очень много на эту тему разговаривали — я говорю: «Папа, ты ей руководил, а я в ней учился». Потому что всё самое светлое и самое доброе, связанное с православной верой, было связано с моей семьей — с папой, с мамой, с братьями, с семейными традициями. Но в какой-то определенный момент, когда я уже учился в воскресной школе, то произошла — сначала внешняя, а потом глубокая — формализация вообще всех процессов, в том числе и духовных. И, конечно, формализировалась исповедь, формализировалась молитва. Я вообще не помню, молился ли я... Ну, то есть я прочитывал всё — по-славянски я шпарил с 9 лет. Красиво прочитать на службе, чтобы прихожанки взрыднули: «Какой светлый мальчик! Наш-то мальчик пьет, а этот мальчик читает псалмы». Но этот мальчик читал псалмы, а потом пил с этими самыми мальчиками, между прочим. Это был ужасный эпизод — когда одна женщина подошла ко мне и сказала: «Помолись за моего внучка Витеньку, потому что Витенька пьет, курит». Я говорю: «Конечно, помолюсь», — и пошел с Витей, потому что я с ним дружил. Имя Вити я сейчас изменил на всякий случай. То есть мне не нравилась эта фальшь в самом себе, и поэтому... Как говорится, свято место пусто не бывает — я забил свою душу тем, что лежало рядом: футбольный фанатизм, гульбища с разными друзьями и так далее.

— Переломные.

о. Павел Островский

— Что ты идешь, и тут на небе появляется стрелочка вниз — и ты пошел вниз.

К. Мацан

— Бывает, что прямо перещелкивает.

К. Лаврентьева

— Бывает, да. Особенно в воскресной школе.

о. Павел Островский

— Мне кажется, к врачу надо идти, когда перещелкнуло. Но я не буду лезть в чужую жизнь. У меня, слава Богу, ничего не перещелкнуло. Я могу понять, когда человек обращается к Богу, но так чтобы перещелкнуло именно уход от Бога — такого не бывает. Это же опыт, это жизнь...

К. Мацан

— Процесс.

о. Павел Островский

— Да, процесс. И, между прочим, процесс довольно длительный. Потому что, несмотря на весь этот откат, я поступил вообще-то в Московскую духовную семинарию в 17 лет. И поступил даже очень хорошо, и даже какие-то процессы, наоборот, они в некой такой эйфории воспламенились — я помню, что аж чуть ли не даже в монашество собирался уйти. И первые три месяца в Московской духовной семинарии я учился очень хорошо, но какая разница, как я учился — а была прямо вера христианская. Я помню, что с радостью ходил на братские молебны. Для этого нужно было специально вставать в 5 утра. Я именно вставал в 5 утра, меня никто не гнал. Это некий такой маячок, показывающий, что вера все-таки была. Мне нравилось там — монахи молятся... Но до того момента, как я в декабре заболел каким-то обычным простудным заболеванием, оказался в медицинском изоляторе, семинарском академическом, и увидел, как там третьекурсники, по-моему, кагор пили. И вдруг я понял, что на самом деле, что было в 11 классе, когда я потреблял различные питьевые напитки на футболе, что здесь — и как-то меня очень быстро понесло. То есть это говорит в первую очередь о неглубокой вере.

К. Мацан

— В тот момент она у вас была...

о. Павел Островский

— Она была. Здесь уместно вспомнить притчу о сеятеле — зернышко падает, но неглубоко. Возможно, у меня зернышко было глубоко, но оно, так скажем, особо прорасти не могло из-за очень сухой почвы. Что можно сказать? Я рад, что со второго курса Московской духовной семинарии меня отчислили, я этому просто откровенно рад, потому что мне страшно себе представить, что бы выросло потом.

К. Мацан

— Вот смотрите, одну цитату вам предложу, уже не вашу. «Как-то мы с супругой поспорили. Она говорит: «Мы научили детей правилу, то есть молитвенному правилу. А молиться собственно сердцем не научили». А я говорю: «Всё с точностью до наоборот: правилу молитвенному мы их не научили, а молиться детей научили». Это из интервью вашего папы протоиерея Константина Островского. Он говорил о воспитании сыновей, то есть и о вас в том числе. Вы здесь скорее с папой или с мамой согласны?

о. Павел Островский

— Я здесь скорее согласен больше с мамой. Но надо все-таки разделить процесс.

К. Мацан

— С мамой, что научили молитвословствовать, то есть исполнять предписания, нормы и обряды, но внутреннего горения как-то не образовалось...

о. Павел Островский

— В детстве был прав папа, а потом была права мама. И, наверное, неслучайно, что пока папа очень активно занимался воспитанием, был рядом с нами, до того, как он в полной мере стал настоятелем храма, восстанавливал его, и когда мы попали в воскресную школу, то воспитание в каком-то смысле переложилось на плечи других людей. Я говорю, что воскресная школа всё формализовала. А до этого, правда, мы молились. Я думаю, что я бы не смог сделать того, что сделал папа со своими детьми. Это какой-то невероятный подвиг, потому что... Ну, вот моей дочке сейчас 9 лет — мне страшно себе представить, что я должен сделать, чтобы она научилась читать по-славянски, причем довольно быстро. Или целое молитвенное правило. Мы утром и вечером молились полным молитвенным правилом все. Мы сами его читали. Я помню, что в раннем возрасте, в начальном классе мы с мамой сидели, она говорит мне: «Ты понимаешь правило?» — мы с ней разбирали правило. И я вспоминаю, что в целом я почти везде растолковал всё правильно. И это не казалось, что вот растет новый Златоуст, потому что все остальные тоже толковали правильно, то есть всё это было внутри. Конечно, это большая заслуга отца, это, правда, было им вложено, я думаю. Когда мне было 4 года, 5 лет (я самый младший, остальным братьям было больше), папа нам днем читал три главы Библии: Ветхий Завет, Евангелие и Новый Завет. Мы под это засыпали, но мы засыпали под Библию, все эти рассказы всё равно оставались. Мы постоянно ходили на богослужения. Мне кажется, главной ошибкой (если не брать меня лично, если не брать свои духовные поражения и так далее), главная ошибка — это была воскресная школа. Когда верующие родители — и папа и мама, глубоко верующие, глубоко образованные... Мама, мне кажется, даже в вероучении Церкви разбирается на порядок лучше, чем я сегодняшний. И мне кажется, то, что родители — это их ошибка, в каком-то смысле они ее потом признавали — то, что они нас передали в руки других людей. А вот другие люди — которых, между прочим, я очень люблю и очень уважаю, и я их тоже знаю с детства, это настоящие труженики, которые, кстати, очень многие вопросы пересмотрели в плане и преподавания Закона Божьего... Сейчас я смотрю, как всё это происходит, и меня приглашают на неформальные беседы и так далее. Но тогда всё это было так четко — Закон Божий. В общем, в моем случае это не взошло.

