«Поэт Юрий Кузнецов». Исторический час с Дмитрием Володихиным. Гость программы — Анастасия Чернова

Гость программы: кандидат филологических наук, писатель, доцент Московского государственного института культуры Анастасия Чернова.

Разговор шел о жизни, судьбе и творчестве русского поэта Юрия Кузнецова, который в сложные для Церкви послевоенные годы не боялся писать о Боге.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный специалист по истории русской литературы, кандидат филологических наук, доцент университета имени Разумовского — Анастасия Евгеньевна Чернова. Здравствуйте!

А. Чернова

— Здравствуйте!

Д. Володихин

— И сегодня мы пройдемся по очень трудным порой для понимания, очень, как бы это правильно сказать, извилистым тропам жизни и творчества замечательного русского поэта Юрия Кузнецова. Этот человек попал в некое братство — поколение, через жизнь которого война прошла так, как ледокол проходит через льдину, разрубая ее, увеча ее. И в дальнейшем человек может собраться и преодолеть то, что с ним сделала война, и вырасти в самостоятельную личность, а может остаться калекой, потому что это война, потому что она ударила так, что многие не поднялись, даже не будучи на фронте. Кузнецов там не был, но ему от войны досталось, дай бог. Вернее — не дай бог, вот, наверное, так лучше будет сказать. Анастасия Евгеньевна, давайте попробуем начать от истока жизни Юрия Кузнецова, кто он таков, какова почва для его творчества, и из какой ситуации он вырос во взрослую творческую личность.

А. Чернова

— Говоря про поэта, пожалуй, мы начнем не с даты его рождения и года рождения, а с небольшой предыстории, которая связана с его рождением, это, конечно, здесь важно, и род поэта, откуда корни у него идут, и при каких обстоятельствах. Родился Кузнецов в семье, у него род был из Рязанской области и одновременно с Кубани, такие вот корни, но рождение произошло в самый первый год войны, 1941 год, 11 февраля. И до этого у его родителей, у Поликарпа Кузнецова и у матери Раисы, уже было двое детей, а времена были очень трудные. Дело в том, что отец Кузнецова, Поликарп Кузнецов, он был военным и на него написали донос, примерно, 1937-1938 год, и неожиданно его отстранили от службы, и семья стала бедствовать, они стали пережать с места на место. Кузнецов пытался разобраться, что произошло, оказалось, что на него донос написали из родного села, кто-то просто позавидовал, причем донос чистой воды, все было надумано. Писали, что он — сын «кулаков», хотя было известно, что еще в 1908 году, задолго до революции, отца Поликарпа уже не было в живых, и он имел стада, пас, как пастух, эти стада, но никакого богатства, никакой зажиточности потом в семье не было, были дети-сироты. Между тем такой донос поступил, и Кузнецова отстраняют со службы, и переживая вот эти все события, мать Кузнецова думает об аборте, об этом рассказывает Кузнецов.

Д. Володихин

— Вот заметьте, у нас православное радио, мы говорим о таких вещах, потому что отвернуться и не видеть этого не нужно. Нужно понимать, что происходит, почему люди мысленно и душевно подвигаются к таким страшным вещам. И, может быть, сам Господь Бог их в последний момент выдергивает из этих состояний.

А. Чернова

— Да, Кузнецов говорит: «... но к счастью, этого не случилось, потому что был поздний срок». То есть она говорит, что настолько было всё напряженно, страх неизвестности, какая будет судьба мужа, и просто страшно представить — а сколько детей вот так погибает. Вот русская литература без поэта Кузнецова непредставима, поэзия XX века. И в дальнейшем мама очень любила этого младшего сына, до старости, и есть воспоминания, как он приезжал, навещал её. Она любила сидеть рядом, слушать, она очень уважала то, что он пишет. И с детских лет она его опекала, оберегала, он был её любимцем, как самый маленький, это вспоминают и старшие брат и сестра. То есть вот пример всё-таки рождённого ребёнка и насколько это важно и для всей нашей истории, каждый человек, он просто невосполним, судьба каждого.

Д. Володихин

— Ну, а вот всё-таки родился-то поэт когда? Мы начали не с даты рождения, это ваше право, но вы всё-таки её назовите, дата-то значимая.

А. Чернова

— 11 февраля, 1941 год.

Д. Володихин

— То есть всей довоенной жизни у младенчика было несколько месяцев.

А. Чернова

— И отца, по сути, он и не видел, потому что отец сразу уходит воевать, но до 1943 года они переписываются, он пишет семье письма. Отец Юрия Кузнецова погибнет в 1943 году при штурме Сапу́н-горы.

Д. Володихин

— Это Крым, под Севастополем.

