«Путь к священству». Прот. Дмитрий Рощин

В нашей студии был настоятель храма святителя Николая на Трех Горах протоиерей Дмитрий Рощин.

Мы говорили с нашим гостем о его приходе к вере и о том, почему он, окончив ВГИК, не связал свою жизнь с кино или театром, как его родители, а выбрал для себя путь служения Богу и стал священником.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. В студии — Кира Лаврентьева...

К. Лаврентьева

— Добрый вечер!

А. Пичугин

— ...и я, Константин Мацан. И приветствуем нашего гостя — протоиерей Дмитрий Рощин, настоятель Свято-Никольского храма на Трех Горах. Добрый вечер!

Прот. Дмитрий

— Добрый вечер!

К. Мацан

— В этих беседах, которые мы с Кирой со священниками ведем, мы говорим о пути человека к вере и священству. И нередко в наших программах я начинаю с такой мысли, что священниками не рождаются, а священниками становятся. Имея в виду, что, вот, мы видим человека на амвоне, в облачении, и вот, нам кажется, что он родился, и у него на роду было написано быть священником. А на самом деле там есть некий путь, решимость, выбор, может быть, отсечение каких-то других устремлений ради священства. И вот я с этой мысли обычно начинаю, и мы с ней соглашаемся молчаливо... Но вот в Вашем интервью (которое Вы давали здесь же, на Радио ВЕРА), я читаю Вашу же мысль, что — нет, священниками рождаются, а не становятся. Наконец-то мы можем под вопрос поставить изначальную посылку нашей программы. Вот расскажите об этом Вашем тезисе: почему Вы считаете, что священниками рождаются, а не становятся, в каком-то смысле?

Прот. Дмитрий

— Безусловно, это дилетантское мнение, и оно ничем не подтверждено, ни отцами, нигде — это моя собственная фантазия. Но я считаю, что исходя из Ветхого Завета, из колена Леввиина каждый 12-й или 13-й (я уже сейчас запутался) мужчина, рожденный на земле — он священник по определению. И я думаю, что если бы все... Ну, то есть, это как вот... мы умираем от рака; но на самом деле, если бы мы прожили чуть дольше, то мы все бы «умерли от рака», потому что это распадение клеток. Вот точно так же я думаю, что если бы все было правильно устроено на земле, то, наверное, каждый 12-й был бы священником... каждый 12-й. И в этом смысле я думаю, что каждый 12-й мужчина рождается для того, чтобы быть священником. Не все, поэтому, священниками рождаются. Я когда стал священником и обернулся на свою жизнь, которая до этого была мной пройдена (она не такая была длинная, правда, к тому моменту, но достаточно насыщенная), то я увидел точно — точно увидел прямо вот, след за следом, как такую вот, знаете, военную дорогу уже с крыши рейхстага — что все было сделано именно так, именно так было расположено, именно так я чувствовал, именно так я читал, именно так я слышал — для того, чтобы все это привело меня в конце концов к священству. Поэтому думаю, что так, да.

К. Мацан

— Ну вот, собственно, об этом мы и хотим с Вами сегодня поговорить — вот об этой дороге. И Вы сами даже, облегчая нам с Кирой задачу, говорите о некоторых ее этапах, о некоторых поворотных событиях, которые Вы уже a posteriori обозрели и сказали, что вот это, наверное, было тоже неким кирпичиком на этой дороге к священству. Вот какие основные этапы для Вас существуют?

Прот. Дмитрий

— Ну, я родился, во-первых — это уже немало, да, слава Богу......

К. Мацан

— Это существенно...

Прот. Дмитрий

— Нет, у некоторых людей есть вопросы к этому моменту... Вот, я родился, да, слава Богу... Что дальше? Знаете, я хочу немножко... Подождите вот... Очень важный момент — я о нем думаю в последнее прямо время...

К. Мацан

— Так...

Прот. Дмитрий

— ...он меня так волнует, я пытаюсь об этом говорить — что все-таки... Знаете, я когда был помоложе священником — у меня было больше задора. И вот, человек приходит на первую исповедь — ко мне часто люди приходят на первую исповедь, часто по несколько человек в день — и говоришь им: «Вы знаете...» — и объясняешь им, что такое исповедь: «мы с Вами вот тут стоим, Вы говорите, я помогаю Вам; вроде бы я Вас слушаю, но нет, потому что на самом деле лицом к лицу с Вами стоит Христос, и Он является главным Актором процесса. Он — Главное Действующее Лицо, потому что Он дает Вам прощение грехов. Он знает, что Вы скажете и что не скажете; Он знает, как я себя буду вести — все Он знает...». И вот это вот «поле», на котором действует Бог — нам все время кажется, что это наше поле. Это самое большое заблуждение человечества, это то, что называется гордыней — просто сформулировать нужно правильно. И мы все время Бога пытаемся «затащить» в свои предлагаемые обстоятельства, как будто мы вот здесь играем на этом поле, и Он еще плюс к нам присоединяется... Это такая тонкая штука, и, к сожалению, мы все в ней путаемся, от мала до велика, от «просвещенных» до «непросвещенных». Потому что нам кажется, что вот, есть определенные условия, и Он тоже в них вовлечен, и Он должен играть по нашим правилам... Это не точно... Это совершенно Его мир, потому что Он — Творец. Можно было бы исповедовать арианскую ересь и сказать, что это был Человек, и в этом Человеке — во Христе — нам показали абсолютный образ человека... Но это не так — это был именно Бог, потому что Он — Творец. «Отец Мой делает, и Я доныне делаю». То есть — это Его действие. И мы в этом действии — гораздо более ничтожные персонажи, чем нам все время пытается объяснить просвещенное богословие, гораздо более ничтожные персонажи — не умаляя наших заслуг и достоинства — это просто сноска. Поэтому вот — к тому, что священниками становятся, рождаются, какой у нас был путь — поэтому я говорю, что вот, я родился — и это великое благо. Я родился, и я родился в очень сложной семье, и в общем-то, великой по-своему — я с огромным почтением отношусь к своим родителям...

К. Мацан

— Давайте мы напомним, может быть, тем, кто по какой-то причине, может, это упустил, что Ваша мама — актриса Екатерина Васильева, и она абсолютно (я думаю, тут меня все поддержат) непререкаемая величина в актерской профессии последних десятилетий, Ваш отец — писатель-драматург Михаил Рощин. Семья богемная, как бы сейчас сказали, семья такая артистическая — Вы называете ее непростой.

К. Лаврентьева

— И сами Вы окончили ВГИК...

Прот. Дмитрий

— Да, я окончил ВГИК, у Соловьева...

К. Лаврентьева

— И у Соловьева?

Прот. Дмитрий

— Да, спасибо ему за это большое.

К. Лаврентьева

— И не стали в итоге режиссером, не выбрали этот путь...

Прот. Дмитрий

— Я не стал режиссером, да... Слушайте, у меня интересная судьба...

К. Мацан

— Мы к этому подойдем...

Прот. Дмитрий

— Подождите — у меня интересная судьба, я хотел сказать, до священства (смеется). В священстве уже все более-менее понятно, да... Все счастливые семьи счастливы одинаково, вот... А несчастливые несчастливы по-разному... До священства было все очень интересно... А в священстве, конечно, гораздо более интересно... Да, я закончил ВГИК... Почему я называю эту семью сложной? Потому что ведь мир, в котором я родился (я часто об этом говорю) — он, в общем, был абсолютно враждебен Церкви, вообще враждебен. Потому что те люди, которые заняли место Церкви в общественном сознании, вообще в сознании — они претендовали на роль вот этих «инженеров человеческих душ», и они считали, что они имеют право учить вот это вот советское, такое вот, с их точки зрения, запутавшееся такое темное «стадо» тому, что такое есть свет, что такое есть добро, что такое зло... И до сих пор мы видим эту войну, она время от времени происходит. Если бы сейчас не начиналась новая война (ой, сейчас не будем об этом говорить — это уже внутренняя война), то можно было бы говорить, что у нас есть большая война и серьезная с вот этими самыми людьми, которые не хотят никак отдать нам пальму первенства. И поэтому мне сложно, потому что у меня бэкграунд, конечно, очень сложный и тяжелый, потому что я все это впитал с молоком матери. И хотя мои родители пришли к вере — ну, отец, может быть, в меньшей степени, он так и остался... Он был таким толстовцем... Ну, именно не толстовцем в таком ярком смысле слова, а он очень любил этого писателя и следовал за ним. Но он, тем не менее, любил вот этот образ Христа — он где-то у него был. Его крестили когда, он очень болел, и я уже, будучи священником, в последние годы сам его исповедовал и причащал, и я очень этому рад. Но тем не менее, он так и не дошел до какого-то, ну хотя бы, я думаю, элементарного понимания того, что такое есть вера христианская. Мама моя совсем по-другому, конечно. Она крестилась, когда мне было где-то семь лет приблизительно, когда они расстались как раз, родители... И меня крестили тоже где-то, когда мне было семь лет там с чем-то... И с этого момента начался вот такой мой путь восхождения к Церкви — очень непростой, потому что мы совсем не знали, что это такое, совсем не знали, с чем мы имеем дело. Моя мама в первый раз увидела священников незадолго до того, как она приняла крещение — у Екатерины Трубецкой, такой диссидентки, дворянки, родственницы владыки Василия Родзянко... И вот это все, вот это все диссидентство, вся вот эта вот какая-то такая странная история — все это прошло через мое детство. Отец Александр Мень (или он не Александр — я теперь уже ничего не соображаю, столько информации) — у меня был замечательный эпизод с ним (только пусть меня не осудят почитатели отца Александра). Меня привезли в храм к нему на Причастие, а я вдруг развернулся и убежал из храма, сказал «нет, я не буду у этого батюшки причащаться» — я еще был маленький...

К. Мацан

— Это было не из каких-то, видимо, принципиальных соображений...

Прот. Дмитрий

— Да нет, конечно, ну что вы, это, конечно, больше шутка... Но мой путь в этом смысле ко Христу — он сложный. Я говорю, что семья моя была сложная, потому что родители мои были уже взрослые, когда меня крестили — маме было где-то 35 лет, а она была и остается человеком крайне начитанным, образованным, мудрым, что и привело ее в конце концов ко Христу... Но все-таки, преодолеть вот это все, что уже было прожито, продумано, выстрадано — очень-очень сложно до сегодняшнего дня... и ей, и мне. Поэтому мы — сложные люди. Мы сложные люди для Церкви.

К. Лаврентьева

— А в чем основная сложность?

Прот. Дмитрий

— Ну, основная сложность, собственно, вся в гордыне...

К. Лаврентьева

— Ну, а помимо основной?

Прот. Дмитрий

— А дальше уже — производные. Их можно красиво называть...

К. Лаврентьева

— Ваша специфическая сложность?

Прот. Дмитрий

— Ну вот, для нас с мамой... в правдоискательстве в каком-то. В правдоискательстве. Вы знаете, я вот давно уже понял, что честность — это совершенно дьявольское слово, когда говорят: «вот слушай, вот давайте будем честными... если бы вот честно говорить, то я вот так это, все неправда...». Но вот это вот правдоискательство какое-то внутреннее, мне от мамы привитое (которое и привело ее к Богу) — оно такое сложное, потому что ты... пытаешься жить на какой-то вот свой такой полный человеческий максимум, и ты Христа воспринимаешь и Евангелие воспринимаешь как максимум — а это и есть максимум, правда! Если бы мы говорили о некоей мудрости... Да, вот очень часто я сталкиваюсь (это моя такая проблематика тоже сегодняшнего дня) с такой «мудростью»: «давайте будем мудрыми, вот давайте будем мудрыми... давайте мы не скажем здесь людям... а вот здесь вот — нет, не надо обличать... а здесь — просто промолчим...». Да, это очень, конечно, круто все, но это какой-то Ветхий Завет. А для меня Христос — это совсем по-другому, да... Это ты идешь, и ты говоришь: вот ты это, ты это...

К. Лаврентьева

— Неполиткорректен...

К. Мацан

— А это разве не есть то самое правдоискательство...

К. Лаврентьева

— ...о котором Вы говорите?

Прот. Дмитрий

— Да, но просто все же по-разному воспринимают Евангелие. Это тоже вопрос такой, знаете... сложный. Я все время переживаю, что мы... каждый пытается Евангелие под себя... под себя как бы «сшить», «переписать» — это правда. И мы с Богом-то говорим часто... Несколько лет назад это было у меня тоже в проповедях, я этим «болел» и говорил людям, что вот, вы думаете, что мы с Богом разговариваем? Нет, мы разговариваем сами с собой. Мы просто Бога представляем так, как нам удобно. Вот сегодня Он очень добрый; тут Он строгий... Это все путается и мешается с той монашеской традицией Церкви, которую мы приняли. Такая большая путаница... К жизни — к реальной — это имеет все меньше и меньше отношения... И вот, ты... А с кем ты говоришь, собственно говоря? Ты кому молишься? Что ты хочешь услышать? И слышишь ли ты ответ — или это ответ, который заготовлен заранее твоим сознанием? С современными исследованиями мозга мы понимаем, что мозг отвечает и реагирует быстрее, чем мы соображаем. То есть, мы получаем ответ, когда мы еще не успели его... то есть, он сформировался у нас в голове раньше, чем мы успели его осмыслить. Это сейчас опустим — это все такие глупости... Но тем не менее, вот это важный вопрос. Или мы говорим с Богом Евангелия. Если это Бог Евангелия, то там же все черным по белому написано, и ты говоришь: это так, это не так, здесь нельзя, здесь по-другому... К сожалению, я вижу, что в светском мире, который я оставил в свое время, иногда бывает больше правды — между людьми. Она бывает резкая правда, она бывает такая жестокая... но зато это правда, она такая — честная...

К. Мацан

— Я не могу тут не спросить — может быть, это вопрос, который, поскольку он очень обширный, он подразумевает какой-то короткий ответ, но... Вы говорите про правдаискательство; а как же — «блаженны алчущие и жаждущие правды»?

Прот. Дмитрий

— Вы хотите короткого ответа на заповедь блаженства? Нет, ребята, мы так сейчас не построим, потому что...

К. Мацан

— Хорошо...

Прот. Дмитрий

— Ну, давайте начнем с того, что у нас заповеди блаженства никто не изучает. Удивительно устроено! Как будто, знаете вот... Ты прочел заповеди блаженства, там, когда пришел в храм — вроде, все понял... Евангелие прочел — вроде, все понял... Я тоже — у меня есть... меня мама...

К. Лаврентьева

— Мне кажется, это самый непонятный момент в Евангелии...

Прот. Дмитрий

— Да! ...Меня мама в 14 лет заставила прочитать всего Достоевского — я до сих пор вот немножко дергаюсь, заикаюсь... Как папа Римский сказал Путину, да — если человек не прочел Достоевского, он не может быть священником... Я, наверное, могу быть священником, но — это рано! И потом, надо перечитывать, а впечатление — да, вот вроде, «у него шуба, и у него шуба, а осадок остался». И вот — осадок остался; а это надо же перечитывать... И заповеди блаженства — к ним никто не возвращается! Как будто все понимают, что такое «блаженны нищие духом» или что такое «блаженны алчущие и жаждущие правды». Да никто не понимает ничего! Да никто ничего не понимает... И к сожалению, об этом никто не говорит. Вот о каких-то простых вещах — не будем их называть, конечно — мы готовы говорить. А об этом... как-то у нас не принято.

К. Лаврентьева

— В студии «Светлого вечера» — протоиерей Дмитрий Рощин, настоятель Храма святителя Николая на Трех Горах. Отец Дмитрий, и все-таки — хочется отмотать немножко назад...

Прот. Дмитрий

— Да, давайте вернемся...

К. Лаврентьева

— Вы сказали, что — я не могу просто не задать этот вопрос — Вы сказали, что мы иногда (и очень часто даже) разговариваем на молитве сами с собой. То есть, надо понять: либо мы говорим с собой, либо мы говорим с Богом Евангелия. И как тогда отойти от вот этого диалога (внутреннего) и перейти к настоящему общению двух личностей — Бога и человека? То есть, проблема понятна; а как она решается? Ведь получается, она тогда вообще очень обширна, эта проблема, и касается каждого...

Прот. Дмитрий

— Ну вообще, это проблема спасения души, конечно. Да, она обширна, эта проблема... Я, знаете, иногда в проповедях делаю сноску такую. Когда я был в Храме священномученика Антипы, там совсем был вот свой храм, и все люди, которые его «населяли» — множество людей, сотни людей — они все там «накопились» вот за 11 лет, пока я там служил, и не надо было вроде никому ничего «разжевывать». Сейчас вот в Храме святителя Николая на Трех Горах... там же был приход определенный до меня, пожилые люди, которые как-то по-другому все уже слышали — все понятно, просто там... И я иногда прямо для них говорю: вы только не подумайте, что я протестант — пожалуйста, я вас прошу, я православный, пожалуйста, не держите меня за протестанта... Потому что я все время им говорю: вот, сегодня Петровский пост закончился; вот, сегодня пятница — постный день; и никто вам не объяснил, дорогие мои, зачем вам поститься Петровским постом; сегодня пятница — опять постный день, а награды вам не дали... Ну как же так? Вы же дети Божии... Если ребенок непонятно что делал, его заставляли три недели... Я могу вам объяснить, говорю я им — ну, непонятно, что было, а тут — еще постный день... Почему награду-то нельзя? Мороженое, хотя бы — ну, разрешите что-то, Господи... что-то дайте! Это шутки, конечно, да... Но вот про этот диалог: это тот вопрос, который мы не можем решить. Дело в том, что, мои хорошие, вы поймите, что у меня все-таки православное сознание (очень), а это подразумевает под собой, что я... не буду никогда решать самостоятельно вопросы, которые касаются всей Церкви. У нас Соборная Церковь, я верую в Соборную Церковь. И те вопросы, которые мы задаем все сегодня на кухнях друг другу, потому что... Вот уже, допустим, я 25 лет в Церкви: я уже вырос, я взрослый мальчик, и рядом со мной тоже выросло много-много людей — и мы задаем вопросы на кухнях друг другу. Мы не задаем их, как правило, в открытом пространстве — очень мало кто из священников задает сегодня такие вопросы. Но они есть. И если мы будем... А у моего поколения свежа память о том, как рушились империи из-за кухонных разговоров... И вот я думаю, что если мы хотим, чтобы с нами этого не произошло, чтобы, не дай Бог, не возник какой-то православный протестантизм, то нам надо начать озвучивать эти вопросы. Не только в рамках Межсоборного присутствия, но и немножко шире, чуть-чуть шире. Вот, поэтому я не могу стать реформатором — у меня для этого нет, во-первых, образования, таланта, сил; ну, и я просто не так воспитан, по вере революционером я не буду. Поэтому эти вопросы — серьезные, глубинные вопросы — должны решаться соборным разумом Церкви. Для этого она Соборная и есть. Простите, что я о таких вещах говорю — мы вообще хотели поговорить о том, как я в храм пришел...

К. Мацан

— А вот к этому мы сейчас как раз вернемся, потому что, наверное, настало время перейти к Вашей учебе во ВГИКе, или, как минимум, к тому периоду. Вот для меня это очень рифмуется с тем, что Вы уже сказали о том, что Вы из семьи артистической... И особенно в те года, когда Вы были еще подростком, особенно у художников, актеров, писателей было, наверное, ощущение того, что Вы назвали как осознание себя «инженерами человеческих душ» — некое такое «полу-пророческое» служение. И, наверное, в каком-то смысле это в себе сохраняя (Вы сказали, что все это впитали с молоком матери), Вы идете во ВГИК, на режиссерский... и тем не менее, после этого сразу поступаете в семинарию. То есть, Вы не начинаете работать по этой профессии. С чем это было связано? Было ли это связано с тем, что вот какой-то произошел перелом, внутреннее осознание, и насколько было тяжело расставаться в себе с вот этой перспективой — быть «инженером человеческих душ»? Ведь для многих это — ну, может быть, самое желанное, что может быть: служить искусству, быть в этой среде творческой интеллигенции, заниматься не какой-то, условно говоря, «скучной офисной работой», а — «вот, я — человек из мира искусства»... Многие к этому стремятся и многие это бы ни на что не променяли.

Прот. Дмитрий

— Ну, да... Но когда ты в этом родился, то, во-первых, это не так интересно...

К. Мацан

— Ну, это уже существенно, да...

Прот. Дмитрий

— Безусловно. Потом... я благодарен тоже маме, потому что она мне достаточно просто и в общих чертах описала то, что меня ждет — во ВГИКе, после ВГИКа...

К. Мацан

— То есть, розовых очков не было?

Прот. Дмитрий

— Нет, не было розовых очков... И вы знаете, мне очень повезло, потому что, учась во ВГИКе у Соловьева, я еще параллельно учился у Кшиштофа Занусси в Польше — он был скорее моим таким учителем... даже не в смысле кинематографа...

К. Мацан

— Вот об этом я Вас хотел отдельно спросить, про пана Кшиштофа...

Прот. Дмитрий

— Про пана Кшиштофа... Нет, моим учителем кинематографа был Кшиштоф Кесьлёвский, которого я до сих пор считаю самым великим режиссером всех времен и народов, и его фильм «Двойная жизнь Вероники» считаю самым гениальным произведением всемирного кинематографа. Может, у меня так отложилось в юности, что я был на премьере этого фильма в Польше и вообще общался с Кесьлёвским — это, конечно, отдельная история. Но Занусси повлиял на меня очень сильно. В человеческом смысле. Так как он христианин — совершенный христианин (вот это даже не обсуждается), и человек, который, наверное, один так в мире мощно и открыто исповедует свое христианство — и имеет право, он заслужил это, заработал. Мы когда к нему приезжали студентами, я помню, я принес ему первый свой сценарий — он так похвалил меня и говорит: «Да, это замечательно, но... это может быть Ваша третья или четвертая картина. Вы сначала должны снять что-то, что понравится людям, заработать себе имя и деньги, а потом — снимайте, что хотите». Ну вот он по такой же точно схеме (он никогда не лжет и не лгал), по такой же точно схеме он и действовал, и сейчас он снимает фильмы совершенно христианские, которые, безусловно, не имеют никакой там кассы и всего остального — он просто может себе позволить. Вы знаете, когда моя мама врезалась на машине, приехав на службу утром и перепутав газ с тормозом, не выспавшись, без кофе, с утра перед Причастием, врезалась в ворота Пушкинского музея, у которого мы отбирали до этого 10 лет храм — и ко мне кто-то из алтарников подходит и говорит: «Батюшка...» (а я стою, частички вынимаю) «...вот, Ваша мама протаранила ворота Пушкинского музея и разбила машину...» — а я, даже не повернув головы, говорю: «Может себе позволить». (смеется) Так что вот Занусси может себе позволить. Вот можем ли мы себе позволить? Да — Занусси, Кесьлёвский, не будем переходить.

К. Мацан

— И вот даже Занусси — как человек открытой веры, позиционирующий себя, скажем так, как христианин...

Прот. Дмитрий

— Занусси — великий человек, но у нас с ним есть одно только расхождение. Он не был доволен тем, что я стал священником, потому что он очень хотел, чтобы я был режиссером. Он очень переживал это, считая, что каждый должен заниматься своим делом. И честно говоря, вот на протяжении уже почти 20 лет, как я в священном сане, я неоднократно с ним внутренне соглашался и принимал его правоту, потому что я... Вот сегодня, если Вы мне скажете: кто должен быть священником — вот такой яркий человек, как Вы, с таким происхождением, вот это интересно, Вы привлекаете людей, тыры-пыры, вся вот эта болтовня... Нет, это не так. Канон есть канон. Священником должен быть человек, юноша чистый, святой, может быть, очень простой, вот; соблюдающий и соблюдший — сохранивший от юности своей все, пришедший, получивший образование, научившийся, имеющий духовника или послушание Церкви, и он может быть неинтересен, он может говорить какие-то простые вещи, но рано или поздно Господь воспитает из него пастыря. Вот это — образ священства, в который я верю. Мне могут сказать, что, может быть, в наше время это — утопия, но я верю в это. Пусть таких священников будет немного, но это и есть люди, которые имеют право быть священниками. Поверьте мне — мне, уж не знаю, как там прийти было ко священству, но быть священником и понимать... Я всегда, знаете, как... Это такая история, что священство — это какая-то высота, которая тебе дается, и вся твоя человеческая жизнь — это попытка дотянуться, дорасти хотя бы в какой-то мере до этой высоты. И когда ты понимаешь, что все, что в тебе есть, не дает тебе возможности дорасти до этой высоты — тебе очень тяжело и трудно. Понятно, что каждый священник — и любой человек, который приступает работать Богу — он испытывает искушения, препятствия. Но вот это вот твое внутреннее несоответствие — оно, конечно, очень тяжело несется. Это тяжелый такой, тяжелый крест... вот, наверное, самый тяжелый в священстве, который только есть. И от этого действительно делается страшно — не перед Судом Божиим, который мы не до конца можем осмыслить, а ну просто перед самим собой, перед людьми, перед совестью.

К. Мацан

— К этому тоже очень хочется поставить вопрос — к тому, о чем Вы говорите. Но все-таки я хочу завершить тему с Занусси — вот если можно вспомнить какой-то разговор, эпизод — что он сказал, что он сделал, что стало для Вас каким-то важным кирпичиком в плане становления человеческого и христианского мировоззрения? Или так невозможно ставить вопрос?

Прот. Дмитрий

— Мои хорошие, так не бывает... Это вообще вопрос не точный. Он просто был — таким, каким он был. И жизнь человека... она иногда состоит, конечно, из запоминающихся слов или фраз, но она из этого не строится — это моменты, впечатления. Да, они могут быть переломными; но если человек мыслящий, думающий, то у него фундамент должен быть очень мощный, потому что мыслящий человек меняет свои представления о мире раз в 10-15 лет. И дальше все зависит от того, насколько мощный был фундамент. Занусси был для меня и остается... и остается для меня из всех встреченных мной в «светский период» —мне повезло очень именно благодаря происхождению, но я ненавижу слово «богема» и никогда не был «богемным» человеком, всегда бежал от этого, прямо отталкивался, «отгребался», как говорится по-церковнославянски, руками и ногами — вот Занусси был одним из тех людей, которые сформировали, безусловно, мое мировоззрение и произвели на меня сильнейшее впечатление. И до сегодняшнего дня я хочу сказать, что ни в культуре, ни в политике, ни в истории, ни среди ученого сообщества (и в том числе в среде Церкви тоже) я не встретил человека, который был бы человеком такого уровня, такого self-made человека — потому что он все же поднялся (ну, хотя «поднялся» — это как-то грубо, это так немножко по-американски), поднялся из самых низов, он сделал себя полностью — я не встречал человека, равного ему по такой... человеческой мощи, по независимости, по свободе, по самости, по тому, что человек сделал сам с собой, чего он достиг. Во всех смыслах я хотел бы быть очень на него похожим, но к сожалению, вот эта вот... как это... да, советская вот эта, или какая-то русская с советской, наверное, система мышления — она не дает нам до конца быть такими, перебороть себя.

К. Мацан

— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Напомним, сегодня в программе «Светлый вечер» — протоиерей Дмитрий Рощин, настоятель Свято-Никольского храма на Трех Горах. В студии — моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.

К. Лаврентьева

— Еще раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели. В студии Радио ВЕРА — протоиерей Дмитрий Рощин, настоятель Храма святителя Николая на Трех Горах. С вами — мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы возвращаемся к нашему разговору.

Отец Димитрий, мы до перерыва нашего говорили о том, что для Вас идеальный вариант, так скажем (это я сейчас очень грубо говорю), идеальный вариант пути к священству — это подготовка с детства, чистота, образование... То есть, вот такой поступательный путь, когда юноша поступает в семинарию, получает образование, становится священником и служит, служит... служит с детства только Одному Богу и идет вот по этому одному пути. Правильно? Ну то есть, я, может быть, немножко неправильно пересказала то, что Вы имели в виду, но во всяком случае я поняла одну мысль: Вы считаете, что уходить из профессии, вот так вот переламывать себя и уходить в сторону священства — это не всегда верный путь... Или нет?

Прот. Дмитрий

— Хм... Есть понятие икономии в Церкви. И в какие-то, наверное, эпохи и в какие-то моменты Господь призывает людей, которые к Нему никакого отношения и к Его Церкви не имеют — по происхождению. Я думаю, что, наверное, мое поколение... многие из моего поколения пришли в Церковь таким, вот именно таким образом. Это призвание. И это оправдывает нас в глазах Божиих и в глазах людей. Вот и все, что я могу сказать. Это оправдывает нас. Потому что когда ко мне... Ко мне любой человек может подойти, наверное, и сказать: батюшка, ну что же Вы так вот себя ведете, Вы должны как-то смиреннее... Ну, я не буду говорить о том, как я должен выглядеть и как я должен жить — но я так, безусловно, не живу. И мне любой человек может поставить это на вид. Но у меня есть оправдание — я скажу: простите, но вы знаете, я вот так ... я чувствую... Я не буду никак оправдываться — я неправ; но просто вот... Вы говорите, что я езжу на дорогой машине — но я езжу на дорогой машине с 16 лет... Ну, и так далее. Просто не надо мне сейчас вменять это в вину, потому что это нормально для меня.

К. Лаврентьева

— Вы из другой жизни?

Прот. Дмитрий

— Да, вот, ну как-то так... Ну, понятно, машина — это мягкий пример. Но... Вообще мое отношение, мое видение того, что такое христианство, что такое человек, что такое отношения между людьми — оно, конечно, далеко от того идеала, который мог бы себе представить человек, переступающий порог Церкви. Хотя... мне все больше кажется, что люди не идеала ищут, а что они ищут только любви... и прощения. Больше ничего.

К. Мацан

— Ну, смотрите... Вы сказали, опять-таки (до перерыва — возвращаюсь к этой мысли), что если даже священником становится человек, например, очень простой, может быть, даже косноязычный, какой-то не яркий внешне — такого человека, если он хранил чистоту, если он получил образование, ну, и призван Богом к этому служению — через какое-то время Господь из него сделает яркого пастыря, действительно спасающего... помогающего людям спасать души...

Прот. Дмитрий

— Да яркого не нужно!

К. Мацан

— Хорошо, я сейчас не к этому...

Прот. Дмитрий

— Я понимаю... Простите, что я цепляюсь к словам — у меня есть такая плохая привычка...

К. Лаврентьева

— Вы же сценарист...

Прот. Дмитрий

— Да...Кто я только...

К. Мацан

— Может быть даже, Вы очень сейчас точно прицепились к этому слову! Смотрите, а почему... Или нет, не так поставлю вопрос: но ведь в этой же логике, и из человека, который прошел вот Ваш путь до священства — путь артистической жизни, путь, если угодно, соприкосновения с совсем другим миром и с искушениями — ведь и из такого человека Господь со временем может сделать достойного пастыря, который вот также будет помогать людям спасаться. Или Вы чувствуете, что именно ввиду Вашей, ну... некоей биографии (предшествующей) Вам тяжелее этой планки достичь — даже с Божией помощью? И Господу тяжелее из Вас сделать вот того, кого нужно сделать?

Прот. Дмитрий

— Мы с вами говорили до перерыва, что это Его пространство, и Он делает, что хочет, да... «Побеждается естества чин», как в Каноне Андрея Критского, «творит бо, елика хощет». Поэтому — «творит, елика хощет». Да, безусловно, были разбойники, которые становились святыми. Мы это прекрасно понимаем, и конечно, большинство людей говорит: нет-нет, нам как раз вот такой пастырь и нужен (говорят они), который вот тоже это все видел, который говорит с нами на одном языке, нам так понятней, вот мы к нему пойдем... Но это они только входят в храм. А потом-то они начинают в нем жить, и им становится нужно все больше и больше. А тут ты уже не можешь дать — да, молоко твое, из твоей груди, которой ты кормишь людей, оно уже горькое. И они говорят: «Ой, подождите, а Вы же должны тоже были вырасти...». А я говорю: «Да я вот не могу вырасти, потому что у меня вот... всякие болезни были...». Они говорят: «Ну как... Нет-нет, Вы должны... Господь меняет людей...». Я говорю: «Конечно, меняет людей... Но... меня вот, почему-то...»

К. Мацан

— Но медленно...

Прот. Дмитрий

— Но медленно, да... Медленно... Вот, да... Поэтому... Недавно были апостолы, да? Петр и Павел... Что мы говорим о «простых»! Да, Бог может из чего угодно: из камней этих воздвигнуть чад Аврааму... Нет, в этом смысле — да... Но я еще раз говорю... Помните, как у отца Валериана Кречетова — он замечательно говорит: говорит, что раньше люди мало знали, но много понимали; потом стали больше знать — и стали меньше понимать; теперь, говорит, очень много знают, но ничего не понимают. Вот точно так же, когда они писали эти каноны — о чистоте человека, который претендует на священство, и определенном возрастном цензе... Правда — раньше нельзя было, допустим, раньше 30 лет, по правилам апостолов и святых отцов, становиться священником. 30 лет — это был уже излет, это была уже... ну, почти пенсия. Это очень важно, да — Ветхий Завет — до 30 лет не учить! Это же очень важно все. А они очень хорошо понимали, о чем они говорят. А у нас, например, смотрите — мы говорим: «Это невозможная задача! Как же так! Человек должен быть молодой, он должен сохранить чистоту, до 30 лет где-то мучиться, и потом к 30 годам...». Да нет — возможно все это. Когда отец Иоанн Крестьянкин говорил молодым людям, которые к нему приходили с просьбой о том, что «вот, мы нашли друг друга, можете ли Вы нас благословить на брак?», он говорил: «да-да... три года ходите за ручку...». Они говорят: «Какие 3 года, батюшка?! Уже там... середина 20 века!». А сейчас уже скоро середина 21-го... Какие три года... А ведь это правда! Потому что мы потом сталкиваемся с тем, что это правда. Да, эти бремена кажутся неудобоносимыми, но это «бремена неудобоносимые» в вопросах, которые суть основополагающие для твоей жизни. Ты потом будешь страдать — ты хочешь страдать? Да, если вы хотите, чтобы ваш пастырь был человеком страдающим таким — да, вот эта вот такая «достоевщина» вся, вот его туда-сюда бросает, и вот эта колоссальная амплитуда — мы, такие, значит, полу-звери, полу-боги, как у Заболоцкого... Нет, мы... Да, давайте поспокойнее — а почему поспокойнее-то нельзя? Почему мы должны все время жить вот в этом колоссальном напряжении, и люди вокруг нас — в напряжении? Зачем? У нас есть задача: служить, да? Как вот, я всегда, когда о священстве думаю, как вот великомученик Пантелеимон изображается с такой коробочкой, откуда он ходил и раздавал эти снадобья... И я хожу с этой коробочкой — она не моя, ее могут у меня отобрать, мое дело — хоть как-то соответствовать тем чудесам, которые внутри этой коробочки заключены. А я такой, хожу с этой коробочкой, знаете... Говорю: «О, привет! Здорово! Тут у меня — чудеса в коробочке...». Что это за развязность? А по-другому не умею... Развязность! Развязность, дерзость — в таком, в плохом смысле этого слова... Ну, и так далее все это.

К. Мацан

— Ну, вот если возвращаться к истории Вашего пути в вере, к вере и в священство, куда путь этот Вас привел, мы так хронологически остановились все-таки на том, что Вы окончили ВГИК, не стали работать по профессии, поступили в семинарию... И у меня это рифмуется с одной фразой, которую я в Вашем интервью прочитал (это тоже было интервью на Радио ВЕРА, я его услышал просто) — мне понравилась формулировка, мне кажется, она очень многое выражает. Вы говорите о том, что «...в юности, еще до того, как я пришел и «сдался в Церковь». Вот что за этой метафорой стоит — «сдался в Церковь»?

Прот. Дмитрий

— Ну, этому предшествовала большая борьба серьезная...

К. Мацан

— Вот расскажите об этом.

Прот. Дмитрий

— Ну, я считал себя человеком православным в юности, хотя ничего вообще не понимал в этом. Я вообще... ну, в юности мы все достаточно самоуверенны... Но тем не менее, я считал, что я православный человек. Но когда я достаточно подрос, и возникли вопросы юности и всего остального, которые нужно было решать (которые немножко не совпадали, как мы понимаем, с церковной установкой), то началась, конечно, некая такая революция, и эта революция привела меня к тому, что я сказал: «Все, значит, в нашем доме разговор о Церкви больше не приветствуется, это табу». Креста я не носил, в храм я не ходил, и это длилось где-то, наверное, около четырех лет. Как раз это выпало вот на ВГИКовскую почти пору (чуть ранее, потому что там тоже были свои нюансы). Да... и когда я говорю, что я «сдался» — ну, это я так образно выражаюсь — тем не менее, я сдался, потому что в какой-то момент я... Кстати, мы говорим о творчестве, о режиссуре — я не очень люблю творчество, потому что я люблю Литургию, во-первых, поэтому по сравнению с ней любое творчество — это так, да... самовыражение такое дешевое... Ну, не дешевое, может быть — бывает очень дорогое самовыражение... Дорогое лучше, кстати, чем дешевое, потому что дешевое вообще мало интересно... Дорогое — хотя бы оно, ну...

К. Мацан

— Хоть посмотреть есть на что...

А. Пичугин

— Да, конечно... Да-да-да... Не взлетим — так поплаваем... А здесь... А здесь да... Вот это самое, да... И я уже не собирался быть... Нет-нет, я уехал... Ну, мы учились так, «левой ногой» у Соловьева тогда во ВГИКе, были такие... «короли» — потому что он был председателем Союза кинематографистов, это были 90-е годы, все было такое сложное... Его прошлый курс, казахский — вообще за дипломами не пришел... никогда! Я забрал диплом, только когда уже учился в семинарии, уже был диаконом (заочно учился), и пришел в подряснике во ВГИК, всех там перепугал... У меня были какие-то хвосты там за второй курс, так что, ну... все «левой ногой».

К. Мацан

— Диплом выдали?

Прот. Дмитрий

— Ну конечно — как же мне могут не выдать диплом! Ну перестаньте, да — это же наше море, наша лужица... Да, и... да, вот это был конфликт... Я пришел... я сдался, да... Я уехал в Питер, потому что я был допущен в питерскую «богему», и имел общение с Курёхиным, слава Богу, которое меня тоже очень многому научило, хотя мне было 20 с лишним лет — я рано достаточно, правда, вырос... И вдруг оттуда я сбегаю — опять в деревню, где служил тогда мой духовный отец, и остаюсь в этой деревне, никому ничего не объясняя... И вдруг я... Да, просто я вдруг подумал... Мне нужна была передышка — были большие проекты впереди, и я подумал, что...

К. Мацан

— Режиссерские, видимо, какие-то проекты?

Прот. Дмитрий

— Больше продюсерские...

К. Мацан

— Понятно... Ну, имеется в виду, что...

К. Лаврентьева

— Профессиональные...

К. Мацан

— Да, профессиональные.

Прот. Дмитрий

— Да... Ну, вот режиссура меня как-то тогда перестала немножко интересовать. А продюсерский проект был интересный, потому что Курёхин с Борисом Борисовичем (Гребенщиковым), Дебижевым и... кто-то у них был четвертый — Пежемский, кажется — написали тогда сценарий, он назывался «Порок и святость». Это все было еще на волне двух «Океанов-2» Дебежевских... Мы до сих пор дружим, кстати, с Сережей Дебежевым, очень близко. И он, пройдя все свои там эти «индуистские этапы», все-таки, слава Богу, стал православным человеком (к моей радости) и патриотом большим (в самом хорошем смысле этого слова). Да, и вот, мы собирались создать специальную продюсерскую компанию, чтобы делать это кино, и в общем, присматривали уже ходили с Курехиным офис на Невском проспекте... Все это было очень смешно. Занусси, кстати, хотели (привлечь)... потому что через Занусси хотели какие-то... чтоб это было имя и все... Ну, в общем, наглые мы были, веселые, все это было прекрасно... И вдруг оттуда меня выносит вот в эту деревню... И я вдруг решаю там остаться, никому ничего не объясняя, сам... И думаю: что такое православие? Я в этой деревне был, приезжал сюда — до этого отец Владимир служил там, батюшка, уже 6 лет или больше...

К. Мацан

— Волгин?

Прот. Дмитрий

— Волгин, да... И я приезжал туда, кажется, когда мне было 15 лет или 16, не помню... И вдруг я там остаюсь; и вдруг я... для меня открывается... я... На самом деле, я уверовал тогда — вот что произошло. Я это помню очень хорошо. У святых отцов это есть — помните тот день и час, когда вы обрели веру. И всегда храните это, потому что это мгновение — такое неподдельное, оно потом, когда вы будете испытывать всякие турбулентности, оно будет вас удерживать внутри Церкви, внутри вашей веры. И тогда я сдался, да. Я говорю «сдался», потому что, ну... я слишком был высокого о себе мнения... Ну, я и сейчас о себе слишком высокого мнения — наверное, это видно, да, и слышно — простите, я успеваю параллельно каяться, да: говорю — каюсь, каюсь — говорю... (мыши вот кололись, плакали, но продолжали есть кактус). Вот, и я сдался, да, я сдался. Я сказал: да, все, понял. Все, все, все, все... Поклоняемся, поклоняемся, склоняемся... Вот... И то, что вот вы говорите, я в семинарию поступил — да нет, ничего подобного. Батюшка дослуживал последний год (как выяснилось потом) в Курской епархии, святейший покойный забрал его в Москву... А мы сидели там, в этой деревне — зима, в храме минус 30, а я ходил в одной майке в храме — у меня было какое-то такое... совсем я и не мерз там... часами стоял... В общем, какие-то были веселые, прекрасные деньки, да... И вдруг батюшка звонит и говорит: «Приезжайте в Москву, для вас есть тут послушание». Я приехал. Мы такие приехали еще, с одним моим таким, с которым мы там уже... он туда приехал... К батюшке приезжало очень много, естественно, народу — по тем временам, молодежи, да... И мы приехали вдвоем к батюшке утром на вокзал, смотрим — все люди без бород! Мы аж прям думаем: Господи, помилуй, какой кошмар! Ну, вот в таком состоянии... А он говорит: «Вы идете дворниками работать в Московскую Патриархию. Я договорился». И я полгода работал дворником в Чистом переулке. Приезжал туда... У меня была серебристая «девятка»... Ну, понятно все...

К. Мацан

— И шли работать дворником...

Прот. Дмитрий

— Ну, я оставлял ее за несколько кварталов до Чистого переулка, чтобы никого не смущать... У меня было пальто такое, в котором мой однокурсник Костя Котлеров играл у меня в спектакле «Записки сумасшедшего» (дипломном). Где-то мы нашли его, значит, в какой-то костюмерной... Я в этом пальто приходил — и все матушки там думали, что я освободился только что из тюрьмы, потому что я, конечно, из себя представлял сложную смесь человека, который жаждет монашества, и... Ну, в общем, все это было смешно. Да, так что я работал полгода дворником в Московской Патриархии. И очень этим горжусь — потому что вот это все «поколение дворников и сторожей», оно как-то меня миновало; и тут я хоть смог реабилитироваться перед своими старшими товарищами из Питера и Москвы. И да, после этого я алтарничал. Тогда еще можно было рукополагаться в диаконы по рекомендации, потом уже поступать в семинарию. Сейчас, слава Богу, уже как-то более жесткий ценз отборочный (и это правильно). И вот поэтому у меня был еще какой-то этап — тяжело он давался мне... Три с половиной года я служил диаконом, и это было очень тяжело. Я прямо так стучал кулаком по столу и говорил: «Если я не нужен Церкви — в качестве священника, ради чего я сюда пришел — то зачем тогда? Давайте как-то будем решать этот вопрос...». В общем, я был, конечно, такой дерзкий... Вот, а потом уже все как-то пошло-поехало...

К. Мацан

— Протоиерей Димитрий Рощин, настоятель Свято-Никольского храма на Трех Горах, сегодня с нами в программе «Светлый вечер».

К. Лаврентьева

— Отец Димитрий, мне очень не по себе пересказывать Ваши мысли, потому что Вы так пристально смотрите, когда мы пересказываем или пытаемся передать то, что Вы имели в виду... Но в начале нашей программы Вы сказали, что Занусси так, мягко скажем, не благословил Вас на пастырское служение, и в течение Вашей жизни — уже в священном сане — Вы несколько раз возвращались к этому внутренне. И мой вопрос — не об этом и не о каких-то кризисах (хотя мы спрашиваем иногда наших гостей о кризисах и каких-то сложных моментах уже в священническом пути). А вопрос мой — приносит ли Вам священство радость и наполненность? Потому что Вы говорите о сложности, и мы всю программу говорим о сложности. И хочется немножко повернуть это с другой стороны, эту тему, и посмотреть на нее с более радостной стороны.

Прот. Дмитрий

— Так, хорошо... Какой много...

К. Лаврентьева

— Многогранный вопрос?

Прот. Дмитрий

— Многогранный вопрос, да... Во-первых, первый ответ — это кризис, кризис, кризис... Кризис и еще раз кризис... Кризис на кризисе... Нет, это неправда — это не совсем так. Я всегда люблю всех возвращать к Евангелию. Вот, давайте в Евангелие вернемся. Что такое земная жизнь Иисуса Христа? Это какое-то такое возвышенное, одухотворенное какое-то сидение на облаке на глазах у изумленной публики? Или это бесконечный кризис столкновений с человеком, и — «Боже Мой, Боже Мой, вскую мя еси оставил?». Там, где нет кризиса — там... Надо, ну в общем, правильно передать слово «кризис», потому что... Вообще это греческий. Я не умею, к сожалению, это самое... не говорю по-гречески. Но кризис — это же как-то... перерождение, да? Что-то я уже не помню, простите мою неграмотность...

К. Мацан

— Суд!

Прот. Дмитрий

— Суд, да... Да, это суд... А у Иоанна Лествичника, помните? Что молитва истинно молящемуся есть суд прежде Страшного Суда. Поэтому в этом смысле — кризис на кризисе, да... А возвращаюсь ли я мыслями к творчеству — упаси Бог, никогда. Я снял бы с удовольствием кино, и имею для этого сегодня все возможности (гораздо больше, чем имел в юности, поверьте), но кино для меня интересно только с точки зрения пропаганды. Причем пропаганды очень качественной — ведь можно дешево, а можно дорого «самовыражаться». Я не хочу «самовыражаться» — хотя очень хочется, конечно, но мне и этого вполне хватает: у меня есть площадка проповеди, и да, я там самовыражаюсь. Потом, я могу еще самовыражаться в своих детях. Ну, и там... Круговорот людей, да... Могу самовыражаться во многих других вещах... Нет — наслаждение, радость или торжество — это все не те эпитеты, которыми можно выразить то, что такое священство для меня. Вот я все время с ужасом думаю о том, что я могу всего этого лишиться. И с ужасом думаю о том, что я вот еще... тот же самый минус происхождения и вот этой нечистоты, что я могу где-то дрогнуть в какой-то момент... Да, мы все можем пасть, мы все можем сказать где-то резкие слова, за которые нас могут там как-то... куда-то отправить далеко, и мы можем этого не перенести — это все может с нами быть. Да, вот поэтому я вот этого боюсь очень... Да, и за себя боюсь тоже, зная свое какое-то вот такое свободолюбие, это правдолюбие и несдержанность... И очень, очень в этом смысле верю в Бога и стараюсь за Ним идти. Нет, это единственное, чем может заниматься мужчина, который осознал себя вообще человеком, мужиком... Ну, вы знаете, я... Вот этот мой айсберг, который плывет в темном море, он сталкивался уже с таким количеством прекрасных разукрашенных и веселящихся «Титаников», что все они, значит, столкнувшись с этой холодной скалой темной, они тоже говорили: о, мы тоже хотим, да, мы тоже хотим, вот-вот-вот... наш «Титаник» веселый-развеселый — он не такой, мы хотим вот на эту скалу, с пингвинами, вот туда, туда... Поэтому нет, выше священства ничего нет. Это нельзя никак сравнивать... И когда я говорил в начале нашей передачи о том, что я обернулся назад и увидел, что все, что со мной происходило, привело меня к священству — это было, безусловно, так. Все компоненты совпали, то есть, вот собрались эти пазлы... И ничем другим я точно совершенно, и никем другим я совершенно точно не мог быть. Мой духовный отец часто говорит, что он умрет, если его лишить священства. Я ему охотно верю. О себе так не скажу, потому что я невысокого о себе мнения, вот честно, несмотря на то, что я говорю — говорю искренне совершенно, как перед Богом. Я правда о себе невысокого мнения, несмотря на свою «самость» там, самолюбование и все эти вещи... Я невысокого о себе мнения, поэтому вот тут мне сложно сказать, что нет, я вот за священство... Я не буду ничего говорить, потому что я боюсь. Боюсь неудобства, боюсь мучений, боюсь пыток, боюсь страданий — искренне всего этого боюсь. Как себя поведу — не знаю, вот. Но то, что я ничего не ищу, ничего не хочу — да, это точно. Но с другой стороны, я еще одну вещь знаю — что, когда ты переосмысливаешь вот каждое десятилетие, как мы говорили (или чаще, или реже), свою жизнь, свои отношения с Богом, то ты понимаешь, что у тебя есть еще время, ты должен еще... Вот недавно святейший патриарх вот, когда был на Валааме, на Коневце, он сказал, что мы должны свою веру... (как-то он так красиво, я так не умею говорить, как он) как бы делать понятной, свою традицию сделать понятной для людей. Вот это колоссальная задача, она всегда передо мной стоит, вот эти вот 25 лет в Церкви... Потому что я понимаю, что такое, там... «для нас важнейшим искусством является кино» — я понимаю, что такое пропаганда. И я понимаю, как можно сделать честную пропаганду для людей, я очень много над этим думаю, и... Вот мы — ВГИКовцы, да, владыка Тихон Шевкунов... Я так говорю — «мы пахали, я и трактор...» — но где владыка Тихон, а где я... Но мы мыслим проектами все-таки. Помимо служения у нас еще есть возможность, да, и мы думаем все время о тех проектах, которые могут принести пользу людям внешним. Потому что, к сожалению, на мой взгляд, вот мы сидим в студии Радио ВЕРА — которое я очень почитаю и считаю самым мощным, безусловно, на сегодняшний день миссионерским проектом Русской Православной Церкви — но к сожалению, мне кажется, что вот это как... Круг замкнулся немножко, и мы вещаем сегодня только для своей аудитории. Вот, поэтому нужны какие-то такие большие грабли, которыми мы можем... как можно больше «захватить» людей, так как большинство наших с вами соотечественников пребывают совершенно вне церковной ограды, это понятно... То есть... Церковная ограда — это такие все высокопарные слова, а на самом деле — вне жизни... да, так. Вне жизни. Настоящей, человеческой жизни, высокой, вершиной которой является священство в служении Божественной Литургии. Аминь.

К. Мацан

— Все-таки есть еще пара минут один вопрос задать, который мне кажется таким... очень релевантным для нашей беседы. Вы упомянули слова своего духовника «если меня лишат священства, я умру» — ну, эту мысль. Вы знаете, у нас недавно в гостях, тоже в этой программе, где мы говорим о пути к священству, был священник, который высказал мысль ... ну, такую, для меня в чем-то редко звучащую. От лица священнического сословия он говорит, что надо в себе разделять человека и священника, христианина и священника. Вот первичная все-таки идентичность — христианин. А священство — ну это, если угодно, область приложения усилий. И можно этого лишиться, но это не должно стать концом жизни — потому что как христиане, мы все равны перед Богом. Кто-то посвятил себя служению этому — особому, высшему служению, может быть, для мужчины; кто-то — нет. Но первична вера христианская вот эта, а не священство как вот служение... как работа и профессия — в самом высоком смысле слова. Что Вы об этом думаете?

Прот. Дмитрий

— Вопрос понятен. Я же говорю не случайно, что мы все в последнее время склоняемся к «православному протестантизму»... Да, это так, но вот если бы не время. Если бы не время... Да, это так. Конечно, Христос как Главное Действующее Лицо на нашей исторической площадке. Да, но вот такое время сегодня, что священник — все-таки это какая-то особая история, и недаром столько вокруг этого ломается копий, и основной удар сегодня наносится именно по священству — вот, вы так живете, у вас такой образ жизни, такой образ жизни... Ну, все это, понятно, примитивные такие нападки... Нельзя принести священство в жертву человеку. Вот я бы так сказал, наверное. То есть вот человек — как душа, да, и священство — как приложение... Нельзя принести священство в жертву человеку. Вот есть брак, да — союз двух. И мы не можем разрушать брак, потому что это разрушение не того, что твое собственное, а того, что твое и еще кого-то. Ты не имеешь права. Это твоя высшая форма ответственности, высшая ее ступень. Не имеешь ты права ради другого человека ее разрушить — вы договорились, и это предательство, как бы оно ни было... Ой, да, не сложилось, не срослось — понятно, это все ясно, не сложилось, не срослось... Но в принципе, априори, в идеале ты не имеешь права этого сделать. Точно так же в идеале, который сегодня есть — это необходимость сегодняшнего дня — ты не имеешь права принести священство в жертву своим человеческим особенностям. Даже говоря о том, что ты христианин. Я могу сказать, например: я недостоин священства, все, недостоин и все, я не могу, не тяну это... Я это говорил тысячу раз, поверьте, и плакал об этом, и... Ну, не то, что хлопал дверью, но прямо... Я искренне вот это вот... Я говорил в начале, что честность — это дьявольское слово... Я говорю: «Если быть честным (своему духовнику на исповеди, в беседах), я... нет, да какой я священник, да отпустите Вы меня, не надо, не мучайте Вы ни меня, ни себя, ни людей... Давайте не будем никого обманывать...». И это было не один раз. Но нельзя принести священство в жертву человеческой вот этой «правде». Может быть, не знаю, я ушел бы из священства, я не знаю, там... снял бы какой-то фильм... какие-нибудь там «Страсти Христовы-2», который привлек бы к себе миллионы людей, и все бы спаслись... А как священник я, ну, может быть, пару-тройку тысяч еще осилю там, и все на этом закончится... Но нельзя этого делать. Вот... Священство выше, чем... выше, чем... выше, чем христианство. И поэтому оно такое тяжелое. Вот поэтому оно такое сложное, ребята.

К. Мацан

— На потрясающе напряженной ноте мы заканчиваем наш разговор... Но спасибо за это огромное. Как-то по закону драматургии мы заканчиваем на такой большой интриге... Протоиерей Димитрий Рощин, настоятель Свято-Никольского храма на Трех Горах сегодня был с нами в программе «Светлый вечер». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания!

К. Лаврентьева

— Всего хорошего!

Прот. Дмитрий

— Всего доброго!

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «М.М. Бахтин и Ф.М. Достоевский». Татьяна Касаткина
• «Подготовка к встрече Рождества Христова». Протоиерей Максим Плетнев
• «М.М. Бахтин и Христианство». Протоиерей Павел Карташев