«Путь к священству». Светлый вечер с прот. Андреем Алексеевым

У нас в гостях был настоятель храма благоверного Димитрия Донского в Северном Бутово, духовник Олимпийской сборной России, кандидат богословия, кандидат исторических наук, протоиерей Андрей Алексеев.

Наш гость рассказал о своем пути к вере и священству, полном чудесных событий и крутых поворотов.

---

Ведущие: Кира Лаврентьева и Константин Мацан

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева...

К. Лаврентьева

— Добрый вечер!

К. Мацан

— ...и я, Константин Мацан. У нас сегодня в гостях в этом часе в нашей студии Светлого радио уже не в первый раз протоиерей Андрей Алексеев — настоятель храма Святого Благоверного Великого Князя Димитрия Донского в Северном Бутово, кандидат богословия, кандидат исторических наук. И много у Вас еще разных церковных послушаний. Вы у нас были в гостях как духовник Олимпийской сборной, и вот буквально одно из недавних Ваших новых назначений — Вы заместитель председателя Патриаршей комиссии по вопросам физкультуры и спорта — так она правильно называется, да?

Протоиерей А. Алексеев

— Действительно, так. Но прежде — добрый вечер! Позвольте и мне поздороваться со всеми! Здравствуйте!

К. Мацан

— Добрый вечер! Но сегодня мы Вас позвали, ни в коем случае не отодвигая Ваши церковные послушания ни в какую сторону, но все-таки наша сегодняшняя беседа — хотелось бы, чтобы она, скорее, протекала в таком личном ключе, потому что вот в этом часе мы с Кирой беседуем со священниками об их пути к вере и в вере и о пути к священству. У нас часто принято считать, что священниками рождаются. Вот родился человек, у него на роду было написано быть пастырем. На самом деле, путь к вере, в вере, путь к этому служению — это именно путь, это этапы, это какое-то осмысление себя и поиск себя, ну, я так думаю, у каждого человека, который, в итоге, одного из верующих приводит к священству, кого-то не приводит. Вот Вас — привел. Это тоже очень интересный опыт, который в своей универсальности в вопросах веры, в вопросах отношений с Богом может быть интересен всякому. Вот об этом мы хотели бы с Вами сегодня поговорить. Мы все родом из детства. Вера в детстве — Вы родились в Ростове-на-Дону — какое место занимала тогда?

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, я родился в советской семье и был пионером, комсомольцем. Я сегодня, просматривая то, что тогда меня вдохновляло, воодушевляло... А это было, давайте будем откровенны. Были те моменты становления человека на этапах его детства и отрочества, когда перед тобой были примеры подвига. И я признаюсь честно: у меня в доме висели фотографии пионеров-героев. И, более того, я относился к их подвигу с трепетом. И когда меня принимали в пионеры у памятника Погибшим Воинам, я плакал. Да, прошли годы, и сегодня я могу как священник какие-то проявления эти поставить на свои места с точки зрения религиозного опыта, подмены понятий, различных моментов, имеющих отношение к внешним и внутренним обстоятельствам. Я историк. Но ведь в детстве человеку вкладывают в его сердце эти базовые, ключевые, главные понятия, которые независимо от обстоятельств ощущает его душа, которая — помните, да, у Тертуллиана? — христианка. И наряду с этим в моей жизни огромную роль сыграла бабушка — простая донская казачка, к которой вот в этот казачий хутор я приезжал летом, и там была трудовая дисциплина.

К. Мацан

— Вот на Ростовской земле?

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, да. Не просто Ростовская, а вот казачья земля. Я не забуду этих встреч, потому что одно из самых ярких впечатлений детства, ярчайших — это икона. Я маленький в кроватке и показываю вот туда, где лампадка горит: «Бабушка, а что это?». И вот, знаете, там, в Ростове, как в Малороссии, там буква «гэ». И вот она вначале говорит: «Иконушка». — «А кто там?». — «Богушка». Вы знаете, я до сих пор с трудом произношу это, потому что подкатывает комок к горлу. Это сильнейшие впечатления из детства. Такие же сильные, как сундук, который стоял у бабушки во дворе, кованый, и там через весь сундук шла надпись: «Боже, храни царя Николая!». Незабываемое впечатление. Мы рассуждаем о памяти генетической, родовой, она очень глубока. И вот это ощущение связи, которая тебя сопровождает по жизни. Я нечасто бывал в храме в детстве — ну, заходил, как многие: вот так, заглядывал. Тем более, в советские годы. Но когда бабушка заходила в храм, она плакала. Я не мог понять ее. Прошли годы... Вы знаете, я был в День памяти Святого князя Димитрия в Кремле и приходил к его мощам. Я бабушку понимаю сейчас. Я их не могу удержать. Это состояние, когда ты чувствуешь связь с теми святыми, с тем небесным миром, к которому у тебя есть сейчас иное отношение. А у нее оно тогда было. А я не чувствовал тогда его так. Сегодня воспринимаю. Но вот этот опыт — он прошел по жизни так же, как мама, которая всегда, на все экзамены клала в карманчик молитву святителю Николаю. И вот под покровом этого святого я иду по жизни, это самый почитаемый мой святой.

К. Мацан

— Клала Вам в карманчик?

Протоиерей А. Алексеев

— Да, мне в карманчик форменного школьного пиджака.

К. Мацан

— В школе об этом знали, говорили, или это был все-таки такой скрываемый, секретный? Или просто не обращали особенного внимания?

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, Костя, я не был многоверующим человеком тогда, вот в том понимании... То есть передо мной не стояло таких вопросов. Это было как некоторое тайное что-то...

К. Мацан

— Личное такое?

Протоиерей А. Алексеев

— ...личное, очень личное, о чем не было больших разговоров, но это присутствовало в жизни, потому что Пасху праздновали. Не имея поста в доме, мы разговлялись.

К. Мацан

— Самое приятное!