А. Чернова

— И всё, это всё просто оборвалось, сохранились только письма. Причём Юрий Поликарпович, он почему-то боялся читать эти письма, трепетал только от сознания, что вот письма есть, а отца нет. И он рассказывает, что спустя много лет, когда матери уже было 70 лет, он решился их прочитать, и он посчитал, оказалось, что писем 70, и матери 70 лет. И когда он стал их читать, он говорит: «я поразился, насколько сильно он нас любил, потому что он пишет, спрашивает постоянно о детях, об их здоровье, о событиях, о жене». А подписывается он, пишет: «твой Павлик», почему-то его называли не Поликарпом в семье, а Павликом, и такие письма исполнены нежности и любви.

Д. Володихин

— Семейство это, насколько я помню, казачье, во всяком случае, корни его уходят в Кубанскую казачью землю.

А. Чернова

— Родина отца — это село Александровское на Ставропольщине, и как раз некоторое время семья жила там, когда отец служил, в начале войны они туда переехали. Хотя оттуда поступил донос, но всё равно там была его Родина, и было решено, что там будет супруга с детьми его ждать, проживать. Один раз он их навещал. Да, это Ставропольщина. Но потом, после 1943 года Раиса Васильевна с детьми приезжает туда, где она жила до этого, это уже под Краснодаром небольшой городок, там у неё, по-моему, коммунальная была квартира. Собственно, жили очень тяжело, бедно.

Д. Володихин

— Ну, как большая часть страны жили.

А. Чернова

— Это город Тихорецк. Там родители жили на окраине города, у родителей была своя хата, небольшой участок. И Кузнецов рассказывает, как они жили:

Мать вещи продавать идёт: я голоден.

Мне не хватает хлеба, как отца.

Всползаю в 45-й год с крыльца,

Качусь слезинкой по щеке у Родины.

А. Чернова

— Это стихотворение «Картина 1945 года». Победа, праздник, конечно, но слеза. Но на глазах слёзы.

Д. Володихин

— Но страна должна была ещё пережить то, что огромное количество мужчин не вернётся с войны. Страна должна была пережить чудовищный голод 1946 года и очень медленно, очень постепенно начнёт восстанавливаться. Для нас важно то, что детство Кузнецова — это война, это бедность, это голод, это сиротство. Но он вырастет из всего этого.

А. Чернова

— Вот ещё немножко про детство, какие есть воспоминания: действительно, голод, сиротство, но у Кузнецова в автобиографической повести «Зелёные ветви» очень трогательно, живо описаны детские годы, о том, как бельё сушилось на верёвках и эти прищепки, они как собачьи челюсти, потом от них нужно было всё разглаживать. Так вот, у него был свой кабинет, он сделал свой уголок в комнате, завалил книгами.

Д. Володихин

— Детский мальчишеский кабинет.

А. Чернова

— Да, а когда купили ему акварельные краски, он стал за ними просиживать целые дни. Цитата: «Свою мазню вывешивал на четырёх стенах в отсутствие родителей, прибивая её исполинскими библейскими гвоздями. Я считал, что это художественно, колоритно. Но гвозди вылезали ногами наружу, и у соседей в обед сыпалась штукатурка. Я призывал голодных соседей к миру и предлагал повесить на концы торчащих гвоздей несколько своих работ». Вот такое у него есть вспоминание — тонкие стены, но очень трогательно.

Д. Володихин

— А сейчас, я думаю, правильно будет, если прозвучит Кубанский казачий хор. Почва, на которой рос Кузнецов — почва кубанская, и поэтому прозвучит песня «Ты, Кубань, ты — наша Родина». Тонкие стены, но очень трогательны. А сейчас, я думаю, правильно будет, если прозвучит кубанский казачий хор, почва, на которой рос Кузнецов, почва кубанская. И поэтому прозвучит песня «Ты, Кубань, ты наша Родина». Тонкие стены, но очень трогательны. А сейчас, я думаю, правильно будет, если прозвучит кубанский казачий хор, почва, на которой рос Кузнецов, почва кубанская. И поэтому прозвучит песня «Ты, Кубань, ты — наша Родина».

Звучит песня

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». Мы рассказываем вам о замечательном русском поэте Юрии Поликарповиче Кузнецове, и нашим экскурсоводом по его жизни и судьбе является кандидат исторических наук, доцент университета имени Разумовского Анастасия Евгеньевна Чернова. Собственно, выход Кузнецова из бедной жизни прошел через Литературный институт, то есть он поднялся до самых вершин известности в советской России. Правда, все это происходило очень непросто.

