«Путь к священству». Иером. Феодорит (Сеньчуков) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Путь к священству». Иером. Феодорит (Сеньчуков)

* Поделиться

У нас в гостях был врач-реаниматолог, иеромонах Феодорит (Сеньчуков).

Наш гость рассказал о своем пути к вере, священству и монашеству, о том, как ему удается совмещать священническое служение с работой врача, а также о том, что меняется в человеке с принятием сана.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.


К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии моя коллега Кира Лавреньтева —

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Я — Константин Мацан. В гостях у нас сегодня иеромонах Феодорит (Сеньчуков), врач анестезиолог-реаниматолог Московской станции «Скорой помощи». Добрый вечер.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Нашим радиослушателям вы уже, конечно, знакомы, не в первый раз вы в нашей программе «Светлый вечер». Очень для нас это радостно и важно — с вами общаться и размышлять вместе. Но сегодня немножко особенная беседа, в том смысле, что — я напомню нашим радиослушателям, что в этих беседах, которые мы с Кирой ведём, мы разговариваем со священником о его пути к вере, в вере и о том, какая цепь жизненных событий привела к тому, что человек стал священником, что мужчина дерзает заниматься вот этим, может быть, каким-то совершенно особенным служением — предстоять алтарю. Вот об этом сегодня хотелось бы с вами поговорить.

К. Лаврентьева

— Отец Феодорит, на самом деле всегда очень интересно: монах, священник, реаниматолог, врач «Скорой помощи», а ещё отец двух замечательных дочек, одна из них, спешу напомнить, тоже монахиня. Как строится ваша жизнь, как она организована на сегодняшний день?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Вот смотрите, сегодня я проснулся, прочитал утренние молитвы, поехал отслужил, вот приехал к вам.

К. Лаврентьева

— А что будет дальше, что будет завтра?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Завтра? Проснусь, прочту утренние молитвы и поеду на работу, и буду сутки работать.

К. Лаврентьева

— То есть на «Скорую помощь».

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Да. Вот в субботу утром проснусь, прочту молитвы и поеду на съезд анестезиологов-реаниматологов.

К. Лаврентьева

— С ума сойти. А внутри вас как-то это всё уживается — врач, монах, священник, который исповедует, причащает, отпевает, крестит.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Отпеваю редко, но бывает.

К. Лаврентьева

— Но бывает тем не менее, это же входит в ваше священническое послушание. И дальше — вызволяет из рук смерти тяжело болящих людей в реанимации, в реанимобиле.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Да. Но если в человеческом организме уживаются мозг, сердце и прямая кишка, то почему же мне не проживать всё это? (Смеётся.)

К. Лаврентьева

— Чисто теоретически, конечно, да, а вот так, отец Феодорит, ну честно вот так по жизни?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Ну честно, по жизни так и есть.

К. Мацан

— Всё-таки вы себя ощущаете монахом, который ещё и врач, врачом, который ещё и монах, священником — это всё-таки отдельная ипостась, по сравнению с монашеством, — есть ли какая-то для вас предельная идентичность, скажем так?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Наверное, священником.

К. Мацан

— Именно священник? То есть не монах а именно священник — а почему?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— А потому, что я монах-то, в общем, если честно, довольно случайный, если так серьёзно говорить. Всё очень просто: если бы была жива моя жена, я бы, естественно, не был бы монахом. Я никогда, собственно, монахом быть не собирался. Я женился в 17 лет и до сих пор поддерживаю ранние браки у всех. И прожили мы почти 20 лет вместе. И я совершенно не собирался быть никаким монахом. Священство — ну, наверное, Господь бы привёл. А вот монашество — нет. Но так получилось, что я остался один. А раз ты один, значит ты «монос», значит ты монах. А чего тебе ещё делать, если твоя половинка уже вне тебя? Значит, соответственно, ты идёшь к Богу. Так с семьёй шли к Богу, а так в одиночку.

К. Лаврентьева

— Тяжёлая тема. Не все вдовцы выбирают монашество.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Не все. Но у меня это было так. Поэтому монах я по стечению обстоятельств, просто потому, что когда нет жены, когда нет близкого человека, то, что мы раньше делали вместе — постепенно шли к Богу, — то мне пришлось делать одному. Она уже там. А что касается священник или врач — понимаете, здесь очень сложно сказать. Дело в том, что медицина это ведь тоже служение. Собственно так и в Священном Писании оговаривается, что медицина — это служение. То есть если мы называем священника духовным врачом, то я такой врач-универсал.

К. Мацан

— Вы сказали, что вы монах по стечению обстоятельств. Понятно, о чём вы говорите в плане биографическом. Но если немножко на это посмотреть в плане промыслительном. Ничего же, наверное, у Бога случайно не бывает. Было ли что-то такое, что вы для себя в монашестве открыли как своё?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Господь всё обращает к вящей славе Своей — мы знаем это. Поэтому, естественно, любое событие строится таким образом, что человек, опираясь на него, может прийти к Богу. Когда супруга умерла, когда я остался один, естественно, я больше стал уделять внимания духовной жизни. Естественно, я читал книги, читал о подвижниках, читал их слова. И я стал понимать, что, наверное, это тот путь, которым должен идти человек. Просто, понимаете, мы пришли к вере в конце 80-х, я чуть раньше, супруга позже. Вернее, немножко не так: у меня это всё шло-шло-шло со школьных лет, но крестился я — у меня почему-то всегда было ощущение, что в 1987-м, но нашли документы и оказалось, что в начале 88-го года. Крестился я 88-м году, она была вообще некрещённая, то есть она крестилась в 90-м, дочка крестилась в 89-м. И шли потихоньку, потихоньку, у нас не было такого, как у некоторых людей бывает, что их Господь сразу привёл в какую-то общину, что они со святыми людьми общались. У нас такого не было. Мы просто ходили в храм, мы просто молились, причащались, причём сначала это было редко, потом чаще, потом стали больше задумываться. То есть был постепенный путь к Господу. А когда её не стало, тогда просто тот путь стал более, не знаю, коротким, не коротким, но во всяком случае более осознанным.

