«Поэт и государственный деятель Гавриил Державин»

В гостях у Дмитрия Володихина был доцент Литературного института имени Горького, поэт Сергей Арутюнов.

Разговор шел о личности, судьбе и трудах известного поэта и государственного деятеля Гавриила Державина.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Дмитрий Володихин:

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и сегодня мы поговорим о человеке, который — о чудо! Казалось бы, такого быть не может, — прекрасно совмещал в себе три разных общественных функции: он был военный человек, офицер, он был крупный государственный деятель и поэт, причем поэт знаменитейший. Если вы до сих пор теряетесь в догадках, то это Гавриил Романович Державин. И сегодня с нами замечательный поэт, глава литературного портала «Правчтение» и главный редактор литературного конкурса «Лето Господне» Сергей Сергеевич Арутюнов. Здравствуйте!

С. Арутюнов:

— Добрый день!

Дмитрий Володихин:

— Сергей Сергеевич, традиционно, когда мы говорим о какой-то крупной исторической личности, сначала мы просим дать своего роду визитную карточку: в трех-четырех фразах то, что должно всплывать в сознании наших радиослушателей, когда речь заходит о Гаврииле Романовиче или когда начинается сетевая полемика о нем, что самое главное о нем надо знать?

С. Арутюнов:

— Это поэт, у которого самая имперская фамилия из возможных. Да, конечно, Пушкин может оспаривать у него эту пальму, но как же ему оспорить, когда пушка — да, это тоже символ имперский, символ охранительный, но иметь фамилию «Державин» и не жить с державой, не дышать с ней одним воздухом и не производить этот воздух самому — немыслимо. Это один из лучших поэтов нашей страны на веки вечные.

Дмитрий Володихин:

— Ну что же, резюме таково: это был поэт, который жил не в тени державы, а на свету державы и шел с нею рука об руку. Ну что ж, давайте попробуем начать от его молодости, юности, он ведь был из небогатых и не особенно знатных дворян Поволжья, кажется.

С. Арутюнов:

— Знаете, это трагическая история совершенно, потому что выслужиться так из совершенно простых мог... да никто, наверное.

Дмитрий Володихин:

— Очень редкий случай.

С. Арутюнов:

— Это редчайший случай, один, может быть, на десять тысяч, когда человек, который рождается в глуши, в абсолютной глуши, в семье военного, разумеется, но, чтобы вы представляли, кем был Роман Державин, я должен, конечно, дать одну ссылку. Кем был секунд-майор в армии Российской империи на период 1743 года? Чтобы вы понимали, вот эти чины — это комбат, это командир батальона. Секунд-майор — это человек, который получает в год ассигнациями 180 рублей, в противоположность, скажем, своему шефу, который уже другой майор. Вообще майоров в армии Российской империи того периода было много, там были, по-моему, и штаб-майоры, и какие-то еще майоры, но секунд-майор — это такая не очень высокая офицерская должность.

Дмитрий Володихин:

— Короче говоря, то, что в будущем будут называть пехотный капитан.

С. Арутюнов:

— Пехотный капитан, вот действительно, если бы это был капитан Тушин от артиллерии, то вот примерно бы соответствовало. Шестьдесят душ в деревне Соку́ры. Чтобы вы тоже понимали, что такое Сокуры, у нас есть знаменитый такой режиссер Сокуров, «сокху́р» с киргизского переводится как «слепец», то есть это какой-то хутор «Слепцы» буквально, где живет шестьдесят крестьян, всё. Мать — Кузьмина, русская женщина. И вот Роман Державин, рано умирающий от чахотки, тяжелейшая армейская служба, это места как раз Пугачёвского бунта, это степи, тяжелейшие условия, рано умирает от чахотки отец, и мальчик едва-едва получает какое-то домашнее образование, едва-едва.

Дмитрий Володихин:

— И он-то как раз на этот Пугачёвский бунт, мальчик, впоследствии попадёт.

С. Арутюнов:

— Это судьба. Вы знаете, его когда записывали в родовое дворянство, о том, что они происходят от какого-то Ибрагим-мурзы, так по реконструкции свидетельствует некий подполковник Дятлов, большой друг семьи, но вы же понимаете, как со слов записывали в дворянство, что: ну, было когда-то, вот прадеды помнят, старожилы свидетельствуют. Это история восхождения из абсолютного практически ничто.

Дмитрий Володихин:

— Ну что же, мальчик записан солдатом в гвардейский полк...

С. Арутюнов:

— В Преображенский полк он записан солдатом, где десять лет не получает офицерского звания.

Дмитрий Володихин:

— В Преображенском полку уже быть почетно, он первый в русской гвардии, старейшей, однако дворянин, который сидит в солдатах десять лет — это уникум.

С. Арутюнов:

— Это ужасно совершенно, это значит, что несмотря на то, что молодой Гавриил Романович относился к своим сослуживцам с нежностью, любовью, со всей заботой, которой только мог относиться человек к людям, он не имел никакой протекции, никаких связей, и его упорно до 29 лет, а это уже зрелость человеческая для XVIII столетия, вы знаете, это уже очень зрелые годы, он до 29 лет не получает элементарного подпоручика. Это трагедия, другой бы отчаялся.