— Отец Павел, а родители ваши в какой-то момент заметили это ваше расхолаживание, охлаждение это?

о. Павел Островский

— Конечно.

К. Лаврентьева

— И что они сделали?

о. Павел Островский

— Как этого не заметишь?

К. Лаврентьева

— Какие меры они предпринимали? Они пытались что-то предпринять?

о. Павел Островский

— Знаете, то, что делали мои родители, я даже посоветовать никому не могу, потому что, на мой взгляд, это какой-то подвиг. Единственное, что может объяснить этот подвиг, это то, что я был четвертым в семье. Видать, они обожглись на первом, втором и третьем и потом выдали идеальное воспитание. Ведь я же скромный, правильно воспитан. Это потому, что родители не разрушали со мной контактов — добрый контакт, доброе отношение сохранялись во все времена моей жизни. Я сейчас понимаю, как я себя вел — это же реально ад был для всех. Но родители — папа и мама — я сейчас вспоминаю, они всегда были очень добрые. Как это возможно, я даже не знаю. Может, только потому, что трое старших, и они уже поняли: какой смысл воевать, если он все равно будет поступать так же. Родители не могли этого не замечать, потому что мое поведение, начиная с 9-го класса, стало резко падать. 9-й класс я закончил с двумя «тройками» в аттестате. Потом меня уже из-за поведения перевели — я считаю это школьной ошибкой, потому что лучше бы я портил жизнь одному классу, чем потом всем. Меня привели в класс к хулиганам, где я стал их лидером и мы уже целым классом портили жизнь уже не одному классу, а целой школе сразу. И 10-11 классы — это был ужас. Если меня сейчас родители слушают: вот, у моего ребеночка отметки плохие. Слушайте, я в 10-м классе прогулял 47 процентов занятий, а в 11-м — 56. И закончил школу с одной «четверкой», остальные «тройки». Что, кстати, помогло мне поступить в Московскую духовную семинарию. Потому что когда проректор по учебной части (по-моему, его фамилия была Иванов, не знаю, жив он сейчас или нет), он взял мой аттестат и сказал: «Павел, а как вы школу закончили?» Я говорю: «С одной четверкой». Он говорит: «Молодец!» И отложил аттестат. Ну, прокатило.

К. Мацан

— Священник Павел Островский, настоятель Никольского храма в Павшинской пойме города Красногорска, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А сейчас, из вашего нынешнего статуса и из нынешнего возраста, вы на то свое юношеское поведение как смотрите? Это такое — ну, бывает в юности, кто такое не проходит: поиск себя и социализация. Всем это не вредно. Или все-таки это то, чего вам хотелось бы, чтобы не было в вашей биографии? Вот если честно.

о. Павел Островский

— Это должно было быть в моей биографии — я благодарен Богу за то, что всё произошло именно так, как оно сейчас есть. Потому что Господь был милостив. Мы же не коснулись вопроса возврата.

К. Мацан

— Мы как раз сейчас к этому перейдем.

о. Павел Островский

— Потому что все эти жуткие похождения, которые были неосмысленные, я могу в целом... Я все время забываю, кто дебил и кто идиот? По-моему, дебил — это несоответствие поведения возрасту, а идиот — несоответствие мышления. Или наоборот. Я был дебилом и идиотом одновременно — мое и поведение и мышление не соответствовали возрасту. Когда меня спрашивают: «А о чем ты думал?» — «Ребята, да я вообще ни о чем не думал в принципе». Понимаете, я мог пойти на исповедь и покаяться в том, что пью пиво (кстати, исповедовался я вполне честно). В подростковом периоде я мог каяться, что выпил пива, и пойти сразу же после пить пиво.

К. Мацан

— Вы в интервью еще говорили, что отцу своему часто исповедовались.

о. Павел Островский

— Я всегда исповедовался своему отцу, и это большая заслуга, что я продолжал у него исповедоваться во все времена своей жизни. Ведь отец мог бы меня сжечь или проклясть, как Ной Хама. Но отец... Я не знаю, как у него это получилось, но видать, он понимал, что никакими укорами это не остановишь — человека несет. Тем более, что я всегда был крайне свободолюбивый, очень не любил всех этих рамок. Я всегда говорю, что единственные рамки, которые я признаю — это рамки Церкви, Богом построенные, где есть Христос, священноначалие и наше вероучение, и всё. Всё остальное меня прямо раздражало, какие-то рамки. Сейчас я смотрю назад и, конечно, милостью Божьей все эти ошибки, всё то ужасное общение с людьми, те грехи, которые совершались — это всё помогает сейчас общаться с молодежью и не бояться того, что ребенок может, к примеру, прогуливать школу. И когда приходит мама, побледневшая и поседевшая: «Всё, мой ребенок идет под откос, он прогуливает». А потом я с ним общаюсь. Это не означает, что он плохой человек. Скорее всего, это косяки воспитания, а он нормальный человек. И сразу находится общий язык. А я могу себе представить: был бы я ботаном, то есть «пятерочником», и считал бы, что надо знать английский, немецкий, и лепку, и хореографию. И мне говорят, что «этот ребенок в школе не учится». — «Ну, как так? В школе, непослушание родителям — в тюрьму попадешь. Курить нельзя». Ну, всё, батюшка, скукота.

К. Мацан

— Но лучше не курить.

о. Павел Островский

— Лучше не курить.

К. Лаврентьева

— Отец Павел, то, что вы сейчас говорите — я тоже ребенок, который с детства в храме, мне это очень созвучно. И у меня так или иначе созревает вопрос. К 18 годам, когда вас отчислили из Духовной семинарии, было ли это для вас ударом, громом среди ясного неба, каким-то отрезвлением? Был ли момент уныния какого-то? Что вы испытывали в тот момент?

о. Павел Островский

— Во-первых, я вам расскажу предысторию. Я думаю, что отчислили меня даже не из-за всех проделок и всего остального. Еще до отчисления, когда я учился на первом курсе, Господь пытался меня вернуть к нормальной жизни. Соответственно, в феврале 2000 года я впервые заболел тяжелым заболеванием — у меня был фронтит, очень запущенный фронтит. Если кто не знает, это когда лобная пазуха воспаляется. И я реально чуть не умер. И это в прямом смысле шокировало духовную академию, не могли не пропустить такой момент. Потом был рецидив в августе и еще в сентябре был рецидив. Это как раз начало второго курса. И в ноябре меня отчислили. Лично я, если бы был администратором или ректором духовной школы, я бы тоже себя отчислил. (Смеется.) Ну, лучше пусть он умрет не в стенах школы. Мне кажется, что это основная причина. И слава Богу. Я объясню: меня не смогли поймать на нарушениях дисциплины. Меня не смогли поймать, хотя я нарушал ее беспрерывно. Конечно, они понимали, что я нарушаю, но поймать меня не смогли. Я вот, кстати, не знаю, закрыли ли сейчас кафе для иностранцев в Троице-Сергиевой Лавре. Если не закрыли, я предлагаю его закрыть, потому что мы были первыми еще в 2000 году, которые поняли, что если ты выучишь пару иностранных слов, то можешь зайти в это кафе (это обычное кафе) и сидеть пить алкогольные напитки, изображая иностранцев, главное, чтобы не в семинарском кителе. И администрация никогда это кафе не проверяла. Если не проверяют до сих пор, то может наши последователи появились там. С одной стороны, это было неприятно, потому что я считал, что я там буду учиться до конца. Естественно, было неприятно, когда отчислили. Где-то в голове было неприятно, что родителям... Это был скорее вопрос тщеславия — я был семинаристом на приходе, а теперь не семинарист, меня выгнали. Но вы просто не представляете глубину моего отсутствия мышления. (Смеется.) Тот пофигизм, который был развит у меня, вы просто не представляете, насколько он был развит. Я помню, что когда ректор сообщил мне, что «вы отчислены», я вышел, снял китель, потоптал его ногами, и мы пошли с друзьями пить — отмечать отчисление, потому что друзей тоже отчислили.

К. Лаврентьева

— Отец Павел, а правильно ли, что вы опять поступили в семинарию, но уже осознанно, через пять лет?

о. Павел Островский

— Через пять ли лет — вопрос. Надо подсчитать по годам.

К. Лаврентьева

— Ну, через какое-то количество лет.

о. Павел Островский

— Да, через какое-то время, через четыре года, наверное.

К. Лаврентьева

— А чем вы занимались эти годы?

о. Павел Островский

— Во-первых, когда я вернулся домой, меня никто не стал казнить.

К. Лаврентьева

— Это важно, да.

о. Павел Островский

— Вы знаете, был такой один момент, который я очень запомнил, — когда мой отец поехал к ректору извиниться за меня. Я за это отца очень уважаю. Потому что у меня не было возможности извиниться, я бы тоже извинился за себя, потому что, конечно, это ужас. Но я помню, что отец, когда он узнал, как я себя вел — ему показали объяснительные. Но отец узнал только 5 процентов, потому что те объяснительные, которые там были, это, конечно, детский сад. Но отец очень расстроился. У него, видимо, было такое разочарование — он не думал, что там всё это возможно. Это запомнилось. Но не было такого, чтобы меня ругали — вообще ни разу не было. И как-то родители поддержали меня: давай, надо трудиться, может, работу какую-то. Я помню, что мы с отцом проводили беседы — он пытался понять, к чему у меня призвание: про математику говорили, про гуманитарные науки. И отец видел, что меня совершенно ни к чему не тянет. Отец говорит: «Ну, тогда нужно работать». Я работал при храме, пономарил, пел. Я немного получал, но я уже сам себя обеспечивал. Армия мне не светила из-за моих тяжелых болезней. И родители вообще никак не давили, вот никак не давили — за это я им очень благодарен. Очень благодарен. Потому что в тот момент, если поступил бы я куда-либо, это всё было бы абсолютно бессмысленно — я бы нигде не стал бы учиться. Думаю, что папа молился, мама молилась. Но в процессе моего такого — получается, что из Церкви-то я не ушел: я продолжал ходить в храм, исповедоваться и причащаться. Но при этом вел абсолютно такой... Сколько мне было лет? — 18, 19. Вы понимаете, что это была за жизнь. Но блуда не было, слава Богу. То есть в голове у меня было четко, что этого нельзя, а всё остальное можно. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— И отец Константин продолжал быть вашим духовником весь этот период?