К. Мацан

— Вы знаете, поскольку мы с вами не в первый раз в студии встречаемся, я знаю вашу биографию, и в одной из программ на радио «Вера» вы рассказывали о том, как переживали, проживали этот период потери супруги, любимейшего и самого дорогого человека. Я не могу сейчас к этой теме не вернуться. Мы переживаем до сих пор очень такой тяжёлый, болезненный период, связанный со всякими пандемийными делами. И эта тема, как пережить потерю близкого, обострилась. Я не хотел бы, чтобы мы сейчас всю программу этому посвящали, но вот ваш опыт как священника, человека, через это прошедшего, что говорит человеку, который сейчас находится, может быть, в этом периоде?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Молиться и уповать на Господа. Понимаете, дело всё в том, что ответ на то, почему, даётся в Книге Иова. Мы не можем понять Промысл Божий, мы можем только его обратить на пользу себе. Об ушедшем человеке мы можем и должны молиться, должны просить Бога, чтобы Он его простил, принял к Себе. А для себя мы должны понять, что это нам дано именно для того, чтобы мы могли себя посвятить Богу, чтобы мы могли с нашим любимым человеком там, у Бога, встретиться, потому что мы верим, что Господь милует людей не только за их какие-то хорошие поступки, но и по нашим молитвам. То есть если даже человек в своей жизни совершал какие-то грехи, то по нашим молитвам Господь может его помиловать.

К. Лаврентьева

— Бывают ситуации, когда твои молитвы как-будто остаются с тобой здесь. Тебе настолько тяжело, что кажется, что они просто ударяются о потолок и остаются с тобой. Я понимаю, что всё это не так, конечно, что всё-таки это наши ощущения. Это естественно.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Это наши ощущения. Но понятное дело, что человека вряд ли вернут с того света, то есть такие случаи бывают, но крайне редко. Это вряд ли. Но мы можем молиться о том, чтобы человеку там было хорошо, чтобы Господь упокоил его в селениях Авраамовых.

К. Мацан

— Вы сказали о том, что к священству, наверное, Господь бы всё равно привёл.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Я не знаю, привёл бы или не привёл бы, но надеюсь на это.

К. Мацан

— Да, но я ещё вопрос не задал. Потом вы сказали, что с детства как-то это у вас шло, развивалось, может быть с юности интерес какой-то к вере был. Вот расскажите об этом — как это зарождалось, какие этапы вы проходили.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Это такая история давняя. То есть когда я был маленький, я был атеист, причём такой декларативный атеист. Причём я был такой настоящий атеист, всегда говорил, что я в Бога не верю, «с Богом пронырливым надо бороться» — помните, у Маяковского было такое стихотворение? А Маяковского я люблю с детства, лет с 3-4-х мне мама его всегда читала. Не это стихотворение, конечно. (Смеётся.) И полное собрание сочинений Маяковского у меня сейчас даже в двух экземплярах: одно родительское, другое мне в своё время жена подарила на день рождения, когда мы жили отдельно от них. И я в младших классах читал много, читал бегло. И я наткнулся на Емельяна Ярославского — «Библия для верующих и неверующих».

К. Мацан

— Давайте напомним нашим радиослушателям, что это такой пропагандист атеизма советских лет.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Это не просто пропагандист атеизма, это вообще второе по злобности антирелигиозное существо. То есть первым был Таксиль, а вторым был Ярославский. Но эта книжка обладала одним хорошим качеством: там был сюжет, то есть библейские сюжеты там были. Понятно, что там высмеивалось, обругивалось, но было понятно что высмеивается, что обругивается. А поскольку я мальчик был умный, то я стал задумываться, что если с чем-то так хорошо борются, значит, наверное, это хотя бы надо изучить.

К. Мацан

— Врага надо знать в лицо.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Да. А если учесть, что в доме у меня не было никаких антирелигиозных настроений, у меня родители хоть и были членами КПСС, одна из бабушек, но никогда антирелигиозного ничего не высказывали. Более того, поскольку мама была инженер-строитель, проектировщик, она работала в проектном институте, окружение у неё было тоже инженеры, архитекторы, соответственно живопись, архитектура. А что такое русская архитектура — это в первую очередь храмовая архитектура. А русская живопись — это во многом иконопись. И вот на этом как-то так я и вырос. Ну а потом постепенно стал читать уже не антирелигиозную литературу, а какую-то познавательную. Мама увидела мой интерес, притащила мне Седовского «Библейские сказания», потом «Сказания евангелистов». Потом наконец я случайно нашёл у нас дома Евангелие, а потом оказалось их у нас на самом деле два. Только одно было у бабушки спрятано, а одно было вполне себе доступно, просто лежало на верхней полке. И я его прочитал. Но я не могу сказать, что вот как у людей бывает, что вот человек прочёл страничку из Евангелия, понял, что это истина и побежал в семинарию. У меня такого не было. Но я это прочитал, мне это было знакомо, потому что я уже читал вот... и я как-то стал в это вживаться. Я стал ходить в храмы, опять же ходить не на службы, а ходить просто. Вот пришёл в храм, посмотрел иконы, когда-то на службу попал — постоял, послушал. При этом я говорю, что меня Господь так хорошо вёл, что я, например, ни разу не видел вот этих самых злых бабок. Вот у меня люди удивляются, а я говорю, что я никогда не видел злых бабок. Меня в каждом храме встречали добрые, хорошие старушки, которые мне всё рассказывали, всё показывали. Если они узнавали, что я некрещённый, говорили, что «ну, хорошо — ты вот крестишься скоро». Крестился я не скоро. Более того, у меня даже было такое вот... на тот момент я не понимал, но потом я понял, что это было чудо. У нас на даче был храм — ну, не на даче, а в деревне рядом с дачей. И мы с мальчишками постоянно туда бегали — интересно же, другая жизнь совершенно. Я ещё помню, что митрополит Ювеналий тогда приезжал на Преображение, он тогда ещё архиепископом был. И вот как раз прибежали мы туда с ребятами, как всегда стоим, служба идёт. Очередь какая-то была, я в эту очередь встал, мне чего-то в рот положили. Прихожу домой, рассказываю. Мама говорит: «Ты чего ж — причастился?» Я говорю: «Не знаю». Но вот так получилось. Вот теперь монах.