Дмитрий Володихин:

— Ему повезло, когда он в сержанты-то вышел, это было очень не сразу. Ну хорошо, добивается он, потому что прежде всего дворянин, чина подпоручика, это очень невысокий чин, это, я уж не знаю, пехотный лейтенант.

С. Арутюнов:

— Слушайте, я бы даже сказал, что это старший сержант, и всё, вообще просто, судя по размеру функционала...

Дмитрий Володихин:

— Всё-таки офицер, хотя и невеликий.

С. Арутюнов:

— Ну, прапорщик, скажем так, ну, бывает.

Дмитрий Володихин:

— Ну, хорошо, но тем не менее, он попадает в военные действия как кур во щи, он родился в 1743 году, на войне впервые оказался где-то в 30-летнем возрасте или вроде того молоденьким офицером.

С. Арутюнов:

— Пугачёвский бунт, конечно, сорвал его, и был таким сигналом ему сокровенным. Вы знаете, вот люди очень чуткие к своей судьбе, они прекрасно отличают, что значит судьба, а что не судьба, на что нужно обратить внимание, а на что нет. Когда его поставили для того, чтобы... Формальные его функции заключались в том, чтобы собрать дворянское ополчение, это было сложно, но это возможно, скажем так.

Дмитрий Володихин:

— Даже, скорее, организационно курировать сборы ополчения, то есть он начальником не был, ему давали приказы — он делал, собирай ополчение — поехал.

С. Арутюнов:

— Практически, да, сел-поехал, может быть, даже это было на словах, потому что попасться с бумагой бунтовщикам — это верная виселица. Ну поехал, ну сказал, что вот там-то и там-то сборный пункт, скажем, организуется и так далее — дворяне покивали и заперлись опять на семь замков, ну это ладно. Но то, что он был там разведчиком на этой войне, вот это смог бы не каждый. То есть организовывать разведывательные, разыскные иногда мероприятия — это, вы знаете, нужно иметь соответствующие и темперамент, и волю, и выдержку, и мужество неслыханное, потому что он действовал практически в одиночку. Он собирал данные на местности, собирать данные и не быть замеченным, то есть сутками на лошади, в ледяной степи, это, вы знаете, нужно иметь присутствие духа, как раньше говорили, несомненное. Здесь-то он и знакомится с Суворовым. Они становятся друзьями настолько, что именно Державин придумывает ему надгробную надпись в 1800 году, вот эта знаменитая фраза в Александро-Невской лавре, я видел, я стоял рядом, и все, наверное, люди, посещавшие Александро-Невскую лавру, стояли там — «Здесь лежит Суворов». Захватывает дух, как это кратко и как это на века сказано, на все пять тысяч лет еще нашего, надеюсь, такого собранного бытия эта фраза сказана именно Гавриилом Романовичем. Вот как они сдруживаются там, в этих морозных степях, как уже бывалый, генерал, я не помню, в каком чине был, ну не генералиссимус, допустим, но фельдмаршал, допустим, или около того.

Дмитрий Володихин:

— Нет, ну до генералиссимуса ему очень далеко, он перед смертью получит этот чин, но в генеральских чинах Суворов уже был.

С. Арутюнов:

— Он оценил этого, в общем, уже не первой юности человека, и они сдружились, они обменивались стихотворными посланиями с тех самых пор.

Дмитрий Володихин:

— А кем вышел Гавриил Романович с фронтов войны против Пугачёвского бунта?

С. Арутюнов:

— Его повысили немножко в звании, и главное, что он вышел оттуда совершенно зрелым человеком, автором четырех определяющих тетрадей, которыми пользовался потом и Пушкин, которого он благословил быть поэтом, первым поэтом Руси, он вышел оттуда с четырьмя тетрадями вот этих походных наблюдений, и за русским народом, между прочим, и за этнографией, и это блистательные пометки о том, как нужно вести боевые действия, партизанские действия, как противостоять бунтовщикам, что вообще, какая там ситуация, это свидетельство он оставил единственный из офицеров подавления этого восстания. Это литератор, который встал на эту дорогу и мог русским языком блистательным передавать самые сложные состояния народа, чем, конечно, вошел в историю, в историю истории русской.

Дмитрий Володихин:

— Ну, кошмар кровавой пугачёвщины — она стоила России чрезвычайно дорого — наконец-то завершился, и, насколько я понимаю, несмотря на повышение, несмотря на то, что организационные способности Державина оценили, он, знаете, работал в очень не романтических условиях, не поэтических, но оказался дельным человеком. Он, тем не менее, после повышения покинул военную службу, и, насколько я понимаю, если не сразу, то очень быстро оказался в службе статской, вот скажите, там до каких чинов его повысили, и как скоро он ушел?

С. Арутюнов:

— Он делается статским советником в 1777 году, то есть он переводится таким чиновником в правительствующий сенат — это орган, который можно сравнить, наверное, с администрацией президента в каком-то смысле, правительствующий сенат.

Дмитрий Володихин:

— На тот момент, скорее, больше Верховный суд.

