«Путь к священству». Священник Алексей Тимаков

У нас в гостях был настоятель храмов святителя Николая на Преображенском кладбище и святителя Николая при Центре борьбы с туберкулезом священник Алексей Тимаков.

Отец Алексей рассказал о своем пути к вере и священству, о том, что общего в служении врача и священника, с какими чудесами он встречался в реанимационном отделении, каким было его детство в семье священника в советские годы, а также как можно справиться с выгоранием и стяжать любовь ко Христу.

Ведущая: Кира Лаврентьева

Все выпуски программы Светлый вечер

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на радио «Вера» вновь приветствует вас, дорогие наши друзья! Меня зовут Кира Лаврентьева. И, как всегда, в этом часе мы говорим с нашими замечательными гостями о пути к священству, пути к вере. И каждый раз этот разговор уникальный, очень интересный. И для нас эта программа — одна из самых любимых, потому что ты никогда не знаешь — какое чувство у тебя останется после нее? Какое ощущение останется после нее? Какие открытия ты во время этой передачи испытаешь? И сегодня у нас совершенно удивительный гость — священник Алексей Тимаков. И сейчас объясню, почему удивительный. Слушайте внимательно, дорогие наши слушатели! Настоятель Храма святителя Николая на Преображенском кладбище, настоятель Храма святителя Николая при Центре борьбы с туберкулезом. А еще папа отца Алексея служил в Храме святителя Николая в Кузнецах, — если не ошибаюсь, — много-много лет. Здравствуйте, батюшка!

Священник А. Тимаков

— Здравствуйте!

К. Лаврентьева

— Все у вас связано со святителем Николаем!

Священник А. Тимаков

— Именно так.

К. Лаврентьева

— Вы чувствуете какие-то вот прямо... прямо помощь, отношения с ним живые — с этим святым?

Священник А. Тимаков

— Нет, ну, наверное, говорить, что нет — это совсем бессмысленно.

К. Лаврентьева

— ...бессмысленно, поэтому вопрос мой вполне прост.

Священник А. Тимаков

— ...бессмысленно. Другой вопрос — что чувствую и как чувствую. Ну, вот, наверное, вот это вот — то, что на пальцах объяснить не могу, хотя я практически все объясняю на пальцах. Это еще... Ну...

К. Лаврентьева

— ...что-то иррациональное?

Священник А. Тимаков

— ...с медицинских, наверное, времен своих. Если я на пальцах не понимаю — то я вообще не понимаю ничего.

К. Лаврентьева

— Знаете — я, — когда читала о вас, смотрела ваши интервью, — я просто поражалась: мне казалось, что это живой свидетель чуда участия жизни святого. Вот правда — участия в жизни святого. И думаю: надо же — все связано со святителем Николаем! Но давайте начнем с начала. У вас мама — хирург.

Священник А. Тимаков

— Нет, у меня мама — врач-лаборант.

К. Лаврентьева

— ...Врач-лаборант, прошу прощения.

Священник А. Тимаков

— Да.

К. Лаврентьева

— А папа — священнослужитель.

Священник А. Тимаков

— Папа — священник, да.

К. Лаврентьева

— И в своей жизни вы уже успели побывать и врачом-реаниматологом, врачом «скорой помощи»...

Священник А. Тимаков

— Сначала — «скорой помощи»...

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— ...Потом — кардиореанимация, потом — кардиохирургия, потом — просто реанимация...

К. Лаврентьева

— Поразительно!

Священник А. Тимаков

— ...анестезиология. Вот где-то так.

К. Лаврентьева

— И стали священником в итоге?

Священник А. Тимаков

— Ну, в общем-то, это... Вы знаете — как сказать? Это всегда висело — как некий такой вот момент призыва. Скорее я... Не то, чтобы я случайно стал врачом. Нет, я не хотел бы этого говорить. Я очень рад, что я побывал врачом. Я очень рад, что я им был. Но, в общем-то, это вот — как какое-то вот... А позовут — пойду.

К. Лаврентьева

— Угу. Но при этом при папе-священнике вы пошли изначально в мединститут.

Священник А. Тимаков

— Ну, в принципе, да. Это, в общем-то, случилось, наверное, потому, что в это самое время старший брат оказался в армии. Мама моя — кстати, Фаина Николаевна, — так вот, на всякий случай. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— (Смеется.)

Священник А. Тимаков

— Это по поводу святителя Николая.

К. Лаврентьева

— ...Николая. Да, я уже поняла.

Священник А. Тимаков

— Мама моя довольно много пережила. Ну сами понимаете — будучи дочерью священника в 30-е годы, когда...

К. Лаврентьева

— И она дочь священника. Угу.

Священник А. Тимаков

— ...Да, когда стучались в ворота: вот-вот заберут — не заберут, заберут — не заберут? Ну и война, и смерти очень многих близких людей. Вот и, конечно, она, в общем-то, ну не мечтала, чтобы еще один сын оказался в армии. Вот, наверное, так. И поэтому выбор-то был такой, что поступлю — поступлю, не поступлю — так не поступлю. Вот. Притом хотелось, скорее, поступить, чем не поступить.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Не знаю. Может, это просто-напросто банальное самолюбие. Закончил школу: как вот ребята пошли поступать (а из нашего класса, наверное, процентов 80-90 поступили в институты, это было довольно редко в те времена) — вот как-то оказаться вне этой компании... Я просто анализирую себя: возможно, что это было самолюбие некоторое, но я с огромным удовольствием занимался медициной.

К. Лаврентьева

— Вам нравилось?

Священник А. Тимаков

— Да.

К. Лаврентьева

— Сколько лет вы были в медицине?

Священник А. Тимаков

— С 1982-го по 2000-й.

К. Лаврентьева

— Немало.

Священник А. Тимаков

— Да.

К. Лаврентьева

— Восемнадцать лет.

Священник А. Тимаков

—Я некоторое время совмещал медицину и священство.

К. Лаврентьева

— Расскажите об этом. Батюшка, а вообще медицина и служение Престолу, мне кажется, — они где-то очень рядом стоят на самом деле...

Священник А. Тимаков

— Ну как вам сказать? В общем-то, наверное...

К. Лаврентьева

— ...Потому что там спасение людей.

Священник А. Тимаков

— Ну, доброе дело в медицине, хочешь не хочешь, а приходится делать! (Смеется.) Это я всегда смеялся. Ну ходишь когда на «скорой помощи» (вот первое мое поприще): хочешь не хочешь, а хотя бы одно, ну два, три добрых дела делаешь. Даже помимо, что называется, собственных желаний. Ну вот. Ну, профессия — noblesse oblige. Приходилось, в общем-то, как-то так — соучаствовать в боли человеческой. Наверное, да. Но, наверное, это все-таки очень и очень разные вещи. Очень разные. Тем более, что... Ну, экстренная медицина, в которой я практически все время и проработал, — она сталкивается с ситуациями довольно напряженными. И, наверное, выжить вне цинизма там практически невозможно. Я так думаю. Может быть, я неправ. Может быть, другим удавалось. Но вот это вот — все время шуточки, все время это шуточки над смертью...

К. Лаврентьева

— Ну это же защита психики, кончено!

Священник А. Тимаков

— ...Шуточки над смертью прежде всего. Ну, когда, там, похоронишь за одно дежурство троих-четверых...

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— ...вот уже даже класть-то некуда — ну ты начинаешь, там...

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— ...Отшучиваться.

К. Лаврентьева

— А вот этот цинизм остался?

Священник А. Тимаков

— Я думаю, что да. Я думаю, что да. Но я, правда, знаете, к цинизму отношусь очень хорошо. Ну известно, что одним из самых первых циников был Диоген Синопский. Он чем известен? Тем, что ходил и искал человека днем с фонарем. С факелом.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Его спрашивают: «Что делаешь?» «Ищу человека». Ну и, там... И, в общем-то, — то, что он его нашел, данных не было. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Одним из последних циников был Понтийский Пилат...