К. Мацан

— Иеромонах Феодорит (Сеньчуков), врач анестезиолог-реаниматолог, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Так, а что же было дальше после этого чуда?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— После этого чуда ничего не было. Мне тогда было лет 12, наверное. Я ходил в храмы, я смотрел, я видел, мне нравилась религиозная живопись, мне нравились иконы, мне нравилась церковная архитектура — мне вообще архитектура нравилась. Потом поступил в институт. Всё было то же самое. То есть в какой-то момент я осознал, что, да, в Бога-то я верю. Опять же, у меня не было потребности креститься, потому что я в общем не понимал, зачем мне это надо, ведь я и так верю в Бога, я и так ощущаю себя христианином — зачем мне креститься?

Потом уже мама пришла: «Послушай, ты же всё равно ходишь — ходишь в храмы. А почему бы тебе не креститься?» Я сказал, что, наверное, надо, наверное, пора. Я уже женат был, у меня дочка была. Мама со своей подругой устроила нам с сыном подруги крещение. Тётя Рита, моя крёстная, такой пробивной человек — нашла батюшку, который нас крестил на дому. Но это ещё был 1988-й год, ещё как бы было всё зыбко. А крестили нас с её сыном на дому. И стал я ходить в храм. Вот Филипповский храм Воскресения Словущего на Филипповском переулке, который Иерусалимское подворье... я обошёл практически все храмы центра Москвы и везде побывал, только в этот храм я никогда не мог попасть — прихожу, а он закрытый. Я не знал, когда надо приходить — я просто прихожу, а храм закрыт. Все храмы открыты, а этот закрыт. Думаю, ну что же такое. А только крестился, прихожу — храм открыт. Вот так в этот храм проходил много лет. Потом постепенно всё так и шло, постепенно, как говорят, наработался религиозный опыт.

К. Лаврентьева

— Отец Феодорит, вы рассказываете, немножко так упрощая: ну, покрестился, стал монахом. И ты понимаешь, когда слушаешь, что за этим стоит просто огромный пласт переживаний. Это вы сейчас уже, мне кажется, оглядываясь на всё это, говорите, что ничего особенного, что тут экзальтацию какую-то испытывать, если так как-то идёт. А по мне, так какое-то чудо вся ваша жизнь. Понимаете?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— А так и идёт. Понимаете, есть люди, у которых действительно чудесное обращение — у них всё идёт действительно резко. Действительно, я читал, не помню, у кого: мальчик приходит поступать в семинарию, ничего не может сказать. Его спрашивают, почему он решил поступать. Он говорит: «Знаете, я нашёл случайно на остановке автобусной листочке вот этот и понял, что здесь истина, что я должен прийти в семинарию», — и показывает листок из Евангелия. Понимаете, бывает такое чудо. Но я человек в этом плане, наверное, не такой. Я, видимо, человек бесчувственный, у меня всё идёт вот так: просто, просто, просто. Конечно, я читал книги, конечно, я это пытался понять. Сначала я просто читал книги и пытался понять, что же там происходило, почему это, почему в это надо верить. Ведь если люди в это верят, значит, что-то их трогает в этом. Потом начинаешь понимать, что не могла Вселенная организоваться сама собой, потому что так не бывает, чтобы что-то само собой образовалось. Начинаешь понимать, что, наверное, человек не произошёл от обезьяны. Собственно, не так важно, произошёл или не произошёл, но всё-таки даже между самой умной обезьяной и самым глупым человеком есть определённая разница. Опять же, потому что я всю жизнь увлекался биологией, и я вот это как-то стал понимать — что вот есть человек, есть обезьяна. Очень люблю обезьян. Даже заказал, чтобы на мои похороны обезьяну привели.

К. Мацан

— А как впервые пришла мысль о священстве? Было ли это связано с тем периодом, когда вы остались вдовцом, или до этого тоже как-то вы для себя этот путь если не рассматривали, то, может быть, надеялись, думали?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Когда мы в школе построили своё королевство, меня сделали нашим внутренним патриархом, так что, видимо, тогда это всё и началось.

К. Мацан

— Первосвященником.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Первосвященником. (Смеётся.) Видимо, тогда это всё и началось. Понимаете в чём дело: ведь мечтать можно о чём угодно. Но поскольку, когда крестился, я был всё-таки молодой парень, мне было 25 лет. Потом мне было 27, 28, 32, 33... У меня была жена, у меня были дочери: сначала старшая, потом в 94-м году родилась младшая. У меня была любимая работа, я прекрасно работал, мне действительно было очень интересно работать. Понимаете, у меня не было какого-то желания именно стать священником. Я просто об этом не думал. То есть если бы я об этом подумал, то у меня и было бы оно. А вот когда у меня в один год всё изменилось, а у меня получилось так, что я поругался со своим начальником — не с маленьким начальником, а с большим — и вынужден был из своего отделения уйти, собственно ничего хорошего для отделения в этом не было, потому что всё равно его этот же начальник развалил через три года, моего маленького начальника тоже изжил. И в этот же год у меня умерла жена. И у меня изменилась вся жизнь. Мне нужно было поднимать девчонок моих. Я, вместо того, чтобы быть практическим реаниматологом, стал научным сотрудником Лаборатории искусственного питания — это была моя тема, я очень любил искусственное питание. Очень жалею, что так сложились обстоятельства, что я свою диссертацию не защитил, но, слава Богу, наш метод работает.

К. Мацан

— Искусственное питание — это про что?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Зондовое питание тяжёлых больных. Помните, у Маяковского опять же? — «это мой труд вливается в труд моей республики». Мне как раз есть чем гордится. Если гордится можно, то вот я как раз горжусь, что наш метод, который мы тогда разработали, пошёл в массы. Не мы его придумали, но мы его внедрили. И вот у меня всё так меняется резко, и я, естественно, больше обращаюсь к Богу. И вот тогда постепенно выкристаллизовывается это желание стать священником. Понимаете, если быть врачом, то реаниматологом. Соответственно, если быть верующим, то значит стремиться надо к священству.

К. Лаврентьева

— Интересно: если врачом, то реаниматологом.

К. Мацан

— То есть то, что если верующий, надо стремиться стать священником — это тебе не так интересно?

К. Лаврентьева

— Нет, на самом деле вы такой человек — таких уже серьёзных материй: если мужчина, то священник, если врач, то реаниматолог.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— По сути своей — да. Надо помнить, что священник у нас каждый христианин — царственное священство. Литургия — это общее дело, и Литургии без мирян не бывает, мы каждый — священник. Опять же каждый врач — врач. Но реаниматолог только реаниматолог.

К. Мацан

— А вот в этом смысле как раз-таки про священство я хотел бы спросить. Вы в начале сказали, что если из трёх ипостасей, скажем так, земных, социальных выбирать: монах, священник или врач — вы, скорее, как некую главенствующую ипостась выделили бы священника.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Сейчас уже священник. С монахом тут понятно. Ведь смысл монашества — отсечение от себя мирских попечений. Никакого другого смысла в нём по большому счёту нет. Что такое монах? Это Бог и душа, больше ничего в монашестве нет. Всё остальное — это уже как бы средство для достижения вот этой цели. Ведь первые монахи не были священниками. Помните же, что когда первые монахи удалялись в пустыню, они никто не был священником? А если туда случайно удалялся священник, он не служил, а только молился. А священник — приезжал из города пресвитер и служил Литургию. То есть монашество в принципе отсекает от себя, в идеале, все остальные ипостаси. Поэтому монах я плохой. Плохой не потому, что мясо ем и не потому, что сплю долго, а потому, что я вообще живу мирскими делами. Я работаю врачом. Ну, сейчас монахи-священники это нормально, но я работаю врачом, я делаю какие-то мирские дела. Я не являюсь насельником монастыря, я не являюсь монахом-отшельником, я весь в миру. Поэтому монах я плохой. Что касается врач или священник, то здесь немножко другое. Священство выше царства, поэтому, конечно, служение Богу, предстояние у Престола, даже просто нахождение рядом с Престолом, это всё равно бо’льшее служение, чем врачебное. Но сейчас пока я отсечь свою врачебную ипостась не могу, потому что и людям нужно, и, в общем, самому интересно.

К. Лаврентьева

— У нас в гостях иеромонах Феодорит (Сеньчуков), врач анестезиолог-реаниматолог Московской станции «Скорой помощи». У микрофона Константин Мацан, я — Кира Лавреньтева. И мы вернёмся после короткой паузы.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Ещё раз здравствуйте, уважаемые друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. В гостях у нас сегодня иеромонах Феодорит (Сеньчуков), врач анестезиолог-реаниматолог Московской станции «Скорой помощи». Мы продолжаем говорить о пути отца Феодорита в вере, к вере и к священству. И как раз продолжая ту тему, на которой мы расстались в прошлой части программы, я вот о чём бы хотел спросить: а что меняется в человеке, когда он принимает священный сан? Вот та благодать священства, которая, как мы знаем из церковной традиции, даруется, преподаётся священнику, человеку в этом Таинстве рукоположения. Вот мы, миряне, часто об этом слышим, но мы же не знаем и не можем этого пережить. Если для вас священство это высшее служение, то как изменилась внутренняя ваша жизнь, в чём личность другой стала, если стала?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Знаете, очень сложно объяснить. Это действительно сложно объяснить — то, что... Может быть, у меня бедный словарный запас, но передать словами, например, для меня невозможно. Я просто реально изменился. И дело не в том, что я матом перестал ругаться, это я раньше перестал.

К. Лаврентьева

— Перещёлкнуло? Что это за ощущение? Раз — и ты другой?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Ты понимаешь свою... как сказать — не знаю. Если можно так выразиться, это очень грубо, но можно сказать так: ты отчётливо понимаешь свою причастность Богу. Это может быть очень грубо, очень примитивно сказано, потому что в принципе каждый христианин должен понимать свою причастность Богу. Но здесь ты понимаешь это чётко совершенно, что ты на самом деле не сам по себе, а ты с Богом. Твоя жизнь — это твоя жизнь в Боге, причём не просто жизнь в Боге. Монах должен жить в Боге. Как моя дочка сказала в своём интервью, что «я не чья, я — Божия». Когда ты священник, у тебя вот это ощущение ещё более отчётливо, потому что как бы твоими руками совершается Таинство. Твоими руками совершается то, что Господь физически присутствует здесь с нами. Не ты это делаешь, но твоими руками это делается. И опять же, если очень грубо, примитивно сказать, ты стараешься соответствовать.