А. Чернова

— Вот говоря про поэта, конечно, нужно говорить и про его творчество, мы сейчас больше про реалии жизни, детские воспоминания. Да, будет в его жизни и Литературный институт, где он учился, потом преподавал, вел семинары творческие, писал очень много. Но первое свое произведение, первые стихи Юрий Кузнецов написал, когда ему было девять лет, и в этих стихах уже затрагивается, закладывается то главное, что потом будет развиваться. Кузнецов вспоминает, рассказывает об этих первых стихах, что он писал о родном городе, о Тихорецке, а второе стихотворение он написал о погибшем отце и о доме. Вот, получается, все самое главное. Кроме того, он зачитывался русскими сказками, потом сказками других народов, они тоже повлияли, потому что в сказках содержатся народные архетипы, бродячие сюжеты, символы, это все формирует душу и раскрывает новые горизонты, новую глубину. Классическая поэзия уже дальше шлифует грани, придает форму, и вот в таком направлении будет работать поэт дальше.

Д. Володихин

— Если я правильно помню, Юрий Поликарпович бесконечное количество раз возвращался мысленно к войне, к отцу и даже напугал буквально литературное сообщество советской России строчками очень грозными, страшными в одном из своих стихотворений: «Я пил из черепа отца».

А. Чернова

— «Я пил из черепа отца», эти строчки были написаны на 9 мая, они просто прозвучали как взрыв, и тут возникли самые горячие дискуссии, споры, потому что — не слишком ли это дерзко? Дело в том, почему так дерзко звучало «Я пил из черепа отца»: известно, что эта традиция была ещё, например, у половцев — пить из черепа поверженного врага, то есть что такое, как это соединимо: отец и поверженный враг, из черепа которого делают чашу? Но, наверное, нужно отдельно эту тему глубоко как-то раскрывать, но затронуты такие вот парадоксальные аспекты.

Д. Володихин

— Он понимал, что он ни мысленно, ни душевно из судьбы отца, из его смерти не выдернется никогда, ему хочется, чтобы отец был жив, но он мёртв. И он от отца ничего в детстве не получил, кроме его писем и понимания того, что он существует. Но и вместе с тем человек погиб за Родину. Как к этому отнестись? Военная судьба раздирает своими когтями душу Юрия Кузнецова.

А. Чернова

— Кузнецов говорил, что отсутствие отца — это как пустота, вот она объявилась и ее ничем невозможно заполнить, заменить, забыть, и что это действительно определило тип его творческого пути, восприятия. И я приведу, пожалуй, в пример одно из самых ключевых стихотворений Кузнецова, связанных с отцом и с письмами, называется «Возвращение».

Шел отец, шел отец невредим

Через минное поле.

Превратился в клубящийся дым —

Ни могилы, ни боли.

Мама, мама, война не вернёт...

Не гляди на дорогу.

Столб крутящейся пыли идет

Через поле к порогу.

Словно машет из пыли рука,

Светят очи живые.

Шевелятся открытки на дне сундука —

Фронтовые.

Всякий раз, когда мать его ждёт, —

Через полю и пашню

Столб крутящейся пыли бредёт,

Одинокий и страшный.

Д. Володихин

— Вот война, не только какой она была в жизни участников, но и такой, какой она была в жизни их детей, и как она распахала души. Кузнецов никогда не лгал — особенность его, как поэта, он в жизни не позволял себе сказать хоть одно слово лакировочки, никогда. Страшно — значит, он и говорит о том, что страшно.

А. Чернова

— Кстати, это многие отмечали исследователи и те, кто его лично знал, что он был прямым человеком, постоянно я встречала такую деталь, он шел прямо, он говорил прямо, он не лукавил, не играл, не пытался что-то из себя построить, кем-то казаться. Он видел прямо: да-да, нет-нет, такой даже евангельский подход, это присутствовало, конечно, в его личности.

Д. Володихин

— А вообще до какой степени Юрий Поликарпович в своём творчестве, в своей жизни был христианином?

А. Чернова

— Нам, конечно, при этом вопросе нужно понимать, время какое было, какая эпоха.

Д. Володихин

— То есть, по большому счёту, это эпоха, когда христианство всё ещё гонимо, при Хрущёве ещё очень крепко гонимо, и потом только при Брежневе всё это бурное море вокруг Церкви начинает слегка успокаиваться, но это не значит, что советское время даже в самом тёплом, аккуратном, мелководном своём месте ласково к вере, к Церкви — никогда.

А. Чернова

— Кузнецов находится в каком-то поиске с начала 60-70-х годов. Нужно понимать, что мало кто точно знал, в каком направлении двигаться, где наша опора, в чём. Но затем Юрий Поликарпович всё-таки приходит к православию, у него есть стихи, посвящённые святым, про Сергия Радонежского, про святого, который молился на камне — про Серафима Саровского: святой поднимает руки, и мир стоит, когда опускает руки — мира и света уже нет, то есть он видел, что молитвами святых держится наш мир и вся вообще жизнь может состояться только по их молитвам. Кроме того, Кузнецов перевёл древнерусское «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона.

Д. Володихин

— Это сочинение 11-го столетия, чуть ли не первое в русской литературе и, конечно, оно посвящено судьбам христианства на Руси, поэтому Кузнецову, когда он вошёл в воды христианства, оно было близко и важно.

А. Чернова

— Но это произведение было долгое время недоступно обычному советскому читателю, его опубликовали, и оно стало ближе в 70-х, 80-х годах, и Кузнецов сразу заметил, ему была важна идея о том, что спасаются по благодати, что не только закон, но есть ещё и благодать, он подчёркивает вот эту мысль, идею. Потом, в конце жизни Кузнецов пишет поэму «Путь Христа», это такая трилогия, и там есть части: «Детство», «Юность», «Зрелость», пишет произведение «Сошествие в Ад», тоже это Христос сходит в ад, выводит из ада праведников, ну и ряд ещё стихотворений, где тоже звучат библейские образы. Про библейские образы, наверное, даже не ряд стихотворений, а всё творчество пронизано, можно найти в подтексте аллюзии, символы. Есть произведения, где конкретно тот или иной праздник церковный отражается или жизнеописание святого, вот даже Христос. Тут, наверное, сразу может появиться вопрос: как это, о Христе писать, насколько допустимо?

Д. Володихин

— Это, собственно, даже при Брежневе, мягко говоря, было сложновато, а до того было просто гибельно. Хочу напомнить, что один из самых известных православных писателей советской России Леонид Бородин отсидел за веру, за веру отсидел, это было уже после Сталина. Естественно, и Кузнецову открытое высказывание грозило крупными неприятностями.

А. Чернова

— И тут ещё не только высказывание открытое, но как вообще подступиться, ведь нельзя прибавить какое-то слово к Евангелию. Мы вынуждены, если пишем художественное произведение, как-то переосмыслять, что-то, может быть, домысливать. И здесь очень важен подход Юрия Поликарповича, он пишет, что он долгие годы думал о Христе, впитывал через образы, как православные верующие впитывают, через молитвы. А далее он понимает, что Христос, Он одновременно и Бог, и человек, нельзя отрицать какую-либо часть. Но в традиции литературной существовало такое явление, ренановское ещё: видеть в Христе скорее человека, не Бога, а человека больше. И как раз с таким подходом Кузнецов спорит, то есть он хочет показать, что именно Бог родился на земле, Христос — это Богочеловек. Описывая детство Христа, он, конечно, использует апокрифические сказания, но далее, когда он пишет про путь, уже про юность, он обращается и к Евангелию, как бы перелагает поэтически, и я думаю, что там нет каких-то больших отклонений. Конечно, это всё-таки поэзия, там может быть какое-то личное восприятие представлено.

Д. Володихин

— Это просто-напросто подход литератора, подход поэта, который с почтением относится к Священному Писанию, и поэтому у него нет мысли, что там надо что-то преобразовать. У него есть мысль, как получше соответствовать Боговдохновенному Слову.

А. Чернова

— А потом, это что-то, может быть, сродни вот как перекладывали псалмы в XVIII веке, то есть это тип духовной лирики, это тоже присутствует в нашей отечественной литературе, такое направление, но для XX века это, конечно, было что-то невероятное, в годы атеистические, он её в начале XXI века завершает, саму поэму он писал много, десятилетия и десятилетия, то есть это как труд его жизни и дальнейшее духовное завещание.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы ненадолго прерываем наш с вами диалог для того, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях кандидат филологических наук, доцент университета имени Разумовского, он же Первый казачий университет — Анастасия Евгеньевна Чернова, и мы рассказываем вам о великом — безо всяких оговорок — великом русском поэте Юрии Поликарповиче Кузнецове. Вот мы с вами начали разговор о том, что Кузнецов — прямой человек, не уступчивый в своих мнениях, и что он считал истиной, то не пытался как-нибудь адаптировать. Истина непогрешима, и Кузнецов от нее не отступался, когда признавал. И вот представьте себе неудобную ситуацию, ведь, насколько я понимаю, Юрий Поликарпович был в числе русских патриотов, в послевоенные годы в СССР постепенно формировалась так называемая «Русская партия», еще при Никите Сергеевиче Хрущеве, потом при Брежневе, была партия патриотов, которые хотели бы большего присутствия русского элемента в культуре, в политике, управлении, и Кузнецов, в общем, был среди этих патриотов, я не ошибаюсь?

А. Чернова

— Да, в 70-е года оформляются особые направления русской общественной мысли. С одной стороны, Кузнецов, он стоит особняком, это будет видно позднее...

Д. Володихин

— Он вообще везде стоит особняком.

А. Чернова

— Да, у него своя позиция, он ни за кем не следует, но, конечно, он разделяет взгляды русских патриотов, это 60-е, 70-е годы, когда центр писательской жизни перемещается в издательство «Молодая гвардия», журнал «Наш современник», «Москва». Что мы видим? С одной стороны, есть идеологизированная литература, литература советская, в которой совершенно замалчиваются темы русского мира, такое вообще, кстати, слово нельзя было произносить: «русский», кто родился не так давно, в 90-е, они этого даже представить себе не могут, но рассказывают и мои родители, и другие есть воспоминания, что нельзя никак, это был шовинизм, недопустимо.

Д. Володихин

— То есть в принципе крайне неудобно было говорить о православии и христианстве, ну, если ты упорствуешь, то вплоть до статьи, и в общем, почти так же неудобно было говорить о русскости в национальном смысле, и здесь тоже до статьи, если ты упорствуешь. Надо сказать, что людям, которые стояли на определенных позициях, это давало немало проблем в жизни. Но любопытно то, что даже те, кто вошли в «Русскую партию», в какой-то момент начали спорить друг с другом, кто-то стоял за то, что: «ну вот, для нас, русских, хорошо идти советским путем, вот как идем, так и надо, просто надо, чтобы нас было побольше во власти». Другие говорят: «вы знаете, нам нужна другая культура, вернемся к предкам, вернемся к Перуну, к Мо́коши, есть же что-то сакральное, ведическое, волшебное, вот в нашей древности язычники знали истину, христиане ее убили». И есть та группа, к которой, кстати, принадлежал Кузнецов, в принципе, он принадлежал не организационно, он просто был человеком, который разделял убеждения определенные, эта группа говорила: «ну вот прежде всего Христос, прежде всего вера, вот это на первом месте». И для русских это не то, что на первом, а выше наших голов, Кузнецов это очень хорошо понимал, поэтому он готов был поссориться со своими, если они от этой истины отходили.

А. Чернова

— О том, насколько действительно сложен был путь этого русского патриота, можно привести пример судьбы Иванова, Иванов-Скуратов, он сначала пишет «Слово нации», он как раз размышляет об основах культуры русского народа, но далее он уходит в язычество, неоязычество и, например, одна из его работ так и называется «Христианская чума», то есть в православии видит отход от корней, и это поддерживается уже, в свою очередь, и государством, потому что хотите некое движение, так пожалуйста, пусть оно будет, но будет такого специфического направления, где не будет места человеку верующему и православному.

Д. Володихин

— То есть получается так: вот русское национальное — да, мы откроем вам окошко говорить на эту тему, но чтобы совпадало с верой, христианством, православием — да ни в коем случае. Хотите волхвов, берегинь, русалок, витязей, каких-нибудь древних славянских колдунов, каких-нибудь знахарей потаённого знания — да пожалуйста, мы вам в фантастике целое направление откроем, «Молодая гвардия», кстати, тогда выпустила несколько таких романов и рассказов. А вот насчёт святых, Богородицы, Спасителя, Троицы — ребята, Колыма вас ждёт.

А. Чернова

— И в таком же духе воспитывали подрастающее поколение, взять детские площадки 70-х годов, такие появлялись детские городки, сейчас можно найти фотографии развалин этих городков, так там вот эти бородатые ведуны, волхвы в образах детских площадок. У Глазунова Илья Муромец стреляет по куполам и рушит кресты, богатырь! Мы должны понимать, что былины зародились у православного народа, в старообрядческой среде и, конечно, богатыри...

Д. Володихин

— Да, может быть, в какой-то степени и в просто православной. А может быть, не только в старообрядческой, тут ведутся дискуссии.

А. Чернова

— Многие сказители были старообрядцами.

Д. Володихин

— Были, да, это правда, у них действительно записывали сказки, поэтому спорить я с этим не стану, но для нас важно то, что былины — это действительно образец, вернее, плод христианской культуры, не языческой совсем.

А. Чернова

— И тут нам подается совершенно другая картина: Илья Муромец стреляет по церквям, по куполам. Вот, в общем, это самый такой, наверное, тезисный краткий пример, как развивалось это направление, и Кузнецов, он, конечно, подобное не принимал. Мы уже познакомились с его работой, темами, которые его волновали: путь Христа, жития святых, даже в народной культуре он ищет вот эти вот архетипы, истоки христианского мировоззрения, но откликается он в творчестве и на современные проблемы, связанные с идеологическим поиском. И вот так он, например, написал стихотворение про деревянных богов. Могу привести его в пример, сейчас прочитаю.

Идут деревянные боги,

Скрипя, как великий покой.

За ними бредет по дороге

Солдат с деревянной ногой.

Не видит ни их, ни России

Солдат об одном сапоге.

И слушает скрипы глухие

В своей деревянной ноге.

Солдат потерял свою ногу

В бою среди белого дня.

И вырубил новую ногу

Из старого темного пня.

Он слушает скрипы пространства,

Он слушает скрипы веков.

Голодный огонь христианства

Пожрал деревянных богов.

Мы раньше молились не Богу,

А пню среди темного дня.

Он вырубил новую ногу

Из этого старого пня.

Бредет и скрипит по дороге

Солдат об одном сапоге.

Скрипят деревянные боги

В его деревянной ноге.

Скрипят деревянные вздохи,

Труху по дороге метут.

Народ разбегается в страхе.

А боги идут и идут.

По старой разбитой дороге

В неведомый темный конец

Идут деревянные боги.

Когда же пройдут наконец?..

Прошли деревянные боги,

Прошли на великий покой.

Остался один на дороге

Солдат с деревянной ногой.

Д. Володихин

— То есть, в принципе, стихотворение-то о том, что возвращение к язычеству — это нелепый грубый костыль из трухлявого пня, который великий солдат, победивший немцев в Великой войне, должен пристраивать к себе, потому что к христианству его не подпускают. Эти деревянные боги давным-давно повержены христианством, они уничтожены его голодным огнём, но сейчас вот этот глухой скрип несчастной, искалеченной ноги, на которую надет деревянный протез, начинает напевать эти древние песенки, и когда-нибудь солдат, если он прислушается к этим песенкам, останется один, его покинет вся эта труха, все эти боги из пней, а к Богу Истинному он, может быть, не то слушая, не сможет прийти. В сущности, стихотворение-то трагическое.

А. Чернова

— Вот он и остался один, боги, ну какая это опора? Уже всё, они трухлявые, это старый пень, они проходят, а солдат остается один, это просто вселенское одиночество. Помните, у Лермонтова есть стихотворение:

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

Да, это состояние одиночества, но оно одухотворённое, потому что человек обращён к Богу, за звёздами он видит Творца этих звёзд. Здесь ситуация совсем другая, казалось бы, ну подумаешь, всего лишь на ногу он себе протез этот сделал, присвоил к своему новому телу старые культы языческие, но он остаётся в каком-то совершенном одиночестве, и народ-то от него разбегается. Кстати, очень характерная реакция народа, иногда споры идут, народ, в основе он языческий всё-таки, суеверия разные бытуют в народной среде, фольклор может быть языческий, но, видите, от языческого народ тоже разбегается, и здесь проступают архетипы, древние корни сказки «Медведь на липовой ноге». Напомню сюжет: старик и старуха у медведя отрезали ногу и сварили её, собираются ужинать, прекрасный вечер у них будет, но не тут-то было — приходит медведь, а медведь себе сделал липовую ногу, и вот он врывается в их жилище или ходит рядом, разный есть сюжет развития, но это страшное явление, и нога скрипит: «скирлы-скирлы-скирлы». Вот здесь, конечно, этот сюжет сказочный прослеживается, а Кузнецов ведь любил сказки, он их знал прекрасно, и получается, народ разбегается от этого явления, это язычество не свойственно народу, потому что Крещение Руси определило русскую культуру, и народ уже стал в основе православным, это база и фольклора, и всей культуры русской. А то, что суеверие — это что-то второстепенное, дополнительное, это совсем даже не определяет лицо.

Д. Володихин

— Это глухие скрипы.

А. Чернова

— Да, невразумительные, которые, по сути, человеку ничего не дают.

Д. Володихин

— Не надо думать, что Кузнецов противостоял тогда каким-то призракам, ничего подобного, это неоязычество, оно проникло и в литературу, и в кинематограф. Казалось бы, какая прекрасная героическая сказка «Финист — Ясный сокол», там русские богатыри, застава противостоит темной силе, нападающей на Русь, и там во главе этой темной силы колдун. Тьма, собственно, здесь ясно нарисована преисподняя. А кто противостоит с некоей неведомой силой этому колдуну — Бог? Нет там Бога. Нет ни Троицы, ни святых, ни Пречистой Богородицы, ничего там нет, там прехитрые старушки-веселушки, которые, в сущности, есть добрый вариант таких же ведьм. Знаете, для того, чтобы не портить полностью впечатление от этой сказки, она испорчена вот таким включением, и с такими включениями Кузнецов боролся бескомпромиссно, мы всё-таки сейчас послушаем музыку Владимира Шаинского, написанную к этому фильму. Она прекрасна, там много чего хорошего, но, понимаете, даже очень хорошую шоколадку можно испортить, если в качестве начинки положить в неё тухлятину. Давайте послушаем музыку.

Звучит музыка к фильму «Финист — Ясный сокол»

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях Анастасия Евгеньевна Чернова, замечательный специалист по русской литературе, кандидат филологических наук, доцент университета имени Кирилла Григорьевича Разумовского. Мы разговариваем с ней, мы беседуем о судьбе великого русского поэта Юрия Поликарповича Кузнецова и стоит обсудить ещё одну очень важную тему. Понимаете, какая вещь, в нашей культуре очень важным показателем кто ты таков и чего ты стоишь является отношение к Великой Отечественной войне, и Кузнецову не раз пеняли за то, что он к государству, к какой-то могучей казенной силе относится очень критично и в особенности пеняли за то, что он отзывается критично об этой силе в эпоху Великой Отечественной войны. На дворе кругом фанфары, звенит медь, а Кузнецов говорит: «Послушайте, послушайте! Приглядитесь к тому, что было на самом деле», ведь это очень непростая позиция.

А. Чернова

— Тут, конечно, сразу вспоминается стихотворение «Маркитанты» Кузнецова, но ещё такая деталь: мы сейчас говорили про деревянных богов, а оно ведь написано 9 мая 2003 года, и там действительно, солдат идёт, но вот какая судьба этого победителя, какая судьба солдата, чем он увлечён? «Я пил из черепа отца» тоже написано 9 мая, только 1977 года, то есть такие знаковые для него даты. Но и к стихотворению «Маркитанты», вот о чём пишет Кузнецов, что он вскрывает заявлением:

Было так, если верить молве,

Или не было вовсе.

Лейтенанты всегда в голове,

Маркитанты в обозе.

Шла пехота. Равненье на «ять!»

Прекратить разговоры!

А навстречу враждебная рать —

Через реки и горы.

Вот сошлись против неба они

И разбили два стана.

Тут и там загорелись огни,

Поднялись два тумана.

Лейтенанты не стали пытать

Ни ума, ни таланта.

Думать нечего. Надо послать

Толмача-маркитанта!

— Эй, сумеешь на совесть и страх

Поработать, крапивник?

Поразнюхать о слабых местах

И чем дышит противник?

И противник не стал размышлять

От ума и таланта.

Делать нечего. Надо послать

Своего маркитанта!

Маркитанты обеих сторон —

Люди близкого круга.

Почитай, с легендарных времён

Понимали друг друга.

Через поле в ничейных кустах

К носу нос повстречались,

Столковались на совесть и страх,

Обнялись и расстались.

Возвратился довольный впотьмах

Тот и этот крапивник

И поведал о тёмных местах

И чем дышит противник.

А наутро, как только с куста

Засвистала пичуга

Зарубили и в мать, и в креста

Оба войска друг друга.

А живые воздали телам,

Что погибли геройски,

Поделили добро пополам

И расстались по-свойски.

Ведь живые обеих сторон —

Люди близкого круга.

Почитай, с легендарных времён

Понимают друг друга.

Д. Володихин

— Ну, для человека, который родился в советское время, тут бездна подсказок, ну а для людей, которые родились позднее, в сущности, самое простое, что можно сказать: ну вот была война, кто-то геройствовал на фронте, кто-то отдал жизнь за Отечество, как тот же отец Юрия Поликарповича, кто-то вернулся израненным, много ли о них говорят? Когда как. А вот то, кому досталась страна после гибели огромного количества фронтовиков и после того, как их несколько отстранили, вот эти люди — маркитанты, они бесчестны. Это очень важный момент, Кузнецов не терпел бесчестие, не терпел его, в том числе и в общественном строе. И когда он говорил о военных временах, он бывал беспощадным, он бывал беспощадно критичен. Ну, а теперь давайте подумаем. Дело ведь не в том, что он Родину свою не любил, дело не в том, что он народ свой не любил. Он очень любил и свою Кубань, и русский народ, и Россию, просто он был честен. И вот таким же, как он, честным человеком был Вячеслав Кондратьев в повести «Искупить кровью», Юрий Бондарев в повести «Игра». По большому счету, и Виктор Астафьев в своем знаменитом романе «Прокляты и убиты», ведь каждый из них либо воевал, либо что-то потерял из-за войны. В них правда была. Они эту правду высказывали, абсолютно не пытаясь как-то ее получше приклеить к современному общественному мнению, но говорили такое, о чем не хотелось думать, пока звенит бесконечный рёв фанфар. Не фанфарный человек был Кузнецов, любил он говорить тихо то, что хотелось прокричать, наверное.

А. Чернова

— И вот эта тишина проникает и в другие его стихи, тихий голос, но очень мужественный, прямой. Наверное, он один из первых так пронзительно передает ощущение вины и неправильности того, что происходило в советское время, не только это связано с войной, но и с храмами разрушенными, с гонениями, с репрессиями. Например, у него есть стихотворение, оно так и называется: «Вина»

Мы пришли в этот храм не венчаться,

Мы пришли этот храм не взрывать,

Мы пришли в этот храм попрощаться,

Мы пришли в этот храм зарыдать.

Потускнели скорбящие лики

И уже ни о ком не скорбят.

Отсырели разящие пики

И уже никого не разят.

Полон воздух забытой отравы,

Неизвестной ни миру, ни нам.

Через купол ползущие травы,

Словно слезы, бегут по стенам.

Наплывают бугристым потоком,

Обвиваются выше колен.

Мы забыли о самом высоком

После стольких утрат и измен.

Мы забыли, что полон угрозы

Этот мир, как заброшенный храм.

И текут наши детские слезы,

И взбегает трава по ногам.

Да! Текут наши чистые слезы.

Глухо вторит заброшенный храм.

И взбегают ползущие лозы,

Словно пламя, по нашим ногам.

Д. Володихин

— То есть «лозы, несущие пламя» — это ведь виноград истины и, может быть, через скорбь и понимание того, что когда-то в России произошла великая страшная трагедия, может быть, удастся вернуть то, что было до нее. Кузнецов явно на это надеется.

А. Чернова

— И он ведь говорит, что «мы забыли о самом высоком после стольких утрат и измен», у него такое в одном ряду, очень характерно: «утраты, измены», то есть подмена, была подмена культуры, попытка сделать нового человека, советского человека, и за всем этим забываются вот эти корни. Правильно, да: и лозы, истина. И вот поэт скорбит. Мне кажется, это одни из самых сильных строк в русской литературе.

Д. Володихин

— Во всяком случае, здесь видно очень хорошее понимание того, что история России в XX веке трагична. Ей сначала перебили ноги, а потом сказали «беги».

А. Чернова

— Еще очень важно состояние покаяния, мне кажется, это то, чего нам сегодня иногда не хватает, потому что все чаще звучат мысли, идеи: «А давайте примем все, что было, с точки „прекрасно“, примем, одобрим, было и было...»

Д. Володихин

— Фраза «давайте не будем разжигать». Наше православное радио, Радио ВЕРА не против кого, оно против греха, но оно за истину. И истина говорит нам: то, что было раньше, надо знать и принимать во всей сложности и трагичности происшедшего безо всяких изъятий.

А. Чернова

— Но как же покаяние?

Д. Володихин

— А приняв, изменить самих себя. То есть в какой-то степени мы, наше поколение — это результат определенного общественного развития. То, что в нас изначально искалечено, стоит, пожалуй, выпрямить, выправить, не находите?

А. Чернова

— Но развитие выправления возможно через метанойю-изменение, которое, опять же, с переосмыслением связано.

Д. Володихин

— Но переосмысление может идти только через Христа и больше ни через кого.

А. Чернова

— Это да.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, Кузнецов говорил: в сущности, мы калеки, но если мы будем стараться не быть ими, может быть, Бог даст нам Своё огненное Слово и поможет нам исправиться. Мы, может быть, и не виноваты, но мы виноваты в том, что не справляемся.

А. Чернова

— Или, как по Достоевскому, «Братья Карамазовы», что «все за всех виноваты».

Д. Володихин

— Да, пожалуй.

А. Чернова

— Возможно, такой мотив тоже у него присутствует.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, вот на этой высокой ноте мы, пожалуй, нашу передачу и закончим. Понимаете, какая вещь, Кузнецова читать неудобно: он влезет в душу и затронет самые тонкие её струны, и ты будешь злиться, негодовать, досадовать. А потом поймешь, что, в сущности, стихи его содержат упрек тебе самому в твоем несовершенстве и в твоем криводушии. Хорош Кузнецов, когда ты настроен что-то в себе поправить через покаяние. Да, Анастасия Евгеньевна, наверное, так. И через большое душевное усилие. В этом смысле Кузнецов — это великое лекарство духовное. Дорогие радиослушатели, мне осталось от вашего имени поблагодарить Анастасию Чернову за то, что она вела нас по сложным тропам судьбы Юрия Поликарповича Кузнецова и вывела к вере, надежде, любви и сказать вам: благодарю вас за внимание, до свидания.

А. Чернова

— До свидания.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»
• «Современный русский историк Олег Куц»
• «Взятие Парижа в 1814 году»