С. Арутюнов:

— Верховный суд, да, вот там разрешаются многие, как бы сказали лет пятнадцать назад, вопросы относительно вот когда хозяйствующие субъекты там спорят, но это не местные суды, местной юрисдикции, это высший суд, который, скажем, разрешает эти вопросы в пользу того или иного хозяйствующего субъекта, пусть это даже частное лицо, но он все равно хозяйствующий субъект.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы с замечательным поэтом, главой литературного портала «Правчтение» и главным редактором литературного конкурса «Лето Господне» Сергеем Сергеевичем Арутюновым обсуждаем судьбу и труды блистательного литератора и крупного государственного деятеля Гавриила Романовича Державина. Ну и настало время сказать о его службе уже за пределами армии. Около сорока лет, я подчеркну: около сорока лет Державин после армии провел в трудах, он приблизительно четверть столетия, чуть-чуть побольше, лет двадцать пять-тридцать, находился на статской службе, потом был в отставке, отдыхал уже, возраст у него был, и надо сказать, что удивительная, очень редкая ситуация, когда человек, который является крупным государственным чиновником, здорово справляется своими делами, и одновременно, другой рукой, можно сказать, он извлекает прекрасные звуки из поэтической лиры.

С. Арутюнов:

— История его службы, конечно, блистательна, он дорастает до действительного статского советника к концу жизни.

Дмитрий Володихин:

— Фактически до генеральских чинов.

С. Арутюнов:

— Это генерал, разумеется, ну не фельдмаршал, но генерал. Он пробует свои силы в том, что сейчас, наверное, позже это будет называться генерал-губернаторство, то есть это наместник...

Дмитрий Володихин:

— Это немножко меньше, чем возглавление губернии, но вот наместничество Олонецкое — это то, что сейчас назовут, наверное, несколькими районами Ленинградской области, вот примерно так, это очень крупная территория, он её возглавляет и ею управляет.

С. Арутюнов:

— Гигантская, в общем, и тем более, что понятно совершенно, что пути только, наверное, там санные есть, то есть дороги как таковые ещё не построены, тем более шоссе, тем более какие-то коммуникации, их нет. Он проезжает в первый свой год Олонецкого наместничества, по-моему, две тысячи километров, то есть он наматывает вот этих вот своих визитов, и результатом этой деятельности всегда становятся крупнейшие, как бы сейчас сказали, проекты. То есть Державин это не просто какой-то поэт, которого там назначили чем-то управлять, нет, это основатель первой больницы, первой аптеки, которая там появляется, настоящая аптека в Петрозаводске — вы представляете, что это такое для края? Это основатель главного народного училища, которого раньше не было вообще в помине для всех причём, народное училище, там нет ограничений, что, дескать, только там дети дворян и так далее. Умеешь? Можешь? Пожалуйста. И эта демаркация русско-шведской границы: в общем-то, прошли годы после нашей победоносной войны Петровской, но всё равно спорные места были.

Дмитрий Володихин:

— Там была в середине века ещё одна Русско-шведская война...

С. Арутюнов:

— Стычка.

Дмитрий Володихин:

— Не стычка, а именно война, но там крайняя была сложность демаркации, потому что проходила граница по лесистой и болотистой местности, было крайне сложно показать, собственно, где вот эта линия граничная проходит.

С. Арутюнов:

— То есть, понимаете, человек не только имел навыки что-то там описать, какую-то докладную записку составить, донесение в Петербург, допустим, нет, это ещё и навыки топографа. А какие рисунки он оставил на полях, даже не донесений, но какой сборник рисунков, там бог его знает что, мне рассказывали о том, что один рисунок изображает падение чуть ли там не Тунгусского метеорита, но чего-то, незнамо чего в тайгу, изумлённых крестьян, которые падают на колени перед этим неведомым шаром там и так далее, то есть практически это снижение НЛО, неконтролируемое падение, представляете? Это по рассказам крестьян он записал, это этнограф, это топограф, это глубочайший исследователь всех местностей, где ему доводилось служить. После этого его переводят в Тамбов, Тамбовское наместничество, он возглавляет два года, но за два года, я подчеркиваю: народное училище есть, театр первый есть, типография первая есть, и начинает выходить при Державине, это у него никто уже не отнимет — первая провинциальная газета в Тамбове, вот эти самые «Тамбовские известия» — это первая провинциальная газета, это изумительно совершенно! Ну, как так? Я понимаю, что надо было собрать штат журналистов, в конце концов, откуда он их брал? Типографские рабочие, это ведь очень сложно, но тем не менее, за что он ни берется — богадельня, больница, всё в этих краях первое.

Дмитрий Володихин:

— Но это было только начало его карьеры, он взлетит ещё повыше.

С. Арутюнов:

— Да. В 1791 году, когда был написан замечательный неофициальный гимн Российской империи «Гром победы, раздавайся!», он назначается кабинет-секретарём Екатерины II. Он пробудет в должности не так долго, у него эти рабочие периоды длятся не больше двух-трёх лет.

Дмитрий Володихин:

— Он огромной работоспособности человек, но нрав у него крепкий, вот он не может подольститься, не может сделать «под козырёк», если не согласен.