К. Лаврентьева

— Отец Феодорит, на самом деле реаниматология же очень сложная такая область медицины. Вы постоянно на разрыв аорты живёте, работаете. Да, это очень громкие слова, но на самом деле это так. Вы сталкиваетесь со смертью, либо вы сталкиваетесь с людьми, которые находятся на грани этой смерти, вы вырываете человека из рук этой смерти. Да, это очень литературные выражения, но действительно так и есть — не убавить, не прибавить. И ты всё время находишься в таком состоянии на некоторой грани. И в какой-то момент по этой логике твоя нервная система наверняка должна включить какой-то режим самосохранения, и ты должен немножко отстраниться. Что называется, знаете, все врачи-хирурги циники, они такие циничные, грубые. А на самом деле это ведь некий элемент самозащиты. Но вы реаниматолог и в духовной жизни. Да, это тоже очень громко сказано, но священнослужители часто реанимируют человека, который приходит в храм, далеко часто не в прекрасном духовном состоянии, и в физическом. И иногда священник просто вынужден взять вот эти штуки — как они называются? Скажите мне.

К. Мацан

— Смотря о каких штуках ты сейчас думаешь.

К. Лаврентьева

— Вот эти, которые разряд...

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— А — дефибриллятор!

К. Лаврентьева

— Дефибриллятор — точно! Да, и священник иногда должен взять действительно дефибриллятор и на исповеди человека так немножко встряхнуть. И как не выгореть в одном, чтобы помочь в другом? Как не стать таким неким отстранённым медиком и чтобы не перенести эту отстранённость и в своё пастырское служение? Как это вообще всё совмещается в одном человеке? Я не просто так сегодня нашу программу начала с этого. Вы сказали, что «ну да, органы же тоже совмещаются в организме человека». Но священство и постоянная работа над тем, чтобы вернуть кого-то к жизни, совмещаются на самом деле, мне кажется, очень непросто.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Во-первых, есть такая хорошая фраза «мы лечим, а Господь исцеляет». То есть это надо всегда понимать, и если человек это понимает, у него не возникает, не раздувается чувство собственного величия, с одной стороны, а с другой стороны, не получается выгорания. Значит, то, что мы делаем, делаем не мы, а Господь. Это опять же нашими руками, именно поэтому медицина — это служение, это не работа. Просто реаниматология — это наиболее обострённо. То есть если терапевт — я терапевтов очень уважаю — приходит, мыслит, старается подобрать...

К. Лаврентьева

— У него есть какое-то пространство для разбега.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— У реаниматолога тоже есть пространство, реаниматология — это не только разряд тока...

К. Лаврентьева

— Но иногда нужно очень быстро принять решение.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Но иногда тебе надо принять такое решение, которое, в общем, идёт вразрез со всеми стандартами медицины.

К. Лаврентьева

— И тогда ты идёшь наперекор системе...

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Не то что наперекор системе, нет, я не об этом, я о другом. Понимаете, человеческий организм — это очень сложная штука не случайно же его называют «микрокосмом». Помните философию? По-моему, это у Аристотеля микрокосм и макрокосм. И понимаете, когда ты работаешь с человеческим организмом, то именно реаниматолог работает не с отдельным органом, не с отдельной системой, он работает с организмом целиком. Понимаете, не бывает такого, что у человека плохо с головой и хорошо с печенью — всё взаимосвязано. Я почему сказал, что органы все вместе, собственно, что говорит об этом святоотеческое учение? Как говорил Иоанн Дамаскин, что душа соединяется с телом, не часть с частью, а вся со всем. Поэтому ты работаешь непосредственно со всем организмом. Ты всегда должен иметь в виду, что у человека есть не только разбитые мозги, но у него есть печень, почки, сердце, даже прямая кишка. Мне кишечник близок...

К. Лаврентьева

— Вы не в первый раз уже упоминаете сегодня.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Знаете, я про кишечник могу рассказывать очень долго...

К. Лаврентьева

— Это важный орган.

К. Мацан

— Это «Светлый вечер» на радио «Вера». (Смеётся.)

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Это очень важный орган. А знаете, что трансплантация кишечника — это самая сложная операция по трансплантации, даже сложнее, чем лёгкие. То есть мозг пока никому не удавалось пересадить чисто технически.

К. Лаврентьева

— Кишечник же тоже называют вторым мозгом

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Да, второй мозг. И поскольку я занимался искусственным питанием, я про кишечник могу много рассказывать, тем более та лаборатория, в которой я работал, как раз занималась физиологией кишечника.

К. Лаврентьева

— Отец Феодорит, касаемо реаниматологии, вашей основной работы светской, ведь мы же говорим сейчас не о короне, которая возникает у тебя, как о спасителе, понятно, что Господь спасает. Но выгораешь-то от чего? Выгораешь даже, может быть, и не от боли, даже, может быть, не от слёз, хотя и это может быть, выгораешь от постоянного, монотонного какого-то столкновения с системой, которая порой не может тебе прост дать спасти человека. Я понимаю, что этому надо посвящать пять программ, и мы сейчас не можем чисто технически вместиться с этой темой в рамки нашей программы. Я не могу этого не коснуться.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Система-то не мешает спасать людей.

К. Лаврентьева

— Я читала один ваш рассказ, он меня просто поразил до седых волос.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Какой?

К. Мацан

— У тебя нет седых волос, Кира. Скажу нашим радиослушателям.

К. Лаврентьева

— Мы давно дружим, ты их не разглядел — это мои женские фишки. На самом деле как это делается. Вы же берёте человека в тяжелейшем состоянии. Сначала вы долго-долго его вызволяете из одной больницы, потому что там чисто физически не могут ему помочь. Вам его не выдают, потом вы едете с ним в другую больницу, а там долго-долго не принимают, кладут в коридор, вместо того, чтобы положить в реанимацию. Потом в реанимации относительно него не те действия принимают.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Нет, как раз приняли его хорошо, его как раз не отдавали долго, это там он валялся.

К. Лаврентьева

— В общем, вас не всегда слушают. И вы понимаете, что из-за того, что вас не слушают, вы фактически теряете человека.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— В том конкретном случае то, что меня не слушали, это было делом уже двадцать пятым, там они упустили время до меня, а не со мной.

К. Лаврентьева

— Но вы всё это видите. Вот от этого можно устать, мягко говоря, глобально устать.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Здесь ведь надо всегда понимать, что не всё в твоих силах. В твоих силах сделать всё, что ты можешь. Ты себе не давай в этом плане расслабиться. Что там сделают другие — ты можешь повозмущаться, ты можешь потопать ногами, ты можешь сказать, что «ребята, вы не правы, давайте все вместе», — это всё, что угодно. Ты, главное, своё-то сделай. Что толку говорить о том, что какая-то тётка что-то там плохо сделала больному, ты делай сам хорошо. А тётка останется тёткой.

К. Мацан

— Как относятся, реагируют ваши коллеги на тот факт, что вы не только врач профессиональный, но ещё и священник? Я почему спрашиваю: меня недавно в одном интервью зацепил рассказ одного нынешнего митрополита, который по образованию тоже врач, и какое-то время он, когда был студентом-выпускником ещё в далёкие годы, совмещал на пятом курсе мединститута работу врачом или медбратом, но уже будучи монахом, пока ещё не священнослужителем. И он рассказал, что когда он принял постриг, хотя ходил на работу в обычной одежде, как-то люди к нему сами потянулись просто поговорить о чём-то, посоветоваться именно на духовные темы. Вот у вас есть что-то такое похожее?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Люди разговаривают, люди... Понимаете, там немножко другая ситуация была. Во-первых, я догадываюсь, про кого идёт разговор. Во-первых, это был конец 80-х. Сейчас у нас двухтысячные годы, и монах и священник не является экзотикой. Во-вторых, в этом коллективе я работаю с 1985 года, с небольшим перерывом, меня там знает даже каждая дворняжка на территории Первой градской.

К. Мацан

— Тем более: был нормальный человек, а стал священником.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— А я же не очень-то меняюсь. Я ещё раз говорю, что во мне, скажем так, внешне изменилось — по большому счёту ничего. Матом я перестал ругаться гораздо раньше.

К. Мацан

— Давайте я спрошу, может быть фантазируя, но всё-таки: а бывает такое, что больной какой-то, больная, нужна помощь и говорят: «Отец Феодорит», — или как к вам обращаются ваши сослуживцы?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Кто как, или по мирскому имени, или «батюшка».

К. Мацан

— И они говорят: «Ты у нас священник, сходи поговори с ним, тут нужно твоё участие как...»

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Я же на «Скорой» работаю. Нет, у меня бывает другая история: «попа и в рогожке видать» — знаете такое выражение? Когда приезжаешь: «А вы не батюшка?» — «Батюшка». — «Ой, батюшка!» Но поскольку у меня другие больные, тяжёлые очень, то, как правило, это слышишь не от самого больного, а от родственников. Мне несколько раз приходилось потом приезжать и исповедовать, причащать — не на вызове, естественно. Потом я приходил в клинику, приезжал домой к людям — такое бывало. А с коллегами всё проще. Каких-то злобных атеистов у нас нет. Иногда пытаются подкалывать, но в основном каверзными вопросами, кто-то на чисто религиозные темы, иногда кто-то про попов на «Мерседесах». Я говорю: «Да-да, у меня есть, ты же знаешь. Вот он „Мерседес“, вот он я».

К. Мацан

— А есть эе эта тема, я её нередко среди врачей встречал и встречаю, понятно, что врач — человек, настроенный по-своему, может быть, по-разному, например, врач, который настроен скептически, атеистически. И у врача какой бывает аргумент, насколько я могу судить: мы же душу нигде не обнаруживаем в анализах, в измерениях, на УЗИ, значит нет души. А вы верите в душу.

К. Лаврентьева

— Святитель Лука очень классно ответил на это.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Да, святитель Лука в своё время на это: «Я много раз оперировал мозг, а совести там не видел». И ума тоже.

К. Мацан

— Простите, эта тема мне близкая. На это скажут, что всё в человеке, в организме можно измерить. Для меня такой реальный пример, когда ещё была программа «Не верю» на телеканале «Спас», там был человек, очень умный, который говорил, что «я считаю, что могу свою девушку поместить в аппарат МРТ, она будет обо мне думать, там будут какие-то показатели. Так я пойму, любит она меня или нет. Это вся любовь». Вот любовь — это физиология.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Давайте попробуем засунуть человека в МРТ и посмотрим. Пока что такой эксперимент никто не проводил. А если человек такое говорит на полном серьёзе, значит он не очень умный.

К. Лаврентьева

— Следующий вопрос: отец Феодорит, а было ли такое, что понятно, что человек не выживет, может быть. Да, тема тяжёлая. И он узнаёт, что вы священнослужитель и исповедуется вам. Причащается — вряд ли, но исповедуется.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Непосредственно у меня на вызове такого не было, а на следующий день приезжал.

К. Лаврентьева

— То есть человек узнаёт, что вы священнослужитель, и вы возвращаетесь к нему на следующий день уже как священнослужитель?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Да.

К. Мацан

— Иеромонах Феодорит (Сеньчуков), врач анестезиолог-реаниматолог Московской станции «Скорой помощи», сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Как складываются для вас в этом смысле отношения с вашей старшей дочерью, которая монахиня?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Прекрасно. Вот она только вчера уехала в свой Якутск. Прекрасно складываются.

К. Лаврентьева

— А всегда так было?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Да. У меня очень хорошие отношения с детьми. С кем у меня хорошие отношения, так это с детьми. Это не значит, что я никогда на них не ругался — ругался, конечно, но никогда у нас не было такой проблемы отцов и детей, ни со старшей, ни с младшей. Хотя я тиран и деспот.

К. Мацан

— Тайный тиран и деспот, как монах, такой мягкий. Вы рассказывали у нас в программе, я сейчас просто это вспомнил, что когда ваша старшая дочь с вами поделилась мыслью о принятии пострига, если я правильно помню, вы сначала это восприняли не то что негативно, а с некоторым сомнением. Вот сейчас прошло время, и инокиня Евгения — так её сейчас зовут?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Нет, монахиня Елисавета.

