«Путь к священству». Иеромонах Апполинарий (Панин)

У нас в гостях был ректор Перервинской духовной семинарии иеромонах Апполинарий Панин.

Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере и священническому служению.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева

---

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Кира Лаврентьева —

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии. Добрый вечер.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Добрый вечер.

К. Мацан

— В этих беседах, я напомню нашим радиослушателям, мы беседуем со священником о его пути к вере и в вере, о том, как этот путь складывался, какие вопросы на нем возникали, какие жизненные наблюдения сопровождали этот путь. И нам кажется, что такой рассказ о пути к священству, поскольку это путь вопросов и ответов, может быть актуален и интересен всем, кто так или иначе себе вопросы о Боге задает. Вот об этом сегодня хотелось бы поговорить.

К. Лаврентьева

— Отец Аполлинарий, когда в нашу программу «Путь к священству» приходят монашествующие, мы с Костей всегда особенно волнуемся, потому что очень страшно спрашивать, очень страшно вести разговор, трепетно и волнительно, потому что это все-таки закрытая сфера для нас. И, наверное, не стоит ее слишком приоткрывать. Но так как неизбежно сегодня спрашивать у вас о вашем пути к вере, в вере и пути к священству, первое, самое предсказуемое, что хочется спросить: как из Академии ракетных войск люди попадают в священники, а потом в монахи? Или наоборот, скорее всего, сначала в монахи, а потом в священники.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Это очень интересная история. Именно в Академии ракетных войск имени Петра Великого я пришел в Церковь. Да, мои родители были крещеные люди, но не совсем воцерковленные. И с детства я в церковь не ходил, как многие сегодняшние дети, хотя верил в Бога, и были какие-то жизненные искания, какие-то интересные встречи. Но в Церковь я пришел, будучи уже военным. Произошло это как? А произошло это очень просто. Это был, наверное, 1999-й год. В этот год наша Академия участвовала в параде на Красной площади. И тренировки к этому параду проходили на Болотной площади около фабрики «Красный октябрь», где тогда так вкусно пахло шоколадом. Сама Академия находилась на Китай-городе. И вот, после таких тренировок все мы, в форме и шинелях, с начищенными ботинками, шли в Академию через город. Конечно, это было интересно для курсантов, которые учатся в закрытом учебном заведении — прогуляться по городу. И обычно мой путь проходил через центр. Тогда я очень любил посещать музеи. И, наверное, одним из моих любимых музеев был музей имени Пушкина, я ходил туда на лекции вечерами. И, идя с Болотной площади на Китай-город, я решил пройти мимо библиотеки имени Ленина. И, проходя мимо библиотеки имени Ленина, я увидел храм. Это был храм Святителя Николая на Старом Ваганькове. И для меня было удивительно, что в этот храм заходит человек в черной шинели, в морской. Мне стало интересно, и я зашел вслед за ним. И, войдя в храм, я почувствовал, что мне здесь очень понравилось. Конечно, этот храм необыкновенный, это храм Святителя Николая Чудотворца на Старом Ваганькове. Там великолепные иконы. Икона Иоанна Кронштадтского большая, почти поясная, она размером где-то больше метра в длину. Икона святой Матроны с житием, очень красивая икона с частицами мощей, икона Серафима (Чичагова), который когда-то служил в этом храме. Но самое главное, что меня поразило — в этом храме была ростовая икона преподобного Сергия Радонежского, гробовая икона, в рост, впоследствии я увидел примерно такую уже в Троице-Сергиевой Лавре. И мне здесь понравилось. Я разговорился с батюшкой, и он мне предложил ходить на службы.
И вот с этого момента я совершенно произвольно стал ездить на воскресные службы в этот храм Святителя Николая. И именно здесь я воцерковился. Мне понравилось богослужение, хотя я практически о церковной жизни не знал ничего. Он мне сказал исповедоваться и причащаться. Я приезжал, исповедовался, причащался. И мне было действительно хорошо — я нашел то, что искал столько лет. Я почувствовал, что это то место, где мне очень хотелось бы быть. Я встретил там замечательных людей. И именно здесь я воцерковился. Впоследствии я окончил Академию, но стал уже церковным человеком. Я проходил службу, служил, но для меня это было уже лишь одной из сторон моей жизни — главным для меня стала Церковь. Наверное, вот такой путь у меня был к Церкви. Потому что путь к Богу, я думаю, что большей части, это путь именно в Церковь — как человек приходит в Церковь. Потому что, как говорит святитель Киприан Карфагенский: «Кому Церковь не мать, тому Бог не Отец». И, наверное, путь любого человека к Богу начинается именно с пути к Церкви.

К. Мацан

— Вот если нас сейчас слушает человек, который не имеет своего глубокого опыта церковной жизни, а может быть, о церкви лишь что-то знает — приходит туда на Пасху, например, или просто по крупным праздникам, но не является, скажем так, несколько калькируя западный язык, можно сказать, не является практикующим христианином. Для такого человека часто, и это объяснимо, вот то, что вы говорите — прийти в Церковь, путь к Богу это путь в Церковь, — понимается так, что церковь это некое место обрядов. Вот надо регулярно куда-то приходить, какие-то совершать религиозные обряды. И вот это и есть некая церковная жизнь. То есть есть некое представление о церковной жизни, как о таком неком внешнем круге действия. А вот, наверное, для человека, который имеет свой глубокий опыт церковной жизни, как у вас, вот быть в Церкви — под этим выражением что-то другое подразумевается. Что это для вас такое: прийти в Церковь, быть в Церкви, что это значит по-настоящему?

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Да, вопрос очень хороший, Константин. Этот вопрос часто задают люди. Они говорят: «Я прихожу в храм, ставлю свечи — и это мое общение с Богом». И здесь, наверное, можно привести, может несколько утилитарный, но я думаю, яркий пример: церковь это источник благодати, то есть то место где человек может стать причастен к благодати Божьей. И, конечно, тот человек, который приходит в храм, ставит свечку, как-то молится, он несомненно причастен к благодати Божией — он получает свою частицу благодати. Но получить благодать эту в полной мере может лишь тот человек, который участвует в церковных таинствах. Собственно, для меня церковная жизнь и есть участие в таинствах — это таинство крещения, когда человек становится членом Церкви, это таинство брака, когда человек освящает свою семью в Церкви, это таинство святой Евхаристии, святого Причащения, когда человек причащается Тела и Крови Христовой, таинство исповеди, в которой Господь прощает грехи человеку. И, конечно, в этих таинствах человек может почерпнуть благодать в гораздо большей степени, нежели в том, когда он просто приходит и ставит свою свечу Богу. Можно привести такой простой пример. Мы приходим в великолепный ресторан, нам накрывают стол, ставят приборы, приносят изысканные яства. И вот человек приходит, садится за стол, смотрит на всё, нюхает, встает и уходит. Конечно, несомненно, он посетил ресторан, он увидел, что здесь происходит — он увидел всё это. И другой случай: человек приходит, садится и вкушает — он вкушает первое блюдо, второе. Он пробует те или иные деликатесы. И здесь мы видим совсем другое, другую степень причащения человека, можно сказать, к ресторанной жизни. Конечно, этот пример несколько вульгарный. И он совсем не отражает Церковь. Но через этот пример, я думаю, люди могут понять ту степень благодати, которую человек может почерпнуть через таинства Святой Церкви и через просто посещение — это абсолютно две разные вещи. И когда я говорю, что я стал ходить в церковь, в первую очередь для меня, конечно, это то, что я стал участвовать в таинствах.

Конечно, перед этим я ходил в церковь, я ставил свечу, я посещал монастыри, мне это нравилось. Но я не участвовал в таинствах. А вот тот священник, который мне предложил участвовать в таинствах, он раскрыл для меня совершенно новую страницу моей жизни. Моя жизнь стала цветной. Например, сейчас у каждого телевизор, телефон с каким-то дисплеем, где очень много цветов. А раньше были черно-белые телевизоры. Я помню, у бабушки моей был черно-белый телевизор. И вот когда человек становится членом Церкви, он начинает участвовать в таинствах — его жизнь превращается из черно-белой в цветную. Она обретает весь спектр той жизни, которую человек может получить в полной мере, в той мере, в которой Господь для него создал. И именно вот эти переживания, эта благодать она и приводит человека в церковь и он ее черпает и ради нее человек идет в церковь, потому что другой причины, по которой человек может прийти в церковь, молиться, стоять многочасовые службы, другой причины здесь нет — человек хочет и старается получить благодать Божью. И, конечно, быть в Церкви — это прежде всего участвовать в таинствах.

К. Лаврентьева

— Отец Аполлинарий, все же, когда вы стали осознанным прихожанином храма и воцерковились (хоть я и не очень люблю этот термин, но как еще назвать), как дальше продолжался ваш уже церковный, внутрицерковный путь?

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Дальше мой путь продолжался, можно сказать, довольно общим образом. Со временем я стал пономарить, участвовать в богослужении в качестве пономаря. Я читал за богослужением, читал Шестопсалмие, читал Псалтирь, начал читать на церковнославянском. Мне этот язык очень понравился. Стал знакомиться с житиями святых, опять же на церковнославянском языке. Конечно, здесь нужно упомянуть о том великолепном издании житий репринтном на церковнославянском языке, которое осуществило Тутаевское братство. Церковнославянский язык для меня стал, конечно, открытием — это язык настолько красивый, настолько поэтичный, настолько красивый слог. Это слог великого нашего церковного писателя и ученого, святителя Димитрия Ростовского. И эти жития святых открыли для меня новый мир. Я осознал, насколько человек может приблизиться к святости в своей жизни, насколько человек может приблизиться к Богу. И, конечно, для меня стало важным, как я осуществлю свой путь, как я смогу в той или ной мере приблизиться к этой святости? И для меня этот момент моя церковная жизнь стала выходить на первый план, то есть пришло какое-то осознание, что для меня это самое важное в моей жизни, что может быть. И, конечно, я стал стараться участвовать в этой церковной жизни в той возможной полноте, в которой я мог.

К. Мацан

— Иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы продолжаем наш разговор. Мы неслучайно вас представляем, как ректора семинарии. Ваш путь прошел через Перервинскую семинарию — будучи студентом, вы там учились, потом вы в Московской духовной академии учились. А семинарская часть, академическая часть жизни что вам дала в плане какого-то осознания себя христианином? Знакомства с Церковью, с иными сторонами церковной жизни и более глубокого постижения той традиции, в которую вы вошли?

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Для меня Перервинская семинария это не просто слова, не просто какое-то место в Москве, хотя и очень красивое, а это часть моей жизни. Причем та часть, которую я очень люблю и очень ценю. В семинарии я стал, можно сказать, жить в дому Божьем. И эта жизнь, конечно, отличалась от той жизни, которой я жил до того. В семинарии наши воспитанники и тогда, когда я туда поступил, проводят все свое время. То есть здесь они живут, здесь они питаются, здесь они посещают богослужения, здесь они трудятся. Здесь они находят друзей, здесь они общаются. То есть в семинарии человек обретает некоторую полноту в жизни в Церкви. И для меня это было именно так. И я благодарю Бога, что я поступил именно в Перервинскую семинарию. Перервинская семинария, я могу о ней уже судить, могу ее сравнивать с другими учебными заведениям, с Московской духовной академией, с Санкт-Петербургской, с другими семинариями нашей Церкви, она имеет свои особенности. И эти особенности начинаются не где-то в учебных классах или в аудиториях или в актовом зале, они начинаются в храме. Перервинская семинария и Перервинская обитель знамениты в Москве своими уставными богослужениями. Именно здесь, в Перервинской семинарии, служба совершается во всей полноте — здесь читаются кафизмы на вечерне, две кафизмы на утрене, канон на 14. То есть богослужение проводится так, как оно должно совершаться по уставу.

К. Мацан

— Давайте для слушателей, которые не сильны в литургике, скажем, что они очень длинные получаются.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Да, они действительно длинные. Для людей, которые не сильны в литургике, я могу сказать, что если Всенощное бдение на праздник, Малая вечерня начинается в 4 часа, бдение начинается в 5, а заканчивается это бдение где-то в половине 10. Если это вседневная служба, то она заканчивается где-то в половине 8. Конечно, есть два взгляда на эти длинные службы. Кто-то говорит, что это слишком длинно, это его тяготит. Но с другой стороны, когда ты привыкаешь к этим длинным службам, начинается какое-то погружение. Я впервые осознал это уже умом... Конечно, чисто практически я познакомился с этой особенностью Перервы во время обучения. А умом я это осознал, когда на четвертом курсе Перервинской семинарии меня отправили на Афон, на святую гору Афон. На святой горе Афон богослужения совершаются так же, в полноте, но чуть-чуть по-другому. По-другому обычаю: там Утреня служится утром, Вечерня служится вечером, но тем не менее службы там даже длиннее, чем у нас в Перервинской обители. И вот когда человек попадает на такую службу, даже не сказать, что он попадает на службу, — монахи на святой горе Афон живут богослужением. То есть они начинают день в 3-4 часа ночи, с богослужения, Литургия отслуживается утром, потом у них послушание, потом вечером служба. И они погружаются именно в богослужебный круг. Это является основой, такой определяющей составляющей их жизни: они живут вокруг богослужения, — то есть это задает им общий тон вообще жизни. И здесь, в Перерве, я ощутил примерно схожую картину: человек, когда погружается в богослужение, становится своим в этом доме Божьем. Один священник недавно, уже такой старый, уже опытный в духовной жизни, сказал мне такую вещь, что «когда я был молодым и приходил в храм после двух-трех выходных, я ощущал, что я прихожу на службу, как чужой, — что я не чувствую той благодати, которую я чувствую, когда я служу неделю подряд. И мне нужно некоторое время, чтобы вжиться в эту службу, чтобы вернуться». И, действительно, когда человек погружается в богослужение, он чувствует, что ему это жизненно необходимо, что он не может без этого жить. И это невозможно понять за час, за два, даже за три. То есть, может быть, есть люди такой высокой духовной жизни, что они могут прийти в храм и сразу начать молиться и сразу они забывают про те проблемы, которые у них есть, про те заботы. Но, думаю, что простому человеку, обычному нужно некоторое время. Нужно некоторое время, чтобы отрешиться от всех этих забот, чтобы услышать службу — услышать, что читается, что поется. И вот на службе в Перервинской семинарии я полюбил особенно Псалтирь. Там совершается служба по уставу, есть определенное сидение. Человек во время чтения Псалтири может присесть и послушать Псалтирь, как это делается в Афонских монастырях: братья садятся в стасидии и отдыхают, слушают Псалтирь. Так это и в Перерве — человек садится и слушает Псалтирь.
И вот когда ты действительно проводишь час, два, три, некоторые слова из Псалтири, из богослужения, они вливаются в твою память, в твое воображение, они раскрываются. И, действительно, те богослужебные тексты: Евангелие, Апостол, Псалтирь, стихиры — они раскрываются на богослужении. Ты можешь читать дома это чтение несколько раз, и ты его не поймешь. Но когда ты его читаешь на богослужении, — не знаю, как это происходит, наверное, это тоже действие благодати Божьей, — эти богослужебные тексты раскрываются для тебя: они становятся ясными, понятыми. И самое главное, они становятся приложены именно к твоей жизни. Именно поэтому, я думаю, святой Иоанн Кронштадтский читал канон на Утрене — это было его любимое чтение. Он читал канон святому, читал канон празднику — не потому что он не знал этих текстов, конечно, он читал эти тексты, может быть, сотни раз. Но в храме во время богослужения эти тексты освящаются и для человека раскрываются каждый раз по-новому. И поэтому, например, когда человек приходит и спрашивает: «Ну как это, слушать одну и ту же службу 200 раз каждый год? Люди читают Шестопсалмие за каждой Утреней Ну что там может быть нового? Уже все знают наизусть этот текст». А здесь вдруг противоположная вещь, то есть ты читаешь один и тот же текст каждый, и каждый раз он раскрывается для тебя по-новому. Вот это то главное, что я нашел, обрел в Перервинской семинарии. И за те годы, которые я там провел, я к этому привык. Я к этому привык. И когда сейчас возвращаюсь в Перервинскую семинарию, в этом году меня назначили ректором, я вернулся, можно сказать, в родной дом. И я вновь на этих службах, мне они очень нравятся. И я благодарю Бога, что произошло именно так.

К. Мацан

— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Напомню, что сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии. В студии моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели, вновь приветствует вас. У нас в гостях иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии. С вами мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. В первой части программы мы много говорили о выборе вашего монашеского пути, о литургии в Перервинской духовной семинарии, о службах. И, знаете, у меня создалось впечатление, может быть, оно ошибочное, что вы влились в церковную жизнь, стали христианином, стали монахом, как будто вы искали этого всегда. Такое ощущение, что вы там оказались, словно рыба в воде, словно нашли для себя самый приемлемый образ жизни, самую родную и органичную для себя среду. Считаете ли вы, что человек, который, просто по Божьему Промыслу в будущем должен стать пастырем Божьим, должен стать монашествующим, уже отмечен в детстве? У него уже есть предпосылки внутренние к монашеской жизни и уже в детстве видно, что... сейчас я, конечно, фантазирую, я не знаю этого, может быть, он отстранен, может быть, углублен в себя. Может быть, несколько отличается от сверстников? Могли бы вы это сказать о себе?

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Когда вы начали этот вопрос, был очень интересный переход, что человек, который в будущей жизни должен стать монахом, священником, — я думал, что вы скажете: человек, который в будущей жизни должен стать ангелом. Как все мы. Действительно, мы предназначены для того, чтобы в будущей жизни, те души, которые сподобятся Царствия Небесного, мы все должны стать ангелами. То есть равноангельскими сущностями, которые будут вместе с бесплотными духами славословить Бога.

К. Мацан

— То есть не совсем ангелами, все-таки мы останемся личностями, как в это верят христиане, но в некотором, пока непостижимом для нас смысле.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Душа человеческая будет в будущем веке равноангельной. И нам надлежит, нашим душам, восполнить то число отпадших ангелов, которые отпали от Бога вместе с Денницей. И, конечно, каждый из нас, то есть православный христианин, предназначен для того, чтобы славословить Бога. В этом, конечно, сомнения нет. Наверное, и Константин и Кира, все мы предназначены для этого в будущей жизни.

К. Мацан

— Нет возражений, как говорят военные.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Я думаю, что каждый человек в своей жизни это чувствует в той или мере, так или по-другому. Конечно, бывает, что это чувство у человека притупляется. Оно притупляется отчего? Оно притупляется, конечно, если человек предпринимает действия, которые не согласны с волей Божьей, то есть он совершает грех. И этот грех превращается в навык, он тяготит человека. И человеку уже сложно вспомнить о той блаженной участи, которая ему уготована. И в этом плане, конечно, любой, — я вот общаюсь и с семинаристами, при Перервинской обители есть гимназия, там есть гимназисты. И, конечно, когда ты общаешься с детьми, особенно с чистыми детьми, которые не познали какого-то греха, за которыми смотрели родители, которые посещали храм, я думаю, душа каждого ребенка, любого человека это чувствует, что рано или поздно она станет ангелом. И здесь всё зависит лишь от той жизни, которую ведет человек. И это не подлежит сомнению. Что касается меня. О том, что я когда-либо буду священником или монахом, честно сказать, я ни в детстве, никогда об этом даже и не думал. Был у меня такой случай, что после школы моя бабушка мне настойчиво советовала пойти в семинарию. Не знаю, откуда она об этом узнала — что есть семинария, что можно туда пойти учиться. Не знаю. Но именно после школы она мне несколько раз об этом говорила. Но я даже не знал, что такое семинария и как туда пойти, и поэтому у меня даже не было такого варианта в голове. Поэтому сказать о том, что я думал об этом, предполагал...
Но, конечно, с другой стороны, любой человек ищет чего-то в жизни. И этот поиск, конечно, был и у меня. Я знакомился с искусством, с живописью, с литературой, с музыкой, даже с кино. Этот духовный поиск шел у меня очень интенсивно, мне это нравилось. В свое время я очень часто ходил в кинотеатр «Музей кино», метро «Баррикадная», там показывали авторское кино, которое рассказывает о жизни человека и месте человека. Любое авторское кино ставит какие-то проблемы, проблемы перед зрителем: как человек поступает в той или иной жизненной ситуации, какой он выход находит. И я понял, что и серьезная литература, и серьезная музыка, и серьезное кино ставят перед человеком какие-то вопросы. Эти вопросы стояли и передо мной. Но ответить на них я смог только в Церкви, потому что Церковь дает ответы на эти вопросы. Она дает ответ для чего человек живет, как ему жить, что будет дальше. И самое главное — она дает ответ, как обрести вечную жизнь. То есть любой здравомыслящий человек... Если мы посмотрим на древнегреческую философию, то этот вопрос был центральный — жизни и смерти: что происходит с человеком после смерти? Потому что любой здравомыслящий человек понимает, что он живет 40, 50, 60, 70 лет, потом он умирает. И что? И, к сожалению, искусство не дает ответов на этот вопрос. На этот вопрос может дать ответ только Церковь, только вера, только Бог. Поэтому вопрос о предопределении человека к священству, к монашеству очень тонкий, наверное. И я думаю, что каждый из нас предназначен для того ангельского служения в будущем веке. А насколько в этой жизни он будет близок к Церкви, здесь вопрос, конечно, послушания. Потому что апостол Павел говорит, что кто-то ухо, кто-то уста, кто-то ноги, кто-то руки — у каждого свое служение в Церкви, у каждого свое служение в этом мире. Как человек служит и какое служение он избирает, или на какое служение Бог его избирает — это не зависит от волевого выбора человека.

К. Мацан

— В начале нашего эфира вы сказали, что, и обучаясь в семинарии, и сейчас, будучи ректором, вы наблюдаете множество удивительных для вас историй о том, как человек приходит в семинарию. Какие-то такие истории про выбор, про этот путь. Можете что-то рассказать, что вас наиболее всего в этом смысле удивило, впечатлило и вам запомнилось.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Например, я могу рассказать последнюю историю, которую рассказал мой однокурсник по семинарии, отец Игорь Савелов, помощник благочинного Ликино-Дулевского округа в Орехово-Зуево. Он сейчас там служит, восстанавливает два великолепных храма. Там, конечно, очень хорошие люди у него прихожане. Как он пришел к Богу? — это всегда какое-то чудо, когда человек приходит к Богу. Потому что Бог этого ждет. И вот он с детства, хотя родители его тоже были невоцерковленные, он начал ходить пономарить в храм. Если я начал ходить пономарить, когда мне было уже 26-27 лет, он начал ходить пономарить в храм, когда ему было 10-11 лет. И вот, до конца школы он ходил пономарил, хотя родители его не всегда понимали, в школе тоже не всегда понимали. И когда он окончил школу, перед ним встал выбор: что он будет делать дальше? И для него это был осознанный выбор, что он пойдет учиться в семинарию, он хотел этого. Но здесь вопрос встал ребром — его родители были против. И отец сказал: «Ты сначала поучись, окончи институт или университет. А потом будешь решать». И здесь тоже такой очень сложный выбор стоял перед человеком: или он идет в семинарию, как его призывает Бог, или он слушается родителей. Но отцу Игорю тогда духовник помог сделать правильный выбор. Он поступил учиться в высшее учебное заведение. Причем интересно, что для него не было принципиальным, какое это будет высшее учебное заведение. И он едет и поступает, можно сказать, практически в первый попавшийся вуз. Этот вуз оказался университетом пищевых технологий. И он поступает на такую замечательную специальность, которая до сих пор вызывает некоторую иронию среди его друзей — инженер по холодильным установкам. Ну, представьте себе: человек хотел пойти в семинарию, а пошел учиться на инженера по холодильным установкам. И второе было то, что он живет в Орехово-Зуево, это от Москвы два с половиной часа, ему надо где-то жить. И он попадает в студенческое общежитие. Представьте себе, что мальчик, который пономарил в храме с детства — и он попадает в студенческое общежитие. Ну, все мы представляем, что это такое — студенческое общежитие. 
И вот он приезжает в это студенческое общежитие, заселяется в комнату, ночует первую ночь, утром открывает занавеску и видит купола Иверского собора Перервинской семинарии, которая находится за 300 метров от этого общежития. И, так как мама у него преподаватель пения, он начинает там петь, он начинает там пономарить. И эта учеба в вузе, которая проходит в течение нескольких лет, она практически не оставила на его духовной жизни никакого следа, она прошла мимо него. За послушание он выполнил волю родителей, но Господь за его послушание дал то, что он хотел. И его судьба, так же, как и меня, привела в Перерву. Я с ним познакомился, мы учились вместе на одном курсе. Последние два года он учился параллельно — он учился на инженера холодильных установок и уже он учился в семинарии. И он был у нас регентом нашего небольшого хора — у нас в Перервинской семинарии есть такая традиция, что поет целый курс. И вот на нашем курсе он был единственным человеком с музыкальным образованием. И даже я научился петь, хотя у меня слух посредственный, я бы сказал. Такая вот замечательная история из жизни отца Игоря. Я до сих пор с ним общаюсь. Надо сказать, что те друзья, которые остались у меня из семинарии, я с ними общаюсь, и они действительно стали теми людьми, которые наиболее близки мне в жизни, потому что у нас есть какие-то общие цели, общее понимание жизни, общая жизненная позиция.

К. Мацан

— Любопытно. Вы сказали о друзьях. Я думаю, что существует некий такой стереотип, что у монахов не может быть друзей, что это очень одинокие люди. Если даже они по натуре общительные, то они должны себя в бараний рог скрутить, в келье в одинокой существовать, ни с кем не общаться, молиться, глаза опустить в пол. Вот есть такой стереотип. То есть некоторое сложившееся, может быть, не вполне правильное, не вполне корректное представление. А вы, как монах, говорите, что у вас друзья есть. А что такое дружба и друзья для монаха? Вы перезваниваетесь? У вас чат в WhatsApp? Вы юмором православным делитесь? Или это дружба вокруг богослужения построена: вы вместе молитесь, вместе служите?

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Здесь надо сказать вообще о друзьях. Ведь говорят: скажи, кто твой друг и я скажу, кто ты. Дружба может быть, я сказал бы, разная. И вот это дифференциация, отличие дружбы, на мой взгляд, она проходит по такому очень простому критерию: что людей объединяет? Например, есть люди, которые вместе собираются, что грубо так не сказать, выпить. Есть люди, которые вместе собираются поиграть в футбол. Ну, не будем переводить в отрицательную плоскость, они собираются, у них какие-то общие вещи. Есть клуб автомобилистов — у них такие интересы. Есть клуб спортсменов — у них кто выше прыгнул, кто быстрее пробежал. А когда я пришел в семинарию, я нашел, что есть люди, которым так же интересная церковная жизнь, так же интересен Бог, так же интересно личное спасение. И когда я общаюсь с этими людьми, я приобретаю, потому что Господь каждому человеку открывается по-разному: кому-то больше, кому-то меньше, кому-то с одной стороны, кому-то с другой стороны. Поэтому даже у святых, например, мы говорим о преподобном Сергии Радонежском, у него были друзья и сотаинники. У него был келейник Михей, с которым вместе его посетила Матерь Божья. У него был друг святитель Стефан, которого он приветствовал за несколько километров. У него был святитель Алексий, с которым он разговаривал и общался, несмотря на то что один был митрополитом, а второй был преподобным. И говорить о том, что у монаха нет друзей, я думаю, что это не совсем исторически правильно. Конечно, были монахи, которые несли подвиг затвора. Но сейчас, конечно, таких людей крайне мало. И я только преклоняюсь перед этими людьми, но все могут прийти в эту меру. А мы берем пример с тех святых, которые жили в нашей стране, которые дают для нас какой-то образ. И мы идем по их стопам. А у них и были и духовные собеседники, и сотаинники. Поэтому, конечно, когда я говорю о друзьях, я имею в виду именно это.

К. Лаврентьева

— Еще псалмопевец Давид сказал в 132-м псалме: «Как хорошо и приятно быть братьям вместе». Это ведь наверняка такое утешение ведь, отец Аполлинарий.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Конечно, это утешение. Ну, если пророк Давид сказал, что я могу сказать в ответ? (Смеется.)

К. Мацан

— Иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вы так много и так вдохновенно рассказываете с любовью о монастыре, что я не могу вас чуть подробнее об этом не спросить. Есть такое, опять же стереотипное представление, что в монастырь уходят — от какой-то беды, от какой-то проблемы. Ну, самое такое, что первое на ум приходит: молодого человека бросила девушка, он назло миру уйдет, пойдет в монахи. Всё, обиделся на мир — ушел в монастырь, ушел от жизни. При этом сами монашествующие нередко этот афоризм переворачивают и говорят, что в монастырь не уходят, в него приходят. Вот как вы это понимаете, что это такое: не уйти в монастырь, а прийти в монастырь?

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Что же такое монастырь? Если мы разберемся, что такое монастырь? Монастырь — это какое-то братство, то есть люди, объединенные общим интересом. И они объединены вокруг кого? — вокруг Бога. И очевидно, что если человек приходит в монастырь, то он приходит прежде всего к Богу — он себя отдает на службу Богу. В этом плане понятно, куда, к кому человек приходит. Но вот этот стереотип о том, что человек уходит от каких-то жизненных проблем, я думаю, что он связан с чем — очень часто человек живет какой-то тихой безмятежной жизнью и в суете каких-то проблем, волнений, он забывает о Боге. Так бывает. Потому что он погружен в эту рутину. И Господь, который каждому человеку учит спастись, Он дает ему какую-то встряску, какой-то всплеск. Вот вы сказали: бросила девушка, умер близкий родственник. И человек понимает, что эта жизнь временна, что всё может быть по-другому — что тот человек, который рядом, рано или поздно тоже умрет.

К. Лаврентьева

— Простите, что перебиваю. Но как эти мысли отличить от просто банальной депрессии? Одно дело, когда у тебя идет переход — ты переходишь на следующую ступень своего собственного развития, и неизбежно делаешь выбор, логичный и правильный для тебя. А другой вопрос, когда ты от депрессии принимаешь какие-то решения, о которых ты, вполне возможно, впоследствии будешь жалеть. Где эта грань и как это отличить друг от друга?

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Депрессия — это термин психологический.

К. Лаврентьева

— Безусловно.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Если мы будем говорить в терминологии такой монашеской, то это уныние.

К. Мацан

— Их даже различают. Есть такой старый, может быть, не старый, но часто вспоминаемый в этой связи анекдот, его рассказывают про женщину, которая на исповеди говорит: «Батюшка, вот у меня уныние, уныние, уныние...» Он говорит: «Уныние — это монашеское. У вас просто депрессия». 

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Я не психолог, мне сложно сказать, чем они отличаются, что такое депрессия. Я точно знаю, что уныние у человека возникает тогда, когда он в той или иной мере забывает про Бога. То есть у человека возникает ситуация, по его ощущениям, безвыходная. То есть человек из этой ситуации не видит никакого выхода — он не знает, что делать, как ему поступать. И он ничего не делает, да? Но если этот человек верующий, у него всегда есть Бог. И в любой ситуации он может обратиться к Богу. И если человек, например, в какой-то мере забыл про Бога, Бог дает ему какую-то встрясочку, и человек воспрял, и обратился к Богу, и Господь ему помог. И он обрел опыт богообщения, то есть для человека эта вот встряска была позитивная. И человек, когда он в какой-то сложной ситуации (не будем говорить депрессия это или уныние, сложно это сказать), у человека возникает какая-то жизненная ситуация, которая его вводит в не совсем благоприятные условия. И в этих условиях у него есть шанс обратиться к Богу с молитвой, обратиться к Богу с просьбой о прощении своих грехов, обратиться к Богу с просьбой о помощи. И я могу сказать, на примере окружающих меня людей, Господь никогда не замедлит с помощью, потому что важно только, чтобы человек обратился искренне, и у него было намерение жить с Богом. И если у человека такое намерение есть, какая бы у него ни была сложная жизнь, какие бы грехи они ни совершал, Господь его приемлет и утешает. И человек эту сложную ситуацию разрешает в положительном ключе. И она его приводит к определенному духовному росту, она приводит его к приближению к Богу. Но если человек по разным причинам — или по гордости, или по незнанию, или по каким-то, ну, разные бывают причины, — не обращается к Богу, а начинает себя жалеть, он думает: как же мне тяжело, почему вот Господь так устроил? Я же такой хороший. То, конечно, человек себя загоняет в безвыходную ситуацию. Он сам себя загоняет в эту ситуацию, и ему становится, конечно, тяжело. Здесь возникает депрессия, здесь возникает уныние, здесь возникают...

К. Лаврентьева

— Нездоровые состояния души.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Абсолютно верно. Спасибо вам, Кира. Поэтому, конечно, любую ситуацию можно разрешить в положительном ключе, потому что всё, что с нами происходит, это всё Господь с нами творит. Поэтому от нас зависит лишь правильный выбор. А чтобы принять правильный выбор, нам нужно быть поближе к Богу — чтобы Господь нам открыл, как поступить в той или иной ситуации.

К. Мацан

— Вы говорили о монашестве, и я не могу еще к одному, но тут уже не стереотипу, а просто к такому обсуждаемому вопросу обратиться. Есть такое выражение — послушание выше поста и молитв. Здесь у меня, наверное, два вопроса. Первый: так ли это для монаха? Учитывая то, что в Евангелии сказано, что «сей род изгоняется молитвой и постом», а не послушанием вместо молитвы и поста. Но это я намеренно его обостряю. Второе — насколько вот это выражение: послушание выше поста и молитвы — должно быть применимо в жизни мирянина в его отношениях даже с духовником, а уж тем более просто со священником, которого он встретил в храме, к которому он приходит на исповедь? Нужно ли здесь разделять некоторое такое монашеское проживание церковной жизни, дисциплины и то, как это применяется к мирянину?

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Сейчас не могу вспомнить, кто является автором этой фразы...

К. Мацан

— Вот в том-то и дело, что сколько я ни искал источников, но никак не могу найти. Ее пересказывают, ее употребляют и она, может быть, и не такая уж неверная в каком-то смысле. Но источника, кто это сказал, я, например, не знаю. Знаю только в пересказах.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Мне сложно ответить на этот вопрос — что выше: послушание, пост или молитва? Я думаю, что сложно их как-то противопоставить, потому что...

К. Лаврентьева

— По-моему, преподобный Серафим это сказал: послушание превыше поста и молитвы.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Насколько я помню изречения преподобного Серафима, эта фраза была сказана в адрес дивеевских сирот той Мельничной общины, которую создал преподобный Серафим для девиц всякого звания, и которая находилась на самообеспечении. То есть в дореволюционную эпоху синодальные монастыри были штатные и заштатные. И вот те монастыри, которые были заштатные, они не получали никакого пособия от казны. И они были вынуждены существовать двумя способами: или за счет личных средств монахов, или за счет своих трудов и помощи благодетелей. И вот Дивеевская община существовала за счет благотворителей, Мотовилова и других, а с другой стороны, эти сестры трудились практически целый день. И даже Серафим Саровский не благословлял им длительное молитвенное правило, он говорил им, что сестры могут уходить со службы после Литургии, идти на поле, возделывать огороды и трудиться, имея до обеда в устах молитву Иисусову, а после обеда читая «Богородице Дево, радуйся». И вот сестры говорили о том, что, «батюшка, ну как же так? — мы поступили в монастырь, мы хотим молиться, а нам приходится столько работать». И вот в утешение им он говорит фразу, что послушание выше поста и молитвы. То есть тот труд, который они несут ради ближнего, ради сестер, он является выше той молитвы, выше того поста, который они могли бы... То есть каждая из них могла бы поститься неделю и посещать каждый день богослужения. Но при этом, конечно, если человек постится, для него сложно нести какую-то физическую нагрузку, физическое послушание. А здесь другая сторона, что сестры проводят часть времени на богослужении и потом, имея в устах и в уме молитву...

К. Лаврентьева

— Непрестанную молитву.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Да. Они трудятся. Они трудятся ради пропитания себя и ближнего. И вот это послушание, этот труд — он выше того поста и той молитвы, которую они могли бы лично келейно совершать. Потому что здесь они совершают дело любви. Дело любви.

К. Лаврентьева

— Тем более что монашеское правило несопоставимо с правилом мирянина.

К. Мацан

— Вот я этого никогда не знал. И мне кажется очень важным, что вы, батюшка, это проговорили. Потому что эта фраза ведь часто звучит вырванной из первоначального контекста, который вы привели. Послушание выше поста и молитвы. И складывается ощущение, что в любой ситуации, в любом контексте в отношениях любого мирянина с любым духовником, это вот можно вот так истолковать: сказали — слушайся. Это самое главное. А вы говорите о том, что все-таки контекст был важен — это было сказано трудящимся сестрам для утешения, что они не несут каких-то иных монашеских дел и послушаний, а именно трудятся. И в этом смысле, скажем так, их поведение так же одобряется и Богом принимается. Вот это очень важный контекст.

Иером. Аполлинарий (Панин)

— Насколько я помню, я очень люблю преподобного Серафима, у меня стоит книжка Мотовилова, я периодически перечитываю с разных мест. И я помню, что контекст был именно такой.

К. Мацан

— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу, и от сердца, и от ума. Она такая и просветительская получилась, и очень теплая, с рассказами о вашем пути и о той радости монастырской жизни, которую вы пережили и которую описали для нас. Спасибо огромное. Иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии, был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии были Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания. До новых встреч на радио «Вера».

К. Лаврентьева

Всего Вам доброго!