о. Павел Островский

— Да. Особенно в этот период — я помню свои исповеди: я рассказываю отцу о своих похождениях, и после исповеди я иду на похождения. Отец понимал, что... скажем, огонечек-то веры есть — я же в храм хожу, на службы хожу, причащаюсь, исповедуюсь. Наверное, здесь вспоминаются слова из Священного Писания — отец этими словами назвал свою книжку: «Не угаси курящегося льна». Или, как говорит Христос: «Трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит». Вот, наверное, отец видел, что тростиночка надломлена, но не сломана.

К. Лаврентьева

— Но тут ведь родителю очень страшно за своего ребенка в плане того, что снизойдет ли на него гнев Божий? Вдруг что-то случится? Как-то же Господь должен останавливать...

о. Павел Островский

— Когда на нас нисходит гнев Божий, это хорошо, потому что это проявление Божьей любви. Вот кара Божья — это совсем плохо. А так Господь: кого люблю, того и наказываю. Меня Господь наказывал, и я за это Ему благодарен. И некоторые наказания терплю до сих пор, и ничего страшного в этом нету. И все здесь сидящие в студии тоже умрут, и мы не должны бояться наказания здесь. А что там — вот если там нам врежут — это плохо. Поэтому...

К. Мацан

— Продолжим эту беседу после маленькой паузы. Мы поговорим о том, как ваши похождения завершились, что к этому привело, и как вы в итоге пришли к священству. Напомню, у нас сегодня в студии священник Павел Островский, настоятель Никольского храма в Павшинской пойме, это город Красногорск. В студии моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Мы прервемся и вернемся к вам буквально через минуту.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. С нами сегодня в студии священник Павел Островский, настоятель Никольского храма в Павшинской пойме города Красногорска. Мы говорим о пути отца Павла в вере, и от обретенного в юности неверия обратно к вере, в итоге к поступлению в семинарию, и к священству. Вы сказали в одном интервью, что стали священником вовсе не потому, что у вас отец священник и братья священники, и вовсе не потому, что вы из священнической семьи. Что если бы в вашей жизни не было бы Христа или не появилось бы Христа как особенной встречи со Христом, этого не было бы. То есть это не было решением по инерции, вы об этом говорите. Но, конечно, со стороны все равно кажется: вот вы на приходе после отчисления из семинарии, все равно вы в этой среде. Ну, куда еще? Ну, вроде как в семинарию, обратно к священству. Так это было или нет?

о. Павел Островский

— Конечно, это совершенно не так, по той причине, что, во-первых, отец вообще никогда не давил, не педалировал эту ситуацию вообще никак. У меня не было каких-то проблем с реализацией себя, я помню, что фотографировать начал — в принципе, можно было этим зарабатывать. Вообще, как ни странно, меня вопрос денег не интересовал. То есть я получал очень небольшую зарплату за пономарство и за клирос и вполне на это существовал, меня особо это не парило. Вообще, мне кажется, программу можно пока назвать «Темный вечер» (смеется).

К. Мацан

— Вот как раз сейчас начинается свет.

К. Лаврентьева

— Пробивается.

о. Павел Островский

— У меня никогда не было такой яркой встречи со Христом — что вот прямо воссиял свет и так далее. Просто...

К. Мацан

— У вас не было в жизни моментов, когда Христа вовсе не было.

о. Павел Островский

— Да, не было, я никогда не считал себя атеистом. Никогда не было такого, чтобы я говорил, что не верил в Бога. Если кто-то начинал хамить или богохульствовать, то вполне мог получить по морде. Сам я своей жизнью тоже богохульствовал, получается, и осквернял всё и оскорблял, личный пример был ужасным. Многие мои знакомые знали, что я хожу в храм и иногда даже спрашивали: как это сочетается? — ну, нормально сочетается.

К. Мацан

— А вы реально считали тогда, что нормально? Или это была некоторая доля...

К. Лаврентьева

— Бравада?

К. Мацан

— Самолукавства такого.

о. Павел Островский

— Я об этом не думал. Константин, понимаешь, лукавство — это всё мыслительный процесс. Ты забываешь, что я не думал про эти вещи в принципе. (Смеется.) Это как в известном анекдоте, когда пришла девушка к батюшке и говорит: «Батюшка, вот я была на лекции отца Александра Шмемана...» Знаете этот анекдот?

К. Мацан

— Догадываюсь, о чем вы говорите. Там разные его версии есть.

о. Павел Островский

— «Я вот не могу понять сочетание свойств Бога Отца и Бога Сына, вообще катафатические свойства Бога, апофатические». Он говорит: «Дура, замуж срочно». Мне кажется, что иногда отсутствие мыслительного процесса, как ни странно, местами даже помогает. Не знаю, если бы я в тот момент думал, к чему бы я вообще пришел бы. А так, в принципе, я как-то жил по накатанной: проснулся утром, чего-то делаешь — абсолютно такая бессмысленная жизнь некоторых людей. Вот так со стороны не подумаешь, что это очень плохо. Но в том состоянии, наверное, это было, как криокамера, заморозка такая.

К. Мацан

— А как то, что вы называете похождениями, прекратилось? Вы женились, насколько я понимаю.

К. Лаврентьева

— Когда появились первые мысли?

о. Павел Островский

— Мысль бы вообще никогда не появилась, если бы Господь меня не вразумлял. Конечно, есть некий определенный момент, который не связан с приходом, именно с осознанием, к Христу, хотя это, безусловно, воля Божья. Это был момент, когда 6 марта 2004 года моя невеста разбилась на машине. Причем, безусловно, Господь ее спас от такого жениха, это было справедливо. Она была очень благочестивой, очень нравственной девушкой. Мы дружили с детства, и родители наши были не против нас поженить, и всё к этому шло. Почему в этом воля Божья? Потому что 3 июня 2003 года, то есть примерно за год до этого, мы подходили с ней, с Аней Гусевой покойной, под благословение к отцу Георгию Брееву. И учитывая, что ребята знакомы с детства, оба верующие, друг друга знают, родители в хороших отношениях, всегда благословляют на брак. А он именно ко мне подошел и сказал (я не буду говорить, какие конкретно слова), но в общем, он сказал, что «через год подходи, и благословлю». Я тогда очень расстроился: я в голове навертел уже, что сейчас будет свадьба, гульбище, семейная жизнь. То есть опять же, мыслительный процесс был очень слабый, ну, дебилок такой. Кстати, через год, 3 июня, я подошел к отцу Георгию под благословение со своей нынешней женой. Сейчас, конечно, все романтические настроенные барышни будут меня осуждать: как это так? — 6 марта разбилась невеста. Недолго отец Павел горевал — уже 3 июня с другой подходит под брак. Но я сразу хочу вас несколько притормозить. Опять же, я напоминаю, что не особо о многих вещах думал. И я христианин — отношение к смерти как раз, наверное, в тот момент очень серьезно поменялось. Я это очень хорошо помню: в 9 утра, я еще спал, и зашел второй брат по старшинству, ныне это отец Иоанн Островский, и сказал: «Аня разбилась». И в этот момент, знаете, когда с тебя кожа сходит... И ты сидишь и начинаешь думать, что всё не так в жизни. И в этот момент врубается мозг...

К. Мацан

— Наконец-то мы дошли до этого момента вашей биографии.

о. Павел Островский

— Да, и в этот момент включился мозг — как-то всё переосмыслилось. Во-первых, я понял, что я могу умереть. Вообще-то, до этого я несколько раз чуть не помер, но меня это как-то не останавливало. А здесь оно... Причем не было никакой жалости к себе, несмотря на то, что меня даже подбивали на эту жалость: вот — потерял невесту. Вот этого вообще не было. Ее, эту девочку, очень любили все, она и в храме была известна. Это был такой шок для многих. Очень многих эта смерть привела к Богу. Я могу сказать, очень многих. Это было очень неожиданно... И я помню, что первые молитвы, когда я молиться стал, это чтение Псалтири сорок дней по смерти. То есть ты читаешь Псалтирь, молишься, и вот с этого момента, наверное, осознание, что я могу предстать перед Богом и если я перед Ним предстану сейчас, то мне однозначно хана — вот это осознание пришло. Осознание того, что я тоже могу умереть — оно запустило этот процесс. Конечно, это Господь запустил процесс.

К. Лаврентьева

— А сколько вам было лет, отец Павел?

о. Павел Островский

— В 2004 году мне был 21 год. В этот момент, уже переосмыслив... Кстати, стоит сказать, несколько откатив назад: примерно к этому времени уже был интернет, были форумы, религиозно-тематические форумы, я там около двух лет вел нещадные дебаты на религиозные темы. Слава Богу, я вел их под псевдонимом, и никто сегодня не может посмотреть эти дебаты, большинство не знает, что это я. Там была такая страшная ересь, я уже не говорю про сквернословие, которое я употреблял, защищая веру Христову. Но чтобы было понятно: я считал себя верующим. То есть несмотря на то, что я особо ни о чем не думал, к этому моменту я уже начал читать книги. Меня постоянно сажали в лужу то протестанты, то атеисты — и мне хотелось что-то отвечать, поэтому пришлось читать книги. И думать. Но все эти мысли и думания не касались лично меня. Это, скорее, тоже было от тщеславия — чтобы им что-то ответить, написать и так далее. Но когда это коснулось лично меня, то, понятно, что постепенно, я бы сказал, что довольно быстро стало всё меняться. Плюс, конечно, еще то, что я познакомился со своей будущей женой, которой было очень интересно узнавать о Боге. Мы с ней ходили, гуляли...

К. Мацан

— Она нецерковная была?

о. Павел Островский

— Она вообще была неверующая. Вы знаете, почему здесь воля Божья? Потому что, когда отец Георгий не благословил меня с реально верующей девушкой, с которой мы знакомы чуть не с 6 лет... В этих случаях всегда благословляют, а в случае с моей нынешней женой обычно никогда не благословляют. Она только стремилась к вере, только интересовалась. Мы с ней знакомы были от силы месяца два. Всегда ведь говорят «подождите», а тут отец Георгий благословил: «Женись». Мне вообще отец Георгий Бреев очень нравится, по характеру он похож на меня в этом плане. Если кто с ним не общался — во-первых, он очень жизнелюбивый, очень радостный и у него есть какая-то такая свобода, любовь к свободе. Христос говорил: «Познайте истину, и истина сделает вас свободными». Свобода это хорошо, если в правильное русло. И как-то так у меня получалось, что мы с будущей женой встречались, мы уже подали заявление, а я продолжал еще встречаться с ребятами, гулять с ними. Но вдруг появлялась постоянно какая-то тоска и скука — вот за счет того, что мозги уже были «запущены», мне становилось неинтересно. Неинтересно вот от этих шуток...

К. Лаврентьева

— Одно и то же.

о. Павел Островский

— То есть всё становилось очень скучным. С одной стороны, это была моя жизнь и поэтому невозможно просто взять и отказаться. Хотя я помню — видать, отец почувствовал, что лед тронулся — отец как раз стал меня немножечко укорять: надо всё бросать. Но папа ошибался — невозможно сразу всё бросить. Но я уже убегал от этого так или иначе. И потом, когда я женился, то я почти сразу понял несовместимость предыдущей жизни с браком, они просто несовместимы. Это произошло, по-моему, на второй месяц брака, когда мы с женой ложились спать, и мне позвонил мой дружбан старый и говорит: «У меня ребенок родился, пойдем, обмоем». И жена, которая в этом плане была очень спокойная, она особо не лезла в воспитание меня, она говорит: «Ну, хочешь — иди». И я, одеваясь, это примерно в 23.00, подумал: «Я из кровати с женой сейчас иду в подъезд к какому-то там человеку, я даже не помню, кто это». Тут я подумал, что это как-то неправильно. И вернулся. И это тоже была некая такая точка. Были какие-то моменты, когда я мог с друзьями сходить, но это было уже крайне редко, это было закончено уже, некий такой крест на этом. А уже в браке — ну, вы ведь тоже в браке, вы понимаете, что брак это такое чистилище, где хочешь не хочешь, а только Господь тебя спасает. Там уже стало всё меняться.

К. Лаврентьева

— Отец Павел, в социальных сетях вы рассказывали о том, как своей невесте перед свадьбой вы сказали: «Я стану священником, мы поедем с тобой в деревню, будешь доить коров...» Вы всерьез говорили? То есть вы понимали, что так или иначе будете священнослужителем? Хотите им стать?

о. Павел Островский

— Во-первых, конечно, когда включились мозги и всё остальное, конечно, я понимал, что я верующий. Я понимал, что если быть христианином... Я чувствовал это призвание к священству все равно, оно стало проявляться. И у меня тогда появились мысли, что надо в семинарию поступать. И я понимал, что когда стоит вопрос о моем браке, то ты должен думать вперед на много ходов, потому что возможно я с этой женщиной проживу 60 лет. Это не слабо, возможно сто раз потом пожалеешь, поэтому лучше я заранее подумаю. И меня тогда устраивала, и сейчас, слава Богу, устраивает та жена, которую мне Господь дал. Я за это очень Богу благодарен. Но понятно, что для меня была важна не только внешняя симпатия и так далее, скорее важно было единомыслие. Единомыслие в вопросе веры уже было, но так как я планировал стать священником, что, возможно, это будет, я ей говорил, что священник — человек подневольный, его могут послать куда угодно, и нужно быть к этому готовыми. Я думаю, что жена, когда на это соглашалась, она ничего не понимала, конечно. И потом, знаете, женщины так устроены, что если рядом находится парень, который убежденно и уверенно что-то говорит, то она как-то «расползается» и слушает что угодно. Я просто это говорю к тому, что я сам, наверное, в полной мере не осознавал тогда, что такое священство. И жена, скорее, она просто — ну, уверенный человек, и она за ним пошла. Хотя, конечно, были моменты, когда жена переживала, и родители ее переживали. Я очень уважаю своего тестя Александра Ивановича, который на первой встрече нашей сказал: «А где вы будете жить?» — «У меня квартира есть». — «Женись». Очень я его зауважал за это, с первого дня.

К. Мацан

— Вы принимаете решение поступать обратно в семинарию. Не было ощущения, может быть, какого-то страха, если угодно, перед необходимостью второй раз в ту же реку?

о. Павел Островский

— Во-первых, это не была вторая река, потому что это было заочное обучение, я уже был в браке. Ну, все заочники знают, что такое заочное обучение. Единственное, что мне не нравилось в обучении в Коломенской духовной семинарии это то, что город Коломна находится очень далеко от Москвы. Постоянно туда ездить...

К. Мацан

— Сегодня ваш брат — ректор Коломенской духовной семинарии.

о. Павел Островский

— Это был крест, конечно, ездить на экзамены. Туда четыре или пять часов едешь, потом тебе преподаватель говорит: «Пятерка», — и уходишь. Ты там находишься ровно три минуты и пять часов обратно ехать. Конечно, это крест. Но, с другой стороны, учиться на заочном все равно проще. Плюс уже был интерес. Хотя я сразу скажу, что обучение давалось непросто, потому что это опять очень жестко било по моей свободе. До очень многих вещей, которые преподавали в семинарии, я просто не дорос. Между прочим, это касается не только меня, это касается духовенства. Ветхий Завет, который там изучается — сидят ребята 18, 19 лет — да кто там поймет Ветхий Завет? Явно просто не доросли, и до Нового Завета не доросли — некоторые вещи просто не понимались глубоко. И несмотря на то, что я всё это сдавал — это я сейчас всё это анализирую и понимаю, что семинария это был просто путь к священству. И всё. В данном случае Господь через митрополита Ювеналия замечательно меня, так скажем, «выдерживал». То есть в те времена можно было рукополагаться уже сразу после второго курса. Учился я экстерном, поэтому я учился курс за полгода. Поэтому через год после поступления в семинарию я уже закончил второй курс, и в принципе мог подать документы на священство. И тут владыка Ювеналий сказал: «Нет, давайте через годок». И знаете, это так тормознуло — я зубы сжал. Потом третий и четвертый курсы — это еще один год. И тут опять: «Нет». А знаете, там уже ребята вокруг рукополагаются. Этот огонечек к священству, который уже был, он разгорался — уже очень хотелось служить, а служить ты не можешь. Это было очень и очень полезно, мне кажется, в этом есть воля Божья. А потом, когда я уже закончил семинарию, конечно, рукоположили. И, конечно, уже всё по-другому было. Слава Богу, что меня не рукоположили сразу после второго курса.

К. Мацан

— Священник Павел Островский, настоятель Никольского храма в Павшинской пойме города Красногорска, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Отец Павел, ну вот вы стали священником после таких перипетий, скажем так. Что-то изменилось в жизни? Учитывая, что вы были в церковной среде, в церковной ограде, в церковной семье.

о. Павел Островский

— Вы знаете, это некое клише, которое все равно со мной будет идти: церковная ограда и церковная семья.

К. Мацан

— Я поэтому это еще раз акцентирую.

о. Павел Островский

— Да, оно все равно будет идти всегда, потому что люди будут постоянно думать, что это как-то повлияло.

К. Мацан

— По инерции.

о. Павел Островский

— Да-да. Я даже помню, когда в беседе с разными другими священниками на священническом форуме, они, узнав, кто у меня отец, они мне даже придумали такое называние: «сытый батюшка». Ну, типа сытый голодного не разумеет. Я даже не стал спорить — какой смысл? Единственное, я, конечно, никому не пожелаю тех скорбей, которые Господь посылал мне. Они для меня были спасительны, и без них, наверное, ничего не произошло бы. Потому что и мои заболевания дальше шли, и Господь меня смирял так или иначе. Но я бы сказал так: учитывая, что я с детства в Церкви, понятно, что я видел, с одной стороны, массу и хороших примеров, достойных, но была и масса недостойных примеров. Я продолжал слушать своего духовного отца (родного отца, получается), и как-то идти своим путем — просто куда выведет. Потому что даже некоторые вещи, которые я предлагал организовывать как священник своему отцу, отец воспринимал сначала или негативно или пренебрежительно. Предположим, когда я предложил отцу создать евангельский кружок — тогда это только-только начиналось: шел разбор с молодежью Священного Писания. Отец говорил: «Зачем? Все и так его знают». А я, как раз осознавая, как я знал Священное Писание в возрасте 18 лет — то есть я его не знал. Я знал всё внешнее, но внутренне ничего не понимал. И отец благословил эти беседы, они пошли. Кстати, всё это было непросто, это было немодно. Чтобы было понятно: иногда на беседах по Евангелию собирались один или два человека, и я проводил эти беседы ради одного-двух человек. Потом это как-то всё развивалось. То же самое касается проповедей в интернете. Я бы сказал, что в самом начале пожилое духовенство на это всё смотрело с насмешкой и с усмешкой — ну, типа дурью маются. Ну, лучше так, чем пить будут — так примерно. Кстати, это, к сожалению, до сих пор у некоторых сохранилось — просто непонимание того, что, наверное, сегодня это единственный инструмент достучаться до молодежи, которая нецерковная, неверующая. Слава Богу, сейчас мой отец это понял — он поддерживает и благословляет. И брат старший понял. Потому что они вначале были в оппозиции и не поддерживали всё это дело.

К. Лаврентьева

— Но вы чувствовали, что проповедь в интернет-пространстве она нужна в данный момент. Как у вас вообще возникла эта потребность вести такой диалог с молодежью через интернет?

о. Павел Островский

— Кира, вот представь: ты приходишь на озеро, там рыба чуть ли не на берег выпрыгивает. А ты открываешь Евангелие — вместо того, чтобы взять ведро — и начинаешь им проповедовать. Ну, возьми ведро и черпай эту рыбу. На тот момент в интернете вообще никто не проповедовал. Какие-то редкие попытки разных священников — не на языке молодежи — это просто не работало чаще всего. Это работало для людей уже старшего возраста, но для молодежи это просто не работало. Поэтому когда я даже просто стал отвечать на вопросы через интернет — тогда еще не было этих проектов, ни «Батюшка онлайн», я просто отвечал на вопросы, проводил вебинары. Тогда не было никаких социальных сетей с онлайн-трансляциями, и это вызывало такую бурю интереса...

К. Мацан

— Сколько у вас сейчас в инстраграме подписчиков?

К. Лаврентьева

— Очень много, по-моему, тысяч 15. Или 25 даже.

о. Павел Островский

— 36.

К. Лаврентьева

— О!

К. Мацан

— Отец Павел, может быть, несколько неожиданный вопрос, но для меня он очень логично вытекает из всего того, о чем вы рассказывали, особенно в первой части программы о товарищах, друзьях, каких-то компаниях. А у священника есть друзья? После священства остаются друзья? Вот братаны, о которых вы рассказывали.

о. Павел Островский

— Вы знаете, из прошлой жизни... Я к слову «друг» отношусь очень глубоко — это любовь, на мой взгляд, настоящая любовь: когда человек готов тебя понять и жертвовать собой ради тебя. Я стараюсь жить по принципу — не знаю, может быть, кто-то из мудрых людей до меня это сказал, но я не слышал, — я озвучу свой принцип, по которому стараюсь жить. Если учитывать, что слово «чары» означает «ложь», то если ты не будешь себя очаровывать, себя обманывать, то ты никогда не разочаруешься. Я стараюсь себя не очаровывать людьми, которые меня окружают. Просто слишком много было разных разочарований, слишком многих людей я разочаровывал, и поэтому зачем мне это надо? Друг есть Христос, друзья есть святые. Я благодарен Богу за тех людей, которые меня окружают. Многие мне помогают. Но мало кто в реальности о тебе думает. Простой пример: даже когда меня приглашают в гости куда-то... Почему я по гостям не хожу? — это все равно превращается в программу «Ответ священника». И я сижу и три часа отвечаю на вопросы. Никто не думает о том, что отец Павел хочет...

К. Лаврентьева

— Отдохнуть.

о. Павел Островский

— Никто этого не предлагает. Может, я бы сказал: «Да не надо, ребята. Мне приятно, что вы это предложили, но давайте я лучше на вопросы поотвечаю». Поэтому люди, с которыми я могу спокойно поговорить, они есть — их немного, никто даже и не знает, что это за люди. Они православные, это православные семьи, у них есть дети, с которыми мы можем просто спокойно поговорить в неформальной обстановке. Но с каждым годом свободного времени становится все меньше, и это сознательно — я считаю свободное время своим врагом, заклятым врагом. То есть свободное время побуждает меня грешить, грешить-то я люблю. Я думаю, все здесь сидящие любят грешить. Нам вроде и не нравится, но вроде и грешим.

К. Мацан

— Что ненавидим, то делаем.

о. Павел Островский

— И я понимаю, что свободное время в этом смысле ужасно. Поэтому стараюсь его как-то занимать. Его остается немного, и я этому радуюсь. Тем более еще трое детей, куда-то их же надо девать иногда — погулять с ними...

К. Лаврентьева

— А вы с ними много времени проводите? Продуктивного времени — взаимного общения с детьми.

о. Павел Островский

— Это же всё познается в сравнении. С кем сравнить? Думаю, что провожу много времени — много по сравнению с тем, как это бывает в других семьях. Но дело ведь не в конкретном нахождении папы дома — потому что папа может находиться дома и просто тупо лежать на кровати. А дело в организации каких-то там... В этом плане мне кажется, что это есть — и контакт хороший с детьми. Я здесь больше ориентируюсь на свою жену — если жена довольна, то и я расслаблен.

К. Мацан

— Вот еще одна цитата: «В духовной жизни давление малополезно. Можно и нужно бывает потребовать от ребёнка выполнения каких-то духовных порядков, но невозможно требовать молитвы и любви». Это ваш отец протоиерей Константин Островский. Вы с ним согласны?

о. Павел Островский

— Я думаю, что мы с папой по характеру очень разные именно в плане вопросов воспитания. Просто папа в этом смысле был больше авторитарным человеком, а я больше в дипломатию. То есть я примерно как Владимир Путин, а папа как Дональд Трамп. (Смеется.) Чтобы было понятно, по характеру. Ну, это скромно, но что же делать — чтобы было всем слушателям понятно. Но папа правда считал, что так правильно, и он через это вкладывал любовь. И поэтому на папу никто никогда не обижался.

К. Мацан

— Через некоторую строгость и обязательность исполнения правил, молитв.

о. Павел Островский

— Да. В этом плане — потому что папа считал, что это правильно, и совесть ему подсказывала, что именно так правильно, — то, наверное, поэтому это работало. Я по характеру другой. Если я начну действовать так, как папа, это будет цирк, причем цирк очень жестокий — то есть орать на детей, требовать, и все остальное. На мой взгляд, надо поступать именно по совести, по христианской совести. Для того, чтобы это работало, надо самому жить как христианин — и молиться Богу по-настоящему, и пост держать, что у нас никто не любит делать. И богослужение должно быть. И тогда, если совесть подсказывает, с совестью враждовать не стоит. Вот это самое главное.

К. Лаврентьева

— Отец Павел, а что для вас самое радостное в священстве?

о. Павел Островский

— Я думаю, что для любого христианина самое радостное в священстве — это Воскресший Христос. Я могу сказать, что вообще-то это большая проблема в том числе и современной Церкви (это мое личное видение), что у нас радости о Воскресшем Христе днем с огнем не сыщешь. То есть не может быть никакой радости от поста, радости от молитвы, радости от покаяния — если Христос не воскрес. То есть у нас всё идет к Воскресшему Христу, то есть к Евхаристии. И эта радость о Воскресшем Христе, если ты только причащаешься и ничего не делаешь, это тоже не будет радость. То есть эта радость о Воскресшем Христе выражается в самой жизни. Когда человек что-то имеет, он этим делится — он не может этим не делиться. И соответственно, человек, который радуется по-настоящему, то он этим делится — как это делали апостолы и многие-многие другие христиане. И священник уж точно должен радоваться о воскресшем Христе. В этом плане — может быть, когда-нибудь вы пригласите моего брата, который епископ, ректор семинарии, поговорите с ним о проблемах духовенства. Потому что есть эта проблема, что у нас как-то... Иногда батюшка, к нему подходишь, и такое впечатление, что ты в какой-то рейхстаг попал — какой-то радости нету. Это странно.

К. Мацан

— Как говорил один мой знакомый священник: «Мы, представители верующего духовенства...» (Смеются.) Отец Павел, если можно, последний вопрос — самый общий, может быть, подытоживающий наш разговор и вообще все разговоры этого цикла со священниками об их пути к вере. Священники — такие же, как мы, как остальные люди, или все-таки не совсем такие же? Я лично про вас — вот как вы это ощущаете?

о. Павел Островский

— Я думаю, что священники не такие же, как люди остальные, если мы говорим про верующих христиан. Потому что они находятся в самой страшной зоне риска, потому что большинство священников не спасутся, по словам святых отцов. И поэтому иногда, когда я смотрю на свои поступки, я вижу какие-то отголоски этого дебилизма и идиотии из своего детства. Ты же священник, с тебя будет строжайший спрос, а ты такие вещи делаешь. И я именно с грустью замечаю, потому что я не могу подойти к другому священнику и начать ему какие-то советы давать — кто я такой? Да он меня и слушать не будет. Иногда я тоже смотрю на других батюшек, и я вижу себя в молодости — то есть абсолютно бессмысленное, бездумное поведение. Потому что спрос именно со священника будет очень-очень строгий. Поэтому священники — это не такие же люди. И к ним не должно быть такого же отношения, как к мирянам. К ним отношение должно быть гораздо строже — и со стороны мирян, и со стороны самих священнослужителей.

К. Мацан

— Дай Бог вам сил. Спасибо вам большое за эту беседу.

о. Павел Островский

— Аминь!

К. Мацан

— Напомню, священник Павел Островский, настоятель Никольского храма в Павшинской пойме, это город Красногорск, сегодня провел с нами этот «Светлый вечер». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Спасибо огромное, до новых встреч на волнах радио «Вера».

К. Лаврентьева

— Всего хорошего, спасибо большое.