К. Мацан

— Она монахиня Елисавета уже. Мы монахине Елисавете в Якутск передаём поклон. А вот сейчас, когда уже ваша дочь тоже опытный в этом смысле человек... как ваше отношение к этому менялось если менялось?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Опять же, у каждого человека свой путь. Если её архиерей увидел в ней настоящую монахиню — она уже дошла до мантийного пострига, — значит, наверное, ему виднее. Я всё-таки смотрю на неё как на дочь, а не как на монахиню. Да, мне поначалу это было несколько странно, потому что Маша всегда была такой девочкой не исихастского склада, то есть она была журналисткой, вашей коллегой...

К. Мацан

— Мы знаем Машу Сеньчукову как очень бойкого, талантливейшего автора и всегда с интересом её тексты читали и читаем.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Поэтому когда она приехала и сказала, что подала прошение о постриге, я сказал: «Слушай, а у тебя как с головой-то? Ты же тусовщица, а не монахиня». Она говорит: «А вот владыка. И владыка вообще хочет с тобой встретиться». Мы встретились с владыкой. Владыка сказал: «Она такая хорошая, она такая молитвенная». Я говорю: «Владыка, что же я буду против архиерея идти?» Благословил, конечно.

К. Лаврентьева

— Как вы отнеслись к этому, первое чувство какое было? Не было такого, что дочка по вашим стопам пошла?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Нет. Понимаете, у каждого человека свой путь. Во-первых, уж то, что она не пошла по моим стопам, было совершенно ясно — это её собственное осознанное решение. Я старался, и моя супруга, когда была жива, мы старались, чтобы наши дети были самостоятельными, чтобы они выбирали себе жизнь не по нашим стопам, а по своим склонностям, по своим убеждениям. И слава Богу, что так и есть и со старшей и с младшей.

К. Мацан

— Время идёт и, наверное, внутри священства человек тоже меняется. В чём вы, как священник, сегодня не равны себе, как священнику, пять лет назад?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Наверное, стал опытнее, наверное, стал где-то привычнее в какой-то степени.

К. Мацан

— Привычнее к чему?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— К служению. Понимаете, это уже то, что идёт у человека от его физиологии. У одного автора было такое, что когда-то он мечтал хоть побыть в алтаре, а потом, когда стал служить, у него пропало это ощущение праздничного чувства. Просто пришёл, ощущаешь себя причастным, но как бы уже за это даже деньги получаешь. Мне проще — я деньги не получаю, у меня это всё-таки идёт на уровне таком от души. Но, конечно, ты привыкаешь, привыкаешь к алтарю, к тому, что ты заходишь в алтарь, уже как к себе домой. На самом деле это плохо, но это естественная вещь. Хирург заходит в операционную не так, как студент, которого впервые допустили. Это совершенно естественно. То есть если студент смотрит на операцию вот такими глазами, а если бы ему дали крючки подержать, то он... То для хирурга — он там сидит, анекдоты травит, с анестезиологом переругивается. Это естественная вещь — если ты чем-то занимаешься, это дело становится для тебя привычным. Здесь самое важное не скатиться в такую сиюминутность, цинизм, всё, что угодно, в такое обмирщение сакрального, если красивыми словами говорить. Вот чтобы не свалиться вот в это. Но мне ещё в этом плане хорошо, что я не штатный священник, поэтому у меня это не связано с заработком денег. Мне даже многие мои собратья очень сильно завидуют в этом плане, говорят: «Ты можешь просто служить». То есть ты получаешь зарплату на работе, и ты можешь просто служить, не задумываясь, сколько тебе за это заплатят.

К. Мацан

— Большим препятствием к вхождению в церковную жизнь является исповедь. По разным, наверное, причинам, но я сейчас говорю о той логике, когда человек боится, что что-то при священнике расскажет, озвучит, даже понимая, что это Богу рассказывается и говорится, и перед Богом исповедуется, но всё равно при священнике. И священник плохо подумает, разочаруется, а то и наругает. Вот ваш опыт исповеди уже в сане, что говорит? Вы о людях стали думать хуже или лучше, когда стали исповедовать?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Знаете, дочка всегда смеялась: «Папа, ты настолько не любишь людей, что когда они просто не делают плохого, уже считаешь их хорошими», — это, конечно, смешно. Я к людям хорошо отношусь.

К. Мацан

— Это, кстати, не самая немудрая позиция, мне кажется.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Действительно, поскольку я знаю, что люди очень много делают в жизни плохого, то от того, что я узнаю, что какой-то человек чижика съел, то я вряд ли разочаруюсь. Если он пришёл каяться, значит он уже молодец. Поэтому я, честно говоря, не знаю священников, которые бы стали плохо относиться к людям от того, что услышали что-то на исповеди.

К. Мацан

— Хорошо, этот стереотип мы сняли. А для вас, просто как для человека, который в какой-то момент жизни стал исповедовать людей, опыт исповеди в начале чем стал? Это было тяжело, это было нормально?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Это было очень полезно, причём для меня полезно. То есть человек исповедуется в каких-то грехах, а ты понимаешь, что твои-то грехи гораздо тяжелее. И ты понимаешь, что на самом деле тебе до этого человека с его грехами ещё тянуться и тянуться. Соответственно, делаешь для сея выводы. Потому что подавляющее большинство своих грехов мы не осознаём. Помните, у Иоанна (Шанхайского), только не у того Иоанна (Шанхайского), а у второго?..

К. Мацан

— Давайте слушателям напомним про всех Иоаннов (Шанхайских).