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— ...Который вывел истерзанного проповедника и показал всей толпе: «Се человек!» То есть нашел, нашел ответ на вопрос своего предшественника. Да, он, конечно, не отдавал себе в этом отчета. Безусловно, не отдавал. Но вы знаете — не сопоставить это просто немыслимо, я думаю. Вот как так? Один: «Ищу человека», — другой: «Се человек!»

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— И причем вот в таких очень... Ну да, это были провинции какие-то... Нет, ну Афины — это, конечно, столица тогда была, культурная столица мира. Одна из культурнейших столиц мира. А Иудея — это была глубокая-глубокая провинция. Но все равно — это представители элиты того времени: Понтийский Пилат, который был достаточно знатным человеком, одним из друзей Тиберия. Кстати, он страдал оттого, что попал в Иудею, и считал, что это его наказание.

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— Ну вот он там вот такой ответ дал. Мы его знаем до сих пор: се человек, вот он! Человек. Настоящий человек. То, каким он должен быть. Другого нет.

К. Лаврентьева

— То есть у цинизма тоже бывают свои крайности?

Священник А. Тимаков

— Нет, ну свои, наверное, откровения. Я бы даже так сказал — откровения.

К. Лаврентьева

— ...Свои откровения. Как вы задумались о священстве впервые?

Священник А. Тимаков

— Я же говорю, что это, практически... не было того, что задумывался.

К. Лаврентьева

— Вы с этим жили...

АТМ Наверное, это...

К. Лаврентьева

— ...Я уже поняла.

Священник А. Тимаков

— Наверное, в детстве, когда мы с братом вместе... Значит, соответственно, полотенца повязывали на шеи, брали, там, какие-то погремушки, кадила...

К. Лаврентьева

— ...Как кадила, да.

Священник А. Тимаков

— ...И наши двойные, двухстворчатые двери были Царскими вратами, соответственно, кабинет отца — это алтарь, ну и так далее. Со всеми вытекающими последствиями. Правда, заканчивалось это обычно тем, что фелони превращались в корзна, и мы брали шашки — и друг за другом уже бегали и воевали. (Смеется.) Одно в другое перетекало — все нормально. Происходило вот так. Все спокойно, нормально перетекало: сначала священство — потом война. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Отец Алексей, ну смотрите: вы работали врачом «скорой помощи», вы работали врачом-реаниматологом. Я знаю, что у вас есть, там, совершенно удивительные случаи, — ну, реально удивительные, — связанные с человеком, и его смертью, и выходом из этого состояния клинической смерти, и соответствующими откровениями. Но я даже не об этом сейчас хочу спросить. Я хочу спросить о другом. Ведь люди, которые находились вот в таком пограничном состоянии перехода, — да? — или в риске перехода от жизни к смерти, — они и знать не знали, что вы — сын священника и верующий человек. Но приходилось ли вам бывать, знаете, таким неким лицом, которому открывали какие-то вещи, чтобы облегчить свою душу, ваши пациенты?

Священник А. Тимаков

— Ну это, наверное, в более поздние времена, да. Наверное, это уже было. Скорее, там уже знали, что я священник, и я...

К. Лаврентьева

— ...Знали, да.

Священник А. Тимаков

— ...Совмещал как раз в больнице Академии наук свое служение священническое — и там еще работал анестезиологом и реаниматологом. И там, соответственно, беседы бывали. И даже одна из пациенток и прихожанок вот того самого храма, который был при больнице Академии наук... Какая-то тоже съемка была. Я уж не помню, какая. Но вот она там целое огромнейшее интервью дала. В частности, по моему поводу — какой я анестезиолог, какой я священник.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Вот одновременно совмещения были. А, пожалуй что, наверное, в бытность свою я больше, все-таки, занимался здоровыми. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Врачами. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Угу. Врачами.

Священник А. Тимаков

— Врачами, да. Разговоры были. И особенно, как раз вот после того, как можно говорить о Боге.

К. Лаврентьева

— ...Можно говорить.

Священник А. Тимаков

— Да. До этого было практически немыслимо. Даже какие-то намеки на эти разговоры сразу же пресекались — вот еще когда я был на «скорой помощи». А вот уже после восемьдесят восьмого года — 1988-го года, — там уже можно было говорить. Естественно, у меня немножечко была другая база подготовки по сравнению с моими коллегами, которые философии и, тем более, религиозной философии совсем не знали. А одна из моих сокурсниц как-то пошутила: «Я, — говорит, — лекции написала». А я-то пользовался в основном лекциями, которые девчонки писали под копирку. Да, это так. (Смеется.) В это время я читал Достоевского, Бердяева.

К. Лаврентьева

— Ну правильно — что время терять?

Священник А. Тимаков

— Да. Бердяева, Достоевского. И вот она говорит: «Читал Достоевского — до сих пор этим пользуешься». Вот поэтому, соответственно, база какая-то у меня все-таки была. И, конечно, прежде всего, наверное, — Достоевский, Франк, Бердяев, Булгаков, которые были «начитаны». Не то, чтобы я их цитировал, но в любом случае какой-то порядок в мозгах в этом направлении был. И разговоры шли и кипели как раз, наверное, в 1989-м, в 90-е годы. Ну и, по крайней мере, двое-то точно окрестились.

К. Лаврентьева

— ...Двое окрестились.

Священник А. Тимаков

— Да, двое окрестились, да. Я не могу сказать, что совсем-совсем это... Нет, пока Господь не посетит, — Сам не посетит, — ничего не получится. Но в любом случае для того, чтобы Он хотя бы посетил, чтобы к Нему начали стучаться, нужны, наверное, — какие-то разговоры нужны. Нужны какие-то намеки. И вот там такое было, да.

К. Лаврентьева

— Священник Алексей Тимаков — настоятель Храма святителя Николая на Преображенском кладбище и настоятель Храма святителя Николая при Центре борьбы с туберкулезом — проводит сегодня с нами этот «Светлый вечер». Меня зовут Кира Лаврентьева.
Отец Алексей! Ну, конец 80-х — начало 90-х — это же обвал вообще всего, чего попадало под руки. То есть там и теософия, и сектантство, и всякая куча разной литературы, которая просто забивала головы людям, которые, наконец-то, «дорвались» до какого-то, — да? — вот такого разрешения думать в сторону религии. Вам приходилось как-то все-таки беседовать на вот эти темы?

Священник А. Тимаков

— То есть чистая апология?

К. Лаврентьева

— Ну, можно сказать и так. «А вот почему Православие — истинная религия? А вот почему не то? А вот почему не это? А не энергии почему?» Кстати, эти «энергии» — они вот так вот 30 лет и продолжают перетекать из одного десятилетия в другое, только меняя свой облик.

Священник А. Тимаков

— Не, наверное, откровенных сектантов не было таких вот. Но, с другой стороны, ну, если человек устоялся в вере — его переубедить очень трудно.

К. Лаврентьева

— Очень.

Священник А. Тимаков

— Очень трудно, да. Ну, в отделении была одна из тех, кто... Из адвентистов.

К. Лаврентьева

— ...седьмого дня.

Священник А. Тимаков

— ...седьмого дня, да. Хорошая, замечательная девочка, очень замечательная.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Да. Нормальная такая, добрая христианка. Все у нее... Ну, немножко, наверное, такой вот православной теплоты, конечно, не хватает. У нас все-таки ее... Может, это чисто русская черта характера. Хотя она, вроде бы, тоже не была нерусской. Не знаю. Но вот какой-то, может быть, теплоты не хватало. В Институте проктологии была одна девочка из Свидетелей Иеговы — замечательнейший, чудесный человечек просто.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Чудесный. Нет, ну разговариваешь — но они замыкаются. И, в общем-то, из цитат из Священного Писания, если им даешь конкретную против, — они просто ее отбрасывают, и все. И все. Здесь вот. Потому что у меня-то... Я не могу сказать, что я — ну, какой-то такой вот толковый апологет в этом смысле. Это вот Стеняев — да. Я понимаю, что да, вот он умеет. Он умеет человека повернуть. А вот человека, наверное, на Пути находящегося, — с ним поговорить можно. И таких, конечно, очень и очень немало. Разговаривал я как-то со своим соседом по даче. Он был из мусульман. Вот. Естественно, он мне цитировал Коран, я ему цитировал Священное Писание. Естественно, каждый из нас остался при своем мнении.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Правда, с ним связан один такой замечательный эпизод. Такой... Он из ученых был людей — математического, технического какого-то такого характера. Я не помню, именно какой проблемой он занимался. Но вот у него жена была православная. Ну как? Это такой советский брак. Он постарше меня был. Жена, соответственно, из русских, он сам из узбеков. Ну вот. И, соответственно, когда уже можно стало верить, он пришел к Корану, а она — к Евангелию. И, значит, они, соответственно, друг с другом постоянно...

К. Лаврентьева

— ...спорили. (Смеется.)

Священник А. Тимаков

— Он одно, она другое — и делились с ним. А они жили при этом душа в душу — замечательно и чудесно.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Вот. А он иногда со мной долго-долго разговаривал. Был довольно нездоровым человеком, у него сердце было совсем-совсем никакое. И, к сожалению, он скончался после операции по пересадке сердца.

К. Лаврентьева

— Угу, угу.

Священник А. Тимаков

— Но где-то в течение 40 дней жена звонит мне и говорит: «Вы знаете? Моей», — говорит, — «Снохе...» (То есть сестре Марата.) «Он приснился. Почему-то в православном храме, в белом священническом облачении». Если бы приснился жене — это было бы более-менее понятно, да. А сестра — она из мусульман тоже. И вот она передала, что есть. Ей было совершенно это непонятно, но... Вспоминается только одно — когда Христос с самарянкой беседует и говорит ей четко: «Вся вера — от Иерусалима, от Сиона, оттуда пойдет». То, чему действительно дОлжно поклоняться. Помним эту беседу хорошо? Он, может быть, ни в чем не упрекал эту самарянку, а просто разговаривал с ней, просто объяснял ей, что вот да — ты разговариваешь с источником живой воды. И она в это поверила. Она пошла за это. Ну как Он разговаривал с ней? Евангелие очень скупо передает. И вот выводы четкие делаются — что человек просто-напросто, ну, воскрес от этой беседы. Это факт вот у этой самарянки. Но вот Он сказал: «Вера от Израиля, вера от Ветхого Завета». Ну мы, в общем-то, Ветхий Завет взяли за основу свою. Да, Новый Завет — он продолжение Ветхого Завета. И Ветхий Завет — это перст, указующий на Новый Завет. Поэтому здесь вот — конечно, здесь мы ищем и Православие. И апостольская преемственность, апостольское Предание для нас слишком важно. Все это непрерывно.

К. Лаврентьева

— Я сегодня уже анонсировала в одном из своих вопросов: чудеса, которые случались с вами во время врачебной практики, — наверное, я бы вас хотела попросить их озвучить.

Священник А. Тимаков

— Суть чудеса?

К. Лаврентьева

— Ну, помните, да?

Священник А. Тимаков

— Ну, конечно, я помню. Они же эти очень условные чудеса.

К. Лаврентьева

— Я пока молчу. Я буду ждать. (Смеется.)

Священник А. Тимаков

— Они очень условные чудеса, очень условные. Там же ведь не было такого, что вот смоковница расцвела...

К. Лаврентьева

— Да то, что наступает каждый день, — это уже чудо.

Священник А. Тимаков

— Ну да. Да.

К. Лаврентьева

— Поэтому будем относиться к этому правильно.

Священник А. Тимаков

— Я бы сказал так. Как я отношусь? Я отношусь к этому как к чуду. И здесь, скорее, переживания человека, его реакция, его, наверное, непосредственность мне куда важнее. Ну, наверное, одно из самых таких простых небольших, в общем, не очень значимых чудес — тогда я как раз работал в кардиохирургии и, ну, только начинал. Но у меня уже были неплохие навыки в кардиореанимации. Ну и, соответственно, я там на довольно маленькой, небольшой и опасной операции являюсь, там, вторым или третьим хирургом.

К. Лаврентьева

— Угу.

И вдруг у человека происходит остановка сердца. Ни с чего! Даже я не уверен, что произошла остановка сердца. Тогда те самые замечательные начало 90-х — конец 80-х годов. Время такое, когда ни аппаратуры толком нету, ни... Везде, всюду полный дефицит. И, конечно, мы оперировали без всяких мониторов, без всего. Это сейчас все подключено и все видно. Вот я вижу, что просто-напросто человек перестает дышать, и у него...

К. Лаврентьева

— Ну да.

Священник А. Тимаков

— ...«синкопа» называется. Синкопированное состояние. Ну вот. Ну, естественно, я самый младший — и я самый грамотный в плане реанимации. Я «размываюсь» и начинаю оказывать пособие. Совсем-совсем нетрудное пособие. Он приходит в себя. И лежит так, и смотрит в потолок, явно напряженный. И вдруг: «А вы знаете, а люди-то, которые умерли, — они там живы». И тут я, наверное, допустил большую-большую ошибку. Потому что, ну, требуется, наверное, деликатность. А я решил ну как-то вот... Что называется... Чтоб он побольше разговорился, сделать все возможное. Говорю: «А ты-то откуда знаешь?»

К. Лаврентьева

— И все.

Священник А. Тимаков

— И он так посмотрел на меня — как на полного идиота. Он посмотрел — и замолчал.

К. Лаврентьева

— Закрылся, значит.

Священник А. Тимаков

— И ничего больше не сказал. Ну вот что есть. Как есть.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Но его первая реакция была совершенно, ну, такая непосредственная. Дальше он закрылся. Но что он там увидел, уже разузнать было нельзя. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Да. И ведь это вряд ли, — да? — действия мозга, как говорят. Или, например, там, действие анестезии, наркоза, еще чего-то. Какие-то вот такие наркозные ассоциации, сны.

Священник А. Тимаков

— Понимаете — они слишком... Слишком... Слишком одинаковы.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Слишком одинаковые. Даже в наркозе введения совершенно разнообразные. А по «синкопам» — они всегда строго-строго одинаковые. Недаром систематизацию проводил Моуди и Росс — они довольно четко ассоциации проводили, да, все там есть.
К. Лаврентьева

— Да, четко. В книжке «Жизнь после смерти» это описано очень хорошо.

Священник А. Тимаков

— Я-то уже книжку знал эту.

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— Я знал, о чем он говорит. Думал, сейчас он мне начнет рассказывать об этих туннелях, о том...

К. Лаврентьева

— Да-да-да.

Священник А. Тимаков

— А он замкнулся, к сожалению. И поэтому — нет, я говорю, что, в общем-то, у всех у них очень-очень четкий набор. Но, с другой стороны, наверное, опять-таки, — вот ситуация белой горячки. А ведь как ее характеризуют? «Допился до чертиков».

К. Лаврентьева

— Точно! Да.

Священник А. Тимаков

— До чертиков! И симптом, — один из основных, — когда люди начинают с себя стряхивать. Что чего-то на них напало. Вот приходишь (мне это по «скорой помощи» [знакомо]), приезжаешь: о-о-о, «белочка». Понятно, что он берет и со своего туловища начинает руками так отбрасывать чего-то, непонятно, чего. Но это видно. Потому что это всегда так. Всегда идентично. Он отбрасывает их. И описывают они одно и то же. Вот ну что — духовное это или галлюцинаторное? Но мне очень нравятся слова Достоевского по этому поводу, Федора Михайловича: я понимаю прекрасно, что галлюцинации приходят к больному человеку, но чем больной человек отличается от здорового? А тем, что он гораздо ближе к краю своей жизни подошел, и ему проще заглянуть за нее. Ему проще заглянуть за него — за этот край. Вот объяснение, по моим понятиям, очень хорошее. Почему... И за этим краем — какая-то иная реальность, и она одинаковая. Практически всегда одинаковая — эта реальность. Святые тоже же видят это. Святые тоже ближе подходят к этому краю, только с другой стороны, наверное, — не в плане жизни и смерти, не в плане своей болезненности. Ну вот какой-то юродивый... Который бросал в баню... в церковь кирпичами, а углы публичной бани целовал. Потом, в конце концов, всем пришло понимание, что там ангелы сидят, а здесь — бесы, и не могут в храм войти. Вот он их отпугивал таким вот образом. Ну вот такая реальность. Духовная реальность. Для меня она вот так, и по-другому не объясняется. Но это вряд ли кого-то с систематическим научным мышлением может удовлетворить. (Смеется.) Я отдаю себе отчет в этом.

К. Лаврентьева

— Ну понятно, что феномен юродства — он неиссякаемая тема, ее можно очень долго обсуждать. И на радио «Вера» было программ очень много про юродство, и книг много. Но для меня все равно это некий такой, знаете, вопрос. Потому что, ну, как мне кажется, человек должен немножко все равно психически к этому быть расположен — к тому, чтобы юродствовать. Возможно, что человек с четким математическим складом ума, нервной системы и психики, — ну он может не стать юродивым. Если он достигнет святости — он может стать, например, преподобным. Или исповедником. Но он может не стать юродивым, понимаете?

Священник А. Тимаков

— Я думаю, что.. Я думаю, что может.

К. Лаврентьева

— Может?

Священник А. Тимаков

— Я думаю, что может.

К. Лаврентьева

— То есть это все-таки не психический аспект?

Священник А. Тимаков

— Нет.

К. Лаврентьева

— Это призвание Божие?

Священник А. Тимаков

— Да, это просто-напросто призвание Божие. Это такое сугубое смирение, осознанное человеком.

К. Лаврентьева

— То есть совершенно...

Священник А. Тимаков

— Я не могу, потому что не смиренен — вот и все.

К. Лаврентьева

— Ты можешь быть совершенно здоров психически — и при этом юродствовать?

Священник А. Тимаков

— Думаю, да. Я думаю, что да.

К. Лаврентьева

— Я просто вспоминаю, как старца Гавриила Ургебадзе, бедного, и в психиатрическую больницу забирали, и туда забирали, и сюда забирали. Его все пытались подписать под шизофрению. Но понятно, что у него, конечно, никакой шизофрении не было. Другой вопрос, что если врач осматривает юродивого — он, наверное, попытается это все в какие-то рамки вогнать.

Священник А. Тимаков

— Ну, слава Богу, Василий Глебович Коляда, кажется, все-таки, разделяет.

К. Лаврентьева

— Да, спасибо, что есть Василий Глебович Коляда, правда. «Светлый вечер» на радио «Вера», дорогие друзья. Интереснейший у нас сегодня разговор со священником Алексеем Тимаковым — настоятелем Храма святителя Николая на Преображенском кладбище и Храма святителя Николая при Центре борьбы с туберкулезом. У микрофона — Кира Лаврентьева. Мы вернемся через несколько секунд.

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, дорогие наши слушатели! Сегодня у нас в гостях — священник Алексей Тимаков, настоятель Храма святителя Николая на Преображенском кладбище и настоятель Храма святителя Николая (опять же) при Центре борьбы с туберкулезом. Мы сегодня с отцом Алексеем уже говорили о том, что святитель Николай — это прямо такой его очевидный покровитель. Покровитель не только его, но и его семьи. И родился батюшка тоже в день святителя Николая.

Священник А. Тимаков

— Нет.

К. Лаврентьева

— Нет?

Священник А. Тимаков

— Нет-нет, я в мае родился, незадолго до...

К. Лаврентьева

— Не знала. Незадолго, накануне, считай.

Священник А. Тимаков

— Нет, ну как накануне?

К. Лаврентьева

— За несколько дней до...

Священник А. Тимаков

— За три недели.

К. Лаврентьева

— ...до Николы летнего, как говорят. Так что вот так, дорогие друзья, — у нас прямо сегодня батюшка, который — живой свидетель участия святителя Николая в нашей жизни. И еще, отец Алексей, как мы уже говорили, много лет проработал врачом-реаниматологом и так далее, и так далее. Это все можно прослушать потом на сайте радио «Вера», посмотреть в Интернете. И вот мы подошли к моменту, когда медицины стало мало, отец Алексей, для вас. Медицины стало мало. Все-таки, душа просила, видимо, большего, был какой-то призыв. Каким он был?

Священник А. Тимаков

— Ну, я бы не сказал, наверное, что медицины стало мало, да? А просто опять вот эта вот Перестройка — и разрешили верить, и стали открываться храмы. И мой отец получает новый храм.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Вернее — старый храм. (Смеется.) Развалины совсем.

К. Лаврентьева

— Очень, очень старый, да.

Священник А. Тимаков

— Зосимо-Савватьевский Соловецкий храм в Гольяново.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Вот. Абсолютно разрушенный, абсолютно разваленный. Ну, это, в общем-то такая — вполне, наверное, дежурная ситуация по тем временам. И, соответственно, в общем-то, служить-то некем. Священников-то нет в Москве. Подготовки тоже нет никакой особой. И я как раз только-только перешел в Институт проктологии — и он ко мне в первый раз подошел с этим вопросом. Причем, в общем-то, ну, по некоему такому его знакомству с Глебом Александровичем Покровским, — это был тогда замдиректора по науке института вот, — ну, по этой рекомендации я там оказался. И вот только я там оказался, — причем перестройка эта и там, и там тоже кадров не хватало, — проблема была в том, что я, в общем-то, совсем-совсем не подготовленный к анестезиологии и реанимации общей, из кардиохирургии и кардиореанимации. И мне было необходимо самому адаптироваться к этой довольно серьезной, в общем-то, перемене в жизни. И в этот момент он ко мне подходит. А после моего прихода так получилось, что, ну, двое докторов из анестезиологии ушли. И на меня уже, конечно, там начинают рассчитывать, хоть я почти ничего и не умею. Вот. И когда он подошел ко мне и говорит: «Знаешь, вот», — просто будет очень неудобно и нехорошо. Он согласился. Но согласился — "Ладно«,— говорит: «В следующий раз». Ну и следующий раз наступил уже года через четыре, когда я, опять-таки, перешел в другую клинику — в больницу Академии наук. И он уже тогда подошел ко мне: «Давай!» (Вздыхает.) Ну, обещал — так обещал. Ну, у меня брат-то тоже священник — протоиерей Валентин Тимаков. Ну я к нему с вопросом: что, мол, и как? Он: «Нет, ни в коем случае!» «Иначе», — говорит, — «В семье нормальных не останется. Только одни священники, только одни батюшки». (Смеется.) «Что там будет? Ни на кого дальше и опереться-то нельзя будет. А ты хоть останешься в цивильной сфере». Ну, я собрал их двоих и говорю: «Вот давайте, договаривайтесь: ты священник, ты священник, — оба мне родные». Но они долго-долго спорили. Спорили-спорили, к мнению не пришли к одному, к единому. Ну и тогда отец сказал: «Надо бросать жребий». Ну, я, естественно, согласился.

К. Лаврентьева

— Жребий!..

Священник А. Тимаков

— Жребий, да. Жребий. Бросить жребий. Нет, дело не в том, что я не хотел, — ни в коем случае. Просто именно потому, что вот есть какая-то нерешительность. Я знаю, что я ничего не знаю, простите меня. Ну кто мне... Ну, молитвы я знаю утренние и вечерние — на этом все заканчивается. Ну так, слегка, слышал про Литургию. Слегка слышал, там... Ну я, конечно, утрирую немножко. (Смеется.) Может, чуть-чуть побольше, чем слышал. Но все равно — это ведь совершенно, опять-таки, другая сфера, и недаром, в конце концов, четыре года семинарии, четыре года академии учат. Тогда учили так, в те времена. Это же неспроста? Чтобы хоть как-то соответствовать тому, к чему тебя призывают. А ты... Поэтому это был не отказ, это была некоторая оторопь. И в этот момент мне же предлагают принять заведование анестезиологией в больнице Академии наук. Я тоже, опять-таки: «Знаете, что? Так и так вот — решается вопрос, останусь я здесь или нет, у вас. Поэтому давайте так: как оно решится — тогда я дам вам ответ». С понимание отнеслись. Я очень благодарен им. Ну как-то так, по-человечески все. Ну и, соответственно, был брошен жребий. И отец Игорь Коньков, — замечательнейший совершенно батюшка тогда такой, он тогда служил вместе с отцом Владимиром, — он вытащил жребий. Что вот да — положительное решение. Но все равно там надо еще пойти в Епархиальный совет, на исповедь у духовника. Ну вот — ну, при том при всем я понимаю, что, в общем-то, сейчас я и близко бы не попал никуда. С той подготовкой, которая была.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Хотя уже с 90-го года... С 90-го года, когда открылся храм отца Владимира, там была сделана воскресная школа, и я там преподавал Ветхий Завет. Это очень громко сказано, потому что я преподавал его, — по крайней мере, первые годы, — я не знаю... Заканчивая первую лекцию, я не знал, чего я буду говорит на второй. Соответственно, я готовился непосредственно к каждой лекции по-новому, с нуля и с листа.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Вот. Ну, как-то так пошло. Первые три года адаптации. Ну, по крайней мере, что-то я себе наговорил. И Новый Завет там успел слегка посмотреть. Но фактически просто было только Священное Писание — и больше ничего. Ну и философская литература. А вот литургика — я ей практически совсем не владел. Читать по-славянски я толком не умел. Бедный владыка Иов! Господи, когда я на хиротесии-то был — как он не умер от моего чтения? Ну вот. Все прошло в конце-то концов. Что есть — то есть. Я понимаю, что вот тогда ну просто некем было служить. Просто некем. Народу не было никого — и вот в эту струю я и ворвался, в эту струю я и вошел. Соответственно, потом, в течение... И даже читать научился по-славянски. (Смеется.) И даже что-то в литургике стал понимать. Ну, слегка, конечно, но все равно понимаю, веду службу. Конечно, нет. Потом закончил и семинарию. Вернее, так: я не то, чтобы закончил. Ну, приходилось как? Служба-то остается. Заочно учишься. А храм очень активный, там много народу. И требы, требы, требы. Службы, службы, службы. Там особо-то читать-то некогда. Но все равно как-то сдавал все. Семинарию, по крайней мере, закончил. Потом поступил в Свято-Тихоновский, но там четыре года только отучился. Ну а потом начал книжки писать. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— (Смеется.) То есть вы какое-то время совмещали в медицине — и уже были священником?

Священник А. Тимаков

— Да, это фактически с 1996-го по 2000 год.

К. Лаврентьева

— Немало.

Священник А. Тимаков

— Года четыре, а может, даже и пять...

К. Лаврентьева

— Немало.

Священник А. Тимаков

— ...Я совмещал. И опять-таки — это был самый такой разваленный период в жизни страны.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Так что почему мог совмещать? А потому, что зарплаты-то в медицине были тоже абсолютно никакие, и мне было просто очень интересно работать. И я готов был помогать, как мог. Но опять-таки: отслужишь службу — потом едешь, соответственно, на дежурство ночное.

К. Лаврентьева

— Да...

Священник А. Тимаков

— Значит, дежурство. Ну, иногда, там, слегка опаздываешь, еще что-то. Но терпели. Но вот когда уже чуть-чуть, чуть-чуть медицина тоже встала на ноги, и дежурства уже хоть что-то стали стоить — ну, там, пришли желающие, основные сотрудники. Естественно, в пользу основных сотрудников пришлось подвинуться. Так бы, может, до сих пор и работал.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— А вообще — я, в принципе, очень любил это дело.

К. Лаврентьева

— Отец Алексей! А трудно вам было действительно уходить из медицины?

Священник А. Тимаков

— Нет. Пожалуй, что нет.

К. Лаврентьева

— Нет?

Священник А. Тимаков

— Некогда было... Думать некогда было.

К. Лаврентьева

— ...размышлять.

Священник А. Тимаков

— Нет, нет. Напряжение было — я говорю, что в медицине я отдыхал даже. Я бы так сказал.

К. Лаврентьева

— Угу. То есть вы такой врач все-таки по своему расположению?

Священник А. Тимаков

— Не совсем. «Скоропомощник» — это не врач. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— «Скоропомощник»...

Священник А. Тимаков

— Я всегда смеялся: «Я не врач, я анестезиолог».

К. Лаврентьева

— Но священство — оно закрывает ваши вот эти вот «скоропомощные» потребности души? (Смеется.)

Священник А. Тимаков

— Да, пожалуй, что не получается. Потому что... Ну как вам сказать? Во-первых, постоянные звонки. Ну сегодня только вот звонок: человека прооперировали, операция на глаза. Соответственно, какие-то перемычки были не без моей помощи. Я позвонил в одно место, позвонил в другое место, в третье место — и так далее. Это сохраняется. Поэтому вот как стрелочник я в медицине работаю. Как стрелочник.

К. Лаврентьева

— Угу, угу. Указывали направление?

Священник А. Тимаков

— Да. Не, хотя приходится иногда и...

К. Лаврентьева

— ...Подключаться. Как во время коронавируса.

Священник А. Тимаков

— Да. Во время коронавируса пришлось, там, полечить даже. И очень крепко полечить. Консультировать людей.

К. Лаврентьева

— Не хватало врачей?

Священник А. Тимаков

— Нет, это телефонные... Этакое телефонное поприще медицинское. Вообще, неправильное очень, неверное — потому что кто ж по телефону?...

К. Лаврентьева

— Ну а что делать? В полевых условиях любые средства хороши.

Священник А. Тимаков

— Так вот, именно полевые. Ну а вот эта больница Академии наук... Наверное, чего хорошего... Ну, дружба. Дружба с врачами. И почему я пошел в больницу Академии наук? Только что открылось отделение, а оно не лицензировано. А у хирургов руки чесались. А операции проводить — ну, полноценные, под полноценным наркозом, — просто нельзя, потому что нельзя. И я владел хорошо проводниковой анестезией так называемой. Ну, там, эпидуральной анестезией — наверное, слышали?

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— Другие, просто-напросто, такие вот крупные стволы хватал — и, соответственно, я сдружился с этими хирургами. И один из них стал, в конце концов, главным врачом — Николай Гаврилович Гончаров.

К. Лаврентьева

— Так.

Священник А. Тимаков

— И как только он стал главным врачом — он же обратился ко мне как к священнику...

К. Лаврентьева

— Ага.

Священник А. Тимаков

— «А давай делать здесь храм при больнице». Давай делать храм.

К. Лаврентьева

— Давай! (Смеется.)

Священник А. Тимаков

— Давай! (Смеется.) Кто я такой, чтобы его делать?

К. Лаврентьева

— Так.

Священник А. Тимаков

— Сам без году неделя священник. Ну естественно, я их просто соединил с отцом.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— И отец, кончено, там все сделал — и сейчас один из, там, уютнейших уголков Православия. Просто очень уютнейший, уютнейший храм. Так хорошо он сделан — прямо при больнице. Вот это — стараниями Николая Гавриловича и стараниями моего отца вот там еще один храм построен. А я там в основном служил по большей части. Ну, до двух раз в неделю. Потом подключились остальные наши священники. Так вот... Причем он был открыт еще и на улицу, что не так редко... Не так часто при больничных храмах. В общем-то, приходили люди из соседних домов. Ну, как-то все было очень и очень приятно. Очень тепло.

К. Лаврентьева

— Отец Алексей, про папу. Насколько часто вы с ним советуетесь как с более опытным духовником? Может быть, он какие-то, знаете, такие супервизии вам оказывает психологические? (Смеется.) Или нет?

Священник А. Тимаков

— Нет. Я думаю, что, во-первых, все, что надо, он в меня уже вложил.

К. Лаврентьева

— Тогда следующий вопрос. А что у вас было за детство с папой-священником в советское время? Молитва общая, разговор о Евангелии, посты, праздники, Пасха, Рождество, вертеп? Было это все? Или все-таки осторожно?

Священник А. Тимаков

— Вот, пожалуй что, одни из самых таких ярких воспоминаний — это Рождество и Пасха.

К. Лаврентьева

— Конечно, конечно.

Священник А. Тимаков

— Это самые яркие воспоминания. Особенно... Да и на Рождество, и на Пасху вот когда проходишь — стоят комсомольцы, которые не пущают никого, — естественно, за руку с отцом прорываешься сквозь эти кордоны, и гордо-гордо выхаживаешь мимо них: сюда, мы свои здесь, ничего вы нам не сделаете! Ну и, соответственно, эти службы. На Рождество службы — ну, когда в алтаре, — это несколько проще. А вот маленькие, и еще вне алтаря — так мы на амвоне засыпали с братом. Потому что там спокойно. Просыпаешься — тебя причащают, уходишь. Потом начали все-таки как-то так уже — все больше и больше. А потом в толпе постоишь — и ножки можно поджать, тебя так зажало в толпе, что это...

К. Лаврентьева

— ...Вынесут! (Смеется.)

Священник А. Тимаков

— Да нет, просто-напросто висишь так — настолько тесно.

К. Лаврентьева

— ...Тесно! (Смеется.)

Священник А. Тимаков

— Это образ потрясающий Рая, который дан был в древние времена. Центр круга — это Христос, а радиусы — это точки, и это мы. Чем ближе к центру — тем ближе друг к другу. Вот такая вот близость, конечно, ощутима была навсегда. Ну и, наверное, что? Елки. Которые... По крайней мере две из них, — три! — вспоминаю хорошо очень. С Дедом Морозом. А Дедом Морозом был Герасим Петрович Иванов, который в дальнейшем был священником, стал священником. Очень интересно. Он из старообрядцев, он продолжал креститься двуперстно, но вот замечательнейший совершенно человек, с потрясающим чувством юмора. И вот эта вот детвора, этот праздник вот, ощущение великого, великого праздника, конечно, — оно навсегда осталось в сердце человеческом. И Пасхи — тоже идешь на ночь глядя к электричке, добираешься до храма. И там тоже стоишь — и вот это вот воспоминание... Ну, понимаете, детали — они... Наверное, и не восстановишь их. Ну, естественно, яичками как друг с другом трескаешься. А батюшка у нас тоже очень веселый человек, значит, — один раз по яичку, а другой раз по лбу этим яичком даст. Вот совершенно, вроде бы обидно, а потом начинаешь смеяться — и ничего страшного не произошло. (Смеется.) Не выдержало твой лоб, лопнуло — а твой лоб оказался более крепким. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Отец Алексей! Но я все это спрашиваю, на самом деле, чтобы понять в очередной раз, как-то почувствовать: а что нужно для того, у твоего ребенка было счастливое детство? Из чего состоит счастье, которое потом кормит, кормит всю жизнь на самом-то деле? Это детское счастье — вот из чего оно складывается?

Священник А. Тимаков

— Вы знаете — все-таки, наверное, очень важно то, что... Наверное, рецепт не дашь.

К. Лаврентьева

— Ну, все говорят, там: любовь родителей... Но любовь родителей — это настолько растяжимое понятие. А если говорить вот о прикладных вещах. Вот вы врач, да?

Священник А. Тимаков

— Угу.

К. Лаврентьева

— Я вас спрашиваю в прикладном порядке: что нужно, чтобы ребенок ну реально был счастлив? Столько книг написано, столько слов сказано. А для себя вы это как определяете?

Священник А. Тимаков

— Я ведь не просто так сказал, что отец все дал мне. Даже, наверное, не просто...

К. Лаврентьева

— ...не просто слова.

Священник А. Тимаков

— ...не просто слова, да. Потому что вот всегда это был ориентир, маяк в жизни, за которым шел-шел, это... При том при сём, он человек далеко не простой, далеко не всегда ласковый, далеко не всегда был справедлив. Не в этом дело. Но он, во-первых, в самые юные-юные, в самые младенческие годы — он всегда рядом. Всегда вот ждешь его, всегда встречаешь его, когда он приходит. И, конечно, вот эта вот централизация семьи, наверное, очень важна — когда во главе семьи стоит отец. Мать не то, чтобы в рот ему смотрит, нет! Но она вот все равно вот поддерживает всегда его значимость в этом смысле. Наверное, это очень немаловажно. Наверное, то, что в мое время, — это же не перенесешь уже никогда, — мы были особенными. В том плане, что весь остальной мир был неверующим. Здесь приходилось в любом случае мобилизовываться друг к другу — и рядом друг с другом быть. И как-то вот эта вот некая солидарность. И, конечно, вот в моей жизни очень много сыграл Селигер. Мы поехали туда в первый раз в 1966-м году. И это вот озеро, лодка, это ночевки в палатке. А потом это просто-напросто целый месяц проживания в палатке ежегодно практически. Один раз мы изменили этой традиции, поехали на Новый Афон — и там всегда огромные компании. Компании были совершенно потрясающие, ну вот любой человек — это значительное имя. Это отец Александр Мень, это отец Алексей Злобин, это отец Владимир Шуста (потом он — отец Вассиан Шуста), первый наместник Нило-Столобенского монастыря. Понимаю, там же — священство, священство, священство, священство...

К. Лаврентьева

— Компания правильная, в общем.

Священник А. Тимаков

— Да?

К. Лаврентьева

— Компания хорошая.

Священник А. Тимаков

— И поэтому в ней просто-напросто... Да, есть детвора, такая же, в общем-то, вся. Футбол, рыбалка. Ну, рыбалка была, наверное, в меньшей степени. Но лодка, катер, лыжи водные. Вот это, наверное, самое большое, этого целый год ждешь. Целый год ждешь этого. Этого Селигера. Ну и, опять-таки, все праздники — опять-таки, Святитель Николай два раза в году, обязательно престольный праздник. А на этот праздник иногда и епископы приезжают. Конечно, я очень хорошо помню — ну совсем!.. Ну карапуз совсем!.. Ну три, четыре года — сколько мне было? Благословение у Святейшего Алексия Первого. Понимаете — подводят, у меня ножки трясутся. Почему, не знаю, они трясутся. Но вот подходишь — и как-то вот понимаешь, что это вот что-то совсем-совсем из ряда вон выходящее. Да сам просто факт самого даже отца Всеволода Шпиллера, который присутствовал в алтаре, да? Шпиллер в алтаре — и вся атмосфера все равно меняется. Вы понимаете, я говорю даже не столько о счастье, сколько, наверное, о том, что было вокруг в этой жизни. И как оно было значимо и важно. И важно для того, чтобы, в общем-то, этому, ну, наверное, не изменить никогда. Это было очень важно всегда. А счастье... Счастье — это, в общем-то, единая участь с Богом. Я бы так перевел. Единая участь с Богом. И если нет этой единой участи с Богом, то счастья никогда не будет — чего бы у тебя не было.

К. Лаврентьева

— В гостях у «Светлого вечера» — священник Алексей Тимаков, настоятель Храма святителя Николая на Преображенском кладбище и настоятель Храма святителя Николая при Центре борьбы с туберкулезом. Меня зовут Кира Лаврентьева.
Единая участь...

Священник А. Тимаков

— ...с Богом.

К. Лаврентьева

— ...с Богом.

Священник А. Тимаков

— Счастье. Со-частье. Соучастие.

К. Лаврентьева

— А у вас встреча с Богом — она сразу в детстве произошла?

Священник А. Тимаков

— Ну, наверное, такая, капитальная-то, — нет, попозже.

К. Лаврентьева

— Вы можете рассказать?

Священник А. Тимаков

— Я не могу...

К. Лаврентьева

— Можете и не рассказывать, батюшка. Я не хочу вас пытать.

Священник А. Тимаков

— ...Наверное, попробовать рассказать могу. Попробовать могу рассказать. Ну, при том при всем я хоть и врач, и в медицинском институте, но, наверное, я все-таки себя бы охарактеризовал стихами Игоря Губермана:

За то люблю я разгильдяев,
Блаженных духом, как тюлень,

Что нет меж ними негодяев,

И делать пакости им лень.

Вот это, наверное, вполне-вполне такая визитная карточка — хорошая, четкая и ясная. Ну вот. Ну, недаром же, в конце концов, я считаю, что самый православный человек на свете — это Карлсон, который живет на крыше. У него все было: «пустяки, дело житейское», и «спокойствие, только спокойствие!»

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Вот это абсолютно правильная православная парадигма, которой можно бы было только поучиться у него. Так вот при том при всем, что я человек верующий, — но разгильдяй разгильдяем. (Смеется.) И вдруг вот приходит сообщение о смерти отца Сампсона Сиверса.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Он был очень дружен с моей семьей, особенно с моей матушкой. Кстати, матушка тоже ведь очень много сделала в жизни. Тоже радом тоже вот все это тепло вот это все время. Вот тоже какая-то надежная, надежнейшая мягкая стена.

К. Лаврентьева

— Я уже ждала, что в о ней скажете.

Священник А. Тимаков

— Ну, надежнейшая мягкая стена вот. Это все, что хотите, да?

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Постоянно все сглаженные углы — в жизни, во всем. И, конечно, говорят: любовь любит. Конечно, любовь матушки моей, матери. И, соответственно, приходит известие. А телефонов тогда мобильных отнюдь не было и близко. А родители на даче. И вот мне сообщение приходит, и я так фактически первый об этом узнал в семье. (Вздыхает.) Опять-таки — много проразгильдяйничал. Не сумел толком никогда поговорить с отцом Сампсоном. Но виделся, благословения брал, благоговение было. Когда он приезжал в Храм святителя Николая для того, чтобы причаститься, — ну, естественно, я как уже довольно такой молодой человек... Ну, молодой человек — все равно на побегушках, который мог его взять под руку, привести (он уже ходил-то трудновато). Водил его, доводил до алтаря. Поэтому в этом отношении — да вот, — видел, трогал, благословения брал. А поговорить-то — нет, никогда не разговаривал. И вот это вот, конечно, — что вот? — то, что праведник уходит, — для меня было ясно. Но я вот, помню, встал перед иконой в этот момент на коленях. Ну вот и чувство такого вот внутреннего глубокого-глубокого покаяния — за все, за все. Перечислять, ну ладно, так и быть, не буду. (Смеется.) Вот. Ну и, наверное,.. Наверное, так, окутало — крепко-крепко.

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Крепко, четко, ясно и понятно. То есть ощущение живого Присутствия абсолютно четкое. Нет, не отца Сампсона, нет! Наверное, Христа.

К. Лаврентьева

— Получается, что ребенку из верующей семьи,— даже священнической, — необходим пережить некий вот такой вот опыт встречи с Богом самостоятельно?

Священник А. Тимаков

— А я думаю, что он вообще у всех людей происходит обязательно. Только степень разная. Простите меня — мы пересекаем порог храма, и это всегда, — особенно после большого перерыва, — я по себе знаю, — это всегда большое-большое было, такое глубокое-глубокое благоговение внутреннее. Оно настигает человека в этот момент. Поэтому в этом — пускай маленький, но это тоже опыт. Я просто говорю уже о таком глобальном и сильном очень опыте — когда ничто ни с чем не спутаешь, никогда и на всю жизнь.

К. Лаврентьева

— Цунами такое некое.

Священник А. Тимаков

— Да.

К. Лаврентьева

— Да, отец Алексей. Конечно, описали. Описали. Но это очень серьезный момент, очень глубокий. И получается, что человек все равно как-то должен ответственно жить после этого. Понимаете?

Священник А. Тимаков

— (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Не разгильдяйски. (Смеется.)

Священник А. Тимаков

— Как говорит мой отец Владимир, мой папочка: всем, кому должен, — всем прощаю! (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Всем, кому должен, — всем прощаю.

Отец Алексей, ну вот смотрите: вы, получается, врач. Получается, священник. Такой, знаете, «помогатель». Закрыли желание помогать со всех сторон. Яркий представитель помогающей профессии. Но выгорание знакомо вам? Мне кажется,..

Священник А. Тимаков

— С кем?

К. Лаврентьева

— Выгорание. Мне кажется, вы не знаете, что это такое.

Священник А. Тимаков

— Выгорание?

К. Лаврентьева

— Сейчас много говорят об этом.

Священник А. Тимаков

— Нет, не знаю. Это не знаю. Правда — пока не знаю. Вот не знаю. Не зарекайся ни в коем случае. Я понимаю, что не зарекайся, но... Нет, вообще-то, в принципе, ну выгорание — оно все равно будет связано с унынием.

К. Лаврентьева

— Да, конечно.

Священник А. Тимаков

— А уныние — это неверие в Бога. Ну, Бог благ? Бог благ?

К. Лаврентьева

— Это просто психическая функция.

Священник А. Тимаков

— Вопрос: Бог благ?

К. Лаврентьева

— Ты всем помогал — ты устал.

Священник А. Тимаков

— Нет еще. Бог благ.

К. Лаврентьева

— Конечно, Бог благ.

Священник А. Тимаков

— Всегда?

К. Лаврентьева

— Всегда. Но тем не менее, с человеком случается несчастье.

Священник А. Тимаков

— Какая у Него цель по отношению ко мне?

К. Лаврентьева

— Ну, привести вас к счастью, к свету, к спасению.

Священник А. Тимаков

— К Царству Небесному.

К. Лаврентьева

— К Царству Небесному, конечно.

Священник А. Тимаков

— К Царству Небесному. Какая у меня цель?

К. Лаврентьева

— Привести к Царству Небесному. У вас одинаковая цель.

Священник А. Тимаков

— Кто лучше знает, как меня туда засунуть?

К. Лаврентьева

— Ну, конечно, Господь.

Священник А. Тимаков

— Значит, соответственно, все, что Он мне посылает, — Он посылает мне для этого. А я говорю: «Нет, Господи, изволь — мне это не нравится».

К. Лаврентьева

— Нет, понятно, все логично.

Священник А. Тимаков

— Да не логично. Я не могу сказать, что это чистая логика.

К. Лаврентьева

— Тогда объясните мне как врач, отец Алексей: почему люди срываются, ломаются? Почему они попадают в тяжелые ситуации, когда им приходится потом спасать свою собственную психику, почему она у них не выдерживает?

Священник А. Тимаков

— Нет, вы спрашиваете у меня о психиатрической патологии?

К. Лаврентьева

— Нет, я спрашиваю вас о взгляде вашем на это.

Священник А. Тимаков

— Нет, если психиатрическая патология — это психиатрическая патология. Там ломается что-то в организме.

К. Лаврентьева

— То есть она рано или поздно проявится просто?

Священник А. Тимаков

— Бывают и сломы всякие, перенапряжение, конечно, может быть.

К. Лаврентьева

— Перенапряжение произошло — человек устал, да.

Священник А. Тимаков

— Да. Если это не психиатрическое какое-то проявление — то, значит, соответственно, это, в общем-то, ну, потеря веры. То есть ты начинаешь думать, что Бог не благ по отношению к тебе самому.

К. Лаврентьева

— То есть ты не сломался — ты просто зауныл?

Священник А. Тимаков

— Да, зауныл.

К. Лаврентьева

— Это интересно. Это важное очень.

Священник А. Тимаков

— Ну есть же, в конце концов, эндогенная... Бывает эндогенная депрессия, бывает экзогенная депрессия, да?

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— Вот эндогенная — понятно.

К. Лаврентьева

— Это нарушение...

Священник А. Тимаков

— Там просто-напросто соки в организме начинают течь не так, как надо.

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— И тут с этим действительно без таблеток ничего не сделаешь.

К. Лаврентьева

— Ничего.

Священник А. Тимаков

— А если ты просто-напросто вот начинаешь, как этот, — в мультфильме про слоненка, удава и мартышку, да? «Удав, а ты что делаешь?» «Мысль думаю». А думать вредно. Надо мыслить. Это разные вещи — мыслить и думать. Думаешь — это когда изобретаешь велосипед, а он уже давным-давно изобретен. А когда мыслить — это процесс эвристический. «Эврика!» — заорал Архимед. Вот выскочил из ванны, все решено. Это радостный процесс, как бы тебе тяжело ни было. Сил прибавляется всегда. Силы от этого эвристического процесса всегда нарастают. Ну, возможно, тоже, опять-таки, под действием нормальных соков, эндорфинов, — ну вот... Я понял, опять-таки. В молодости, — вспоминаешь, — приходишь из школы уставший. Все как будто бы уставшее, да? Еле доплелся — «Лёх, пошли играть в футбол!» «Пошли!» Куда что делось? Никакой усталости!

К. Лаврентьева

— Угу.

Священник А. Тимаков

— Все пропало. И ноги нормально работают.

К. Лаврентьева

— Лучший отдых — смена деятельности, получается.

Священник А. Тимаков

— Наверное, да.

К. Лаврентьева

— Ну, тогда следующий вопрос. Тоже очень такой каверзный в некоторой степени.

Священник А. Тимаков

— ...Тоже.

К. Лаврентьева

— У нас с вами сегодня такой разговор — мне так кажется, что я вас так терзаю, отец Алексей. (Смеется.)

Священник А. Тимаков

— Пока нет. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Ну, смотрите. Вы всегда нужны. Вы нужны как врач. Потом вы стали нужны как священнослужитель. Вы всем всегда нужны. То есть с этой точки зрения как бы вы реализованы на сто процентов. Но тут тоже есть какая-то обратная сторона — там, тщеславие, там, понимаете?

Священник А. Тимаков

— А, это — сто пудов. И куда деться, и с кем поделиться — не знаю. Куда отдать, куда снести? (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Я, знаете, не к тому, что я хочу поговорить о каких-то грехах. Я, скорее, знаете, какой хочу вам задать вопрос? Об опасностях. Какие опасности вот реально подстерегают священнослужителя? Когда к нему все с уважением, все от него ждут какого-то слова, какой-то помощи. То есть это ведь тоже некоторое такое искушение может быть для человека?

Священник А. Тимаков

— Вы знаете — наверное, один из самых замечательных уроков, которые я получил, я получил от отца Леонида Ролдугина перед как раз своей священнической, кажется, хиротонией. Вряд ли диаконовской, по-моему — священнической. Он мне задал вопрос: что самое важное для священника? И я, в общем-то, конечно, закопался. Ну, он так смотрит на меня — достаточно ясно, спокойно, снисходительно, но очень по-доброму. «Любовь ко Христу». Все. Больше ничего не надо. Если есть любовь ко Христу, — конкретно любовь ко Христу, — ничто не сломает и никогда. Я в это верю по крайней мере. И именно реальному, не какому-то придуманному, там, себе. Конкретно-конкретно — ко Христу Евангелия, Христу Жизни.

К. Лаврентьева

— Как это стяжать? В страданиях?

Священник А. Тимаков

— Ну, во-первых, это все-таки надо все время искать. «Если се стою у двери каждого и стучу — не откроет ли Он мне, чтоб я вошел?»

К. Лаврентьева

— Ищущий находит, стучащему отворяют.

Священник А. Тимаков

— Христос ищет человека. А человеку, соответственно, необходимо стучаться к Христу. Постоянно. Понимаете, вот это вот — ну, наверное, момент размышления, богомыслия. Все-таки богоискательство — это одно из самых важных в Православии, в русском Православии. Там богоискатели — они все время были. И в литературе нашей русской. Простите, у пролетарского поэта, пролетарского писателя Горького есть Лука, который, в общем-то, богоискатель. У Толстого — тоже, в общем-то, богоборцы: есть Платон Каратаев, понимаете? Да, он, там, может быть, со всякими наворотами, но это богоискательство. Это те люди, которые явно обратили внимание на себя этих великих писателей. И поэтому, конечно, задача — искать и искать. Но с другой стороны — вот лучше, наверное, чем владыка Антоний, об этом не скажешь: если бы никто никогда не увидел на лице ближнего Свет Христов — тогда бы не было никакого монашества вообще.

К. Лаврентьева

— «В глазах другого отблеск вечной жизни».

Священник А. Тимаков

— «Отблеск вечной жизни» — ну, смысл понятен.

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— Вот «в глазах другого отблеск вечной жизни», да. Да я бы сказал так — даже лик Христов. Вот, собственно говоря, раз человек создан по образу Божию, а образ — это икона, — то каждый из нас является, — хочет он того или не хочет, — он является иконой Христовой. И, соответственно, всматриваться в человека тоже очень-очень важно. Но меня в основном наши бабушки очень-очень радуют.

К. Лаврентьева

— (Смеется.)

Священник А. Тимаков

— В основном бабушки. Там столько света в них.

К. Лаврентьева

— Да.

Священник А. Тимаков

— Это ведь опыт какой — они пронесли его с собой. Это же в 92 года она дошла до храма! Она разговаривать-то уже не может — а там только светящиеся глаза, и, значит, соответственно, она смотрит на тебя. Ну да — может иногда сказать. Недавно мне сказала: Христос Воскресе! Ну только что смогла произнести. Она вот не смогла больше ничего произнести. Конечно. Но светящиеся эти глаза — они, конечно, присутствуют. Это... Ну, недаром, все-таки, белые платочки спасли Православную Церковь. Этот тезис неотменим.

К. Лаврентьева

— Угу. Лучших, наверное, слов для завершения программы не придумать. Огромное спасибо, отец Алексей, за этот разговор. Много, конечно, очень глубоких, интересных вещей вы сегодня сказали. Спасибо, батюшка!

Священник Алексей Тимаков был сегодня в гостях у «Светлого вечера» — настоятель Храма святителя Николая на Преображенском кладбище и настоятель Храма святителя Николая при Центре борьбы с туберкулезом. Любимчик святителя Николая отец Алексей. (Смеется.) Спасибо большое!

Священник А. Тимаков

— Очень приятно быть любимчиком святителя Николая, но похоже, что это так.

К. Лаврентьева

— Так и есть.

Священник А. Тимаков

— Да, похоже, что это так. И не за что-то, а просто так вот: любимчик — это любимчик. Я вот всем вам тоже очень благодарен. Благодарен за то, что вы пригласили на эту передачу. И прошу прощения за то, что был очень уж сбивчив.

К. Лаврентьева

— Все было прекрасно. Спасибо вам огромное! Всего вам доброго, до свидания!

Священник А. Тимаков

— Спасибо. До свидания!

Другие программы

Актуальная тема