С. Арутюнов:

— Его манера зафиксирована его современниками, то есть «снисходительность, — как пишет о нём один из тоже царедворцев видных, его товарищ, — снисходительность он проявлял только вниз, он мог прощать только нижних. Верхних он не прощал». И что уж особенно, он имел право в своём «Памятнике» написать: «И истину царям с улыбкой говорить», он имел право на эту строку, потому что пометка такая: «Особенно беспощадным он был к Екатерине», то есть к царствующей императрице, той самой «Фелице», которую он восславил в нескольких стихотворениях, а не только в этой «Оде», там «Киргиз- Кайсатской орды царица» и так далее, как он коленопреклоненно буквально любуется этой женщиной — он беспощаден был к ней. В обычных кабинетных этих министерских дворцовых делах он был беспощаден, никакого снисхождения, никакого абсолютно, и она в конце концов стала его сторониться и не давать ему аудиенций, но он был еще более суров и еще более осуждал ее, так порой митрополиты Московские осуждали государей, как Гавриил Романович осуждал свою, в общем-то, обожествленную императрицу, вот так.

Дмитрий Володихин:

— Но получается вот что: естественно, должность он потерял, и скатился по карьерной лестнице, а потом опять, вновь резко поднялся.

С. Арутюнов:

— Ну, в 1793 году, это год французской революции, уже четвертой, волнения страшные в Европе, он тайный советник, сенатор, но это понижение, конечно, потому что кабинет-секретарь, конечно же, это самый верх, можешь на ухо шептать царю. В 1795 он президент коммерц-коллегии, это что-то вроде Министерства финансов на наши деньги.

Дмитрий Володихин:

— Но фактически — министр.

С. Арутюнов:

— Министр, да, это фактически министр, причем с портфелем. Коммерц-коллегия — это еще ведь название петровское, «коммерц» это голландское название.

Дмитрий Володихин:

— Не столько даже финансов, сколько министр торговли, вот так это называется.

С. Арутюнов:

— Да. Причем это удивительный человек, которого мне так хотелось бы назвать основателем вообще будущего какого-нибудь неформального объединения государств, вроде БРИКС, знаете, но он ратовал за увеличение товарооборота с кем? Вы не поверите — с Индией и Китаем. Он также был весьма настроен к американцам, которые очень хотели через Сибирь с нами торговать, но особенно нежен и мягок он был с государствами Лева́нта, так тогда называлась территория и Ливана, и Сирии, и господа, Палестины. Вот он говорил, что эти люди готовы совершенно отдавать нам товары за бесценок, лишь бы иметь связь с Россией.

Дмитрий Володихин:

— Ну да, у нас вечно наверху на этом министерском, сначала коллегиальном, потом, буквально через несколько лет это уже будет министерство, на этом уровне шли споры: всё самое важное — это торговля, дипломатия, взаимоотношения с Европой или нет? Всё-таки давайте посмотрим, где можно нашу выгоду отыскать в Азии, и когда поворачивались и делали хотя бы несколько шагов, то действительно эту выгоду обретали, Державин в сущности был прав в своих воззрениях. И он сохранился как государственный деятель после Екатерины II, то есть Павел ему даже даровал орден святого Иоанна Иерусалимского, им же введённый.

С. Арутюнов:

— Это удивительная награда, кстати, немногие её удостоились.

Дмитрий Володихин:

— Немногие.

С. Арутюнов:

— И уже при Павле он — министр юстиции Российской империи, министр юстиции! Это 1802-1803, вот эти вот...

Дмитрий Володихин:

— Это Александр I.

С. Арутюнов:

— А, это уже начало царствования Александра, то есть застал огромное количество государей.

Дмитрий Володихин:

— Надо сказать, что с Александром I уже, видимо, возраст ему говорил, что достаточно, хватит, ему около шестидесяти лет в этот момент или, может быть, здесь мне сложно судить, с новыми людьми Александровского царствования ему, екатерининскому вельможе, было сложно общаться, так или иначе он оставляет дела в 1803 году, будучи крупным вельможей. Знаете, он был человеком, которого отправляли губернаторов проверять.

С. Арутюнов:

— И он там напроверял, да! Он напроверял до того, что терял должность, потому что он раскрывал, ну например, было очень трагическое дело — убийство одного из дворян, и местная власть, конечно, хотела бы это дело спустить на тормоза, как это принято, чтобы, знаете, честь флага, честь мундира. Он напроверял: он установил, что это беззаконие там чудовищное царило, и он подал записку, и ее хотели буквально перехватить, но он настолько был честен, что он совершенно не понимал, что выгодно в данном случае ему, он видел только одно — правду. Правду. То есть он считал на полном серьезе, и в стихах эта концепция у него проводится блистательно, вот в духе века просвещения, что «правда есть основание любой страны. Страна только тогда и возрастает, когда она права, это религиозное чувство глубочайшее».

Дмитрий Володихин:

— То есть, иными словами, он считал, что вести себя на государственной службе следует по-божески, по справедливости, и делать то, что положено, то есть быть честным человеком.

С. Арутюнов:

— Я могу процитировать наконец-то стихотворение Гавриила Романовича, вот так он начинает стихотворение «Вельможа»:

Вельможу должны составлять

Ум здравый, сердце просвещенно;

Собой пример он должен дать,

Что звание его священно,

Что он орудье власти есть,

Подпора царственного зданья;

Вся мысль его, слова, деянья

Должны быть — польза, слава, честь.

С. Арутюнов:

— Если я не ошибаюсь, это слова, которые выбиваются на орденах Российской империи.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы ненадолго прекращаем наш с вами разговор для того, чтобы буквально через минуту вновь встретиться в эфире.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и наш гость и замечательный поэт Сергей Сергеевич Арутюнов, глава литературного портала «Правчтение», главный редактор литературного конкурса «Лето Господне», и мы продолжаем разговор о Гаврииле Романовиче Державине. В сущности, мы завершили обсуждение его дел служебных и подходим к делам литературным. В его судьбе нельзя выделить того, что было важнее, первое или второе, они, наверное, были равновеликими, может быть, даже служба для него была важнее, чем поэзия, для него лично, для всей России — ну вот уж сомневаюсь. И после отставки Державин прожил еще тринадцать лет, и как на службе, так и после отставки он был поэтом, и остался в русской истории, в русской литературе прежде всего поэтом, притом поэтом, дар которого отмечен очень сильными чертами религиозности христианской.

С. Арутюнов:

— Да, действительно, Гавриил Романович, благословил молодого Александра Сергеевича, эта сцена описана самим Александром Сергеевичем: «меня искали, но я убежал», так он стеснялся, когда я прочел вот эти воспоминания в Царском селе, при старике Державине. Как можно вообще эту сцену заново переживать, вот эту эстафету, год за годом, примерно зная даже число, можно даже соотнести, вот мальчишка, и вот этот старик, который привстает и на знаменитых полотнах он к уху прислоняет руку, чтобы услышать: как, как? И он слышит свой голос буквально, свои интонации какие-то, потому что Пушкин был буквально влюблен в его оды, в его стихотворения, это было для него образцом такой, во-первых, поэзии праздничной, во-вторых, поэзии и лаконической, удивительно точной, вот точности он учился даже не у своего дяди Василия, который тоже был замечательный, в общем, стихотворец, но точности и вот имперской какой-то высоте он учился, конечно, у признанного первого поэта тогда России — Гавриила Романовича Державина.

Дмитрий Володихин:

— Помните, тогда, в лицее Державин сказал о Пушкине: «Есть на кого Россию оставить».

С. Арутюнов:

— Это фраза великая, и настолько она потом вошла, видимо, в кровь и плоть, что действительно, и для Александра Сергеевича, вместе с его службой при Министерстве иностранных дел она осталась, и он вырос вот благодаря этой фразе, и просто чувствуя её в крови постоянно, она постоянно бурлила, давала какие-то пузырьки, он не оставлял письма, а мог бы оставить, как многие.

Дмитрий Володихин:

— Ну что ж, давайте посмотрим, в чём Державин выразился как религиозный поэт, как поэт-христианин.

С. Арутюнов:

— Если вы станете смотреть собрание его сочинений, то вам бросится в глаза, что там неимоверно количество молитв, они так и называются, они очень по-разному начинаются, но это огромное количество вот молитв, он обращается к Всевышнему. Конечно, все знают эту оду «Бог», которую там любят цитировать, правда, огорчительно, что всего одной строкой: «Я раб, я царь, я червь, я бог», бездна открывается перед нами, когда мы соприкасаемся с этой строкой. Конечно, так сегодня, да и лет пятьдесят, а может быть, и сто лет назад не мог уже говорить никто, может быть вследствие какого-то измельчения натуры, может быть, вследствие того, что наше образование не позволяет, могут быть любые причины, но вот так, накоротке объединить необъединимое, так вдруг взять и выразиться — ну, нужно было быть совершенно особенным человеком, чтобы это вообще пришло в голову, как это вообще говорится! Восхищение бесконечное. Он подпитывался, конечно, могучими токами великого холмогорца Ломоносова, он знал, как пишутся эти стихи, и они приходили ему в голову, но это огромная внутренняя работа. (цитирует отрывок из оды «Бог»)

О Ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный,

Без лиц, в трех лицах Божества,

Дух всюду сущий и единый,

Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто все Собою наполняет,

Объемлет, зиждет, сохраняет,

Кого мы называем — Бог!

С. Арутюнов:

— Это стихотворение, я видел трогательнейшую переписку Гавриила Романовича с цензурой, тогда каждое стихотворение должно было проходить, это не просто цензура, он переписывался со Священным Синодом.

Дмитрий Володихин:

— С духовной цензурой.

С. Арутюнов:

— Да, с духовной цензурой. Он объяснял, что у поэта есть, несмотря на каноничность и неканоничность некоторых трактовок, у него есть некое умозрение, и что ему может быть позволено несколько вольно трактовать, но если это не совсем понятно и уводит от канонической трактовки, то он готов переделать! И он старается, даже переделывает пару строчек, там ему указывают, что это вот «не совсем, вы знаете», и так далее. Но, вы знаете, слово «вещества» вот в духовном стихотворении — это ведь, конечно же, еще лексика века Просвещения, «вещество» — это же одно из любимых слов Ломоносова самого. Понимаете, здесь уже ощущается вот это влияние.

Дмитрий Володихин:

— Ну, имеется в виду движение всего материального.

С. Арутюнов:

— Да, да, это материя! Вот здесь огромное количество лексики, которой, в общем-то, предыдущие века и не хвастались, потому что им не было в чем, но вот глагол «исследовать», это уже научная лексика, то есть это мы чувствуем как время там бурлит и клокочет, время, конец XVIII столетия, а в первую треть XIX века наука была таким же богом, как в советские 60-е годы, ей поклонялись, она была тайна, сущая тайна. И вот Господь, Который уже приходит в просвещенный ум, это уже не совсем тот Господь, который в XVII веке, вот Он такой грозный, такой всемогущий, это Господь отчасти познаваемый, это очень важная вещь. Для, наверное, культурологов, которые заглядывали в оду «Бог» — это неисчерпаемый источник, это живой ключ, из которого можно черпать, ну посмотрите:

Поставлен, мнится мне, в почтенной

Средине естества я той,

Где кончил тварей Ты телесных,

Где начал Ты Духов небесных,

И цепь существ связал всех мной.

— Это уже просто антропология — цепь существ, отсюда полшага долезть до «Ламарка», которого написал Осип Эмильевич Мандельштам, вот цепь существ эволюционная там, я уж не буду упоминать Дарвина на ночь глядя, но, понимаете, эти мысли, эти как бы выводы, которые напрашиваются — это взгляд просвещенного человека.

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества (опять «вещества»),

Я средоточие живущих,

Черта начальна Божества.

С. Арутюнов:

— Вот человек, выводится определение «человек», это перед строкой «Я раб, я царь, я червь, я Бог».

Дмитрий Володихин:

— При всем том, что это просвещенный ум, сделанный XVIII веком, со всем его, скажем так, поклонением науке, это и одновременно крепко верующий человек, причем, безусловно верующий.

С. Арутюнов:

— Безусловно, без всяких этих, знаете, «вот ты меня будешь спасать — я буду верить, не будешь спасать, я, как протестант, скажу: о, Господи, ну что это такое вообще? Вообще нет божества, ни божества, ни вдохновенья. Не-не-не, пока ты не начнешь меня спасать, я не буду верить». Вот стихотворение «Буря»:

Ты, Творец, Господь всесильный,

Без Которого и влас

Не погибнет мой единый,

Ты меня от смерти спас!

Ты мне жизнь мою пробавил,

Весь мой дух Тебе открыт;

В сонм вельмож меня поставил, —

Будь среди них мой Вождь и Щит.

С. Арутюнов:

— Каково? «В сонм вельмож поставил, и среди них будь мой щит», да? Ну это страшно, конечно, среди вельмож, среди чиновничества российского не очень уютно человек себя ощущает, тем более с такой родословной.

Дмитрий Володихин:

— Тем более, в ту эпоху чиновничество состояло из очень разных людей, в том числе, из абсолютно безнравственных.

С. Арутюнов:

— Да, и это показывают вот эти конкретные судебные дела. Но вот о вельможах он же пишет много, это одна из его таких вот линий постоянных, вот «Властителям и судиям» как начинается:

Восстал Всевышний Бог, да судит

Земных богов во сонме их;

Доколе, рек, доколь вам будет

Щадить неправедных и злых?

Ваш долг есть: сохранять законы,

На лица сильных не взирать,

Без помощи, без обороны

Сирот и вдов не оставлять.

Ваш долг: спасать от бед невинных,

Несчастливым подать покров;

От сильных защищать бессильных,

Исторгнуть бедных из оков.

Не внемлют! Видят — и не знают!

Покрыты мздою очеса:

Злодействы землю потрясают,

Неправда зыблет небеса.

Дмитрий Володихин:

— То есть, иными словами, сохранение правды в государственном организме, если угодно, в государственном механизме, это есть то, что для честного вельможи есть долг христианский, не просто служебный, а именно христианский.

С. Арутюнов:

— Именно. Когда он взывает к Богу: «Приди, суди, карай лукавых и будь един Царем земли» — это фактически фраза, относительно недавно и прозвучавшая: Россия управляется Богом.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях известный поэт Сергей Сергеевич Арутюнов, он же главный редактор литературного конкурса «Лето Господне» и глава литературного портала «Правчтение», и наш постоянный гость. Ну что ж, вот мы увидели то, что в глубине поэзии Державина очень хорошо просматривается христианское начало, и он и в службе своей, и в литературной деятельности своей в первую очередь — христианин, во вторую очередь — честный человек, а всё остальное уже потом. Но ведь у него, помимо религиозного поэтического творчества, было творчество метафизическое, политическое, он очень близок был к тому, чтобы дела общества, государства и каких-то генеральных смыслов бытия передавать в стихотворном слове.