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— У нас же было два святителя с таким именем, просто они относились к разным юрисдикциям. Вот тот, который святой, и второй не святой, а просто известный духовный писатель. Так вот, у него была такая книжка «Апокалипсис мелкого греха». И там как раз рассказывалось о мелких грехах, о том, что эти грехи гораздо больше губят душу, чем грехи крупные. Потому что, допустим, человек убийца. Если убийца пришёл к покаянию, то он пришёл к покаянию. Он покаялся, он осознал, что он убийца. И он к тому, чтобы быть убийцей, не вернётся, если он действительно покаялся. А вот человек, который, допустим, мелко подворовывал ластики у себя с работы, может 25 раз покаяться, но всё равно будет подворовывать. А, может, просто не считать это грехом, что чаще всего бывает: ну, подумаешь, взял ластик с работы. Ластик — это утрированный такой пример. А бывают другие грехи. Сейчас дискуссия идёт в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)». Отец Фёдор Бородин там написал, что сейчас люди приходят и сообщают о том, что у него есть любовница, но в пост он от неё воздерживается. Он говорит, что «а вообще, вы понимаете, что это грех?» — «Ну как же? Мы же современные люди. Как же так?» Поэтому, понимаете, мелкие грехи гораздо больше разъедают душу. Мужчины меня поймут: проржавевшую конструкцию сварить гораздо сложнее, чем сломанную.

К. Лаврентьева

— Отец Феодорит, в середине нашей программы вы сказали фразу, что если верующий, то священник, если врач, то реаниматолог. Мне это так запомнилось. Я вот это переваривала, сидела обдумывала. И вот что хочется спросить: вот это желание ваше идти до конца, идти на полную катушку и жить не полумерами — что это такое? Это хорошее, Божие желание? И как его в таком случае отличать от синдрома спасателя пресловутого? Потому что у нас психология во все сферы жизни проникла и теперь у нас все очень просветлённые и просвещённые.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Это большое зло, что психология проникает во все сферы.

К. Лаврентьева

— Да, и каждый человек теперь себя мерит вот этими терминами. Отец Феодорит, где вот эта граница между спасти-помочь хорошей и спасти-помочь плохой историей?

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Правильно вы сказали, что психология лезет во все сферы. Но это не простая психология, это поп-психология, причём не от слова «поп», а от слова «попа».

К. Лаврентьева

— Остроумно.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Мне в детстве повезло: я пошёл в кружок психологии во Дворце пионеров в 7-м классе, поэтому чуть-чуть про настоящую психологию я знаю. Брали с 8-го, но меня взяли в 7-м. Я тогда столкнулся с настоящей психологией как с наукой. Мы даже там проводили исследования определённые. Поэтому вся эта ахинея, которую сейчас несут про обесценивание и всю прочую лабуду, я к ней отношусь достаточно плохо. Что же касается синдрома спасателя, то это проявление гордыни. Но есть ведь такая экстремальная ситуация, то есть есть люди, которые действительно не могут жить ровно. Это не про меня — я очень люблю жить ровно, лежать на диване, пить чай, люблю всякую такую размеренную жизнь, как кошек. Знаете, что люди делятся на тех, кто любит кошек, и тех, кто любит собак. Так вот, я люблю кошек, люблю чай, люблю диван. Но моя деятельность... мне было бы неинтересно быть врачом более спокойной специальности. Вообще, у меня медицинских идей было три: быть врачом «Скорой помощи», быть реаниматологом, быть психиатром и быть судмедэкспертом.

К. Лаврентьева

— То есть прям, короче, хардкор, по полной программе.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Психиатром я не стал, хотя какое-то время психотерапевтом поработал. Но психотерапия — опять же не моё, меня всегда тянуло в большую психиатрию. У меня, кстати, хорошо получилось быть психотерапевтом. Я работал, если помните, был такой, он и сейчас жив, слава Богу, Владимир Львович Леви, он был такой психотерапевт, но сейчас он уже, насколько я понимаю, не практикует. Я работал с ним вместе, у нас был такой «Леви-центр» под его руководством. Я там как раз занимался соматизированными депрессиями и отсеивал соматических больных. У меня неплохо получалось, но всё-таки психотерапия это не моя специальность. Меня всегда тянуло в большую психиатрию. И слава Богу, я вписал своё имя в историю большой психиатрии, я занимался синдром нервной анорексии, выкармливал практически помирашек с весом в 25 килограмм. Но всегда мне была интересна именно та медицина, которая работает на экстриме. Не только покачал, пострелял, но именно с тяжёлыми больными, с которыми интересно. Мне была интересна «Скорая помощь», я ведь на «Скорой помощи» не зря всю жизнь работаю — мне это интересно. При том, что «Скорая помощь» это обычно рутина, это вот эти бабушки, которым надо таблетки давать, вот они вызывают... но всё равно это определённая грань. Как мы всегда смеёмся, что ты находишься на территории врага. Когда больной попадает в больницу, то он на твоей территории, а ты вот здесь на его территории работаешь, и не по приборам, а летишь и глазами смотришь. И реаниматология, конечно, на мой взгляд, это вершина соматической медицины. И меня очень интересовала судебная медицина, я занимался в кружке, собирался быть судмедэкспертом, но тяга к живым людям пересилила. И та же самая ситуация со священством. Понимаете, можно ходить в храм, можно молиться, но когда ты этим живёшь, ты в любом случае очень хочешь непосредственно в этом участвовать. Что не просто ты принимаешь участие в общей молитве, не просто Причастие, а ты хочешь быть там, уже непосредственно. И если Господь тебя к этому приводит, то слава Богу.

К. Мацан

— Слава Богу. Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. Напомню, что сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» был иеромонах Феодорит (Сеньчуков), врач анестезиолог-реаниматолог Московской станции «Скорой помощи». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева. Я — Константин Мацан. Спасибо огромное ещё раз, до свидания.

К. Лаврентьева

— Спасибо за интересный разговор, до свидания.

Иером. Феодорит (Сеньчуков)

— Спаси, Господи. До свидания.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем