Наш собеседник — настоятель прихода в честь Святой Троицы села Хомутово, благочинный Верхоленского церковного округа, начальник миссионерского отдела Иркутской и Ангарской епархии протоиерей Вячеслав Пушкарев.
Отец Вячеслав рассказал о своем пути к вере и священству. Наш собеседник объяснил, почему для него важно заниматься миссионерской деятельностью, в том числе по борьбе с различными сектами. Отец Вячеслав ответил, чем сектантское мировосприятие в корне отличается от христианского.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева
К. Мацан
– «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. У микрофона Константин Мацан. Моя дорогая коллега, соведущая Кира Лаврентьева сегодня с нами на связи...
К. Лаврентьева
– Добрый вечер.
К. Мацан
– А гость программы также на связи с нами – протоиерей Вячеслав Пушкарев, настоятель прихода в честь Святой Троицы села Хомутово, благочинный Верхоленского церковного округа, начальник миссионерского отдела Иркутской и Ангарской епархии. Добрый вечер, отец Вячеслав.
Протоиерей Вячеслав
– Будьте благословенны. Добрый вечер. Рад вас слышать.
К. Мацан
– Я напомню нашим радиослушателям и вам также предварительно расскажу, что в этих программах, которые мы с Кирой ведем, мы беседуем со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек решил стать священником, захотел стать священником. Нам кажется, что этот путь – путь поиска, путь вопросов, путь иногда преодоления чего-то и размышления об этом пути – все это может быть созвучно, релевантно тем размышлениям о Боге, которые есть у многих людей, у наших радиослушателей, у тех, кто только со стороны смотрит на религиозную традицию или тех, кто уже в Церкви – все мы себе вопросы задаем, и очень часто одни и те же. И вот, может быть, какие-то ваши размышления, ваши ответы окажутся полезными для всех нас, кто вот о своем пути к Богу и пути в вере размышляет.
К. Лаврентьева
– Отец Вячеслав, когда я готовилась к сегодняшней программе, я была совершенно потрясена, что вы ребенком вместе с родителями приехали, так скажем, да, за туманом и за запахом тайги, в начале 60-х строить Усть-Илимск – это сибирский город, я как понимаю, в Иркутской как раз области, да, отец Вячеслав?
Протоиерей Вячеслав
– Да, так все, конечно, и было. Но только там с некоторыми нюансами.
К. Лаврентьева
– Да, вот именно, прошу прощения, я сразу вопрос договорю, именно эти нюансы, они меня и потрясли. Если мы говорим об одном и том же. Потому что у вас очень-очень тяжелое детство в итоге получилось. То есть у вас, мальчика из Одессы, у одессита, получилось детство настоящего такого сибиряка, ребенка сибиряков, которые просто добывают средства для пропитания, получается так.
Протоиерей Вячеслав
– Ну вы знаете, я не совсем одессит, это немножко неверно. Все-таки Одесса – это Одесса – свой уклад, своя культура, своя древность.
К. Лаврентьева
– Конечно, да.
Протоиерей Вячеслав
– А мы родом из Бессарабии, непосредственно из того анклава, который сейчас выделяется отдельно и уходит за границы Украины или Днестром отделяется от Украины вот на самом деле. И там совершенно другая жизнь. Там, конечно, вот этот незабываемый одесский говор, все это присутствует, но жизнь совершенно другая – многонациональная, очень глубоко религиозная, вместе с тем с интереснейшей древнейшей историей, отдельная от Одесской области. И, конечно, папа мой оттуда сразу после армии приехал вот строить Братскую ГЭС по набору. А потом уже оттуда, с Братской ГЭС, он познакомился с моей мамой. Мама была дочерью каторжника советского, и она со своей мамой уже, со своей бабушкой приехала вслед за своим отцом, который там находился, в лагере находился, в Братске, и работал нам на лесоповале. Приехала из Сумской области для того, чтобы поддержать и жить рядом с ним. Вот мой отец там с ней познакомился, с такой маленькой, совсем маленькой девушкой, она очень невысокого роста, если сравнивать сейчас, то просто совсем малюсенькая, ее звали Люба. И вот оттуда они уже вместе приехали на Усть-Илим. И я с ними, так вот получилось. Потому что я не родился в Одессе, я там был зачат, как говорится, потом приехали в Усть-Илимск. В Усть-Илимске не было роддома, я на вертолете попал с мамой – тяжелые были роды – в Братск, родился в Братске. Опять в Усть-Илимск. Мне стало очень плохо, я там очень болел. Меня увезли опять в Одессу, с бабушками я там жил почти до пяти лет. А с пяти лет я, конечно, находится уже в Усть-Илиме. И все пришлось пережить – с подъемом города, с затоплением Усть-Илимского водохранилища, с переделкой всей этой его традиционной истории этой земли.
К. Мацан
– Отец Вячеслав, ваш путь к вере, и путь в вере, связан был с теми условиями тяжелыми, в которых вы оказались еще в детстве?
Протоиерей Вячеслав
– Да нет, я думаю, что нет. Вы знаете, до пяти лет я счастливо жил со своими бабушками в Килии, на берегу Дуная. Папа с мамой там что-то там строили, сворачивали горы на Ангаре. И на меня, конечно, в самый этот важный период становления ребенка, оказали влияние мои бабушки – моя прабабушка Элеонора Жановна и моя бабушка, ее дочь, Жоржетта-Виолетта Георгиевна. И дедушка уже умер тогда к этому времени, значит, а вот они меня воспитывали. Я даже говорить начинал на двух языках сразу – на русском и на французском первоначально.
К. Мацан
– Charmant.
Протоиерей Вячеслав
– Да. И вы знаете, потом, когда уже вот от них я, конечно, набрался религиозности, особенно от прабабушки. Бабушка-то та у меня была не очень, а прабабушка была очень религиозной женщиной.
К. Мацан
– Простите, я не могу тут не уточнить. Вы сказали: набрался религиозности. В этом какая-то есть ирония такая, мне кажется.
Протоиерей Вячеслав
– Да, потому что, вы знаете, все это такое поверхностное. И у них все такое было поверхностное. Ну что я мог в то время видеть? Ну там бабушка, например, моя прабабушка Элеонора, готовит пасочку, да там яйца красит, а потом в Пасху идет по соседям, все всем раздает, делится со всеми там, поздравляет. Вот, да, она по происхождению была из лютеранской семьи, но по замужеству, по закону царской империи, когда она выходила замуж – а у нее муж был грек, Георгий Стаматопулос, – и она приняла православие. И она, вот как могла, исповедовала его, это православие, и ну то есть по-своему. Но с детства будучи, конечно, лютеранкой, очевидно.
К. Мацан
– А не поверхностное восприятие веры с чего началось у вас?
Протоиерей Вячеслав
– Ну это значительно позже. Я вообще любимчик всегда был везде. Как-то вот так, знаете. Мы жили же вот на Усть-Илиме, допустим, ну что такое Усть-Илим, вы представьте: стройка, стройка, везде стройка, котлованы, взрыв-бригады. Везде кругом лежали остатки неприбранные взрывчатых веществ, детонаторы. Родители были охотниками, в лесу огромное количество зверья. Было большое количество боеприпасов. И мы, конечно, вот, дети, как будто смерти искали. Потому что родители все время на работе, а мы вечно что-нибудь взрывали, отрывали там себе руки, ноги там, пальцы и прочее, падали со скал. А там в Усть-Илимске были до затопления огромные скалы, билось много детей, огромное количество погибало, от невнимания родителей. А я как-то, знаете, вот был счастливчиком. Вот ну меня как-то Господь всегда жалел, очевидно. Я за все детство не сломал себе ничего. Один раз мне ствол от самодельного пистолета в лоб, и в нокаут я упал – это единственный случай вот опасный в моей жизни был. Ну а так ничего такого не могло на мою религиозность повлиять никаким образом, потому что ничего не было. Единственное, что я видел, когда в 73-м году затапливали лоно Усть-Илимского водохранилища, то там внизу была деревня Горобчанка, и председатель колхоза, как я потом уже узнал, очень хотел спасти церковь: ее разметили, разобрали, сложили – все как полагается. И кто-то зажег, когда вот уже вывозили все перед затоплением, кто-то вот запалил, понимаете, как специально. И эта церковь – такой огромной она лежала стопой деревянной – и все это прямо вот полыхало. Единственное, там немножко что-то осталось, купола остались с крестами. И эти купола затопило, и они лет пять-шесть плавали потом, купола, вот по водохранилищу среди большого количества лесного мусора – это леса там и так далее, мхов, и прочее, и прочее. Мы на лодке проплывали, видели их. У меня на всю жизнь это отразилось, эта картина – купола. Это единственное, но это никак, думаю, что тоже на меня не повлияло, никаким образом.
К. Лаврентьева
– Хочу сразу по ходу дела спросить. Когда читаешь вашу биографию, знаете, это напоминает какой-то очень интересный, захватывающий приключенческий роман. Потому что там чего только нет. Там исторический факультет госуниверситета, потом Херсонское мореходное училище. Более того, вы преподавали в колледже Ланкастера в США историю православия в Сибири. И это все, кажется, одна жизнь. Вы хотели поступить в МГИМО – зашли, посмотрели, развернулись и ушли обратно. В итоге тут же есть наверняка какая-то связующая нить вашего вот этого пути внутреннего, именно священнического. Где он пролегал, под каким невидимым спудом он прятался, когда вы вот постигали все эти образовательные вершины, переезжали из города в город, уезжали из страны в страну? Как формировался священнослужитель среди всех вот этих жизненных перипетий?
Протоиерей Вячеслав
– Вы знаете, тут есть в моей жизни один человек – этот человек удивительный очень, особенный очень человек – Александра Петровна Терентьева. Она была директором той школы, в которой я учился в последнее время. И она заметила во мне, знаете, дар логика. И логика, способного выражать адекватно свою мысль при людях. И она нашла нас, таких, в школе буквально пять человек и запрягла нас изучать международное положение – читать газеты, журналы, какие только можно, какие она выписала. И мы на протяжении трех лет в школе по всем классам вели политинформацию. И когда я уже заканчивал школу, в принципе, мне доверяли вот, например, вот если был конкурс песни и строя, то сюжет для него, то есть вот это либретто доверили сделать мне. Потому что быстро и хорошо получалось, и я мог людей организовать. И она вот это все видела. И когда я выходил из школы, то она предложила мне поступить в МГИМО, на международные отношения, вот на журналистику. И для этого, конечно, все было сделано. Вы помните, тогда через завсклада, через директора магазина, через начальника комсомола, через все это нужно было много-много всяких написать и передать бумаг, которые тогда требовались для поступления. И я по лимиту, если не ошибаюсь, как сын рабочего вот шел и должен был поступить, практически сто процентов – у меня был хороший аттестат, неплохие очень знания были, и я легко с людьми общался. Но когда я пришел в университет сам непосредственно, со мной что-то произошло такое, вот вы знаете, ну как бы я бы сказал сверхъестественное – я прошелся по коридорам, и мне стало так плохо внутри, вот на душе не хорошо стало, что я вышел и категорически сказал: я не буду здесь учиться. И взял пособие для поступающих, посмотрел поближе туда, к бабушкам, дедушкам: Херсонское мореходное училище – ура! Ну просто, вы знаете, просто романтика детская: там папа учился в мореходке, тоже был, и я.
К. Лаврентьева
– Отец Вячеслав, вот это понятно, да, это мы уже поняли на самом деле. Но очень интересно действительно о становлении веры, о становлении вас как священника, но прежде как христианина, верующего человека. Когда вы уже начали серьезно к этому походить, в какой момент вашей жизни?
Протоиерей Вячеслав
– Это не поймешь вот без этого, понимаете. Ведь когда я учился в мореходке, я стал очень хорошо различать людей.
К. Лаврентьева
– Так.
Протоиерей Вячеслав
– Потому что с ними живешь вот в одном кубрике, с огромным количеством людей, вот эти вот годы. А потом в армии то же самое. И когда я пришел уже после армии, опять восстановился в мореходку, передо мной встал выбор: что дальше-то делать, что делать? И я был, ходил на практике, в море был, и я подумал: вот замечательные люди окружают капитана корабля – а мне предстояло быть капитаном корабля, и у меня было очень хорошее распределение: в Керчь, «Югрыбпромразведку». И я подумал: вот смогу ли я всю жизнь – шесть, восемь, девять месяцев – в море, с пятьюдесятью мужиками? Хорошими, сердечными мужиками, но которые ни о чем, кроме как о работе, зарплате, женщинах и водке не говорят. И я вот я себе ответил: я не смогу, я не выдержу. Я понял, что я не выдержу, я вот буду такой же. А у меня как-то внутри вот протест против этого всего был. И я, отработав уже не в море, а на судостроительном заводе, где получил закалку такую рабочую великолепную, отработку после училища, поступил в университет, на исторический факультет поступил. Закончил его экстерном. Но пока я учился, со мной произошли некоторые вещи. Эти вещи, они связаны, вы знаете, со свидетелями Иеговы.
К. Мацан
– Сегодня в гостях в программе «Светлый вечер» с нами и с вами на связи протоиерей Вячеслав Пушкарев, настоятель прихода в честь Святой Троицы села Хомутово, благочинный Верхоленского церковного округа, начальник миссионерского отдела Иркутской и Ангарской епархии. Мы продолжаем наш разговор. Ну вот вы нас заинтриговали этой переменой, этими моментами, которые были связаны с религиозной сектой свидетелей Иеговы. Что же там было?
Протоиерей Вячеслав
– Дело в том, что предварительная встреча с Богом у меня уже была. Когда я был в армии, меня отпускали, три раза всего отпускали в увольнение, и я хотел максимально посмотреть, что там вокруг. А ходил в гражданской одежде, нам запрещали ходить в военной форме – ну я так служил. И я зашел в кафедральный собор в Тбилиси. И, знаете, зашел и встал в притворе. А там шла служба и служил Святейший Илия. И я так вот вижу, что я слышу службу-то, а понять, что происходит, не могу. Как бы все вот в тумане, за стеклом таким, за мутным. Мимо меня диакон проходит – как за стеклом, и я пытаюсь зайти, а зайти не могу. И раза три попробовал, четыре: выйду на улицу – все нормально, зайду – опять так. В общем, я развернулся и ушел. А когда пришел в часть, стал интересоваться, что же это такое. А где было взять информацию? Подошел к библиотекарю, говорю: а что можно почитать по такому, такому? Она говорит: я не знаю. Возьми «Большую советскую энциклопедию». Ну вы понимаете все на самом деле, да? Там же все есть, в «Большой советской энциклопедии», и я за последний год службы ее всю прочитал в религиозном контексте, эту энциклопедию. И когда я уже вышел, у меня уже был знания были по религии, но ничего не понимал, вот связать все вместе не мог. И когда вот был у друзей в Киеве (а тогда, помните, трудно было очень: поездов не было, билетов не было – в те советские времена, летом) – я несколько дней ночевал на вокзале в Киеве. И ко мне подошли свидетелей Иеговы, ну разговорились со мной, говорят: ну что ты вот сидишь просто так, сходи с нами, посмотри. У нас здесь идет международный, говорят, областной конгресс наш, свидетелей Иеговы. Я говорю: ну а что не посмотреть, пойдемте. И пошел с ними. Если знаете, старый стадион «Динамо» в Киеве. И когда я пришел, их там было 24 тысячи делегатов со всего мира. Только одна сам по себе эта цифра – они по холмам вокруг сидели, – она смущает уже. И когда я все это там увидел и услышал, я им говорю: вы знаете, вы рабы, вы какие-то неправильные христиане. Они говорят: да ладно, подожди, посмотришь, что с тобой завтра будет. И вы знаете, действительно на второй день, на третий день я понял, что со мной что-то происходит. Вот этой вот тайны этой, ее никому никогда не объяснишь, как люди становятся сектантами. И я, вы знаете, вот немножко испугался этого состояния. И первым поездом, который попался, уехал в Херсон. А потом по дороге стал размышлять, и вот впервые у меня вот в этом поезде появились вот огромное желание узнать Бога. Я от свидетелей Иеговы курить бросил. В армии же много курили, в училище курили тоже очень сильно. Он ко мне подходит, говорит: ну вот как, говорит, ты же ты говоришь, что ты христианин. И я ему: да, я христианин – ну вот как все говорят: да, я христианин. Никаких, вот они никто, а говорят: христианин. А он говорит: а если ты христианин, зачем ты, говорит, куришь, почему, говорит, ты это делаешь? Я говорю: ну я же никому не врежу. А он говорит: ну да, но ты понимаешь, что это самоубийство? А как сказано, что всякий грех человеку простится, кроме греха против Духа Святого. А ты же сам себя убиваешь, и против Промысла Божия выступаешь, Духа Святого из себя изгоняешь – такое вот он толкование мне предложил. Слушайте, как он зацепил мое сердце. Ну, в общем, я походил часа три. А тогда, если помните, сигареты «Мальборо» были, рубль пятьдесят стоили, кишиневские. Подошел я, порвал, чтобы никому не досталось, бросил в урну там, возле этого киевского вокзала, что там у меня было поджигать – тоже. Все, больше ни разу в жизни не затянулся.
К. Лаврентьева
– Отец Вячеслав, ну ведь, по сути дела, сейчас, последние годы вы очень много сил положили на то, чтобы вытаскивать людей из сект, если говорить прямым языком. Вы не только возглавляете миссионерский отдел, да, своей епархии, за этими словами стоит огромное количество работы не только миссионерской, но я бы сказала такой, по борьбе с сектами. И это может быть продолжением вот этого негативного опыта, который вы тогда получили с этой сектой свидетелей Иеговы?
Протоиерей Вячеслав
– Ну только если косвенно. На самом деле все, что сейчас мы делаем в этом направлении, это связано только с одним – мы стали еще больше любить людей. И наша любовь, она не может терпеть, когда люди заблуждаются рядом. Она может терпеть, но она не может не сказать им об этом, не прийти, не протянуть им руку. Не то чтобы она такая воинственная, нет, она не воинственная, она дружелюбная, но терпеть не может вот этого. То есть раньше мы этого недопонимали. Я сам, честно говоря, свидетелей Иеговы первое время с лестничной площадки спускал, пока вот не понял, что-то основное не понял. понимаете. Но я хочу всем сказать, дорогие мои: бойтесь. Там, за гранью души, есть что-то такое, понимаете, включатель есть такой, нажать на который некоторые люди умеют. Они просто нажимают – и ты в три дня становишься сектантом. Всё.
К. Мацан
– Отец Вячеслав, а как бы вы сформулировали, ну если это можно сформулировать, разницу между таким сектантским мировосприятием, сектантской религиозностью и здоровым христианским, православным, церковным восприятием жизни, где проходит эта граница? Вот что вы видите внутри человека, чтобы человек сам внутри мог фильтровать вот эти ощущения и какие-то свои мировоззрения?
Протоиерей Вячеслав
– Вы понимаете, насколько вот я сейчас это понимаю: ну православие, или лютеранство, или католицизм, или учение свидетелей Иеговы, или баптизм – это все есть такие, понимаете, вот сеточки, сито, которые вставляются в человека кем-то. В первом случае – Богом, в православном случае – Богом, по моему мнению. И потом все, что происходит через них, видоизменяется. Видоизменяется, и как результат на выходе мы имеем совершенно разные вещи. У нас даже милосердие разное. Оно похоже, но совершенно разное. То есть что бы мы ни делали – трактора ли, танки, самолеты, сеяли пшеницу – все делаем по-разному, понимаете. И уж не говоря о том, как мы любим, не говоря о том, как вот мы отдаем себя на служение Богу – все по-разному. Поэтому вот здесь так.
К. Мацан
– А в чем разница милосердия, как вам кажется?
Протоиерей Вячеслав
– Не знаю. Я просто вижу, что есть эта разница, она огромная. Дело в том, что, например, для протестанта милосердие сам по себе является ценностью. Само по себе вот все – это самоценность и все. И, как правило, они зацикливаются на милосердии. Для нас милосердие – это плод любви. Это плод любви. И если мы недостаточно любим, недостаточно и наше милосердие. Оно недостаточно во всем – в проникновении, значит, в исправлении, в переделывании человека – вот такое оно, наше милосердие. Вот если мы недостаточно человека любим – мы недостаточно милосердствуем. То есть о чем я? О Царствии Божием. Помните, о чем говорит Христос: прежде всего ищите Царстве Небесное, все остальное приложится. То есть для нас это вот милосердие, оно, и Христос, помните, говорит: нищих всегда имеете, а Я пока с вами. Нищим успеете послужить. То есть у нас милосердие не является самоцелью. У нас самоцелью является Христос. У него цель затмевает Христа, Бога.
К. Мацан
– Как ваше знакомство с Церковью произошло, вот такое, подлинное знакомство?
Протоиерей Вячеслав
– А это вот, это вот... знаете, я продолжал учиться. Я продолжал учиться, и меня пригласили работать выпускающим редактором на Усть-Илимском кабельном канале телевизионном. И одновременно я работал учителем в школе, подрабатывал, свободное посещение у меня было в университете – я закончил университет экстерном. И потому что образование в колледже морском у меня было очень хорошим – и я просто даже не знаю, с чем сравнить его, настолько высокое было образование – для меня университет просто был ну как вот детский сад. Хотя я с любовью, конечно, к нему отношусь, но мне легко было учиться. И вот я продолжал это все изучать, и меня пригласили работать на телевидении, и я предложил: давайте я буду... А однажды я подумал, читая Евангелие – я его постоянно читал, ну все же говорят: читай Евангелие. И я читал его, написано: пойдите, научите все народы. Я оглянулся – никто не учит, никого нет. Ну, думаю, пойду я. Ну молодой человек, ну понимаете – ну я, я, я, я, я... Вот, пойду я. Пришел к директору школы, говорю: Александра Петровна (а я уже у нее работал в это время, у Александры Петровны), давайте напишем учебную программу, и я буду вести у детей историю религий. Она говорит: а что, интересно. Давай. И, в общем, мы создали эту программу, написали ее, защитили ее, районо нас поддержало. Я поехал в Петербург, отучился в университете Герцена, отучился у профессора Гордиенко на кафедре, получил диплом, значит, религиоведа и вернулся. С этим дипломом пришел на студию у себя, говорю: давайте передачу будем вести религиозную. Они говорят: давайте. Вот ну я начал вести передачу. Знаете, как называлась? «Ультиматум». Ну сколько мне лет там-то было – ну 24–25 лет, ну как я мог по-другому еще ее назвать? Я в церковь, честно говоря, ходил – на Пасху, на Рождество там иногда, старался ходить в церковь, но не воцерковлен был. Почему, потому что я не понимал. Самого главного вопроса моего времени я не понимал.
К. Мацан
– Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Это как раз в такую интригу подвесили о том вопросе главном, которого вы не понимали. Вот вернемся к этому обсуждению после небольшого перерыва. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» протоиерей Вячеслав Пушкарев, настоятель прихода в честь Святой Троицы села Хомутово, благочинный Верхоленского церковного округа, начальник миссионерского отдела Иркутской и Ангарской епархии. С нами так же на связи моя коллега, соведущая, Кира Лаврентьева. И у микрофона я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
– «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. С нами сегодня на связи в этой программе протоиерей Вячеслав Пушкарев, настоятель прихода в честь Святой Троицы села Хомутово, благочинный Верхоленского церковного округа, начальник миссионерского отдела Иркутской и Ангарской епархии. Мы продолжаем наш разговор о пути отец Вячеслава к священству. И вот мы закончили на очень волнительном моменте: вы подвесили интригу, что стоял перед вами вопрос, как вы его охарактеризовали, главный вопрос вашего времени, который вы не понимали, и того времени. Но это вообще то, что вы рассказываете, это парадоксально, потому что вы, не будучи, что называется, практикующим христианином, то есть церковным человеком, решили, вдохновившись Евангелием, нести благую весть в массы – в образовании, на телевидении и так далее. Вот мы продолжаем слушать ваш рассказ.
Протоиерей Вячеслав
– Это, наверное, помните, как апостолы говорят: Господи, тут за нами какие-то ходят, вот, может быть их выгнать? А Он говорит: не надо, кто не против вас, тот за вас. Значит, вот я из этой песни был. Дело в том, что меня все время мучил главный вопрос. Вот меня не мучило, какие машины там, какие там одеяния, какое там золото – никогда в жизни я никогда никому не завидовал. Но мучил вопрос: вот если Церковь называет себя святой, почему она раскололась? Почему она вся раскололась и колется, и колется, и колется – вы понимаете? Вот этот вопрос не давал мне возможность воцерковиться. То есть в тот момент я уже столько много знал, настолько был хорошо образован в этом смысле, что потом для меня семинария, академия просто вот так, знаете, пролетели, как говорится так. Но вот этот вопрос я понять не мог. Я его просто не мог понять, и я не мог воцерковиться. Ну вот однажды была передача в храме у нас Усть-Илимском – там столовая переделанная была, а речь шла о будущем храме, о новом. И мы там так расспорились с отцом Александром Белым, настоятелем Усть-Илимским, сейчас благочинным Усть-Илимского округа, так что он даже на меня потом, он мне говорит: я на тебя немножко обиделся. Вот так расспорились с ним – как раз о статусе Церкви, в смысле ее святости. Но он мне так понравился, слушайте. Он оказался первым из священников, с которыми я до этого говорил, который смог, как бы сказать, ответить на каждый вопрос, который я ему задал. До этого попадались батюшки, которые ну совершенно были неспособны вот на общение с людьми, которые хоть что-то знали. А он прямо, вы понимаете, прямо вот такой был, и в нем что-то такое было сверхъестественное, в этом отце Александре. Он еще красавчик такой – два метра ростом, вы знаете, большой такой, умница, афганец бывший. И много, конечно, сейчас сделал для Церкви. Я очень люблю этого человека и почитаю его как духовного отца. Так вот мы потом с ним расстались. И я еще опять же приходил в церковь, но вот не воцерковлялся. А он меня не трогал, мне ничего, ни слова мне не говорил никогда. Всегда здоровался со мной так. Это время, вы помните, вот это начало 90-х, это тоже какое-то нашествие сектантов. Билли Грэм по всей стране – у-у-у – прошли. Белое братство – у-у-у – прошли. Значит, адвентисты – прошли. Свидетели Иеговы просто вообще заполонили все на свете. Со всеми беседовал, я про них передачи делал. Про Белое братство даже такую очень большую, мощную передачу вот полемическую с ними мы делали. И то есть пополнялся мой вот этот внутренний резерв-то, но я не воцерковлялся. Вот понимаете, не воцерковлялся и всё. А как это произошло – вот эту вот тайну, я даже не знаю, стоит ли ее открывать. Ко мне домой постучался местный надзиратель свидетелей Иеговы, пришел ко мне. А я был в то время очень спортивного телосложения, да и сейчас тоже, я поправился, но такие, знаете, плечи еще штангистские у меня – я занимался штангой, пауэрлифтингом в то время активно, долго очень. Он зашел – я в джинсах, без майки, у меня бобрик на голове. Я уже в это время заучем был в школе. Бобрик на голове, значит. И он на меня так поглядел, зашел ко мне в комнату – у меня Библия стоит, а тут невдалеке стоит «Капитал» Маркса, там еще что-то – у меня библиотека большая была, огромная. Так поглядел – ну понятно, говорит, кто ты такой. Намекая, что я из этой, из конторы. Потому что я много уже очень тогда провел работы религиозной. И весь город знал об этом, что там город – 120 тысяч, все друг друга знают. Но он меня спрашивает: вот скажи мне, почему твои дети, которых ты учишь, не ходят к нам на собрания? Я говорю: а вот почему они должны ходить, вот можете мне объяснить? Они же свободные люди. Когда захотят, тогда и станут ходить. Вырастут – выберут для себя, куда им ходить. Он так развернулся и так сказал, в сердцах мне прямо сказал: сам ты в аду сгоришь, и все твои дети в аду сгорят! И вышел. Вы знаете, меня в детстве пытались загипнотизировать – не смогли, бесполезно, выгнали – чтобы вы понимали, о чем речь. А тут он так мое сердце зацепил опять. Так стал меня мучить этот вопрос, что правильно ли я, что я никак не определюсь-то, куда, куда встать? И я встал, а я к этому времени молился, ведь вы знаете, я дома читал утром, вечером молитвы, уже читал сам. Довольно хорошо уже, хорошо знал Библию. Я уже к этому времени заочный университет библейский американский закончил заочно, то есть или экстерном, дистанционно вот, с отличием закончил. Так вот искал Бога, так искал сильно. И я встал и говорю: Господи, пожалуйста, вот успокой сердце мое. Господи, вот пожалуйста, дай мне понять, прав он или нет, или я прав. И вдруг раз – у меня в голове все очень быстро. Я разбудил жену, говорю: Анечка, так и так. Она моя любимая супруга, родила мне семерых детей, на всю жизнь моя поддержка и опора. Она мне говорит: да я тебе говорю давным-давно, надо в церковь ходить уже. И мы с ней пошли в церковь, и больше никогда из церкви не выходили. Как сказано: день седьмой у Бога святой, его почитай, – и для нас это, конечно, мощнейшее вот правило. И понимаете, когда я смотрю на других людей, и когда мне говорят: а почему вот, батюшка, вы столько делаете, а другие не делают. Я говорю: потому что кому много дано, с того много спросится. Я Бога видел, а они не видели.
К. Мацан
– Отец Вячеслав, а ваше знакомство с Церковью такое уже, ну скажем так, повседневное. Вот вы пришли в храм, вы начали с супругой ходить в храм, участвовать в богослужениях уже как прихожане, видимо, практикующие начали, наверное, исповедоваться и причащаться. А с чем вы столкнулись, с какой реальностью? В том смысле, что часто человек, приходя в Церковь, видит многое незнакомое ему, странное, может быть, не вполне готов с этим встретиться. И приходится какие-то внутренние, может быть, даже психологические преграды преодолевать. Вот именно во вхождении в церковную культуру, в церковную действительность. А вот насколько здесь у вас был какой-то опыт, который такой опыт преодоления?
Протоиерей Вячеслав
– Вы знаете, вот после этого случая во мне как будто порвалось что-то. Вот пелена как, понимаете, спала с меня. И поэтому я, когда я пошел в церковь, как будто я там всегда был. Меня же все знали меня, с детства знали, мои учителя ходили некоторые в церковь. Директор школы моя иногда заходила. Вот она, кстати, потом стала крестной моей дочери старшей. И для меня не было ничего, понимаете, там был такой дружный коллектив вокруг отца Александра, такая большая, огромная община, которая там горы сворачивала, просто горы. Она такая уважаемая была в этом время. А вы знаете, Усть-Илимск же город молодой, там в то время стариков-то не было, одна молодежь. Ну или люди такого вот уже, например, начало 90-х годов – это были состоявшиеся уже такие люди, сорокалетние. А стариков почти не было, ну за редким исключением. Поэтому мы там горы сворачивали. Для меня не было никакой проблемы. Мне на третьей или четвертой службе отец Александр сказал: все, пожалуйста, я тебе предлагаю, будешь, значит, работать законоучителем в церкви, воскресную школу вести. Я говорю, конечно, батюшка, отец Александр, с удовольствием я буду вести. Вы знаете, вот что в этом, вот это мелочь, но многие таких вещей не понимают и не делают. Сколько я учителем зарабатывал в школе – ну представьте, ну там копейки совсем. Я вынужден был работать в одной школе, во второй, в третьей, в университете преподавать, в филиале Иркутского педагогического университета, чтобы хоть как-то семью содержать в то время. А он мне говорит: все, давай, у тебя будет зарплата. Я когда первую зарплату получил – эта зарплата была больше всей моей зарплаты, которую я получал в четырех учебных заведениях.
К. Мацан
– А что это значит вот для вас? Что когда занимаешься правильным делом, Господи и финансово помогает?
Протоиерей Вячеслав
– Нет, нет. То что настоятель был настоящим настоятелем. Понимаете, он не был жлобом. Он понимал, что всякий труждающийся достоин своей мзды, нельзя заставлять людей работать бесплатно. Если они сами хотят – другой разговор. Но долго человеку семейному нельзя работать бесплатно. А он мне дал возможность от некоторых вещей отказаться, в пользу работы в храме. В пользу обучения, в пользу моего пения на клиросе там и так далее. Вот сколько у меня было ставленников, вот я всегда поступал так и поступаю до сей поры.
К. Мацан
– А поскольку мы в нашей программе говорим о вашем пути к священству, мы вот, мне кажется, сейчас как раз подходим к той черте, той теме, где этот вопрос уже наиболее уместен. Вот вы уже стали церковным человеком, стали законоучителем, стали преподавать. А в какой момент и каким образом в человеке созревает мысль о священстве? В вас она как созрела и как это произошло?
Протоиерей Вячеслав
– Я уже в то время читал «Добротолюбие» и понимал, что мыслить о священстве некрасиво. Я уже тогда прочитал слова Иоанна Златоуста о священстве и понимал, что это неправильно. И поэтому не я, но все вокруг заговорили о священстве. Все вот даже моя супруга сказала: ну все, придется мне быть женой батюшки, наверное. И все заговорили, а я максимально старался этого избежать. У меня была хорошая карьера: меня готовили в директора школы – огромной, две тысячи учеников, в принципе. Я состоялся как человек: работал телеведущим, у меня была прекрасная работа, ставка была в университете. То есть нормально, что еще нужно провинциальному юноше. И поэтому только когда отец Александр меня позвал к себе и сказал: вот ты знаешь, давай съездим, тебя владыка Вадим приглашает в гости, я отцу Вадиму о тебе рассказал. Съездим. И мы когда съездили, и Владыка сел со мной, поговорил и говорит: Вячеслав Валерьевич, ну вот я наслышан о вас. Вы знаете, жатва огромная, жнецов нет. Давайте, пожалуйста, немножко вот я вам задачу сейчас поставлю, вы это все выучите, подготовьтесь, потом отец Александр у вас примет экзамен, и приезжайте ко мне принимать священный сан. И а я, знаете, молодой человек, ну что мне, 28 лет. И я как, ну юноша, у меня там все в этом самом, аура такая священная вокруг отца Александра, и мне до сих пор, ну тогда-то вообще было чрезвычайно, такая романтика у меня о священстве и прочее и прочее. Я подумал: что же мне делать? Мой папа хотел, чтобы я был офицером. А мне как раз предложили в одном государственном учреждении служить в качестве ну да, вот офицера. А потом, значит, я мог стать директором школы, у меня неплохие были перспективы. А тут я не знаю, кем бы я стал там и так далее. И я вот как-то подумал: ой... Вот кто-то же из старцев сказал: вот отказать епископу – все равно что голову страусу в песок запихать – бессмысленно жить. Я подумал: ладно, Владыка, как скажете. И вот согласился. И уже, грубо говоря, там через месяц был диаконом – 9 августа, в день святого великомученика и целителя Пантелеимона, меня рукоположили в священный сан, диаконский.
К. Мацан
– Протоиерей Вячеслав Пушкарев, настоятель прихода в честь Святой Троицы села Хомутово, благочинный Верхоленского церковного округа, начальник миссионерского отдела Иркутской и Ангарской епархии, сегодня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер». И мы продолжаем наш разговор о пути отца Вячеслава в вере и о пути к священству. И вот как раз к этому, именно к этой теме мы сейчас обратились, в последних минутах программы. А что вы, я не знаю, почувствовали, когда стали священником?
К. Лаврентьева
– Я не знаю, как другие, я видел, как других людей рукополагали – у меня было все по-другому. У меня бежали слезы, как у клоуна в цирке. Я лежал головой на престоле, весь престол был мокрый от моих слез. Я рыдал. И потом, когда меня и в диаконы рукополагали, и когда в священный сан – я ничего не мог с собой поделать. Я так рыдал после этого только один раз, когда приехал в Серпухов и зашел в храм, где икона Божией Матери «Неупиваемая Чаша». И я подошел к это иконе, еще метрах в пяти, и не смог остановиться, просто из меня слезы такие. И больше я никогда так в жизни не плакал. А еще эти случаи. Поэтому я ничего не чувствовал, понимаете, ничего. Такое у меня было очень ровное состояние. Я даже не могу сказать, что торжества там и так далее, просто вот из меня какие-то, понимаете, слезы лились, просто вот ручьем. Потом, когда я восстал от престола, вот владыка Вадим обнял меня, дал мне наставление на будущее. Я помню одно из его наставлений позже. Потому что у меня были, вот когда я был диаконом, у меня были очень сложные отношения с духовенством. Духовенство было в то время такое, ну неоднозначное, в начале 90-х, старое духовенство. Он как-то вызвал меня, Владыка, и сказал: отец Вячеслав, вот раз и навсегда запомни: ласковое теляти у двух мамок титьку сосет. Говорит: запомнил? Я говорю: запомнил. – Повтори. Я говорю: ласковое теляти у двух мамок титьку сосет. А очень ласковое – у всех. Он говорит: молодец. Вот я так и живу всю жизнь. Вот всю жизнь живу. А то что вот какие-то чувства, какие могут быть чувства? Разве мало этих слез?
К. Мацан
– Я имею в виду, знаете, какие чувства – конечно, не эмоциональные какие-то всплески. А когда человек, мне кажется, в такой, критически важный момент жизни огладывается назад, то как-то весь путь по-другому расцвечивается. Вот вы читали Писание, вы работали на телевидении, работали в школе, видели свою миссию в том, чтобы нести слово Божие, потом пришли в Церковь. И вот вы священник. Какой-то здесь, знаете, у меня даже вопроса какого-то здесь нет на эту тему. Но, мне кажется, какое-то такое состояние, которое, ну после которого все в жизни меняется.
Протоиерей Вячеслав
– Да нет, вы знаете, что до священства я полностью отдавался избранному делу, что в священстве полностью отдался. Вот насколько семья позволяла мне, и жена моя позволяла, и обстоятельства, я полностью отдался служению Церкви, на всех фронтах, куда даже меня не ставили. Сначала военный отдел, потом дали мне миссионерский отдел, потом благочиние, потом строительство нескольких, десятков храмов там реставрация и прочее и прочее. Вот работа со ставленниками, педагогическая работа в университете, там преподавание. Поэтому для меня этого не было. Это сейчас я заболел, старый стал, да, и стал ленивый, и мне теперь от этого тяжело, что я не имею сил. Я бы и хотел, а уже вот не могу. И ленюсь, и мне и стыдно, но я через стыдно, через ленюсь, что-то делаю куда-то там. Раньше мне не было так стыдно, потому что я как бы отдавался всему этому делу, а сейчас я мне стало стыдно за свою жизнь, что я мало. Но вообще, честно говоря, я хочу вам сказать, были в моей жизни священнической разные моменты. Они были связаны, конечно, в первую очередь с тем, что люди, которые меня окружали, в священном сане, не советовали моему представлению о священстве. И из-за этого, я вам скажу, были моменты, что я думал, что лучше бы я не был священником. Не потому, что я их осуждал, нет, а потому что я на фоне их видел свое несовершенство и говорил: как я вообще сюда попал? Как я попал, такой вот человек – злой, нехороший. Вот у меня эти мысли были. А вот эти оттенки осуждения, я с ними всегда боролся. У меня как-то, знаете, был момент такой, я приехал в гости к одному важному священнику очень, моему другу. И мы жили очень бедно, а у него такой был очень хороший настоятельский дом. И я когда увидел это все, во мне такая, знаете, вот эта нотка осуждения. А потом я подумал, прямо вот я сказал: Господи, помилуй! – и раз, она отошла. И я подумал: ну чем-же он хуже других людей? У него столько детей, такая жена, разве она не достойна хорошего дивана, хорошей этой самой печки, хорошей стиральной машинки? Чем она хуже других людей? И все, и от сердца отлегло, и больше никогда в жизни я ничего не подумал, вот ни у кого. Я только радуюсь, когда у людей что-то есть хорошее, когда что-то они доброе приобретают. И не смотрю, на «мерседесе» ли они там ездят или на чем – пожалуйста, на чем хотите, ездите. Вот главное, чтобы соответствовали образу священства и все.
К. Лаврентьева
– Отец Вячеслав, если сейчас к вам придет молодой человек, который грезит и мечтает о том, чтобы стать священнослужителем, который хочет служить литургию, который хочет быть пастырем, да, что бы вы ему сказали, уже с высоты или, наверное, с долготы пройденных лет? Что бы, какие бы слова вы нашли для него?
Протоиерей Вячеслав
– Вы знаете, я бы ничего не стал спрашивать. Если как-то Господь даровал мне такое вот педагогическое какое-то вот чутье. И людей, которые приходят со стороны, их практически нет. Обычно ты погружаешься вглубь и там находишь. И смотришь на человека издалека внимательно и потом к себе его привлекаешь. И если он тебя спросит, допустим, да, то ты ответишь, а нет – то ты его спросишь. Но если бы он меня спросил, я бы ему сказал так: брат, готовься, это надолго. Во-первых, надолго – будет подготовка долгая очень. Сейчас будем учить долго, смотреть на тебя, приглядываться к тебе. А потом, если будет диаконство – тоже надолго. И потом, если ты проявишь себя как желающий вот служить Господу священнослужитель, то будем рекомендовать тебя в священный сан. Вот ты готов? Это долго, это может быть 10–12 лет. Потому что те времена, когда мы рукополагали первого попавшегося, которого поймали на улице, они кончились, всё. Мы уже натерпелись этого, спасибо. Поэтому 10–12 лет, ты готов к этому? А то, может, больше. Может, меньше. Все зависит от тебя.
К. Лаврентьева
– То есть самое сложное это, в вашем понимании, в этом возрасте священства дождаться. А когда ты уже дождался, когда ты уже священнослужитель и впереди у тебя целый путь, то что, к чему нужно готовиться человеку, который хочет стать пастырем, который просит Бога о том, чтобы стать пастырем? Какие опасности его поджидают на этом пути, какие радости его поджидают на этом пути? Если бы вы могли рассказать о священстве с позиции вашего опыта кратко, что бы вы сказали?
Протоиерей Вячеслав
– Ну вы знаете, вот на нашем приходе 37 священников родилось.
К. Лаврентьева
– Это потрясающе. Потрясающе.
Протоиерей Вячеслав
– И один диакон.
К. Лаврентьева
– Это очень много.
Протоиерей Вячеслав
– И я хочу сказать, что всегда, отправляя их в путь, я хочу, я им говорю так, что что бы вы ни делали, сначала себя спросите: а так ли поступил бы Христос? А потом, когда вы поймете ответ, переспросите это у духовного лица, которое вы считаете вот хорошим человеком, духовным человеком. Переспросите. Ибо только в совете можно избежать греха и неправильных решений. Вот. Ну и вот то, что мне Владыка сказал, я всем говорю: ласковое теляти у двух мамок титьку сосет. Любите, говорю, людей, и они будут любить вас, ответят вам тем же самым. И вы сможете благодаря этому и семьи большие иметь, и выучите своих детей, и все у вас будет. Все за вас ваши прихожане сделают. Только бы вы служили Господу, а через это им служили и исполняли их духовные требования, помогали им возрастать духовно и всегда пребывали с Ним. Ну все что говоришь с человеком, это, наверное, можно сказать, главное.
К. Мацан
– Спасибо огромное за эту беседу. И лучше тех слов, которые вы сейчас нам сказали, для ее завершения не найти. Я напомню, сегдня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер» был протоиерей Вячеслав Пушкарев, настоятель прихода в честь Святой Троицы села Хомутово, благочинный Верхоленского церковного округа и начальник миссионерского отдела Иркутской и Ангарской епархии. А у нас на связи была также моя дорогая коллега и соведущая, Кира Лаврентьева. А у микрофона был я, Константин Мацан. Спасибо. До свидания. До новых встреч в «Светлом вечере» на радио «Вера».
К. Лаврентьева
– Спасибо большое.
К. Мацан
– Спасибо большое. Во славу Господа нашего Иисуса Христа.
К. Лаврентьева
– Спаси Господи.
Елена Поленова. «Зимний пейзаж. Москва»
— Как хорошо, что мы выбрались в Поленово, Андрюша! Я люблю бывать в этом музее-заповеднике. Отрадно помолиться в церкви, возле которой похоронен художник Василий Поленов, побродить по аллеям парка. И, конечно же, полюбоваться картинами в старинном особняке! Всякий раз открываю здесь для себя что-то новое. Вот эта акварель, например — разве не чудо?
— Да, Алла такие вдохновенные произведения искусства и впрямь похожи на чудо! Это работа сестры художника, Елены Дмитриевны Поленовой. Называется «Зимний пейзаж. Москва». Рисунок нежный, прозрачный. Цвета неяркие. Перекликаются серые и коричневые полутона, мерцают бледно-лиловые, голубоватые, зелёные переливы. Композиция простая — силуэты деревьев на фоне снежной поляны. Но в какой тонкий узор сплетены стволы и ветви!
— Рисунок дышит влагой. На снегу видны проталины. Не поймёшь — то ли это начало декабря, и впереди долгая зимняя стужа, то ли перед нами конец февраля, и природа вот-вот начнёт оживать. В акварели одновременно присутствует и печаль, и надежда.
— И это неспроста, сестренка. Такое настроение было созвучно душе Елены Дмитриевны в 1882 году, когда она написала эту акварель.
— Это связано с какими-то событиями?
— Да. В 1877-ом Елена отправилась в Киев в гости к старшей сестре Вере, которая была близнецом Василия Дмитриевича. Шла русско-турецкая война, в киевские госпитали привозили раненых. Сёстры Поленовы окончили медицинские курсы и ухаживали за пострадавшими на фронтах солдатами и офицерами. И Елена Дмитриевна полюбила врача, с которым вместе работала — профессора медицины Алексея Шкляревского. Чувства её оказались взаимны.
— Какое счастье — полюбить человека, с которым у тебя общее служение!
— Общего у влюблённых было немало. Елена Дмитриевна к тому времени окончила рисовальную школу при Императорском обществе поощрения художников, занималась в частной мастерской Павла Петровича Чистякова. У неё был успешный опыт в живописи, и Алексей Сергеевич мог его оценить — доктор Шкляревский разбирался в изобразительном искусстве. Но семейного счастья у пары не получилось.
— Почему?
— Помешали сословные различия. Поленовы — старинный дворянский род, и мама Елены воспротивилась браку дочери с человеком незнатного происхождения. Художница не решилась выйти замуж без родительского благословения и послушно вернулась в Москву. Но расставание с любимым травмировало её. Прежде весёлая, общительная девушка стала замкнутой и молчаливой.
— Вот откуда меланхолия в акварели «Зимний пейзаж. Москва». Но ты сказал, что и весенние ноты звучали в душе Елены ПолЕновой. Что же этому послужило причиной?
— Вернувшись в Москву, Елена Дмитриевна вместе с братом стала часто бывать в Абрамцево — в имении мецената Саввы Мамонтова. Там, в творческой атмосфере, художница оттаяла. Она подружилась с хозяйкой усадьбы, Елизаветой Григорьевной. Вместе женщины рисовали декорации и шили костюмы для театральных постановок, трудились над созданием музея народного творчества.
— Музея?
— Именно так. Дамы предприняли несколько экспедиций по северным губерниям — собирали образцы вышивок и ткачества, зарисовывали орнаменты. Позднее Елена Поленова использовала эти рисунки при работе в столярно-резчицкой мастерской там же, в Абрамцево.
— То есть, Елену Дмитриевну вернуло к жизни творчество?
— Творчество и служение людям. Искусство для художницы было способом приносить радость. И этим не ограничивалось широкое поле ее деятельности. Так, например, Елена Поленова учила крестьянских детей изготавливать резную мебель и утварь — давала им надёжное ремесло.
— Делилась тем, что имела — и в этом обрела полноту жизни.
— Такой рецепт может пригодиться человеку, душа которого балансирует между печалью и надеждой, между осенью и весной, как природа в акварели Елены Поленовой «Зимний пейзаж. Москва». Радуя людей плодами своего творчества, помогая другим, мы выбираем весну. Выбираем воскресение!
Картину Елены Поленовой «Зимний пейзаж. Москва» можно увидеть в Государственном мемориальном историко-художественном и природном музее-заповеднике Василия Поленова.
Все выпуски программы: Краски России
Евгений Столица. «Снятие колоколов»
— Как давно я не был у тебя в гостях Александр! Столько здесь всего изменилось за это время!
— Верно, Андрей. Вон, берёза за окном до нашего четвёртого этажа дотянулась. Храм во дворе построили. Слышишь, колокола звонят?
— И как звонят — голоса чистые, звучные!
— Я, представляешь, видел, как эти колокола привезли, освящали, на звонницу поднимали. Помню, как запели они в первый раз. Можно сказать, история вершилась на моих глазах.
— И отрадно, что эта история созидательная. Что далеко позади то время, когда с колоколами боролись. Я недавно изучал, с какой яростью препятствовали колокольному звону в начале двадцатого века.
— А почему ты заинтересовался этой темой?
— Всё началось с того, что я побывал в художественном музее Череповца и увидел работу художника Евгения Столицы «Снятие колоколов». Она меня просто потрясла! Я сохранил изображение в телефоне, сейчас покажу тебе. Вот, смотри.
— Пронзительная картина. Храм из красного кирпича, ступени перед входом. Возле лестницы прямо на земле лежит гигантский колокол с вырванным языком. Рядом стоит человек в одежде церковнослужителя. Это монах?
— Не обязательно. Подрясник — облачение, похожее на длинный халат, и скуфью — круглую шапочку, может носить и мирянин, у которого особое послушание в церкви. Например, звонарь.
— Звонарь у поверженного на землю колокола — скорбное зрелище. За его спиной — чистое голубое небо, светит солнце. Но возникает ощущение сквозняка, бесприютности. Таким сиротством веет от одинокой худенькой фигуры. А где эта картина была написана?
— Евгений Столица не указал место действия, лишь дату — 1924 год. Художник в то время жил поочередно в нескольких местах: маленьком городке Ананьев под Одессой, в Сергиевом Посаде и в Москве. Я стал разбираться, где в двадцатых годах были уничтожены колокола. И оказалось, что везде! Где-то чуть раньше, где-то позже.
— По всей стране так происходило?
— Да. Началось с Костромы в 1919 году. Одной из первых опустела звонница знаменитой Ипатьевской обители. Затем в Пскове были уничтожены древнейшие колокола из Мирожского и Снетогорского монастырей. А дальше понеслось, как снежный ком с горы — одна за другой умолкли колокольни в Архангельске, Ярославле, Брянске, Самаре, Смоленске, Владимире.
— Но чем мешали колокола новой власти?
— Главным образом, большевиками руководила алчность. В колоколах видели, прежде всего, источник цветного металла. Существовали особые циркуляры по заготовке колокольной бронзы. Самые ценные образцы литейного искусства были проданы за границу.
— А ведь наверняка были люди, которые сопротивлялись этому бесчинству...
— Да, многие возвышали свой голос против. Статью о варварском уничтожении колоколов опубликовал Михаил Пришвин в журнале «Октябрь» в 1930 году. Немало попыток сохранить московские колокольни предпринял композитор Константин Сараджев, звонарь-виртуоз. Да и полотно Евгения Столицы — это открытое выражение гражданской позиции, за которое можно было поплатиться свободой, а то и жизнью.
— Правда. В картине «Снятие колоколов» нет пафоса, но есть сострадание. Автор скорбит вместе со звонарём о том, что соотечественники утратили благоговение и стыд в революционном угаре. Какое счастье, что та страница истории перевёрнута, и колокольный звон вновь плывёт над Россией!
Картину Евгения Столицы «Снятие колоколов» можно увидеть в Череповецком художественном музее.
Все выпуски программы: Краски России
Виктор Зарубин. «Небесный простор»
— Славный в Архангельске музей. И название какое звучное — «Художественная культура Русского севера»! Всякий раз стараюсь сюда прийти, когда приезжаю из Москвы к родителям. Любуюсь картинами и думаю — а ведь я тоже мог бы стать художником!
— Ты рисуешь, Алёша? Я не знал.
— В юности рисовал, и неплохо, между прочим. Я художественную школу окончил, в Суриковский институт в Москву собирался поступать. Но родители настояли на Политехническом.
— Удивительно, что ты говоришь об этом возле картины Виктора Зарубина «Небесный простор». У художника в жизни была в точности такая же ситуация.
— Правда? А расскажи? Я ничего не знаю о нём.
— Да, Зарубин малоизвестен, к большому сожалению. Он родился в Харькове в 1866 году в семье профессора. С детства мечтал стать художником, но по настоянию отца поступил на физико-математический факультет Харьковского университета. Получив образование, служил чиновником в Казённой палате — губернском отделении министерства финансов.
— Однако, про картину «Небесный простор» не скажешь, что её написал дилетант. В ней чувствуется мастерство. Две трети полотна занимает закатное небо, и ты посмотри, какая игра красок — жемчужно-серые облака тонут в золоте последних лучей, кое-где проглядывает бледная лазурь.
— И всё это великолепие отражается в реке, сливается с ней. Над водой на высоком скалистом берегу стоит маленькая церквушка. А у подножия холма сидит на камне седой монах с книгой в руках... Не картина, а поэма без слов.
— Как же Зарубину удалось написать такое, если он был далёк от искусства?
— Нет, о живописи Виктор Иванович никогда не забывал. Работая финансистом, он посещал студию рисования. А в какой-то момент решил, что не может больше совмещать работу и творчество, подал в отставку и отправился в Париж.
— А почему в Париж?
— Брать уроки живописи в частной школе. За три года во Франции Зарубин многому научился. А по возвращении поступил в Высшее художественное училище при Императорской академии художеств. Его наставником стал Архип Куинджи. Пожалуй, именно он помог Виктору раскрыть талант в полной мере.
— А «Небесный простор» Зарубин написал по окончании училища?
— Да, это 1911 год. Художник уже не только образование получил, но и звание академика живописи.
— Молодец Виктор Зарубин! Исполнил своё призвание! Я вот, видишь, не решился. А может быть, воля Божья обо мне была такова, чтобы я стал художником...
— Возможно, Лёша. Но всё-таки воля Божья не в том, чтобы быть человеку художником или инженером.
— А в чём?
— В том, чтобы в любой ситуации поступать по-христиански, соблюдать евангельские заповеди. А стезю в жизни мы вольны выбирать любую.
— Свобода с небольшим ограничением?
— Божьи заповеди — это не ограничение, а ориентир. Вот как на картине Виктора Зарубина «Небесный простор». Бескрайняя жемчужная ширь манит в полёт. А церквушка на высокой горе — словно маяк, который не даст сбиться с пути.
— Хороший образ, понятный и выразительный! И что самое главное — обнадёживающий!
Картину Виктора Зарубина «Небесный простор» можно увидеть в Архангельске, в музее «Художественная культура Русского Севера».
Все выпуски программы: Краски России