Протоиерей А. Алексеев

— (Смеется.) Да. Бабушка делала вкусный холодец, шла... Другая бабушка — ростовская бабушка, да? Здесь тоже была вера. Здесь тоже была вера, и бабушка молилась. И всякий раз, когда были сложные ситуации, она мне говорила: «Я вставала ночью и молилась о тебе». Это вторая бабушка моя. Вот сочетание вот такое одной и другой. Понимаете, ведь передача всего этого в жизни — она очень глубока. Но здесь, в Ростове, до какого-то момента жизни икон не было, а там они были в каждой комнате. И я заходил к прабабушке, и, Вы знаете, вот у нее висел образ пророка Ильи. Она жила в мазанке. Заходил туда, и вот эта икона — ощущение, что она смотрит на тебя, что он смотрит на тебя. Я испытывал чувство благоговения — не страха,  ужаса какого-то, а, знаете вот, трепета. Так вот представьте мое состояние, когда уже по прошествии лет я пришел на утро дня своей священнической хиротонии в храм Пророка Ильи в Черкизово, и меня встречает именно эта икона. Вот ощущения брызнули из тебя, они брызнули из твоей памяти. Вот это та самая, которую ты видел вот там, в детстве. И я просто... Я оцепенел. Я остановился... Было раннее утро... Я знаю истории, когда приезжали люди и опаздывали на свою хиротонию. Я завел два будильника, я не спал всю ночь... (Смеется.) Я приехал пораньше, потому что я боялся опоздать. Я зашел — и застыл, удивительно! Это так...

К. Лаврентьева

— Отец Андрей, вот Вы так это рассказываете все, что сидишь и... Прямо вот я сижу — и плакать хочется. На самом деле, вот эти детские образы такой зарождающейся духовности какой-то, вот этого вот богообщения какого-то внутреннего, может быть, даже неосознанного (образы, иконы, свечи, горящие в храме на вечерней службе, какие-то церковные служители) — вот было ли это? То есть вот как Вы от такого момента семейной религиозности, потому что, как я поняла, бабушки были первыми проводниками Вашими к Богу, да?..

Протоиерей А. Алексеев

— Да, это правда.

К. Лаврентьева

— Как Вы... Ну, то есть как проходил путь, фактически, грубо говоря, по-евангельски... не грубо, а по-евангельски говоря, от неверующего к верующему? Стал неверующим, но верующим?

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, это было чудо. Чудо. Но прежде я бы хотел еще вот на чем внимание, наверное, свое, в первую очередь, заострить. Я вспоминаю события... Я писал стихи. Я писал стихи в детстве, но вот первое записанное мною стихотворение и то, что запомнилось навсегда, я написал в 14 лет, будучи уже комсомольцем, у бабушки в деревне. Я шел за водой. Вода очень вкусная была в лесу. Был колодец... Она потрясающе пахла. Была в колодце вода и в доме, но она такой вкусной не была. Вот та — она проходила по лесному вот этому пространству, по этой земле, она собирала все эти травы. Ее все любили, и за ней мы ходили с коромыслом, с ведрами. И ты уже, как взрослый, брал эти два ведра с коромыслом, шел туда. И вот по пути за водой я остановился при спуске к реке и стал записывать. Прочесть?

К. Лаврентьева

— Да, конечно.

Протоиерей А. Алексеев

— Вот оттуда, из 14-летия. Это пишет мальчик-комсомолец:

Боже, дай мне что-нибудь от души,

Чтобы не болела она у меня.

Ты свечу горящую не туши,

Душу не лишай мою Ты огня.

Чтоб закат малиновый не угас,

Дай ему наполниться добротой.

Чтоб огонь души моей не погас,

Струны натяни в душе и настрой.

И, коснувшись пальцами струн души,

Ты сыграй мне что-нибудь от души,

Как закат, наполненный добротой,

Будет полон истины голос Твой.

К. Мацан

— Потрясающе. В 14 лет...

К. Лаврентьева

— 14 лет, комсомольское детство, да?

К. Мацан

— И это стало каким-то этапом?

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, это было этапом. Потому что в самые трудные моменты жизни... Ну,  у мальчишки трудные моменты в жизни ведь как? Бывают какие-то ссоры, стычки, события, но все же это было в детстве — ты Бога звал, ты Бога чувствовал, ты в него верил. Более того, я хорошо помню, как бывали моменты, и... Ну, деревня у бабушки — этом место, где, конечно, есть медпункт. Но кто туда пойдет вот так вот, когда не слишком болен? Но так хочется на речку, а горло болит! Но вот, знаете, для находящегося в деревне мальчишки речка — пойти поплавать, половить рыбу, побегать, поиграть в салки — ну так хотелось! И вдруг горло болит, и ты понимаешь, что ты не можешь пойти. Я подходил к моей прабабушке и говорил: «Что мне делать? Давай помолимся с тобою!». — «Но ты же пионер! А ты в Бога веришь?». — «Да». — «А точно веришь?» — «Да». — «Тогда давай читать «Отче наш». И мы читали с ней «Отче наш». И вот знаете, что интересно? Я не забуду никогда — это было два раза — горло проходило. Полностью. Ни боли, ничего. Я бежал счастливый на речку, и это были потрясающие моменты моей жизни. Я заболевал, я понимал, что я должен сейчас буду лежать в постели, — я вставал и был полностью здоров. Два раза это было в моей жизни. Но вот то, о чем Вы говорите, Кира, это событие уже из моей юности. Это было уже после армии. Кстати, в армии я был с крестиком. Это еще была Советская армия. Меня крестили с крестиком моей прапрабабушки. Это был простой-простой крестик. Так получилось, что я, взяв его с собою, вечером убрал его в карман своего кителя, и кто-то его украл у меня. Да. Вместе с содержимым — конечно, его интересовал не крест, а то, что было в кармане. И потом я был без креста. Я не носил креста до этого, я надел его в армии. Это тоже были трудности, сложности, и это было осознанно. Я шел в армию с крестом и с молитвой, это было. И, более того, в те годы — это был 1987 год, я уже жил в Москве, мы переехали в 14 лет в Москву, мама защищала диссертацию по психологии, и мы остались уже здесь. Собственно, с этого времени я успел еще до смерти бабушки переехать несколько раз, и еще одним сильнейшим потрясением, просто потрясающим событием было отпевание бабушки. Я никогда в жизни не присутствовал на отпевании. Более того, священника не было. В деревне был храм. Это тоже отдельная тема. Мы всегда ездили из Ростова в город Шахты, и там был и есть этот автобус, который ломался. Мы на попутках добирались. И первое, что впереди возникало своей громадой, это был огромных размеров — правда, огромных для села — храм Святого Апостола-евангелиста Иоанна Богослова. И слово «престол» звучало в жизни так часто... Храм был в хрущевские годы гонений закрыт и осквернен. Я залезал туда два-три раза. Я не забуду этих состояний. Я залезал туда, видел выколотые глаза, оскверненные фрески на стенах, нечистоты — я понимаю, что в алтаре. Я тогда не понимал, что такое алтарь. Но, Вы знаете, я осуждал тех, которые это делали, и я понимал, что я нахожусь в Божьем доме. Я испытывал состояние потрясающего трепета — еще более сильного, чем тот, который я ощущал, приходя к бабушке в ее мазанку, к прабабушке.

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на Светлом радио. Сегодня у нас в гостях настоятель храма Святого Благоверного Князя Димитрия Донского в Северном Бутово протоиерей Андрей Алексеев.

К. Мацан

— Вы нас заинтриговали, сказав о том, каким для Вас впечатлением стало отпевание бабушки. Что это было?

Протоиерей А. Алексеев

— Да. Вы знаете, священника не было, храм был закрыт, осквернен. Отпевал хор. И ночью читалась Псалтирь. Я никогда этого не видел. Для меня это было потрясением — зайти туда, где женщина всю ночь читает. Это было первым потрясением, а вторым потрясением было отпевание. Я уже был столичным мальчиком — знаете, таким знающим себе цену. Знаете, когда ты среди людей, у которых многое получается... Мама была любимой учительницей известного ученого, она была на высоте своего опыта в области психологии, ты в этой среде, уже и академической, и научной, и... Вот так. И здесь такое событие, которое поражает тебя вот чем: эти женщины... Бабушка моя была грамотной — она писала, но с ошибками. И вот такие же женщины были возле нее. Но эти женщины пели когда-то в церковном хоре этого храма, который был осквернен и закрыт. И там находился склад ядохимикатов. Да, запах был очень сильный, я помню до сих пор. Так вот, возвращаюсь к теме отпевания. Я вдруг из уст этих женщин — малограмотных (ну, так, столичный житель) — слышу: «Яко по суху пешешествовав в Израиль, по бездне стопами, гонителя фараона видя потопляема, Богу победную песню поим»... Вы знаете, что это? Я — верите? — я бросился за листочком бумаги и стал записывать. Я никогда этого не слышал в своей жизни. Из уст этих женщин — про фараона! Какое отношение фараон имеет к сегодняшнему дню? Что за Израиль? Да, я стал записывать. Прямо вот отошел в сторону и был настолько потрясен: вот идет странное действие, ты не был никогда до этого свидетелем такого события. И вот я взял, стал записывать, потому что — как это все связать? Это было сильным потрясением. Да, действительно, это было очень глубоко. Вот, наверное, так. Как и, впрочем, еще какие-то моменты в жизни — это я сегодня уже анализирую, — когда ты должен был погибать. В моей жизни было несколько событий, когда я должен был погибнуть, совершенно очевидно, и вдруг что-то происходило такое, что вдруг останавливало происходящее, просто останавливало, и ты убирался из этой ситуации. Я поясню. Строили райком партии у нас, возле дома, где я жил. А мы, мальчишки, дворовые мальчишки, играли... Вы знаете, столько было игр... И мы играли, перейдя незаметно на стройку. И вот там был огромный-огромный такой вот крюк крана. Он был такой гигантский. Мы его раскачивали, и я отвлекся. Я увидел его перед своими глазами уже раскачивающимся и летящим на меня. Вдруг, как будто бы в стоп-кадре, все застывает, мою голову кто-то убирает, и этот крюк врезается в стену за моей головою, выбивая оттуда кусок плитки. А райкомы строили хорошо — знаете, такие типичные здания, но лучшая вот эта плитка... И мы все смотрим на это место, на меня...

К. Мацан

— И непонятно, что произошло.

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, да. Ты вот в состоянии какого-то находишься потрясения. Второй случай — я редко ходил просто, я бегал. Я хорошо бегал, знаете? В детстве очень быстро бегал. Хотя я бегал не лучше всех — у нас были мальчики, пара человек, которые бегали быстрее меня. Помню особенно одного мальчика — Самвела Паракшеева, запомнил с тех пор. Он бегал так... Он был небольшого роста, но ощущение, что он на шпагат садился в воздухе. Это был потрясающий бег. Так никто не бегал, как Самвел. В Ростове много было ребят-армян, мы дружили с Самвелом, и я был то вторым, то третьим. И я обычно не ходил — я ходил либо очень быстро, либо я просто бегал. И вот как-то раз я решил пересечь дорогу, перебежать, и нужно было спрыгнуть с такой почти стены. Такой, знаете, бордюр, уходящий в стену, вверх-вверх-вверх-вверх. Я должен был прыгать — на другую сторону перебежать. Я так ходил. И я уже приготовился прыгать, я прыгнул — и вдруг кто-то меня вернул обратно. В этот миг пролетел грузовик по этому месту. Я остался стоять в потрясении, потому что я прыгал туда. Машина проскочила. А третье событие — это было уже в годы моего церковного послушания, я уже был студентом Богословского института... Я забегаю вперед, тем не менее, события — в череде. Меня сбила машина. Я шел по тротуару и читал «Шестопсалмие» наизусть. Просто шел и читал наизусть. Я уже тогда прислуживал в храме, будучи студентом. И я неосторожно сделал шаг на проезжую часть. Ехала «Волга», мною разбило стекло лобовое, я отлетел метров на 10 и потерял сознание. А дальше — как в кино: ты лежишь, люди стоят, смотрят, и как будто бы экран плывет, знаете, вот кадры плывут у тебя, пролистываются. Подняться я не могу — я себя не чувствую, тела не ощущаю. Помню бледное лицо шофера. Не дай Бог подобное испытать. Меня положили назад в машину и повезли в больницу. Он оказался шофером главврача. Пока мы доехали, я смог подняться, я сам поднялся по лестнице, мне тут же устроили полное обследование — и ничего не обнаружили. И я еще пошел на свидание к своей невесте, будущей жене. Я дошел до свидания и почувствовал, что больше я не могу. И я поехал домой... (Смеется.) И вот тут я соврал маме, каюсь. «Что случилось?». — Я сказал: «Мам, ты знаешь, я вот с подножки автобуса упал», — чего-то вот такое сочинил. До этого я зашел, помню... Я очень любил ходить на Пасху в храм на улице Неждановой. Там служил владыка Питирим. Это было потрясающее такое, вот знаете, всегда действо, таинство. Я ходил туда обязательно, всегда ходил послушать Покаянный канон. Один раз Великим Постом владыка потрясающе читал канон, будучи иподьяконом у Святейшего Патриарха Алексия Симанского. Это вот была традиция чтения Покаянного канона. Знаете, ну, поразительно было. Ну, это я забегаю вперед. Так вот, ничего. Я, конечно, полежал дома, восстановился, мама так посмотрела на меня, поняла, что что-то тут не то, но не стала, так сказать, допытываться. Потом я ей, уже позднее, рассказал. Но у меня очень долго болел мизинец — из всего того, что было повреждено. А так я быстро встал на ноги и стал уже полноценно трудиться.

К. Лаврентьева

— Отец Андрей, вот Вы рассказываете, что идете... шли-шли и читали «Шестопсалмие». (Смеется.) На самом деле, для любого традиционного — так скажем, да? — верующего человека вот так идти, идти и читать «Шестопсалмие» — это, на самом деле, удивительно. Потому что для наших слушателей... Многие знают, наверное, что «Шестопсалмие» — это достаточно длинный сборник такой псалмов, которые читаются на Всенощном бдении, на вечернем богослужении. Как вообще от того момента Вашей зарождающейся религиозности Вы дошли до чтения?..

К. Мацан

— ...до жизни такой?

К. Лаврентьева

— (Смеется.) ...да, до чтения «Шестопсалмия» по дороге до свидания?

Протоиерей А. Алексеев

— Это было ярчайшее событие, это было потом предметом обсуждения с духовником (будущим духовником, конечно). Я пошел служить в армию, а в мои годы периода, когда подошла пора служить, было позором не служить. Я пришел сам в военкомат — про меня забыли. Как мне 18 — про меня забыли. Я пришел и пошел в армию, где тоже были испытания и нужно было проходить их, призывая Господа в поддержку, удивительные испытания, очень важные и нужные, потому что для мужчины это было очень значимо. Я понимаю, для мужчины процесс становления его не то, чтобы необходим, а всем... Допустим, вот сыну моему в армию не пришлось пойти, хотя вот мы уточняли, но есть определенные свои ограничения, поэтому мы прошли весь путь. Для меня было принципиально — пройти его: все-таки можно или нет? Ну, нет, значит, нет. Но я служил и ощущал эту поддержку. Но тогда не было все-таки того, о чем мы говорим, а это все пришло позднее. Мне была после армии идея, я был просто ею одержим: я принимаю решение получить образование за границей. Я вернулся из армии, и мой знакомый меня устроил в такое кооперативное движение: я пек вафли. Вы знаете, я их так пек... Я их очень много пек... Я работал один, много и зарабатывал по тем временам, которые — ну, это конец Советского Союза, конец советской эпохи... — когда все зарабатывали 120, я получал 600-700-800 рублей в месяц, молодой человек. Я зарабатывал деньги на учебу — вот таким образом. У меня была идея — я хотел учиться в Гарвардском университете. Да. Выехать за границу было тяжело. Я решил вопросы и получил возможность выехать в ГДР. Пока все шло (а шло долго), Германия объединилась, я выехал уже в ФРГ. Я приехал в Кельн и в течение полугода готовился к поездке в США, потом был переезд во Францию. И вот мне оставалось пересечь Францию, добраться до Барселоны, сесть на пароход и плыть в Нью-Йорк.

К. Лаврентьева

— Это же такой длинный путь!

Протоиерей А. Алексеев

— Да. Но, знаете, все было рассчитано, все было подготовлено. И ты был заряжен именно на это.

К. Мацан

— Вот сейчас мы подвесим интригу и после маленькой паузы к этому разговору вернемся. Я напомню, сегодня в студии Светлого радио протоиерей Андрей Алексеев, настоятель храма Святого Благоверного Великого Князя Димитрия Донского в Северном Бутово. В студии моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь, вернемся буквально через минуту.

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на Светлом радио продолжается. В студии мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Сегодня у нас в гостях кандидат богословия, кандидат исторических наук, настоятель храма Святого Благоверного Князя Димитрия Донского в Северном Бутово протоиерей Андрей Алексеев. Отец Андрей, вот Ваше путешествие... Вы начали рассказывать о Вашем путешествии за границу, в Гарвардский университет. К чему это в итоге привело?

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, к событию, которое мою жизнь перевернуло. Потому что предположить подобное было невозможно. А что произошло? Вы знаете, эти полгода, проведенные за границей, Германия, Франция, подготовка к переезду, к учебе — они были временем уже переосмысления многого. И то, что произошло, конечно, оно нелогично с точки зрения нашей формальной логики. Представьте себе номер в  гостинице в городе Перпиньян, Юг Франции. Впереди буквально пара часов — и Барселона, корабль... Уже все было приготовлено к тому, чтобы стартовать, и деньги есть — заработал прилично, и как будто бы вся дорога открыта. И вот то, что происходит дальше... Просто расскажу. Ночью я просыпаюсь от того, что со мною в номере — закрытом — кто-то есть, и он со мной говорит. Я его не вижу. Это трудно описать, этот разговор... И он мне говорит о том, чтобы я принял решение — свободное, добровольное — оставить все, вернуться домой и свою жизнь посвятить служению Богу. Представьте себе: молодой человек заряжен на образование за границей... Нет, потом он предполагает вернуться домой, он не хочет там жить, но получить образование он хочет там, состояться там и вернуться уже...

К. Мацан

— ...победителем.

Протоиерей А. Алексеев

— Именно так, вот такая была цель. И вдруг его кто-то останавливает ночью — точнее, пытается остановить, он его не останавливает... Вы знаете, состояние удивительное. Я где-то в глубине... Я анализирую сегодня, уже, знаете, с позиции своих лет, служение. В глубине я понимал, что это что-то особенное, не из этого мира, но я не был с этим согласен. Потому что столько было положено усилий. А он мне говорит (тот, кого я не вижу): «А ты посмотришь, как все будет рушиться вокруг тебя сейчас». И вот такие встречи... Знаете, я в отношении своего опыта могу сказать: их трудно передать. Все закончилось — утро, я двигаюсь вперед и только вперед. И вдруг у меня на границе возникают ко мне в отношении документов: «Вы знаете, вот тут чего-то не хватает, Вам нужно дооформить и, увы, ну да, вернуться в Париж». Я возвращаюсь в Париж, иду в ту контору, где занимаются...

К. Мацан

— Тогда еще границы в Европе были закрытыми между странами, да?

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, они существовали... Были документы, которые нужно было показать. И вот там — да... Не было того, что у нас сегодня. Не было какой-то таможни... Был досмотр, документы. «Вы знаете, вот тут у Вас не все, нужно там вот дооформить». Я возвращаюсь в Париж, иду в это заведение, и мне говорят: «Да-да, действительно, нужно будет дооформить, нужно подождать». А вот дальше совершается следующее: две недели я хожу в это заведение, и ничего не решается. Ну, как — оно решается, наверное, как-то, но ничего не происходит. Две недели я жду. И вот эти две недели этот голос периодически начинает звучать — днем, утром, ночью. Я его слышу, он со мной разговаривает. И он мне рассказывает и показывает это происходящее и говорит снова о том, о чем было сказано: «Вернуться домой и свою жизнь посвятить служению Богу». Вот ты видишь, как все рушится? Вот посмотри. Но решение должно быть свободным, твоим решением. Я сегодня, конечно, перевожу на свой язык. Это должно быть Твое решение. Две недели — это время переосмысления всего в жизни. И я, знаете, вот кричу туда, вверх: «Вот, Господи, если все это так...»... А я каждый день читал «Молитву Оптинских старцев». У меня была молитва, мамой подаренная перед отъездом...

К. Мацан

— Вы еще не были церковным человеком тогда?

Протоиерей А. Алексеев

— Нет, нет, нет. Я ни разу в жизни не исповедовался, я не ходил в воскресенье в храм, я... Я заходил в храм — на Пасху, иногда...

К. Мацан

— Просто читали молитву мамы?

Протоиерей А. Алексеев

— А мама воцерковилась за это время, за время моего отсутствия. И потом она мне сказала, что она стала просить о том, чтобы я стал священником, придя в храм. Вот как-то так. Вдруг. Я никогда в жизни об этом не думал, никогда! У меня мысль о семинарии совершенно мелькнула когда-то... Это было мамой преподнесено. Мы были в Коломенском на Пасху, мне было 15 лет, и не пускали в храм. И меня спросил капитан оцепления: «А ты чего, тоже хочешь туда?». — «Да». — «А ты в Бога веришь?» — «Да». — «Тогда иди». Я помню, мы были вот на пасху в Коломенском. Вот тогда мама говорит: «Вот, может быть...»... Но это совершенно было из ниоткуда взято. И так же и ушло. Но в памяти оно осталось — вдруг о семинарии какой-то зашел разговор. Все, больше ничего не было. И вот здесь я...

К. Мацан

— В Париже, Вы имеете в виду, да?

Протоиерей А. Алексеев

— Да, здесь вот, в Париже, когда ты был в напряжении, в этой ситуации, здесь, в этом состоянии твоем... В Париже — да, в состоянии твоего напряжения. Ты вот туда — дерзко, конечно! — кричишь: «Господи, если все это так, пусть со мной что-нибудь еще произойдет!». Это сегодня я могу сказать по маловерию своему — «я...» Но это было! И вот в момент моего напряжения внутренних чувств, в момент вот такого накала переживаний и просмотра своей жизни... Ведь, понимаете, для гордого, самолюбивого молодого человека вернуться обратно — вот это сдерживающим фактором было довольно долго в этих переживаниях. Потому что сам факт признания того, что ты вернулся, ты отступился от того, в чем был утвержден, — это было тяжелее всего. И вот в момент этого напряжения ко мне на улице подходит полицейский. (Франция.) Обращается ко мне по-английски (я французским не владею) и говорит: «Вам нужно вернуться домой». Вдруг. Вы знаете, это было последней каплей внутри переживаний твоих. И ты принимаешь решение — о том, что ты возвращаешься, и ты принимаешь это предложение. Я иду в эту контору — сразу, вот тут же, вот прямо сейчас, прихожу, и мне говорят: «А Вы знаете, все решилось. Вот все. Все документы в порядке. И мы Вас задержали на три недели — мы оплатим Вам дорогу, за наш счет. Куда?». Я вылетаю в Москву. У меня в нелепой ситуации, в глупейшей, в детской, невероятной все деньги пропадают — их воруют. Я вернулся домой, прилетаю... Я прилетаю в день ангела своей мамы — в день Веры, Надежды, Любви, святых мучениц. Да, и матери их Софии. Мама у меня — Надежда. У меня в кармане завалилась где-то вот там одна марка, даже не франк. Меняю ее в «Шереметьево» на рубли, доезжаю до Москвы из аэропорта и покупаю розу. Приезжаю домой и через три дня иду на первую в своей жизни исповедь к священнику, который стал моим духовником в последующем. Это замечательный, уже ныне покойный, протоиерей Георгий Строев — удивительный человек, близкий друг патриарха Пимена, образованнейший человек, глубоко знающий историю Церкви. Вместе с тем, знаете, человек, обладавший потрясающим, очень тонким чувством юмора. Знаете, Такой знаток души человеческой. Его митрополит Мануил Лемешевский духовно назидал. И, помню, он мне рассказывал: «Я, — говорит, — не поступил в семинарию когда...»... Он пришел... Я иду с вокзала, он бежит ко мне навстречу и кричит: «Герочка, Герочка, не переживай, не переживай, ты еще поступишь!». Прямо на улице с полотенцем бежал ко мне. Рассказывал про митрополита Мануила. Да... И вот этот священник стал моим духовником, и после первой исповеди он очень серьезно ко мне отнесся, очень серьезно, и сказал: «Ну вот так сразу в семинарию — нет. А как Вы смотрите — пожить год в монастыре?». Я сказал ему: «Вы знаете, у меня масса свободного времени». И он мне написал рекомендацию тут же. И я из Парижа — в Николо-Угрешский монастырь. Да. Приехал я, пару раз приехал, посмотрел. А потом я в течение года нес послушание в этом монастыре, очень быстро попав в алтарь, сразу попав в алтарь. Я не забуду состояния, когда — это было в воскресенье вечером — в храме не было никого, я был на вечерней службе один. Подошел ко мне служащий священник, ныне покойный, ставший моим другом, архимандрит Гавриил Зеленкин, и так как-то: «Чего стоишь? Пойдем!». И меня завел в алтарь. «Чего стоишь? Бери стихарь!». — «Что такое стихарь?» — «Давай-давай». И, Вы знаете, он мне дал стихарь, сложил, научил, как это все делается. Я надел стихарь, а дальше я просто стоял, и меня била дрожь в течение всей этой службы. Я не мог ничего с собой поделать. Я стоял, и вот это состояние потрясения — алтарь... Я с тех пор, как у бабушки был в этом храме, никогда не заходил в алтарь, я не знал, что это такое. Я не понимал еще вообще многих вещей. И вдруг вот так здесь все сразу... А потом пришел наместник и говорит: «Ну, раз так все сложилось, тогда и оставайся здесь, в алтаре». Я стал нести алтарническое и клиросное послушание, потому что были навыки пения. И совершенно неожиданно, через месяц, стал старшим алтарником, что тоже было совершенно потрясением для меня. Ну, этоа закваска... Вы знаете, за этот год послушания в монастыре было столько переосмыслено... Мне был 21 год, и я готовился поступать в семинарию. Меня отпускали порой из монастыря, я мог поехать домой на денечек, к маме и сестре, но преимущественно все происходило в монастыре. Это было потрясающее, удивительное время для меня. И по окончании этого годичного послушания духовник пришел — уже духовник — к нам домой, а мы общались очень тесно на этом этапе, и сказал: «Ты знаешь что, нет не семинария. Давай-ка вот — открывается новый университет, Российский православный, первый богословский вуз — иди туда». Вы знаете, это было удивительное время, когда вот эти люди, эта профессура московская, которая ожидала открытия первого богословского вуза, они с нами, как с детьми своими, возились. Мы к ним шли домой, мы общались, пили чай, беседовали, просто болтали. Они были носителями традиции, и мы впитывали ее. Это были потрясающие первые четыре года жизни. Потом следующие два — уже немножко пошел момент остывания. Но первые четыре — это было что-то невероятное. Покойные Писаржевский, Лебан, Толстой (славянская филология), удивительный Доброхотов, понимаете... Профессор Зубов... Олег Васильевич(?) — человек, для меня тоже сыгравший важную роль. Я, не разделяя всех его взглядов, очень уважаю этого ученого... Но так вот получилось в нашей жизни — специализировался в университете как раз таки вот по истории религии и писал работу, где себе позволил высказать некоторые другие мнения, нежели мой научный руководитель. И мы сохраняем очень хорошие, добрые отношения, но во взглядах некоторых мы разошлись. Я более консервативен — ну, так оказалось. И отрадно вот от чего — как Господь бережет и хранит, и ты понимаешь, что вот этот твой выбор этого пути, этих событий, приход в учебное заведение, где встречаешь свою будущую супругу, женитьба... Я не торопился с принятием священного сана, я принимал в 30 лет, по старым, древним канонам, поэтому вот так.

К. Лаврентьева

— А чем Вы занимались вот эти... в те годы?

Протоиерей А. Алексеев

— Я учился. Я закончил университет, я...

К. Лаврентьева

— Духовная Академия еще была, да?

Протоиерей А. Алексеев

— Вначале была очень интересная ситуация. Я закончил университет, и затем я пришел в Академию. Я очень хотел учиться в МДА, это была уже тогда мечта. И мне сказал ректор: «Ну что ж, очень хорошо, у Вас такой прекрасный диплом — шесть лет... Сколько у Вас? У Вас 900 часов греческого! У Вас 600 часов  латыни! У Вас такие дисциплины богословские! Но кое-что нужно досдать в семинарии. Вы сходите вот в заочный сектор, и Вам все скажут. Я пришел, говорят: «Очень хорошо, замечательно!» — я уже был диаконом тогда, — «В первый класс семинарии!». «Ой... В первый класс семинарии?». — «Ну да!». — «Может, во второй?». Стали торговаться. «Ну что Вам стоит? У Вас такой диплом!». Я пошел к духовнику, он мне говорит: «Ты знаешь что, ну что Богу твои дипломы? (Их было два.) Богу смирение твое нужно. Иди». Я пошел в семинарию и закончил ее за одну сессию. Это было чудо. Я просто шел и сдавал, шел и сдавал. Я уже служил тогда свою череду. Причем, такое было: я пришел, и за осень я сдал все. Но самое сильное потрясение меня ожидало на последнем экзамене.

К. Мацан

— Протоиерей Андрей Алексеев, настоятель храма Святого Благоверного Великого Князя Дмитрия Донского в Северном Бутово сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Так, что за потрясение?

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, когда ты идешь сдавать... Ну, первый класс ты сдал. Ты же не думал, что все так будет быстро. Потом ты пошел сдавать второй, за второй класс экзамены. Ты отслужил череду свою дьяконскую недельную. А потом была сессия, когда отпускал настоятель, и я очень благодарен протоиерею Анатолию Коже(?), который меня опекал в моем образовании и давал мне возможность учиться. Не всякий настоятель готов, а он был готов. И я сдавал сессию за сессией сразу в течение этой осени. Для меня это было для самого неожиданностью. Все как-то вот складывалось... Я повторял что-то — были новые дисциплины. Не все... Вот поэтому-то и пришлось пройти весь этот курс. Я служил, молился, шел сдавал и шел дальше. Причем, как-то все шло по милости Божьей. Хотя порой бывали случаи, когда Господь смирял. Говорит: «Там есть правило: ни одной тройки», так было поставлено. И мне дали возможность потом написать курсовые работы. Вот это вот нужно иметь в виду. Потому что там тоже не очень ждали, как это все произойдет. Для них это было потрясением.

К. Мацан

— «Ни одной тройки» — в смысле, если тройка, то не сдаешь как бы, надо пересдавать до четверки или пятерки?

Протоиерей А. Алексеев

— То тогда в Академию не можешь поступить.

К. Мацан

— А, в Академию...

Протоиерей А. Алексеев

— Там были правила вот такие, да. Была некая квота на поступление, чтобы был диплом, который предполагает хорошие оценки. И я не забуду вот этот момент последнего испытания. Я уже... Это был четвертый класс... Ну представьте себе — человек сдает сессию, потом череду, потом снова сессии, и снова сессии. И вот четвертое испытание — я уже был просто утомлен физически. И вдруг ставят последние, в последние два экзамена: церковное право (это отец Владислав Цыпин), и сектоведение — Роман Михайлович Конь. И я не успевал. Я готовился к Цыпину. А сектоведение, практически, вообще ну никак. Я даже не открывал... Думаю: «Слушай, тем более, ну, ты занимаешься этими вопросами, ты все...» Мне сказали мои знакомые: «Ты сдашь и так все». Я вообще не готовился! И когда пришел на экзамен, первый был как раз таки Роман Михайлович Конь. Я пришел и понял, что все, я не готов. Он требует наизусть. Где в Священном Писании вот об этом, а где подтверждается, а где еще. Я не готов! И я сел и взмолился: «Господи, неужели ты провел меня через все эти вот испытания, чтобы в последний момент вот так?». И я стал звать Николая Чудотворца — того святителя, которого я почитаю вот всю свою жизнь, даже будучи человеком нецерковным тогда, в те годы. Я стал звать, звать, просить его. Это было в Новоспасском монастыре. Все затянулось. А спрашивал Роман Михайлович очень строго, очень строго. Причем, знаете, там как-то это был особый день, и многие не сдали вообще. Я понимал, что шансов нет. И вот подходит администратор и говорит: «Вы очень долго сдаете, давайте в аудиторию другую, под Никольским храмом». Мы приходим под Никольский храм, я сажусь возле огромного образа святителя Николая и молюсь ему. (Смеется.) И вот подходит моя очередь, и я начинаю «лить воду». А что мне остается делать? Я «лью воду». И вдруг почтенный преподаватель и говорит: «Стоп-стоп-стоп! Конкретно и по существу! Где в Священном Писании говорится об этом?». Это я помнил. Я сказал. Где подтверждается, я этого не знаю, не помню — совершенно. Я же не повторял. Я говорю наугад — попадаю (молясь святителю Николаю). «Где еще?». Я не знаю. Я молюсь — и говорю наугад, и попадаю. «Хорошо. Где еще? И наизусть!». Я начинаю что-то говорить, он говорит: «Так-так-так... Вы знаете, где это?». Я не знаю. «Да, я знаю». — «Вот Вам», — протягивает Библию. Не Евангелие, а Библию. «Пожалуйста, найдите, где в Священном Писании об этом говорится». Я беру Священное Писание, молюсь святителю Николаю, открываю его на той странице, и мой взгляд падает на ту строчку, где об этом говорится. Я, знаете вот... Я в состоянии нахожусь вот этого, знаете, какого-то поразительного чувства, которое меня накрывает, а он говорит: «Хорошо, четыре!». И я вот на этих ватных ногах выхожу из этой аудитории, а мне: «Быстрее давай, скорее, скорее! Отец Владислав уже зовет! Что-то Вы долго!». Захожу: «Так, ну, давайте, быстренько-быстренько». Я беру билет. «Отвечайте!». Начинаю отвечать — медленно, просто заторможенно. Я потрясен произошедшим. «Что-то Вы медленно! Все хорошо, но быстрее, быстрее!». Я отвечаю. «Ну, четыре, но как-то поактивнее надо! Что-то Вы так медлите!». Я возвращаюсь обратно... Тогда еще телефонов никаких мобильных не было, вот таких доступных. Я прихожу, и меня прямо с порога моя жена спрашивает: «Ну что?». А я так облокотился на дверь и говорю: «Я домой пришел на закате дня. Цыпина прошел, спасся от Коня».

К. Мацан

— (Смеется.) И, в итоге, все-таки Вы стали священником? Закончили семинарию, Академию...

Протоиерей А. Алексеев

— Я закончил семинарию, потом была Академия. И вот тут уже был очень интересный момент. Я уже... Я в 30 лет стал дьяконом, и потом, когда речь о священстве уже зашла, мне сказал настоятель, что владыка Арсений поставил для меня условием священства диссертацию. Кандидатскую по богословию. И я очень благодарен владыке за это. Это меня очень стимулировало. Я помню очень хорошо это время, когда уже были послушания церковные и со школами воскресными, я уже занялся организацией Фестиваля воскресных школ в Театре Натальи Ильиничны Сац. Это было большое мероприятие. Это уже были футбольные турниры, это уже пошла вот такая активная церковная жизнь, хотя я был только дьяконом и еще не священником, но уже вошел в Комиссию по церковному просвещению и деятельности московских воскресных школ при епархии (нрзб.) города Москвы. Но был еще не священником. И вот условие было поставлено такое. И замечательное время, когда ты мог ощущать эту поддержку свыше, но было необходимо это вот большое усилие. Я помню, как патриарх Алексий как-то сказал — для меня это было очень таким, знаете, большим девизом... Я потом нашел эти слова у преподобного Феодосия Кирпичевского: «Только чрезмерные усилия бывают плодотворными, умеренные — никогда». И Академия была закончена, я защитил диссертацию. Причем, получилось так, что мне сказали: «Ты с ума сошел, оставь, столько дел у тебя... Ну, от диссертации откажись! Ты пойми, ты сейчас...» Я ни от чего не отказался. «Ну, Господи, Ты сам все управишь. Если сказал, что вот так, я должен...» И вот я помню: репетиция в театре до ночи фестиваля, школы воскресные, а ранним утром я выезжаю сдавать, защищать диссертацию, и я защищаюсь с курса единственным. Вы знаете, это вот удивительный момент был, просто потрясающий. И еще маленький эпизод, правда: когда я пришел к владыке Евгению с дипломом через год... Ну, ты сдал за сессию, но через год ты пришел с дипломом. То есть, получается, все равно закончился год... Я пришел: «Владыка, можно в Академию?». — «Вам нужно сдавать экзамены за Академию». Я думал, что меня так зачислят (наивный). (Смеется.) «Готовьтесь». И, я помню, ранним утром выехал в Лавру, уже дьяконом, и у меня на МКАДе слетает колесо. Машина пошла юзом. Я никого не задел, никто не задел меня. Я вышел, я был в рясе... Ехал человек на похороны. Остановился, мне помог машину припарковать к обочине. Я ее бросил, автостопом добрался до Лавры, успел зайти в аудиторию, когда пели «Царю Небесный». Поступил в Академию, через три дня вернулся — машина стояла неразобранная на МКАДе. Я ее забрал. И вот это тоже интересное событие.

К. Мацан

— Вот смотрите, вот этот потрясающий эпизод французский, который Вы рассказали, когда Вы переживаете встречу с кем-то...

К. Лаврентьева

— Поразительно!

К. Мацан

— ...кто Вам говорит, что нужно все оставить, чтобы служить Богу. Вот не просто ходить в Церковь, не просто быть верующим, а именно быть священнослужителем. По крайней мере, так это можно услышать. И вот Вы становитесь священнослужителем. Дьякон — тоже священнослужитель. Но все-таки для женатого мужчины высшая степень доступного священства — это священник, иерей, совершающий службу, литургию и так далее. Вот как одно для Вас с другим соединилось? Вот Вы стали священником. Я могу предположить — может быть, я фантазирую, — что в этот момент как-то все должно замкнуться в этой точке, и стать понятно, что вот, наверное, ради этого все было. Это было так или как-то по-другому? Что Вы чувствовали?

Протоиерей А. Алексеев

— Знаете, Костя, в течение всего этого времени, когда было принято решение и разговор первый с духовником будущим, и он спросил: «А чего Вы хотите? Я сказал: «Вы знаете, ну вот, наверное, учиться в семинарии и быть священником»... Вот так вдруг говорит вчерашний не студент Гарварда. Его внимание... И потом, я других перед собою чаяний не имел. И в период учебы, и когда я уже помогал в храме и приходил, и после монастыря это было время учебы, вместе с тем, время трудов еще дополнительных, потому что духовник меня благословил заниматься различными делами, которые должны принесли доход семье, где есть ребенок. И я заработал много денег на этом этапе, можно было расширяться дальше. Но только у меня не было цели расширяться. Когда я все закончил в отношении учебы в университете и вошел в штат храма, куда я уже приходил и помогать, а на каком-то этапе я начинал каждый день в храме... Мне просто было интересно, можно ли начинать каждый день в храме. У меня были командировки, я часто уезжал за границу по деятельности, которой я занимался, имеющей отношение к коммерции, и я много заработал денег, решив все свои материальные вопросы на тот момент. Мне хотелось кабинет — я его имел, книги от потолка до пола — я их имел, те, которые хотел. Словари — я очень люблю словари. Я очень люблю Брокгауза и Ефрона. И знаете, вот я по ним готовился и поступал, и читал. Для меня это очень дорого и близко, как и история, которой я всегда интересовался. Но когда подошла пора окончания университета и время вхождения в штат храма, я от всего отказался и передал то, чем занимался, людям, которые работали на меня. Они разорились вскорости, потому что перестали поститься, молиться и в воскресенье в храм ходить. Пока я был начальником там, они ходили. Я их отпускал, они шли, я их поддерживал. Они хорошие люди, но они перестали это делать — у  них все рухнуло. Все то, что было налажено, и работало, и давало хороший доход. Причем, когда я работал в этом направлении, приходили и спрашивали: «Слушай, вот у нас так плохо, а у тебя так хорошо — чего ты делаешь?». — «Слушайте: «Царю Небесный»... (Смеется.)

К. Мацан

— «Записывайте». И повторяйте.

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, записывали. Я помню и тех китайцев, которые крестились. Да... Занимавшиеся различными товарами. Все это было. И потрясающие встречи людей там, за границей, которые помогали мне, зная, где я учусь и кем хочу быть. Я не забуду этих людей. Один из них — очень богатый человек, имеющий потрясающие дома мод и моделей в Милане, в Вене. «Андрей, я Вам помогаю, потому что Вы хотите быть священником. Я Вам помогу — и в этом, и в этом... Я — христианин, я Вам помогу». И, Вы знаете, вот это всегда было удивительным ощущением. И, чем бы ты ни занимался, уважение и, знаете, такая... Такое прозвище — «поп», хотя ты еще не был священником. «Вон там поп занимается делами» — ну, понятно. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Отец Андрей, простите, сразу возникает вопрос. Вот буквально недавно читала отца Иоанна Кронштадтского, и в своих дневниках он называет священников «суть ангелами».

Протоиерей А. Алексеев

— Я помню это место.

К. Лаврентьева

— То есть такая высочайшая ответственность священства, и он очень много об этом говорит. Понимали ли Вы на тот момент, что это, что это за путь, когда Вы хотели стать священником?

Протоиерей А. Алексеев

— Вы знаете, Кира, это сложно — сказать, что ты понимал ли... Ты осознавал, что ты недостоин, но было внутреннее горение, и не было других никаких перед тобою целей. Эта была главной. И сопутствующие моменты... Вы знаете, я деньги не клал в банки, я их складывал в коробку. У меня просто была набитая деньгами коробка. И когда мне что-то нужно было решить, я шел к духовнику и советовался: как мне их потратить, что мне сделать, что мне купить, что мне пожертвовать куда-то и сколько. И он мне давал советы, я ими пользовался — Вы знаете, это было очень хорошо. Поэтому вот, пройдя в своей жизни вот такое, разное... Кстати, знаете, я знаю некоторых своих собратьев, которые до сих пор считают, что что-то у меня там осталось где-то. «У отца Андрея еще несколько магазинов, и да, и он, так сказать... И правильно делает! Оттуда он и черпает свои средства на стройку вот того-то и того-то!». Вы знаете, все было оставлено. Все было оставлено. Я помню вопрос одного священника: «Отец Андрей, а не сложно ли — вот Вы привыкли к определенному возрасту жизни?..» Ну, как — не то, что, там... «Нет-нет, но у тебя же есть большие, очень большие средства. А как вот тут вот, на скудости?». Да Вы знаете, проблем-то не было. В твоей жизни было и то, и другое. Но, вместе с тем, — да. Да. И вот момент эстетики — это уже мама. Мама — человек очень эстетический у меня и человек большой культуры. Конечно, это дополнительный момент, имеющий отношение к пасторской эстетике сегодня для меня. И внимание, и красота, и как раз это богослужение, сочетание внешнего и внутреннего. Но вот ты ощущал для себя, что этот голос, который прозвучал тогда, позвавший тебя, ты на него откликнулся... И с духовником мы обсуждали потом это все: это то, что для тебя стало целью жизни. И ты, осознавая свою неготовность, понимал значимость и важность идти в эту сторону.

К. Мацан

— Это потрясающе. У нас в сегодняшней программе, как в сказке... Сказка заканчивается таким счастливым концом, какой-то вот радостной свадьбой. Вот мы начали сегодняшний разговор, сегодняшнюю программу с вопроса о пути к священству, и завершаем ее тем самым моментом Вашего прихода к священству, к такому союзу с Церковью. Может быть, нам надо было бы этот разговор продолжать, потому что Ваша биография на этом не заканчивается, а может быть, только начинается, как священника со всей той активностью, которую мы знаем. Но, наверное, это разговор уже для следующей программы. А сегодня нам уже, к сожалению, по соображениям времени просто пора завершать...

Протоиерей А. Алексеев

— 19:30 уже... Я Господу благодарен за то, что меня... Знаете, вот есть такое — «недостойного призвал в превеличайшую степень священства». Это правда. Это чудо. И слава Богу, что это так.

К. Мацан

— Протоиерей Андрей Алексеев, настоятель храма Святого Благоверного Великого Князя Димитрия Донского в Северном Бутово, кандидат богословия, кандидат исторических наук, сегодня был с нами в программе «Светлый вечер». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. Спасибо, до свидания!

Протоиерей А. Алексеев

— До свидания. Всего доброго!

К. Лаврентьева

— Всего доброго!