«Писатель-фронтовик Юрий Бондарев». Исторический час с Дмитрием Володихиным

В гостях у Дмитрия Володихина был доцент Литературного института имени Горького, поэт Сергей Арутюнов.

Разговор шел о личности, судьбе, литературном творчестве и пути к Богу советского писателя-фронтовика Юрия Бондарева.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И сегодня мы с вами пойдём по стопам писателя-фронтовика, человека, который прожил чрезвычайно длительную жизнь, видел всё, что только можно, на этом свете, времена счастливые и несчастливые, идеалы высокие и жизнь низкую, рисковал жизнью, рассказывал о том, как другие рискуют жизнью; и в конце своей жизни, в конце своей творческой судьбы показал признаки приближения к Богу, обретения веры. Я говорю вам о замечательном писателе, неоднократно экранизированном, о Юрии Бондареве. Ему сегодня будет посвящена наша передача. А человеком, который поведёт нас по хитросплетениям его судьбы, по страницам его романов, и который уже сидит в нашей студии, будет сегодня Сергей Сергеевич Арутюнов, главный редактор электронного портала «Правчтение», замечательный поэт, доцент Литературного института. Здравствуйте.

С. Арутюнов

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— Ну что ж, Сергей Сергеевич. Я хотел бы по традиции начать с того, что, по вашему мнению, является своего рода визитной карточкой Юрия Бондарева.

С. Арутюнов

— Юрий Васильевич — это человек...

Д. Володихин

— Человек-глыба.

С. Арутюнов

— Да. Мне даже страшно о нём говорить, потому что, к сожалению, за всю мою жизнь я, может быть, видел его один только раз. Это было в Центральном доме литераторов, издалека, я сразу заметил его, и всё. И не поговорил с ним — ну, разумеется, кем я был? Это были 90-е годы, я был мальчишка, что бы я мог ему сказать, и что бы он мог сказать мне? От него веяло таким опытом, такой жизнью, что я, конечно, не осмелился, наоборот — я забился в угол, несмотря на всю свою борзость и резвость в те годы.

Д. Володихин

— Тем не менее визитная карточка. Вот вы-то испугались, а слушателям-то пугаться его не надо.

С. Арутюнов

— Да. Им нужно всё-таки читать его как можно больше. Вот в этом цель свою я вижу сегодня. И Юрий Васильевич — это настоящий интеллигент из народа, человек советской закалки и выделки, из стальных сплавов он, знаете, сделан. Это, наверное, лучший из выпускников Литинститута, да простят мне все остальные выпускники — вот в моей какой-то системе градации. Это фронтовик настоящий, это артиллерист. И писатель такого масштаба, такой читаемости. Как-то мы разговаривали с одним из моих коллег, и он сказал: «Знаешь, все эти сейчас премии современные имени того, сего, пятого, десятого и так далее, все эти конкурсы, которые проводятся, — он имел в виду поэтические конкурсы, конечно, а не прозаические, — да всех этих авторов, которые всплыли только в нулевые годы, одним своим движением накрывает Юрий Бондарев». Я говорю: «Но он же не поэт!» Он мне сказал: «Постой. Бывают поэты в прозе, и вот здесь ты ничего не сделаешь». Я посмотрел список премий, которыми он был увенчан, и я понял, что, да, этот человек — это максимум, то есть это светило максимальной величины.

Д. Володихин

— Итак, Юрий Бондарев — человек-глыба, писателя-фронтовик, поэт в прозе, артиллерист, человек колоссального жизненного опыта. Ну что ж, даже боязно начинать передачу, увидев такой багаж за спиной у этого человека. Тем не менее, помолясь, начнём. Сергей Сергеевич, Юрий Бондарев родился в 1924 году. Он вошёл в Отечественную войну как молодой парень среди миллионов других мобилизованных молодых парней, и фактически война сделала ему судьбу.

С. Арутюнов

— Да, не с первых дней. Только в 1942 году Юрий Васильевич заканчивает обычную московскую школу. Правда, в 41-м году он участвует в строительстве оборонительных укреплений под Смоленском, но в 42-м году летом он направляется в пехотное училище в Казахстан.

Д. Володихин

— Прежде чем мы начнём говорить о его воинской службе, из каких он мест, из какого семейства?

С. Арутюнов

— Это Орск, это второй крупнейший город тогдашней Оренбургской губернии, город-металлург, причём не только чёрная металлургия, но и цветная, так много чего добывалось, замечательные заводы. Это промышленная такая... это даже нельзя назвать окраиной страны — это самый её центр, самое её сердце. Как бывает Златоуст — кузница, так и Орск — металлургия, большая, крупная металлургия. Я учился в Институте стали и сплавов по первому образованию, и у нас были ребята из Орска. Я просто понимаю, какой это характер.

Д. Володихин

— И семейство его было как раз связано с этой металлургией, с тяжёлой индустрией.

С. Арутюнов

— Отец его был фронтовиком, то есть он наследственный фронтовик — ещё в Первую мировую воевал его отец Василий Васильевич, кстати говоря. И семи лет он перевезён в Москву из Орска, и начинает жизнь обычного московского мальчика. Вот призывается уже отсюда.

Д. Володихин

— Вот приехали в Москву — кто родители, кто они в Москве?

С. Арутюнов

— Во-первых, Василий Васильевич — это такой народный следователь, адвокат и административный работник, то есть это управленец. И я бы не сказал, что низшего звена — нет, это звено, уверенно среднее. Что такое народный следователь? Посмотрите историю, что это за должность — это человек, который избираем народом на роль практически мирового судьи.

Д. Володихин

— И значит, у Юрия Васильевича была возможность получить неплохое образование. И благодаря тому, что он в Москве, благодаря тому, что у него несгибаемая воля к тому, чтобы набивать себя знаниями — это так, это говорят те, кто его знал, — и вместе с тем возможности отца добавляют в эту копилку.

С. Арутюнов

— Конечно же. Атмосфера дома, собственно, и выковывает характер. Если отец слишком жесток, то мальчик вырастает почти трусом, то есть он внутренне как-то скован. Но если отец даёт ребёнку возможности для роста, если он показывает ему мир, хотя бы даже приподнимая его за голову от земли шутейно, это совершенно другая атмосфера. Юрий Васильевич вырастает мальчиком, для которого жизнь страны — это не передовица в газете «Правда», нет, это его кровное дело. И эту позицию он будет отстаивать во всех своих произведениях, начиная с первого и заканчивая последним.

Д. Володихин

— Допустим, мы добрались до момента, когда парень отправился в пехотное училище, и война подошла к нему вплотную со своим огненным дыханием.

С. Арутюнов

— Октябрь 1942 года — Сталинград, самое пекло. Командир миномётного расчёта познаёт первые азы вот этой самой народной беды по сути, когда люди из самых различных регионов в Сталинграде, как в узловой точке, обороняются изо всех сил и время от времени переходят в наступление. У нас ведь не зря в народной памяти это сохранилось, как синоним чего-то высшего. Как была, наверное, Куликовская битва, как было Бородино, Сталинград вошёл в историю не только России, а всего Советского Союза как высшая точка человеческих усилий, высшая слава, высшая святость, высшая память, связанная с войной.

Д. Володихин

— А после Сталинграда куда его бросала военная судьба?

С. Арутюнов

— Ранение забросило его в госпиталь, он ещё и обморожен был. Потом Воронежский фронт, форсирование Днепра — этот эпизод отражён в его романе «Батальоны просят огня», разумеется. Это огромный эпизод, потому что форсирование Днепра, читай — взятие Киева. Как Сталин протестовал против того, чтобы Киев отдали. Вы помните, есть эти эпизоды, в том числе и у Юрия Васильевича это затронуто. Но как он кричал буквально на Георгия Константиновича Жукова: «Вы не смеете мне этого говорить! Киев не будет сдан! Это жемчужина...» — и так далее. Но этот вопрос, чтобы форсировать Днепр, причём с нескольких разных направлений, это был узловой момент. И там был и Виктор Петрович Астафьев.

Д. Володихин

— Скажем, истерика правителя делу никогда не помогала, Киев сдали, а потом общенародными усилиями его взяли.

С. Арутюнов

— Освободили. И уже в боях за Житомир, а это несколько западнее, новое ранение и снова, конечно, полевой госпиталь. Сумы, Сумская область, вот такой есть город Боромля — здесь уже Юрий Васильевич просто совершает подвиг: он уничтожил огнём своей артиллерии несколько огневых точек противника.

Д. Володихин

— А он перешёл от миномётов на артиллерийские орудия, да?

С. Арутюнов

— Да. Он уже был артиллерист, уже не только миномётчик. Миномёт — это всего-навсего такое малое артиллерийское средство.

Д. Володихин

— И уже офицер?

С. Арутюнов

— Да, конечно же. Здесь он получает просто за прицельный и очень результативный огонь медаль «За отвагу» — это лучшая солдатская награда, которую могли получить люди. То есть офицер получает награду, которой гордились все — от солдата до маршала. И ещё раз получает он медаль «За отвагу» уже за другой эпизод — это уже Каменец-Подольский. Он отражает атаку немецкой пехоты и подбивает танк. Это тоже замечательный эпизод, здесь он тоже узловой в какой-то мере. И вот здесь вторая медаль «За отвагу». И когда уже подступает 1944 год, он участвует, как бы это назвали в Российской империи, в заграничном походе Красной армии. Это Польша, граница Чехословакии. И здесь его война опять переламывается — это уже не ранение, он направляется в артиллерийское училище — вроде бы у него не хватает образования. И у меня такое впечатление складывается, что он всю свою жизнь хотел, и желание начальства было, в какой-то момент отдать армии. Ну вот так война его... что если человек поступает после пехотного училища в артиллерийское, уже второе, то, наверное, с такой квалификацией он хотел сделать просто военную карьеру в какие-то месяцы.

Д. Володихин

— Но на войну он уже не вернулся.

С. Арутюнов

— В военном училище он начинает писать — его такая молния пробивает. И мысли его опять кардинально меняются — в 1945 году он поступает в Литературный институт.

Д. Володихин

— Ну что ж, мы прервёмся, потому что главное о Юрии Васильевиче Бондареве сказано, огромное количество книг он написал — и этим славен. Но главным, наверное, в его жизни было то, что страшные испытания войны он выдержал: два ранения, две медали, два года на фронте достаточно для огромной жизни — а это уместилось в маленькую часть его огромной жизни. Ну а сейчас, дорогие радиослушатели, я хотел бы вам напомнить, что это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И пора, наверное, услышать нам музыку, которая напоминает о фронтовом прошлом. Итак, «Любимый город».

(Звучит песня «Любимый город».)

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что у нас в студии Сергей Сергеевич Арутюнов, замечательный поэт, главный редактор электронного портала «Правчтение», доцент Литературного института, знаток истории отечественной литературы, которого мы с радостью всегда здесь принимаем и привечаем. И мы в сущности перешли к тому, что стало смыслом жизни Юрия Васильевича Бондарева на десятилетия вперёд, до самой его кончины, а именно к литературному творчеству. 45-й год — отметка, важная для него и важная для русской литературы, — Литературный институт. Но это учёба. А первые, самые главные, самые знаменитые романы Юрия Бондарева — это романы, посвящённые войне. Не так ли? В значительной степени им славу сделали не только великолепная литературная техника и опыт фронтовика, но ещё экранизации: «Горячий снег», «Батальоны просят огня».

С. Арутюнов

— «Освобождение».

Д. Володихин

— «Освобождение», да. Вот как это всё появилось, в какие сроки, и как было встречено?

С. Арутюнов

— Первый рассказ Юрия Васильевича — это ведь практически он ещё студент Литинститута. Он заканчивает его в 1951 году. А первые рассказы появляются на два года раньше — в 1949 году, то есть это ещё такая сталинская эпоха. Это в основном журнал «Октябрь», журнал «Смена», кстати говоря, очень почтенный журнал был, много чего там хорошего проходило, это журнал, рассчитанный на молодёжную аудиторию, и «Огонёк», который тоже был таким журналом очень литературным когда-то, там печатались лучшие журналисты, лучшие писатели. И по окончании, что была практика для Литинститута совершенно нормальная, он вступил в Союз писателей СССР, уже имея публикации. И первый большой сборник его рассказов назывался «На большой реке», вышел он в 1953 году.

Д. Володихин

— Но пока известности не приносят.

С. Арутюнов

— Нет. А вот «Батальоны просят огня», которые выходят уже в хрущёвскую, скажем так, эпоху, в 1957 году, это уже вещь, которая расходится, что называется, в списках — тиражей не хватает, то есть вещь начинают расхватывать. Тогда же нет ещё понятия «лейтенантской прозы», я напомню, что оно появляется позже — в 60-х, скорее, годах.

Д. Володихин

— В какой-то степени как раз трудами Бондарева, Курочкина...

С. Арутюнов

— Он — основатель. Потому что есть целая когорта писателей, которым, ещё когда был жив вождь всех времён и народов, было не совсем удобно произносить некоторые вещи о войне. Это несмотря на наличие Симонова, — напомню, что «Живые и мёртвые» тоже не сразу появляются, хотя во время войны выходит одна часть, потом другая, потом выходят какие-то вещи, которые приближаются к правде, хотя всего они проговорить просто не могут.

Д. Володихин

— Помнится, что Симонов как раз рисует сцену: журналисты и военные корреспонденты, которые возвращаются с фронта, подъезжая к Москве, останавливают машину и договариваются единодушно друг с другом, что они никогда, ни при каких обстоятельствах никому не расскажут того, что они видели, во всей полноте и во всём ужасе узнанного.

С. Арутюнов

— Конечно же. А в «Горячем снеге», я напомню, самое страшное, о чём один из офицеров не сообщает замечательному совершенно персонажу, вылепленному, также, как у Симонова вылеплен комбат, — генералу Бессонову, никогда не сообщит один из офицеров, что в кармане члена Военного совета, убитого фашистами, он находит немецкую листовку.

Д. Володихин

— Это, знаете ли, генералу не сообщил, а читателям сообщил — это совсем другое дело.

С. Арутюнов

— А читателям сообщил. А перед этим небольшая есть экспозиция, что член Военного совета вспоминает какие-то не совсем удобные личные обстоятельства, связанные с одной женщиной, с другой женщиной и так далее. И вообще, он очень рефлексирующий, интеллигентствующий человек и так далее. Такие вот детали при Иосифе Сталине было, наверное, в «Горячий снег» и включать, и издавать нельзя.

Д. Володихин

— А когда появился «Горячий снег»?

С. Арутюнов

— А «Горячий снег» — это уже 70-й год, это уже 60-е прошли.

Д. Володихин

— Бондарев становится, что называется, матёрым писателем. И надо сказать, что вообще фильм, поставленный по «Горячему снегу», можно смотреть и пересматривать бесконечно.

С. Арутюнов

— Вы знаете, там каждый кадр... вот есть такие фильмы у меня, может быть их 15-20 вообще насчитывается, но есть фильмы, с которых нельзя переключиться куда-нибудь на другой канал.

Д. Володихин

— Ну что ж, «Горячий снег», 1970 год. И в первых же крупных вещах о войне, и в «Батальоны просят огня» и в «Горячем снеге», есть ощущение двух элементов, которые вообще в прозе фронтовиков, в прозе о войне до этого момента отсутствовали. Они чрезвычайно важны для творчества Бондарева и в целом для русской литературы. Во-первых, вот то, что вы сказали: Бондарев приоткрывает дверь правды, рассказывая о том, что война была даже страшнее того, что можно себе представить. И он чуть-чуть больше говорит, чем это обычно было сказано. Впоследствии Вячеслав Кондратьев, Виктор Астафьев расскажут о войне столько, что многим верить не захочется в то, что это было. Но первым-то начал говорить всё-таки именно Юрий Бондарев. И ещё один момент. Вы знаете, у меня такое ощущение и по «Батальоны просят огня» и по «Горячему снегу» и по некоторым другим вещам, что Бондарев в войне почувствовал какую-то очень страшную, трагическую несправедливость. Несправедливость в отношении к человеку, который честно выполняет свой долг, но всё равно оказывается в крайне неприятных ситуациях. И несправедливо с ним поступают не немцы, а свои же. И вроде всё оправдано, и вроде бы всему есть объяснение. Но всё-таки остаётся ощущение того, что что-то нечеловеческое было в войне даже среди своих, именно что несправедливость, большая несправедливость войны. Не так ли, или вы думаете иначе?

С. Арутюнов

— Именно так я и думаю. Это совершенно не толстовский взгляд на войну, я бы даже сказал. То есть мы привыкли считать, что граф — это такой эталон пацифизма. Помните фразу, что «если бы все капралы отказались бы, а все солдаты тоже бы с ними согласились, то никаких бы генералов и вообще войн бы...» — ну, это такой, знаете, идеализм, который в реальности, по крайней мере, в мировой истории никакого подкрепления не получал. Это мечта, довольно бесплодная мечта, об отсутствии войн. У Бондарева всё иначе. Я напомню диалог взятого в плен немецкого генерала с тем же самым генералом Бессоновым, тем самым, который в исполнении лучшего, наверное, нашего...

Д. Володихин

— Жжёнова.

С. Арутюнов

— Да, Георгия Жжёнова.

Д. Володихин

— И в реальности это останавливают наступление Манштейна на Котельниково, пытающегося разрубить котёл вокруг армии Паулюса в Сталинграде.

С. Арутюнов

— Да. И фактически этот генерал чуть ли не сам... ну, не Паулюс, а кто-то из его близких «коллег по работе», если так можно выразиться. И вот этот диалог, я его могу даже напомнить. Взволнованный пленный генерал говорит: «Люди жестоки с пелёнок. Разве вы не замечали, господин генерал, как возбуждаются, как блестят глаза у подростков при виде городского пожара, при виде любого бедствия? Слабенькие люди утверждаются насилием. Это парадокс, это чудовищно, но это так. Немцы, убивая, поклоняются фюреру. Русские тоже убивают во имя Сталина. Никто не считает, что делает зло, наоборот, убийство друг друга возведено в акт добра. Где искать истину, господин генерал? Кто несёт Божественную истину?» — это уже практически истерика. Это же говорит военный профессионал высокого ранга, это же не просто кто-то. У него истерика. И что же ему отвечает генерал Бессонов? А отвечает он ему так: «Очень любопытное соотношение, — усмехнулся Бессонов, устало опираясь на палочку, — парадоксальное соотношение коня и всадника. Нацист, пришедший с насилием в Россию, против насилия, но выполняет приказания, грабит и жжёт чужую землю. Парадокс, господин! Вы мне задали вопрос, так я вам отвечу: мне ненавистно утверждение личности жестокостью, но я за насилие над злом, и в этом вижу смысл добра. Когда в мой дом врываются с оружием, чтобы убивать, сжигать, наслаждаться видом пожара и разрушения, как вы сказали, я должен убивать, ибо слова здесь — пустой звук». Вот это слова — «слова здесь — пустой звук». Это кем произносится, вообще? Тем лейтенантом-артиллеристом, этим мальчиком, который видел всё это и прошёл через это? Кем это вообще произносится? Это произносится действительно от лица огромного большинства людей, которые пошли воевать. Даже добровольцами пошли. Иногда бывают такие ситуации, да, бывает, что это затягивающиеся периоды истории, когда слова — пустой звук. Это не слова литератора, который влюблён в слова по определению. «Слова — пустой звук» мог произнести только тот, кто прошёл через ад, через пожарище.

Д. Володихин

— Он прошёл через ад, через пожарище, вернулся домой и, после нескольких фронтовых вещей, наверное, самых знаменитых в его творчестве, он пишет романы о тех, кто с войны вернулся. И на них, в какой-то степени на их судьбу перескочила та несправедливость, которая атаковала их во время войны. Несправедливость не немецкого генерала, а несправедливость своя, родная, причём очень здорово калечащая душу. И я думаю, что мы буквально через несколько минут перейдём к обсуждению таких важных вещей в творчестве Бондарева, как романы «Выбор» и «Берег»...

С. Арутюнов

— «Тишина» и «Двое» ещё можно припомнить на эту тему.

Д. Володихин

— Да, совершенно верно. И ощущение того, что человек на фронте делал до конца то, что ему положено, вёл себя, как надо, а тот, кто стоял рядом с ним и малодушничал, и трусил, после войны каким-то чудесным образом берёт над ним верх — что-то неправильно в обществе. Ну что ж, пока я хотел бы вам напомнить, дорогие радиослушатели, что это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И мы расстаёмся с вами ненадолго, чтобы встретиться в эфире буквально через минуту.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И мы обсуждаем творчество и судьбу Юрия Васильевича Бондарева, величайшего из писателей-фронтовиков нашей страны. Обсуждаем с Сергеем Сергеевичем Арутюновым, замечательным поэтом, доцентом Литературного института и главным редактором литературного портала «Правчтение». Я прошу вас, Сергей Сергеевич, к этому элементу несправедливости, причём несправедливости, разлитой буквально по всему социуму, калечащей нормального человека, который в сущности ни в чём не виноват, вернуться и попытаться объяснить — откуда это у Бондарева, и только ли его это ощущение или он вбирает его от близкой ему среды, в конце концов от всего народа, к которому он принадлежит.

С. Арутюнов

— Так уж случилось, что он действительно вобрал. У Юрия Васильевича был действительно крутой характер, замешанный на том, что он видел в юности, он сформировался, выковался так. Но вбирание этих настроений, этих разговоров бесчисленных, этих историй, которые случились в городах Советского Союза после возвращения фронтовиков, не могли не дополнить и не могли не составить главную тему, что собственно такое человек, который вернулся из дальнего похода в мирную жизнь, может ли он вообще там со своими понятиями существовать. Каждым своим романом, а их было немало, именно посвящённых этой теме, он доказывает, что, нет, нельзя. Рядом с людьми, которые не прошли через вот это и не соотнесли свои жизненные понятия с тем, за что следует умирать, когда это беспрекословно делается, нельзя с ними рядом найти никакого языка. Возьмём того же Уварова, из-за которого у Вохминцева в «Тишине» всё и начинается.

Д. Володихин

— Вот расскажите ситуацию. Может быть, не все помнят романы.

С. Арутюнов

— «Тишина» и «Двое» — это такой двухголовый организм. В одной квартире всё-таки все эти герои. «Двое» — это Константин с Асей, а Вохминцев с Ниной по соседству просто, вот люди живут так, коммуналка такая. Вохминцев приходит с войны, помня один военный эпизод, как Уваров, тоже москвич и так далее, в своей бездарности просто бросает людей на смерть и практически бежит с поля, утратив этих людей, в результате того, что их просто посекло очередями. Бездарь, ещё и бездарь, который вывернулся.

Д. Володихин

— Но в мирной жизни он, наоборот, представляет себя героем, а Вохминцева подлецом.

С. Арутюнов

— Да, потому что ему деваться некуда. Потому что в ресторане он уже получает от Вохминцева по лицу. Тот просто вскакивает, видя его в ресторане московском, единожды туда зайдя, ещё в своей вот этой форме. Он сказал: «Да как ты, подлец, вообще жив после этого? Я тея всю войну практически искал. Как ты вообще можешь здесь сидеть? У тебя же за спиной эти люди. Как ты можешь здесь вообще пить вино?» — и хлопает его.

Д. Володихин

— Эти мёртвые люди.

С. Арутюнов

— Да, эти мёртвые люди. Как ты можешь вообще наслаждаться жизнью, когда вот такое? И вот это хлопание по лицу в ресторане, неблагонадёжность, поступление в институт, и тут Уваров...

Д. Володихин

— Давайте, несмотря на то, что у нас радио, выразимся точнее: заехал по роже.

С. Арутюнов

— Да. Несмотря ни на что Уваров потом становится над Вохминцевым таким партийным даже не начальником, а надсмотрщиком. Он следит за его поведением, а как он себя ведёт, он разбирает его личное дело, особенно сладострастно после того, как у Вохминцева забирают отца, тоже фронтовика, кстати говоря, тоже солдата, по какому-то ерундовому обвинению. И он остаётся вообще в квартире со своей сестрой Асей, которая от этого надламывается душевно, у неё практически наступает психическое заболевание. Она не может объяснить себе, как вообще это могло случиться с её отцом. Они не могут себе этого объяснить, хотя эти люди прошли 30-е детьми. Они не могут себе этого объяснить, потому что отец — он святее всех, да, это настоящий солдат. Его забирают, потом, правда, оправдывают, отпускают. Уваров фактически вместе с партбюро лишают партбилета. Вы знаете, роман кончается почти безысходно. То есть Вохминцев берёт свою возлюбленную — это действительно замечательная женщина, это видно не сразу, но это видно, он влюбляется насмерть, — и они уезжают из Москвы. Точно так же, как Чацкий бежит, правда Нина-то Чацкого остаётся в Москве, а вот здесь — Бондарев делает такой намёк любителям классической литературы — Нина-то уезжает со своим Чацким, который этому московскому, фамусовскому обществу пришёлся не ко двору. И они уезжают на какую-то стройку.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, праздник жизни в Москве оказался холодноват для человека, которому жарко было на войне. И выяснилось, что человек чести, человек порядочности, человек прямоты и высоких жизненных идеалов оказывается ниже прохиндея, интригана, труса. И роман-то подводит к страшной идее, я не знаю, как его воспринимала критика, но в сущности подводит к идее, что внутри жизни советского общества есть какая-то глубокая сломанность, какая-то очень важная черта была раздроблена когда-то, и вот сейчас общество живёт неправильно не в частностях, а в главном.

С. Арутюнов

— Я не люблю, кстати говоря, цитировать стихи к случаю, но здесь, наверное, придётся. Как говорилось у Бродского: «Там смело входили в чужие столицы и возвращались в страхе в свою». Это почему так? Это потому так, потому что «бей своих, чтобы чужие боялись» для многих властительствующих было принципом жизни.

Д. Володихин

— Бондарев, допустим, получил всесоюзную известность. И в 70-е годы его мог не знать на пространствах СССР только очень необразованный человек, но тем не менее он позволяет себе своеволие. В сущности, это не в традициях советской литературы, а он уже высокопоставленный писатель. Каково отношение к нему?

С. Арутюнов

— Вы знаете, я вообще удивлён, что его печатали. Любой из его романов после «Горячего снега» можно было смело в 70-е годы отправлять на полку, как это было принято в кинематографе. Если бы не фильм «Освобождение» — у меня такое впечатление.

Д. Володихин

— А вот историю с «Освобождением» стоит рассказать. Она выручала Бондарева, потому что, условно говоря, человека с определённого уровня невозможно тронуть. Что бы он ни говорил, он почти что неприкасаемый. И человек, который связан с «Освобождением», таковым становится. Ну, поподробнее, это важно.

С. Арутюнов

— Если бы я очень хорошо знал историю этого фильма, я бы, конечно, рассказал какие-нибудь пикантные подробности.

Д. Володихин

— Не все знают, что «Освобождение» — это киноэпопея, которая рассказывает об основных эпизодах войны, и в ней смешиваются эпизоды документальные и художественные. Вот за художественные, насколько я понимаю, отвечал текст Бондарева.

С. Арутюнов

— Абсолютно верно, да. Он вставлял туда эпизоды из своих романов. И не просто вставлял, а настолько удачной оказалась эта смесь, что режиссёр Озеров взял творчество писателя за основу. А все эти документальные эпизоды, блестящие, кстати, разыграны в духе того времени, кстати говоря, там всё показано без прикрас. Но эта киноэпопея обретает такое какое-то вселенское звучание, что нельзя противиться её обаянию, нельзя вообще как-то воспринимать её иначе, как нашу «Войну и мир», наверное. Вот наша «Война и мир» — это наша война, это наш мир, каноническое произведение. Чтобы создать такое, Озеров использовал, по-моему... там огромное... фильм демонстрировался по всему миру, это я точно знаю, он доехал чуть ли не до Латинской Америки. Восторг мира был таков (это уже 70-е годы), что в некоторых странах его показывали несколько раз — в кино, по телевидению и так далее. То есть это было действительно масштабное, эпическое полотно, которое не стыдно пересматривать и сегодня, завтра и послезавтра. Поэтому когда создатель такого фильма именно Юрий Бондарев, а там крупно было в титрах красными буквами выделено: сценарий — Юрий Бондарев. Он сосценарист, правда. Это было уже всё, конечно. И поэтому в романах 70-х годов он говорил порой такие вещи, о которых...

Д. Володихин

— Диссиденты бы не сказали.

С. Арутюнов

— Да не сказали бы они этого никогда, они бы просто побоялись. А между тем в «Береге» (это 1975 год) обрисована такая ситуация, о которой сейчас я не знаю даже какими словами человеческими говорить. Представляете, наши стоят в Германии. И там завязываются некоторые коллизии с немецкими женщинами в частности, которые ищут не того, чтобы над ними произвели какое-то действие очень агрессивное...

Д. Володихин

— Они ищут не насилия, а отношений.

С. Арутюнов

— Они ищут отношений элементарных, они ищут защиты и поддержки. А потом людей, которые всё-таки вступают в эти коллизии, обвиняют в том, что они насильники, и угрожают на них донести. И это вызывает буквально выстрелы в упор. Вот до какой грани доходят бойцы Красной армии там, в Германии, казалось бы, уже вне боёв. И потом эта коллизия дорастает до какого-то уже... почему роман называется «Берег» — потому что человек, который уже знаменитый писатель, киносценарист, в общем такая фигура литературно-кинематографического мира, он потом встречает эту девушку, сперва её не узнавая. Потом он её узнаёт, вспоминает всё это. И он умирает по дороге домой в самолёте. Что же такого он тогда натворил, что он отчалил к этому берегу? Что такое вообще «берег»? Это как бы дом такой небесный, что ли, это почти религиозный мотив. Он уже отплывал к своему далёкому берегу, то есть он у себя на родине и там, в Германии, не был, что ли, в своём мире?

Д. Володихин

— Оказался странником.

С. Арутюнов

— Он странник, да.

Д. Володихин

— Ну что ж, резюмируя всё это, можно, наверное, сказать, что Бондарев — это, наверное, в первую очередь правдолюбец, его литература насыщена правдой. Иногда эта правда страшная, иногда холодная, иногда пугающая, но это всегда полное совершенное отталкивание от лжи. Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И у нас в гостях Сергей Сергеевич Арутюнов, замечательный поэт, глава электронного литературного портала «Правчтение». Мы слушаем фронтовую песню «Эх, дороги».

(Звучит песня.)

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, мы продолжаем разговор о творчестве Юрия Васильевича Бондарева. И переходим к тому, что может прозвучать неожиданно. Для подавляющего большинства любителей, даже знатоков его творчества Бондарев оставался светским писателем, и романы его, которые в наибольшей степени известны, в частности романы фронтовые, действительно соответствуют этому критерию. Но в определённый момент накопления размышлений, чрезвычайно прямое и честное нравственное чувство внутри него, понимание этого элемента несправедливости и отсутствия правды, разлитые в обществе, привели его к Богу. И в поздних его вещах видно не просто несколько шагов в сторону веры, а совершенно чёткое сближение с христианством. И наверное, первым таким романом, который дорого стоил Юрию Васильевичу Бондареву, стала небольшая книга «Игра». Когда этот роман появился?

С. Арутюнов

— Это 1985 год. И книга-то небольшая, но замысел каким-то очень загадочным образом повторяет «Воскресение» Толстого. Есть такой советский кинематографический вельможа, опять-таки писатель, сценарист из-за которого гибнет молодая, прекрасная актриса Ирина. И всё, что потом происходит с этим вельможей, вся вот эта сумма его переживаний — а фильм его чуть ли не кладут на полку, то есть она же играла в нём главную роль — и его, увы, связь с ней внебрачная, и весь этот стыд, который обрушивается, и вся та пустота, которая после её гибели, совсем ещё молодой и такой странной советской девушки, набрасывается на него, и составляет ткань этой книги. Так каким же должно быть покаяние?

Д. Володихин

— И там же есть ещё элемент военный: воспоминания о том, что главный герой был когда-то на войне в разведке, и рядом с ним был некий Молочков, и Молочков был как раз трусом и подлецом, а главный герой не был. И для него стыд и покаяние возможны, но он видит рядом с собой Молочкова, который исторгает из себя потоки казённой правды и вызывает не то что брезгливость, а, наверное, ощущение непонимания того, как это вообще может происходить.

С. Арутюнов

— Вообще, с этими людьми, которые очень рано осваивают генеральный стиль эпохи, становятся такими пропагандистами даже в быту, они даже за обеденным столом любят... знаете, как в фильмах 50-х годов такой глава семейства с ложкой в руке начинает поучать молодых — это классическая сцена. Вообще, природа этих людей таинственна. Это то, что Бондарев ненавидел больше всего, наверное, в людях. Он, наверное, считал, что это и есть корень зла — конформизм, то есть умелое следование по ступеням.

Д. Володихин

— Причём вне зависимости от того, даётся это праведными путями или путями нечистыми.

С. Арутюнов

— Вообще не зависит. И этот период духовного кризиса, — а биографы, я надеюсь, назовут этот период духовным кризисом Юрия Васильевича Бондарева, это середина 80-х годов и это длилось до конца его жизни, он многое пересмотрел, — даёт целую плеяду романов и небольших вещей, которые обозначают не отчаяние опять-таки, а труднейший прорыв советского человека к началам трансцендентным, трансцендентальным. И это мучительная картина того, как они делают свои шаги к оставленному некогда ими Создателю. Я могу прочесть абзац, который говорит об этом и чувстве слова безупречном, как раз из «Игры». Герои посещают храм Старого Спаса. Наверное, название какое-то не очень такое классическое, но писатель назвал именно так. Вот они стоят в деревенском храме: «Всё было нерушимо и тихо. Вверху под куполом стонали в любовной истоме голуби. В веерном солнечном свете отсверкивал кафельной плиткой недавно вымытый пол. В углу мирно стояло ведро, на нём сушилась тряпка. Благолепные лики святых и раздвинутые Царские врата под расписными сводами не угрожали напоминаниями о потерянной вере, о тяжких грехах, о земной тщете, не давили печалью. И по-прежнему было чисто на душе Крымова, и было необыкновенно хорошо чувствовать ясную молодость Ирины в этом старом храме, наполненном воркованием голубей и полевой тишиной», — внимание, это 1985 год. Тишина тоже для него определённый звук. Если название романа «Тишина» звучит очень угрожающе — это никакая не тишина, конечно, после войны, это угрожающая тишина. То здесь «полевая тишина», не городская — благостно. И вот здесь он начинает вот этот путь свой. Это очень важно. Здесь от одного эпитета уже может зависеть нравственный перелом.

Д. Володихин

— Если я не ошибаюсь, тогда, сразу после выхода романа, на Бондарева крепко ополчились. Уже даже его прежние заслуги не вспоминали. Буквально дождь, я извиняюсь за выражение, помойных рецензий.

С. Арутюнов

— Нечистот буквально — «неудача мастера».

Д. Володихин

— Там было что-то: «вот он рисует как бы две Руси. Одна из них красная, наполненная фанфарами, знамёнами, победой, другая — деревянная, колокольная, избяная. Хочется спросить вас, Юрий Васильевич: какая Русь вам дороже?» А Юрий-то Бондарев сказал, что в этой самой краснознамённой Руси он чувствует фальшь и чувствует её роман за романом. Пусть у него в судьбе было «Освобождение», но у него в судьбе была «Игра», и в «Игре» он достаточно чётко выразил своё мнение, что вера есть то, что неложно. А раз неложно, то сюда можно двигаться.

С. Арутюнов

— Верно. Он совершил в игре огромное преступление перед советским истеблишментом: он заступил на его территорию и показал их коронные фразы, вы знаете, эти встречи в кабинетах, этот быт. Этого нельзя было показывать ни в 85-м, ни в 82-м, ни даже, наверное, в 90-м — как они живут, как они мыслят, кто эти обеспеченные люди, и каков их быт вообще, какое там вообще идёт обращение средств.

Д. Володихин

— Или, проще говоря, совесть-то есть или нет.

С. Арутюнов

— Да. Это преступление такое же против элиты, как когда-то было в романе Александра Бека «Новое назначение» — в такой трубящей тоже повести о том, как живут высокие партийные работники. И был ещё ряд повестей, которые предшествовали, это целая традиция была. Вы знаете, а вы живёте-то как, бояре?

Д. Володихин

— И надо сказать, что не зря мы в самом начале нашей передачи упомянули, что Юрий Васильевич прожил очень долгую жизнь. И когда он сделал серьёзнейший поворот в сторону христианства на страницах романа «Игра», то он ведь сделал-то не финальную вещь. Его романы поздние, может быть, не так хорошо известны современному читателю и он не экранизированы, но в них он следует выбранному маршруту. И это совершенно другой Бондарев.

С. Арутюнов

— Бондарев, который явился в 80-е годы, продолжился в 90-е, и здесь он уже мог не сдерживаться. Изменилось всё. Он пишет «Искушение», как первый, наверное, сигнал о тотальном неблагополучии общества, и советского, и постсоветского одновременно. Это вещь, которая продолжает традиции фильма «У озера» Сергея Герасимова, если помните — там о строительстве ГЭС или комбината на берегах Байкала. Это «Прощание с Матёрой» Валентина Распутина. Это «Запретная зона» Губенко, кстати говоря, фильм замечательный. Это тоже рисует неблагополучие — там о последствиях урагана в Иваново как бы фон... но вот «Искушение» Бондарева 1992 года — это монологи, которые уже слишком близки к публицистике, наверное. «Какая сейчас наука? Расчётливый мафиозный заговор против природы. Мы — наёмные убийцы», — говорит Тарутин, главный герой. «Без всей нашей лживой науки земля была бы чище, изнасиловали, надругались над собственной матерью. Наука пошла в услужение монополиям, предала народ», — 1992 год, ещё и монополий-то, собственно, нет. «Технократы властвуют — мы чешем языками. Министерские монополии, с которыми мы имеем дело, командуют в нашей стране миллиардами. Всесильные монополии пустят Россию по миру с протянутой рукой. У нас есть мафия, не такая, конечно, как в Америке, но самая могущественная мафия в мире — наша. Американская «Коза Ностра» невинное дитё, по сравнению с ней, только вместо автоматов и пулемётов у нашей мафии бульдозеры, землечерпалки, подъёмные краны и так далее.

Д. Володихин

— Но и «Искушением» ещё не закончилось, он двигался дальше.

С. Арутюнов

— Да. Дальше он, скажем так, опять сделал немножко шаг назад. В 1996 году вышел роман «Непротивление» — это опять о послевоенном времени и это преддверие его романа «Бермудский треугольник» — он уже в 99-м году пишет о событиях 93-го года, совсем недавних. Роман о том, как фронтовик перестаёт различать тех, кто воевал и не воевал, и перестаёт ощущать эту границу. То есть наибольшее понимание у фронтовика находят люди, которые не воевали — муж с женой. И они его даже больше понимают, чем родные вот эти ребята, с которыми он вернулся в Москву.

Д. Володихин

— Это он сделал шаг назад не в своём мировидении, а просто опять вернулся в сороковые.

С. Арутюнов

— Да, вернулся в сороковые в «Непротивлении», ринулся вперёд в «Бермудском треугольнике». В 99-м году он ставит вопрос так беспощадно, как только может поставить человек... я не знаю...

Д. Володихин

— Человек, который верит в литературу, в правду и в Бога.

С. Арутюнов

— Абсолютно. Человеку 75 лет. И он в этом «Бермудском треугольнике» говорит от лица настоящего ветерана, которого избил омоновец: «Я пулемётчиком воевал. Ежели бы со мной был мой родной ДП, я бы ни одного диска целым не оставил. Убийц убивать надо, смерть за смерть, как на войне». С суматошными вскриками «что вы делаете, фашисты?» кинулся разнимать, а молоденький омоновец резким выбросом автомата в живот откинул его в сторону — ну, это прикладом, конечно, с разворота. И тот говорит: «Я же тебе в отцы...» — и так далее. И понятно, чем вся эта сцена заканчивается. «В перевозбуждённом веселье ощерил мелкие зубы этот омоновец: „Ничего, отец, пройдёт. Я тебя по-сыновьи вылечу“. И выпадом „коли“ вторично воткнул ствол автомата в живот мужчины». Вот после таких сцен в каком ещё мире может быть писатель? На какой он может быть стороне? В 1994 году Юрий Васильевич публично отказывается принять орден Дружбы народов из рук президента Ельцина по поводу своего 70-летия. И объясняет это так в телеграмме публично: «Сегодня это уже не поможет доброму согласию и дружбе народов нашей великой страны». 1994 год — это начало первой чеченской войны.

Д. Володихин

— Ну что ж, время нашей передачи подходит к концу. И я хотел бы поблагодарить Сергея Сергеевича Арутюнова за это путешествие по творчеству Юрия Васильевича Бондарева. А о Бондареве хочу сказать буквально два слова. Он любил правду, хотел говорить её, несмотря ни на что. Правда привела его к Богу. Правда лишила, может быть, его возможных новых степеней популярности, денег, наград. Но правда же его привела относительно недавно на сцену, где ему вручали Патриаршую литературную премию. Так что Бог всё видит. Благодарю вас за внимание, до свидания.

С. Арутюнов

— До свидания.