С. Арутюнов:

— Державин — это человек, действительно, всемирной отзывчивости. Ему ведь не досталось какого-то особенного университетского образования, он за границей не жил годами, как, например, Фёдор Иванович Тютчев и так далее, но всемирная его отзывчивость такова, что, будучи переводимым на европейские языки, он звучит так же торжественно и громко, как если бы он всю жизнь свою провёл где-нибудь на службе в лучших столицах мира. Какой голос, боже мой! Вот так же Фёдор Иванович Шаляпин, это же человек, который вдруг зазвучал на весь мир в одночасье, вот таков и Державин, детство своё проведший в степях вот этих, но он разросся, неимоверно разросся, это, конечно, свойство души, которое... Вы знаете, это внезапный рост, вот это внезапное раскрытие бутона свойственно, действительно, очень редкостному классу людей, как у них открываются глаза, почему они так талантливо одарены? Загадка. Я прочту, может быть, одно стихотворение, чтобы вы поняли, что он метафизик, оно называется очень так глубоко и просто — «Задумчивость». Посмотрите, как это современно сейчас.

Задумчиво один, широкими шагами

Хожу и меряю пустых пространство мест;

Очами мрачными смотрю перед ногами,

Не зрится ль на песке где человечий след.

Увы! я помощи себе между людями

Не вижу, не ищу, как лишь оставить свет;

Веселье коль прошло, грусть обладает нами,

Зол внутренних печать на взорах всякий чтет.

И мнится мне, кричат долины, реки, холмы,

Каким огнем мой дух и чувствия жегомы

И от дражайших глаз что взор скрывает мой.

Но нет пустынь таких, ни дебрей мрачных дальних,

Куда любовь моя в мечтах моих печальных

Не приходила бы беседовать со мной.

С. Арутюнов:

— Это пишет не юноша, 1807 год.

Дмитрий Володихин:

— Но человек, который уже четыре года находится в отставке и зрит в будущем свое угасание.

С. Арутюнов:

— Зрит, но это сказано светло. «Очами мрачными» — да, конечно, но общий тон светел.

Дмитрий Володихин:

— Он не смерти боится, он боится последние годы стать неугодным Богу, потемнить, и хочет быть в свете, в котором он ранее пребывал, в свете солнечном, в свете Господнем.

С. Арутюнов:

— Как же славно, что он застал все-таки победу русских войск над Наполеоном. Было бы очень горько, если бы это случилось раньше, например, в 1812 году, и он бы видел только разрушение вот европейской части, это вторжение. Как бы это было ужасно, если бы он был, ну как отец князя Болконского, старший Болконский, и в эту смуту он бы покинул свет, но все-таки Господь даровал ему увидеть победу.

Дмитрий Володихин:

— Но он еще застал богослужение православное в Париже, на том месте, где был казнен Людовик XVI, русская армия стояла и молилась Господу Богу, и это Державин тоже знал.

С. Арутюнов:

— Знал! Он не был в Париже тогда, но он знал, что это состоялось, и это была победа, дело которому он служил всю свою жизнь, это победа русского дела, победа правды.

Дмитрий Володихин:

— Ну вот те оды, которые он воспосылал императрице, это есть естественное для поэта восхваление государя, в какой-то степени карьерное, или они содержали то, что он хотел сказать императрице после слов похвалы, куда-то ее направить?

С. Арутюнов:

— Абсолютно! Ну конечно же, те, кто читал эти оды, после обильных вот этих восклицаний, вот этой: «Киргиз-Кайсатския орды царица, ты блещешь, ты там ниспосылаешь, ты чуть ли не кормилица...», вот после всего этого, в остальных частях этой оды, она довольно велика, если вы ее читали, там содержатся мысли государственного мужа о том, как бы хорошо было бы не просто милость к падшим призывать, а как бы хорошо вообще империей управлять, честно говоря. Я думаю, что она, прочитав, состоявшая в переписке с Вольтером, просвещенная государыня, она прочла, конечно, все, но, наверное, что-то могло вызвать её... Ну, она поблагодарила его, что-то ему преподнесла, какое-то кольцо с камнем, она поблагодарила, но когда муж такой, государственный пусть чиновник, начинает ее как бы немножечко ориентировать, как бы направлять на что-то, это не может не вызвать гнев самовластной царицы, потому что — ну как же можно? И придворный двор, наверное, перешептывался. Это был жест — жест, разумеется, просветителя, разумеется, мыслителя, но это уже, знаете, отношения-то конкурентные: ты кто таков, чтоб учить? А вот таков.

Дмитрий Володихин:

— Ну а с другой стороны, он участвовал в восстании 1762 года, которое принесло Екатерине II трон. Он в какой-то степени выдвиженец гвардейской массы и в этом смысле у него было право высказываться.

С. Арутюнов:

— Было. Ну не мог человек, который не был тогда при дворе, не мог человек, который вообще не имел никаких прав, взять и написать такую оду.

Дмитрий Володихин:

— А он взял и написал.

С. Арутюнов:

— Взял и написал, да. Я вот все время представляю, как бы сейчас отнеслись к человеку, который бы принес такое вот поэтическое подношение государю, какой бы поднялся страшный иск, в чем бы его только не обвинили, как бы его не честили.

Дмитрий Володихин:

— Правду сказать, мне кажется, что сейчас, может быть, сделали вид, что всего этого не было. Есть какой-то текст, ну и Господь с ним.

С. Арутюнов:

— И с ним, и с тем, кто его написал, абсолютно точно, да. Ну, пожали бы плечами. Тогда это было намного серьезнее, потому что, может быть, именно тогда русская словесность обретала свою первую вот эту орлиную зоркость, которая потом будет, наверное, таким эпиграфом к нашей цивилизации, она обрела речь, и к этому невозможно было относиться так, как и относятся к ней сейчас.

Дмитрий Володихин:

— Державин очень часто в своих стихах обращался к историческим событиям того времени, век-то какой, победа за победой! И к личностям, в том числе, и к личности Суворова.

С. Арутюнов:

— Да. На гроб его он напишет не только эпитафию, но и «Снигиря» через «и» — «Снигирь». Это те строки, которые потом по наследству перейдут к одному из нобелиатов, я имею в виду Иосифа Александровича Бродского, который «военная флейта, на манер снегиря», напишет оду Жукову, закончит этим свое послание к маршалу Жукову. А первоначальный «Снигирь», вот эти строки тоже, наверное, у каждого русского человека должны быть в душе:

Что ты заводишь, песню военну

Флейте подобно, милый снигирь?

С кем мы пойдем войной на Гиену?

Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?

Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?

Северны громы в гробе лежат.

Кто перед ратью будет, пылая,

Ездить на кляче, есть сухари;

В стуже и в зное меч закаляя,

Спать на соломе, бдеть до зари;

Тысячи воинств, стен и затворов;

С горстью россиян все побеждать?

Быть везде первым в мужестве строгом,

Шутками зависть, злобу штыком,

Рок низлагать молитвой и Богом,

Скиптры давая, зваться рабом (это он сам себя звал рабом)

Доблестей быв страдалец единых,

Жить для царей, себя изнурять?

Нет теперь мужа в свете столь славна:

Полно петь песню военну, снигирь!

Бранна музыка днесь не забавна,

Слышен отвсюду томный вой лир;

Львиного сердца, крыльев орлиных

Нет уже с нами! — что воевать?

С. Арутюнов:

— Страшные слова, вот «что воевать?», дух захватывает, да? Ну как: «что воевать»? Конечно, воевать! Но его нет с нами. Это такое рыдание, вы знаете, это мало кто может, вот одна фраза в конце: должен был закончить под фанфары — нет. Он шел с его похорон и услышал снегиря, который на веточке, и вот это все слилось и вылилось. Здесь всего четыре строфы, но какой напор, какое горе! Державин есть Державин.

Дмитрий Володихин:

— Он обращен был к славе русского оружия, для него победа на поле брани значила, на мой взгляд, больше, чем даже и любая победа просвещения, хотя просвещению и его делу он был предан, и Державин нередко писал об этом с похвалой и даже с восхищением.

С. Арутюнов:

— Не в силе Бог, но в правде. Военная победа обозначает, что страна, которая победила, права, то есть Господь действительно с ней, вот это зримое подтверждение правоты этой страны, ведь как же можно было несерьезно как-то это смести со стола? Нет, это зримое выражение правоты этой страны. Правота России в мире, который уже тогда, всю жизнь он был таким, европейский я имею в виду мир, он был не просто хитр, подл и коварен, он был ожесточен против нас с самого начала. Конечно же, здесь имела значение любая наша победа, что в Европе, что в Азии, и наши походы даже в Туретчину, они находили отображение в его стихах, он восхищался ими, да, этим нужно было восхищаться.

Дмитрий Володихин:

— То есть, если я правильно понимаю, Державин считал, что победа, которая принесена была силой вооруженной, есть победа, которая сначала была предопределена на небе, как знак правоты на земле, и уже только тогда штык, пуля, сабля смогли эту победу вырвать на поле брани.

С. Арутюнов:

— Только такая связь. Если склонять Господа к себе силой оружия и говорить, что «мы сильнее и поэтому даруй нам победу» — нет-нет-нет, сначала всё происходит там, и всё там решается. Вот этот высший суд, не правительствующий сенат, а вот этот высший суд в Едином Лице и в Трёх Ипостасях, Он видит, каковы люди, и Он склоняется к тому, чтобы люди одержали победу, и они её после этого одерживают. Вот такое чувство, не знаю, есть ли оно сегодня, есть ли это понимание, но вот именно такая последовательность свойственна не только Гавриилу Романовичу, а русским людям, которые эти победы одерживали.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, время нашей передачи подходит к концу, позвольте мне от вашего имени поблагодарить Сергея Сергеевича Арутюнова, позвольте мне сказать несколько слов завершающих о Гаврииле Романовиче Державине: человек выдающихся душевных свойств, служилых свойств, истинно служилый человек в лучшем смысле этого слова и великих литературных талантов, он был звездой, которая встала прежде, чем началась заря Золотого века русской литературы, и те, кто был первыми людьми этого Золотого века, оборачиваясь, смотрели на Державина и стыдились, если оказывались недостойны его. Ну а теперь мне остается сказать вам: благодарю вас за внимание, до свидания.

С. Арутюнов:

— Всего доброго.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»
• «Современный русский историк Олег Куц»
• «Взятие Парижа в 1814 году»

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов